Газета Завтра 407 (38 2001)

Александр Лысков ВОЗВРАЩЕНИЕ (Труженики на земле — не беженцы от нее)

КОНЧИЛОСЬ ЛЕТО. ОБЛАКА НАД ГОЛОВОЙ. “Рязанка” сразу за Люберцами — вся под облаками. Будто жить переехал в зимнюю половину с низким потолком... Лист уже бумажный и частью желт. Поля увяли. И в разгаре сезон ремонта дорог: схлынул частник перелетный. Едешь колесами над пропастью — сразу за асфальтовым пластом выемка метровой глубины. Расширяют “рязанку”. И до самой до Рязани поток, будто на Садовом кольце. Никакого удовольствия от езды, кроме как от созерцания бурной экономической жизни страны, — эта же дорога лет семь назад удручала пустынностью. Тогда страна еще только набирала сил: впитывала, гудела под ногами беженцев по маршруту "чемодан, вокзал, Россия!" Они наполняли уездные городки, села и деревни российского материка. Свежая кровь разливалась по периферии, но вид пациента еще долго оставался бледным.

Именно тогда неизвестное славянское племя из Казахстана набежало на мирных рязанцев, насело на городок Шилово. "Чикмены! Чикмены! — кричали притесняемые. Ибо много было в ватаге из-под города Чимкента.

Хоть и мирное это, но вторжение (хватит на рязанцев и одной резни) долго оставалось неописанным, его заслонило вторжение чеченцев в Дагестан. Там кавказцы на кавказцев. А здесь — славяне на славян. Здесь — интереснее.

Там все наши герои — на щитах и в скрижалях, здесь — чистый лист и все безымянные. Будто зря небо коптят, коли не на поле битвы кровавой. Отчего-то мне всегда обидно за незнаменитых. Жил человек, помер, и ни в одной книге о нем не прочитаешь. Оно, конечно, человек этот и не лез в книги, но, наверно бы, и не отказался от строки, странички.

Что сказано в книге о незнаменитом князе Ярославе — третьем? "Очистил церкви от трупов, собрал оставшихся от истребления людей, утешил их". И про его детей сказано только, что было их шесть по именам, а седьмой — "неизвестно как звать". Даже от княжича имени не осталось. Что уж говорить о нас, безродных.

А пусть-ка вместе с описаниями войн остаются и не менее достойные описания мирности. Вместе с оккупациями огневыми и — бескровные. С вторжениями чужеродными и — родные. Сотни племен на Руси перемешались без боев, сжились, слюбились. И с последними — чикменами — так же, говорили мне, выходит.

За Коломной на невзрачной, одиноко стоящей в лесу бензоколонке заправлялся для последнего броска. Рядом — "мерседес". Мальчишка суетится, тоже, как седьмой княжич Ярослава, безымянный. Заливает в бак. Предлагает стекла у иномарки протереть. Получает за услуги мелочь. И слышу: " Дяденька, дайте поесть".

И потом уже до самого Шилова стоит в глазах этот служка. И слово за словом. Неотступно: "Мальчик на автозаправке залил бензин в "мерседес". К рублику просит добавки: "Дяденька, дайте поесть. В диком лесу наша "точка", в Кромах ближайший трактир. Хлебушка дайте кусочек — с ночи не ел и не пил. Хоть с чаевыми, а туго — не обернешь капитал. Я в километре по кругу ягоды все обобрал. Сменщица нынче такая — ей половину отдай. Я на нее не серчаю, бед и у ней через край: муж недавно удавился, бабка от пьянки слегла, третий на свет появился — вот потому и нагла". Из "мерседеса" ребенку дали большой апельсин. Вырулил "мерс" на бетонку, свистнув резиною шин. Мальчик на автозаправке снова остался один. Сел возле кассы на лавке, чистит большой апельсин".

Мой "УАЗ" модели "буханка" — чудо-машина. Приезжаешь в какой-нибудь Ряжск, Вельск или Бельск, москвичом приезжаешь. Оставляешь его на обочине. Находишь "героя". Подводишь к "буханке" и широким жестом: "Я на колесах. Довезу". Человек, словно к черному воронку подходит. Глазам не верит. Столичный журналист, а на таком броневике. Надо бы удостоверение спросить, да вроде неудобно получится. Вскарабкивается в высокую кабину (ловкость требуется, практика) и долго едет молча, изумленный грубой автомобильной стилистикой. А поездив полдня по своим бельским, вельским дорогам, пускай и асфальтированным, непременно говорит: "Слушай, а хорошая у тебя машина!"

