Газета "Своими Именами" №35 от 27.08.2013

ПОРОСЁНОК ПОД КЕРОСИНОМ

Когда-то узнал о предельно изуверском способе мести, он практиковался в России в девятнадцатом веке, а может и раньше. Чтобы пустить «красного петуха» своему обидчику – поджечь его овин, амбар или дом, да ещё изнутри, чтоб сгорел наверняка, – в подвал через окно или пролом запускали щенка или кошку. К хвосту привязывали факел и подпаливали. Обезумевший зверёк забивался в самый укромный уголок…

Дикий способ. Наверное, мало кто на такое решался. Даже летописная княгиня Ольга с её мстительными голубями и воробьями, о чём так вдохновенно живописал Нестор, выглядит преувеличенно литературной. Нет, не очень верится в такую месть наивным древлянам умной женщины и мудрой княгини. Правда, это с сегодняшней, гуманитарно-правозащитной точки зрения, когда мы, просвещённое либерализмом человечество, совсем уж изжили в себе традиционную дикость и варварство. Выдавили, так сказать, по капле. Но совсем без мести, особенно в политике, никак не обойтись даже сегодня. Не исключают её ни гуманисты, ни правозащитники. Ведь гуманитарные бомбардировки, которыми увлекаются цивилизованные армии Запада, – это те же Ольгины воробьи…

Однако есть способы похитрее. Начиная с двадцатого века, если хочешь отомстить и смертельно поразить целый народ за его упрямство и независимость, принято действовать совсем иначе. Если уж запускать кого в подвал, то зверя крупного, чтоб визжал и отвлекал внимание только на себя, как поросёнок, облитый кипятком или подпаленный керосином. Больше надрывной публичности, бесстыдной открытости, то есть гласности. Тогда никто не поймёт, что и где горит, кого слушать, как тушить… Чем больше времени уходит, тем больше занимается пожар. Кто понимает, тот тушит, кто не понимает, тот сгорает. У разных народов это бывало по-разному, а мы, русские, уже полвека понять не можем, что горим. Горим как никогда, горим изнутри. Но подпалили нас снаружи, а мы и не заметили. Мы всё ещё не верим, что с нами можно так просто и незатейливо. Может, на это и сделан расчёт? Кто-то хорошо изучил нашу наивную натуру…

Горько досадовать на свой народ. Его столько раз хоронили, столько подло предавали, что он стал бесчувственным к общечеловеческим сентиментальным горячкам. Он не верит им, всё оценивает по-своему. Ему говорят – ты умираешь, а он смеётся, ему говорят – тебя грабят, а он отмахивается: всегда грабили. Чем ещё его поразить? Нечем. Если только не жалостью к самому себе. Тогда вся картина сразу меняется. Поросёнок превращается в спасителя, а смердящий керосин – в священное знамя освобождения. Зажарить яичницу, спалив весь дом, считается верхом идиотизма, особенно у народов рациональных, даже меркантильных. Мы к ним не относимся, но распознать примитивную провокацию всегда умели, иначе не было бы у нас официально тысячелетней истории. А теперь и ей приходит предел. Дом-то разгорается, огонь из подвалов вырвался на первые этажи.

Поросёнок, запущенный в наши исторические подвалы, имеет имя. Это Никита Сергеевич Хрущёв (один из самых крупных). Бытует мнение, что он был именно поросёнком, не ведающим, что творит. Горяч, мол, малограмотен и наивно простодушен, как все строители коммунизма. Страсти много – ума мало, вот и наломал дров. Однако «наивный род Хрущёвых – строителей коммунизма» в полном составе перекочевал на «историческую родину антикоммунизма». И там благополучно делится опытом своего «строительства» в «свободном мире со свободными людьми». Таких совпадений не бывает. Хрущёвские наследники плоть от плоти, кровь от крови продолжатели дела отца – предателя СССР в пользу Америки. Там их «духовное лежбище», там им комфортно, уютно и безопасно. Оттуда они досылают в качестве дописанных, надиктованных, нагаданных дневников и воспоминаний идеи своего отца-поросёнка. А это не что иное, как поставленные на поток брызги ненависти к нашей стране и слюни восторга страной врага. Нашего геополитического врага. Вы верите в такие совпадения?

