Газета "Своими Именами" №13 от 25.03.2014

НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

(Продолжение. Начало в №№21,22,25,34,36,38,40,44,47,49-52 2013г., 3-12 2014г.)

Когда 18 июня Сталин приказал привести войска прикрытия в боевую готовность, то, несомненно, в силе оставалась и прежняя задача – не дать Гитлеру возможности представить нас агрессором ("не допустить провокаций"). Выполнять эти задачи, решая, где целесообразно расположить стрелковые батальоны – в одном, трех или десяти километрах от границы – это компетенция наркомата обороны. Возьмем для сравнения вопрос о стратегическом развертывании Красной Армии, начавшемся в середине мая. Уже из названия ясно, что это общегосударственное дело, в котором военные только исполнители воли политического руководства. Этим вопросом занимались сразу несколько наркоматов (министерств), действия которых требовали контроля и руководства со стороны председателя СНК.

А расположение частей непосредственно у границы – это уже тактика, это не то место, где расписывает детали и руководит процессом глава государства. Такое невозможно уже потому, что у него тысячи дел, а даже у самого работоспособного руководителя для их решения всего 24 часа в сутки. Где располагать батальоны – в 0,5 или 5 километрах от границы - это сугубо дело военных. А Тимошенко с Жуковым тогда очень хотели держать их подальше от границы. Как минимум, оставить их там, где они были до 18 июня – в полевых лагерях.

Чрезвычайным происшествием в Перемышле советские войска сами случайно создали на границе реальную ситуацию, грозящую перерасти в столкновение двух армий. Перед руководством наркомата обороны встала дилемма, что им делать: держать войска в готовности на позициях с риском получить новые провокации или предотвратить возможность их появления? И они выбрали простой путь, напрашивающийся сам собой: нет войск у границы – нет и провокаций. Чтобы разрядить обстановку, Генштаб приказал рано утром 20 июня отвести передовые подразделения.

Но буквально в тот же день, 20 июня, политическая обстановка вновь резко осложнилась. Дав в тот день Молотову категорический отказ приехать в Берлин, Гитлер таким актом лично подтвердил, что война будет. Другими словами, этим шагом он фактически объявил войну СССР за два дня до ее начала.

Такой резкий до неприличия и предельно откровенный жест Гитлера заставлял думать, что он намеренно провоцирует СССР на ответные действия. То есть решил провести против него какую-то крупную провокацию. Кроме того, такая откровенная наглость в обращении с руководителями великого государства, которым, несомненно, был Советский Союз, могла усилить подозрения командования Красной Армии, что Гитлер окончательно договорился с Англией, и теперь ему, чтобы выдать свои провокации за действия «Советов», уже может не понадобиться согласие японцев.

Командование РККА знало о подготовке англичанами ударов по Баку и готовилось к этому. Но что Англия этого теперь уже не сделает, мог знать только Сталин. Его тайный договор с Рузвельтом и их общий ультиматум давал основания для уверенности, что как бы Черчилль ни хотел выйти из войны с Германией, ему это не удастся. И вопрос создания антигитлеровской коалиции с Черчиллем в ее составе фактически уже решен.

О договоре Сталина с Рузвельтом военные, разумеется, знать не могли – это секрет даже не для "особой папки", для него вообще вряд ли подойдет какой-то формальный гриф. Что Сталин пытается предотвратить создание антисоветской коалиции, Тимошенко с Жуковым, разумеется, догадывались, но что именно он делает, знать не могли.

Поэтому естественно предположить, что в такой сложной ситуации Тимошенко мог иметь свое собственное, отличное от сталинского мнение о предотвращении провокаций. Что там выйдет из закулисной схватки глав больших государств – еще бабушка надвое сказала. Не исключено, что Сталину впрямь удастся прижать Черчилля, и столь противоестественная антигитлеровская коалиция состоится. Но если на границе кто-то еще раз проколется и даст немцам нужный им повод, может получиться ровно наоборот – появится мощнейшая «антисталинская» коалиция. И упертый Тимошенко 21 июня продолжил гнуть свою линию, которая была понятна всему нашему комсоставу: чем меньше войск у границы – тем меньше риск гибельных провокаций.

Отсюда следует, что директивы от 18 и 20 июня для Тимошенко и Жукова были не только преждевременными, но и опасными. Ведь любая оплошность при их выполнении могла привести к роковой провокации, и далее – к войне на два фронта, с Германией и Японией. Тогда лично их задача как главкома с заместителем – добиться победы над врагами – усложнится в два раза, и они наверняка понимали, что им ее не решить.

И если есть еще хоть какая-то возможность избежать войны или хотя бы оттянуть ее начало – ее непременно надо использовать. Поэтому Тимошенко и Жуков буквально держали нож у горла командующих армий и округов до самого утра 22 июня, не давая им распологать войска у границы.

Ну и, наконец, с их точки зрения, с тем "откатом" ничего особенного не произошло! Всё просто встало на своё законное и привычное для военачальников место. Они вернули Красную Армию к точному выполнению давно задуманного порядка ввода плана прикрытия: на боевые рубежи войска выходят из лагерей только после перехода границы противником.

Итак, к вечеру 21 июня в обоих наркоматах решили добиться от исполняющего обязанности главы Советского правительства Молотова разрешения отвести войска по всей линии границы назад, в лагеря, где они были бы готовы в любой момент выйти на позиции. Об отмене боеготовности, а тем более разоружении войск, речь ни в коем случае не шла!

Вместе с тем изложенные выше соображения объясняют, во-первых, действия только наркома обороны Тимошенко. А во-вторых, они объясняют только мотив его действий, то есть почему он хотел убрать войска от границы в лагеря. Но ведь здесь одного желания мало! Как это сделать, если есть приказ главы Правительства СССР? Послать его подальше, отдав собственный, противоположный приказ? При находящемся на посту Сталине такое не пройдет. Кроме того, сказанное выше совершенно не объясняет действий других высоких военачальников, которые отменяли боеготовность вовсе и даже разоружали свои войска. Резкое изменение поведения ряда высокопоставленных военачальников РККА утром 21 июня показывает, что возможность проигнорировать приказ Сталина, избежав при этом его карающей реакции, у них появилась. Грубо говоря, так мыши начинают шалить, когда в доме нету кота.

