Газета Завтра 616 (37 2005)

О РОМАНЕ ПРОХАНОВА

О РОМАНЕ ПРОХАНОВА

О РОМАНЕ ПРОХАНОВА

Максим Замшев, из статьи "Победа русского реализма". Газета "Московский литератор" №15, август 2005.

"Александр Проханов выступает как успешный адвокат жанра. Своим романом "Надпись" он доказывает, что большой реалистический роман, без капли беллетристики, может быть очень напряженным по действию, и, хоть я не люблю этого слова, но здесь оно уместно — читабельным. Сюжет закручен так остро, развитие характеров и их взаимоотношений так неожиданно, что чтение с каждой новой главой становится всё увлекательнее. При этом в некоторых сценах романа, особенно в тех, где описывается семья героя, читатель испытывает глубочайшее переживание, а порой катарсическое потрясение.

В романе "Надпись" Александр Проханов легко, играючи уничтожает постмодернизм. Уничтожает тем, что погружает его внутрь реалистического метода…. Главный герой писатель Михаил Коробейников обдумывает во время действия романа исходного некий иной роман, некий контур романа. Эпизоды эти очень символичны. Точно не поймешь их стилевую и реальную природу. То ли это отрывки статей журналиста Михаила Коробейникова, то ли куски его будущего романа, то ли какие-то глубоко зашифрованные послания самого Александра Проханова своим сокровенным читателям… И этот постмодернистический прием органично вплетен в реалистический текст и становится символичным куда в большей степени, чем игровым. Если пытаться характеризовать творческий метод романа "надпись", то больше всего подошло бы словосочетание "символический реализм". Каждая часть романа названа каким-то символом. А само повествование держится на таких символичных сценах, как уничтожение Города Будущего, крещение Коробейникова и смерть Саблина, напоследок сделавшего на лице две татуировки — буденновские усы и гитлеровский крест…

Такой герой, как Михаил Коробейников, не может только своей жизненной частной событийностью заполнить всё отведенное для романа пространство. Он, как солнце, нуждается в том, чтобы вокруг него вращались планеты. Роль этих планет выполняют другие персонажи романа. Но среди этих других персонажей выделяется один. Это Рудольф Саблин. Присутствие такого сложного типа создает второй полюс напряжения в романе. Возьму на себя смелость предположить, что Рудольф Саблин это двойник Михаила Коробейникова, вторая, тёмная, сторона одной медали. Это тот же самый античный герой, подвергнувшийся немыслимым испытаниям и не выдержавший их… Смерть Саблина — это еще одно испытание для Коробейникова. По сюжету именно после этого он переживает мучительную болезнь. Эта болезнь потери своего второго "я". И только преодолев недуг, Коробейников заново учится постигать жизнь… Жизнь снова входит в Коробейникова, заполняется пустое место и заполняется не чем-либо — войной. Коробейников как журналист едет освещать приграничный конфликт с Китаем. Войной, не как чередой ужасающих событий, а как частью вселенского замысла, неизменной составляющей бытия…

Роман Александра Проханова "Надпись" — важнейшее событие в истории литературы двадцать первого века. Это ещё одна победа реализма, победа русского реализма, впитавшего в себя всё лучшее из мирового опыта".

Всеволод Локотков (Сергей Шаргунов), из статьи "Дарственная "Надпись". Газета "Экслибрис НГ" №31, август 2005.

"Книга создана по модели бунинской "Жизни Арсеньева", лирический герой тонет в красках, но сюжетная канва логична, как автобиографический отчет. "Надпись" разбита на семь частей. Названия утопичны: "Мост", "Хлеб", "Соль", "Мозг", "Грех", "Гроб", "Крест".

В этой книге вновь скрещиваются линии, которые проходят через все книги Проханова. Семья. Любовь и измены. Выбор писательского поприща. Работа в газете, иезуитский раскол на лагеря. Писательский мир, раскол на лагеря, помноженный на цэдээловские застолья. Политика — интриги, искусное противоборство. Планета, пульсирующая ненавистью. Китайский бросок через советскую границу... В "Надписи", конечно, присутствует и линия дружбы: грань между преуспеянием и социальным падением чрезвычайно хрупка, и вчерашний друг может обернуться к тебе искаженным рылом вурдалака. Обильна, конечно, поэзия промышленных строений, гигантомания, философия социальных проектов, когда освоение целины приравнивается к созданию океанического флота и высадке на Луну.