Он убивал нас, как пьяный водитель большого пассажирского автобуса, загнавший его на колдобины непроходимой целины. Только пьяным он не был, а намеренно выбирал такие виражи, чтобы большая машина СССР разрушалась на ходу и уже не подлежала ремонту. За десять лет он успел заложить множество разрушительных виражей. Все они проводились с огромным шумом и визгом, но не тормозов, а лживой прессы, литературы и кино. Они всем известны:

- Двадцатый съезд – начало эпопеи жалости к самому себе народа героя и победителя. Превращение его в склочника и жалобщика.

- Армейская реформа – подрыв армии и флота, уродливый дисбаланс армейского строительства.

- Целина – уничтожение сельского хозяйства и агротехнического равновесия, сложившегося веками.

- Удушение творческой инициативы в производстве – уравниловка, отмена метода повышения эффективности производства, разгром производственной кооперации. Подмена социалистической экономики директорской коммерцией – чиновничьей хрематистикой.

- Чиновничья чехарда – управленческий коллапс. Партийная диктатура в производстве. С её «помощью» уничтожалось всё прогрессивное и в организации производства и в технологии.

- Разрушение науки лживыми легендами о «преследовании генетики и кибернетики» и т.п.

- Сдача завоеваний во Второй мировой войне на международной арене – разрыв с Китаем, потеря мировой лидирующей позиции стран социализма.

- Массовое строительство убогого жилья под мерки землеройных животных с целью озлобления народа против Великого коммунистического проекта. Проект настоящего достойного жилья был Хрущёвым уничтожен намеренно. И т.д.

Нас уверяют, что главной фишкой Хрущёва было его маниакальное стремление «утереть нос Америке». Подразнить и уязвить её. На самом деле это было лакейское желание «показаться хозяину». Привлечь к себе внимание и убедить, что он ещё может сгодиться. Недаром Черчиль на своём юбилейном банкете в конце пятидесятых произнёс торжественный тост в честь первого разрушителя коммунизма. Ему, потомку герцога Мальборо, не нужны были чужие лавры, а до «мистера Хрущёва» было очень далеко.

Я родился, когда Хрущёв стал отменять бесплатный хлеб в студенческих и рабочих столовых. Тогда за несколько копеек можно было купить стакан чаю, а хлеба брать бесплатно, но без выноса – сколько съешь. Брали куска по три-четыре, хватало. Теперь Хрущёв посчитал, что в карманах у студентов найдутся не только две-три дореформенные копейки, значит, голод кончился. За всё надо платить. Во всём переходить на рыночный чистоган, как у американцев. В этом направлении работали его «прогрессивные экономисты», закладывая невидимые мины под самую динамичную экономику мира. Тогда же он ещё много чего наделал, что определило всю жизнь мою и моего поколения.

Моя жена, сибирская казачка, до сих пор не понимает, что произошло в 1991 году. Не понимает, и всё. Да, считает она, что-то мошенническое было, но что? Как ей объяснить, что это что-то происходило и в июле 988 года, и в феврале 1653, и в марте 1801, и в январе 1905, и в феврале 1917, и в июне 1941, и, главное, в марте и июне 1953. Не понимает, не связывается это у неё. А это и есть палёный след поросёнка в керосине. За пятьдесят лет не поняли, что происходило со страной хотя бы за последнюю тысячу лет.

