Газета Завтра 482 (7 2003)

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Евгений Нефедов

18 февраля 2003 0

8(483)

Date: 18-02-2003

Author: Евгений Нефедов

ПРЕОДОЛЕНИЕ (Насима Столярова, ее книга, борьба и судьба)

"НЕСЛОМЛЕННЫЕ" — так называется наша новая рубрика, под которой газета расскажет о людях, сумевших выстоять в нынешнем лихолетье и одолеть самые трудные жизненные испытания. Присущие им стоицизм, сила духа и нравственное величие — именно то, что так нужно сейчас нам всем для победы над злом во имя спасения и возрождения Родины.

Пишущих книги сегодня едва ли не больше, чем тех, кто книги читает. Издаются писатели и публицисты, политики и военные, ученые и дипломаты, спортсмены и бизнесмены, артисты и просто все те, у кого есть желание что-то поведать миру. Правда, одно лишь желание, пусть и реализованное — это еще далеко не гарантия достижения цели. Книга должна быть востребованной читателем — только тогда в затее есть смысл и польза. Особенно трудно теперь увлечь людей публицистикой, ибо о том, что творится в России, почему это стало возможным и как нам жить дальше, сказано, кажется, уже все. Так полагают многие, та же картина, увы, рисовалась и мне, вроде бы искушенному в этой теме читателю. С недавней поры отношусь избирательно даже к печатным трудам собратьев по оппозиции: пишем, пожалуй, все верно, но как же похожи один на другого! Казалось бы, есть обличительный пафос, цифры, фактура, выводы — только все меньше страсти в авторском голосе, нет уже прежней боли, протеста, негодования — чувств, способных зажечь, убедить, повести за собой на святое дело. Вот и скользишь по тексту без интереса, а то и совсем откладываешь его, прочтя лишь десяток-другой страниц. Да, мы устали за годы борьбы, но если признали это и успокоились — зачем и кому нужны тогда наши книжки?

И вдруг... Впрочем, совсем не "вдруг", а просто не очень давно один из коллег, в ответ на такие вот сетования, спросил, не попадались ли мне "Уроки нашей жизни" Насимы Столяровой? Имя как будто было знакомо, но работу такую я точно пока не читал. Через день эта книга в обложке черно-багровых тонов была у меня в руках, через два-три дня я ее прочел, а через неделю встретился с автором и сказал, что хочу написать о ней для газеты. Не о книге — о самой Столяровой. Точнее, о них обеих. Так возник этот очерк, где книга представлена через историю ее написания, а Насима Калимовна — через историю ее жизни. Собственно, и сама эта книга — тоже часть ее жизни, и очень существенная, поскольку посвящена памяти сына. О сыне в книге речь не идет, вся она о политике, но посредине титульного листа начертано, словно высечено на камне, признание автора:

"Я строила свою жизнь из любви к сыну. Похоронив сына, я похоронила мир. И только любовь к сыну, память о нем и ответственность перед его любовью заставляют меня жить, и жить достойно."

* * *

Она живет на краю Москвы, где птицы пока еще звонко свистят по утрам, а солнце встает не среди домов, а из-за дальнего леса на горизонте. На работу ей — в самый центр, подниматься надо чуть свет, но такие ранние пробуждения ей привычны давным-давно, еще с детских лет в Казахстане. Отец уходил на завод, трудился для всей их большой семьи, у матери на руках было пятеро, и дети росли ей помощниками по дому. Младший родился, правда, уже в Татарии, куда возвратились родители, заскучав по родной земле, а Насима там пошла в первый класс. Говорили в семье их и по-татарски, и так же легко по-русски, деревня тоже имела татарское имя, но жили в ней больше русские — еще со времен Ивана Грозного. Так что и русские, и татары, и степняки-казахи — все для нее родные, все до сих пор — советские.

Училась в школе с охотой, особенно увлекали история, литература и математика — спасибо преподавателям, которых помнит и по сей день. Получив аттестат, собралась в Ульяновск, в педагогический, но не хватило лишь балла, чтоб стать студенткой. Неудачу преодолела спокойно, работала в школе и продолжала готовиться, так что спустя один год была принята на юрфак в университет, но это уже в Казани. Радость была заслуженной, гордость — законной: в эти же двери входили когда-то Магницкий и Лобачевский, Толстой и трое Ульяновых... Учеба — на то и юность — промчалась быстро, распределили ее в Марийскую АССР, помощником прокурора. Там же и замуж вышла, стала мамой Андрея. Все — как у всех, если не принимать в расчет ворчанье отца, что избрала в мужья не татарина... Было обидно, но одолела и это: когда старик остался один, перевезла его жить к себе, старалась как дочка и как жена — и мужики сошлись душа в душу. Тогда поняла: чтобы с чем-то справиться в жизни, надо поверить, что это возможно.