Что тут ответить? "Хвали коня своего, а жену — чужую".

А вообще-то, наверно, это свойство всего чисто русского: человека, машины, жизни — сначала ошарашить, а потом умилить.

На этот раз мой "УАЗ" устремлялся обольщать людей бывалых — чикменов. И забегая вперед, скажу, это у нас с "УАЗом" опять получилось. Доброе слово о машине сказал главный архитектор района Борис Александрович Новоселов. Пора заключать с заводом договор на рекламу под соответствующие отчисления.

Если предположить, что в гражданской войне победил Врангель с Деникиным, то из эмиграции вернулись бы Бунин с Рахманиновым.

Опять я о знаменитых и прославленных. Опять "мешает жить Париж".

С чикменами сложнее. Если Бунин с Рахманиновым точно знали, что эмигрируют, то простодушие далеких предков чикменов, первопроходцев, добровольно уезжавших в "присоединенные" азиатские земли, не позволило им относиться к переезду на чужбину в пределах Российской империи (она казалась вечной) как к эмиграции. А может быть, присутствовал в мотивации их срыва из родной деревни и весьма почтенный элемент державного строительства, может быть, даже великодержавный шовинизм, ну и, конечно, корысть, вполне простительная по бедности. А что отсутствовало?

Отсутствовало чувство земли — Родины.

Совсем из недалекого прошлого слышится голос. Виктор Волков, мой хороший тульский знакомый, рассказывал, а ему — отец: "В 40-м наши Бессарабию заняли. Слух прошел, там у них земля — палку воткни и сад вырастет. Поехали мы с матерью. А в 41-м обратно пришлось бежать от немца".

Русь всегда трясло и перемешивало. Под ударами судьбы постоянно какая-то часть русских становилась чикменами.

И ВОТ Я В ПОСЕЛКЕ БЕЛОУСОВКА НА ОКРАИНЕ ГОРОДКА ШИЛОВО. Поселок прозван так по имени его основателя, первого реэмигранта из "братского Казахстана", можно сказать, организатора здешней общины изгнанников.

Мы с Юрием Александровичем идем по центральной улице "его" поселка. Юрий Александрович — высокий, прямой шестидесятилетний мужчина с шагом природного физкультурника-бегуна и с древнерусским лицом. Замечено не мною, что в резервациях люди лучше сохраняют свою породу, язык, стать.

У Юрия Александровича благородные манеры и романтическая запальчивость суждений — тоже качество, не так уж распространенное у людей его типа, из бывших генеральных директоров.

Он был большим человеком в Алматы (в своей биографической книге он только так пишет название этого города). И в этом безвестном Шилове тоже начинал директорствовать на крахмальном заводе. Проиграл перевыборы с перевесом 0,5 процента. Схватился с крутыми. В него, кажется, даже стреляли.

"Я — из семьи предприимчивых крестьян”, — говорит он о себе.

Из рисковых, добавим.

Он приехал в это Шилово еще в середине 80-х как русский, удрученный бедностью прародины — то есть его привела сюда идея служения этой земле. Не могу сказать вместо этой — родной, потому что земля-то ему в Казахстане роднее. Тогда еще в Алма-Ате не давили на русских. Жили параллельно: казахи, евреи, немцы, корейцы. Так что Белоусова беженцем, в расхожем смысле слова, назвать нельзя. Он скорее прибеганец, как сказал о себе другой мой знакомый из "чикменов" — Борис Александрович Новоселов, о котором — потом. А пока слово Белоусову.

— Но я уже и тогда, в 80-е, чувствовал глухое брожение среди казахов.

Нехорошие предчувствия стали последней каплей. И вот он, наследник старинного крестьянского рода, снова на русской земле. Замкнул круг родовых скитаний, начатых его дедом. По столыпинскому призыву дед уехал в Акмолу. В 30-е годы, спасаясь от Соловков, отец двинул еще дальше на юг — в верховья Сырдарьи, где и родился сын Юра. Как бы до предела дошел род в своем движении на юг, только что сапоги не обмыл в Индийском океане. И словно оттолкнувшись от чего-то твердого, покатился назад. Столетняя эпопея белоусовского рода завершается в Шилово.

