Газета Завтра 276 (11 1999)

Андрей Геннадьев БЕСПЛОДИЕ ДЕЗЕРТИРОВ

Когда говорят о кризисе в культуре, сразу представляю себе художника, который уж неделю как не может ничего нарисовать. Нервничает, портит холсты, пьет горькую, бегает в парк "набираться вдохновения" — но ни черта не выходит. Иными словами — судороги творчества.

Натуральный стопор охватил русское искусство. Слова "открытие", "прорыв", "любовь", "потрясение" давно исчезли из лексикона критиков. Последним ничего не остается делать, как только, взяв нарочито менторский тон, презрительно подбирать нужные слова и рассудочно распределять по течениям и направлениям пресловутый творческий процесс, хотя совершенно очевидно, что никаких "направлений", в сущности, не осталось. "Пробуксовка" — вот подходящее слово. Культурный процесс буксует, нигде не видно движения, становления.

Роскошные полотна на библейские сюжеты, созданные выпускниками некой престижной академии, эти полотна напоминают замороженных синюшных слонов, погибших во времена ледникового периода (на них страшно смотреть). Произведения "авангардного" жулья, написанные сухим (разведенным на клею) навозом и инкрустированные битым стеклом, вызывают приступ зевоты (зевота эта столь тотальна и неодолима, что может плавно перетечь и в сердечный приступ с летальным исходом).

Всюду смерть. Почему?

Здесь великая тайна. Но вряд ли сегодня, на излете русского тысячелетия, ответ на один достаточно частный вопрос, который касается искусства, откроет тайну Большого русского взрыва.

Но я, скромный художник, со своей ничтожной колокольни наблюдая за происходящим, не могу удержаться и не закричать в лицо тем, кто составляет большинство нашей творческой интеллигенции:

— Дезертиры!!! Вы сбежали с поля боя в битве за русский народ.

Эта самая интеллигенция, как только распустили гаремы разнообразных творческих союзов, смело пошла на панель. Их учили: “Искусство принадлежит народу”. Но они понимали эту фразу превратно. Видели в ней покушение на свой творческий суверенитет. Не хватало такта, ума и способности любить, чтобы понять ее как-то иначе. Теперь, спустя много лет, анализируя ситуацию в художественной среде в 70-е годы, я дохожу до мысли, что постсталинский киселеобразный Союз художников СССР был не нужен ни нации, ни государству. Он превратился в фабрику "халявы" для "творческих работников" (дома отдыха, командировки, госзаказы). Щепетильные чиновники, занятые в области культурной политики, робко приглашали столичных снобов послужить народу (к примеру, по разнарядке поездить в провинцию, порисовать сталеваров, доярок и учителей). А надо было брать за холку и грубо, не спросясь, окунать прямо физиономией в сырую тяжелую нашу землю. Пинками выгонять из прокуренных вонючих мастерских и извращенческих тусовок — прямо на простор России. Может быть, тогда не случилось бы того, что мы видим сейчас.

Каюсь. Сам ленился присматриваться к народной жизни. Тяготился своим провинциальным прошлым, смотрел на Запад, как на лакомство. К тому же в Москве отлично платили по госзаказам. Однако каждый раз, оказываясь в потоках настоящей русской жизни, испытывал прилив творческой силы. Представляете: тысячи ржавых рыжих бочек, бесцеремонно брошенных размашистой дланью советской цивилизацией прямо на мшистые лбы окаменелой тундры. Представляете: лица колхозников — дорогие русские лица... До сих пор помню, как писал портрет деревенского учителя на рязанской земле (Героя Соцтруда). У него лицо было сухое и чистое — как у святого. Он стеснялся очень, а когда я закончил, набилось полдеревни смотреть на мою работу. Люди заинтересованно обсуждали мое творение. Помню, я с ужасом подумал: "А ведь мог и не приехать сюда, "заболеть", отказаться. Предать этих заинтересованных мною людей".

Действительно, зачем нужны художники, жующие крестьянский хлеб, но таскающие свою "клозетную" живопись в иностранные посольства, в то время как огромная ледяная страна прозябает без опеки, без обращенного к ней искреннего чувства. Лишенная элиты, поэтому непонятая, неназванная, неосмысленная, она брошена на ледяное распятье азимутов Европы и Азии.

А ведь море разливанное благ для художников оплачивалось за счет народа?

По-видимому, по сталинскому плану творческую интеллигенцию готовили в качестве солдат культурного фронта, формируя целые полки и батальоны (ни в одной стране мира нет такого количества людей творческого труда). Сталинская культурная политика имела в виду задачи культурного освоения (обустройства) России и привела к созданию армии интеллигенции. Интеллигенцию учили, кормили, берегли, конечно, не для того, чтобы она блядовала сначала с дипломатическим корпусом, а потом с кем попало. Нет. Была миссия — было задание. Творческая интеллигенция, по советскому проекту, должна была парашютным десантом опуститься на беспризорные континентальные нивы империи.

В далекие 70-е иные художники предпочитали заниматься столичной фарцой (общение с дипломатами и получение "дипзаказа"), иные превратились в батраков -ремесленников, работающих на государство.

Первые, наклеившие на себя ярлык "неофициальных", как только представилась возможность рванули за границу (серьезный социальный заказ Запада, который был отменен только с распадом СССР, обеспечил на некоторое время относительное процветание единичным персонажам из когорты "нонконформистов")...

Вторые стали молча и тупо наблюдать, как рушится кормившая их инфраструктура, и сама Родина идет под откос.

