Газета Завтра 780 (44 2008)

Шамиль Султанов MEMENTO MORI - 2 Запад как цивилизация распада

Окончание. Начало - в N 43

ДЛЯ САМЫХ РАЗНЫХ людей и групп потребительского социума идолами и божествами могут стать определенная отрасль науки и телепередача, автомобиль и новый фильм, искусство и загородный дом, кинозвезда и определенная марка мыла, некая партия и некий лидер, спортсмены и дома мод, последняя марка пылесоса и раскрученный роман, футбольная команда и новый мобильный телефон, идеологический лозунг и алюминиевая банка пива, и т.д. и т.п.

Говорят, что в огромных универмагах крупнейших мегаполисов современного мира можно насчитать до 40 миллионов видов товаров. В принципе это сорок миллионов языческих идолов, которые требуют и заставляют поклоняться себе. Ведь, в конечном счете, поклонение - это устойчивая и постоянная концентрация сознания на каком-то объекте.

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей

Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей,

Веки плотно зажмурь - хоть немного подумай

О сохранности глаз, языка и ушей!

Отсюда ясно, почему в современном "развитом" обществе нет места действительному герою, почему этот социум не приемлет, не выносит героического в принципе. Ведь героическое - это непосредственное, прямое столкновение духа с вызовом смерти, надличностное торжество духа в этой последней битве, искрящее выражение торжествующей бессмертности духа над временной иллюзорностью тела-вещи. Происходит тотальная "героизация" вещи-идола, но за счет неуклонной личностной десакрализации человека как духа.

Панический, слезливый страх перед вызовом личностной смерти выражает и некий тотальный кризис цивилизационного смысла. Ведь если смерть в таком обществе осознанно или неосознанно превращают в тривиальность, то только потому, что сама эта так называемая цивилизация окончательно вырождается в тривиальную, бессмысленную пошлость.

Вот что писал один из замечательных мастеров дзэн Косе Утияма-роси в своей небольшой работе "Современная цивилизация и дзэн":

"Японский комический персонаж по имени Хатико стал учиться верховой езде. Но лошадь инстинктивно почувствовала неуменье всадника. Когда Хатико проезжал мимо лавки зеленщика по многолюдной улице, лошадь остановилась и принялась угощаться овощами из запасов лавки, не выказывая ни малейшего желания шагнуть дальше. Рассерженный лавочник хлопнул её палкой по крупу. Лошадь поднялась на дыбы, а затем галопом понеслась по улице. Хатико старался удержаться на её спине, ухватившись за гриву. Случайно мимо проходил его друг; при виде отчаянных усилий Хатико удержаться на лошади он прокричал ему: "Эй, Хатико, куда ты едешь?" - "Не знаю! Спроси у лошади!"

Положение человечества в нынешнем столетии в точности похоже на положение Хатико. Если современному человеку задать вопрос: "Куда ты направляешься, крича о производительности труда?", он ответит: "Не знаю, спросите у машин". Если его далее спросить, куда приведет его так называемая жизнь цивилизованного общества, которой он как будто удовлетворен, он ответит: "Это не наше дело. Спросите у так называемой культуры". На вопрос о том, для чего человечеству водородные бомбы и ракеты, следует ответ: "Не знаем. Но план уничтожения всего человечества возник как-то сам собой".

В конце концов, мы, современные люди, поразительно напоминаем бедного, неграмотного Хатико, отчаянно цепляющегося за гриву несущейся вперед галопом лошади. Мы привязаны к научной технологической цивилизации, однако у нас нет сил, чтобы подчинить её себе. Поэтому нам не ясно, куда направлено её движение, каков пункт его назначения. Такова эпоха, в которой мы живём".

Так называемый прогресс современной цивилизации отнюдь не является подлинным прогрессом человечества. Именно в этом контексте необходимо понимать следующие слова Арнольда Тойнби: "Современная цивилизация - это не что иное, как первородный грех Адама, оснащенный бесконечным количеством энергии и взрывчатой силы".

Но, могут спросить, разве в современной многоплановой культуре, современной индустриальной или постиндустриальной цивилизации, не действуют десятки и даже сотни гениев и выдающихся личностей, которые своей энергетикой пытаются сжечь автоматизм всеобъемлющей пошлости? Разве они не служат примером для миллионов и десятков миллионов людей современного мира?