Юрию Александровичу как бы знак был дан: уезжай. Он разобрал шепот судьбы. Более тугоухим пришлось с площадей послушать тысячеустое: "Казахстан — для казахов!" Такие писали письма к Юрию Александровичу как к человеку влиятельному на земле обетованной. Все-таки директор. И он отвечал: приезжайте, устроиться помогу.

Пятьдесят домов в Белоусовке — доказательство его крепкого слова.

— А здесь живет наша "мать Тереза"! — говорит Юрий Александрович, открывая калитку большого особняка.

Навстречу идет женщина с лицом, сияющим добротой и опять же — необычайно русского типа, выдержанного в иноземной консервации трех поколений. Голос прямодушно звенит, глаза обливают лаской. А халат на ней — бухарский, с размытым узором. И чай она заваривает не по-рязански, с доливом кипятка в чашки, а в большом глиняном чайнике. И наливает опять же не всклень по-волгодски, а в треть (мера почтения у нее азиатская: чем чаще доливаешь гостю, тем он уважаемее).

— Начали русские школы закрывать, а дочка у меня — учитель русского языка. Работы лишилась. И смотреть стали косо. Тут от Юрия Александровича письмо приходит. Квартиру продали за бесценок. Собрались и поехали.

Мы сидим в гостиной большого, с размахом построенного дома, комнат в шесть-семь. Не жилище — хоромы с полной обстановкой. Построили своими руками. У "матери Терезы" два сына. И она, кажется, счастлива. Впрочем, если может быть счастлива женщина, недавно похоронившая мужа.

— Не вынес он переселения.

Муж на Рязанщине не прижился. Тосковал по Казахстану. Втайне от семьи написал письмо тамошним друзьям-казахам. У них высокие посты. И получил ответ: "Приезжай, друг. Будет тебе и работа, и жилье".

А жене хотелось в России жить.

Зачах человек от ностальгии. И без того не очень здоров был. Помер.

В разговорах с переселенцами меня не раз озадачивали их слова: "На родине у меня тоже дом хороший был...", "Когда теперь еще побываю на родине..."

Мне, да и только ли мне, чьи предки безвыездно обитали в границах Новгородской республики со времен ее основания, понимать под родиной Чимкент или Тбилиси — как читать cправа налево.

— На родине у нас много друзей осталось, — говорит "мать Тереза", подливая зеленого чая в пиалу.

— А что же для вас Рязанская область, город Шилово?

— Прародина, — подсказывает Юрий Александрович.

— Нет, мои предки с Оренбуржья. Бежали в 30-м году от раскулачивания. У внуков моих неродившихся, наверно, Шилово как раз и будет родиной. А у меня (она сдержала горечь в глазах) — у меня ее теперь нету. Далеко осталась.

Мы вышли в сад "матери Терезы".

— Вот эту вишню с родины привезла.

Я сорвал и съел. И будто причастился к таинству.

Земли у "матери Терезы" немерено. Два мужика в доме — оба, повторяю, работящие. Сами сложили. По законам общины, Юрий Александрович им как рабочим завода кирпич, почитай, бесплатно выписал. А на обстановку и отделку по евростандарту заработали в Москве, на лужковских стройках.

С десяток домов переселенцев посетили мы, скажу наперед, и во всех нашли только женщин и детей. Мужчины — добытчики, как один работают от зари до зари. И наоборот, в слободке коренных рязанцев — мужиков полно по дворам и на улице, иные из окон вместе с бабами и старухами любопытствуют: кто идет? Опять чикмены шустрят чего-то! Понаехали! Понастроили!

Не в осуждение коренным жителям привожу здесь эти наблюдения — с большим пониманием того, что вовсе и необязательно с утра до вечера спину гнуть. Много ли человеку надо? Птица божья не пашет, не сеет, а сыта бывает. Чикмену, чтобы достичь таких высот в понимании бытия, придется прожить на этой земле не один десяток лет, дойдет, может быть, во втором-третьем поколении. А пока пусть они "шустрят" на радость всем нам.

На холме, откуда видится серпик далекой Оки, в окружении тусклой зелени нечерноземья бухарский халат на "матери Терезе" выглядит непривычно. Вот уж он — как спецодежда используется. Износится. И сошьет она себе халат в горошек или с васильками.

Недолго стоять и сараю в углу сада, где семья переселенцев ютилась в свою первую русскую зиму.