Но если бы только мелочи быта пришлось преодолевать! На работе ее уже прочили в прокуроры, однако сперва должна была стать партийной, а с этим как раз-то и были свои проблемы. Нет, не на службе и не в райкоме — в ее, Насимы, душе. Еще ребенком, слыша, как сам Хрущев чернил и порочил Сталина, горько переживала эту несправедливость. "Я тогда думала: это же так нечестно и подло! Все лучшее из большого сталинского наследия так велико и значительно, что этим с лихвой покрываются все его прегрешения, — но нас о нем заставляли думать только плохое. Причем, поносили совсем не простые люди — допустим, мои родители или учителя — а те, кто повыше, сами же члены партии, еще вчера его возносившие, и это особенно поражало. Так что, входя во взрослую жизнь, когда у руля давно стоял Брежнев, я все равно очень зорко смотрела на этих людей, тем более руководящих. И часто, увы, замечала в них признаки перерождения, грозящего — страшно сказать — деградацией там, где тогда еще в самом деле народ видел честь и совесть эпохи..."

Конечно, она понимала, что беспартийных прокуроров не бывает, но, видимо, карьеризмом не отличалась, как каждый, кто больше привязан к семье, чем к любому креслу. Тем более, ради здоровья сына пришлось опять вернуться в Татарию, снова осесть в селе, и вопрос о ее партийности как-то уже лет несколько не всплывал. А тут еще грянула эта лукавая "перестройка", понес свою околесицу Горбачев, и ему, пустозвону, опять присягнули на верность такие, кто ждал от его деяний блага не для народа, а для самих себя. Она же, послушав разок-другой про "новое мЫшление", подумала: этот наделает бед похуже хрущевских...

* * *

Важно сказать, что как раз к тому времени, поработав и следователем, и юрисконсультом, она вдруг круто сменила профессию и оказалась в районной газете "Йолдыз" — "Звезда". Может быть, это те самые школьные увлечения враз и историей, и литературой как-то объединились в желании делать то дело, в основе которого и наблюдение жизни, и точность слова... Была и корректором, и переводчиком, и замредактора по дубляжу, сама писала статьи, следила за ходом баталий в центральной прессе. Послала даже письмо поддержки Нине Андреевой, разделяя позиции ее знаменитой статьи, поскольку нашла там немало суждений, очень тогда ей понятных и близких. Они переписывались, потом даже дважды встречались в Москве, на тех полемичных, разноголосых собраньях и съездах, где страсти кипели горячие и тревожные, так как все сущее рушилось на глазах. В газетах и с телеэкрана открыто шло шельмование строя, идеологии, тех коммунистов и патриотов, которые были такими не на словах, а встали, подобно фронтовикам, в ряды защитников Родины.

Вот это, почувствовала она, и были ее товарищи! И когда после августа девяносто первого перетрусившие предатели жгли и топтали свои партбилеты, ринувшись угождать "демократам", осатаневшим от беспредела, она уже четко видела, где и с кем навсегда ее место. Безусловно, с несчастной страной и народом, с уже запрещенной партией. В середине декабря, еще будучи беспартийной, участвовала в учредительной конференции по воссозданию компартии Татарстана. А еще через неделю — в роковые, последние дни жизни СССР — Насима Столярова стала коммунистом.

Это был шаг не сиюминутный, а взвешенный, выстраданный за долгие годы. Это был поступок. Тот самый момент в судьбе — и ее, и ей подобных людей — когда в ряды партии шли не с мыслью: а что же она мне даст? — но с твердым решением дать ей самой свои силы, свою поддержку. Партия очищалась от потребителей, от разложивших ее верхи паразитов, которых она, Насима, еще смолоду разглядела и так ненавидела, так ощущала в них знак беды. Беда и случилась, и вот теперь ее было нужно одолевать.

"Я понимала: как ни суди, а коммунисты — единственные, кто остается сейчас на позициях целостности государства и защиты всех интересов его народов. Их продолжали за это третировать, обвинять во всем, что было и чего не было, могли безнаказанно оболгать и поиздеваться на поле информвойны. Им было всех труднее, им требовалась поддержка."