То, что гении, герои и выдающиеся личности оказываются способны, даже через свою смерть победить безжалостное время также ни что иное как иллюзорная культурно-цивилизационная уловка. Культура сохраняет воспоминание о некой выдающейся личности, не потому, что он действительно герой или гений, а потому что его назвали героем, ибо препарированное, отретушированное воспоминание о нем становится вещью, нужной для сугубо прагматических целей воспроизводства общества, которое генетически нуждается в примерах для подражания. И эта отдрессированная экономикой культура, превращающаяся в широкомасштабную пропаганду, прекрасно знает, как использовать эти препарированные воспоминания-вещи о гении.

Оказывается, в конечном счете, что главное это не герой, как он есть - уникальный, одинокий и неповторимый. Главное - как препарированную память о нем (вот так и возникает иллюзия личностного бессмертия) использовать и внести в конвенциональное описание мира, чтобы он, этот мир стал еще более знакомым, определенным, автоматизированным и управляемым.

…Но все это, в конечном счете, совсем не так. Великая неизбежность личностной смерти вносит неповторимый аромат вселенской трагедии в человеческое восприятие жизни. И тогда понятным становится безнадежность стона Е.Евтушенко:

Уходят люди, - их не возвратить,

Их тайные миры, увы, не возродить.

И каждый раз мне хочется опять

От этой невозвратности кричать.

И снова В.В.Розанов: "Могила…знаете ли вы, что смысл её победит целую цивилизацию…Т.е. вот равнина.., поле…, ничего нет, никого нет…, И этот горбик земли, под которым зарыт человек. И эти два слова: "зарыт человек", "человек умер" своим потрясающим смыслом, своим великим смыслом преодолевает всю планету…И мы не хотим "Атиллы и Иловайского", а только сесть на горбик и выть на нем униженно, собакою…

О, вот где гордость проходит.

Проклятое свойство.

Недаром я всегда так ненавидел тебя".

Индивидуальная смерть всегда максимально конкретна и однозначна именно как предельный, личностный вызов, требующий неуклонного, постоянного процесса осознания смысла своей неповторимой жизни. Неизбежность личностной смерти это наилучшее и постоянное напоминание о глубочайшей неслучайности именно этой твоей, конкретной, жизни. А, следовательно, знание о неминуемости личностной смерти, осознание неизбежности такой смерти это предельно ясное, недвусмысленное указание о личностной ответственности за свое индивидуальное время, свою индивидуальную жизнь. Именно поэтому и сказал Посланник Аллаха: "Смерть - достаточный проповедник, уверенность - достаточное богатство, а поклонение - достаточное занятие".

СРЕДИ МИЛЛИОНОВ идолов, кумиров, божеств современного общества особое место на огромной ярмарке вещей занимают денежные знаки и человеческие тела. Цивилизации, основанной на принципе постоянного материального и технологического роста, в принципе нужны "тела", множество "тел", которые не только потребляют все более и более разнообразные вещи, но и при этом глубочайшим, сущностным образом удовлетворены своим потребляющим модусом. "Я потребляю, значит, я еще не умер, значит, я еще жив", - вот подспудный крик-объяснение существования этого потребляющего тела. Здесь "я" это не дух, а потребляющее "я-тело", которое счастливо, если потребляет все больше и больше, подражая социальным программирующим примерам. Для полного счастья "я-телу" нужна также безопасность потребления.

Критерий развития "я-тела" в современном обществе есть рост потребления, который требует стабильности любой ценой и постоянной минимизации рисков. Смерть индивида есть прекращение потребления, то есть в принципе это аннигиляция на личностном уровне всей этой цивилизации.

Суть жизни и смысл смерти неотделимы друг от друга. Может быть, это даже одно и то же. Нельзя понять, осознать смысл жизни, если одновременно не постигается внутренняя суть смерти как некоего объективного ограничения проявления смысла жизни. В любом случае тонкие, почти интимные взаимоотношения между жизнью и смертью это совсем не тривиальная вещь для любого мыслящего индивида.

