Газета Завтра 215 (2 1998)

ИНТЕГРАЦИЯ НА НАРАХ

Меня арестовали 22 мая 1997 года в собственной квартире на улице Мечникова. На плите остывал куриный бульон, который я собирался отнести в больницу тяжело болеющей после родов дочери. Сначала раздался “анонимный” телефонный звонок, а через пятнадцать минут в дверь постучали. Когда я открыл ее, ворвались четверо здоровых казахов с пистолетами наизготовку. Командовал ими русский,- представившийся старшим лейтенантом Поверенным Анатолием Владимирови- чем, следователем ГСК (Государственного следственного комитета) Московского района. К моему крайнему удивлению, он, видимо, следуя шаблонам американских фильмов, позволил сделать один телефонный звонок - жене на работу.

Арест не был для меня большой неожиданностью. За несколько дней до этого я заметил активную, но безграмотную слежку. Но покинуть Алма-Ату я не мог по семейным обстоятельствам и надеялся “на авось”. Кроме того, незадолго до ареста посещавшей прокуратуру жене тамошний следователь заявил, что в розыске я не числюсь.

Сперва меня отвезли в так называемый ИВС (изолятор временного содержания). Там мне пришлось провести месяц, сменив за это время семь камер, что само по себе оказалось чрезвычайно неприятно. Ведь перевод в новую камеру обычно осуществляется сразу после допроса, и редко когда успеваешь прихватить с собой пустяковые, но такие жизненно важные вещи, как зубная щетка, полотенце, мыло и т.д. На новом месте их приходится у кого-то одалживать, а влезать в долги - хуже ничего в тюрьме нет.

В камерах площадью 8 кв. метров обычно борются за существование 8-10 человек. Из мебели - шконки: толстые металлические прутья, приваренные к стенам. В сырую погоду в камерах значительно холоднее, чем на улице и, оставшись в легкой одежде, я сразу же простыл. “Шкурежка”, которую мне выделили сердобольные сокамерники, не только слегка помогала пережить холодные ночи, но и наградила меня чесоткой. Местная медицина после долгих просьб и петиций в адрес тюремного начальства разродилась единственным и неповторимым средством от всех арестантских недугов - зеленкой.

Последние десять дней в ИВС пришлось провести в одиночной камере, где меня обслуживали по “спецзаказу”. Каждый вечер на сырые полы крохотной комнатки вываливали ведро хлорки - для дезинфекции, конечно. Ядовитые испарения разъедали гортань, глаза и т.д. Общую симфонию тюремных ароматов дополняло зловоние от валявшихся под шконками дохлых крыс, вытащить которых не было никакой возможности. Окно в одиночке также не предусмотрено.

Следователи “шили” мне сначала ст.183 УК Республики Казахстан (самоуправство), сменив ее потом на более “крутую” ст. 76 (рэкет), по которой мне светило не меньше десяти лет заключения. Но дело, основанное, по большей части, на том, что некая пенсионерка определила у меня “взгляд убийцы”, трещало по швам.

Я считал себя немало повидавшим человеком, но тем не менее был просто поражен незамысловатостью работы казахстанских следователей. Значительную часть сидящих (не менее 20 процентов) составляют наркоманы, которых милиция отлавливает в наркопритонах, называемых “ямами”. Все “ямы” контролируются органами, и те всегда легко выполняют план по раскрываемости преступлений за счет лишенных воли людей. Если существование очередного притона оказывается под угрозой, милиция сама поддерживает его существование, снабжая наркотиками из числа “вещдоков”. На допросах следователи тоже подкармливают своих подопечных наркотой, получая взамен нужные показания, списывая на несчастных самые гиблые дела. Уже в алма-атинском централе мне пришлось сидеть с двумя “убийцами корреспондента “Гардиан”, хотя всему населению тюрьмы было прекрасно известно, что журналиста “убрали” казахские спецслужбы, озабоченные его деятельностью по разоблачению официального мифа о невиданном “экономическом процветании республики Казахстан”.