Поддержку и помощь она несла и несет до сих пор с полнейшей отдачей. Хронику всех ее дел за минувшие годы в очерке не охватить — разве что можно назвать главнейшие. В огне девяносто третьего выпускала для земляков газету "Слово коммуниста", встречалась с ними в поездках по Татарстану, часто бывала в Москве, общалась с единомышленниками, вникала в работу патриотической оппозиции, вместе с нею росла, училась, боролась. А дома растила сына, взяла под опеку племянницу, дала приют одному из братьев — всем ведь тогда стало трудно жить. И продолжала делать газету, даже порою и не одну...

В девяносто пятом, по списку КПРФ, Столярова пришла в Госдуму. Депутатские дела потребовали не меньшей энергии, но она у нее всегда находилась, это уже давно стало жизненной нормой. Работала в Комитете по делам СНГ, возглавляла подкомитет по связям с Украиной. Снова поездки, встречи, работа с избирателями, море вопросов, участие сразу в двух внефракционных группах — "Союз" и "Границы России", в Комиссии Межпарламентской Ассамблеи по внешней политике.

Работалось интересно, многие начатые дела требовали развития, продолжения, она пошла на новые выборы, уже по одномандатному округу, но тут вдруг случилось такое горе — не стало сына, и вся кампания скомкалась, отошла на десятый план... Да и особой борьбы с конкурентом не получалось: Олег Морозов, поддерживаемый руководством Татарстана, в ответ на ее предложение вместе пойти к избирателям — пусть сравнят и сами решат, кто им сейчас важнее, коммунисты или "реформаторы", — откровенно ответил: "Я же себе не враг..."

Сейчас Насима Калимовна руководит аппаратом думской Комиссии по избирательному законодательству. Эта структура изучает практику применения такого законодательства при подготовке и проведении выборов и референдумов, вносит дополнения и изменения с целью его совершенствования. Вопросы, как можно судить уже по названию, рассматриваются острейшие. В минувшем году, например, Комиссия работала над новыми федеральными законами “Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан РФ”, о выборах депутатов Госдумы России, ее президента. Сейчас готовятся дополнения и изменения в Уголовный кодекс и кодекс об административных правонарушениях, усиливающие ответственность за нарушения избирательного законодательства. У главы аппарата Комиссии работы всегда с избытком, но у нее в эти годы нашлось где-то время даже на книгу. "Это что, — спросили у Столяровой, увидя сигнал издания, — вхождение в новую избирательную кампанию?" Она улыбнулась: "Это моя работа."

Работа не только в рамках регламента, но также еще и по зову сердца и совести — это и есть теперь ее жизнь.

* * *

По совести, честно, порядочно — это всегда непросто, но все же и не в новинку для тех, кто вступал в жизнь тогда, когда совесть, честь и порядочность существовали не виртуально и не могли быть предметом торга или насмешки. Послевоенное поколение — Насима и ее ровесники — росло в атмосфере труда и нужды, но также — добра и братства, вошедших в души людей вослед пресветлой Победе. Неясно, откуда потом вдруг повылезли горлохваты-"шестидесятники", будущие крушители государства, но она к ним ни духом, ни возрастом, слава Богу, не относилась. У нее всегда были другие герои, свое измерение долга, свое понимание счастья. Смолоду было немало верных друзей, а дальше — любимый муж и любимый сын, ее ненаглядный мальчик. Он часто в детстве болел, и в первые свои годы шел на руки лишь к ней одной, больше ни к кому, как будто мог понимать, что здоровье и силу — так же, как саму жизнь, — даст ему только мама. В семье были радости и печали, будни и праздники, мечты и реальность — так жили все вокруг, так жила вся страна, еще ничего не знавшая о своем страшном грядущем горе. Большое и несусветное, оно ударило по всем нам, народ остался без Родины, мы ее просто вмиг потеряли. Но Насима за те жуткие годы потеряла вообще все. И всех.

Сперва, еще раньше, не стало матери. За нею ушел отец. Еще через несколько лет внезапно скончался муж. А в девяносто девятом, вполне уже взрослым парнем, покинул ее вдруг тот, кто один оставался смыслом и сутью всей ее жизни... Он был в Ленинграде с другом, неожиданно стало плохо, "скорая" — не успела.

А где-то в Москве в ту минуту схватилась рукой за кольнувшее сердце хрупкая женщина — с этого времени круглая сирота...