Но, что же делать, если начинает воспроизводиться и культивироваться парализующий страх перед изучением смысла личностной смерти как законного компонента личностной сути жизни?

Когда страх личностной смерти превращается в системный, всеобъемлющий культурно-психологический феномен, который постепенно становится неотъемлемой частью той или иной цивилизации или религии, то получается точный индикатор системной деградации. Иначе говоря, парализующий страх смерти, который становится одной из базовых ценностей того или иного социума или группы, фактически становится показателем скорой гибели этой общности.

Когда такой страх личностной смерти становится доминирующим, законным компонентом общественного сознания, общественной психологии, господствующей идеологии, проникает в религию и культуру, это означает, что данный социум, данная цивилизация, данная культура драматическим образом столкнулась с беспощадным кризисом смысла жизни.

"Если нет смысла умирать, значит ли это, что есть смысл жить?" - это вызов, который можно проигнорировать, постараться забыть, заболтать, высмеять, сфальсифицировать, но он в любом случае останется вызовом, который нельзя уничтожить.

Кризис смысла жизни решающим образом стимулирует, обуславливает окончательную и бесповоротную цивилизационную и культурную деградацию и упадок. "Зачем я живу? Зачем мы все живем?" - этот лейтмотив постепенно становится ядром, главной проблемой системного кризиса всего мира. Трусливый отказ от культивирования осознания неизбежности личностной смерти с железной необходимостью, рано или поздно, приводит к тотальному кризису смысла жизни в любой цивилизации и в любой исторический период.

ОДИН ИЗ САМЫХ поразительных по своей скромности гуманистов и мыслителей второй половины прошлого века тибетский учитель Махаяны геше Вангьял, наблюдая за странным, поверхностным отношением к проблеме личностной смерти в нынешней потребительской цивилизации, писал: "…каждое мгновение поток жизни колеблется, двигаясь навстречу смерти. Мы исчезаем так же быстро, как пузыри в луже дождя. Вновь и вновь нам надо размышлять об этом непостоянстве, помня о том, что у нас нет силы оставаться вечно…

Мы можем осознать непостоянство нашей человеческой жизни, размышляя о том, как дни, месяцы и годы непрерывно проходят, а мы приближаемся ближе и ближе к смерти. Рождение, болезнь, старость и смерть наступают одно за другим так же методично, как поворот колеса мельницы.

В этом мире каждый, независимо от того, великий или незначительный, богатый или бедный, будет подавлен божеством смерти. Те, кого мы видели, что умерли, всегда были полны надежд остаться, накапливая богатство и воспитывая детей и т.д. Тем не менее, они умерли, сопровождаемые только своими добродетельными и недобродетельными поступками. Разве вы не видите это, когда рассматриваете свое собственное состояние? Разве вы не видите и не слышите о смертях ваших духовных учителей, любимых, врагов, ваших ровесников, о тех, кто моложе или старше? Всем живым существам в этом мире суждено умереть и самое долгое, что они могут прожить, около ста лет. Поэтому мы рождены, чтобы умереть (ибо смерть является законным элементом сути жизни - Ш.С.)".

Уже после смерти геше Вангьяла один из его учеников писал о своем учителе: "Осознание смерти помогло ему удлинить продолжительность жизни… Кроме побуждения геше-ла помогать другим, осознание им неизбежности смерти, по-видимому, позволяло ему более высоко ценить жизнь и радоваться ей… Осознание геше-ла неизбежности смерти углубилось после сорока пяти лет. Он обычно говорил, что, когда вы развиваете осознание неизбежности смерти, вы вначале боитесь смерти, а затем принимаете ее без страха, и наконец, умираете счастливым. Геше-ла говорил: "Когда мы встречаем смерть счастливыми и с радостным ожиданием, мы мудры и сильны; наши устремления благородны, и мы вступаем в смерть с ясным умом…Частью осознания неизбежности смерти и непостоянства является готовность уйти в любое время".

Он учил нас на всем протяжении болезни и смерти. Он учил, что бремя болезни можно использовать для того, чтобы усилить заботу о других. Он доказывал, что мы должны сохранить волю к жизни, хотя и благосклонно относиться к смерти. Он подчеркивал, что это решающий момент, к которому каждый должен быть готов…".

