Газета Завтра 425 (2 2002)

Полковник Александр Колотило В МИРЕ БЕЗЗАКОНИЯ (Возвращение русского офицера)

Пострадать у нас могут. За веру, за ближнего, за правду… А еще — просто так. Как говорят в народе, совершенно ни за что. Таков он, наш "русский менталитет". Вот уже более двадцати лет мы, военные, преодолеваем всяческие испытания: то в горах и пустынях Афганистана, то в различных "горячих" точках, то в Чечне, то на национальных окраинах бывшего СССР… Конечно, армия должна воевать. На то она и армия. Воевать за веру, за своих ближних, воевать за правое дело. И страдать. Потому что война — это грязь, это кровь, это, в общем,— неимоверные и нечеловеческие страдания.

Для многих стало уже привычным и даже как-то незаметным, что наша армия уже более двух десятилетий является воюющей армией. А мы, военные, идем туда, куда нас посылают, делаем то, что нам приказывают. И при этом не жалуемся на свою судьбу. Здесь нам все предельно ясно. Как раньше модно было говорить: есть такое слово "надо". Но надо ли было долгие годы морально уничтожать нашу армию в различных средствах массовой информации? Надо ли было вынуждать военных прекращать заниматься их кровным делом — боевой подготовкой, и бороться всеми силами и способами за выживание, а потом необстрелянных ребят в новогоднюю ночь бросать на штурм Грозного? Надо ли было принимать законы, ущемляющие наши права?

Насчет законов не мешало бы поговорить особо. В народе не зря бытует мнение, будто закон что дышло… Помню, когда учился в академии, преподаватель по военному праву полковник В.Панов, входя в аудиторию, на ходу бросал:

— Мы живем в мире беззакония!.. Да-да, товарищи офицеры, мы живем в мире беззакония… Это я цитирую слова Владимира Ильича Ленина, сказанные им в 1918 году…

С широко раскрывшимися от удивления глазами мы смотрели на нашего преподавателя, поначалу не понимая, как можно так открыто ругать советскую действительность. Потом, конечно, изумление сменялось добродушными улыбками от сознания того, что полковник сумел нас ловко разыграть.

Прошли годы. Сменился наш общественно-политический строй, а цитаты моего преподавателя по-прежнему не утратили своей актуальности. Более того: именно сейчас они наиболее точно отражают реальное положение дел с законотворчеством и с соблюдением законности.

Приведу такой пример. В 1992 году, не приняв украинскую присягу, я перевожусь к новому месту службы в Россию. Естественно, нами, офицерами, решившими вернуться на Родину, никто не занимался. Видя, что у меня фамилия оканчивается на "о", представители комиссии только что сформированного министерства обороны Украины, которую возглавлял щирый генерал-майор Ю.Прокофьев, предложили продолжить службу в их вооруженных силах. Я категорически отказался, хотя у меня уже была во Львове трехкомнатная квартира и терять ее не хотелось. Многие именно из-за жилья и остались, не надеясь в те годы всеобщего развала получить его на новом месте службы. Свой отказ я мотивировал тем, что являюсь по национальности русским и моя "малая" родина — Курская область. Однако причины были другие. И довольно-таки веские. Во-первых, понятие о чести офицера, усвоенное еще в стенах Московского суворовского военного училища. А во-вторых, я был давно уже на примете у националистов.

Летом 1991 года под Бродами установили стелу в память о сечевых стрельцах из 14-й гренадерской дивизии СС "Галичина", которую в 1944 году наступающие части Советской Армии разгромили в пух и прах. И вот на церемонии открытия памятника выступал мэр Дрогобыча (Львовская область) некий пан Глубиш. Он представился (помню дословно) "сыном и внуком сечевого стрельца". Его речь была пронизана ненавистью к "москалям", оратор грозил нам всеми карами, собирался "москальскую сволочь" бросить в яму и вообще стереть с лица земли. Речь этого пана меня очень задела. И я написал открытое письмо в газету "Львовская правда", где дал резкую отповедь узколобому националисту. Отвечал я этому Глубишу не как офицер Советской Армии, а как частное лицо. И потому мог не церемониться. "Я,— говорилось в моем письме,— в Афганистане зря не стрелял. В определенной ситуации мог бы пожалеть душмана, но доведись воевать с такими, как вы, пан Глубиш, вас не пощажу, ибо из-за таких отъявленных националистов могут погибнуть сотни и сотни невинных людей…" Моя корреспонденция была опубликована аккурат в тот день, когда неизвестные патриоты взорвали эту только что возведенную стелу в память о западно-украинских эсэсовцах. Каким-то образом сие событие связали и со мной. Позже письмо перепечатала центральная украинская газета в Киеве. Это еще больше утвердило националистов в том, что здесь дело нечисто. Видимо, решили они, письмо в газеты писала не моя рука, а "рука Москвы".