Ну а если подумать: вроде все мы знаем нашу новейшую историю из школьной программы, верим ей. А как её переворачивают – не замечаем. Зачем это нам? В 1948 году было издано 43 миллиона экземпляров учебника «Краткий курс истории ВКП(б)». Он распространялся по всем учебным и неучебным заведениям, по нему студенты и не студенты сдавали зачёты. Это была ясная программная книга по истории великой страны. Но когда я пришёл в школу, в середине шестидесятых, о книге не было ни слуху, ни духу. Это как же так выветрили за десять с небольшим лет сорок миллионов томов? На кострах что ли сожгли? Где четыре тысячи тонн бумаги, где кострища из книг, где пепельный чад безумных нацистов, которым были заполнены кадры кино и телевидения семидесятых. Я уже тогда был ищущим порывистым юнцом, мне все книги были интересны, особенно запрещённые («Один день Ивана Денисовича» нашёлся без проблем), а тут – официальная сорокамиллионная книга так и не попалась в руки. Куда и как она исчезла? Позже о ней много судачили в смысле - какая это партийно-историческая чушь! На неё даже ссылались, особенно в конце восьмидесятых, чтобы подтвердить, каким был Сталин горе-историком. Снисходительно, эдак, якобы по-доброму оценивали исторические потуги незадачливого семинариста. И я этому верил, не читая, верил. Не было под рукой хоть одного тома из сорока исчезнувших миллионов.

Вот она, книга, в ней всего-то двенадцать глав. Как же они жгут кому-то пятки, что её без кислоты и кострищ постарались вытравить из жизни всех послевоенных поколений. Мой отец об этой книге ничего мне не рассказывал. Он впитал наследственный антисталинизм. Его импульсивный отец, мой дед, потерял должность заместителя начальника районной милиции и всякую возможность для карьерного роста после статьи «Головокружение от успехов». После этого Сталин стал врагом семьи. Другие родственники по латышской линии сгинули в 37-м. Детство и юность отца прошли на «раскалённой сковородке» семьи как бы врагов народа, и книгу он вычеркнул из головы сразу после «XX съезда». Понятно, что я о ней тоже не знал и ничего не мог передать своему сыну. А книга так и нависает ночным утёсом. Для них она была раздражителем, как надоедливый комар в ночи, они её уничтожали коллективно и якобы бесследно. Они о ней никогда никому не говорили, они её боялись. Это была их непонятая книга, которую они предали и не хотели себе и нам, своим сыновьям, в этом признаться.

Что в ней, предельно простой и доступной для понимания даже школьнику, было такого опасного? Именно то, что бесит и пугает тайных управленцев мира – отрицание хрематистики – рваческого обогащения за счёт других как способа жизни. Ещё Аристотель высказал ясное, освященное его авторитетом и потому опасное представление о двух мировоззренческих строях жизни. Понятие о хрематистике – спекулятивном обогащении и экономике – домостроении. Сталин отстаивал экономику, то есть социализм. В книге названы поимённо доморощенные враги социализма. Вся книга проникнута пафосом реальной борьбы за социализм. Той борьбы, которая дала зримый результат впервые в истории всего человечества. Эта была книга не о былинных временах, а о сегодняшнем дне, об исторических событиях, в которых каждый был участником и должен был определиться со своей настоящей исторической ролью. Этой определённостью книга пугает до сих пор.

То была Советская Россия, та Россия, которая воссоздавала лучшие страницы её многотысячелетней истории. Это был Советский Союз, громада, перед которой трепетали все мелкие, крупные, национальные, международные и всемирные хрематисты – воры, воришки и хапуги. Союз был защитой от них для всего мира. От остального мира, где хрематисты и банкиры правили и правят свой бесовский бал. Но странное дело, это совершенно не интересовало моего отца и мать. Они кричали хмельные первомайские лозунги с ироничными усмешками и смотрели на новейшую историю глазами этих самых хапуг, которых считали обиженными за их политические убеждения. Для них «настоящим учебником истории» стал сакрально-недоступный «ХХ съезд». Его документов они не читали, но слухи о нём шепотком прорабатывались на всех застольях. Они не верили тому, что написано в сталинских учебниках, но кивали на нечто ненаписанное. Я это чувствовал и по-детски понимал как взрослое лукавство.