В своей книге воспоминаний нарком военно-морского флота Н.Г. Кузнецов сообщил, что последний раз перед войной он видел Сталина за неделю до ее начала:

«Я видел И.В. Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной» (Кузнецов Н.Г. Накануне).

Однако это очень странно. Как мы убедились, в течение той недели по всей стране шла напряженная подготовка к отражению германского нападения. Неужто за это время, тем более в самый канун нападения, у военно-морского министра и главы правительства не нашлось общих дел для обсуждения? И действительно, записи в журнале посетителей, принятых И.В. Сталиным в его кремлевском кабинете, свидетельствуют, что Николай Герасимович почему-то сказал неправду: 21 июня адмирал Кузнецов находился в кабинете вождя с 19.05 до 20 часов 15 минут! (Исчезнувшая империя.)

Тем не менее, описывая события 21 июня, Кузнецов в числе лиц, с которыми он встречался, Сталина не назвал. Случайно ли? Может, известный флотоводец просто запамятовал? Но в столь худую память адмирала трудно поверить. Последний предвоенный день Кузнецов осветил весьма подробно, уделив основное внимание общению с очень широким кругом лиц. В их числе – нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Жуков, работники центрального аппарата ВМФ адмиралы Галлер и Алафузов, командующие флотами Трибуц, Октябрьский, Головко, и даже собственная жена Вера Николаевна. (Кузнецов Н.Г. Накануне.) В этом списке нет только Сталина, главы страны и его прямого начальника. Наконец, разговор в девятом часу вечера с капитаном первого ранга Воронцовым о предстоящем нападении Германии он вспомнил в подробностях, а закончившуюся минутами раньше встречу с самим Сталиным по тому же вопросу – забыл напрочь? Это невозможно, Сталин не то лицо, разговор с которым в преддверии тяжелейшей войны в нашей истории может забыться. Ведь первейший вопрос, всегда интересующий любого коснувшегося темы начала войны хоть историка, хоть ее участника – а что думал по этому поводу Сталин? Верил ли он в скорое нападение немцев? И как отнесся к действиям самого Кузнецова, когда тот два дня назад ввел на флоте оперативную готовность №2? Одобрил ли такую «инициативу», или наоборот – не одобрил? А если не одобрил, то не пригрозил ли, как нас убеждают в подобных случаях, стереть ослушника «в лагерную пыль» за самоуправство? Такое не забудешь!

Но если нарком рассказывает о начале войны и касается при этом кого угодно, только не Сталина – это выглядит странно и вызывает подозрение. Поэтому дальше по тексту Кузнецов исправился, вспомнив про Сталина, и вот что из этого получилось.

В 3 часа утра 22 июня немцы начали первый воздушный налет на Севастополь. Получив соответствующий доклад командующего Черноморским флотом, Кузнецов бросился к телефону сообщить тревожную новость Сталину. Абсолютно естественный шаг: министр спешит предупредить главу правительства о чрезвычайном событии – начале войны! Но поговорить со Сталиным ему не удалось:

«Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В.Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину,— пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь,— спокойно отвечает он и вешает трубку» (там же).

Кузнецов пытается дозвониться Сталину по другим телефонам – и тоже безуспешно:

«Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!

— Доложу кому следует,— отвечает дежурный. Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:

— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.

— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война…»

Не сумев связаться со Сталиным по телефону ночью, утром 22 июня Кузнецов сам отправился в Кремль, чтобы лично доложить обстановку в связи с нападением Германии. Однако Сталина он там тоже не застал:

«Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала… В Кремле все выглядело как в обычный выходной день… Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам — ничто не говорило о тревоге … Кругом было тихо и пустынно. «Наверное, руководство собралось где-то в другом месте,— решил я.— Но почему до сих пор официально не объявлено о войне?»

Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат» (там же).

Что мы видим? Потолкавшись около сталинского кабинета и не найдя там ни самого Сталина, ни кого-либо из других руководителей партии и государства, Кузнецов отправился восвояси. Но это невозможно! Такого просто не могло быть! Кузнецов опять беззастенчиво говорит неправду! Записи в журнале посетителей кабинета Сталина вновь прямо уличают почтеннейшего Николая Герасимовича. Согласно журналу, в это время кабинет буквально кишел посетителями, в числе которых были Молотов, Микоян, Ворошилов и… сам Н. Г. Кузнецов! Причем в тот день он заходил к Сталину не только с 9-40 до 10 часов 20 минут – то есть в тот момент, когда он будто бы никого там не нашел, но и еще дважды: с 8-15 до 8-30 и с 15-20 до 15 часов 45 минут! Ясно, что о забывчивости тут не может быть речи. Кузнецов просто не стал говорить, что в сталинском кабинете в тот день он видел многих, но только не самого Сталина. Точнее, об этом ему не позволила сказать цензура. Но надо отдать адмиралу должное – прямо врать о том, что он якобы видел Сталина и говорил с ним, Кузнецов не стал, а выдумал небылицу про пустующий Кремль. Мол, кто захочет – тот поймет.

Но почему Сталин отсутствовал в этот момент в Кремле и на своем рабочем месте? Почему адмиралу Кузнецову не удалось 21-22 июня не только его увидеть, но и просто поговорить с ним по телефону? Ответ на это следующий. Перед самой войной, самое позднее вечером 20 июня 1941 года (почему именно этот момент – скажем чуть позже), с И.В. Сталиным случилось нечто опасное для его жизни, что полностью вывело его из строя. В течение несколько дней он физически не мог выполнять возложенные на него обязанности. Только к концу июня здоровье вождя более-менее восстановилось, и он приступил к работе. Еще через несколько дней Сталин окреп уже настолько, что 3 июля смог выступить по радио с обращением к советскому народу – это было его первое публичное выступление с начала войны.

Версия об отсутствия Сталина в Кремле накануне войны впервые была выдвинута еще в перестройку ( Жухрай В.М. Сталин: правда и ложь. – М., 1996) и к настоящему времени в целом ее, с рядом нюансов, поддержал ряд исследователей (Козинкин Олег. Кто проспал начало войны. – АСТ, 2011; Мещеряков В.П. Сталин и заговор военных 1941г. – М.: Эксмо, 2010; Костин А.Л. Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И.В. Сталина. – М.: Эксмо, 2010). Но фактическое начало выходу этой истории к широким кругам положил Н.С. Хрущев в известной речи о «культе личности» на XX съезде КПСС. Тогда Никита заявил, что в начале войны Сталин так растерялся, что долгое время не только не руководил государством, но и вообще не занимался никакими делами. После съезда речь была зачитана во всех первичных партийных организациях, а затем попала за границу.