Вообще о жизни русских, а особенно офицеров, на Западной Украине в конце 80-х—начале 90-х годов, можно рассказывать много и долго. Досталось нам от бандеровских последышей. Казалось бы, зачем уж нынче-то вспоминать, ворошить прошлое? Конечно, из конъюнктурных соображений можно сослаться на сбитый украинскими средствами ПВО российский авиалайнер Ту-154, на заявления "руховцев", что здесь опять не обошлось "без руки Москвы". Но дело не в этом. 19 января 2002 года исполнится десять лет, как мы, русские офицеры, отказались принимать украинскую присягу во Львове. Дело прошлое. А душа болит до сих пор. И будет болеть до конца наших дней. Вроде бы не стоит вспоминать, но в то же время и невозможно забыть…

Помнится, в июне 1991-го во Львове планировалась акция, направленная против русскоязычных. Было заявлено, что каждый лояльный к "руховцам" обыватель должен в своей квартире с наступлением темноты зажечь свечку и выставить ее на подоконник. У кого ее не будет, тому не поздоровится. В этот день я как раз был назначен в гарнизонный патруль. Самое интересное, что у нас отобрали пистолеты с патронами и заставили идти на маршруты. Ладно бы сидели в комендатуре — так нет. Ходи по городу в офицерской форме и с пустой кобурой. Только в двенадцать ночи нас отпустили на квартиры до утра. И опять же: не нашлось машины, чтобы развезти офицеров по домам. Когда ребята посетовали на это обстоятельство, я вытащил из кобуры отвертку-выколотку и говорю:

— В руках десантника все — оружие.

— А это мысль…— похвалил меня за сообразительность подполковник Вячеслав Боровик.— Молодец, Александр, сориентировался…

Вот с этой отверткой в кармане я и шел в час ночи по своему Сихову — району львовских новостроек. Естественно, никто у меня в квартире свечку не зажигал, никто, к счастью, не громил "москалей", хотя мы готовились к худшему. Я не раз задавался вопросом: что делать, если нападут. Была мысль достать пару гранат. В случае нападения спустить на веревке детей с девятого этажа из окна угловой комнаты, наказав им бежать в поле, а самому подкатить к порогу гранату и рвануть. Вторую держать при себе. Зная трусливый характер местных националистов, надеялся, что первая граната остудит их пыл и вновь они сунутся не скоро. Ну а уж если сунутся, тут, как говорят, судьба…

Гранаты достать было непросто, поэтому я подумывал и о приобретении нескольких осветительных ракет. Надо сказать, это страшное оружие на близкой дистанции. И психологическое воздействие оказывает немалое. Один недостаток — наверняка возникнет пожар. Короче, не было у меня ни гранат, ни ракет, поэтому решил остановиться в крайнем случае на двух молотках. И впрямь, в руках десантника все — оружие.

Срок громить "москалей" националисты назначали и в сентябре. И опять по той же самой схеме: свечи на окна и прочее. Как говорят, ирония судьбы, но в этот день меня вновь назначили в патруль, опять не выдали оружие, отправив в город на маршрут, и опять в час ночи я возвращался на Сихов с отверткой-выколоткой от пистолета в кармане…

Все было: и били, и оскорбляли, и упрекали, и грозили. Только, бывало, скажешь что-то по-русски в переполненном автобусе, тут же отзовется какая-нибудь ехидная тварь: "О, понаехали сюда наш хлеб есть". Если эту фразу сказать по-украински, тем более, с характерным львовским нажимом, прозвучит очень обидно и грубо. А как детей наших изводили, как им грозили сверстники, что "скоро будут резать москалей!.."

