Омар Кантидзе, к.б.н., с.н.с. Института биологии гена РАН
В прошлом номере я писал о прошедшем съезде молодых ученых РАН и о создании в Академии Совета молодых ученых (СМУ). Академическое руководство считает (или, по крайней мере, говорит), что этот совет может каким-то образом изменить кадровую ситуацию в институтах РАН и сделать научную деятельность привлекательной для молодых людей. Поскольку я (как и многие мои коллеги) достаточно скептично смотрю на возможности Совета в достижении безусловно благой цели, мне кажется правильным обратить внимание руководителей РАН на некоторые проблемы, связанные с этим вопросом, которые необходимо решить или хотя бы начинать решать. Для удобства изложения я буду использовать три пункта для характеристики проблемы: 1) собственно проблема; 2) что можно было бы сделать прямо сейчас для решения этой проблемы; 3) что стоило бы сделать в перспективе.
Одной из принципиальных проблем Российской академии наук является её закрытость. На мой взгляд, никакие конференции, спортивные мероприятия и акции по популяризации науки (чем, вероятно, будет заниматься СМУ) не смогут повысить привлекательность РАН для молодых людей. Кадровая проблема не в том, что в России не идут учиться в вузы, а в том, что после учебы люди не идут работать в науку — и одной из основных причин этого является как раз закрытость Академии на всех уровнях, непрозрачность принятия решений, отсутствие понятных правил игры. Эта проблема многогранна, поэтому постараюсь далее рассмотреть её на конкретных примерах.
Ставки
Основной этап, на котором академия теряет «мозги» — это переход аспирантура — научная ставка. На сегодняшний день бюджетных ставок вполне достаточно, другое дело, что они зачастую заняты малоэффективными, часто вообще ничего не производящими «учеными». Не могу говорить о других отделениях, но в институтах отделения биологических наук можно было бы сократить примерно четверть сотрудников, занимающих в данный момент ставки. Для этого следовало бы провести аттестацию, базирующуюся на объективных показателях (публикации, индекс цитирования и т.д.). Еще одной проблемой является отсутствие понятных правил распределения бюджетных ставок. В РАН de iure существует система аттестации научных сотрудников, которая de facto не работает. Надо понимать, что люди, приходящие сейчас работать в институты РАН, хотят иметь возможность планировать свою жизнь, и для этого им необходимо знать, на что они могут рассчитывать при эффективной работе в институте. Если не будут выработаны понятные формальные критерии приема на работу и продвижения по карьерной лестнице, академия будет терять все больше и больше молодых продуктивных ученых.
В данный момент можно было бы провести жесткую аттестацию научных сотрудников, основанную на формальных критериях, что привело бы к образованию пула бюджетных ставок, которые можно было бы перераспределить в пользу более эффективных институтов. Однако все это не имеет никакого смысла, если аттестация и перераспределение ставок будут проходить непрозрачно.
В будущем, как мне кажется, систему приема на работу в институты РАН необходимо сделать двухуровневой: после защиты кандидатской диссертации ученый мог бы претендовать на временную ставку (сроком на 3–5 лет), а после уже на постоянную. Процедура получения ставок должна быть конкурсной и открытой — человек должен знать, что если он хорошо работал, он свою ставку (временную или постоянную) получит вне зависимости от способности директора его института «выбивать» ставки и т.д. Вообще говоря, конкурсное распределение ставок можно было бы проводить не на уровне институтов, а на уровне соответствующей секции отделения РАН. При этом формальные критерии, в том числе уровень публикаций и индекс цитирования, должны быть общими для всех, а результаты отбора и рейтинги участников должны публиковаться.
Ставки для ученых, возвращающихся из-за границы.
В последнее время ведется дискуссия о возможности возвращения в Россию ученых, добившихся успеха на Западе. Не знаю, как обстоят дела в других науках, но в биологии есть очень хороший пример стимулирования возвращения иностранных ученых. Это одна из немногих известных мне дееспособных программ фундаментальных исследований Президиума РАН — «Молекулярная и клеточная биология». Тем не менее, её опыт свидетельствует, что действительно сильных ученых, желающих вернутся в Россию, очень мало (и все они прошли конкурс и получили гранты на организацию групп или лабораторий), а вот нужны ли РАН ученые, которые не могут выдержать конкуренции с отечественными коллективами, — вопрос, который, по-моему, не может быть предметом дискуссий. В то же время все забыли о молодых ученых, которые уезжают в западные лаборатории в аспирантуру или на «постдок»-позиции, которые если бы и хотели вернуться и войти в состав существующих у нас лабораторий, то сделать этого не могут по целому ряду причин.
