Газета "Своими Именами" №34 от 20.08.2013

ОДНОГЛАЗОЕ ПРОЗРЕНИЕ МАКСИМА КАНТОРА

(Окончание. Начало в №32)

И. Шамир, судя по всему, полагает, что роман М. Кантора особенно ценен как учебник по истории Великой Отечественной войны. Он пишет: «Сталин у Кантора совершенно не похож на карикатуры Солженицына и Искандера... Вот как нацисты представляют себе поворот событий, когда сорвался их блицкриг:

«Джугашвили был азиатским человеком, и Россия оскалилась на Запад его азиатской рожей...» Сразу обнаруживается, что это говорят не немцы, а автор: для немцев Сталин никогда не был Джугашвили. Он для них был русским, как и сам Сталин с полным основанием считал себя русским, что приводит в негодование как некоторых суперпатриотов, так и антипатриотов, например, того же критика Сарнова, еврея, считающего-таки себя русским. Ну а уж если грузин, то с каких это пор православные грузины стали азиатами?

Похоже, что «азиатскую рожу» эрудированный романист заимствовал из «Скифов» Блока:

Мы широко по дебрям и лесам

Перед Европою пригожей

Расступимся! Мы обернёмся к вам

Своею азиатской рожей!

Но надо бы знать, что слова, уместные в возвышенной поэме, не всегда годятся для учебника. А главное, 22 июня 1941 года не Россия «оскалилась» на Запад, а совсем наоборот: Запад оскалился и бросился на нас, и вцепился в самое горло.

«И когда европейская часть уже почти (?) была пройдена германскими рейтерами, откуда-то взялись новые орды плосколицых людей». Какие рейтеры? Что за рейтеры? Это немецкое слово в контексте войны означает «всадники», «кавалерия». Так что, немецкая кавалерия дошла «почти» до Урала? А за ними под Москвой застряли танки? В учебнике надо записать: немецкая кавалерия существенной роли в войне не сыграла. И что за плосколицые? Чукчи, что ли? Надо полагать, и они были на войне, но Красная Армия - это в огромном большинстве русские, украинцы, белорусы, татары, башкиры и другие вовсе не плосколицые люди.

Но Кантор шпарит всё в том же духе: «И тогда стало понятно, что воюют немцы уже не с квази-Европой, а с Азией». Квази-Европа это что – русские?

Словом, война рас: «Страшный азиатский напор пошёл от степей, и двинулись вперед отступавшие русские армии, хлынула обратно в Европу огромная человеческая масса, которую придавили почти к самой границе Азии». Это, сударь, была не «масса», а организованная в полки и дивизии армия под чётким командованием. И не хлынула она, а в тяжелых боях отбрасывая врага, шла вперед.

Нет, говорит, это была война рас и континентов: «Европа нажала на Азию и потеснила её, но Азия, приняв первый удар, распрямилась, и Европа откатилась назад».

Вдруг возвращается к началу: «Россия расступилась ровно настолько, чтобы армия вторжения вошла глубоко в степь и топи…» Господи, какая чушь! Мы, дескать, нарочно, сознательно, по плану, теряя сотни тысяч и миллионы сограждан, расступились «ровно настолько», что немцам оставалось 27 километров до Москвы и совсем пустяк до стен Ленинграда... Человек пишет о вещах, о которых не имеет никакого понятия.

«...И когда нашествие затопило всю (уже не почти, а всю. - В.Б.) европейскую часть России, в этот момент страна повернулась к Европе...» А до этого стояла к ней спиной? Или автор просто не всегда умеет выразить свою мысль?