Не забуду день, когда мы по приказу вышли к оперному театру защищать памятник Ленину. Офицеров и курсантов было человек триста — четыреста. А против нас — несколько тысяч пьяных юнцов. И не только юнцов… Мы не ожидали такого развития событий. Покойный Вячеслав Черновол — один из лидеров украинского РУХа (слово "рух" переводится на русский язык как "движение") — накануне с усмешечкой сказал с телеэкрана, что-де у "коммуняк" (а с этим понятием отождествляли тогда почти всех русскоязычных) заявлен митинг у памятника Ленину, он это мероприятие запрещать не будет, зато на соседней площади также разрешает провести митинг местных патриотов. Посему "местные патриоты" оказались не на площади "Рынок", а перед оперным театром. Одним словом, нас ждали. А мы, не подозревая об этом, пропустили впереди себя ветеранов и спокойно шли позади них. Старики и старушки были празднично одеты, с орденами и медалями. Каждый из ветеранов в руках нес букетик цветов.

И вот разгоряченная толпа ринулась на нас стеной. Курсанты тоже обозлились и рванулись навстречу "руховцам". В нас полетели камни, банки с краской, в наш адрес посыпались угрозы и ругательства. В передний рядах завязалась потасовка. А задние тем временем напирали… Старики, оказавшись полузадушенными, захрипели, старушки заплакали. Организаторы националистического митинга спохватились, поняв, что если появятся погибшие, то во Львов непременно введут войска, как это было, например, в Баку, и им придется несладко. "Руховцы" начали сдерживать своих, мы, офицеры, стали успокаивать и оттягивать назад курсантов. Обидно еще было то, что на митинге оказались лишь младшие курсы. У старших был полевой выход. И вот этих ребятишек разъяренная толпа могла просто растерзать.

Между двумя лагерями митингующих словно появилась своеобразная "демаркационная" линия. "Руховцы" требовали, чтобы убрали военных, а мы в свою очередь доказывали, что как граждане государства имеем тоже право здесь находиться. Рядом оказалась звуковещательная станция и к ней начали пробиваться желающие высказаться. Естественно, зажатые рамками воинской дисциплины, мы не рвались к микрофону, боясь сказать что-то лишнее, а это потом могли использовать наши враги против нас самих же. Говорили гражданские. И с нашей стороны, и с противоборствующей. И тут я увидел, как жлобы, одетые в черные куртки, пробивали кулаками дорогу пожилому подслеповатому мужичку, названному "политвязьнем" — политическим заключенным. Трещали скулы, мимо моей головы пролетел массивный фотоаппарат, выбитый из рук какого-то местного фотокорреспондента, брызгала из расквашенных носов кровь… Мужичонке все-таки пробили дорогу и дали в руки микрофон.

— Да пусть "москали" заберут с собой Ленина, если он им так нужен,— верещал оратор, а меня внутренне трясло от ненависти, лишь только я услышал его фамилию "Шухевич".

Это был сын одного из главарей 14-й гренадерской дивизии СС "Галичина" Романа Шухевича, который со своим немецким наставником Оберлендером оставил весьма обильный кровавый след на Западной Украине. Кстати, потом во Львове именем Шухевича назвали улицу. Если не ошибаюсь — бывшую "Первомайскую". Между прочим, улицу Мира впоследствии переименовали тоже. В улицу Степана Бандеры. Да, и еще один штрих к портрету узколобого западно-украинского национализма. Улицу Суворова эти "патриоты" собирались переименовать в улицу Вашингтона.

Слушал я речь эсэсовского последыша и думал о том, что мы защищаем не столько памятник Ленина, сколько идею единства Союза, а также права русскоязычных.

Когда шли словесные баталии, с нами не было ни одного представителя политического управления Прикарпатского военного округа. И вдруг в стороне на углу у оперного театра я увидел генерала Панкратова — члена военного совета округа. Он стоял, одетый в какую-то курточку, явно не генеральскую, и мирно беседовал с двумя мужчинами. Вот тут моя ярость и сменилась горькой обидой. Курсантов, думаю, семнадцати— восемнадцатилетних пацанов, бросили одних против такой толпы, а политический вождь войск округа в какой-то полуцивильной куртенке развлекает двух человек — наверное, проводит политбеседу…

Короче, ушли наши ребята часа через два. Ушли достойно — в четком строю и с песней. Хотя то один, то другой курсант, потеряв выдержку от сыпавшихся с тротуаров оскорблений, рвался из строя, пытаясь ответить обидчикам. Но его тут же удерживали товарищи.

