Газета Завтра 583 (4 2005)

СОЗИДАЮЩИЕ

СОЗИДАЮЩИЕ

Савва Ямщиков

Савва Ямщиков

СОЗИДАЮЩИЕ

Сызмальства, как и всЯкий русский, я был очарован Пушкиным. И не только его творчеством, но и фантастической жизнью, которую ему Бог определил. В этой жизни был момент, который я считаю даром свыше, отпущенным Пушкину и его друзьям — лицейский период, лицейское братство, которое проявлялось не только в "октябрьских годовщинах", пирушках с пуншем, с воспоминаниями о прошедших событиях, о красивых девушках, о войнах. Они пронесли это братство через всю жизнь, и не только они — и их дети, внуки…

Жизнь распорядилась, что у меня братство, похожее на лицейское, тоже в жизни состоялось. Я его называю "псковским братством". Конечно, я в него вступил не мальчиком дошкольного возраста, как лицеята, а люди, в нём состоявшие, были и старше меня, и ровесники, и помоложе меня. У братства псковского, как и у лицеистов, были свои законы. Законы, строившиеся на отношении к жизни, на высоких духовных человеческих принципах, на очень строгих требованиях к людям, которые в братство попадали. Это не значит, что тебя испытывали, или же над тобой издевались. Хотя подтрунивать могли. Когда мы собирались в звоннице или в просторной квартире у художника-реставратора Всеволода Петровича Смирнова, и появлялся кто-то новый, его могли испытать: лишить чарки или тарелки чечевичного супа, но всё это было в юмор.

Самое главное, за что я благодарен, что попал в "псковское братство" — меня научили по-настоящему относиться к жизни, выбирать людей. Я человек всеобъемлющий, и если бы не было Пскова, я бы, наверное, утонул в море знакомств, в вихре московских бомондных встреч, ресторанных посиделок, хождений по разным домам. Я увлекался этим, не скрываю. Мы были молодыми, любили женщин, но всерьёз я жил во Пскове, — город с удивительной аурой очага рождения русского государства — я говорю не для красного словца, потому что Изборск и Псков — это места, "откуда пошла есть земля русская". Здесь я общался с псковичами, такими, как архимандрит Алипий, Семён Гейченко, Всеволод Смирнов, Борис Скобельцын, Михаил Семёнов, Лев Скрябин, Валентин Курбатов, несть им числа… Я всю Россию прошёл. Много у меня есть знакомых, друзей и в Вологде, и в Новгороде, и в Карелии, которую очень люблю. Но так получилось, что братство образовалось во Пскове благодаря именно этим людям.

Во Пскове я впервые познакомился с Сашей Прохановым, который попал туда пораньше меня на годик-другой… Я увидел человека моего возраста, красивого, с дореволюционной офицерской выправкой. Мы с ним внешне соперничали — я тогда тоже смотрелся неплохо. Правда, я был русым парнем, а Саша — брюнетом. Я завидовал тому, какие прекрасные дамы его сопровождали, а может, и он завидовал мне в этом смысле… Сначала от Бориса Скобельцына, потом от Всеволода Смирнова, потом от Лёвы Катаева, москвича — архитектора, человека из псковского братства, я услышал самые тёплые отзывы о Саше. Они мне дали прочесть его первые статьи, рассказали о том, что он знает и любит землю псковскую… В этом я убедился, читая его первые страницы о Псковщине, а уж когда я с восторгом насладился опубликованным в газете "Завтра" панегириком "Псков земной и небесный", я понял, что действительно мы или московские псковичи, или псковские москвичи.

Основа моих отношений с Сашей Прохановым — во Пскове, а связующего крепче, чем земля псковская, я не знаю. Любая встреча за столом — застольем и кончается. Какими-то прожектами, болтовнёй, иногда — хорошими мыслями, а всё то, что задумано во Пскове, сделано вместе или поодиночке, во имя одного — любви к земле, которая нас родила. И когда эта земля начала на наших глазах корчиться, уродоваться, причём уродоваться быстро, ещё тогда, когда заболтали о "перестройке", во мне сразу "заговорил" протест, несмотря на то, что я тогда получил какие-то привилегии. Меня раньше душили министры, кстати сказать, министры российские — Мелентьев, Качемасов — и вдруг неожиданно для них выбирают в Президиум Советского фонда культуры, где было всего 12 человек, среди них Нестеренко, Горбачёва, владыка Питирим — и я, человек без особых регалий… Но я чувствовал, что продолжается что-то страшное, что готовилось, как я теперь понимаю, с конца 18 века, с Французской революции — делается то, что нашу Россию сотрясёт. Я не верил ни одному слову Горбачёва, несмотря на то, что с женой его работал, и по сей день благодарен ей за создание этого фонда, где мы успели за пять лет до всеобщего предательства многое сделать. С Георгом Васильевичем Мясниковым, на котором фонд держался, человеком порядочным, не укравшим ни копейки и не давшим украсть другим, часто смотрели телепоказы болтливых Верховных Советов и межрегиональных заседаний, и он говорил: "Савва, это конец!" Он был мудрый человек, опытный, человек, создавший в Пензенской области подлинный очаг культуры в советские времена, открыв там массу музеев… "Савва, я чувствую, что это конец!" Кстати, и физический его конец быстро наступил. Он, как многие люди, как Владимир Максимов, как мой друг Сергей Купреев — на волне "перестройки" ушли из жизни. Я думаю, что рак у Максимова скоротечно развился от социальных переживаний. Сергея Купреева, как думается, убивала ельцинская камарилья.