«...повернулась азиатской рябой рожей тирана Сталина – и смотреть на азиатский оскал стало невыносимо страшно». Ишь ты, ни разу Сталина не видел, а как-то разглядел - «рябой» и считает нужным сообщить нам, поделиться плодом своей зоркости. А вот министр иностранных дел А.А. Громыко, встречавшийся со Сталиным многократно, писал: «Глядя на Сталина, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительны были глаза. А следов оспы я не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что ж, коли следы имелись, то, вероятно, настолько незначительные, что я, глядевший на это лицо, ничего подобного не замечал» («Памятное». М., 1988. т.1, с.199). Это, разумеется, ничего сам по себе не говорящий пустяк – рябой или не рябой, но даёт понять, какими глазами Кантор смотрит на Сталина: чума... тиран... да еще, видите ли, и рябой. Странно, что вслед за Роем Медведевым не повторил чушь о низком лбе Сталина или за Волкогоновым – о таком его маленьком росте, что ему на трибуну, когда он выступал, подставляли скамеечку. На всякий случай напоминаем: его рост был 174 см, нормальный средний рост.

«Когда треснула линия европейского наступления и попятилась 2-я армия Гудериана...» Во-первых, никакой единой непрерывной линии наступления не было, немцы врезались в нашу землю клиньями. Во-вторых, в ноябре-декабре 1941 года, когда немцы «попятились», 2-й армией командовал не Гудериан, а генерал-полковник Рудольф Шмидт. Гудериан же командовал 2-й танковой группой. Но вот такие знатоки войны без Гудериана никогда не обходятся, просто не могут! Они уверены, что это одна из важнейших, главнейших фигур войны немцев против нас. На самом же деле после разгрома под Москвой в декабре 1941 года его в числе других 35-ти генералов Гитлер отстранил от командования и отправил в резерв. И больше на нашем фронте Гудериан не появлялся.

«...когда прогнулась группа «Центр», когда Теодор фон Бок побежал...» Автор, повторяю, плохо знает то, о чем пишет. Бок это и есть группа армий «Центр». Почему же она лишь «прогнулась», а он инда «побежал»? Его, как и Гудериана, Гитлер отстранил от командования. Или имеется в виду, что фельдмаршал побежал в Берлин в объятья супруги? Ну, может быть...

«...когда Клюге, сменивший Бока, увяз у Ржева и романтический фон Клейст дрогнул...» Это в чём же его романтизм состоял – не расстреливал пленных, а вешал? Или не каждого еврея отправлял в Освенцим, а через одного? А Клюге не был сентиментальным? А сам Гитлер не отличался куртуазностью?.. Автор не понимает, как неуместно, несуразно, как может коробить даже одно слово.

«...когда Клейст дрогнул, тогда Сталин поглядел на карту...» А до этого не глядел? Или, как уверял Никишка-Кукурузник, глядел не на карту, а на глобус?

«...поглядел на карту и улыбнулся, оскалил свои желтые клыки». Вот только клыков и не хватало. Нет, дорогой Исраэль, Сталин у Кантора такой же, как у Солженицына и Искандера, но эти всё-таки до сатанинских клыков не додумались. Он сулит со страниц «Комсомолки»: «Я сталинизм критиковал, критикую и буду критиковать». Есть все основания думать, что в будущем он и клыками не ограничится, приделает рога и хвост.

В недавней публикации Кантор писал: «Если через ГУЛаг прошло 17 млн. человек, то сколько же народу потребовалось, чтобы этих людей унижать, конвоировать, расстреливать. Сколько следователей должны были их допрашивать, сколько вертухаев их истязало, сколько машинистов вело состав на север. Всех одурачили пропагандой...» (РГ от 9 мая 2013). Всех! И эта картина ничем не отличается от той, что двадцать пять лет малюет нам орда радзинских, радзиховских, млечиных: все одурачены, полстраны сидело, полстраны охраняло.

Но откуда взял цифры? «Сколько следователей... сколько конвоиров... сколько одураченных...» Что ж, давайте посчитаем. 17 миллионов сидят. Неужто и следователей было 17 млн.? А конвоиров? Вон Солженицына из Восточной Пруссии в Москву конвоировали двое. Так что их было не меньше 34 млн. Так? А охранников? Да уж по одному-то на каждого сидящего, пожалуй, было. Значит, ещё 17 млн.?.. Вот и подумал бы, сколько в таком случае остаётся одураченных трудяг, чтобы вывести страну на небывалый уровень сверхдержавы-победительницы.