Итак, одна из линий — семья. Образ рода дается Проханову необыкновенно уютно. В "Дереве в центре Кабула", романе, смешавшем горячечный репортаж и дымчатые отступления, есть замечательная сцена из детства: московский мальчик болеет, сходятся его близкие, стараясь не разбудить, приходят два деда, пьют чай, а он все слышит, и в температурном полусумраке цепляется за их жизни, чует их исчезновение, распад семьи, ибо смерть неизбежна.

Семья — это теплый круг блаженства и западня. Поэтому герой рвет с предписанным, выбирает экстравагантный ритм одиночки. Уходит в писатели. В этой череде конфликтов — обжигающие разлады с матерью и слезная нежность к ней, домовитая жена, завязанная на фольклоре, и он — страстный странник, любовник светских сук, возбуждаемый техногенным индустриальным грохотом... "Диалектика семьи", где есть место противостоянию и единению, — одна из постоянных линий прохановской прозы.

Проханов-язычник празднично футболит черепа... В "Дереве..." герой Иван Волков смотрит на мертвого дедушку и кощунственно понимает, что это не только великая скорбь, но и зарисовка для романного полотна. В "Надписи" герой Михаил Коробейников моет в ванной бабушку, она еле жива, прощается с жизнью, а он, любящий внук, смотрит на омовение со стороны, рифмует с ее неизбежно близкой кончиной.

Что ж, сие есть метод Проханова: "Коробейников писал героев по образу своему и подобию. Вселялся в чужие жизни, как в полые области, начинал существовать внутри них. Наделял их своей судьбой, дарил им высшие состояния, подводил их к смерти, рискуя умереть вместе с ними. Это была опасная магия, но именно эта опасность заставляла его заниматься творчеством. Он рисковал не только собой, но и женой, чертами которой наделял других женщин, и детьми, которых любил безмерно, но при этом отдавал их во власть опасного вымысла".

Что такое Проханов?

Первое. Это страх смерти. Мечта о воскрешении. Отсюда — иной раз горькая ирония. "Болезненной худобой, прозрачной кожей, хрупкими птичьими косточками Петруша Критский напоминал воскрешенные мощи, которые так и не сумели возвратить себе цветущую здоровую плоть, а лишь чудом сохранили ее остатки".

Второе. Воинствующая актуальность. Сознательная готовность отвечать на исторические вызовы. Отсюда обострение мнений, характеров и ситуаций, сравнимое с Достоевским, который точно так же распределял программные манифестационные тезисы по разным персонажам.

Некоторые упрекают Проханова в недостатке психологической мотивировки, когда отдельные реплики своей напыщенной метафоричностью сливаются с манерой авторской речи и не сильно разнятся между собой либо заменяются картинными охами и ахами "простонародья". Следует заметить, эта ходульность с лихвой искупается мотивом исторической отзывчивости.

Третье. У Проханова навязчиво повторяется состояние не столько даже переживания, сколько физиологического наваждения — состояние растворения, диссолюции в созерцаемом предмете или стихии. Например, в "Африканисте" Белосельцев во время купания чувствует: "Это желание было столь сильным, что он стал погружаться, чувствуя колыхание океана, который засасывал его в глубину, растворял в своем мягком рассоле. Он терял свою плоть. У него не было ног. Рассосались и исчезли руки. Растаяла голова. Оставалась грудь с огромным, расцветавшим, словно подводный цветок, сердцем…"

И наконец, четвертое, тоже почти физиологическое состояние — дежа вю. Типичной будет цитата из "Чеченского блюза": "Ему вдруг показалось, что это уже было однажды. Не с ним, а с кем-то другим, жившим прежде. И теперь ему дано пережить чужие, случившиеся с кем-то иным состояния. Он вдруг представил, что в беспредельности, на другой оконечности Вселенной, среди иных миров, на безвестной планете кто-то такой же, как и он, сидит у слухового окна, смотрит на звезды, а на площади в темноте лежат обломки машин и танков".

Проханов много раз признавался в своем неравнодушии к "философии Общего дела" воскресителя Федорова. Именно растворение в природе, в народе, в мистике окружающего и готовность услышать идеологически-полярные реплики во всей их китчевой отточенности — это и есть Проханов. По-настоящему юный.