В мемуарах Хрущев развил свою мысль. Сталин-де был настолько парализован страхом, что не мог собраться с мыслями – «впал в прострацию», как потом обобщили хрущевцы воспоминания и размышления своего идеолога по данному вопросу:

«…днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась война, что Гитлер напал на Советский Союз… Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями. Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в Кремле…

…когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро… Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали… Я, – говорит, – отказываюсь от руководства", – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу…».

Хрущева поддержал другой член Политбюро ЦК ВКП(б) и одновременно его соратник по борьбе с «культом личности», А.И. Микоян:

«Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче в Волынском (в районе Кунцево)».

Другими словами, два члена Политбюро сообщили, что Сталин в начале войны фактически не мог работать. Причиной неработоспособности стал якобы сильнейший испуг от нападения немцев, перешедший в полную и длительную прострацию.

Можно ли здесь верить Хрущеву с Микояном? Можно, но смотря в чем. Разумеется, не только многодневная «прострация», но и просто минутная растерянность Сталина – полный бред. Поэтому, несмотря на широкое использование подобной клеветы в антисталинской пропаганде, сама эта мысль была столь нелепа, что те, кто сам был в здравом уме, вряд ли поверил в нее уже тогда.

Сильнейший удар по всей этой хрущевской истории нанесла публикация в 1989 г. выписки из журнала записей лиц, принятых И.В. Сталиным в своем кабинете (далее – журнал) в июне 1941 года. В 1992-1996 гг. журнал, содержащий такие записи за период с 1924 по1953 годы, опубликовали полностью. Выяснилось, что все первые дни войны кабинет Сталина был заполнен с утра до вечера государственными деятелями разного калибра. Посмотрев эти записи, читатель неизбежно приходил к выводу, что хозяину кабинета не то что впадать в прострацию, а передохнуть было некогда.

Мало того, в июне 2001 года на выставке в Государственном архиве России (ГАРФ), приуроченной к 60-летию начала Великой Отечественной войны, журнал был выставлен в качестве экспоната. А фото его страниц за 21-23 июня 1941 года поместили в посвященном выставке рекламном буклете (Выставка «Мы победим?!», М., Имидж Пресс, 2001, с.25). Поэтому те, кому ложь Хрущева в данной истории была ненавистна, с успехом разоблачали ее, опираясь на этот журнал. В итоге к рассказу Никиты потеряли интерес и почитатели, и ненавистники Сталина. А сам журнал вошел в обиход историков как надежный и авторитетный исторический источник.

Однако уже тогда вызвало подозрение, что на такой шаг, «реабилитирующий» Сталина от грязного обвинения, пошло либерально-перестроечное окружение Горбачева и Ельцина. Мысль о том, что предавшие СССР хотели донести правду о Сталине, следует исключить. Сталина они боялись и ненавидели не меньше самого Хрущева. От такой-то публики как раз следовало ожидать, что они поддержат и разовьют мысль единомышленника о некрасивом поведении вождя советского народа в момент опасности. А между тем всех настойчиво, если не сказать – назойливо, убеждали, что со Сталиным ничего не случилось, что в канун и первые дни войны он много и напряженно работал. Зачем?

Однако вспомним, как раньше подчас делали имевшие за собой тяжкое преступление уголовники. Они дополнительно шли на какой-нибудь мелкий уголовный проступок, получали за него небольшой срок и садились в тюрьму. Казалось бы, парадокс. Но пока их искали на свободе, они «на зоне» укрывались от расплаты за тяжкое преступление. Жертвуя малым, они избавляли себя от крупных неприятностей.

Не сходным ли образом поступили подельники Горбачева и Ельцина по уничтожению СССР? К тому времени в обществе прочно утвердилась официальная версия о событиях в Кремле в начале войны, введенная через мемуары Г. К. Жукова. Хотя назвать их автором одного Жукова нельзя – вместе с ним работал целый коллектив института Военной истории под контролем и по указаниям ЦК КПСС. (Мещеряков В.П. Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины.) Согласно версии, Сталин, живой и здоровый, в момент нападения находился там, где ему и полагалось быть – в Кремле на посту главы государства. Правда, как рассказал Жуков, сам момент нападения Германии он сначала проспал в прямом смысле, а затем, узнав о вторжении, ставшим для него полной неожиданностью, немного растерялся. Тем не менее, все решения принимал исключительно Сталин, и поэтому всю ответственность за неудачное начало войны несет только он один.

В плане поведения Сталина версия хоть и убогая, но устоявшаяся. Однако в перестройку, с началом гласности и относительной свободы слова, произошел всплеск интереса к его личности, и она стала устраивать далеко не всех. А тут под ногами путается Хрущев с идиотской байкой о «прострации». Слишком хорошо – тоже не хорошо: возмущенные явным попранием исторической справедливости и просто здравого смысла люди станут копать под официальную версию (на деле так и получилось). Поэтому, опровергая публикацией журнала одиозную часть хрущевского заявления, которой и так мало кто верил, перестройщики таким шагом сохраняли главную тайну – что со Сталиным в канун войны произошло что-то опасное для его жизни. Сдерживая радостные вопли противников Сталина и «бросив кость» его почитателям, они таким образом как бы мирили противников и тем снижали интерес к дальнейшему исследованию темы.

В связи с этим нам, вместо того чтобы просто отмахнуться от слов Хрущева, надо отделить в них реальную информацию от наглого вранья.

Повторюсь, мысль о том, что Сталин, несгибаемый человек огромной силы воли, отчего-то мог впасть в прострацию, так нелепа, что взятая сама по себе, отдельно, вряд ли могла придти в голову столь неглупому человеку как Хрущев. Но если Сталин перед самой войной чем-то был выбит из строя, то Никита, не удержавшись от соблазна, использовал это как повод, чтобы лишний раз пнуть ненавистную ему личность.