Люди слабы и поэтому не хотят, страшатся сурового, неизвестного, таинственного мира "отсутствия имен", вдохновляющих загадок реальной неопределенности, истинного непознаваемого. Они предпочитают жить в знакомом мире знакомых слов. В результате весь окружающий мир становится автоматически повторяющимся пространством искусственной реальности.

Если это было верно сотни лет назад, то тем более верно сейчас. В этом иллюзорном, конвенциональном мире не остается жизненного пространства людям как уникальным, неповторимым личностям. Личностям, у каждой из которых есть своя особая, неповторимая и тайная миссия. В цивилизации массового производства и потребления люди, осознают они это или нет, обречены, с железной необходимостью, превращаться в жестко программируемые социально-культурной средой, автоматизированные функции дуального сознания - богатства и бедности, успеха и неудачи, счастья и несчастья и т.д.

Конвенциональный мир, пространство согласованных описаний ненавидит, боится, противостоит смерти как безжалостному и беспредельному чудовищу, потому что смерть бесстрастно отвергает любые иллюзорные компромиссы и неуклонно пожирает материальное "пространство описаний". Смерть забирает всех: богатых и бедных, успешных и безуспешных, великих и ничтожных, умных и глупых, счастливых и несчастливых.

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,

Придется всё-таки покинуть этот свет,

Будь падишахом ты иль нищим на базаре -

Цена тебе одна: для смерти санов нет.

По мере расширения, развития мира социально-обусловленных описаний все более явственно проявляется, выходит на поверхность, постоянно возрастает, глубоко патологический, иррациональный, парализующий, необъяснимый страх личностной смерти. Этот страх может проявляться, как у В.Брюсова, прямо и открыто:

Часы неизменно идут,

Идут и минуты считают,

О, стук перекрестных минут.

Так медленно гроб забивают.

Саид Нурси, один из наиболее замечательных мусульманских мыслителей новейшего времени, таким образом описывал свое внутреннее мироощущение накануне произошедшей с ним глубокой личностной метаморфозы.

"Однажды в начале моей старости, в период смены Старого Саида на Нового, влюбленные в мирскую жизнь люди, живущие в Анкаре, пригласили меня к себе, думая, что я еще старый Саид. И я пошел к ним. В конце осеннего времени года я поднялся на вершину крепости Анкары, которая намного более меня была постаревшей, потрепанной и обветшалой. Эта крепость представилась мне в виде окаменевших исторических событий. Вместе с сезоном старости года и моя старость, и старость стены, и старость человечества, и старость славного Османского государства, и смерть государства халифов, и старость мира погрузили меня в очень печальное, жалкое, одинокое состояние и заставили посмотреть с вершины этой крепости на долины прошлого и горы будущего, и я посмотрел. Находясь в окружении мраков четырех-пяти старостей, которые исходили одна из другой и от самых чёрных душевных состояний, которые я ощутил в Анкаре, я стал искать некий свет, некое утешение, некую надежду.

В поисках утешения я посмотрел направо, то есть в прошедшее прошлое, и это прошлое представилось мне в виде огромного кладбища моего отца, предков и всего моего рода, и вместо утешения, оно напугало меня.

В поисках лекарства я посмотрел в будущее, являющееся левой стороной, и увидел его в образе мрачной великой могилы моих ровесников и будущих потомков, и это, вместо близости общения вселило в меня ужас.

Испугавшись правой и левой сторон, я посмотрел на свой сегодняшний день. Моему беспечному и увлеченному историей взгляду этот сегодняшний день представился в виде похорон моего положенного в некий гроб тела, страдающего от отчаянного движения на половине пути к смерти.

Затем, отчаявшись и в этой стороне, подняв голову, я посмотрел на вершину моего древа жизни. И увидел, что у этого древа есть всего лишь один плод, и им является моя смерть, которая, находясь на его вершине, глядит на меня.

Испугавшись и этой стороны, я опустил голову вниз и посмотрел на корни моего древа жизни. И вижу, что находящийся внизу песок неким образом смешался с прахом моих костей и исходной землей моего сотворения. В таком виде я увидел их растоптанными под ногами. И это не только не дало мне утешения, но и увеличило мое отчаяние.

