Газета Завтра 47 (1199 2016)

Невзороф.LIvе

Александр Проханов

24 ноября 2016 0 главы из нового романа

Глава 16. Александровская слобода

Александр Глебович Невзороф жил теперь в слободе и занимался промыслами. Свои изделия он отвозил на Нижегородскую ярмарку и на выручку жил. Будучи богомольным и христолюбивым, содержал при себе нищенок и юродивых, среди которых особым юродством отличалась монахиня Нектария, в миру Ксения Ларина. Она вещала желудком всяческие пророчества. Невзороф их записывал и выдавал за собственные прорицания.

Среди промыслов особенно усердно он занимался катанием валенок, так его и звали в округе: Невзороф-пимокат. Войлок для валенок добывать было непросто. В дело шли шерсть овец, бездомных собак, кошек, козлов, куриный пух, болотный мох, а также волосы Ольги Бычковой, Ольги Журавлёвой, Наргиз Асадовой, пушок, покрывающий тело Юрия Кобаладзе, локоны девушки Красовского и власы монахини Нектарии, которая, будучи острижена наголо, начинала вещать о последних временах до той поры, пока волосы не отрастали вновь.

Валенки, которые катал Невзороф, были с секретом — они были говорящие. Одни валенки говорили голосом Ольги Бычковой. Из других раздавался голосок Ольги Журавлёвой. Третьи вдруг начинали петь голосом Наргиз Асадовой. А те, что Невзороф выкладывал древнеиндийским узором, маленькими крестиками с загнутыми концами, пророчествовали голосом Ксении Лариной. Валенки пользовались особым спросом в тех деревнях, где нельзя было услышать "Эхо Москвы". Бывало, уработается мужик на ниве, намается баба в уходе за скотом, соберутся вечером, поставят на стол валенок и слушают, как Майя Пешкова ведёт "Литературное казино".

А ещё валенки были с секретом: кто их надевал, тот, как ни старался, не мог их снять. И, намаявшись, шли к Невзорофу, и тот за двойную цену снимал их. Ещё Александр Невзороф промышлял бондарным промыслом, то есть делал бочки. Так и звали его в округе — Глебыч-бондарь. Бочки, которые он делал из морёного дуба, пользовались особым спросом. К примеру, в одну бочку он помещал девушку-Красовского и Александра Пикуленко, забивал днище, конопатил, делая в бочке дырочки для доступа воздуха. Бочку клал на неделю в воду, чтобы она разбухла, потом сушил её на горячем дыму, затем спускал по склону с высокой горы, и она катилась, подскакивая на ухабах. Через год бочку вскрывали, и из неё гурьбой выбегали ребятишки в белых рубашонках, похожие милыми личиками на маму и на папу, которые последними выходили из бочки и важно поглядывали на гурьбу своих детишек.

Ещё были специальные бочки, в которых Невзороф проводил омолаживание. Например, в бочку усаживалась Наталья Ивановна Басовская, туда засыпались маринованные грузди, Наталья Иванова, уложенная груздями так, что оставалась видна одна голова, рассказывала о Ричарде Львиное сердце. В другую бочку садилась Евгения Альбац. Её обкладывали мочёной брусникой, сверху клали смородиновый лист, немного укропа, дольки чеснока для приятного запаха, и Евгения Альбац рассказывала, как построить в Израиле теократическое государство.

Ещё одну бочку наполняли мёдом, сажали в неё Евгения Ясина и доливали ложку дёгтя. Евгений Ясин поначалу роптал, ибо ему нравился дёготь без примеси мёда, потом смирялся и разговаривал с кем-то по мобильному телефону, выкрикивая: "Вы слышите меня, Адам Смит? Нет, нет, это не Кейнс. Это лауреат Нобелевской премии по экономике Евгений Ясин".

Ещё в одну бочку садился Владимир Познер, и туда напускали полным-полно муравьёв. Муравьи ползали по Познеру и думали, что это их матка, потому приносили туда, к Познеру, мёртвых личинок, обглоданную лягушачью лапку, кусочек мухомора, мёртвую стрекозу. Всё бы ничего, если бы к бочке не подходил муравьед и не засовывал в неё свой длинный язык. Владимир Познер очень боялся щекотки и начинал хохотать, чем приводил в раздражение Евгению Альбац, которая называла его левитом.

Кроме того, Александр Невзороф владел ремеслом шорника. Он делал уздечки, гужи, хомуты, ременные вожжи, а также шоры, которые пользовались большим спросом не только у сноровистых кобылиц, но и у таких непосед, как Леся Рябцева и Оксана Чиж. Они путали шоры с шортами и часто щеголяли в одних шорах, вводя в грех окрестных мужиков.

Прочность и добротность изделий Невзороф проверял на Юрии Кобаладзе, которого впрягал в телегу. В телегу для веса усаживались Дондурей, отец и сын Гудковы, Явлинский с остатками партии "Яблоко", вся партия замедленного роста во главе с Титовым и Хакамадой, историки Пивоваров и Зубов, гастарбайтеры, обкладывающие плиткой старую Смоленскую дорогу, наваливалось множество гранитных глыб, в том числе Соловецкий камень. Последней в телегу подсаживалась девушка Красовский. Невзороф натягивал вожжи, покрикивая на Юрия Кобаладзе: "Ну, мёртвая, пошёл, пошёл!". Кобаладзе бился в постромках, ёкал селезёнкой, не мог стронуть телегу с места. Невзороф охаживал его хлыстом, покуда мимо не прошёл активист из общества защиты животных и не сказал ему: "Кончай мучить мерина". Тогда Невзороф сердито обратился к девушке Красовскому: "Ну, ты, грудастая, пошла вон". И впрямь: когда баба сходит с воза, кобыле становится легче. Юрий Кобаладзе поднатужился, страшно ёкнул селезёнкой и стронул с места тяжёлый воз.