Разумеется, Запад активно поддержал хрущевскую клевету на Сталина. Но наряду с повтором обычных хрущевских измышлений, там иногда появлялись сведения и несколько другого плана. Некоторые зарубежные историки утверждают, что 22 июня 1941 года Сталина не было в Кремле, потому что он отдыхал на юге. (ОсокинА.Н.Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке.) Причем такие сведения они получили от спецслужб. Видимо, длительное отсутствие Сталина не только не укрылось от внимания западных политиков, но и, возможно, тамошние разведслужбы пронюхали о том, что с ним случилось. Но сказать прямо это нельзя, поскольку правда здесь только укрепит авторитет Сталина. Поэтому там выдумали очередную небылицу, запустив ее через близких спецслужбам аналитиков.

А теперь, по свежим следам, еще раз вспомним события 20-21 июня в войсках западных округов. Частичный отвод войск 20 июня еще вполне объясним, хотя уже и вызывает некоторые вопросы. Тогда наркомат обороны под впечатлением ЧП в Перемышле и под шумок разрешенного отвода передовых подразделений отвел в некоторых местах от границы войск несколько больше и дальше, чем было согласовано с Правительством. Переусердствовали? Да, но исключительно из благих побуждений, а за это не наказывают.

Однако происшедшее днем 21 июня при здравствующем Сталине в нормальный ход событий уже совершенно не вписывается. Сталин не был дергающимся неврастеником, пугающимся каждого шороха на границе, а проводил нужную Советскому Союзу линию упорно и последовательно. В мае-июне такой линией стала подготовка Вооруженных сил СССР к отражению гитлеровского нападения. Этот процесс, несмотря даже на серьезные ошибки Генштаба в определении сил вторжения и времени нападения врага, этап за этапом неуклонно шел вплоть до 21 июня. Причем почти каждый этап специально для заграницы сопровождался пропагандистской операцией, под прикрытием которой войска выдвигались на позиции (последней из которых должны быть отвлекающие концерты для комсостава уже приведенных в боеготовность войск).

И вдруг 21 июня произошло обратное – войска стали отводить в лагеря, а в некоторых местах вообще предательски отменять готовность и даже разоружать! Днем 21 июня, когда время нападения немцев знал весь комсостав, когда все либо уже было сделано, либо запущено в действие, когда оставался последний шаг – с наступлением темноты занять передовыми подразделениями позиции на самой границе, произошел резкий сбой. Попытки отвода войск от границы, отмены боеготовности при массовом загоне командиров на концерты 21 июня – эта акция ввиду неизбежной войны была уже явно нелепой и полностью противоречила предыдущему ходу событий.

Прежде всего, режет глаз именно абсурдная картина поведения фигуры такого масштаба, такой личности, как Сталин, если считать, что все делалось по его указанию. Вечером 20 июня он дает приказ полностью привести войска в боеготовность и оповестить их о времени нападения Германии. Но утром 21 июня вдруг задергался и стал отменять готовность, только что введенную по его приказу! Однако при этом официально и сразу дать новый приказ, отменяющий старый, побоялся (интересно - кого?), а стал мешать войскам как-то исподтишка. Но и здесь тоже не слишком преуспел. Поскольку не только не смог полностью отменить боеготовность войск (как в 6-й или 26-й армиях КОВО), но и заставить отвести все войска от границы (как на СЗФ, где они в основном остались на своих позициях). Не Сталин, а какая-то рохля. Полный абсурд!

Утро 21 июня, когда резко изменилось поведение главнокомандования РККА – это тот самый поздний срок, когда со Сталиным что-то случилось. Повторю, самый поздний – то есть к утру 21 июня Сталин чем-то или кем-то уже был выбит из строя.

Если посмотреть на свидетельства участников тех событий, то бросается в глаза их полная разноголосица о событиях в Кремле в ночь на 22 июня. К примеру, в числе посетителей сталинского кабинета в тот вечер, отмеченных в журнале и оставивших воспоминания, были Молотов, Микоян, Жуков и адмирал Кузнецов.

Однако Кузнецов, как помнит читатель, сообщил, что ни в тот вечер, ни на следующий день у Сталина он не был, его не видел и не слышал.

Напротив, у Жукова, поскольку он озвучивал официальную версию ЦК КПСС, описание событий существенно ближе к записям журнала, хотя и у него имеются значительные расхождения. К примеру, 22 июня он вошел в кабинет в 4.30 утра, а согласно записям журнала, первые посетители отмечены там только в 5 часов 45 минут.

Молотов, когда рассказывал писателю Ф. Чуеву о тех событиях, уже был знаком с мемуарами Жукова, однако (или наоборот – поэтому) оговорил, что тому доверять нельзя. Почему-то он не счел нужным повторить за Жуковым, что вечером 21 июня вместе с ним был на приеме у Сталина в его кабинете. Наоборот, Молотов сообщил, что сначала члены Политбюро вместе со Сталиным часов до 11 часов вечера вообще были не в Кремле, у него на даче, и только в два часа ночи собрались в его кремлевском кабинете, куда через час прибыл и Тимошенко с Жуковым:

«Мы собрались у товарища Сталина в Кремле около двух часов ночи, официальное заседание, все члены Политбюро были вызваны. До этого, 21 июня, вечером мы были на даче у Сталина часов до одиннадцати-двенадцати. Может быть, даже кино смотрели, в свое время мы часто так делали вечером – после обеда смотрели кино. Потом разошлись, и снова нас собрали. А между двумя и тремя ночи позвонили от Шуленбурга в мой секретариат, а из моего секретариата – Поскребышеву, что немецкий посол Шуленбург хочет видеть наркома иностранных дел Молотова. Ну и тогда я пошел из кабинета Сталина наверх к себе, мы были в одном доме, на одном этаже, но на разных участках. Мой кабинет выходил углом прямо на Ивана Великого. Члены Политбюро оставались у Сталина, а я пошел к себе принимать Шуленбурга – это минуты две-три пройти…

Маленков и Каганович должны помнить, когда их вызвали. Это, по-моему, было не позже, чем в половине третьего. И Жуков с Тимошенко прибыли не позже трех часов. А то, что Жуков это относит ко времени после четырех, он запаздывает сознательно, чтобы подогнать время к своим часам. События развернулись раньше». (Чуев Ф. И. Молотов: полудержавный властелин. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999, с.57.)