А. Антонов-Овсеенко, сын расстрелянного отца, писал, что в первые послевоенные годы, «по данным Управления общего снабжения ГУЛага, на довольствии в местах заключения состояло 16 миллионов – по числу пайкодач». Источник цифр весьма авторитетный. Уж в Управлении-то не могли не знать, сколько человек надо накормить. Однако В.Н. Земсков, авторитетный исследователь истории репрессий, пишет, что на самом деле в документе Управления стоит не 16 млн., а 1,6 млн. То есть перед нами десятикратная туфта. Скорее всего, Антонов-Овсеенко стал жертвой проделки некой О.Г. Шатуновской, которая обнародовала эту туфту и укатила в Америку. Не повстречался ли с ней там и товарищ Кантор?

И вот, изобразив нашу родину страной одураченных и вертухаев, Кантор декламирует: «Никто и никогда не снимет ответственности с советских людей за сталинские лагеря: лагеря устроил не один злокозненный вождь, а весь народ». Да, да, конечно, весь народ, но, разумеется, кроме его мамы и папы, дедушки да бабушки.

Но есть очень любопытные цифры, посмотрите: в 1926 году было осуждено 103 683 человека, из них 52% имели срок меньше одного года (М. Моруков. «Правда о ГУЛаге». М., 2006. с.37). И за эти 52% всему советскому народу надо держать ответ?

Прошло почти тридцать лет. В апреле 1954 года в ГУЛаге содержалось больше - 1 360 303 осужденных. Из них 190 301 – за бандитизм, разбой, убийства; 490 503 – за грабежи, кражи; 95 425 – за хулиганство; 135 730 – за должностные, хозяйственные преступления. В сумме это составляет 911 959 человек (там же, с.187). А 4 января 1949 года был издан Указ Президиума Верховного Совета «Об усилении ответственности за изнасилование», который предусматривал в иных случаях даже смертную казнь. По этому Указу в апреле 1959 года сидели 33 160 человек (там же). И за этих убийц и грабителей, бандитов и насильников всему советскому народу до скончания века нет прощения?

Из суммарного числа 1954 года остаётся 448 344. Эти были осуждены за контрреволюционные, т.е. за антисоветские, антигосударственные преступления. Но ведь любая власть, любое государство обязаны защищать себя и защищают. Или нет?

Уместно заметить и то, что население страны в 1954 году составляло 200 млн. Какой же процент от этого числа составляли названные 1 360 303 осужденных? 1% это 2 млн. А тут... Да ведь, пожалуй, 0,6-0,7% . Можно ли это назвать «массовыми репрессиями»?

Кто-то скажет: «Но это же 1954 год, Сталина уже не было, лагеря стали другими». Да нет, подобные системы так быстро не меняются. Но пусть. Однако вот доктор географических наук, академик РАЕН В. Бабкин, ссылаясь на того же историка В. Земскова, приводит количество заключенных в 1951-м уж точно «сталинском» году – 1 948 158 человек. А население приближалось к тем самым 200 млн. Какой же тогда был процент заключенных? Да ведь никак не больше 1%. Нет, такие цифры, как 0,6% - 1% плохо подходят к «массовыми репрессиями». А «политические» в 1951 году из названного числа составляли 579 878 человек, из коих 334 538 были осуждены за измену Родине («Правда», 8 августа 2011).

Конечно, при большом желании можно поставить под сомнение справедливость приговоров. Но вот что писал об этом ещё 8 октября 2002 года в газете «Дуэль», №41 Э.Г. Репин. Всем известные по телевидению Рой Медведев, Хакамада, Немцов, Альбац, покойные А. Яковлев, Солженицын, Карякин без малейшего смущения называли разные цифры «сталинских репрессий», поскольку потолки у них у всех разные – от 30 миллионов, названных Яковлевым, до 120 карякинских миллионов. Как известно, в 1985 году была создана Комиссия по пересмотру дел осуждённых при Сталине, возглавил её упомянутый А. Яковлев, академик, член Политбюро.