А дочка-красавица вдруг возьмет, да и выйдет за иностранца, у нее для этого есть все шансы.

Или такие не рвутся за границу?

ЭТОТ ХОЛМ ПОД НИЗКИМ ЗАПОРОШЕННЫМ НЕБОМ С ВИДОМ НА ОКУ и на крахмальный завод пустовал со времен Батыевых походов. Теперь тут распустила свои улицы и переулки Белоусовка. Ее построили русские люди, которые упорно не хотят называть себя беженцами, хотя официально имеют такой статус и получили в свое время от государства по тринадцать тысяч рублей. Где-то убыло Руси, а здесь прибыло. И неизвестно еще, что больше — потеря или приобретение.

Не было ничего и вдруг — поселок! И вовсе не “новорусский”, типа подмосковных. Скромные, простые, но очень емкие и удобные дома. Посмотришь издали — и сразу скажешь: наши живут.

Километрах в сорока отсюда чехи выстроили для газовиков поселок по своему вкусу. Вызывающе красочно и черепично. Подозрительно гладко и чисто. Своей эстетикой, своей культурой они, вот уж действительно, вторглись и оккупировали березовые окрестности. Ждешь пограничников и таможенников, тем более, что подъезжаешь-то на "УАЗе".

Так же, подчеркнуто не сообразуясь с ландшафтом и нравом "местных жителей", строят и немцы в воздаяние разбомбленному в 40-х годах. Глянешь — и сразу будто щелбан получишь. Немцы пришли! Хотя в этих хаусах давно "рязанцы" живут. А такое впечатление, будто они в Германию эмигрировали, не выезжая из России.

— Это семья трудоголиков, — будто о пороке хозяев на ухо сообщает мне Юрий Александрович, — они немцы.

Ну что же, посмотрим, что за немцы?

Нас встретила одетая в длинную юбку и серую рабочую кофту немолодая женщина. Такие строгие, суровые (но уж если улыбнется, рублем подарит) женщины (бабы сказать — язык не повернется) уже повывелись даже и в северных деревнях, где тоже, кстати, как в своеобразной внутренней эмиграции, консервировался этнос. Они не певуньи, не плясуньи, а пожизненные труженицы. "Надо робить, как не робить, чтобы худо не зажить".

Вера Карловна ведет нас по дому.

— А сколько же у вас тут квадратных метров?

— Не считали. Не знаю.

Я считал комнаты и на одиннадцатой сбился со счету. Громадное строение, и тоже — по кирпичику своими руками. Только одну зиму пережили на квартире у знакомых.

— Что же вам-то, Вера Карловна, в теплых краях не пожилось?

Тяжко вздохнула и эта женщина.

— В автобусе едешь. А! Ты — русская! Встань и место уступи. А потом и записки в почтовый ящик стали подкидывать. Русские, уезжайте по-хорошему. Подумали. Продали квартиру. И к Юрию Александровичу. Сюда.

И про дом Веры Карловны тоже не скажешь, что он немецкий. В беде или за границей всякий из России становится русским, наверное, таковым и являясь на самом деле.

Мы разговариваем в большой гостиной. Сидим в бархатных креслах, поглядываем на огромный плоский экран "Goldstar" с приглушенным звуком. А на полу ковер — настоящий, самаркандский. Евродизайн в смеси с Азией. Немецкая аккуратность и японская электроника. Славянский только воздух, атмосфера, дух.

Выходит, что беженец, переселенец и в самом деле как национальность, недаром местные краснобаи приклеили к ним "чикменов". Люди, гонимые во многих поколениях. Вот и Вера Карловна, пригорюнясь, рассказывает, как их в июле 41-го объявили вне закона и повезли по миру. Как обижали ее в деревнях злые русские бабы — вдовы. И как хорошо встретили казахи. Но изменился вектор агрессии — и уже "чудесный народ" погнал их вон. А дочери тех злых русских баб пожалели.

— А чего же вы не в Германию-то сразу, Вера Карловна?

Брякнул и понял — нехорошо! Это все равно, что и у Юрия Александровича спросить: почему не в Германию? Да потому, что Россия роднее Германии. Как еще лет десять назад роднее был Казахстан.