Но тогда история получалась ровно противоположная. Это уже потом, через двадцать лет, «эта история» заполнит все газеты и журналы, выйдет толстыми томами. Значит, готовилась она заранее и разносилась по умам. Отец был фронтовиком, мать из беднейшей многодетной семьи. Они ненавидели мелких реальных хапуг, тех, что были вокруг. Но «хапуг из учебника» они жалели и готовы были защищать их. Они не связывали реальность с учебником, вернее, кто-то другой, кому они доверяли, связывал её. Этот невидимый кто-то и был коллективный Хрущёв. Его идеологический аппарат. Он выхолостил из Сталинского учебника главное, ради чего велась борьба. Он вырезал реальный социализм, подменив его культом сытости и рвачества только для себя. Потом это дело продолжил вялый аппарат Брежнева. И уже в учебниках истории для моего поколения остались одни загадочные истуканы из «Краткого курса». «Новая история СССР» была бессвязным текстом без внутренней логики. Унылое чтение, бессмысленный набор знаков невозможно было понять и, значит, освоить. Предмет «История СССР» в ХХ веке был самым ненавистным для старшеклассников и студентов. Эта была китайская грамота, небрежная криптографическая запись с огромными пробелами. Место науки и исторической логики там заняли напыщенные лозунги. Лживые лозунги. Реальная жизнь страны первых десятилетий Великого проекта пряталась за фальшивыми подменами ХХII съезда. Так и нужно было им – напугать юнцов такой историей. Напугали и отвратили.

Да, были огромные, но понятые и принятые народом как необходимые, жертвы первых трёх десятилетий. Было сверхчеловеческое напряжение сил. Но никто не считал, что оно было напрасным. Такие разговоры пресекались даже в самой «несознательной компании». Было огромное уважение к строителям «первых пятилеток». Ещё их дети, через десятилетия, протестовали против бездарного разбрасывания достигнутого такими жертвами «оттепельными реформаторами». Но и их обманули: «экономические претензии к строю» за неоплату труда куда менее напряжённого, расслабленного «косыгинскими реформами» и хрущёвским очковтирательством, понеслись лавиной после XXII съезда именно из уст сыновей строителей первых пятилеток. Всё моё детство, юность и молодость я слышал эти разговоры. Русские превратились в нацию «кухонных экономистов». Мне казалось, что люди в эти минуты прямо на глазах мельчают. Было стыдно слушать надрывные разговоры о «зарезанных тарифах» с угрозами «устроить прорабу хорошую жизнь». Стыдно было слушать этот плач по недополученным рублям как об упущенной жар-птице. Все только говорили и, как заворожённые, ничего не делали, верили обещаниям. Пар уходил в свисток. Это было ясно даже мальчишке, не понимающему о чём идёт речь. Интонация выдавала.

Стыдно было мальчишке шестидесятых-семидесятых жаловаться на свои страхи и неудачи. Неприлично перед сверстниками. Только под жёстким взрослым прессом он мог признаться, что кто-то его обижает или что-то у него не получается. А вот взрослые мельчали сами и злились на непонятливых пацанов, которые всё ещё равнялись на героев Гайдара, Кассиля, Полевого. У них были школа, кино и, как это ни смешно сегодня, телевидение. Это потом, через годы, в классы придут истеричные жалобщики десяти-двенадцати лет с претензиями на всё «здесь и сейчас». Их так научат наследственные «кухонные экономисты». А сегодняшняя школа им подыграет, самоустранится, пока «новое кино и телевидение», как парочка террористов, захвативших заложников, не привьёт им «стокгольмский синдром» потребительского восторга вместе с пещерной русофобией и зоологическим антикоммунизмом. Задолго до того то же самое незаметно прививали и нам.