В тюрьме я постиг простую истину - “органы правопорядка” полностью контролируют всю организованную преступность республики. Многочисленные “крутые” бандиты, на “джипах” и “мерседесах” являются для них лишь питательной средой. Бандитам позволено безбожно “трясти” население, лишь для того, чтобы назарбаевская верхушка смогла потом “трясти” их самих.

Немало оказалось в тюрьме и псевдонасильников. Инспирированной самими работниками “правоохранительных органов” жалобы представительницы коренной национальности на попытку изнасилования достаточно, чтобы упечь в тюрьму любого славянина, где из него будут вымогать деньги или иные ценности за прекращение дела. Например, один из таких “насильников” имел несчастье владеть прекрасной квартирой в центре столицы. Как-то раз заглянул к нему малознакомый участковый и попросил прописать в квартире своего приятеля. Хозяин жилья, естественно, отказался от такого сомнительного предложения, а разочарованный милиционер попросил разрешения хотя бы заходить в гости. На следующий день он появился в сопровождении “дальней родственницы”. Оставив ее наедине с хозяином квартиры, милиционер вышел за сигаретами и явился обратно через десять минут, но уже не один, а с коллегами.

Казахская молодуха объявила о попытке изнасилования, и хозяина квартиры задержали его новоявленные друзья. К моменту, когда я покидал тюрьму, неудачливый “насильник” провел в ее стенах уже почти год. Его дело было приостановлено по причине исчезновения пострадавшей, но на свободу беднягу выпускать никто и не собирался.

Встречались в тюрьме и люди, сидящие по крупным экономическим делам. Мне запомнился морально и физически сломленный человек, еще недавно бывший одним из самых удачливых русских предпринимателей в республике. На верхушку социальной пирамиды он взлетел, догадавшись приобрести землю с отвалами Чимкентского фосфорного завода. Применение современных технологий превратило советскую свалку в настоящее золотое дно. Кучи мусора, превращенные в ценные фосфорные удобрения, позволили наладить выгодную торговлю с Узбекистаном и Китаем. Примерные подсчеты показали, что старые отвалы таят в себе более 80 миллионов долларов чистой прибыли.

Естественно, такой жирный кусок не мог проплыть мимо пасти назарбаевской семейки. Коммерсанта посетил не кто-нибудь, а сам зять (муж младшей дочери) президента. Он скромно и человечно предложил предпринимателю оставить целых десять процентов акций его же собственного дела.

Но тот оказался заносчив и не понял байского милосердия. Он отказался, надеясь, что деньги, адвокаты, влиятельные зарубежные друзья и т.д., спасут его от хищного президентского семейства. Через пару недель он уже сидел в столичном централе, обвиненный в финансовых махинациях. Его беременную жену посадили в камеру напротив. Не помогли обращения в казахстано-американский фонд по правам человека, другие правозащитные организации. Впрочем, неизвестно: дошли ли его письма до адресатов. Он знал, что у супруги в нечеловеческих условиях тюрьмы случился выкидыш. Он знал, что следствие по его делу, при необходимости, можно растянуть на долгие годы, и в самом лучшем случае он выйдет из тюрьмы беспомощным калекой.

У меня создалось устойчивое впечатление, что добрая половина сидящих: и в ИВС и в самой тюрьме - несчастные, ни в чем невиновные люди. Они угодили за решетку или “для массовости”, или потому, что обладали чем-то приглянувшимся представителям новой казахской элиты.

Им-то и приходится в тюрьме тяжелей всего. Именно их “загоняют в косяки” блатные сокамерники, в последнюю очередь они получают передаваемые надзирателями, которых называют почему-то “дубаками”, “дачки” (продовольствие, предметы обихода) и тем более “грев” (наркотики). Нередко они спят под шконками, впрочем, должен же кто-то под ними спать - в моей “родной” камере N 107 Алма-Атинского централа на шесть лежачих мест претендовало больше двух десятков человек.

Эти люди, как правило,- русские, не привыкшие держаться землячествами, не имеющие самого важного в тюрьме - поддержки.