* * *

Разум не мог воспринять случившееся как явь. "Господи! — вопрошала она, потрясенная этой чудовищной, невероятной несправедливостью. — Господи, а меня-то, меня саму — зачем ты оставил жить?.." Небо безмолвствовало, душа ее тоже сомкнулась, окаменела, в ней вызревало страшное, роковое решение, единственный, как она ощущала, выход — во мрак и небытие... Подруга юности, Нина Жукова, знавшая, что Андрей еще маленьким был крещен бабушкой, разубеждала, как только могла, просила и заклинала, пока не нашла самый веский и мудрый довод. "Конечно, никто не видел, что т а м есть жизнь, — сказала она безутешной и отрешенной от вся и всех Насиме, — однако никто и не доказал, что такого нет. А значит, ты сможешь когда-то с ним встретиться, но жить обязана столько, сколько тебе отпущено, не подводить черту своевольно, иначе теряешь право на эту встречу." Послушалась, повидалась затем со священнослужителями, которых узнала когда-то по ходу своих депутатских дел. Отец Георгий, священник Черноморского флота и протоиерей Свято-Никольского храма в Севастополе, а также наместник Псковско-Печерского монастыря отец Тихон утешили, отогрели душевным словом и подтвердили: самоубийство — великий грех, во веки веков не встретишься с сыном...

Оставалось жить несмотря ни на что. Спасибо, возле нее оказались вовремя те, кто помог устоять, выстоять, вновь обрести себя. Не то чтобы просто помогли — в полном смысле слова заставили ее жить. Это та же Нина Жукова, а еще — Валерия Никонова, Фарит Фарисов и немало других хороших людей. Особенно благодарна она Александру Ивановичу Салию, секретарю республиканского отделения КПРФ, председателю Комиссии Госдумы по избирательному законодательству. Это с ним вместе они восстанавливали компартию в Татарстане, вместе активно работали в КПРФ и в СКП-КПСС. Именно Александр Иванович предложил ей работать руководителем аппарата возглавляемой им Комиссии в те беспросветные для Столяровой дни... Была она, что называется, полуживая, и скорее, казалось ей, не помощницей, а обузой могла считаться. Но он говорил: “Надо!” на все ее “Не могу...” Смогла, втянулась, опять начала работать, делать дела и старалась быть больше среди людей. А еще — общаться с детьми и молодежью, отдать им свои нерастраченные тепло и заботу. А те к ней и сами тянутся. Вокруг Насимы Калимовны — комсомол Татарстана, студенты, молодые специалисты, особенно педагоги, как и сама она в юности. Ребята — наши, не поколение "пепси", а убежденный, толковый, добрый народ. В новогодние и другие праздники спешит она с ними по детским домам и школам, привозит подарки и сладости, несет детворе материнскую ласку — и вместе со всеми оттаивает сама. "Я просто стремлюсь для них делать все, что я делала бы для сына." А сын глядит с фотокарточек и в их доме, и у нее на работе, машет рукой, улыбается — значит, она поступает правильно. На нескольких снимках они вдвоем: в Ялте, на Волге, у Есенина в Константинове... На одном таком фото, цветном, веселом, плечистый сынок держит легкую, как девчонка, мать на руках. Держит надежно, уверенно, как вообще поддерживал в дружной их жизни, как поддерживает и сейчас, живя в ее мыслях и снах, в безмолвных их диалогах. "Ну как ты там, мама? — Тяжко, сынок. Не знаю, зачем живу. — Да что ты, родная! Ты столько вынесла, испытала, столько умеешь и знаешь — выходит, многим можешь помочь."

Многим — в ее понимании — это всем: малым и старым, близким и дальним, знакомым и нет, всему измученному народу и всей стране. Как ей, поруганной ныне Отчизне, можно помочь сегодня? Какие им вместе извлечь уроки из новой и старой истории?..

* * *

"Уроки нашей жизни" — так назвала она книгу, которую и посвятила памяти сына. Работа была нелегкой, потребовала огромного напряжения, массы материалов. Осмысливала и то, что дал депутатский опыт, и многое из обретенного раньше, и все, что приходится видеть вокруг сейчас. Свой путь к этой зрелой, глубокой исповеди Насима Столярова ясно и четко смогла обозначить уже в своем авторском обращении к читателю:

"Сознание своей неотъемлемости от судьбы нашей многострадальной Родины, уважение ее трагической и героической истории, глубокая благодарность труду и борьбе многих поколений наших людей, создавших мощную державу, настоящую новую цивилизацию... — все это вместе подвигнуло взяться за перо и поделиться сокровенным о нашей непростой жизни."