Затем я вынужденно посмотрел назад. И увидел, что этот безосновательный, бренный мир скатывается в глубинах пустоты, в темноте небытия. Я искал мази для своей боли, а это прибавило только яда. И с этой стороны, не найдя ничего доброго, я посмотрел вперед. Перенес свой взор в будущее. И вижу, что двери моей могилы, которая находится прямо на моем пути, виднеются раскрытыми, и она, раскрыв свою пасть, смотрит на меня. А позади нее - дорога, ведущая в сторону вечности, и там, вдали, виднеются колонны, уходящие по той дороге…И против этого ужаса…в руках моих не было ничего…"

А ВОТ ОПИСАНИЕ катастрофического ощущения личностной смерти у В.В.Розанова: "Смерть - конец. Параллельные линии сошлись. Ну, уткнулись друг в друга, и ничего дальше. Ни "самых законов геометрии"…Да, "смерть" одолевает даже математику. "Дважды два - ноль". Мне 56 лет: и помноженные на ежегодный труд - дают ноль. Нет, больше: помноженные на любовь, на надежду - дают ноль. Кому этот "ноль" нужен?… Итак, мы умрем, и дети, погоревав, останутся жить. В мире ничего не переменится: ужасная перемена настанет только для нас. "Конец", "кончено". Это "кончено" не относительно подробностей, но целого, всего - ужасно".

Этот страх может выражаться и в замалчивании метафизической тайны смерти, гипертрофированном подчеркивании феномена обыденной жизни, формировании некоего представления о возможности преодоления личностной смерти, достижения иллюзорного личностного бессмертия через временную бесконечность институтов и ценностей - семьи, рода, народа, государства, идеологии, партии, религии и т.д.

Но, в конечном счете, конвенциональный мир есть лишь малая, незначительная часть другого мира. Многогранного бесконечно сложного мира, мира вдохновляющей тайны, который и является главной и единственной реальностью. И личность как мир бесконечной сложности и тайны является неотъемлемым компонентом этого мира вдохновляющей тайны.

Там, где пространство описаний преодолевается, там феномен, загадка, тайна смерти становится законной частью реального мира, мира-тайны. Смерть включена в мир-тайну как, возможно, самое чудесное и самое сложное испытание. Именно это имел в виду хазрат Али ибн Абу Талиб:

Живи так, словно ты будешь жить вечно;

и готовься к смерти, словно умрешь завтра.

Такая комбинация осознанности представляет собой величайший по своей ответственности вызов. Каждое мгновение, каждую минуту жить, осознавая бесконечность своей жизни, и одновременно спокойно и безупречно готовиться к смерти, которая всегда готова тебя настичь.

Абу Убайда был одним из наиболее знаменитых мусульманских полководцев и руководил армией в аш-Шаме. В это время вспыхнула невиданная доселе эпидемия чумы… Халиф Умар ибн аль-Хаттаб направил к Абу Убайде гонца со строжайшим требованием срочно прибыть к нему. Абу Убайда отослал гонца с письмом, в котором говорилось: "О вождь правоверных! Я понял, зачем я нужен тебе. Я нахожусь в рядах армии мусульман и совершенно не испытываю никакого желания уберечься от того, что ожидает их… Я не хочу расставаться с ними до тех пор, пока Аллах не решит мою и их судьбу… Если ты получишь это мое послание, то разреши остаться здесь".

Чума настигла Абу Убайду. Почувствовав приближение смерти, он завещал своим солдатам: "Совершайте молитву, соблюдайте пост в течение рамадана, совершайте хадж и умру (большое и малое паломничество), совещайтесь между собой, будьте искренними с вашими правителями и не обманывайте их, не увлекайтесь мирской жизнью. Даже если человек и проживет тысячу лет, то и в этом случае его все равно ждет кончина, как вы это сейчас видите. Ас-саляму алейкум и милость Аллаха!"

Ислам объявляет земную жизнь Божественным даром, благодаря которому человек может добиться совершенства, и, используя возможности своего тела и духа, приблизиться к Всевышнему и достичь стадии бессмертия. Земная жизнь - это возможность действовать, чтобы проявить себя наилучшим образом: "Аллах сотворил смерть и жизнь, дабы подвергнуть вас испытанию и увидеть, кто же лучше из вас по деяниям" (67:2).