Вот такие события и предшествовали началу украинизации воинских частей и учреждений Прикарпатского военного округа, которая пошла полным ходом уже с принятием присяги. Поэтому оставаться или нет во Львове — для меня альтернативы не было. Не хотел я ходить по улицам имени эсэсовцев и националистов. Помните, герою трилогии Алексея Толстого "Хождение по мукам" подполковнику Вадиму Рощину хотелось "выплюнуть кровавый сгусток пули в лицо обманутому мужичью"?.. Примерно такие же чувства по отношению к бандеровцам испытывал в то время и я.

Итак, на предложение членов комиссии остаться в украинской армии я ответил отказом. Надо признаться, говорили они со мной очень уважительно и тактично. Возможно, это произошло еще и потому, что накануне им все накипевшее на душе высказал подполковник Александр Марков. Слово "высказал" вряд ли подходит к описанию той ситуации, которая произошла во время беседы уже изменивших военной присяге представителей украинской армии с русским подполковником. Он устроил членам комиссии такой разбор, что они и краснели, и бледнели и, в общем, не знали, куда деться. Короче, в кабинете разыгралась чуть ли не настоящая "коррида". Поэтому наученные горьким опытом члены комиссии отнеслись ко мне с большой осторожностью: кто знает, чего можно было ожидать от бывшего "афганца", да еще и десантника.

Меня поблагодарили за службу и сказали, что дальнейшую судьбу не принявших присягу пусть решает Министерство обороны России. Естественно, из Москвы никто за нами не приехал, так что пришлось самим отправляться в первопрестольную, используя свои связи и знакомства, искать возможности для перевода.

Мне повезло, вопрос о новом месте службы решился быстро. Предложили Самару. Не буду рассказывать, как непросто было бросать новую трехкомнатную квартиру, куда-то опять ехать, больше года кое-как перебиваться в холостяцком общежитии в окружном учебном центре за городом, где неделями не было ни света, ни воды, а тепла — почти никогда, где в комнатах не было никакого спасения от комаров, которые во все времена года налетали полчищами из затопленных подвалов… Потом — частная квартира с теми же комарами и вечной вонью из подвалов, постоянное безденежье, так как за снимаемый угол приходилось платить половину зарплаты… Честь дороже. Впрочем, это были только "цветочки". "Ягодки" оказались впереди.

Лишь спустя пять лет я случайно узнаю, что моя семья автоматически лишена гражданства, так как прибыла в Россию (вернее — вернулась) после февраля 1992 года. Именно в феврале 1992-го был издан закон, объявивший гражданином РФ человека любой национальности, ранее проживавшего в России. Обо всех подумали. Забыли только о наших семьях — семьях военных.

Самое интересное — я узнал, что моя жена и дети не являются гражданами, лишь пять лет спустя. Дочери, студентке факультета иностранных языков университета, оформлял заграничный паспорт для выезда на практику в Германию. Практически все документы уже были готовы. И тут меня в паспортно-визовой службе огорошили: "А ваша девочка не имеет гражданства".

Такое мне и в кошмарном сне не могло присниться. Я стоял перед женщинами в милицейских погонах, пытался что-то им объяснить и мне все время казалось, что это нелепое недоразумение. В оскорбленном сознании не укладывалось, что я, на тот момент уже двадцать семь лет прослуживший в армии, еще в детстве, в суворовском военном училище, надевший на свои плечи погоны, в числе первых вошедший в Афганистан, бывший десантник, офицер, имеющий боевые награды, выдержавший немало оскорблений на Западной Украине, не прельстившийся на посулы вербовщиков в украинскую армию, отказавшийся нарушить принятую раз и навсегда военную присягу, вдруг попал в такую ситуацию. Мои дети, которые неоднократно слышали во Львове угрозы, что "скоро будут резать "москалей", оказались негражданами своей же родной "Московщины".

— Папа, не унижайся перед ними,— сказала дочка, видя мое подавленное состояние.

— А… ваша девочка очень умная?— съязвила паспортистка.— Так пускай идет и принимает гражданство.

— И сколько же для этого нужно времени?— спросил я.

— От трех месяцев до шести.

Понял я, что дочке Германии не видать. "Иди,— говорю ей,— подожди в коридоре". Когда она вышла, очень тактично и душевно поговорил с женщинами из паспортно-визовой службы. Через пятнадцать минут у дочки в паспорте появился вкладыш, свидетельствующий о том, что она — гражданка Российской Федерации.