Комиссия работала 15 лет. Немалый срок. И притом, если многие процессы, в том числе такие громкие, как процессы 1937 года по делу Пятакова, Радека, Сокольникова и 1938 года по делу Бухарина, Рыкова, Ягоды, проходили открыто для публики и прессы, нашей и зарубежной, то пересмотр дел проводился при закрытых дверях, в сущности, тайно. И каков же результат 15-летнего каторжного тайного труда? Даже при этих антидемократических условиях и при многочисленных фактах махинаторского гуманизма к ноябрю 2000 года Комиссия реабилитировала лишь 1,5 миллиона и на этом прекратила своё существование: больше реабилитировать было некого. Кем же были, если они были, остальные 28,5 – 118,5 миллионов? Ведь невозможно сказать ничего другого: это законно осужденные преступники. Но число их было, конечно, очень далеко от тех, что называли эти патологически-потолочные ораторы.

Репин направил Генеральному прокурору Устинову исковое заявление о привлечении А.Н. Яковлева к суду за нерассмотрение дел 28,5 из 30 миллионов «несправедливо осужденных», которых он сам же ранее назвал, и за мошенничество в ходе реабилитации. Получил ответ: «Оснований для возбуждения уголовного дела против А.Н. Яковлева нет». Теперь-то несомненно: почил в Бозе. Но ведь сколько ещё благополучно здравствуют!

Кто у нас главный специалист по «сталинским лагерям»? Разумеется, Солженицын – сталинский стипендиат, нобелевский лауреат, кавалер ордена Андрея Первозванного, к сожалению, покойный. И вот в своём полубессмертном «Архипелаге» он пишет, например, что Советская власть осужденными кормила хищных зверей в зоопарках. Никто не снимет ответственность за это с русского народа! Пишет ещё, что вот, мол, одна бригада заключенных в сто человек не выполнила дневную норму по лесоповалу и за это их сожгли на костре то ли по очереди, то ли всех сразу. Другую бригаду по той же причине оставили на ночь в лесу, и все замерзли. Никогда не будет снята ответственность и за это с русского народа! Тем более, что ведь то были не исключительные случаи, а заурядное дело – кормить зверей живыми зэками, сжигать их, морозить и т.п.

Но, между прочим, и с вас, товарищ Кантор, никто и никогда не снимет ответственности за то, что Федора фон Бока вы назвали Теодором.

Изображение М. Кантора неким первопроходцем, открывателем истин и новостей о войне очень похоже на то, что незабываемый критик Б. Сарнов писал об Илье Эренбурге. Вот началась война, все растерялись, в панике, советская идеология рухнула – и только один Илья Григорьевич бросился в бой против фашизма. Никого рядом не было ни видно, ни слышно – ни Шолохова, ни Алексея Толстого, ни Симонова, ни Ольги Берггольц... И ведь так характерно! Совершенно как поляки: мы их освободили, спасли, приумножили их земли, и они же готовы требовать с нас контрибуцию. И сарновых русский народ уберег от Освенцима, и один из них нас же требует к ответу.

Кантор справедливо пишет: «Есть простительные грехи, есть непростительные... Существует иерархия зла... очень много уровней зла». Конечно, так и есть. Но тогда почему же, считая все «сталинские репрессии» несправедливым злодеянием, он требует к ответу весь советский народ? Разве на одном «уровне зла» находятся рядовой гражданин страны и, допустим, названные Солженицыным в «Архипелаге» - тут и портреты - руководители карательных органов и лагерей – Г. Ягода, А. Сольц, М. Берман, Н. Френкель, С. Фирин, Л. Коган, Я. Раппопорт, Бродский и другие.

И справедливо ли ограничиться только советским народом? А дореволюционная пора – разве тогда все было замечательно и никаких злодеяний? Тут богатую пищу для размышлений даёт сопоставление тюремных судеб двух писателей – Достоевского и того же Солженицына.

Первый был арестован 23 апреля 1849 года, когда ему шёл 28 год, за участие в тайном революционном кружке Петрашевского. Второй – 9 февраля 1945 года, года ему шёл 27-й год за контрреволюционную антисоветскую пропаганду. Первый был уже известным писателем, он знал, что арестован по доносу своего знакомца Антонелли и, естественно, досадовал, что доверился предателю. Второй – безвестный офицер Действующей армии, ему не на кого было досадовать: он посадил себя сам, рассылая знакомым письма, в которых порочил Верховное командование и Советскую власть, а письма, как ему было известно по штампу на них, просматривались военной цензурой. Он признавал, что посадили его правильно.