Каждое поколение по-своему эгоистично, варится в своём соку и «творит свою историю». Каждое поколение вступает во «взрослую жизнь» со своим прайс-листом целей, задач, возможностей. В семидесятые он был скудным. Никто от нас не ждал больших дел. Космос штурмовать уже не надо, войн не предвидится, Сибирь и Дальний Восток годятся для бамовского пикника. Что делать? Устраиваться удобнее. Комфорт сытой жизни – лозунг поколения семидесятых – поколения «Пепси» – квартира, машина, дача. И вот как это было.

Автор этих строк после школьного выпускного бала не нашёл себя в списке студентов избранного вуза. Не беда, год на переподготовку, придётся поднабраться опыта на пыльном советском производстве. Конечно, не престижно, зато доступно, отчасти модно и на деньги похоже. Не грех с полгодика отслужить в «штрафной роте». Так рассуждали все оболтусы семидесятых. Почти все они оказывались на ближайших комсомольских стройках в цехах гигантов пятилеток. Вместе со вчерашними хорошистами туда брали алкашей и «перевоспитанных» рецидивистов. Кадровая отчётность требовала всех.

На гигантском тракторном заводе, куда я направился, очень ценились токари – туда шли хорошисты. И чернорабочие – туда шли алкаши. Меня направили в механический цех номер пять в третью передовую бригаду. Это значит – повезло. Передовым бригадам подбрасывают объёмы, а это – праздник для сдельщика: в его мозгу объёмы переплавляются в рубли. В цехах светло и не так пыльно. Заезжие алкаши-грузчики смотрят на выскочек-хорошистов с классовой завистью и хулиганской ненавистью.

Всего цехов на заводе пятнадцать, все они одного размера – как средний футбольный стадион под крышей из мутного стекла. Каждый цех – это десять-двенадцать участков. На каждом участке своя бригада и свой набор запчастей для будущего трактора. Заготовки приходят из литейных цехов со всей страны. Их шлифуют, сверлят, обтачивают, ставят на них штампы цехового ОТК и отправляют прямо к сборочному конвейеру, так как тот постоянно простаивает из-за нехватки комплектующих. Ещё горячие детали почти вырывают из рук токарей и утаскивают прямиком к сборке. А контролёрши заводского ОТК штампуют ещё не остывшие детали прямо на ходу, перебирая их как подгнившую картошку. Каждая последняя неделя месяца – круглосуточная штурмовщина.

Но первая и вторая недели совсем не такие: цеха пусты и безмятежны. Третьей – штурмовой ночной смены – вообще нет – пока не нужна. «Заводские деды», слесари, механики и бригадиры отсыпаются в отгулах. Это они штурмовали последние ночи месяца – давали план и спасали премию. Они костяк: когда надо, встают к любому станку, берутся за любую работу – главное гнать и гнать конвейер. Они могут отсыпаться спокойно – усиленный премиальный паёк и благодарность начальства уже заготовлены.

А в это время по цехам шатается недавно набранная молодёжь. Хотя она меньше всего хотела бы шататься. Её наивная внутричерепная бухгалтерия проста: обработка каждой детали стоит пять копеек. Деталь – звёздочка коробки передач – весит килограмма три, не более. Одной рукой играючи можно её перекидывать, перебрасывать, вставлять, зажимать, растачивать, складировать. В контейнере от пятидесяти до ста звёздочек-заготовок. На их обточку уходит два-три часа. За смену не торопясь можно обработать два-три контейнера и записать себе три сотни деталей. Это пятнадцать рублей выработки. В месяц – три сотни! (Сегодня это тысяч сто.) Вот они, реально заработанные подарки маме и папе, магнитофоны, джинсы, мотоциклы, лодки с мотором, кафе с подружками. Честно заработанное комсомольское изобилие семидесятых. Вот оно – рядом. Если не лениться, можно и того больше подгрести себе на карман. Никто и не думал лениться.

