Газета Завтра 268 (3 1999)

Георгий Семенов ФИЗИКА СХВАТКИ

Под Новый Год вспомнилось это. Рабочая буза у Горбатого моста, тогда на пару дней окультурилась толпа бунтовщиков — и лицами, и языком, и одеждой: инженеры, технологи, конструкторы, испытатели, научные сотрудники, исследователи заполнили площадки и переулки перед “Белым домом”. Вместо грубоватых шуток и грозных воплей шахтеров зазвучали на местах баррикад 93-го года остроты интеллектуалов, их сатира на власть.

По привычке прийдя к святым местам, в толпе национальной элиты я заметил тогда знакомое лицо, узнал постаревшего одноклассника Сашу Корытова. В родной Вологде мы сидели на одной парте. Саша был светлым, помеченным Богом, как я теперь понимаю. Еще в школе играл в шахматы по норме кандидата в мастера. Учился основательно, по-мужски, четверки получал лишь за небрежность в оформлении. Закончил с серебром и единственный поступил в МИФИ — три девочки из класса с золотыми медалями не смогли попасть в московские вузы. Он не пил, вернее, не запивал. И потому, наверное, живя в Москве, впитал много ее: собрал гигантскую коллекцию джаза, перечитал самиздат, сочинял песни под гитару, лето проводил в яхт-клубе в Водниках.

Мы были дети послевоенные. Яд войны нас не отравил. Мы были совершенно отличны от тех, кто родился до войны. Разница была огромная, как между “Убей его” и “Не убий”. И вот у Саши Корытова этот мирный свет сиял особенно ярко. Одно меня в нем настораживало в школе и мешало задружиться — он льнул к диссидентам. Язвил насчет правительства, критиковал коммунизм. Я не то чтобы был его идейным противником, просто мне казалось, что все это было недостойно его, мелко. Чад кухонных споров, азартная ловля западных радиостанций, тот же самиздат — скучны были для меня. А Саша жил этим.

В партию, конечно, он не вступил, за ним, естественно, след из КГБ тянулся, потому большой карьеры в Дубне он не сделал. Но был крепким, уважаемым старшим научным сотрудником, заведующим каким-то отделом ядерных исследований. Романтик был от физики. Работал с упоением, с песнями. К женщинам подходил чисто функционально — в ранней молодости как к объекту для постельных игр, позднее экспериментально сожительствовал с одной-двумя. И лишь в сорок лет женился тоже на немолодой и ученой. Она успела ему родить дочку.

В Дубне у них была четырехкомнатная квартира. В приданое Саша взял дачу и машину. Дочка росла талантливая. В шесть лет освоила скрипку на уровне третьего класса. Надо сказать, что в Дубне музыка на высочайшем уровне. Есть даже международный конкурс, альтернативный им. Чайковского. Теперь я не понимаю, почему Саша не проникся тогда же семейной философией. Он ведь логик по природе и должен был понимать, что у него все имелось для счастья. А он еще хотел демократии. Хотел, чтобы “как на Западе”. Я еще в молодости побывал на Западе. Встретившись с Сашей, сморщился снисходительно, делясь впечатлениями. Сказал, что меня в уныние вогнала тамошняя жизнь. Саша со мной даже спорить не стал, как со слабоумным. На Западе был его Бог. Впрочем, понятие Бога не входило в систему духовного устройства Саши. Он презирал православных батюшек, будто комсомолец 30-х годов. Называл их не иначе, как попами. По-марксистски считал церковь опиумом, плясал рок-н-ролл под колокольный звон, в службе видел вековую дикость. Я не знаю, верил ли он в науку. Кажется, тоже нет. Его верой был Запад. Короче — демократия.

В последние годы мы редко виделись. Газету, где я работал, он в руки брать брезговал. Какое уж тут общение. Когда я упирался рогом в мондиализм, он часто и радостно ездил по Европе и Америке, тамошние его друзья возмещали приглашениями его былую невыездность. Какую-то научную программу вместе с американцами он готовил. Баксы у него тогда водились...