Ещё был сорт бочек особенно глубоких и гулких, которые политологи Белковский и Павловский наполняли своими предсказаниями. Бывало опустят головы в бочки и гудят, гудят, насыщая бочки предсказаниями о скором конце России. Такую заполненную предсказаниями бочку накрепко закрывали и отправляли в Администрацию президента. Там сотрудники подсаживались к бочке, прижимали к ней уши и слушали, как внутри что-то гудит и булькает. Множество подобных бочек, наполненных слухами и предсказаниями Белковского и Павловского, шли на экспорт, и их охотно приобретала компания "Боинг".

И ещё один промысел приносил Невзорофу немалый доход, недаром в окрестностях называли его "Санька-лудильщик". Ибо он занимался лудильным делом. Ему несли прохудившиеся вёдра, кастрюли, корыта, жбаны, тазы, а также ведущих "Эха Москвы", чьи лужёные глотки местами поизносились и требовали обновления. Кроме того, у некоторых сотрудников "Эха" обнаружились дырочки, и их следовало запаять, чтобы не капало. Невзороф аккуратно запаивал отверстия в Марине Королёвой, в киноведе Дондурее, в религиозном фанатике Всеволоде Чаплине. Чтобы проверить качество работы, он заливал в них воду, подвешивал и смотрел: не капает ли из них? Потом принимался лудить глотки лучшим певцам шоу-бизнеса, причём не жалел для них материала. Он заливал расплавленным оловом глотки Филиппа Киркорова, Александра Буйнова, Лолиты, Земфиры, Ваенги. Если не было под рукой олова, он заливал им глотки горячим варом, кипящей смолой, бетонировал лучшими марками бетона. Накладывал на них особые, изобретённые для них намордники, сделанные из сверхпрочного титана, надевал на них целлофановые мешки, напяливал шлемы водолазных костюмов и в таком виде выпускал на эстраду. Слушатели были благодарны Невзорофу и просили проделать то же самое с Алибасовым, с группой "На-на", со Стасом Михайловым. Когда Невзороф забетонировал глотку Шнура, натянул на него титановый намордник и поместил в скафандр космонавта, Шнур пропел такое, что всё это вылетело из него вон и причинило слушателям многие увечья.

Ещё Невзороф разводил пчёл и умело пользовался дымокуром. Бывало, разведёт дымокур и прежде, чем идти с ним к ульям, испробует его на Майе Пешковой: подкрадётся сзади, пыхнёт дымом ей под юбку и смотрит, как из Майи Пешковой долгие часы исходит дым, и кажется, что это изба, которая топится по-чёрному. Пчёлы у Невзорофа были особенные, очень ценились меды такими гурманами, как Матвей Ганапольский, Виктор Шендерович, Сергей Пархоменко и Юлия Латынина. Юлия Латынина была большой притворщицей. Бывало, съест ложечку мёда и говорит: "Вкушая, вкусих мало мёду и се аз умираю". И Ганапольский с Шендеровичем кидаются ей на помощь, начинают откачивать, делать искусственное дыхание, бить под рёбра, щипать, тушить об неё сигареты, пока Юлия Латынина не откроет глаза и томно не произнесёт: "Ох, как долго я спала". Дело в том, что мёд, который они покупали у Невзорофа, был особый. Пчёлы собирали этот мёд на искусственных кладбищенских цветах. Они летали по московским кладбищам, садились на венки, брали взяток и сносили в ульи. Мёд, который выкачивал Невзороф из этих ульев, был сортовой: мёд ваганьковский, мёд новодевичий, мёд котляковский, мёд троекуровский. А в маленькой баночке для особо уважаемых клиентов, таких, как вице-премьеры Дворкович или Шувалов, хранился мёд, добытый пчёлами-дальнобойщицами на Арлингтонском кладбище.

Раз в год Александр Глебович со своим товаром отправлялся на ярмарку. Торговля шла успешно, и Невзороф получал большой барыш. На вырученные деньги он обычно покупал то, что необходимо в его крестьянском хозяйстве: несколько штук сукна, две-три головы сахара, брал в лавке колониальных товаров индийский чай, покупал швейцарские часы с кукушкой. А тут вдруг увидел в лавке ружьё. Он никогда не стрелял из ружья и решил приобрести его. Спросил у продавца, как им пользоваться. Тот научил его засыпать порох, класть пыж, насыпать дробь. Невзороф прихватил с собой купленные вещи, сел на подводу и, покрикивая на запряжённого Виталия Дымарского "ну, мёртвая!", поехал прочь из города.

Оглядевшись, увидел, что далеко в полях торчит колокольня. А он, надо сказать, никогда не любил церкви. И решил сбить эту колокольню. Достал ружьё, засыпал в ствол пороху, подумал, что мало, ещё насыпал. А потом ещё и ещё. Все стволы забил порохом. Положил сверху пыж, насыпал дроби, прицелился в колокольню и нажал на курок. Раздался страшный взрыв, ружьё разнесло вдребезги. Невзорофу выбило глаз, сломало скулу, оторвало руку, вышибло часть мозга. Оглушённый, он упал на дорогу и долго лежал. Когда же пришёл в себя, оклемался, встал, ощупал свои раны, то произнёс: "Ну и ну. Если ружьё тут такое натворило, то что же оно наделало с церковью". Вздохнул и отправился в Александровскую слободу.