А другой член Политбюро, А.И. Микоян, вспомнил, что вечером 21 июня Политбюро собралось не в кабинете или на даче, а в кремлевской квартире Сталина, куда потом приехали и Тимошенко с Жуковым. В три часа ночи члены ПБ разошлись, но уже через час вновь вынуждены были собраться – на этот раз в сталинском кабинете:

«В субботу 21 июня 1941 г., вечером, мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями…

Неожиданно туда приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин… Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня, а уже через час меня разбудили: "Война!" Сразу члены Политбюро вновь собрались у Сталина, зачитали информацию о том, что бомбили Севастополь и другие города».

Как видно, все очевидцы противоречат и друг другу, и журналу учета посетителей, противоречат по-крупному и в мелочах. А почему? Только ли из-за давности событий и плохой памяти? На наш взгляд – потому, что заранее не сговорились, что им всем рассказывать, и каждый врал по-своему.

А теперь главный вопрос – как быть с записями журнала учета посетителей кабинета Сталина? Как можно утверждать, что Сталина не было в Кремле, если, согласно журналу, к нему в его кабинет люди приходили и 21, и 22 июня, и в последующие дни?!

Однако здесь нет ни малейшего противоречия. Оказывается, посетители могли приходить в кабинет вождя, когда самого Сталина там не было, а принимал их кто-то другой (при этом записи журнала велись в обычном порядке, разве что могли добавляться записи вроде «Прием велся в отсутствие т. Сталина»). И такая ситуация совсем не была исключением:

Иногда в кабинете Сталина проводился прием в отсутствии его хозяина. В августе 1933 г. Сталину был предоставлен отпуск на полтора месяца. Как правило, в решениях о предоставлении отпусков Сталину не оговаривалось, кто будет замещать его, как председательствующего на заседаниях Политбюро ЦК. В 1933 г. в протоколе заседания Политбюро, которым Сталину был предоставлен отпуск, отмечено, что на время отпуска Сталина замещать его в Комиссии Обороны будет Л. М. Каганович. Вероятно, и на «хозяйстве» в Политбюро оставался этот секретарь ЦК ВКП(б), бывший в то время по совместительству еще и первым секретарем МК и МГК ВКП (б)…

В 1933 г., пока Сталин отдыхал на юге, в его кабинете соратники собирались 21 раз. При этом дважды — 10 и 16 сентября — всего на несколько минут…

Судя по записям, в кабинете Сталина собирались в его отсутствие члены Политбюро, сюда же приглашались и те, кто принимал участие в заседаниях или был вызван для согласования и решения каких-либо вопросов. ( Исчезнувшая империя.)

Таким образом, в 1933 году, когда живой и здоровый Сталин находился в другом месте, соратники вовсю пользовались его кабинетом. Но точно также было 2 и 5 марта 1953 года, когда уже отравленный вождь умирал на своей даче. Более того, соратники собирались там и после его смерти – 7, 8 и 9 марта! (Там же.)

Принимал во время отсутствия Сталина в Москве в его кабинете тот, кто замещал вождя по партийной или государственной линии. В августе 1933-го такое старшинство делили Каганович и Молотов, хотя Вячеслав Михайлович, все же, имел более высокий статус:

В 17-ти случаях (из 21) список возглавляет Л. Каганович, в 3-х случаях — Молотов и однажды — Куйбышев (в отсутствие Кагановича и Молотова). Когда список возглавлялся Молотовым, всегда присутствовал и Каганович; когда же во главе списка стоит Каганович, Молотов в большинстве (11 из 17) случаев отсутствует. Таким образом, эти деятели как бы делили между собой лидерство в отсутствие вождя (там же).

Таким образом, тот, кто замещал Сталина, фактически становился хозяином в его кабинете и, значит, встречал и провожал посетителей. А теперь посмотрим, как с эти обстояло дело 20-22 июня. Если Сталин выбыл из строя, его функции автоматически переходили к заместителю, которым в июне сорок первого был В.М. Молотов. Напомню, что до 5 мая 1941 г. он сам занимал пост Председателя СНК, на котором его сменил Сталин.

Поэтому именно Молотов должен быть за хозяина в кабинете, соответственно, первым туда входить и последним его покидать. Разумеется, само по себе это еще не доказательство отсутствия Сталина в Кремле, поскольку и в обычные дни, при действующем Сталине, Молотов, как ближайший его соратник, так частенько и поступал. Но если мы правы, то в интересующие нас критические дни июня это уже должно стать обязательным правилом.

Итак, 20 июня 1941 года. В 19.55 Молотов первым входит в кабинет, а в 0.45 последним его покидает.

21 июня. В 18.27 Молотов снова первым вошел в сталинский кабинет, и в 23 часа последним из него вышел:

1. Молотов 18.27—23.00

…Последние вышли 23.00. (Там же.)

Но еще ярче главенство Молотова на тот момент видно по ситуации за 22 июня. В 5 часов 45 минут утра Молотов снова первым вошел в кабинет вождя, после чего туда стали входить другие посетители. Всего за первую половину дня там отмечено 14 человек – шла напряженная работа. Помимо прочего, в это время Молотов лично подготовил сообщение советскому народу о вероломном нападении гитлеровской Германии на СССР. В 12 часов 5 минут он покинул кабинет и отправился в студию, чтобы в прямом эфире зачитать его на всю страну.

С его уходом кабинет полностью опустел. Маленков и Берия вышли оттуда еще в 12.00, а последним в 12.05, вместе с Молотовым, его покинул Ворошилов. (Ну не захотели соратники вместе со Сталиным послушать это важное выступление.)

Но вот Вячеслав Михайлович закончил речь и в 12.25 вернулся назад. И сразу вслед за ним, в 12.30, туда возвратились Ворошилов с Микояном, а затем подтянулись и другие соратники. Получается, что без Молотова у остальных соратников к Сталину никаких дел не было. Когда в 16.45 Молотов окончательно покидал кабинет, вместе с ним вышли и все, кто там еще оставался. Таким образом, гости сталинского кабинета подстраивались именно под Молотова.

Утром 23 июня ситуация повторилась. В 3 часа 20 минут Молотов снова первым вошел в кабинет и последним в 6.25 оттуда вышел – гости находились в кабинете, пока их там принимал Молотов.