И что дальше? Можно заметить, хотя это имеет только личный характер, что во время следствия и суда Достоевский держался мужественно, стойко, даже дерзко и никого не выдал. Солженицын юлил, хитрил, вилял и заложил всех кого мог, включая собственную жену. Далее Достоевский пережил на Семеновском плацу страшную инсценировку смертной казни и после этой психической экзекуции сразу угодил в одиночную камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где был закован в кандалы и носил их весь срок. Солженицын, разумеется, ничего подобного не испытал и не мог испытать. В Советское время немыслимы были ни такие экзекуции, ни кандалы, как и клетки, в коих с благословении Чайки ныне держат подсудимых во время суда.

Достоевскому исчисление срока наказания началось только со дня прибытия в Омский острог, а предшествующие одиннадцать месяцев в каменном мешке равелина, следствия, суда и зимнего кандального пути за Урал – коту под хвост. Солженицыну же срок наказания в «сталинском лагере» исчислялся по советскому закону даже не со дня вынесения приговора, а со дня ареста в Восточной Пруссии.

Весьма не пустячное дело, что Солженицын большую часть срока имел свидания с женой. Она в своей книге о нём вспоминает о семи свиданиях, но, судя по всему, их было раза в два больше.

У Достоевского не было жены, но хотя бы первый год его мог навещать любимый брат, однако и мысли об этом ему не могло придти в голову.

Первейший вопрос в неволе, конечно, питание. Достоевский писал: «Пища показалась мне довольно достаточною. Арестанты уверяли, что такой нет в арестантских ротах европейской России... Впрочем, они говорили только про хлеб. Щи же были очень неказисты, они слегка заправлялись крупой и были жидкие, тощие. Меня ужасало в них огромное количество тараканов. Арестанты же не обращали на это никакого внимания». В каком состоянии человек может не обращать внимание на тараканов во щах?

А Солженицын пишет: «Четыреста граммов белого хлеба, а черный лежит на столах, сахар, сливочное масло». Его лагерный друг Лев Копелев дополняет: за завтраком можно было получить добавку, например, пшённой каши; обед состоял из трех блюд: мясной суп, густая каша и компот или кисель; на ужин какая-нибудь запеканка. И ни одного таракана!

Кроме того, весь срок Солженицын получал от жены и других родственников посылки с продуктами, книгами, бельём. Он писал: «Мы в наших каторжных Особлагах могли получать неограниченное число посылок» (их вес – 8 кг был общепочтовым ограничением). Вот строки из его писем жене: «Сухофруктов больше не надо, а махорку лучше бы №1»...«Всякие изделия, которые вы присылаете, - объедение»... «Посасываю потихоньку третий том «Войны и мира» и вместе с ним твою шоколадку»... и т.д. Достоевский, разумеется, за весь срок ни одной посылки не получил.

И до революции, и в Советское время заключенные, как во всём мире, работали. Достоевский писал: «Урок задавался такой... Надо было накопать и вывезти глину, наносить воду, вытоптать глину в яме и сделать сотни две с половиною кирпичей... Возвращались вечеров в казарму усталые, измученные. А уснуть не давали мириады блох». И так каждый день по 10 (зимой), 11 (летом) часов (М. Моруков. Цит. Соч. М., 2006, с.13). И надо добавить, что в целый год у Достоевского было лишь три свободных от работы дня: Рождество, Пасха и день тезоименитства царя. А у Солженицына весь срок – 8-часовой рабочий день и 1 января, 1-2 мая, 7-8 ноября и каждое воскресенье – выходные. Таких нерабочих дней набиралось в году более шестидесяти, когда он читал или писал, играл в волейбол или просто валялся на травке. Вот и сопоставьте: 60 и 3. А уж работал-то он то нарядчиком, то бухгалтером, то библиотекарем... А то и вовсе ничего не делал, а писал или слушал концерты по радио. Достоевский жаловался: «В каторге я читал очень мало, решительно не было книг». Одна только Библия. А там, где сидел Солженицын, были библиотеки, мало того, сидевшие на Лубянке могли заказывать книги даже в Ленинке. И вот такой-то страдалец глумился над Достоевским и его товарищами по каторге: «Они носили белые панталоны и куртку – куда уж дальше!» Да ведь в те годы солдаты и в сражение шли в белых панталонах.