И вот вдруг нынешним летом я его увидел разевающим рот на Горбатом мосту. “Ельцина — в отставку!” Что-то вроде этого он кричал.

На этот раз он согласился заехать ко мне домой. Я думал, что ему будет неловко за его былое презрение к патриотам, к национальному, и старался не заговаривать об этом, переводил беседу на воспоминания ранней юности. Но он как бы забыл себя — западника, брезгливость свою по отношению к русскому забыл. А может быть, он как-то по-своему все это пережил и перемыслил, слил в нечто единое, непротиворечащее, и преобразился по законам строго научной своей логики. Тут уж я копаться не стал. Только сказал:

— Я поражен, Саша. Увидеть твою интеллигентную бородку рядом с щетинами горняков!.. Сон!..

И открылся вдруг в моем школьном друге примитивный, животный человек. Он сказал, ужасаясь чему-то:

— Я ведь челночил в последнее время, понимаешь!

В его ввалившихся глазах, изможденном взгляде было столько тоски, что всякие расспросы, исследования его стали бы бестактными. Тем более, что он сам охотно говорил:

— ... Профессор Плотицын в экспериментальном цехе организовал пластмассовое литье. Мы раньше там все пластмассовые детали для “Бурана” проектировали. Итальянцы нам льготно продали лицензии на авторучки. Упаковку из Финляндии привезли для первых поставок. Все на высочайшем уровне. И я лично на своем “жигуле” проехал с продукцией по трем областям — Владимирской, Кировской и Ярославской. Кое-как растолкали заказы. Где умолял, где цену скидывал ниже себестоимости. А на обратную дорогу бензину просил у мужиков по литрику. Приехал практически без копейки. В общем, литье не пошло. И мы стали засекреченные изобретения продавать под видом ноу-хау. Но кому они у нас нужны, когда производство стоит. А за границу смелости не хватило сунуться — стратегические товары! Загребут и посадят. Надо было с братвой делиться — мы не смогли в себе переступить отвращение к уголовникам.

Ну и пришлось мне идти к одному азербайджанцу. У него сынишка учился в музыкальной школе вместе с моей дочкой, только на фортепьяно. Парень, по совести говоря, бездарный. Но я все равно предложил сделать из них дуэт. Пусть, говорю, он выучит десяток простеньких аккомпанементов, а Светланка сыграет соло. У нее эффектно получается. И в российско-американском центре их покажем. Я ради Светланки унижался. Деньги нужны были для ее поездки в Калифорнию на конкурс. Там лауреатов набирали в юношеский профессиональный оркестр. У Светланки были неплохие шансы. И этот азербайджанец согласился дать денег, но с условием, что я отработаю челноком в Турции. А меня во второй заезд там кинули. Деньги взяли вперед, обещали прямо в аэропорт коробки привезти. Я два дня прождал. Потом день в полиции психовал, и опять же порожний вернулся. Просто бездарным оказался на этом поприще. Тупым и бездарным! Я же физик-теоретик! Понимаешь — теоретик! Это теперь все равно что динозавр. Вот и приехал драть пасть вместе с работягами. Мне проораться надо было. Нервный стресс снять. Когда узнал, что наши из Обнинска будут — сразу поехал. У меня там много друзей, знакомых по прежней жизни. Хотелось повидаться. Ну, неплохо пообщались. Проблемы оказались одинаковые. Способы решения — неопределенные.

— Но ты же слышал, Саша! Мужики вполне определенно мыслят: “К топору!” — прижег я его каленым железом столетней давности.

— Только без крови! —воскликнул он. — Уж гуманист-то во мне сидит прочно...

Он уехал на вечерней электричке. Без билета. Зайцем. Я предлагал ему деньги, но он отказался. На прощанье делился со мной богатым опытом контактов с железнодорожными контролерами, и в этом своем седом пятидесятилетнем мальчишестве выглядел молодо, неплохо.