Вернемся снова в 22 июня. После рассмотренных выше фактов понятно, почему о начале войны советскому народу сообщил не Сталин, а его заместитель Молотов. Хотя люди вправе были ожидать, что по такому важнейшему случаю выступит сам Глава государства. Часто это объясняют тем, что Сталину-де, заключившему пакт о ненападении с Германией, в этот момент нечего было сказать советскому народу. Полноте, Молотов, лично подписавший пакт, нашел что сказать, а Сталин – нет?!

Но это далеко не последний факт отсутствия следов активной деятельности Сталина там, где они должны быть. На сегодня известны четыре важных документа, созданные 21-22 июня и касающиеся оперативно-организационных вопросов вооруженных сил СССР. Это постановление Политбюро от 21 июня об образовании Южного фронта, директивы наркома обороны №№1, 2 и 3 войскам Красной Армии. Все они, как нам говорят, принимались или при непосредственном участии, или с согласия И.В. Сталина (что, впрочем, почти одно и то же). Но ни на одном из тех документов нет ни следов правки его рукой, ни его подписи. Это подозрительно само по себе, однако в данном случае вызывает недоумение не только этот момент.

Бросается в глаза сумбурный, порой до нелепости, характер некоторых директив. Странностей Директивы №1 мы еще коснемся. Эта директива, которая якобы вводила боеготовность (точнее, подтверждала), на самом деле оказалась для нее тормозом. Как войска могли отличить провокации от реального нападения? Указание не поддаваться на провокации было главным ее смыслом. А это показывает, что тот, кто на этот раз согласовывал ее военным, был в первую очередь озабочен политическим, точнее – международным аспектом этого дела, а не военной стороной. Мы знаем, что наркомом иностранных дел тогда был Молотов, к тому же, категорически избегавший заниматься оперативными вопросами армии и флота. Разбирающийся в военном деле – а Сталин в нем, безусловно, разбирался – не мог не понимать неконкретного характера той директивы.

Но еще сильнее выпячивает нелепость Директивы №3, посланной в войска поздно вечером 22 июня. Вот фрагмент из нее в отношении Юго-Западного фронта:

2. Ближайшей задачей на 23-24.6 ставлю:

…б) мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиацией Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6А окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24.6 овладеть районом Люблин.

3. ПРИКАЗЫВАЮ:

…г) Армиям Юго-Западного фронта, прочно удерживая границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5 и 6А, не менее пяти мехкорпусов и всей авиации фронта, окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 26.6 овладеть районом Люблин. Прочно обеспечить себя с краковского направления.

Маршал Жуков утверждает, что И.В. Сталин лично одобрил проект директивы – то есть видел ее. Однако это вызывает большие сомнения. Начнем с того, что в преамбуле указывается задача фронту овладеть районом Люблин к исходу 24 июня, а в приказной части срок неожиданно переносится на 26 июня. Что, впрочем, еще цветочки.

Директива предписывает овладеть Люблином к исходу 26 июня силами пяти механизированных корпусов: 4-го и 15-го из состава 6-й армии, а также 22, 19 и 9-го мехкорпусов 5-й армии. Однако из этих сил только 4-й мехкорпус и 41-я танковая дивизия 22-го мк к исходу 22 июня находились в 120-140 км от Люблина, и конечно, могли за 4 дня дойти до указанного пункта – при условии, если б не было войны, а немцы обеспечили им зеленую улицу по своим дорогам.

Но остальные 11 дивизий четырех корпусов находились в 200-300 км от нужного района, и ни при каких условиях не могли к назначенному сроку просто добраться до Люблина. А ведь нашим корпусам предстояло не просто пройти указанным маршрутом. Напомню, что до тех пор никто в мире еще не смог разгромить хотя бы одной немецкой дивизии. А здесь следовало походя уничтожить даже не дивизию, а целую немецкую группировку, наступающую на фронте Владимир-Волынский – Крыстынополь! Как Сталин мог одобрить подобную глупость? Совершенно очевидно, что директива давалась с согласия того, кто не только не разбирался в военных вопросах и не владел обстановкой, но и скорее всего, даже не посмотрел на ситуацию по карте. Это явно был не Сталин.

А что же, разве Тимошенко и Жуков не понимали, что делают? С одной стороны – плохо понимали, поскольку неверно оценивали обстановку. А с другой, они уже подвели армию и страну, и теперь показом столь бурной деятельности пытались хоть как-то себя реабилитировать.

Но при показной сверхактивности военного руководства его подлинная растерянность была такова, что привела к задержке мобилизации, назначенной только со второго дня войны. Телеграмму о начале мобилизации нарком обороны Тимошенко подписал только в 16 часов 22 июня! Впрочем, растерянность и неуверенность государственного аппарата в первые дни войны, оставшегося без верховного руководителя, хорошо показали в своих работах О. Козинкин и В. Мещеряков. (Козинкин Олег. Кто проспал начало войны. – АСТ, 2011; Мещеряков В.П. Сталин и заговор военных 1941г. – М.: Эксмо, 2010)

Что именно случилось со Сталиным – покушение, несчастный случай или внезапное ухудшение здоровья (инфаркт, например)? К сожалению, прямых данных для однозначного ответа у нас нет. Но несчастные случаи с главами государств происходят крайне редко, а в случайное ухудшение здоровья руководителя страны именно в критический для нее момент тоже верится мало. Как ни крути, тут сразу вспоминаются известные слова Гитлера, сказанные им по схожему поводу:

«Зачем мне деморализовать противника военными средствами, если я смогу это сделать лучше и дешевле другим путем?…

Через несколько минут Франция, Польша, Австрия, Чехословакия лишатся своих руководителей. Армия останется без генерального штаба. Все политические деятели будут устранены с пути. Возникнет паника, не поддающаяся описанию» (цит. по: Дуэль, №8(151) 2000г.).

Нет оснований не включать в «список Гитлера» Советский Союз. Наоборот, для Гитлера как никогда жизненно важно было в момент начала войны обезглавить столь могучего противника, как СССР.

Вызванное потерей Сталина временное замешательство и растерянность высшего военно-политического руководства в Москве не укрылись от нижестоящих звеньев командования Красной Армии и властей на местах. А неоднократные метания последних суток перед войной – от всеобщей боеготовности до попыток полной ее отмены днем 21 июня – оказали особенно негативные последствия на всю армию.