Настоящий федоровец, неподвластный очерствлению сердца и угасанию рассудка".

Владимир Бондаренко, из статьи "Время, назад". Газета "День литературы", сентябрь 2005.

"Из нашей современной литературы, как и из самой жизни, ушло слово "вперёд". Все лучшие писатели, самые динамичные и напоённые энергией жизни не любят заглядывать вперёд. Не знают, что их там ждёт. Это касается даже такого яркого и яростного пассионария , как Александр Проханов. Думаю, поэтому он и позволил себе уйти в свое прошлое, создать не просто летопись шестидесятых-семидесятых годов, но и перевернуть в глазах читателей представления об этой эпохе, выработанные, в основном, под влиянием прозы и поэзии шестидесятников. Кстати, проза шестидесятников вообще оказалась кратковременного действия, одноразового пользования, как резиновые изделия, ныне продающиеся во всех киосках. Использовал и сразу же выкинул за ненадобностью. Кто же сейчас будет читать аксеновские "Коллеги" или гладилинские исповедальные повестушки? Если всерьез, то об этой противоречивой эпохе, когда идеология общества катилась явно вниз, а технологическое , да и социальное развитие продолжало расти невиданными в мире темпами, написаны за все эти годы отнюдь не шестидесятниками, а сменившим их поколением сорокалетних, детей 1937 года, три значимых книги: "Пушкинский дом" Андрея Битова, "Андеграунд или герой нашего времени" Владимира Маканина и вот, наконец, "Надпись" Александра Проханова. Несомненно, три классических произведения современной русской литературы. И герои этих знаковых романов внешне похожи друг на друга, филолог Лёва Одоевцев из "Пушкинского дома", молчаливый простодушный писатель из андеграунда Петрович из маканинского "Андеграунда" и журналист и набирающий силу писатель Михаил Коробейников из "Надписи" Александра Проханова. Три взгляда на мир, три попытки освоения мира, три намечающихся выхода из глобального кризиса. Увы, все три попытки, какие бы разные они ни были, оказались абсолютно неудачными. И частная жизнь русского протестанта Лёвушки Одоевцева, и скептическая, по сути, разрушающая и автора и общество, жизнь заросшего сторожа-агэшника, облеванного человека из подполья Петровича, и жизнь нашедшего себя в государственной и технократической энергетике будущего "соловья Генштаба" журналиста Михаила Коробейникова — одинаково привели к нынешним российским руинам. Может быть, нужен был в те годы какой-то иной четвертый национальный выход? Кстати, об этом же времени писал в одном из своих лучших рассказов "На изломах" Александр Солженицын, еще одним из таких героев уходящей державы, держащейся на сталинской инерции был его директор оборонного комбината.

И всё-таки, я бы выделил прежде всего роман Александра Проханова "Надпись". Несомненно, роман-вызов всем ноющим, стонущим и ни во что не верящим писателям и их героям. В романе Проханова как бы встречаются, но под другими фамилиями герои и битовского "Пушкинского дома", и маканинского "Андеграунда…", встречаются их идеологии, их модели общества. Это вообще готовый художественный атлас всех кружков и сообществ, формировавшихся на кухнях и в мастерских художников, в салонах иностранных журналистов и фрондирующих дам из советского высшего света, в закутках дворников с двумя университетскими дипломами и кочегаров , пописывающих философские трактаты. Всё так и было. Юрий Бондарев видел то время несколько иным, но и он был по возрасту иным, и сообщества его друзей и недругов были несколько иными. Всё-таки, летопись Проханова наиболее достоверна и художественно, и документально.

Другое дело, что герою романа Александра Проханова — журналисту Михаилу пришлось делать выбор между друзьями и озарившим его свыше служением державе, между любимой и узами семьи, между своим творческим индивидуализмом и готовностью подчиниться государственной дисциплине. "Я предаю своих учителей…" — писал почти в такой же ситуации поэт Станислав Куняев. Он должен был найти в себе высшую смелость, чтобы оттолкнуть от себя круг близкого ему писателя Малеева, отказать им в поддержке, уйти из художественного подполья, из мира Левушки Одоевцева и Петровича, он ведь и от ребенка своего вынужден был отказаться. Трусость ли это? Нет, сделать в те годы шаг не коньюктурный, а мужественный, отдавая весь свой немалый талант уже начинающему задыхаться государству, это и был высший подвиг его героя Михаила Коробейникова, да и его самого, любимца Юрия Трифонова, остроумного и дерзкого писателя-мистика и метафориста Александра Проханова…"

Лев Данилкин, из статьи "Александр Проханов "Надпись". Журнал "Афиша", август 2005.