Хотя и Вера Карловна примерилась, было, замкнуть круг родовой судьбы. Решилась и, оштукатурив в этом доме последнюю комнату, поехала к брату на Одер. Приезжает, а брат, такой же трудоголик почтенного возраста, плачет: "Здесь гвоздя нельзя забить!" Во-первых, потому, что соседи сразу полицию вызовут за нарушение покоя. А во-вторых, все тут давно приколочено".

— Нет, туда я не хочу. Я здесь буду. Здесь хорошо.

На прощание мы оборвали сливу и у Веры Карловны.

Слива тоже — "оттуда".

Во дворе — автомобили, станки, куры, свиньи.

— А хозяин где?

Опять неуместный вопрос. Конечно, на работе. А работа откуда? Кто ищет, тот найдет. Если не в Шилово, так в Рязани. Если не в Рязани, так в Москве. А до Москвы — 280 километров. Таков жизненный размах.

Отличные дороги на рязанщине. Моя "буханка" армейского, самого дешевого и жесткого образца, будто на жигулевских рессорах, не вздрогнув, продавливает прохладный воздух облачного дня.

Сзади из фургона всунулся по плечи в кабину через окошко Юрий Александрович. Сбоку на командирском месте — Борис Александрович Новоселов, главный архитектор Шиловского района, тот самый, который просил называть его не беженцем, а прибеганцем. Оба в один голос хвалят казахов. Какой хороший народ. Наивный. Добрый. Гостеприимный.

Пятьдесят лет спустя после войны мы так же очарованы немцами. А сами себя, как всегда, считаем народом так себе. Я не спорю, не напоминаю моим новым знакомым об их горьких разочарованиях. Наоборот, проникаюсь их миролюбием.

Возвращаемся на грешную землю.

— Сколько заброшенных лугов кругом!

— Пускай! Для природы полезно, — говорит Борис Александрович. У пчел, знаете, какие сборы в этих местах!

— Все предали, продали и разграбили! Негодяи! — перечит пылкий Юрий Александрович.

Замечаю между двумя братьями-переселенцами коренные противоречия в мировоззрении. И что интересно — либерально мыслящий по поводу заброшенных земель Борис Александрович по ходу дальнейшего разговора оказывается русским националистом, а резкий обличитель антигосударственных сил и пострадавший от них Юрий Александрович с гордостью называет себя патриотом Земли.

С такими людьми легко и приятно.

МЫ ЕДЕМ, НАВЕРНО, К САМОМУ ЗНАМЕНИТОМУ ИЗ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ Шиловской общины, к Пятигорову. Это молодой, высокий, красивый русский горец. Именно! Потомок династии учителей, известной в Дагестане наравне с поэтом Гамзатовым. Теперь уже с поправкой: когда-то известной. За те годы, что Пятигоров покинул родные места (он уточняет "родную землю, а не народ"), там известности добились люди других профессий.

Умный, чуткий, даже трепетный Пятигоров заканчивает рассказ о вживании в рязанскую землю так:

— И тогда мне осталось одно — заняться презренной торговлей.

Два мальчика заигрались на полу, шумят.

— Дети! — с учительской интонацией, подчеркивая старшинство, твердо произносит Пятигоров. — Здесь взрослые!

Тишина. Ни шепотка.

— А почему вы уехали из Дагестана?

— Потому же, почему уезжали из Казахстана.

— Неужели! Как-то не вяжется. Дагестан — такая дружественная республика. С чеченцами вместе воевали.

— Пропаганда. Русских там сейчас практически не осталось.

— А вас лично что толкнуло?

— Запросто могли убить. В самые спокойные советские времена все равно считалось, что убить русского — угодить Аллаху. Это у них, можно сказать, на генетическом уровне. Идешь по улице с девушкой, а их человек двадцать сидит. Начинают задираться. А я не могу, чтобы не ответить. Ушел в армию. Служил здесь. Нас однажды послали на картошку. Я случайно зашел в дом местного колхозника. И потом спать не мог. Я увидел земляной пол и глинобитную печь. В то время, как у нас уже тогда строили только двухэтажные дома. Я понял, что должен здесь жить.

Мы хлебаем горячий борщ, пьем чай. Пятигоров рассказывает, как начинал здесь после армии фермером. Вырастил хороший урожай пшеницы. Обмолотил. Но был настолько несведущ в крестьянском деле, что не знал, что зерно надо сушить. Половина сопрело. Остальное раздал на корм птице. Завел овец романовской породы. Не один год убил — дохода никакого.

