Газета Завтра 824 (36 2009)

Владимир Семенко МИССИОНЕРЫ НОВОЙ ЭРЫ

"Государство и церковь", "церковь и общество" - эти вопросы сегодня, как никогда остро, стоят на повестке дня. И острота эта определяется отнюдь не только фигурой нового Патриарха, чей деятельный нрав действительно может способствовать тем или иным сдвигам внутри самой церкви. Дело не только в этом: налицо кризис российского государства и жесточайший, невиданный доселе кризис русского народа. Таким образом, сегодня Русская Православная церковь развивается в контексте этих двух мощных факторов.

Стремительное социальное, культурное и ценностное расслоение опять поделило страну на две неравные части, одна из которых, несравненно меньшая, беспощадно подавляет и отсекает от жизни большинство. В сегодняшней России нарушена не только социальная справедливость, но и справедливость национальная, или даже биологическая. Большинство русских пребывает не просто на грани бедности, но и на пороге физического вымирания, чему способствуют массовый алкоголизм, аборты и продолжающийся развал института семьи.

В этой драматической ситуации голос и позиция Русской церкви могут стать наиболее значимыми. И дело не только в островках созидания, которые то здесь, то там возникают вокруг православных приходов. Церковь имеет уникальную возможность давить на власть, заставляя её действовать в интересах широких слоев общества. По сути, сегодняшняя олигархия не имеет других ограничителей внутри страны, кроме авторитета русской церкви. Использует ли Церковь эти свои колоссальные возможности?

Разумеется, как Церковь может влиять на обстановку в стране, так и сама эта обстановка формирует облик земной части Русской церкви. Неудивительно, что в государстве дикого капитализма и под церковной сенью порой возникают зоны отнюдь не духовного стяжания.

Сегодня, когда Россия находится накануне новых тяжёлых испытаний, роль Церкви будет только возрастать.

Такая огромная и сложная организация, как Русская Православная церковь, не может существовать вне политики и вне идеологии. Хотя так не считает священник Александр Шумский, недавно на всю страну провозгласивший, что-де православный человек не имеет права на социальный протест, так как его задача - молиться и заниматься только маленькими добрыми делами. Такие заявления действительно пытаются вывести Церковь за скобки не только политики, но и истории, автоматически превращая её в пассивного союзника правящего меньшинства.

Опубликованные ниже статьи, возможно, носят теоретический, отвлеченный, исследовательский характер. Однако в каждой из них рассматривается форма сложного взаимодействия между Русской Православной церковью и наполненным двусмысленностями и противоречиями внешним миром - суровой реальностью России и всего человечества.

Зададимся вопросом: что же на данный момент стало доминирующим фактором нового патриаршества? Анализировать кадровые перестановки - довольно скучное занятие, тем более, что здесь всё, в основном, понятно, да и сказано на эту тему уже достаточно. Те процессы внутренней перестройки некоторых существенных сторон церковной жизни, которые начались еще при Патриархе Алексии (например, реформа конфессионального образования и др.), в общем, пока не приобрели какого-то принципиально нового качества, а вновь назначенные церковные "менеджеры" просто не имели времени сколь либо существенным образом проявить себя. Вместе с тем, в первые "сто дней" нового патриаршества все ощутили веяние чего-то действительно нового. В чем же новизна? Нам представляется, что в двух вещах. Во-первых, в совершенно особой, какой-то нарочитой технологичности, с которой был проведен Поместный собор, что уже отмечено некоторыми из коллег, а во-вторых, в мощнейшей информационной медиакампании, в совокупности представляющей собой презентацию нового "проекта" РПЦ.

Проект этот предусматривает придание Православию и самой РПЦ совершенно нового качества, что касается как образа ее жизни и действия, так и по нашему убеждению, внутренней сути. По замыслу носителей данного проекта, его так сказать, коллективного субъекта, суть здесь заключается в активном продвижении Церкви во внешний мир, в резком увеличении числа ее членов, в качественном усилении влияния Церкви на самые разные стороны жизни, как в России, так и во внешнем мире, что рядом публицистов обозначается как "миссионерская экспансия", или "агрессивное миссионерство"..