Думаю, что отдельных мер для привлечения работающих за рубежом молодых ученых не нужно. Но, если будут предприняты шаги, описанные в предыдущем разделе, это могло бы создать привлекательные условия для процесса научной миграции.
Жилищный вопрос
Одним из самых острых вопросов в Академии является вопрос обеспечения ученых жильем (причем, не только молодых). Причины возникновения этой проблемы понятны — наука у нас централизована (Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск и т.д.), а в лучшие вузы, которые и являются основными поставщиками кадров, поступают отнюдь не только москвичи и петербуржцы. В Москве проблема жилья возникает уже при поступлении в аспирантуру. РАН, конечно, обеспечивает всех поступивших комнатой в общежитии, но, на мой взгляд, человек, учащийся в аспирантуре, достоин того, чтобы не делить своё личное пространство с одним (или двумя) посторонними людьми. Кроме того, необходимо отметить, что комнаты в общежитиях РАН находятся в достаточно плачевном состоянии. Что касается обеспечения жилплощадью научных сотрудников, то я не могу сказать, что РАН ничего не делает в этом направлении. Делает, но как, кому, на основании каких заслуг вручаются жилищные сертификаты, совершенно непонятно. Не ясно также и то, как сертификаты распределяются между отделениями и секциями РАН. И это опять-таки вопрос непрозрачности Академии. Научный сотрудник должен знать, что получение сертификата зависит от его успехов, а не от желания распределяющих. Кроме того, есть проблема формальная: необходимо иметь пять лет стажа научной работы для того, чтобы получить возможность подавать заявку на жилищный сертификат. И что же делать между аспирантским общежитием и мифическим сертификатом?
В первую очередь, стоило бы открыть всю информацию о распределении жилищных сертификатов: распределение по секциям, институтам и т.д. Стоит отменить требование пятилетнего стажа, а также сформулировать понятные и, по возможности, объективные критерии получения сертификатов. Что же касается аспирантских общежитий, то необходимо провести их ремонт и увеличить количество мест (для последнего, как мне кажется, нет необходимости строить новые здания, достаточно выселить из общежитий лиц, которые к науке вообще никакого отношения не имеют).
В будущем наиболее адекватным решением, на мой взгляд, является возвращение института служебных квартир, которые можно было бы выкупать после нескольких (например, десяти) лет успешной работы.
Конкурсы
В Академии наук есть система конкурсного финансирования лабораторий — программы фундаментальных исследований Президиума РАН. К сожалению, из порядка двадцати таких конкурсов (по различным направлениям наук), только один, как мне кажется, является достаточно открытым и понятным. Это программа «Молекулярная и клеточная биология» («МКБ»), которая на протяжении последних 7 лет является одним из основных источников финансирования около сотни действительно эффективно работающих биологических лабораторий и групп. Конечно, в ней тоже можно найти минусы, но главное в этой программе — наличие понятных критериев отбора победителей и открытость (наличие сайта, информации о конкурсах, оценочных таблиц). Кроме проблемы, связанной непосредственно с конкурсным отбором, есть еще проблемы и на уровне институтов, касающиеся так называемых накладных расходов, то есть средств, которые взимаются институтом со всех грантов. Поскольку крупнейшим субъектом научной деятельности является не институт, а лаборатории и группы, сотрудники (особенно «сильных» лабораторий, т.е. тех, которые лучше работают и приносят больше денег) имеют право знать, на что тратятся полученные ими средства.
Необходимо модернизировать конкурсы всех программ Президиума, используя имеющийся положительный опыт. Необходимо обязать руководство институтов отчитываться о расходовании накладных средств перед сотрудниками (возможно, где-то это и делается).
Необходимо работать над объективностью и открытостью всех конкурсов.
Аспирантура
К сожалению, уровень кандидатских диссертаций, защищаемых в институтах РАН, оставляет желать лучшего (конечно, если не сравнивать его со среднероссийским). Это, в частности, связано с достаточно коротким сроком аспирантуры и невозможностью его продлить. Увеличение срока аспирантуры до пяти лет не только позволит представлять к защите действительно «законченные» исследования (и, соответственно, повысить к ним требования), но и, возможно, избавит РАН от «случайных» аспирантов. У нас, к несчастью, практически нет культуры оппонирования и обсуждения работ (в частности, кандидатских и докторских): в большинстве диссертационных советов о диссертации — либо хорошо, либо ничего. Несмотря на то, что это — проблема не столько руководства, а скорее нас с вами, в условиях непрозрачности, зависимости научных сотрудников она не может быть решена только снизу.