Я знал среди литературных знакомых кое-кого из прошедших «сталинские лагеря»: Л.Э. Разгона, О.В. Волкова, Д.С. Лихачева, ну вот и Солженицына. И ведь все чуть не до ста лет прожили! А если вспомнить, допустим, ещё и народного артиста СССР Георгия Жженова, каторжного сидельца, которому в 2000-м году в Челябинске при жизни поставили памятник, через пять лет после чего он умер в возрасте 90 лет! А о. Иоанн Крестьянкин, который отсидел восемь лет и почил в бозе на 96 году жизни в феврале 2006-го. И никто не съел ни одного таракана и не кусали их блохи, которые донимали Достоевского!

Крайне удивляет концовка статьи И. Шамира: «После стольких лет нападок на коммунизм, на Советскую власть и на русский народ наконец-то(!!!) нападающим дана достойная отповедь». Наконец-то мы спасены! Спасибо товарищу Кантору! Опять попытка одноглазый хромой арьергард выдать за дивизию на острие атаки...

Дорогой товарищ Шамир, что с вами? Вы же подолгу живёте в России, широко печатаетесь в наших газетах, однажды вы зашли ко мне, мы дружески побеседовали. Вы подарили мне свою книгу, я подарил вам свою... Очень многие литераторы, философы, историки сразу после контрреволюции, когда Кантор ещё и не раскуривал трубку, даже раньше, вот уже лет 25 дают отповедь клеветникам, лгущим о коммунизме, о Советской власти и русском народе. Я лично написал, поди, штук тридцать книг, которые все можно озаглавить по первым из них - «Клеветники России» и «Победители и лжецы», вышедшим ещё в самом начале 90-х годов.

И наконец: «Этот роман можно подарить ветерану войны – как жаль, что многие из них ушли из жизни, так и не прочитав блестящей и полной реабилитации их ратного подвига книги». Это очень похоже на то, как Солженицын жалел Анну Ахматову: «Так и умерла, не прочитав моего «ГУЛага»!.. Но есть, товарищ Шамир, другие, более веские, чем книга Кантора, причины сожалеть об ушедших фронтовиках. А в реабилитации мы не нуждаемся. И подарочек такой нам совсем без надобности.

Владимир БУШИН

НЕВАЖНЫЕ ГОСТИ

Английский миноносец развернулся бортом и дал залп по Польскому спуску. Карцев видел, как прижалась к домам толпа. В ней было много детей и женщин. На мостовой осталось несколько убитых. От раскрошенного в пыль кирпича шёл красный дым.

Карцев так ничего и не понял - англичане стреляли по своим, по деникинцам, лавой валившим в порт, чтобы грузиться на суда. Потом, в Константинополе англичане оправдывались тем, что дали залп, чтобы остановить панику.

Карцев стоял на палубе «Святого Николая», стиснутый узлами и чемоданами. Матрос рядом засмеялся и сказал тихо: «Получайте в морду от спасителей»…

Елену Станиславовну с Вадимом Карцев устроил около машинного отделения. Там было теплее. Около Елены Станиславовны сидел известный одесский писатель Бернер, спрятав лицо в поднятый воротник пальто. Он боялся смотреть по сторонам: по пароходу бродили два офицера с пьяными глазами и искали евреев.

«Святой Николай» стоял на рейде. На пристанях голосила и рыдала тысячная толпа не успевших сесть на пароходы…

К молу подошёл английский легкий крейсер принять последние английские патрули. Толпа ринулась к нему. Английские солдаты, стиснув зубы, били прикладами в грудь обезумевших старых генералов, женщин с детьми на руках, офицеров с пропылёнными золотыми погонами. Хлопнуло несколько выстрелов, толпа шарахнулась, и Карцев видел, как английские солдаты бежали по сходням на палубу, отбиваясь штыками от женщин.