КАК СТРОИТСЯ ПРОЕКТ?

Перед нами не набор спонтанных действий и рассуждений, а именно проект, причем, поскольку речь идет о православной миссии в современном мире, проект не какой-нибудь, а религиозный. Декларируемые цели данного проекта, на первый взгляд, вполне очевидны: сделать Церковь качественно более влиятельной силой и привести в нее количественно больше людей. Однако здесь сразу же возникает целый ряд вопросов. Прежде всего: почему данный проект (по мнению его авторов и "исполнителей") оказался востребованным? Ответ (в логике самого же проекта) достаточно очевиден: во-первых, потому, что сама РПЦ действовала до сих пор не лучшим образом, а, во-вторых, потому что всё христианство в целом в современном мире пребывает в несомненном кризисе.

Как бы то ни было, авторы рассматриваемого проекта, если верить им на слово (а у нас вроде бы нет формальных оснований поступать иначе) и доводить их логику до естественного предела, вознамерились ни много ни мало изменить мегатренд самой истории! Это уже интересно! И это тем более вынуждает нас присмотреться к тому, как реализуются религиозные миропроекты в истории.

Самым привычным (и необходимым в нашем случае) примером является, конечно, древнее христианство. Была ли его востребованность ответом на кризис древнего мира? Несомненно! Причем всем мало-мальски образованным людям хорошо известно, что в основе этого кризиса древнего мира лежала глубокая исчерпанность его духовных основ.

Но в основании любого религиозного проекта находится не просто необходимость дать ответ на кризис окружающего мира. Никакой религиозный проект невозможен без мощнейшего духовного импульса, и древнее христианство является здесь особенно ярким примером. Поскольку породивший его духовный импульс был связан с событием сверхъестественным - то есть с боговоплощением. Так бывает далеко не всегда. Например, европейский Ренессанс, Реформация или политический ислам - яркие, великие миропроекты, также содержащие в себе мощный духовный импульс, однако, в них не было и нет ничего сверхъестественного. В этом смысле христианство, конечно, уникально.

Под влиянием духовного импульса люди, воспринявшие данный миропроект как свой, формируют его сакральное ядро, в котором устанавливается мистическая (метафизическая), сакральная связь с высшими силами. Насколько реальна эта связь и что она представляет собой в действительности - отдельный вопрос. Для нас, как христиан, очевидно, что подлинное богообщение имеет место лишь в святой и спасительной апостольской и соборной православной Церкви. Однако в данном случае важно, что носители любого религиозного (или даже квазирелигиозного!) проекта всегда вдохновляются неким духовным началом, пусть даже, с нашей, христианской, точки зрения и ложным. Ложное - не значит иллюзорное! Готовность к жертве всегда базируется на реальной живой вере в существование некоего высшего начала, по сравнению с которым сохранение земной физической жизни человека не осмысляется как самодовлеющее и самоценное. В этом - вся суть, зерно религиозного сознания, и именно этим религиозное сознание отличается от нерелигиозного. Даже атеизм, осмысляемый религиозно, как вера, несёт в себе определенный запас неких духовных энергий, пусть даже тёмных и прямо сатанинских. Однако в нашем конкретном случае даже все эти оговорки не столь уж и важны, поскольку мы-то сейчас рассуждаем именно о христианском, православном религиозном проекте, в основе которого - всегда связь со Христом и со всей Троицей, духовное соединение с Богом по благодати, в реальности и истинности которого для нас нет ни малейших сомнений.