Уже с утра участки выметены мётлами до матового отлива напольных покрытий, станки начищены ветошью до новизны заводского цвета корпусов, а работа никак не оживает. В первую смену, если бы не табельный учёт, можно вообще не выходить в цех – делать нечего, но мастер строг и требует быть наготове, иначе – прогул. Неспешное, тягучее время нудит в ушах. А первые, наполовину пустые контейнеры, с двадцатью-тридцатью заготовками на дне, опускаются крановщицами только к пятнадцати часам, за полчаса до окончания смены. Если хотя бы на час раньше, то сотню-другую деталей в быстром темпе можно было бы обработать и записать себе в журнал. Это почти четверть дневной нормы. Но раз уж детали пришли в самый притык и только несколько десятков, приходится оставлять их сменщику. Тот доволен, нацелился поработать с прибылью. Он знает, ему так рассказали, чем больше выпадает вторых смен, тем больше достаётся выработки. Вторая смена – мечта хорошиста-сдельщика. Через неделю мы поменяемся сменами, и он будет по-тихому завидовать мне.

Но после контейнера, оставшегося от первой смены, так ничего и не приходит. Литейные цеха ведь тоже отсыпаются. До двенадцати ночи, с перерывом на обед-ужин, и второму сменщику приходится слоняться по многочисленным соседним участкам и знакомиться с их производственным бездельем. Мастер на участке даже не показывается. Общаться с почемучками он не желает. Да и как объяснить то, что каждый должен понимать сам, – из общего котла можно брать только по ранжиру. От твоего желания ничего не зависит, сколько дадут – столько возьмёшь. Но это пока великая тайна, её не открывают, а вместо этого призывают всегда быть готовыми к большой «путине». Её ждут, о ней вздыхают.

А пока вздыхают, кто-нибудь да подкинет заманчивую мыслишку – опрокинуть стаканчик-другой креплёного винца вскладчину и скоротать тоску. Это товарищи постарше приносят с собой, они уже научены, что об их вынужденном досуге никто заботиться не будет. Впрочем, иногда мастер берёт тебя под локоть и отводит в самый дальний и тёмный участок цеха, на другой участок. Там уже несколько дней никто не появляется, бюллетенят. Скопилась целая гора заготовок. Работай, сколько хочешь – всё твоё. И расценки такие же – пять копеек за деталь. Мастер передаёт тебя местному наладчику и поспешно, как будто у него тьма неотложных дел, удаляется. Наладчик – здоровенный усатый дядька – выдерживает долгую печальную паузу. Слабоват вчерашний школьник для его участка. Деталька по расценкам та же, а по весу в десять с лишним раз тяжелее. Корпус коробки передач надо пять раз перетащить от станка к станку, установить, закрепить, расточить отверстия, проточить канавку, зачистить заусенцы. За те же пять копеек. Но почему?! Говорят, так рассчитали заводские экономисты. Чтобы не повышать себестоимость трактора все детали надо уравнять. Чисто экономическая логика. А у меня к концу смены не сгибаются руки: еле закончил тридцать корпусов, а надо было сто. Усатый наладчик сочувственно насмехается: не по Сеньке шапка. Какие же богатыри работают здесь за пять копеек, думаю я и стесняюсь спросить: записал он мне в выработку тридцать вымученных корпусов или нет? На следующий день в этот тёмный угол цеха ни ногой. Мой мастер и не настаивает.

Две недели первая смена почти полностью простаивает, вторая загружена от силы на треть. И только в третью неделю месяца и первая и вторая смены работают по производственному графику. Но этого уже безнадёжно мало. За последнюю четвёртую неделю надо наверстать две потерянные и с перевыполнением завершить оставшуюся. За одну неделю перевыполнить норму трёх. Вот где сияют золотым ценником оставшиеся дни, часы, минуты. Литейщики заваливают заготовками все цеховые склады и проходы. Тогда и сколачивается третья ударная ночная смена. Но и этого мало. На простаивающие станки переводятся станочники из соседних участков. А самые «узкие» цеха, где «горит» план, переводятся на график из двух смен по двенадцать часов, без выходных. В цехах дым стоит коромыслом, уши закладывает.

