Газета Завтра 6 (1210 2017)

«Я жажду смерти — или Турандот»

«Я жажду смерти — или Турандот»

Марина Алексинская

9 февраля 2017 0

к премьере оперы Джакомо Пуччини в «Геликон-опере»

28 января, в день премьеры "Турандот", за дирижерским пультом — Владимир Федосеев. Парадоксально, но факт: выдающийся музыкант современности, кто осуществил постановки шедевров оперы на престижнейших площадках Милана, Флоренции, Парижа, Цюриха и Вены за пульт оперного театра в Москве поднялся впервые с 1968 года, когда сотоялась премьера "Евгения Онегина" в Большом театре.

Премьера "Турандот" в "Геликон-опере" — событие, о котором говорит "вся Москва". Художественное и светское. С момента основания в 1990 году театр был и остается в центре внимания прессы, музыкальной общественности и публики, заслуга в чем, не будет преувеличением сказать, — Дмитрия Бертмана. Руководитель театра — персонаж яркий, харизматичный и просто — влюбленный в оперу. В оперу и в успех. Здесь расцветают все цветы. От "Свадьбы Фигаро" Моцарта через концертную программу в честь 100-летия Георгия Свиридова — к "Доктору Гаазу" молодого композитора Алексея Сергунина на либретто писательницы, имя которой рядом с именем Георгия Свиридова и упоминать как-то неловко…

Но вот — "Турнадот".

Одна из самых колористически богатых партитур Джакомо Пуччини и редкая гостья на столичных сценах. Года три назад оперу дал Петербург, , спектакль был приурочен к открытию Мариинки-2. Мои впечатления сложились в перламутровую мозаику из тайн белых ночей, обаяния вокала и личности Марии Гулегиной.

Явление "Турандот" на сцену "Геликона" состоялось в рамках, цитирую пресс-релиз: "Крупнейшего за всю историю театра интернационального проекта "Евразийская опера".

Мне трудно сказать, что есть "Евразийская опера". Тогда как обращение к евразийству обязывает. Для начала — подчеркнуть тот факт, что противостояние евразийства и атлантизма, по мнению ряда крупнейших мыслителей нашего времени, определит облик XXI века. И вот что любопытно, пик схваток: эстетических и политических, — приходится на рубежи веков. Как следствие, вспыхивает мода на "китайский стиль", на томность фимиамов Востока.

Так было на рубеже XVII-XVIII веков. Мода на "китайский стиль" проникла в умы, сады и гостиные Европы. В 1699-м выходит в свет труд Лейбница "Novissima Sinica, или последние новости из Китая". В 1714-м — уже авантюрный сюжет — Монтескье вместе с китайским студентом, похищенным иезуитским миссионером, составляет словарь китайского языка и культуры. Композитор и католический священник Антонио Вивальди пишет музыку на либретто Апостоло Дзено "Тайцзун" — о китайском императоре.

Так было на рубеже XIX-XX веков. Да, "Поезд" братьев Люмьер уже прибыл на вокзал la Ciotat, вызвав в публике панику, страх и ужас. И хотя на Елисейских полях шарманки еще наигрывают аккорды из "Травиаты", а красотки в мехах и вуалетках еще окутаны "духами и туманами", настроения меняют свой химический состав. На авансцену выходит д`Аннунцио — певец упаднических чувств, тлена и праха. Нежные поэтически настроенные сердца — Павликовской-Ясножевской, к примеру, — ищут забвения в чем-то удивительном, как Китай: "стране чудес", пурпурных пагод и диковинных драконов.

" Хочу я в китайские рощи,

Хочу китайско влюбиться,

Там легче всего и проще

Мне сон китайский приснится".

