Газета Завтра 210 (49 1997)

ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ? ( От Ленина-Сталина к Рыбкину-Селезневу )

Николай Анисин

СЛЕПЫЕ КОТЯТА, когда их топят, барахтаются, пытаясь всплыть. Матерые структуры КПСС в августе 91-го рассыпались от окрика Ельцина, даже не попробовав сопротивляться.

Ельцинский указ против партии не укладывался ни в один закон. Силу ему придавали лишь опьяненные победой над ГКЧП толпы лавочников в центре Москвы. Они крепко шумели, но ни единого партийного носа не разбили. Драки не случилось. Не случилось, поскольку у органов партии не было личного кровного интереса драться.

Член политбюро ЦККПСС Егор Строев не вышел на Старую площадь, не облил себя бензином и не отогнал лавочников от родного ЦК угрозой самосожжения потому, что ему ради партии не имело смысла рисковать не только жизнью, но и копейкой на спички.

Центр власти в стране давно уже переместился из ЦК в Верховный Совет. Политбюро больше не распределяло госпосты и, стало быть, не распоряжалось людьми и собственностью. В результате кресло в высшем руководстве партии стало стоить не дороже кресла директора института в Орле с видом на губернаторство и председательство в верхней палате парламента.

Но хоть что-то для спасения партии в том августе Строев бы сделал. Сделал, если бы к нему, члену политбюро, в день выхода запретительного указа приехал, например, рядовой член КПСС, председатель концерна “Газпром” Виктор Черномырдин и прямо, без церемоний, сказал: “Надо, Егор Семенович, надо этим, у кого руки на партию чешутся, чтобы они чесались в другом месте”.

От напора из “Газпрома” Строев бы просто так не отмахнулся. А Черномырдин мог бы попросить за партию. Мог, если бы она еще требовалась ему для установления его личного контроля над доходами огромной сверхприбыльной отрасли. Но такой контроль он уже имел.

В провинции толпы лавочников у стен райкомов и обкомов не шумели. Там органам партии вообще не с кем было драться. Да и незачем.

Партаппарат на местах являлся, по сути, аппаратом не политическим, а управленческим. Он руководил районами, областями и каждой сферой жизнедеятельности в них. С упразднением партии спрос на опытных менеджеров не исчезал. И поэтому секретарям и завотделов парткомов указ Ельцина доставлял лишь дополнительные мелкие хлопоты: приходилось менять вывески, перебираться из кабинета в кабинет или перемещаться в конторы банков и коммерческих корпораций, где платили больше, чем в райкомах и горкомах.

Общественность, то есть граждане без властных полномочий, от ликвидации структур КПСС так же ничего не теряли, как и чины партии и тузы-хозяйственники.

Фанатам “Спартака” и поклонникам рок-группы “Алиса” было ровным счетом все равно: есть в стране политбюро, или нет его.

Писатели из содружества “Апрель” в борьбе с обществом “Память” могли прекрасно обходиться без инструкций ЦК.

Русское Национальное Единство Баркашова свои перспективы с бытием инстанций Компартии никак не связывало.

Питерское братство Анатолия Чубайса из основанного им клуба “Перестройка” и товарищество большевиков Нины Андреевой в осуществлении своих замыслов на помощь органов КПСС не рассчитывали.

К августу 91-го Компартия напоминала некую огромную фирму, в услугах которой никто не нуждался.

Влиять на умонастроение общества она не могла, ибо не контролировала президентов Горбачева и Ельцина и не имела послушного ей большинства в высших органах власти - в Верховных Советах СССР и РСФСР. Влиять на умонастроение общества она так же не могла, ибо в ее структурах отсутствовали мозги, способные рождать идеи и планы, которые кого-то увлекают и вдохновляют.

Добровольно отказавшись от монополии на пропаганду, дав свободу журналу “Огонек”, ряду газет и телепрограмме “Взгляд”, партия позволила внедрить в общественное сознание миф: так жить, как мы живем, нельзя, надо жить по правилам западной цивилизации.

Прямая трансляция съездов народных депутатов открыла простор для саморекламы сладкоголосым поборникам этих принципов. Новые пророки звали в неизвестное прекрасное и не страдали от дефицита популярности.

Деятели КПСС не жаждали, задрав штаны, бежать за мадам Старовойтовой и Бурбулисом с Собчаком. Не грели их сердца и призывы Нины Андреевой: чтобы было хорошо, как при Сталине, в стране должен быть новый Сталин, а его нет.