Опытный в островах охотник, Проханов умеет загарпунить читателя хорошей завязкой: его герой видит, что вокруг основания купола Ивана Великого вьется какая-то надпись, в которой объясняется все: устройство вселенной, смысл жизни, формула бессмертия. Но просто так ее не прочтешь — для этого надо подняться над Москвой и трижды облететь колокольню.

Проханов не тот человек, узнав о новом романе которого, люди начнут задирать голову, пытаясь разглядеть, правда ли на кремлевской колокольне указан ПИН-код мироздания. На его лбу по-прежнему шипит выжженное еще в 80-х клеймо "графоман", а запястья скованы цепями, состоящими из звеньев "конформистский", "номенклатурный", "безнадежно советский". А это тот, который сначала гнал производственные романы, потом — милитаристские листовки, а теперь заваливает лотки галлюцинациями про осклизлые губы Сванидзе и гнилую сперму Гусинского; именно тот, и нет никаких признаков, что конвейер может застопориться; не зря последний сборник его strong opinions вышел под заголовком "Нас остановит только пуля".

Роман "Надпись" между тем есть что-то вроде продукта конверсии — это беллетризованная автобиография, про конец 60-х годов, где объясняется, каким образом начитанный московский юноша превратился в соловья Генштаба, денщика Главпура и певца цинковых мальчиков — ну или красного патриция, русского Киплинга и романтического государственника.

Михаил Коробейников, автор наивно-фольклорной книги, свой человек в богемно-диссидентской среде, яркими репортажами в "Литературной газете" завоевывает себе имя и становится вхож в салоны, где за коктейлями интеллектуалы из партии и КГБ нащупывают вектор развития советского строя. Одним из коробейниковских заданий становится поездка на Жаланашколь — второе после Даманского место, где СССР в 1969-м столкнулся с Китаем.

В случае "Надписи" дистанцией между героем и автором можно пренебречь. Коробейников — Проханов периода превращения из романтического этнографа в пламенного государственника. В середине 60-х он еще ведет жизнь мамлеевского шатуна — но в 1968-м, став спецкором "Литературки", попадает на китайскую границу, где и происходит перестройка его фрондерского сознания.

Несущие сваи романа — экзальтированные коробейниковские репортажи, гимны армии, целине, стройиндустрии и ВПК: я — мост, я — комбайн, я — баллистическая ракета, я — авианесущий корабль. Молодой автор, восхищенный технотронной цивилизацией Советов, растворяется в ней, отождествляет себя с шестеренками мегамашины. Коробейников, как Сатурн лунами, окружен своими двойниками, каждый из которых экспонирует ту или иную идеологию, в чем-то близкую протагонисту: фашист Саблин, либерал Марк Солим, православный мистик отец Лев, коммунистический футуролог Шмелев, партийный конформист Стремжинский, подпольный писатель Малеев, диссидент Дубровский, художник Кок, сотрудник андроповского КГБ Андрей. (Стремжинский — это замглавного "ЛГ" Сырокомский, Шмелев — прохановский друг Пчельников, отец Лев — протоиерей Лев Лебедев, Саблин — Артур, внук Василия Ивановича, Чапаев, Солим — театральный режиссер Комиссаржевский). Удивительно, насколько Коробейников — типичный вроде бы рефлексирующий интеллигент из книги Вайля и Гениса о 60-х — выламывается из всех представлений о шестидесятниках. В "Надписи" дан принципиально другой, инсайдерский взгляд на этих людей, чья общественно-политическая жизнь не ограничивалась чтением переводного Хемингуэя и исполнением "Лыжи у печки стоят". Судя по "Надписи", это была эпоха, когда активно формировался идеологический ландшафт конца 80-х. Эти штаммы будущих эпидемий — русского фашизма, еврейского национализма, андроповского реформизма, православного радикализма — существовали под советским куполом как бы в замороженном состоянии. Двадцать лет спустя, когда купол рухнет и льдина начнет подтаивать, вирусы просочатся наружу и начнут пожирать здоровые кровяные тельца империи. Перемещаясь из одного салона в другой, Коробейников коллекционирует вирусы, как Проханов — бабочек. "Надпись" — атлас идеологий 60-х, времени, в котором все было не случайно, все имело смысл, и не зря, когда Коробейников, прогуливаясь однажды вокруг бассейна "Москва", вдруг увидит в небе жуткое слово "Самсунг", это не покажется анахронизмом: одна эпоха, как яйцо иглу, содержит в себе другую.