И дальше — действительно, сокровенное, то, что волнует, болит, не дает покоя. Развал великой Державы, лица ее врагов и образы спасителей — мнимых и настоящих. Разрушительные "реформы" и наша борьба против их сторонников. Насущные темы войны, преступности, геноцида. Пристрастные, со знанием сути предмета, раздумья над судьбами СНГ, Крыма, Союза России и Беларуси. Политическая борьба, лидеры, выборы. И все — глазами участника и очевидца событий, все — применительно к опыту и законам истории, с привлечением в единомышленники Пушкина и Достоевского, Маркса и Ленина, Ивана Ильина и Макиавелли. Что же до современников, то многих из тех, кто ей близок по взглядам и по делам, читатель увидит здесь же, на фотографиях разных лет. Рядом со Столяровой снялись Лукашенко, Зюганов, Варенников, Илюхин, Салий, Макашов, Бабурин... Есть тут, конечно, и Селезнев ("Что-то с ним обсуждаем в перерыве заседания..."), и Шаймиев ("У нас нормальные отношения, но человек этот очень непрост, я же знаю своих земляков..."), и даже Путин ("Отдала тогда кое-какие материалы по Татарстану, он обещал разобраться, но результата не было..."), и еще немало других. Заметно, что с нею — красивой, стройной, приветливой — иной раз просто любят засняться вместе, а уж фотографы тут и подавно рады стараться.

Да что вниманье фотографов — возникали симпатии и посерьезнее. Говрят, в поездке в Саудовскую Аравию в очаровательную посланницу далекой России безоглядно влюбился один аравийский шейх. Весьма знатный, высокопоставленный. Не отходил ни на шаг, предлагал руку и сердце... “Было такое, Насима Калимовна? — уточняю на всякий случай. — Поди, и караван верблюдов сулил в подарок?” Она улыбается: “Какие еще верблюды?.. Нефтяные скважины! Но все-таки отказалась. На Родине хочу жить. Работать. Иметь друзей. Беды и радости со своим народом делить”. Так ему и ответила. Да ведь и книгу свою тогда уже замышляла.

"Уроки" — первая книга Насимы Калимовны, но, признается она, на подходе уже и вторая. Тематика там не столь широка, хотя не менее актуальна: теперь это книга о молодежи. Той, которую Столярова видит и слышит, внимательно изучает и очень хочет понять. Похоже, что это издание тоже найдет общественный спрос, поскольку тема и впрямь важнейшая, и молодежь для автора — не объект досужего наблюдения, а живые люди, будущее страны, с которым она работает много и увлеченно.

Поразительная разносторонность, широчайшее поле познаний и круг интересов! Наверное, как беда не приходит одна, так и сопротивление всем этим бедам идет у сильных людей по нескольким направлениям сразу. Борьба так борьба, и отдать ей себя надо полностью, не оставляя зазора в делах и пауз во времени, иначе с тоской и унынием не совладать никогда. Столярова уходит в работу — раз, в заботы партийные — два, в проблемы детей, молодежи — три, фронтовиков-ветеранов — четыре, неужели мало? Простому смертному — невпроворот, но она нагружает себя и дальше. Плюс ко всему, что уже перечислено, да и то не вполне, в орбите ее бесконечных дел — восстановление культурных контактов народов России и всех ее соседей. Это органицация массы акций, развитие творческих связей, собирание мастеров искусств, возрождение незаслуженно "сброшенных с корабля современности" великих советских традиций в огромной, важнейшей области жизни. Речь, разумеется, не о маскульте, не о пресловутой "попсе", чьи бесконечно плодящиеся и резвые "звезды" прорвутся всюду и сами, а об искусстве серьезном — народном, классическом — настоящем. С помощью ей одной известных усилий, затраченных на подбор коллективов, поиски средств, обеспечение транспортом, размещение, аредну залов, рекламу, организацию публики — столичные исполнители едут в ее родной Татарстан, по городам Украины и Беларуси, их ждут в Крыму и в Сибири, снова в Москве. На ее необъятном рабочем столе лежат кипы заявок, смет, телеграмм, договоров, накаляются телефоны и факсы — и так до позднего вечера, ибо это уже работа общественная, и домой, в Митино, она уезжает только заночевать. Да и то ненадолго: в раннюю рань, до восьми, пока на Волоколамке и Ленинградке нет пробок, ее машина уже привычно летит к Охотному ряду. И снова — работа, в которой частенько ни перерывов, ни выходных...