Жить так, как жили до избрания генсеком Горбачева, действительно нельзя. А как надо жить?

Этого не знали ни в политбюро и ЦК, ни в прочих комитетах, ни в Академии общественных наук, ни в ВПШ, ни в институте марксизма-ленинизма. Исполинская партийная машина не сумела выработать новую идеологию и предложить новую политику, адекватную традициям, современным возможностям и запросам страны, что и предопределило ее крах.

Прекратив своим указом деятельность партии, Ельцин срубил засохшее, давно бесплодное дерево, о котором никто не жалел и от которого не осталось никаких плодов - ни для ума, ни для души. Единственное, что было у КПСС ценного, - это ее имущество. Несметное имущество. Не будь его, родимого, коммунистическое движение в стране продолжилось бы в иных организационных формах. Но оно было. И у обанкротившейся партии объявилась наследница: одна из структур КПСС - Компартия Российской Федерации.

ЛЮБАЯ ПАРТИЯ живет и здравствует, пока в ней есть потребность, и умирает, когда становится никому не нужной. КПСС и ее филиал в РСФСР умерли естественной смертью, ибо в августе 91-го их никто не бросился спасать. Ельцин двумя указами о приостановлении и прекращении деятельности партии не убил ее, а лишь санкционировал мародерство - захват имущества богатой покойницы. Но по действующему законодательству он права на это не имел, и ряд деятелей испустившей дух КПРФ вознамерились опротестовать указы в Конституционном суде.

Объяснить эти их намерения легко через один пример. 4 октября 93-го Министерство печати РФ запретило газету “День”. Комнаты редакции были опечатаны, на ее компьютеры и счет в банке наложен арест. Но уже через три недели сто тысяч экземпляров “Дня” с рассказами о кровавой бойне у Дома Советов продавались в Москве, Питере и Екатеринбурге. Газета была напечатана в Минске под шапкой белорусского еженедельника “Мы и время” и доставлена оттуда в пассажирском вагоне. Потом она вышла в Липецке по названием “Согласие” и приехала в Москву на грузовике. Под именем “Завтра” ее тираж был отправлен из Красноярска в почтовом вагоне…

Для возобновления деятельности запрещенной в 91-м Компартии существовало не больше препятствий, чем для возобновления выпуска запрещенной в 93-м газеты “День”.

Карательные указы Ельцина были направлены только против КПСС и ее российского филиала, а не против партий вообще, и коммунистических в частности. И, стало быть, деятелям КПРФ ничего не мешало легализовать ее и включить в борьбу под новым названием. Но они взялись судиться. Почему? Потому что с чем и как идти в народ, было неведомо. А дорога в Конституционный суд - известна. Отменит он указы, тогда из окон возвращенных партофисов и автомобилей и видно будет, какие боевые задачи выдвигать.

Возрождение КПРФ ее лидеры поставили в зависимость от милости властей. И власти оценили их почтительность: пинка не дали. Но одновременно дали понять: у сильного всегда бессильный виноват.

В ноябре 92-го Конституционный суд снял запрет на деятельность КПРФ, но в праве на имущество ей отказал. То есть она стала наследницей КПСС без наследства. Тем не менее, год, потраченный на подготовку и проведение судебной тяжбы, даром для вождей КПРФ не пропал. Факт правопреемства тоже кое-чего стоил.

История КПСС являлась историей судьбы множества людей, у которых в прошлом с партией были связаны самые светлые воспоминания. И ей, в лице восстанавливаемой КПРФ, они готовы были служить в меру своих сил.

Не торопились выбрасывать партбилеты и штатные, и нештатные партийные активисты, которые знали былую силу структур КПСС и надеялись воскресить их под маркой КПРФ, чтобы использовать как для защиты государственных и своих личных интересов, так и для политической карьеры.

КПРФ как правопреемница КПСС подходила идейным ветеранам. Подходила зрелым коммунистам с государственным инстинктом и идеалами справедливости. Подходила и не сумевшим встроиться во власть партаппаратчикам с неутоленными амбициями. А тех, других и третьих в стране оказалось несколько сот тысяч.

Ликвидация структур КПСС автоматически не повлекла за собой ликвидацию личных связей между членами партии. Это позволило лидерам КПРФ в течение трех месяцев навести мосты с активом в территориях, провести там конференции и избрать делегатов на восстановительный съезд.

В ФЕВРАЛЕ 92-го в плохо отапливаемом зале подмосковного санатория возрождение КПРФ состоялось. Что за партия в ее облике появилась на политической сцене России?