Милан, кафе Cova, место встречи богачей и интеллектуалов. Терпок здесь дым сигар, горячий шоколад тягуч и сладок. Между пятью и семью часами в кафе появляется Пуччини, устраивается на диванах из красного бархата, пьет кофе со сливками, вкусно макая в чашку бискотти. Он — сложен. Он — буржуазен. Нервический и женственный, он подвластен страстям и губительным развлечениям. Он — плоть и кровь эпохи расцвета и расслабленности. Борьба идей, жажда власти, роль личности в истории… вся эта архаика Рисорджименто — всё равно, что вчерашний снег. Его создания, они — из жизни, из жизни дивно устроенного "миланского общества" в том числе. Хрупкие, как стебель цветка, Тоска, Мими, Чио-Чио-Сан… — они "как все", они знают радость и грусть, они смеются и плачут… но никогда — не рыдают, тая и лелея в душе боль и страдания; и еще, самое главное: они умеют самозабвенно любить. Его кредо — реплика уличного певца из одноактной оперы "Плащ": "Кто жил любовью от любви и погибнет". И не только в опере.

Эта история потрясла Торре дель Лаго, живописное местечко Тосканы между Тирренским море и озером Массачукколи. Здесь жил композитор со своей семьей. Здесь вырос его сын Антонио, "чья неожиданно появившаяся дочь стала доказывать свое прямое родство со знаменитым композитором". Здесь ревность жены, неистовой Эльвиры Пуччини, выяснения отношений и скандалы — вдруг разразились катастрофой. Дориа, милейшая крестьянская девушка, служанка композитора, свела счёты с жизнью после нанесенных ей побоев и оскорблений. Всё громче, всё неотвратимей с тех пор стали слышны похоронные звоны. Пугающе выглядит теперь коллекция охотничьих ножей с остатками крови и шерсти на стали (Пуччини был азартным охотником). Закономерным сочтут внимание дуче… Что ж, дрожжи искусства не всегда сродни витаминам. Да и сама природа искусства: балансирование на грани поиска высот и взора в бездны, — двусмысленна и неуловима.

В 1921 году Пуччини приступает к работе над "Турандот". И уже нетрудно догадаться: сахарный финал "всё в розах, всё дышит любовью", как это было в пьесе Карло Гоцци, — фантазий не будоражит. Пуччини — во власти "сумрачного немецкого гения", холод и жестокость принцессы (как это было в постановке Макса Рейнхарда по пьесе в переводе Шиллера) воспламеняют воображение…

Во имя любви к Калафу жертвует собой рабыня Лиу, и ария её — Пуччини сам пишет текст — окажется столь пронзительной, болезненно-проникновенной и обворожительно прекрасной, что… Пуччини так и не сможет "увязать" концы с концами, смерть Лиу — с перерождением Турандот, с победой добра надо злом, любви над смертью. Уже Франко Альфано, ученик Пуччини, допишет финал оперы по эскизам композитора, в таком варианте опера и состоится, приобретет популярность и славу "лучшего сочинения Пуччини", "недосягаемого шедевра итальянской оперной классики".

На рубеже ХХ-XXI веков Китай снова в центре интеллектуальной и художественной жизни Европы, Китай снова — "страна чудес"… И — "Турандот" на сцене "Геликон-оперы" как символ загадки не только женской красоты, но и взаимного притяжения Запада и Востока. Евразийства. А это значит: еще занавес театра не открыт, но есть надежда: "китайская принцесса" сбросит оковы Pax Americana с его эстетической установкой на трэш и перверсии, что захлестнули сцены от Метрополитен-оперы до Большого театра в период "новейшей" его истории, и обозначит тренд на возвращение к национальным, религиозным и культурным традициям. Подлил масла в огонь и сам Дмитрий Бертман, заявив: "Мы делаем постановку в редакции Пуччини"… В таком случае приглашение Владимира Федосеева — маэстро сверкания изящных звуков в пучине tutti fortissimo в качестве музыкального руководителя — "туз" для театра. "Валет" и "дама": выбор пал на Томаса Хазе — художник по свету (США) и Камелию Куу — сценографии. Яблоко от яблони недалеко падает, дед Камелии Куу — канадки китайского происхождения — выступал на подмостках оперы Китая.

Символы и знаки правят миром.

Цвет и линия.