Именно эта связь имманентного и трансцендентного является неисчерпаемым источником духовных, творческих сил для носителей проекта. Чем сильнее накалено сакральное ядро, чем в большей степени приверженцы проекта обладают живым чувством своей инаковости по отношению к внешнему миру, тем сильнее бывает последующая религиозная экспансия, выплеск религиозной энергии во внешний мир. Это опять-таки особенно ярко видно на примере древнего христианства. Сначала были катакомбы и мученики, "свидетели", отдавшие жизнь за Христа (и в немалом количестве!), затем - христианство завоевало империю, но никак не наоборот! Более того. Как только христианство приближается к религиозному доминированию в повседневной жизни империи, христианский сакралитет (будучи духовной основой этой внешней экспансии) начинает как бы искать себе нового места, lokus»а, и возникает новое, добровольное "мученичество", иными словами - монашеское движение, последовательно стремящееся к новому отделению от этого мира, где христианство, казалось бы, побеждает! Наряду с этим начинается христианизация, оцерковление культурных форм, доставшихся в наследство от "ancient world", их постепенная творческая трансформация, и Церковь приходит во все сферы жизни "большого" мира.

Итак, для здорового мышления вполне очевидно: экспансия религии вовне невозможна без духовного импульса и накаленного сакралитета, и именно последний, вливаясь в традиционные формы культуры, развивающиеся на основе культурной преемственности, лежит в основе их творческой трансформации. Нет духовного импульса и накаленного сакралитета - и "традиционная" культура всё более омертвляется, обессмысливается, становится мёртвой шелухой, до тех пор, пока её вновь не возгреет религиозный огонь, огонь веры и Откровения. Когда трансцендентное закрыто и остыло сакральное ядро - проект невозможен, и невозможно вновь возжечь религиозный пламень без жертвы и подвига.

КУЛЬТУРНЫЕ ТИПЫ И РЕЛИГИЯ

Сказанное выше и имеющиеся у нас культурологические познания неминуемо указывают на то, что в реализации религиозного проекта важнейшую роль играет определенного рода связь, соотношение его сакрального ядра и окружающих его (а также формируемых им) форм культуры. Эта связь никак не может быть произвольной. Когда "наши новые миссионеры", иные из которых еще всерьез считают себя философами и культурологами, говорят о "безразличии" Православия к тем или иным культурным типам и vice versa, невольно испытываешь сильное недоумение. Неужели эти люди не читали ни Шпенглера, ни Данилевского, ни К.Леонтьева, ни, наконец, Лосева? То, что Слово Божие (а, стало быть, и наша потенциальная "миссия") открыто для всех и обращено ко всем - это один вопрос. Но из этого же никак не следует, что связь между религией и порождаемыми ею социокультурными, политическими, экономическими феноменами, философией и т.д. является абсолютно произвольной, что здесь не действуют никакие, причем достаточно строгие законы и закономерности! Так, например, иудаизированный вариант протестантизма, породивший пуританскую этику и индивидуалистическую культуру капиталистического хозяйствования, никак не мог бы породить Домостроя и крестьянской общины, а, скажем, духовная аскетика "Добротолюбия" ни в коем случае, ни при каких условиях не заставит нас отстраивать социум по принципам шариата. Точно так же и в искусствах (то есть в культуре в узком смысле). Иконопись Рублева и Дионисия и знаменный распев никоим образом не могли бы быть порождением утонченной чувственности позднекатолической мистики, а "умное делание" исихастов ни при каких условиях не могло бы иметь своим культурным продуктом живопись титанов европейского Ренессанса или музыку эпохи барокко и классицизма. Существуют определенные, вполне непреложные законы движения традиции в истории, и игнорировать их, обращаться с традицией на основании собственного произвола - значит обрекать себя на историческую слепоту и заведомое историческое поражение.