— Жена в школе работала, на ее зарплату жили.

Потом были телята и коровы, сам раздаивал. Куры и свиньи. Политическая борьба в Аграрном союзе. Кредиты Крестьянского банка. Но рязанская мафия "перехватила" банк. Финансирование фермеров прекратилось. Раскрутил митинги, пиар. Вернул банк. Но не удержал. У председателя банка (банкирши) вспыхнула "роковая любовь". Фаворит взял потоки под контроль. После чего Пятигоров и решил заняться "презренной торговлей".

Сейчас у него десятки магазинов и лавок по деревням. В фирме 200 служащих. Склады и холодильники в списанных вагонах с заваренными оконными проемами. Офис в трех бытовках. Десять компьютеров и уникальная программа развития. Программист — Пятигоров. Для двух взрослеющих детей купил оборудование макаронной фабрики. Они начнут с пахоты земли и, конечно же, с сушки зерна. Может быть, им больше повезет.

Благородных чикменов потрясали не только глинобитные печи и земляные полы в жилищах рязанцев, но и мат, особенно женщин.

— У нас из-за этого в кровь дерутся! — опять же в смещенном времени, будто еще в Ташкенте живет, говорит супруга великолепного резчика по дереву Павла Иванова.

Мы заехали в этот стильный деревянный терем на обратном пути от Пятигорова.

Тут мы услышали историю о том, как пропадали деньги беженцев в банках азиатских республик.

— Моей подруге мама оставила в наследство тридцать тысяч. Когда она пришла за ними в банк, сказали, что в банке нет ни копейки. А уже погромы начались. Председатель банка дал ей гарантийное письмо. Выслали пятьсот рублей. Перевод шел восемь месяцев. А тут как раз и цены обвалили. Она получила пятьсот рублей и купила на них полкило масла. Больше ей ничего не выслали. Теперь она нищенствует в Волгограде.

А в Шилове один из переселенцев повесился. Запили вместе с женой. Трое детей. Кормить нечем. И он от них в петлю.

Но таких случаев единицы. Один — на 1000. На 5000 — именно столько прибеганцев в Шиловском районе.

Есть очень удачливые. Но преобладает середина, настроение которой выражают, на мой взгляд, стихи Павла Иванова, резчика по дереву и, как видно, по бумаге тоже. Я выписал их из его небольшого сборничка.

Как живы-здоровы?

Да так, понемножку.

Болела корова,

Убрали картошку.

Жить можно, конечно.

Есть дом и работа

И по хозяйству все вроде забота.

Но лунная пыль

Нас вконец одолела.

Хотели на Землю —

Там нет до нас дела.

Нынче Ленск строят в новом месте. Тоже в чистом поле поднимают всей страной. Сколько техники, сил, денег брошено! И как знак нового времени — опека государственная несчастных обескровленных и обездоленных. И только совсем недавно Шойгу взвыл: что же вы не поможете нам свои же дома строить? Что же вы сидите и семечки грызете? А они — ноль внимания. У них выбор есть. Они лучше сертификаты возьмут, если Шойгу еще кричать на них будет. Мы что, чикмены, что ли?

А чикмен — он незаметен. Он сколачивает сарай на зимовку, берет ссуду и все остальное делает сам.

И прошло-то всего семь лет, а уже срывается со вздохом: да, были люди в наше время. Это я о моих знакомых прибеганцах.

Пустырь с другой от Белоусовки стороны города Шилова.

Квартал добротных кирпичных коттеджей в стадии завершения строительства. Борис Александрович Новоселов, главный прибеганец, показывает свой дом. Итальянский проект. Чувствуется вкус — прежде всего в пропорциях каменного строения, романской классикой отдает. А внутрь зайдешь, сразу самому хочется построить такой же дом. Начинаешь прикидывать. Одолеешь? Вот и "УАЗ" есть, кирпичи подвезти — нет проблем.

К чужому опыту обращаюсь.

— Как же это возможно, Борис Александрович, приехать на голое место с большой семьей и не только прокормиться, но такие палаты возвести?!

— Характер нужен. А у меня характер, знаете какой? Я в одиночку в тапочках через Ала-Тау ходил. Или был случай: перед носом закрылась дверь в автобусе. Я побежал, но все-таки сел в него на следующей остановке.

— Значит, одного характера достаточно?