Представьте, что утром начальство предупреждает вас о неизбежной войне, однако через несколько часов начинает настойчиво уверять, что войны не будет и можно расслабиться. При этом во многих местах практически разоружает части прикрытия. А на следующее утро войска и мирное население получают сокрушительный удар от противника. Поневоле потеряешь к нему доверие. Ведь подобное поведение очень похоже на вредительство, если не на предательство. А что такое начальство скажет завтра? Сегодня - победа будет за нами, а завтра опять замирится с противником? Так может, не стоит торопиться рисковать жизнью и умирать в в начавшейся войне?

Неуверенность высшего руководства передались руководителям на местах, а с началом войны их растерянность почти мгновенно привела к панике среди войск и гражданского населения. А паника – чрезвычайно опасная и заразная вещь, остановить которую неизмеримо труднее, чем предотвратить. И когда Сталин вернулся на пост, дело уже было сделано. Лишенные не только твердого руководства, но подчас и хоть какого-то управления сверху, неуправляемые войска западных округов потерпели тяжелые поражения и неудержимо откатывались на восток.

После всего этого уже не кажется странным случай, о котором рассказал ветеран, служивший накануне войны в Западном округе:

«21 июня… ночью к нам в палатку заходит дежурный по части и говорит: «Вставайте! Все портреты уничтожайте!» Как я теперь знаю, было 2-3 часа до войны <…> под силой оружия дежурный заставил убрать портреты и закрыть их листьями, чтоб маскировку сделать». (Козинкин О. Кто проспал начало войны. – М.: АСТ, 2011, с.138.)

Понятно, чьи портреты в первую очередь и обязательном порядке вывешивались в советской воинской части. Правда, смысл и детали этой истории ветеран или забыл за давностью лет, или сразу тогда не понял спросонок, поскольку дело было ночью. Но ликвидация портретов перед самой войной прочно врезалась ему в память. Видимо, о том, что Сталина выбили из строя и он не может руководить, заинтересованные лица из Москвы сообщили в округа. И кое-где поспешили дать команду убрать портреты товарища Сталина.

Г.Н. СПАСЬКОВ

(Продолжение следует)

РАССКАЗ О ВОЙНЕ

С Валентиной Андреевной Сысоевой судьба меня свела в Солнечногорском санатории ВМФ. Люди пожилые, мы больше вспоминали о прожитых годах, к чему, несомненно, подталкивает нестабильная обстановка последних лет. Мы оба в свои детские годы пережили «радость» оккупации: я в Воронежской области, она на рубежах битвы за Москву - в деревне Сычёво, что в 18 км от Волоколамска в сторону Москвы. Бои в районе Волоколамска и за Волоколамск вошли в историю. С таким же упорством, как под Волоколамском, защитники Москвы сражались в конце ноября и за другие подмосковные города, в том числе и за Солнечногорск. Но уже 11 декабря 1941 года Солнечногорск был освобождён. За героизм и отвагу при освобождении города 64-я и 71-я бригады морской пехоты, сформированные на Тихоокеанском флоте, получили наименование гвардейских. О них написано много книг, и повторяться не хочется. Скажу лишь одно:тогда все - от рядового до генерала - не жалели ни сил, ни жизни, чтобы преградить врагу путь к Москве. Истощив силы в боях под Волоколамском и севернее его, гитлеровские войска остановились. Наступила передышка в несколько дней, когда велись так называемые бои местного значения, при которых больше всего страдали местные мирные жители.

Деревню Сычёво спасло от полного уничтожения, наверное, только её положение вдали от главных дорог, по которым катилась стальная волна фашистских армейских групп. «Мне было 13 лет, нас направляли на рытьё окопов, вернее, это был сплошной широкий ров, -говорит Валентина Андреевна. - Мы видели наши отступающие части. Никакого сравнения с немецкой наступающей техникой. И всё-таки мы выстояли! Этого не могут осмыслить до сих пор даже историки».

Валентина Андреевна из того поколения, которому, как сказал поэт:

В блокадных днях мы так и не узнали:

Меж юностью и детством где черта.

Нам в сорок третьем выдали медали,

И только в сорок пятом паспорта!

Ведь на плечи 14-15-летних тяжесть войны ложилась далеко не символически, а полным грузом, не считаясь с полом. Только здесь одно «но». После освобождения Волоколамска нашими войсками всех детей в возрасте 14-15 лет призвали в Москву на оборонные предприятия, где, ускоренно обучив, поставили к станкам, от которых они не отходили по 12 часов в сутки. Но медали им «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» не дали, потому что они побывали на оккупированной территории, хотя это и было в пределах всего одного месяца. Было деление на тех «кто был и кто не был» на оккупированной территории. Испытавшие унижение, тягости оккупации, люди получили ещё и моральную травму - недоверие. За что? Разве они, граждане одной страны, были хуже тех, кто трудился на Урале, Алтае, в Сибири? Когда говорят о великой Победе, умалчивают этот факт. Как о штрафниках, так и бывших в оккупации почему-то молчат до сего времени. Вы что-нибудь читали об этом? Не говорю о подпольщиках и партизанах, их была малая часть того народа, который своим патриотизмом и стойкостью, иногда просто молчаливой неуступчивостью, не дал оккупантам стать хозяевами на нашей земле. Сравните Францию и Союз того времени, имею в виду оккупированные фашистами территории, и вы сразу поймёте - почему Победа началась с России, а не с Запада?

- Помню один случай - это из тех моментов, которые мало отражаются в литературе.

Через нашу деревню гнали колонну заключённых из тюрем Волоколамска на восток. Измождённые, легко одетые люди в охранении мордатых, одетых в полушубки и валенки надзирателей. Один из заключённых уже не может идти, падает, его поддерживают товарищи... Упал. К нему подходит охранник и наставляет ружьё... Увидела это наша мама, бросилась к охраннику с криком: «Что же ты делаешь, ирод! Это же наши люди!». Охранник отступил под её напором: «Если хочешь, забирай его!».