* * *

Но появился зато у нее в этом деле еще один верный помощник, специалист да и попросту преданный человек. Это известный, талантливый пианист, хотя начинал он когда-то как рок-музыкант и был не менее популярен под сценическим именем Сеня Сон. И если уж речь тут зашла о нем, грешно не поведать историю давнего их знакомства — настолько она удивительна, если не фантастична. Когда мне Семен ее рассказал, мы с Насимой Калимовной еще друг друга не знали, и я уже позже услышал о том же случае от нее самой. Собранные воедино, их "версии" выглядят примерно так.

...Севастополь, крымское лето, уже довольно далекие годы. Обычный пляж, обычный мальчишка, резвящийся в черноморских волнах неподалеку от берега. Плавает он пока что не мастерски, но как удержаться от демонстрации удальства, если вон там, на пригорке, сидит какая-то девушка и смотрит в сторону моря. Возможно, она и постарше, возможно, и загляделась вовсе куда-то вдаль — он все равно рад лету и солнцу, ветру и брызгам, легкости и свободе! Ныряет, чтоб "достать дно", вразмашку плывет против волн, увлекается все сильнее — и внезапно чувствует, как вода накрывает его с головой, забивает дыхалку, заставляет на миг испугаться, а дальше... А дальше он помнит себя лежащим на берегу, видит толпу вокруг, чувствует, как ему помогают и отдышаться, и даже встать на ноги. Потом ему говорят, что тащила его из воды какая-то девушка, сидевшая вон на том бугорке, что здесь вот она со всеми стояла, но только-только ушла, а когда у нее перед этим спросили, как звать, ответила вроде бы: Насима.

Имя для слуха довольно редкое, и незадачливый Ихтиандр его навсегда запомнил. Да и как не запомнить! Тут уж сколько живешь — столько и вспоминай с благодарностью. Но ни тогда, в Севастополе, переполненном отдыхающими, ни потом, где бы ни был, когда повзрослел, учился, работал, увлекся музыкой, обзавелся семейством — не мог, понятно, даже мечтать, что увидит свою спасительницу: страна велика, а знает он только имя.

А Насима — через годы и годы — возьми да и стань депутатом Госдумы, а после — автором книги, известным публике человеком. Но точно ли это она и есть? Прямо кино какое-то! До книги Семен еще не решался ей позвонить, но тут рассмотрел фотоснимки и понял, что, кажется, не ошибся. Узнал телефон, позвонил, представился, рассказал о том давнем случае. Может, какие детали и подзабыл от волнения — да Насима Калимовна тут же ему их напомнила. Вскоре, конечно, встретились.

Он говорил мне об этом, как о каком-то чуде, и разве я мог ему возразить? Согласна и Столярова: надо же, через столько лет отыскались! А на мои уверения в том, что она ведь и впрямь человек необыкновенный, нацеленный, вопреки всем страданиям, на добро, на спасенье других, реагирует грустной улыбкой: да ладно, мол, все бы вам, журналистам, подвиги да героев искать. Так знайте — смеется уже от души — что я и сама тогда плавать только училась... И помолчав, добавляет совсем серьезно: "Поразительно тут другое: Семен в своей жизни тоже потерял сына... Несколько лет приходил в себя. Сейчас весь в работе, у меня к нему множество поручений. Это же помогает, я знаю..."

* * *

И опять я на миг ловлю в ее облике неизбывное материнское горе, которое всегда болит в сердце, одновременно и не давая, и заставляя жить. Нечто похожее вижу я при нечастых встречах и в лице мамы Евгения Родионова, русского воина-мученика, которого обезглавили изверги-ваххабиты, а его безутешная мать посвятила теперь свою жизнь заботам о сверстниках и соратниках сына — живых и погибших... А еще никогда не забуду такие же скорбь и спокойствие в ясных, навечно выплаканных глазах Елены Николаевны Кошевой, седой и прекрасной мамы Олега, познавшей и гибель юного сына, и добрую память о нем, и злую молву хулителей... А сколько еще таких матерей, от безвестной старушки у потускневшего фото — до великой и вечной Родины-матери на земле и святой Божьей матери над землей... Теряют детей — но все же в это не верят. Горюют по ним — но помнят светло и вечно. Сами страдают — но всю свою жизнь спасают других.

* * *

...Илья Глазунов в одной из бесед сказал Насиме Столяровой: "Вы знаете, когда я решусь написать Свободу, для ее лика я попрошу позировать Вас."

Выбор мастера всегда точен. Свобода, быть может, и есть наивысшая правда преодоления.