Крик людей был заглушён полновестным ударом грома: дредноут «Аякс» бил по вокзалу. Снаряды проносились над мачтами, как бешеные локомотивы, летящие под откос.

Карцев сел на чемодан, решил, что сейчас советская артиллерия откроет огонь по пароходам и всех их потопит. Надо было обдумать всё спокойно - прежде всего – зачем он едет? Как будто зря. Вчера вечером, когда он узнал, что большевики подошли к Тилигульскому лиману, он обрадовался. Пять месяцев он прятался от деникинской мобилизации в степи на хуторе и только неделю назад пришёл в Одессу.

По улицам отступала к румынской границе зелёная армия тифозных. Больные шли, поддерживая друг друга, садились на тротуарах, прислонялись к тумбам и афишным столбам и засыпали. От шинелей их пахло мочой и карболкой.

В городе не было света. Вода едва капала из кранов, а за день до эвакуации совсем иссякла.

Знакомые Елены Станиславовны бежали за границу. Она осталась одна с Вадиком в пустой квартире на Обсерваторном переулке. Она металась и не знала, уезжать ли ей или нет.

«Слушайте, - говорила она Карцеву, - Вадик умрет здесь от голода. Я не умею работать. Если и начну где-нибудь работать, то в первый же день сорвусь. Что же делать, Карцев? А ехать туда с ними (под словами «они» Елена Станиславовна понимала деникинцев) стыдно, ужасно. Они очумели от страха. Они все во вшах, жены их дерутся из-за примусов. Они глупы, Карцев, глупы и невежественны, как бараны. Если бы их не разбили красные, они сами перегрызли бы друг другу горло. «Жиды, жиды», - она передразнила кого-то из офицеров, - «государь-император, матросня, солдатня, шапки, мужичьё» - фу, какая гадость!»

«Уезжать не надо, - сказал Карцев. - Может быть, вам никогда не удастся вернуться в Россию. Подумайте. Голод как-нибудь перенесем, выживем. Не вечно же будет война и разгром».

«Правда? - спросила Елена Станиславовна, и на глазах ее заблестели слезы. - Ну хорошо, давайте останемся».

Она повеселела, но вечером пришёл Бернер и сорвал всё. Он рассказал, что завтра сдают город, начнется бомбардировка, голод, сыпняк. Жизнь человеческая, особенно детская, будет стоить копейку. Завтра последняя возможность сесть на пароход.

«Надо ехать, - горячился Бернер. – Россию зажмут такой блокадой, что вы будете грызться из-за чёрствой корки. Все слабые вымрут. Вы зарастёте грязью, бельё на вас истлеет. Всё лучшее, что мы воспитывали в себе, будет уничтожено, как старый хлам. На что вы можете рассчитывать? Служить счетоводом и получать нищенский плевый паек? Забиться в нору, обратиться в нуль, в слякоть? Стать таким, чтобы никто вас не замечал, - это будет высшее счастье. Всё, что выйдет из ряда, будет уничтожено.

Будут преследоваться ум, талант, свобода суждений, даже красивая внешность. Будьте же взрослыми людьми! Что вы мне говорите о Родине. Родина, родина! Моя духовная родина – Париж. Я могу рисковать своей жизнью, но я не вправе рисковать своим талантом - он принадлежит не только мне одному. Я еду. И вы поедете со мной. Что за слюнтяйство! Я против деникинцев, против этой оголтелой банды, но что же делать, когда Россия плодит одни крайности. Мы видим только черносотенцев и большевиков. Была же грамотная прослойка культурных, умных людей. Почему же они ни черта не делают, где они?»2

«Они бегут, как вы», - ответил Карцев.

Елена Станиславовна заплакала. Она совсем растерялась. «Хуже всего неизвестность, - шептала она сквозь слезы. - Если бы знать, что будет, если бы я была уверена, что Вадик уцелеет, я ни за что бы не уехала. И работала бы счетоводом. И получала бы паёк. Зачем вы меня пугаете?»