Аспирантуру стоит увеличить до 5 лет. Необходимо повысить формальные требования к диссертациям.
Для повышения уровня кандидатских диссертаций стоит вообще отказаться от диссертационных советов, а право присвоения степени делегировать 3–4 оппонентам, двое из которых могли бы быть западными учеными. Что касается докторских диссертаций, то мне кажется, что надо либо отменить докторскую степень вообще, либо присваивать на основании формальных критериев — например, получение n-го количества грантов, защита нескольких аспирантов, публикация n-го количества статей в журналах с импакт-фактором не ниже X и т.д. Конечно, это не все проблемы, которые у нас есть, но надо же с чего-то начинать. Вероятно, многие посчитают написанное наивным и идеалистичным, другие же скажут, что изменить что-либо невозможно. И первые, и вторые, весьма возможно, будут правы, хотя для реализации многого из того, о чем я говорил, хватило бы воли буквально одного человека, если бы такой нашелся в руководстве Академии наук. Главное же то, что мы — люди, работающие в науке (и в первую очередь, молодые) — должны понять, как бы мы хотели, чтобы все было устроено, и действовать сообразно этим идеалистичным представлениям. Каждый день.
Послесловие редакции
Тем временем нам продолжают поступать тревожные сигналы из институтов РАН о проблемах с лицензированием аспирантуры в связи с большим набором довольно странных требований Ро-собрнадзора и множеством бюрократических придирок (см. начало темы в ТрВ № 41).
Вряд ли без аспирантов Академия может рассчитывать на какое-то светлое будущее. Наверное, в самой короткой перспективе именно эта «молодежная» проблема должна быть ключевой. Именно этому следовало бы уделить больше внимания, а то через 3–4 года и СМУ не понадобится. На съезде же эта тема не звучала, хотя судьбы молодежи касается непосредственным образом. ТрВ-Наука будет продолжать следить за развитием событий.
* * *
Ученый секретарь Комиссии РАН по работе с молодежью Сергей Юрьевич Мисюрин любезно согласился рассказать ТрВ о съезде молодых ученых в Звенигороде. Вопросы задавал Михаил Гельфанд.
- Первый вопрос совсем простой. Зачем нужен Совет молодых ученых Российской академии наук?
— Это новая структура, такой и при социализме раньше не было. Многие обвиняют нас в том, что мы создаем что-то аналогичное комсомолу, но при этом забывают, что комсомол готовил кадры. А кто сейчас этим занимается? Мы не хотим делать подобие комсомола, но ведь активной молодежи стало очень мало. Я часто слышу от директоров институтов, что есть талантливые молодые ученые, но они совершенно не способны руководить. И это действительно проблема.
И в данном случае Совет молодых ученых РАН был нужен, чтобы пришла молодежь — именно с желанием пришла, не то что где-то их нашли — кто хочет помогать и готов работать.
- Тогда второй вопрос — что входит в полномочия этого Совета?
— Пока это все формируется. Пока еще ничего конкретного сказать нельзя, даже не было какого-то постановления или распоряжения. Предполагается, что это будет Совет при Президиуме РАН, это будет общественная организация.
- Со своим уставом, юридическим лицом?..
— Пока еще до конца не решено, как это будет выглядеть. Юридического лица не будет — просто общественная организация. Примерно как Комиссия РАН по работе с молодежью.
- Но Комиссия по работе с молодежью — это все-таки орган Президиума.
— Да. Совет тоже будет при Президиуме, помогать работе Академии наук. Там есть задачи, которые они будут выполнять для Комиссии, для Президиума.
- Например, какие?
— Сбор информации по работе молодежных структур Академии наук, как проходят молодежные конференции, какие в стране существуют научные молодежные конкурсы. У нас же до сих пор нет единой базы данных — я могу перечислить десяток конкурсов, грантов, государственных, негосударственных, коммерческих, но это все не систематизировано.
- А они этим будут заниматься на добровольной основе?
— По поручению Президиума и Комиссии по работе с молодежью. Никакой оплаты не предполагается.
- История с выборами на съезде в Звенигороде. Там часть членов была предложена организаторами?
— Тут возникло некоторое недопонимание, видимо из-за моего выступления. Рабочая группа пришла снизу, их никто не толкал, не подбирал. Они пришли, сказали: «Мы хотим работать», предложили создать Совет молодых ученых при Президиуме. Это было после круглого стола по проблемам молодежи в Президиуме1.