МИССИОНЕРСТВО И ПОСТМОДЕРН

Ключевой постулат разбираемого проекта гласит, что миссионерствовать следует в культурных формах современного мира, дабы быть понятым этим миром и успешным в нем в качестве миссионеров. Это, казалось бы, простое и очевидное положение таит в себе массу подводных камней, и в них-то всё дело! Однако, прежде чем обратиться к этому главному для нас на сегодня клубку проблем, констатируем другую, не менее известную православной общественности, "миссионерскую" установку носителей проекта, от которой они, надеемся, не станут вдруг отрекаться. Факт состоит в том, что описанный выше, известный в истории классический путь реализации, развертывания религиозного проекта в данном случае отнюдь не востребован! Наши "новые миссионеры" хотят как можно меньше отличаться от внешнего мира (то есть от объекта своей миссии), мимикрируя под него. С одной стороны, и основные синодальные документы, и выступления Патриарха содержат вполне справедливые и достаточно жесткие обличения исчерпавшего себя постпросвещенческого либерализма с его безбожием, безнравственностью, попранием ценностей и т.д.; с другой же стороны, в самой Церкви, то есть в сердцевине, в сакральном ядре проекта запускается процесс модернизации, не замечать который может только ленивый или уж совсем заангажированный человек. Таким образом, носители данного проекта собираются во внешнем мире, подлежащем оцерковлению и новой христианизации, бороться с тем, что является последствием, продуктом тех процессов, которые они сами запускают в Церкви, то есть в ядре своего проекта! Вместо возгревания сакралитета, без чего невозможна религиозная "экспансия", выплеск религиозной энергии вовне, сакральное ядро (и так остывающее!) предполагается еще больше остудить, чтобы, не дай Бог, ненароком не обжечь "внешних", чтобы лучше "соответствовать" им, быть "доступнее и понятнее"! И это религиозный проект? На наш взгляд, этот лежащий на поверхности парадокс просто взрывает данный проект изнутри (если, конечно, верить, что речь идет именно о "миссии", о проповеди христианских ценностей).

Обратимся теперь к нашей главной проблеме. Итак, "миссия в культурных формах современного мира". Если так (а тезис этот кажется очевидным!), то, по элементарным законам научного рассуждения, следует вначале определиться с исходными понятиями. Ибо говорить о христианской миссии (для христиан вообще-то привычнее говорить о проповеди Слова Божия, апостольстве или благовестничестве) в современном мире и при этом не анализировать, не пытаться понять, каково реальное состояние этого мира - абсурдно и безответственно.

Что же представляет собой сегодня так называемый "современный мир" и его "культурные формы"? Общим местом современной философско-исторической, социокультурной и политической мысли, особенно западной, стало признание того, что этот самый "современный мир" (то есть классический модерн в его секулярном изводе, порожденный эпохой Просвещения), в сущности говоря, закончился и трансформировался в нечто качественно иное, новое (хотя, как это всегда и бывает в истории, связанное с предшествующей эпохой), то есть - в постмодерн. А в нём, в постмодерне, классическую культуру с её "формами" и содержанием ожидают, говоря мягко, весьма существенные трансформации. Итак, еще один парадокс в нашу коллекцию: церковные "модернисты", заявляющие о своем намерении модернизировать Церковь, дабы быть лучше понятыми так называемым "современным миром", оказываются как раз архаистами, ибо апеллируют к тому историческому феномену, которого, по сути, уже нет, который сошел или стремительно сходит с исторической арены, а по факту своей деятельности, для того, чтобы воплотить свой тезис и выдержать свою логику до конца, стоят перед жестким императивом, повелевающим им самим стать постмодернистами! Как можно говорить о "культурных формах современного мира", да еще собираться в них, в этих формах, миссионерствовать и при этом не ставить проблему постмодерна - известно, наверно, только самим представителям разбираемого проекта, самим "новым миссионерам". И это при том, что для всех очевидно: речь вовсе не идет о каком-то отвлеченном теоретическом споре, ибо свое намерение авторы и реализаторы проекта весьма активно стремятся воплотить в жизнь.

Таким образом, ключевое положение "наших новых миссионеров" - "миссия в культурных формах современного мира" - по факту означает, как ни крути, христианскую миссию в "формах" постмодерна. А это уже очень ответственный методологический постулат, который следует разобрать отдельно.