Когда Проханов организовал газету "День", с этим замечательным названием, продолжающую традиции русской журналистики, я успел в четвёртый номер дать полосу о Ефиме Честнякове, но потом жизнь так распорядилась, что я "выпал из гнезда" на целые десять лет. Мог наблюдать только в своей комнате по телевизору всё, что происходит; а тогдашний телевизор показывал циничные прямые репортажи сиэнэновские в 93-м году, где на виду у предательски безразличных людей убивают их соотечественников, парламентариев и невинных граждан в "Белом доме", Останкине и на московских улицах…

Для меня тогда одним из свежих потоков воздуха был сначала "День", а потом "Завтра". Я прочитывал каждый номер от корки до корки, понимая, что это единственный орган, где и меня могут понять. И когда Господь управил мои немощи, выпустив меня на волю, я сразу пошёл к Александру Андреевичу в газету и сказал, что хотел бы высказываться по наболевшим вопросам, а наболело у меня больше, чем у кого-либо, потому что я ещё и сам болел. В 91-м у меня даже в мыслях не было пойти к "Белому дому"! Я понимал, что это показуха, а своим друзьям, которые шли туда, говорил: "Вы что, не видите, что там уже водку бесплатную раздают? Это уже бывало! Вы что, не видите, что американское посольство сзади них, и они там всегда скроются!" Я смеялся над Ростроповичем, приехавшим с автоматом посидеть перед аппаратами фотографов. Я его потом спросил, почему он в 93-м году не приехал с этим автоматом "пострелять". Я понимал уже в 91-м, что начинают уничтожать Отечество. Встретив меня тепло в редакции, Саша сказал (я на всю жизнь запомнил эти слова): "Видимо, повторяется подвиг Ильи Муромца. Ты столько пролежал на печи, что пора уже поднять меч". "Саша, я ведь не со всем согласен, что печатается в вашей газете". Он ответил лаконично и ёмко: "А я тоже не со всем согласен, что печатаю. Но я главный редактор, и газета наша — плюралистическая, в отличие от газет "Коммерсант" и "Московский комсомолец". Мы публикуем самые различные мнения". И вот уже эти четыре с небольшим года я сотрудничаю с Сашей, с удивительными людьми, которые у него работают… Я обрёл здесь замечательных друзей. Один Женя Нефёдов чего стоит! Для нас с моей дочкой это находка, она влюблена в его поэзию, это чистейший человек! Какие умные и смелые люди пишут в газете! Шурыгин, Анисин; Бушин, критикующий нуворишей наших литературных и раздевающий их догола с документальностью обвинителя с Нюрнбергского процесса. Прекрасная в газете молодёжь — Андрей Фефелов, Андрей Смирнов. Одна Оля Сапожникова чего стоит. Я всем рассказываю об этой удивительной русской женщине, обаятельной, красивой. Как она работает! Она всегда на боевом посту. Эти люди любят свою газету, потому что газета защищает нашу страну, и в этом, конечно, заслуга прежде всего главного редактора.

Я очень ценю передовицы Проханова. В прошлом году мне передали, что Солженицын заметил, что на Проханова словно снизошло озарение свыше. Солженицын — большая личность, глыба, несмотря на ошибки, много сделавшая. Мне удаётся в газете рассказывать о лучших людях нашей культуры. Газета поместила мой цикл "Возвращение в Россию"; рассказы о поездках на Запад, а там ведь тоже всё не так просто, как по нашему телевидению показывают. У меня на Западе много иностранцев, с которыми я дружу по сорок с лишним лет, именно эти люди переживают за нашу страну больше, чем все зурабовы, починки и иже с ними. Болезненно переживают! Греки, итальянцы, англичане. Я рад, что востребованными оказались мои "Вопросы простодушного". Уже год выходит полоса "Созидающие"… Скажу честно, Саша, не думал, что газета так читается по России! Мне присылают много писем, часто звонят. Благодаря этим контактам многим людям удалось помочь. Помочь кому-то обратиться к доктору Недоступу, с которым я беседовал, кому-то — найти родственников, кому-то — разобраться в своих сложных переживаниях. Они все очень благодарны газете и её коллективу.