Бернер остался ночевать. Карцев спал плохо - было очень холодно. За окном испуганно дрожали громадные звезды. К рассвету зазвенели стекла и скучно и устало начали громыхать пушки. Потом, как град о жесть, посыпались ружейные выстрелы.

Бернер вскочил. По улице, надрываясь и спеша, шли люди, таща за собой тележки, - их звали «рикшами». Они везли чемоданы и узлы. За рикшами бежали женщины без шляп, в платках, несли детей, ковыляли старики, шли растерянные офицеры. У некоторых погоны были уже отпороты. Бежали в порт. В порту густо дымили пароходы. Двери в домах стояли настежь. Паника захлестывала квартал за кварталом.

Елена Станиславовна проснулась, наскоро оделась, одела плачущего Вадика, собрала вещи. Карцев пошёл в город на разведку. До центра он не дошёл - там уже строчили пулеметы. Бежали вооружённые люди, дворники спешно заколачивали подъезды и скакали, грохоча и разнося панику, как пламя, дикие обшарпанные обозы.

Когда Карцев вернулся, Елена Станиславовна сказала ему хрипло: «Я еду. Бернер привел рикшу. Помогите мне снести вещи»… Он плохо помнил, как они добрались до порта, как толпа, стиснув его, внесла на палубу, как матросы столкнули сходни с людьми на набережную и рубили топорами канаты. Его толкали, тискали, над головой оглушительно ревел пароходный гудок.

Карцев пришел в себя, когда пароход отвалил от пристани, задыхаясь от ругани, рыданий и детского плача.

Днем пароходы медленно вытянулись на внешний рейд и стали длинной цепью. Идти они не могли - не хватало угля. Французские миноносцы стояли под парами, пушки были наведены на город. К вечеру прошёл слух, что с красными достигнуто соглашение и по пароходам стрелять не будут.

В виду Одессы простояли два дня, пока не подошли из Константинополя транспорты с углем.

Константин ПАУСТОВСКИЙ,

прислал Д. Башарков

1 Роман «Коллекционер» написан в 1930 г. Когда были живы многие его герои. Паустовский так его характеризует: «Можно коллекционировать что угодно: этикетки от папирос, марки, бабочек, открытки, пуговицы, картины. Можно, наконец, коллекционировать саму жизнь, все интересные жизненные факты…». Роман во многом автобиографичен, состоит из коллекции повестей рассказов, зарисовок с натуры, отражающих жизненные факты, людей, события, участником или свидетелем которых был автор. По-видимому, из скромности полностью публиковать его автор не решился. Но по частям в виде отдельных повестей и рассказов публиковался много раз до 1960-х годов.

В представленном отрывке действие происходит в деникинской Одессе, куда сбежалась основная масса паразитов земли русской, трусливые буржуазные обыватели, просто заблудившиеся в перипетиях гражданской войны и иностранной интервенции люди. По-разному сложились судьбы героев рассказа. Карцев – гидрограф, помыкавшись на чужбине в качестве чистильщика обуви, вскоре вернулся на Родину, принимал участие в исследованиях каспийского Кара-Богаз-Гола. Елена Станиславовна вскоре умерла в парижской больнице, «осчастливив» своим бегством сына Вадика. Бернер устроился с помощью рассеявшихся по всему миру родственников и единомышленников - талант провокатора на Западе особенно ценится. (Здесь и далее примечания приславшего текст.)

2 Блокада Русского государства, особенно с Запада, была с тех пор, как о нем узнали как о лакомом куске, и прекратится с его исчезновением (признаки которого уже наметились). То же с блокадой русских городов. Достаточно вспомнить польскую блокаду Смоленска и Троице-Сергиевского монастыря, турецкую – городов-крепостей Кавказа, англо-французскую – Севастополя, Петропавловска-Камчатского, Архангельска, германскую – Брестской крепости, Одессы, Севастополя, Ленинграда.

Были пионеры, подросли – стали комсомольцами. Повзрослели, захотелось большего – стали членами КПСС. Получили среднее и высшее образование, многие – академическое. Из ничего стали академиками, генералами и маршалами, профессорами, докторами наук и даже героями СССР. Но как в детстве многие были обывателями, так ими в большинстве своём и остались…