Не нужно, друг мой, хмурого лица.

Свершишь ли в гневе путь свой до конца?

Нам неподвластны вовсе наши судьбы,

Спокойным быть - дорога мудреца.

…Когда-то, давным-давно, жил некий купец. Несмотря на свою молодость, он много поездил по свету. Однажды, двигаясь во главе своего каравана к большому торговому городу, увидел он, как земледелец пахал землю, а в упряжке у него шли вол и изможденный раб. У купца была добрая душа, и он, пожалев раба, заявил хозяину, что готов его выкупить и отпустить на свободу. Но раб только спокойно поблагодарил купца. Потом он внимательно посмотрел на купца, на караван, на далекие горы впереди, и добавил: "Все проходит, о, благородный человек. И, по воле Всевышнего Аллаха, это тоже пройдет". Караван медленно направился дальше, а раб пошел к своей упряжке.

Прошло несколько лет, и купец вновь оказался в той же стране. Он выгодно распродал свои товары и по заведенному обычаю вместе с другими приезжими торговцами был приглашен во дворец падишаха. Купцы поднесли правителю богатые подарки, а он в их честь устроил пир, на который были приглашены все известные своим умом и мудростью жители столицы. Сидя за обильным угощением, купец вдруг увидел человека, которого он хотел когда-то освободить от неволи. Тот сидел на самом почетном - справа - месте от правителя. Еще больше удивился купец, когда узнал, что бывший раб стал правой рукой государя.

Визирь тоже вспомнил старого знакомого и пригласил его к себе, чтобы рассказать поразительную историю. Город оказался окружен многочисленными вражескими войсками и падишах находился в глубоком отчаянии. "Я совершенно случайно, хотя, как известно, случайностей не бывает, встретился с государем и высказал ему совет, как рассорить врагов друг с другом. Он сделал именно так, как я ему сказал, и победа осталась на нашей стороне".

Купец долго восхищался необычайными приключениями визиря и, наконец, сказал, что его нынешнее положение - это дар судьбы за те горести, которые он испытал, будучи рабом. Визирь чуть заметно усмехнулся и тихо, но так же уверенно и убежденно, как и в первый раз, сказал: "Всё проходит, мой друг. И, по воле Всевышнего, это тоже пройдёт".

Прошло четыре года. И снова купец прибыл по торговым делам в этот же город. Ему сказали, что его приятель, после смерти падишаха, стал правителем города. Вечером купец пришел к нему на прием. Новый государь искренне обрадовался встрече. Целую ночь они говорили об удивительных случаях, которые происходят в жизни людей. На рассвете, провожая гостя, правитель сказал тихим голосом свою обычную фразу: "Всё проходит. И, по воле Всевышнего Аллаха, это тоже пройдёт".

Минуло еще несколько лет, и купец вновь оказался в этом же городе. И здесь он услышал поразившую его весть: падишах заболел неизвестной болезнью и буквально за несколько дней умер. Чувствуя печаль и тяжесть, купец направился на кладбище. Найдя могилу друга, он прочитал обязательную в этих случаях суру "Йасин" из Священного Корана. Смахнув навернувшуюся слезу, вдруг, на небольшом черном камне, лежащем у изголовья могилы, поседевший купец прочитал знакомые слова: "По воле Всевышнего, это тоже пройдёт". Искренне зарыдал он, повторяя про себя: "Но сейчас ты, мой друг, ошибся. Увы, это уже никогда не пройдёт".

Через семь лет постаревший, осунувшийся, с седой бородой купец приехал в знакомый ему город. Завершив свои торговые дела, он решил проведать могилу своего странного приятеля, но, сколько ни искал, так и не нашел кладбища. Когда же он попросил местных жителей помочь ему, те ему рассказали, что произошло несколько лет назад. Тогда очень быстро наступила весна. Река за ночь вышла из берегов, и город оказался во власти необычайно бурного наводнения, принесшего большие беды и несчастья жителям. Но и не только им. Злой поток ночной воды смыл и унес всё кладбище. На его месте остался ровный и равнодушный пустырь. Ничего не сказал купец.

Ибо, что мог он сказать?