Газета Завтра 203 (42 1997)

ПОЩЕЧИНА

Николай Аверин

Проездом из Кемерова на вокзале Новосибирска я встретился с местным писателем Николаем Авериным — в начале девяностых мы вместе учились на Высших литературных курсах. Он передал мне несколько очерков для “Завтра”. Это один из немногих современных писателей глубинки, счастливо совмещающих публицистичность с художественностью. Историей о пощечине Горбачеву, о которой как-то быстро забыли, Николай Аверин начинает в нашей газете серию статей на остросоциальные сибирские темы.

Александр ЛЫСКОВ

Всеволод Топольков, сирота новосибирская, трезво холостячил в двухкомнатной квартире. С утра в воскресенье тягал гирю у открытого окна: двухметровый, сорокалетний, налитой — лаковый от пота, весь опыленный тонким кудрявым волосом, в одних трусах еще производства маменьки-покойницы — заслуженной учительницы младших классов — делал физкультуру под музыку стоящей на подоконнике старой ламповой радиолы. В этом ящике все четыре динамика из-под истлевшего декора накачивали пространство двора старинной советской песней: “И смех у завалин, и мысль от сохи, и Ленин, и Сталин, и эти стихи…” И мраморный античный локоть Всеволода с пудовиком, как заводной механизм огромного патефона, угрожающе, до хруста в суставе, отсчитывал такты.

После припева гиря долбанула язву на ленолеуме, уселась в ямку бетонного перекрытия, выбитую за годы тренировок.

Теперь он стал делать прыжки и рывки руками и ногами с замиранием то ли в какой-то позиции карате, то ли в позе “Рабочего и Колхозницы”. Он смотрел в старое трюмо на четырех ножках, почерневших у корня от тычков половой тряпки, хмурил розоватые брови, нагонял морщины на лоб, как бы пытаясь вздыбить светлые арийские кудри и напугать самого себя.

На несколько секунд он замер, отвлеченный стуком по батарее у нижнего соседа. И затем распустил по раскрасневшемуся, молодому еще лицу, ядовитый восторг, и снова принялся маршировать в подскоках и обронзовевать.

Толстая струна водопроводного стояка звенела надрывно, яростно. Били чем-то металлическим. Сосед сбоку хватил о стену кулаком. А верхние выставили на подоконник магнитофон и попытались задавить классику дешевой попсой.

Звенящая медью песня закончилась, Всеволод минуту дал соседям поторжествовать в многодневной битве на подконтрольной территории, перевернул пластинку и сквозь хрипы и трески “Апрелевского завода” опять зазвучал какой-то величавый союзный баритон. Враги-глушители снова грянули в стены и трубы. Кто-то из них даже стал ломиться во входную дверь.

Стоя под трепещущей пленкой льющейся из душа холодной воды, голый Всеволод вскрикивал от удовольствия, рычал, визжал и топал в ванной.

Когда-то он был писаным красавцем и умницей, дослужился даже до директора сельской школы. Но потом все силы кинул на спасение страны от ядерной угрозы, одно за другим проектировал легкие, общедоступные бомбоубежища в сибирских лесах, попал под надзор психдиспансера, чем свел мать в могилу, отпугнул девок и сделался в конце концов профессиональным уборщиком лестниц в подъездах…

После душа с полотенцем на шее он варил овсянку на воде. Вдруг на полпластинке оборвалась его музыкальная артобработка двора, песня закончилась не резко, а с замедлением-отъездом, будто кто-то из недругов влез в окно и выключил радиолу.

Наперевес с ложкой, истекающей диетической слизью, Всеволод на цыпочках достиг комнаты. Шнур был цел, но зеленый индикатор потух. Пришлось, как водится, ладонью слегка обстукать древний агрегат — никакого отклика на ласки не последовало. “Тока нету, — подумал Всеволод и обрадовался своей догадливости, щелкнув выключателем у люстры и не добыв огня. Его не смутило, что вражеский магнитофон наверху вовсю насаждал чуждую эстетику. За суетой он так же не подумал, что за дверью у счетчика с предохранителями его могут поджидать соседи-мстители.

Распахнул дверь, обитую старой клеенкой, — за порогом стоял при фуражке и в парадной форме совсем не страшный старый офицер — стоптанный, с дергающейся от ветхости головой. Он козырнул и представился:

— Полковник Егоров. Брат Василия, который водрузил знамя победы над Рейхстагом. Это у вас играет радиола? Давайте вместе бороться, молодой человек. Я к вам уже который день пробиваюсь. Извините, пришлось пойти на хитрость. Обесточил вас. Сейчас восстановим энергоснабжение.

Он переключил тумблеры и опять козырнул.

Когда они зашли в квартиру, радиола гремела победно.

Полковник Егоров опустился в протертое до дерева кресло и, медленно стаскивая фуражку с плешивой головы, заплакал под песню с пластинки: “Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты…”

Слезы не скатывались, а впитывались в землю дряблых подглазий и щек. Козырьки жестких подстриженных бровей дрожали.

Полковник выставил ладонь щитком, Всеволод понял эту команду, и музыка стихла.

— В каком звании служили?- спросил гость.

— Ефрейтор, товарищ полковник!

— Славно! Заводи!..

Так они познакомились.

Полковник “сбегал” домой за магнитофоном. Возвращался в своем полинялом желтоватом кителе при орденах с модной заморской игрушкой “Шарп” в руке, наводя встречных прохожих на смутные мысли. А тинэйджеры в подъезде дома Тополькова прямо попросили у него: “Дед, вруби что-нибудь из “Симплей-шот”.

— Сейчас я вам врублю, — пообещал полковник, и к вечеру, переписав на кассету все пластинки своего нового друга, спустился на лестницу к этим подросткам с песней о Красной Армии на полную мощь.