И на протяжении нескольких месяцев я с ними работал, они учились. Когда они пришли, я их попросил написать проект постановления об образовании рабочей группы. Первый вариант был совсем наивный. Ведь что такое подготовить документ: он должен обойти десять инстанций в Президиуме, надо согласовать с юристами, с бухгалтерами, с протокольным отделом... Это очень кропотливая работа. Сначала они этого не понимали. А когда они в это окунулись, я спросил: «Ну что, нравится?» — «Нравится.» — «Ну хорошо, работайте».
И на съезде я просто сказал, что есть инициативная группа, с которой я уже работал, и если я их увижу в составе совета, я буду рад. Больше никакого давления не было, выборы были свободные. Я хотел побыть на обсуждении на какой-нибудь из секций, посмотреть, но они меня попросили на выборы не приходить.
- Еще из того, что уже обсуждалось в печати и в Интернете: в программе было заявлено много важных людей, но в результате приехали немногие.
— Многие просто не смогли. Юрий Сергеевич (Осипов — президент РАН — ТрВ) собирался приехать, но он был в отпуске. Валерий Васильевич (Козлов — вице-президент РАН, председатель Комиссии по работе с молодежью РАН. — ТрВ) в день открытия был в Кремле, ему за две недели до съезда на этот день назначили вручение ордена, не ему одному — целой группе. Он был на съезде, просто приехал на следующий день. Еще какие-то накладки были. Возможно, дело в том, что съезд проходил в Звенигороде, а не в Москве. Это значит, нужно на целый день уехать — для руководства Академии наук это очень сложно.
Но, скажем, академик Алдошин приехал, с ним очень интересная была беседа.
- Вернемся к инициативной группе, которая организовывала съезд. Вы говорили, что цель была взять талантливых молодых людей и научить их администра тивной работе. А с научной точки зрения известно, что эти ребята из себя представляют? Насколько они сильны как ученые?
— Такого анализа мы не проводили. Я с ними, конечно, разговаривал. Мы знаем, что это все молодые ученые, часть из них кандидаты наук. Один как раз позавчера защитил кандидатскую.
- Ну, тогда я жесткий вопрос задам. Как Вы считаете, одна статья в российском журнале -это достаточно для талантливого ученого?
— Смотря какого возраста, за какое время.
- За всю научную карьеру.
— Ну да, конечно, это немного.
- Я скажу, почему я спросил. У работающего ученого, особенно молодого, не так много остается времени на активную общественную работу. И в результате получается как в свое время было с комсомолом: одни идут в науку, а другие в общественную деятельность. Вы не боитесь подобного расслоения в вашей ситуации, тем более, что какие-то предпосылки к этому видны?
— Да, конечно, в этом есть проблема. Но, с другой стороны, каждый человек выбирает для себя сам — чем ему заниматься. Такая структура в любом случае необходима, чтобы руководству академии через них общаться с молодыми людьми.
- А будут ли они пользоваться уважением у молодых людей?
— Если не будут пользоваться, их переизберут. Когда прошел этот съезд, мне было очень много звонков. Говорили, что что-то не так, надо было по-другому делать. Но сам факт, что люди зашевелились, это уже очень хорошо. Это ведь первый раз; конечно, многое можно было сделать лучше. Но даже то, что они встретились, познакомились, объединились — это полезно. Они общались, ездили на экскурсии. Мне кажется, им было хорошо. В конце там даже спор возник.
- Какой спор?
— По поводу устава. Говорили, что устав надо обсуждать как можно дольше. Решили так: все предложения принимаем до определенного числа.
- До какого?
— Кажется, до 30 ноября, как раз сегодня.
- Много предложений пришло?
— Не знаю, еще не смотрел.
- Вот что получается. Прошел съезд, он решил, что предложения к уставу принимаются до 30 ноября. Как молодой ученый в академическом институте мог про это узнать? Про это же нигде не писали, не говорили.
— Но там были представители от всех институтов, они должны были по возвращении рассказать. В рабочей группе были люди из всех отделений, они обзванивали институты, приглашали. Из 200 институтов центральной части приехало 170 представителей. Не все. Были институты, которые говорили: «А у нас молодежи нет, и нам это не надо».
- Это самоубийцы какие-то по нынешним временам.
— Я попросил составить мне список.
1 www.ras.ru/news/shownews. aspx?id=6c01a04a-4c2a-4a28–9cba- ef2ad2558848