Казахстанская тюрьма удивительно точно копирует назарбаевскую государственность. Формально никакого национализма не существует, более того - он под запретом по воровским законам. Но реально правят бал казахские “семейки” и “братья-вайнахи” - чеченцы с ингушами. Если же славянин вслух вспомнит о своей национальной принадлежности, он почти наверняка услышит суровый оклик: “Ты, что! Националку гонишь?” Некоторые русаки, насмотревшись на мусульманское братство, от горя и безысходности даже принимают ислам. Бывает, что местные умельцы прямо в камере делают им обрезание.

Надо сказать - это весьма опасная операция. Летом температура в тесных камерах запросто поднимается до 50-60 градусов по Цельсию, при высочайшем уровне влажности (постоянно кто-то умывается, стирает и т. д.). В таких условиях даже самая маленькая царапина угрожает серьезным воспалением. Это обстоятельство нередко удерживает заключенных от драк - слишком серьезными могут быть последствия. Наиболее спокойные и неконфликтные, кстати, те, у кого большой срок: убийцы, грабители и т. д. Каждый из них стремится дожить до освобождения и не хочет понапрасну рисковать здоровьем.

В камерах полно туберкулезников, сифилитиков, больных СПИДом и т.д., но в санчасть забирают только уже полумертвых. Большинство пациентов оттуда отправляется прямиком в морг. Каждого покойника провожает в последний путь вся тюрьма, остервенело лупя “шленками” (кружками) по “лакалкам” и “решкам”.

Впрочем, в тюрьме есть и привилегированные - “жировые” камеры, с нормальным количеством спальных мест, ковриками, телевизорами и т.д. Сидеть в такой камере довелось и мне - за сто долларов в месяц. Зарабатывающие гроши надзиратели всегда рады услужить - вовремя принести не разграбленную посылку с воли, сводить в гости в другую камеру, могут обеспечить даже женщиной из числа сидящих в соседнем коридоре. Между камерами существует интенсивное общение, обмен вещами и информацией. Гостинцы часто носят “через Андижан” (в заднем проходе). Все это подпадает под общий термин “движение”. Если в камере нет “движения” - это очень плохо. Плохо хотя бы потому, что стиснутые в малом пространстве люди, лишенные общения с “большим” тюремным миром, буквально дуреют от безделья и тогда разборок не избежать.

Когда я вышел на свободу, многие товарищи спрашивали меня о пытках. Нет, в казахстанской тюрьме не найти подвалов с дыбами, “испанскими сапогами” и прочими средневековыми орудиями мучительства.

Но многие из тех, кто не в состоянии оплатить пребывание в “жировой” камере, регулярно избиваются надзирателями. Помню, что особенно отличался на этом поприще здоровенный сержант-казах по кличке Тайсон, отрабатывающий на русских зэках свои боксерские навыки.

На допрос возят в милицейском “уазике”, заталкивая в “собачий ящик” вместо двух положенных - шесть человек, среди которых сифилитики, туберкулезники, вшивые и т. д. И металлический гроб, забитый хрипящими от удушья, истекающими потом людьми, небрежно оставляют на раскаленном южным солнцем дворе часов эдак на пять-шесть. Одним словом, арсенал “незабываемых удовольствий”, которые может предоставить тюремное начальство строптивому заключенному, богат до чрезвычайности и “испанские сапоги” или электрошок - просто излишняя роскошь.

Казахстанские власти решили не лепить собственными руками из меня очередную “икону русского сопротивления”, и суд оказался простой формальностью. Прокурор констатировал невозможность применения ко мне статей УК, а председатель суда, которого все называли попросту Мамыр, быстренько оформил год условно. Наручники с меня сняли под ненавидящими взглядами представителей КНБ ( комитета национальной безопасности), один из которых - русский, проворчал, что теперь недосчитается звездочки на погонах.

Мне повезло, и я вырвался из ада казахстанской тюрьмы, а затем и из его преддверия - так называемой “республики Казахстан”. Но сколько еще наших братьев и сестер осталось влачить ярмо казахского ига?

Записал А. БОРОДАЙ