Теперь на каждом митинге оппозиции в Новосибирске можно было видеть старый “москвич” с магнитофоном на крыше. Обычно Всеволод во всем своем ярко-русском облике и спортивности, одетый по случаю публичности в костюм из лавсана с расклешеными брюками, как носили в семидесятые годы, стоял, оперевшись локтем о верхний багажник агитмашины, и как бы охранял магнитофон на кабине, а заодно раздавал всем желающим листовки, в которых печатными буквами рукой опытного чертежника индивидуальных бомбоубежищ были написаны и отпечатаны на ксероксе городского общества Ветеранов программные призывы. А полковник Егоров, сидя в кабине, в перерывах между песнями, с помощью того же “Шарпа”, озвучивал эти лозунги:

— Долой предателей Родины! Да здравствует Фидель! Мы с вами, корейские братья!..

Понемногу сколачивалась организация. Первой прибилась к “вольным минерам” (так решили назваться Топольков с Егоровым) безымянная женщина, вся обвешанная советскими значками и рыболовными колокольчиками. Потом к ним пристала частушечница тетя Валя. Иногда полковник позволял ей сесть в кабину и покричать в микрофон. Был принят под роспись как мужчина и воин торговец газетой “Молния”, травмированный на производстве танковых орудий.

И еще много других замечательных людей Новосибирска всегда отирались возле командирского “москвича” на митингах. Они кричали, спорили, жаждали растерзать какую-нибудь контру.

Самый молодой из них, высокий и красивый Всеволод чувствовал себя в этом окружении негласно избранным на главную роль и был готов на все. Случай скоро представился. В город приехал Горбачев.

В тот день полковник Егоров, пыля колесами и скрипя тормозами, зарулил на своем “москвиче” в знакомый двор. Любимых песен было не слыхать. Он сразу кинулся по подведомственным подъездам. Нашел Всеволода при исполнении в кургузом тесном сатиновом халате уборщика на одной из лестничных клеток. Мужик сворачивал шею швабре — мощными десницами выкручивал тряпку. Вода лилась по ступенькам под наваксенные кирзачи полковника, который сдвинул фуражку на затылок и расстегнул верхние пуговицы кителя для освобождения дыхания.

— Кончай хозработы, ефрейтор! Слушай мою команду. За мной!

По двору он маршировал впереди, промокал платком пот на шее и задерживал руку у затылка, чтобы хоть немного унять тряску головы. А сзади с ведром грязной воды и со шваброй на плече печатал шаг желтокудрый Всеволод.

В штаб-квартире своего подчиненного полковник в изнеможении сел в кресло и приказал:

— Неси бутылку. Будем делать коктейль Молотова. В двенадцать Горби выступает на Станкостроительном. Кончим с этим Иудой одним решительным ударом. Вот ключи от машины. Шланг в багажнике. Подсоси бензина из бака. Остальные инструкции получишь по дороге на передний край. У нас полчаса. Рекогносцировку провести не успеем. Но расчет сил и средств есть. Рубеж выдвижения есть. Время “Ч” есть. Все по Уставу. Живо, живо, Топольков!

Через минуту подметала-ефрейтор уже отвинчивал крышку бака красного “москвича”. Что-то подозрительно звонко в нем отдавалось скольжение по резьбе, похоже, горючего было на нуле. И точно, когда Топольков, стоя на коленях, цедил из трубки в бутылку, — и поллитра не набралось.

С тревожной вестью он выметнулся через четыре ступеньки, широкими гимнастическими хватами за перила к себе на третий этаж, и они с полковником в мучительной спешке стали решать: или коктейль Молотова делать и пешком достичь Станкостроительного завода, или мчать на машине безоружными. Очень убедительным показалось командиру террористической группы движение сильных рук Всеволода, каким он только что выжимал половую тряпку.

— Я его и так, товарищ полковник!..

Вылили обратно в бак бензин из бутылки и помчались на машине по широким, зеленым улицам родного города. Полковник нервничал, рвал сцепленье, мотор чихал — на последних каплях подскочили к заводской проходной. Успели только-только.

Толпа человек в пятьдесят обступила белый “мерседес” губернатора, из которого вылезал всем известный человек с черной отметиной на лбу. При виде его женщина с колокольчиками запрыгала и вся зазвенела. Ее подруга выкрикнула хулиганскую частушку. А бывший специалист по расточке танковых стволов потупился и о чем-то крепко задумался.

Никто не заметил, как полковник Егоров горячо и страстно схватил руку Всеволода и прошептал: “Вперед!”

И Топольков в нелепом халате уборщика, в больших галошах на босу ногу, в закатанных до колен трико, обнаживших мощную гидравлику икр, пробил толпу грудью и без размаха, как-то задумчиво и с виду неуверенно, но с огромной скрытой мощью, хлобыстнул Горби по голове, почти что по шее. Загорелый череп с печатью избранничества тряхнуло. Носитель его юркнул обратно в “мерседес” с закопченными окнами.

А Всеволод на несколько секунд окаменел, будто вырубленный из мрамора олимпийский бог — с легким изящным выбросом мускулистой полусогнутой руки, слегка присевший для устойчивости, подавшись вперед кудрявой головой.

И ничего, что его потом заломали телохранители и агенты в штатском, порвали его халат и разбили губу. Он все равно останется нашим национальным героем, и когда-нибудь ему здесь поставят памятник в таком виде. Ничего, что, затолкав его в автозак, кинули следом лишь одну галошу. Зато другую успел схватить полковник Егоров и прижать к груди как дорогую реликвию.

Он ее сохранил до освобождения Всеволода из-под стражи по амнистии, в мае текущего года.