Конфуцианство сквозь призму "стального скока" в ХХ век с ультра-технологиями века XXI — сценография "Турандот". Дуга стены Сиреневого града, или сераля принцессы Турандот, или Великой китайской стены пересекает пространство сцены, а над стеной, в перспективе, — диск луны. Торжество ночи. Луны цвета платья Турандот, чья капроновая юбка, словно стена Пекина, увешана отрубленными головами возжелавших любви принцессы. Минимализм сценографии как достижение прогресса кому-то (мне, например), возможно, и покажется отчаяньем, до скрежета зубов. Однако дважды такая стилистика позволяет выстраивать в воображении едва ли не иероглиф, как следствие, срывает аплодисменты.

С Nessum dorma ("Пусть никто не спит") — арией Калафа, одной из самых пленительных арий тенорового репертуара (Виталий Серебряков продемонстрировал нешуточный лиризм, приятность тембра и ту легкость, с которой — специально для гурманов — взял верхнее до в конце первого акта).

С мизансценой угадывания Калафом загадок Турандот. Действие разворачивается на подиумах разных уровней и оказывается аллюзией на "Божественную комедию" Данте. Решение режиссера: представить Турандот в двух лицах — усиливает эффект драмы, вызывает ощущение пребывания между небом и всеми кругами ада, между комедией дель арте и перехватывающим дыхание экзистенциализмом. Пока Принцесса (Ксения Лисанская, балерина театра), изящная и ломкая, словно фигурка оригами, терзает принца своею красотою, маска её — собственно, она и есть Турандот — взлохмаченная и страшная, как смерть, грозит из преисподней местью за "милую бабушку" свою. Партия Турандот отлична, она требует от певицы большой физической силы и мягких бархатных нот, и Елена Михайленко под аплодисменты свела в бельканто шквал эмоций: агрессию, гнев и спрятанную за семью печатями нежность, дав клятву верности пуччиниевскому стилю. Вкрапление в действие и сценографию сочных красок: красного, синего, зеленого на общем сумрачном фоне хора "китайского народа" — реминисценции средневекового искусства Поднебесной на холодном мраморе античности. Но что мешало (мне, например), так это переизбыток усердия Эдвальда Смирнова. В его хореографии хор пребывает в перманентных движениях, перемещениях и "ритмах эстрады", напоминая в игре лучей софитов нечто из дискотеки 80-х или бродвейских шоу. Но и об этом забываешь, когда в права вступает — музыка.

Размашисто и вдохновенно Владимир Федосеев создает образ ориентального полотна, инкрустирует его серебром и золотом, прошивает пряностями и ладаном. Вот только воспарит к колосникам легкость очертаний арий, вот только публика надышится экзотикой Китая, насладится игрой бликов импрессионизма и изысканностью колорита, как, словно с небес, маэстро обрушивает лавины звучности оркестра и хора — и в стенах зала им тесно. Спасение из турбулентности, вихревых потоков музыки — пауза. Почти что безумие:

" Я жажду смерти — или Турандот"

Кульминация музыки, кульминация действия.

Калаф встречается с Турандот, его "волшебный" поцелуй растопит лёд сердца. Лицо "китайской принцессы" — выбеленное, застывшее как маска — растягивается, как в замедленном кино, в улыбку. Надменную, победительную. "Тот, кто своими глазами созерцал красоту, уже обещан смерти". И принц отпрянет от Турандот как от…

Обрыв музыки.

Обрыв истории.

1924 год был переломным годом для Италии. В отеле Питтсбурга на рассвете понедельника Пасхальной недели ушла из жизни Элеонора Дузе — душа и сердце "Прекрасной эпохи". В июне фашистские молодчики убили Джакомо Маттеотти — лидера социалистической партии, открыто оспорившего законность выборов Муссолини. И небо над Италией стало черным. Смерть Джакомо Пуччини, 29 ноября в клинике Брюсселя, обрывает нить творцов, кудесников пленительного бельканто. И как будто бы — навсегда.