Удивительно, кстати, роман сходит со стапелей в месяц столетия еще одного государственного писателя: в "Надписи" есть важный эпизод, когда Коробейников оказывается на приеме в Кремле и видит там Шолохова. Наблюдая в одном кадре генсека и писателя, Коробейников понимает, что по-настоящему масштабный художник, служа государству-молоху, в состоянии сохранить независимость, работая на паритетных условиях. "Надпись" — роман про путь Проханова в сторону Шолохова, про генезис государственного писателя. Сильной личностью оказывается не тот, кто возненавидит мегамашину и начнет мстить за обиды, нанесенные поколению отцов, но тот, кто, зная об опасности, заключенной в мегамашине, все равно пойдет служить ей, — поскольку только она в состоянии обеспечить низкую температуру в холодильнике с вирусами, территориальную целостность страны, сбережение этноса и воскрешение отцов. Проблема выстраивания отношений с государством всегда будет стоять перед любым художником, и коробейниковско-прохановский случай, безусловно, создает прецедент.

Из журнала "Плейбой", сентябрь 2005.

"Неутомимый борец с антинародным режимом и коллекционер бабочек Александр Проханов порадовал нас новым романом "Надпись" — как всегда, о вечном…

Почвенник и душевед , пламенный публицист и титулованный автор бестселлеров, Александр Проханов не изменил себе и в новом романе — в чем вы можете немедленно убедиться…"

Ольга Мартыненко, из статьи "Портрет художника в юности". Газета "Московские новости", №34, сентябрь 2005.

"С тех пор как "Господин Гексоген" вывел Александра Проханова из товарищей в господа, из разряда соловьев генштаба в ранг национальных бестселлеров, — выпуск каждого его нового сочинения обставляется почетным эскортом… Последнему роману "Надпись" — публикация отрывка в "Плейбое". Хотя данный отрывок к сюжету "Надписи" отношение имеет косвенное, столь красочно описанному живодерству в его книге нет равных. Герой романа, молодой, но уже громко заявивший о себе журналист и писатель Михаил Коробейников (судя по всему alter ego автора) из профессиональной пытливости посещает некий подпольный кружок адептов литератора Малеева (угадайте настоящую фамилию), где и зачитывается кусок из его опуса: замороженного младенца извлекают из чрева мертвой матери и строгают, как оленину…

Профессиональное любопытство, как мы уже заметили, одно из главных движущих сил молодого Коробейникова, и, помимо кружков Малеева, подпольных художников, гениального архитектора Шмелева, он посещает и более судьбоносное общество, — где в частных беседах вершатся судьбы общества…

Прототипа главного злодея "Надписи" по фамилии Саблин я не угадала. Автор часто вспоминает его дедушку, лично рубившего саблей раненых белых офицеров и даже детей. Гайдар, что ли?... За душу подающего большие надежды писателя, очерками которого "наверху" неизменно восхищаются, борются две противостоящие силы — партия и КГБ. Надо ли уточнять, кто в этой битве победил?..

Читать многословную "Надпись" — занятие не из легких. Однако, в чутье Проханову не откажешь. Как зверь идет по запаху за добычей, так и он устремляется по следу ключевого события, представляя его в своём своеобразном стиле с длиннотами, гиперболами и перекосами, но и с той впечатляющей энергетикой, без которой никакой "Плейбой" не захочет его печатать".

***

Книгу Александра ПРОХАНОВА "Надпись" можно приобрести в "Русской книге — почтой" наложенным платежом, заказав по адресу 119590 Москва, ул. Довженко д. 6 Стерликовой С.А. Также заказы принимаются по телефонам 147-39-47, 746-65-87 и на e-mail: sharaton@mtu-net.ru.

***

19 сентября в 19.00 клуб-кафе "Пироги на Никольской"

и издательство "Ad Marginem"

представляют книгу Александра Проханова "Надпись".

Вход свободный.

Адрес: ул. Никольская, 19/21