Прабабушка КПРФ - РСДРП(б) - сначала являлась партией бунта, а затем стала партией обуздания стихии.

Ее бабушка - ВКП(б) - была партией идейного вдохновения в труде и в бою и государственного управления одновременно.

Родная мама КПРФ - КПСС - власть над умами и душами постепенно утратила и превратилась в чисто управленческую надгосударственную машину, рухнувшую после того, как ее отлучили от государства.

Тип партии определяется прежде всего личными качествами ее лидеров: каков поп, таков и приход.

Члены новоизбранного Центрального исполнительного комитета КПРФ Анатолий Лукьянов и Иван Рыбкин могли управлять госструктурами. Первый, как известно, успешно правил Верховным Советом при Горбачеве, второй, мы теперь знаем, справляется с обязанностями главы Совета безопасности при Ельцине. Но в 92-м Лукьянова из органов государства уже выставили, а Рыбкина в них еще не приняли. Нечем было тогда управлять и другим способным к управлению членам ЦИК.

Во время возрождения КПРФ сотрясаемая “шоковой терапией” страна внимала с телеэкрана Александру Невзорову, читала Эдуарда Лимонова, Александра Проханова, Юрия Власова, слушала депутатов Сергея Бабурина, Николая Павлова, Михаила Астафьева. Но их в составе ЦИК не было. Был в нем один яркий мастер слова Владимир Бушин. Один-одинешенек. И шансы партии завладеть умами и сердцами граждан равнялись нулю.

Всю погоду в ЦИК КПРФ определяли бывшие чины из высшей партийной номенклатуры. Их психологию формировал неписаный устав КПСС - гораздо более жесткий, чем в армии. От партработника требовалось не только беспрекословное подчинение на работе. Его могли взгреть и за неугодное начальству поведение в быту. Он привыкал взвешивать и просчитывать каждый свой шаг. А привычка - вторая натура.

Грань между осторожностью и трусостью за десятилетия партийной карьеры стиралась. Высшие кадры КПСС легко поддавались страху и в абсолютном большинстве своем органически были неспособны к риску. А следовательно, КПРФ во главе с номенклатурным руководством была непригодна к бунту.

Итак: участие в управлении в 92-м для нее исключалось, вдохновлять и бунтовать она не могла. Что оставалось? Роль чисто парламентской партии, конструктивно оппонирующей режиму в установленных им рамках. Такой КПРФ родила мама - КПСС. Но было у новорожденной партии и кое-что от ген бабушки и прабабушки - от ВКП(б) и РСДРП(б).

Повод думать о том давал следующий факт: избранный съездом ЦИК всем кандидатам в лидеры партии предпочел Геннадия Зюганова.

В начале 91-го Зюганов, член политбюро ЦК КПРФ, вдруг выступил в газете “Советская Россия” с обличением политики Горбачева. Культ генсека и президента СССР уже шел на убыль. Но критиковать его было позволительно только депутатам и журналистам, а не партработникам. Зюганов нарушил установленные правила. То есть совершил рискованный поступок, не характерный для деятеля из партийной элиты.

Столь же нетипичным для номенклатуры было и его поведение после запрета КПРФ. В то время, когда Купцов с Рыбкиным добивались у власти позволения на деятельность партии, Зюганов поносил эту власть на митингах, в открытую тусовался с бунтующими против режима народными депутатами РСФСР, давал интервью газете “День”, которую обслуживающая Ельцина демпресса величала фашистской, и не шибко при этом выбирал выражения по поводу власти.

Ко дню восстановительного съезда КПРФ Зюганов заявил о себе не только как о человеке протестном, но и творческом, умеющем сплавить в словах такие постулаты, которые убедительно выглядят как для монархиста-антикоммуниста, так и для верного большевика-ленинца. Голосование ЦИК за Зюганова доказывало: у КПРФ есть возможность стать партией борьбы с режимом. Но гены ее мамы оказались значительно сильней, чем гены бабушки и прабабушки. И это стало ясно уже осенью 93-го.

В центре сопротивления свершенному Ельциным госперевороту - в Доме Советов и вокруг него - нашлось место всем: от казачьего сотника Морозова до президента Калмыкии Илюмжинова, от певицы Тамары Картинцевой, надевшей санитарную сумку, до поэта Владимира Лещенко, вооружившегося железной трубой. Не оказалось там места только лидерам КПРФ.