Буквально через несколько недель мой сын поступал в суворовское военное училище. Не досмотрели там, что он не является гражданином РФ. Кадровика сбило с толку, что сын родился в Пскове и что его отец-полковник служит в Российских Вооруженных Силах. Благодаря этому мой ребенок и поступил в училище. А могло такого и не произойти. Ведь из-за этого пресловутого закона гражданство несовершеннолетних детей определяется не по отцу, а по матери. К тому же времени моя жена гражданства еще не имела.

Кстати, а почему именно по матери определяется гражданство? Национальность в России испокон веков определялась по отцу. Да и фамилии детям за редчайшим исключением давали по мужской линии. У других народов, согласен, иные традиции. Так, например, у евреев национальность ребенка определяется национальностью матери. Если задуматься, то в этом заключен особый смысл. Представьте себе: отец — еврей, мать — украинка, а ребенок от цыгана… Кто он по национальности?.. Полуукраинец — полуцыган? Во всяком случае не еврей. А вот если мать — еврейка, то ребенок всегда будет хотя бы наполовину, но еврей. Что ни говори — весьма практичная нация. Ни в коем случае не хочу, чтобы меня заподозрили в антисемитизме, а равно и в украинофобии. Просто хочу сказать о том, что уж если у кого-то что-то копировать, то это надо делать с умом, учитывая, так сказать, наш русский "менталитет".

При поступлении сына в Ульяновское гвардейское суворовское военное училище я стал свидетелем такой драматической ситуации. Повторяю, было это в 1997 году. Начальник училища генерал-майор П.Соколов проводил собрание с родителями поступающих ребят. В конце мероприятия к нему подошла седая старушка.

— Женщина, не могу я принять вашего мальчика в училище. Он ведь не является гражданином России. Первая же проверка выявит это и его отчислят, а меня накажут, — убеждал просительницу генерал.

— Да войдите же в мое положение,— слезно умоляла старушка.— Я в Термезе оказалась по комсомольской путевке. Я ведь русская и внук русский. Без родителей воспитываю его…

Мне было очень жалко старушку. Ведь в Узбекистане у ее русского внука куда было меньше возможностей получить образование, чем в России. Не знал я тогда, что мог оказаться точно в такой же ситуации, как и та приезжая соотечественница из Термеза.

Скажите: не парадокс ли? Семья находилась со мной на национальных окраинах по долгу моей офицерской службы, а гражданство детей определили почему-то не по отцу, отказавшемуся изменить присяге и оставшемуся гражданином России, а по матери. Причем саму мать, тоже натерпевшуюся от националистов, лишили этого гражданства.

Гражданство Российской Федерации жена в конце концов приняла. Было это в 2000 году, когда уже сын заканчивал суворовское училище и собирался поступать в военный вуз. Процесс получения гражданства занял больше года. С содроганием вспоминаю то время. Сколько бумаг, сколько документов пришлось оформить!.. Сын учился в другом городе, а тут представляй его заявление с заверенной у нотариуса подписью. Дождался его приезда на каникулы, сходили за этой бумагой, отдали ее в РОВД. Только уехал сын в училище — звонок: справка неправильно оформлена. Опять жду следующих каникул… И так по нескольку раз: то ту переоформи бумагу, то эту… Одним словом, можно написать целую поэму о тех мытарствах. Вот уж поистине: в России не пострадаешь — не оценишь своего счастья.

Казалось бы: зачем ворошить прошлое, вспоминать события, благополучно канувшие в Лету?.. Период "развала и шатаний" закончился, произошло становление государственности и вооруженных сил в странах ближнего зарубежья. Нашли свое место в этой жизни и мы, выброшенные с окраин бывшего "Союза нерушимого" мутными волнами национализма. Я, например, стараюсь на все происшедшее смотреть с позиции философской. Но дети — другое дело. Как-то в Самаре приходит после занятий в университете дочь и говорит: "Папа, ехала в троллейбусе с женщинами-украинками. Они очень громко разговаривали, смеялись. И ты знаешь, когда я услышала их украинскую речь, мне стало плохо…"

Семена зла и ненависти брошены на долгие годы. И как тут не вспомнить слова моего бывшего преподавателя в военной академии: "Мы живем в мире беззакония!.. Да-да, товарищи офицеры, мы живем в мире беззакония…"

Полковник Александр КОЛОТИЛО

[guestbook _new_gstb] На главную 1

2

3 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 14 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

15

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]