Первого числа каждого месяца завод объявляет о ста трёх или четырёх процентах перевыполнения плана как о чём-то будничном и привычном. Как будто не было никакой штурмовщины. Это больше всего удивляет почемучек-хорошистов. Но не это главное – они неотлучно отбыли весь табельный срок на рабочих местах, свои выходные отдали во благо общего трудового рывка, а зарплата оказалась втрое меньше ожидаемой. Втрое меньшей при общезаводской премиальной эйфории, когда почти все, кто, пританцовывая, фланирует по цехам, показывает друг другу расчётные корешки и светится от маслянистого счастья. Сравнивают оплаченные и менее оплаченные позиции. Кто-то не скрывает радости, таких – меньше, кто-то выясняет, что ему за ту же позицию недоплатили, и бежит разбираться в бухгалтерию. Кто-то откровенно и громко негодует – ему напоминают про прогулы. Всё это открыто, прилюдно. И только новички-хорошисты не участвуют в этом пиршестве – дележе начисленных итогов. Им нечего выяснять.

Ничего не поделаешь, сдельщина. Полмесяца простоя в зачёт не идут. А та лавина деталей, что штамповалась штурмовым методом в последние дни и часы месяца, в подавляющем большинстве ушла в зачёт бригад третьей смены. Они работают только по специальным приказам, для них своя – двойная бухгалтерия, от которой на их располневших лицах образуется загадочный прищур. «Штурмовикам» достаются те самые суммы, о которых мечтали хорошисты.

Почемучки смутно догадываются, что незаработанные ими деньги, на которые они так рассчитывали и которые казались почти в руках, перекочевали в карманы лысоватых передовиков-штурмовиков не просто так. Это – хорошо отлаженный приём. Под видом спасения плана отдать «спасителям» деньги молодых лохов. И ведь не придерёшься, «спасители» действительно своими мозолистыми юркими руками в считанные дни наверстали то, что юнцы натягивали бы месяц. Закон котловки. Это когда котёл общий, а кашу из него распределяют по заслугам. Кому больше, а кому меньше – решает авторитет-уголовник. Только теперь в роли авторитета – приказ дирекции о производственной необходимости. Нет никаких передовых бригад – есть котловка.

Поговаривали, что возник «передовой метод» ещё в годы первых пятилеток. На гулаговских стройках каналов, дорог и заводов-гигантов. Тогда штурмовали всё и вся. Тогда без этого было нельзя. Но с тех пор прошли десятилетия. С тех пор давно научились работать, сочетая и личный, и бригадный вклад в общее дело. Учли опыт Форда по организации поточного производства, пошли дальше – добились огромной производительности труда и эффективности. И кто-то решил, что это надо остановить. Тогда уголовную котловку и уравниловку реанимировал Хрущёв. И результат тут же выдался на-гора. Загубленная целина, Новочеркасск, срыв всех производственных программ. Что это за экономика такая, если половина цехов простаивает, а потом, в последнюю неделю месяца, бракованные детали сгребаются, словно мусор, из всех нор и углов и вбиваются в несчастные трактора? Разве такая экономика способна обеспечить качественными магнитофонами, мотоциклами и джинсами, негодуют хорошисты? Такая экономика даёт одну только вороватую возможность лысым папашам-штурмовикам отщипывать у молодых. Хорошисты и комсомольцы помалкивают и дуются на крупу от оскорбительного лохотрона. Они, сразу повзрослев, понимают: такая экономика не даст им ничего. Да и может ли такая экономика выжить сама по себе, спрашивают они? Зачем строить футбольные цеха-стадионы, если с их работой справится участок не больше школьного спортзала? Зачем эта гигантомания, если результат никакой? И главное – это так омерзительно: не стесняясь, грабить своих же… сыновей.