После 21 сентября, то есть после выхода антиконституционного указа, Зюганов в Доме Советов появлялся. Но его, политика без всякого мандата, к принятию судьбоносных решений ни Руцкой, ни Хасбулатов не приглашали.

К разговорам у костров на площади приглашения не требовалось. Но Зюганов до костров не снизошел. Его не было среди защитников Конституции, когда 28 сентября Дом Советов блокировали. Не было потом и среди тех, кто перегораживал баррикадами Садовое кольцо на Смоленской 2 октября, не было среди тех, кто своими телами пробивал щиты ОМОНа 3 октября, и среди тех, кого расстреливали потом в Останкине и в Доме Советов. Не было среди восставшего народа ни Зюганова, ни Купцова, ни других лидеров КПРФ, кроме члена ее ЦИК Альберта Макашова.

За примерное поведение в дни восстания в октябре 93-го партии - с партбилетами с профилем вождя октябрьского восстания 1917-го - позволили участвовать в выборах в Думу, учрежденную на крови сотен убитых. И она этим воспользовалась. А потом посадила во главе Думы одного из членов ее ЦИК Рыбкина, который тут же рванул в Кремль с розами поздравлять главного кровопускателя с днем рождения.

НЕ ПРОКЛЯВ РЫБКИНА, КПРФ доказала свою готовность к любым компромиссам с режимом. То есть, заявила о себе как о партии конструктивного сотрудничества с ним.

Но в этой роли тогда, в декабре 93-го, режим не сильно в ней нуждался, поскольку большинство в Думе имели фракции ЛДПР и “Выбор России”. А при всем том на ласку Кремля КПРФ рассчитывать не приходилось. И поэтому, не переходя границ дозволенного режимом, она с размахом его обличала.

Благодаря телекамерам у думской трибуны исходившая от вождей КПРФ критика властей, хоть и в урезанном виде, но становилась известна стране. Слово же всех других партий и движений, которым за участие в октябрьском восстании было запрещено избираться в Думу, в телевизоры не попадало. На экранах мелькала только одна истинно враждебная режиму партия - партия, уклонившаяся от смертельной с ним схватки в октябрьском восстании 93-го. Ее в народе и восприняли как единственно непримиримую воительницу против антинародной политики Кремля. И на выборах во вторую Думу в декабре 95-го ей досталась львиная доля голосов всех недовольных этой политикой.

Победителей не судят. Триумф КПРФ на парламентских выборах обязывал всех противников режима признать ее вождя лидером всей оппозиции. И они это признали, выдвинув Зюганова единым кандидатом в президенты от народно-патриотических сил.

В ходе президентской кампании 96-го Зюганов носил пионерский галстук, как Брежнев. Танцевал “барыню”, как Марычев. Отдыхал с молодежью в ночном баре, как Иосиф Кобзон. Прыгал у волейбольной сетки, как Ельцин в молодости. И ездил из города в город, из деревни в деревню по всей стране и говорил, говорил, говорил замечательные слова под девизом “Россия. Родина. Народ”.

Ельцинская газета “Не дай Бог” рисовала Зюганова в облике кровожадного большевика с наганом, а он вел себя столь же безобидно, как Явлинский.

Во втором туре на участки не пришло 30 процентов избирателей. Не пришли не те, кому, как предостерегал лозунг Чубайса, было что проигрывать. Не пришли те, кто не видел разницы между двумя кандидатами и не надеялся с любым из них выиграть.

КОМАНДА ЗЮГАНОВА Не обещала отнять у банкиров госфинансы и национализировать нефть, газ и металлургические заводы. Она не называла имена жуликов, которых намерена отдать под суд, и, стало быть, не брала обязательств пресечь ограбление народа.

Эта задача могла быть выполнена при наличии в стране организованных масс народа. Но Зюганов и его товарищи по партии в предыдущие годы не создавали стачкомы и комитеты спасения, а проводили пресс-конференции, давали интервью, защищали диссертации, наносили визиты на Запад, писали книги и сочиняли в Думе законы по упорядочению деятельности режима.

Не имея за спиной силы масс, КПРФ не могла и рассчитывать на президентский пост. Его она все равно бы не получила, даже если бы 30 процентов недовольных режимом избирателей пришли на участки и отдали свои голоса Зюганову. Как и в 93-м, Ельцин не остановился бы ни перед каким преступлением ради сохранения власти. КПРФ это прекрасно понимала. Но предписывала своему лидеру плясать “барыню” и надрывать голосовые связки: нам не занять главный кабинет в Кремле, но с солидным кушем голосов избирателей можно добиться милости из этого кабинета.