— Почему? Кредит брал. Кредит такой, что наличными денег не видел. Берешь стройматериалы — и по безналу тебе на счет заносится. Можно очень дешево строить. Я сто бетонных шпал б/у купил на железной дороге. Копейки. Перекрытия — тоже нашел недорогие. А кирпичную кладку сам вел. Полы — сам. Рамы — сам. Вот сейчас в отпуске — с утра до вечера здесь. Пойдемте, сад покажу. Или в пристройку сходим. У меня туда два “КамАЗа” влезет. И десять кульманов моей архитектурной мастерской.

— Размах!

— Нравится? Давайте, берите у нас землю. Глава администрации у нас замечательный. Да и без всяких бумаг — начинайте строить. Спросят — скажете, Новоселов разрешил.

— Вы знаете, Борис Александрович, к сожалению, я из тех, кто дожидается следующего автобуса. Да и как-то не светит превращаться в землекопа, каменщика, плотника. Годы жизни своей вколачивать. Ведь вы тоже — архитектор, творец, художник. А все это надо в себе подавить. Не велика ли жертва?

— Нет у меня никакой жертвы! Наоборот, я собственную архитектурную мастерскую за это время открыл. Давайте, начинайте строить. Мы вам недорогой проект сделаем.

Прибежав из "любимого и ненаглядного" Казахстана и став главным архитектором района, этот внук раскулаченного ссыльного на здании, отреставрированном по его первому проекту, водрузил птицу Феникс из нержавейки. Теперь над городом реет эта птица.

С ПРИЕЗДОМ НОВОСЕЛОВА В ЦЕНТРЕ ШИЛОВА ПОЯВИЛСЯ И ПАМЯТНИК лихому морячку гражданской войны, и с четырех углов постамента — огромные якоря. Заводной Новоселов с помощниками приволок их на руках с берега Оки. На старом Шиловском городище, где только нагнись — и найдешь черепок одиннадцатого века, водрузил десятиметровый православный крест, чтобы место не поганили и не застраивали, а то еще один, третий квартал домов чикменов подпирает пустырь. Его стараниями появилась в городке своя грязелечебница. "Грязи — это торф, которому два миллиона лет".

Что ни шаг по городу, то творение Новоселова (говорящая фамилия) — магазинчики, офисы, особняки, бензоколонки, кафе, Дом детского творчества, и всем смертям назло — Дворец бракосочетаний! Во всех постройках видна его натура — все тянутся ввысь, энергично сбиты. Чувствуется в них ритм 90-х годов, время сильных одиночек.

— Город был плоский, как, извините, коровья лепешка. Я его решил немного вздернуть.

По пути мы навещали еще многих чикменов, осевших в городке на Оке. Батюшку из храма Богородицы с Западной Украины, корейца из Узбекистана, казака из Чечни, фотографа из Киргизии, приблудного старика с юга.

— А вчера ко мне армянин приходил. Хочет у нас обувной салон построить. Я сначала хотел ему отказать — давай, дуй в свою Армению. А потом подумал — ведь он это здание с собой не возьмет. Оно на нашей земле останется. И разрешил.

Нарисуем — будем жить. Это про Новоселова.

Мы сидим в его недостроенном доме. Громадный "шарп" изливает казахские песни, которые Борис Александрович очень любит за искренность и чистоту. Хотя как человек дела музыку за профессию не считает.

Пьем вино из красной смородины, еще не до конца перебродившее, молодое. Ведем экономические разговоры. Хозяин подсчитывает: бутылка болгарского вина в магазине стоит 120 рублей. Из своей ягоды он сделал 50 литров. Сколько сэкономил? Говорим о пересмотре ценностей.

— Первое время я здесь покупал флягу меда на год. Потом обнищал. Не мог себе позволить. Завел два улья. Теперь опять по фляге меда имею.

Затем Борис Александрович в моей записной книжке делает набросок проекта под названием "Взгляд во Вселенную". Это новый, небывалый тип поселений. Если посмотреть на поселение с высоты самолета, то увидишь широко раскрытый глаз, око земли. Зрачок — пруд. В границах ресниц — участки общинников. Веко, подведенное черным карандашом модницы, — овальная асфальтовая дорога с подъездами к каждому участку.

Как бы Русь в небо глядит.

И хоть оно, небо, по осени все больше пасмурное, но ведь там, за облаками, — светло.

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 37 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

38

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]