Да, было время. Подобно тому, как из плоских ноздреватых коровьих лепешек в погожий летний день слетали маленькие изумрудные мушки, так из Москвы и Ленинграда стали отлетать на Запад художники-диссиденты. Теперь мы наблюдаем бегство наполеоновской армии — назад, в Россию, унылое возвращение русских художников, ставших вдруг лишними и на Западе. Глезер у нас патриот, а Кудряшов, кажется, готовится стать патриотом. На подмосковной земле похоронили любимца певицы Мадонны Пурыгина, а по улице Вавилова уже носится чернобородый Сундуков с неподъемным, как надгробие, каталогом... Максим Кантор, рухнувший на головы москвичей со ступеней Капитолия, начал с ностальгической мечты, что к его экспозиции в Пушкинском музее "не зарастет народная тропа", и пойдут туда не сноб-искусствовед, не завистник-художник, а инженер и библиотекарь. Нет, не пошел. Как говорил солдат Сухов: "Умер Петруха, зарезал его Абдулла". Даже канторовское "Убийство коммерсанта" не стало долгожданной психологической компенсацией для библиотекаря и крестьянина, чьи дети питаются комбикормом (это не публицистика — это жизнь в русской глубинке).

Актер Михаил Козаков (его считали народным актером), наговорив всякой мерзости о будущих погромах и русских фашистах, уехал на постоянное место жительство в Израиль, а теперь как побитая собака вернулся в оплеванную им Россию.

Немец Базейлиц в разговорах с коллегами удивлялся, почему молодые "продвинутые" русские мыслители относятся с такой ненавистью к эмигрантам кабаковым, канторам, рабинам и другим “героям” с Большой Черкизовской и Малой Арнаутской. Немудрено. Как еще относиться к людям, чья творческая несостоятельность стала очевидна после того, как иссяк живительный дождь публикаций о них в западной прессе.

Впрочем, добровольный побег на дальний Запад (или Ближний Восток) — это самый наглядный пример бесплодности предательства. Гораздо более тонко и более страшно "сдают" здесь. И свои. Чего стоит ситуация, когда менторы отечественной художественной традиции, академики живописи, ваяния и зодчества единогласно присягают на верность Церетели. Ни один не возразил против его назначения. Все знают, что есть Церетели, и признать его главой Российской академии художеств означало "опустить" всех, начиная от Ильи Репина и заканчивая Александром Герасимовым (которого, ей-Богу, есть за что уважать). И все это происходит как-то само собой. Никто не виноват. Так получилось. Дело в том, что русской нации плевать на пенсионы, которые Церетели определил ивановым, петровым и сидоровым. Нация не видит роскошных мантий и шапочек, подаренных Зурабом господам академикам. Нация знает одно: теперь символ Российской академии художеств — смальтовая черепаха в Пицунде.

На одной богатой тусовке, устроенной австралийским миллионером, приехавшим в Москву, на моих глазах дважды Краснознаменный ордена Красной Звезды академический ансамбль песни и пляски Российской армии имени А. В. Александрова исполнял "Хава Нагилу". Дело было в разгар чеченской войны. У меня потемнело в глазах. Я не военный. Я не офицер. Но почему-то увидел капельмейстера вверх ногами...

Из разговоров с выпускниками студии имени Грекова я узнал, что большинство мэтров-баталистов, писавших патетические полотна на тему бессмертного подвига Красной Армии, нынче занялись иконописью. Хорошее дело — расписывать Храм Христа Спасителя, но что же с армией? Пусть подыхает? Пусть комиксами довольствуется?.. Ни одного грековца в Чечне не было. Ни один грековец не попытался творчески отозваться на "мочиловку" (т. е. войну) в центре Москвы в 1993 году (хотя все это они наблюдали непосредственно). Где картины, батальные сцены, осмысление пережитого? Ни черта нету. Почему? Потому что для того, чтобы картину написать, надо гореть любовью. К Родине в том числе. Дезертиры не могут творить (и иконы не получатся у тех, кто Бога не любит).

Я понимаю — деньги нужны. Но ведь не в деньгах причина "проседания". Причина в том, что большинство художников, актеров, писателей заняты собой исключительно и, кроме себя любимого, ничего вокруг не видят.

За эти годы мы же увидели все "неофициальное" и все "современное". Это — обыкновенная помойка. Искусство, в которое индивидуумы сбрасывают свои комплексы. А в лучшем случае — форма игры, попытка острить.

Видели все "традиционное" и "академическое" — сплошные эрзацы и поделки, неспособность видеть своими глазами окружающий мир.

Поймите, искусство принадлежит народу в веках. А то, что народу не принадлежит, — это не искусство, а дрянь.

Когда жизнь спокойна, как воды Рейна, художник может позволить себе закатывать истерики и дергаться в конвульсиях на глазах публики, или угрюмо пить водку в мастерской. Степенный буржуа платит художнику за его сумасшествие... Рачительный чиновник дает художнику мзду за бычью покорность.

Сартр, со своим "дорефлексивным когито” — спрячься! В современной России “бросок в ничто” осуществляется в государственном масштабе. Российский президент впадает в непрерывное экзистирование, он у нас и кусач, и щипач, и стрелок, и дирижер оркестра — в одном флаконе. Но настоящее "искусство прямого действия" творит даже не выживший из ума президент, но сама История.

Великий, почти забытый скульптор ХХ века Дмитрий Филиппович Цаплин совмещал в своем творчестве индивидуальную энергию подлинного авангарда и глубинные автохтонные силы земли и населяющих ее людей.

Искусство принадлежит народу. Кто знает, быть может, время Цаплиных наступит завтра?

Андрей ГЕННАДЬЕВ