Колонна прошла через деревню, а мы на саночках перевезли этого доходягу к себе в дом. Благо, у нас была корова Дочка, худая и неказистая - скелет на длинных ногах. Из-за этого её никто и не тронул: ни наши, ни немцы. А молока она давала много. Стали мы отпаивать этого парня, он оказался молодым, молоком. За три дня он отошёл, но был ещё слаб. А тут уже поползли слухи, что немцы близко. Собрался наш Коля, точно имя уже и не помню, уходить. Как мама ни уговаривала его ещё поправиться, он стоял на своём. Он рассказал, что его посадили за три опоздания на работу, такие были жёсткие времена и законы! Но он не враг своей Родины! Ушёл на восток.

А через месяц, когда наступали наши, вбежал к нам в дом здоровый и румяный красноармеец и бросился обнимать нашу маму: «Не узнаёте, Пелагея Сидоровна? Это я. Вы меня к жизни вернули. Буду жив, обязательно к Вам загляну!..».

Это был тот «доходяга», которого обидела власть*, но он забыл эту обиду во имя спасения своей Родины. Он выстоял и уже шёл на Запад! Мы так его и не дождались, ещё столько было впереди боёв и жертв!

Да и сколько их, наших безымянных защитников, лежит неопознанными в нашей земле. А в чужой, куда они принесли освобождение? Где-то прочитала, что только в Германии покоится более шестисот тысяч наших солдат и офицеров. К сожалению, около полумиллиона их имён неизвестно.

Помню, что немцы для захоронения своих погибших солдат вырыли у деревни четыре большие ямы. Копали их наши пленные, потом их куда-то угнали. В двух немцы с почестями похоронили своих, а две остались пустыми до освобождения деревни нашими. Эти ямы стали братскими могилами для наших бойцов. Кто здесь был захоронен, неизвестно до сих пор. И вряд ли наступит ясность, так как на том месте, где были эти могилы (и наши, и немецкие) разрабатываются карьеры...

Конечно, время всё сравнивает с землёй. Где те римские легионеры, которые потрясали мир? Но всё-таки хочется, чтобы ближайшие поколения знали всех поимённо тех, кто дал им жизнь и мир!

- Валентина Андреевна, а что Вам помнится о днях оккупации? Сейчас стало модным представлять фашистскую армию «культурной» - мирных жителей не трогали, воевали, мол, с партизанами, коммунистами....

- Только плохое. За месяц насмотрелись всякого, страдали физически и морально. На наших детских глазах столько было пролито крови. Нашей деревне ещё повезло, что до нас не успели добраться так называемые «тыловые учреждения» фашистов. Но и со стороны наступающих войск вермахта были разные люди. Забирали всё, что им понравилось, стреляли без суда и следствия тех, кто им не приглянулся.

У нас был приличный дом почти в центре деревни, поэтому в нём располагались то наш, то немецкий какой-то штаб. Наших застали врасплох, их было семь человек. Вывели во двор, стали допрашивать. Мы наблюдали это от своего сарая. Что они там говорили, мы не понимали. Видим, один из наших, очевидно командир, достаёт из сумки карту и рвёт её. Раздаются автоматные очереди, и все наши падают убитыми среди двора. Мы хотели их похоронить. Но пока немцы были в деревне, они не разрешали подходить к убитым. Только дней через 10, когда немцы покинули нашу деревню, пришёл старик-сосед и сказал маме: «Пелагея, давай захороним наших ребят по-христиански, пока этих извергов нет!».

Захоронили. Чуть передышки, и опять на постой нагрянули другие «культуришь».., а русский «швайн» - опять в сарай.

Конец ноября. Морозное солнечное утро. Радостно выбегаем на улицу. Недалеко толпа людей. Подбегаем и видим немцев - несколько человек в полушубках. С повязками на рукавах, а на перекладинах столбов... двое повешенных с табличками на груди «Партизан». От страха оцепенели. А немцы фотографировались на фоне повешенных и хохотали... После этого мы реже старались выходить на улицу...

- Оккупация не сахар, какие бы цели она не преследовала, - перебиваю я рассказ Валентины Андреевны. - Вот «освободители»-янки не принесли спокойствия в Ирак, а уж фашистский режим... Мы с Вами пробыли небольшое время под игом завоевателей, и то самые мрачные воспоминания о том времени. А мой товарищ, проживающий ныне в Литве, вспоминает: «Ведь и я, и моя жена тоже были в оккупации. Только не шесть месяцев, как жители Острогожска, а целых три года (с конца июня 1941 г. до июля 1944 г.), так что оккупационного лиха вместе со своими родителями хлебнули сполна. Пришлось натерпеться не только от оккупантов - немцев, но и от их прихвостней, как местных (мы тогда жили на территории Гродненской области Белоруссии), так и пришедших вместе с немцами литовцев, латышей и прочих, а также разных «партизан» и просто грабителей-бандитов...».

- Да, - продолжает Валентина, - не радужные воспоминания о тех временах. А ведь почти вся европейская часть нашей страны пережила это лихо, но почему-то об этом уже стали забывать. Видимо, светлые лучи Победы вспоминать легче, чем принесённые в жертву ей страдания и смерти людей. Вы правы, тема жизни в оккупации забыта совсем, а это не способствует знанию всей правды о войне...

Сегодня о том, что было на волоколамско-тверском направлении наступления от Москвы, напоминают только многочисленные памятники воинам, погибшим в той битве за Москву, да изредка страшные находки той войны, когда на освобождённой территории всюду были видны следы разрушений и зверств гитлеровцев, варварского уничтожения памятников культуры. В Клину оккупанты разграбили дом-музей П.И.Чайковского, в Солнечногорске опоганили санатории... Зная, что им долго не удержаться под Москвой, фашисты жгли, разрушали, убивали местных жителей. Об этом рассказывали оставшиеся в живых мирные жители, своими глазами видели наши наступающие бойцы...

Отмечая очередную годовщину битв, нельзя забывать и жестокий лик войны, проявившийся во всём своём обличий на оккупированной территории.

Вадим КУЛИНЧЕНКО, капитан 1 ранга, ветеран боевых действий

*Чем же его обидела власть? Тем, что наказала за нарушение законов военного (предвоенного) времени? Тем, что не кормила его по усиленной норме, когда его сверстники тысячами гибли на фронте? Тем, что охранников одевала и обувала лучше, чем его? И из-за него держала их в тылу, когда в них так нуждался фронт?

Страшный наш враг - обывательщина по недомыслию. (Прим. ред.)