То, что второе почетное место в президентской гонке изначально КПРФ вполне устраивало, выяснилось на следующий же день после второго тура, когда Зюганов направил Ельцину в телеграмме свое поздравление с победой. Еще не состоялось ни одной проверки того, сколько и где дорогому Борису Николаевичу приписано голосов, а лидеры КПРФ уже засвидетельствовали ему свою приязнь и почтение.

Ход этот неожиданным был для многих - даже для головастых финансовых тузов. 13 из них в пик выборной кампании предсказывали в коллективном письме: после объявления итогов выборов начнется буза - ни команда Ельцина, ни команда Зюганова своего поражения не признают. Отчего вышла ошибочка у банкиров? Глава “Онэксим-банка” Потанин в прежней жизни был инструктором комитета ВЛКСМ в МГИМО, руководитель банка “Менатеп” Ходорковский - зам.секретаря Фрунзенского райкома комсомола в Москве, остальные так же далече стояли от высокой партноменклатуры, и потому, видимо, не чуяли, что она хочет больше иметь, лишь не рискуя потерять то, что уже имеет.

Не умея бузить, номенклатура умеет служить - тому, кто выше всех.

Безоговорочно признав итоги выборов без всяких проверок, элита из КПРФ тем самым предложила Ельцину взять ее на службу. 5 июля минувшего года она фактически негласно избрала его своим генеральным секретарем и стала ждать указаний. Но поскольку он их давать не торопился, то формально она продолжила демонстрировать к нему нелояльность. Например, организовала сбор подписей 10 миллионов граждан за отставку Ельцина. С какой целью? Чтобы напомнить дорогому Борису Николаевичу о своем существовании. Иное назначение подписей исключалось.

Весной 97-го на IV съезде партии руководство КПРФ провозгласило курс забастовочного наступления на режим Ельцина. Провозгласило для чего? Исключительно, надо полагать, для того, чтобы боем в барабан обратить на себя внимание многоуважаемого Бориса Николаевича.

В минувшие со дня съезда восемь месяцев на режим пытались наступать атомщики из Смоленской области, активисты “Трудовой России” из Тулы и отряд Союза офицеров из Рязани. К их маршам на Москву КПРФ не присоединилась, своих колонн из других голодных городов на Кремль не повела. За эти месяцы по стране прокатились десятки забастовок. Но бравые структуры Компартии не только их не организовывали, но и держались от них в стороне.

Собирая подписи против Ельцина и сочиняя резолюции о наступлении на его власть, номенклатура КПРФ ждала и верила: Борис Николаевич вспомнит о ее поклоне ему в начале июля 96-го. Ждала год и четыре месяца. Ждала и дождалась.

В октябре, когда Дума в очередной раз точила лясы по поводу вотума недоверия правительству, Ельцин впервые сам обратился к элите КПРФ, позвонив коммунисту Селезневу. Тот зачитал депутатам сказанное Борис Николаевичем по телефону и произошло то, что обычно в таких случаях происходило в добрые старые времена.

Так, например, в 1981 году в редакцию газеты “Комсомольская правда”, которую возглавлял все тот же коммунист Селезнев, впервые позвонил Леонид Ильич Брежнев. Позвонил и сказал: хорошую вы напечатала статью - “Жили у бабуси два веселых гуся”. И что же? Через два часа в “Комсомолке” было объявлено партийное собрание с повесткой дня: “Задачи редакции в свете звонка Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева”.

Реакция на звонок Ельцина в коммунистической Думе была абсолютно такой же. Как только Селезнев зачитал его содержание, Зюганов попросил прервать пленарное заседание палаты с тем, чтобы провести партийное собрание с повесткой дня “Задачи фракции КПРФ и ее союзников в свете звонка Б. Н. Ельцина”.

Процесс пошел и перерос в орден Селезневу, в распитие “шампанского” Зюганова с Ельциным, в аплодисменты Борису Николаевичу перед принятием Думой бюджета, в “круглые столы”.

Ельцин и КПРФ наконец-то нашли друг друга. Нашли потому, что номенклатура Компартии нуждается в генсеке с властными полномочиями, а Ельцину для управления разваливающейся страной нужна политическая группа - сила, у которой есть хоть какой-то авторитет в народе. И ныне у КПРФ есть шанс стать причастной к государственному управлению и повторить судьбу своей родной мамы - КПСС.

Николай АНИСИН