Но именно эту «экономику» торжественно в учебниках и киножурналах представляли социалистической и никакой другой. Такой намеренно наглядный урок «социализма», после которого попробуй переубеди. Кто сей педагог-новатор? Коллективный Хрущёв. Через его «школу» прошли десятки миллионов юношей и девушек. Что они делали в августе 91-го – хихикали…

Социалистическая экономика фантастически неэффективна. Об этом твердят все телевизионные экономисты. Тоже бывшие хорошисты. Почему неэффективна? Нет рынка, нет собственника, нет конкуренции. Она беззуба и нет в ней жизни. Только чтобы это доказать, пришлось за тридцать лет удушить, уморить, опутать чиновничьими оковами тысячи и тысячи выдающихся производственников, разорить их отлаженные предприятия. Навязать миллионам сбитым с толку юнцам психологию мелочного рвачества для своего кармана и небрежного безразличия к делу общему. Именно такими воспитывали будущих предпринимателей «свободного российского рынка девяностых», и они явились в изобилии и готовности. А на самом деле тогда убили нас как хозяев своей страны и судьбы. Выхолостили ложными мелочными жизненными целишками.

Это вполне успешно получилось в стране, которая поверила после XX съезда, что она несчастна и безутешна, как унтер-офицерская вдова, которая позволила себя жалеть как убогую под улюлюканье жуликоватых соседей по якобы социалистическому лагерю. Стараниями Хрущёва он стал не социалистическим, а паразитическим. Теперь «народные демократы» Восточной Европы к нашим «саморазоблачениям» добавили свои лживые претензии. Про грехи перед нами они забыли – ведь убогие не вспомнят, убогие простят. Убогими нас сделал Хрущёв и продолжил Горбачёв – раз мы додумались поверить им…

Горько досадовать на свой народ, но у нас что-то с глазами: мы видим лжецов-паяцев – и не гоним их. Мы слышим шутовские лживые речи – и они не выворачивают нам уши. Да, нас полвека учили быть простаками и принимать всё, что нам говорят, на веру. Так безоговорочно доверяют только родителям, иначе нельзя. Но Хрущёв не был ни отцом, ни племянником. Он носил маску соседа-гуляки, якобы своего в доску. Кому-то это нравилось, кого-то это веселило. Но разве можно доверять ноздрёвым, хлестаковым или ельциным? Оказалось… Что оказалось – что мы ослепли?

Сейчас с нами пытаются разыграть четвёртого «Поросёнка под керосином» – вторым был Горбачёв, третьим – Ельцин. Но сегодняшний поросёнок – коллективный. Стадо мелких либеральных поросят: министров, экономистов, историков. Их бликующие физиономии с остекленевшими раскосыми глазками не сходят с экранов телелохотрона. Они ещё мелковаты по сравнению с Хрущёвым, не так визгливы, но уже очень самоуверенны. Они думают, что их примера, их вялого темперамента уже достаточно – всё равно у нас нет выбора кроме как послушно идти за ними.

Они знают, уверены в этом, что нас в очередной раз хорошенько обработали. Если раньше нас делали простаками, чтобы верить таким как Хрущёв и Горбачёв, то теперь мы, по их замыслу, не должны верить никому, и в первую очередь самим себе. А главное, не верить ничему русскому и никому русскому. Кому угодно, только не русскому. Главный враг русского – сам русский. Нам внушают, что только русские всегда обманывали и обманывают себя, больше это никому не нужно, все вокруг к нам так добры. Нам в изобилии и даже на выбор подставляют чуждых героев, чуждую историю, чуждые примеры для подражания – нам ведь нужно из кого-то выбирать, от своего отказались. Теперь они ждут, когда мы поплетёмся прочь от своего дома за их самой гнилой и дешёвой морковкой. Сами поплетёмся. И пускай дом догорает.

Сергей Берзин