Газета Завтра 845 (4 2010)

Сергей Тополь __ СОВСЕМ ДРУГОЙ ТЕАТР

В московских театрах-табакерочках, рассчитанных максимум на сотню зрителей (к примеру, как центр Владимира Высоцкого в Таганском тупике) раз-два в месяц "100-театр" возглавляемый Валерием Сторчаком (своей сцены у театра нет, приходится арендовать), предлагает записным театралам и просто зрителям камерный спектакль по пьесе Петра Гладилина "Другой человек".

Если нет критерия искусства, тогда не нужно объясняться по поводу распределения премий, поездок, субсидий и эфирного времени. Дескать, так решили специалисты, авторитетное жюри. Позвольте! А кто, собственно? И какое такое жюри, когда нет критериев? И какие такие специалисты? "А выбранные большинством!" (У нас большинство компетентно лишь в педагогике и в медицине. К несчастью, во всех остальных отраслях знающих — меньше, а большинство — невежды.)

Сторчак, ученик Анатолия Васильева, успевший поставить в столице несколько пьес, в том числе и "Табакерке" ("Два ангела, четыре человека" Валерия Шендеровича) и на "Таганке" ("Пьеса для Аделаиды" В.А. Соллогуба), использует сочинение современного автора как канат для 80-минутного без перерыва хождения над здравым смыслом. Балансировочным шестом режиссеру служат две ветви — театр абсурда и действо натурального соцреализма. Зря, что ли, в его активе постановки Ионеско и Володина?

Создать свой театр — удел немногих. Сторчак сумел сделать это. Следуя за Станиславским, утверждавшим, что неважно, как играет актёр, — главное, чтобы он играл верно, режиссер занимается открытием устройства, или если угодно — композицией драматического произведения понятного зрителю. И тем самым четко отделяет сценографию от режиссуры, чем, кстати, в последнее время грешат маститые режиссеры.

Боясь потерять зрителя, они обрушивают на моторику бедного зрителя номера цирковых программ, сдобренных пиротехникой и очумелой музыкой, не чураясь при этом обильно удобрять классические произведения навозом сексуальных экзерсисов и табуированной лексикой, причём ничем не мотивированной. А так, для эпатажа. Добиваясь, как им кажется, тем самым "исторической правды жизни".

Но Сократ не признавал кулинарию искусством, называл такое дело "сноровкой и угодничеством" (в "Горгии" Платона), которое выдает себя за искусство врачевания, и прикидывается, что знает лучшие для тела кушанья. "Так что если их спор (врача и повара) стали бы решать дети, или столь же безрассудные взрослые, то врач умер бы с голоду. Вот что я называю угодничеством, и считаю его безобразным, потому что оно устремлено к приятному, а не к высшему благу".

Высшее благо. Для кого-то это — истина, или справедливость (как у большевиков, например). Но если вы стоите за красоту, за прекрасное — то я вас обнимаю. Если эстетика для вас выше, чем этика, тогда Платон вам дороже, а истина — подруга.

Метод Сторчака — это нечто вербо-психо-физическое, которое предполагает, что драматическое действие происходит в трех плоскостях: в плоскости слова, чувства и в плоскости мизансцены. Главное, чтобы зрителю было понятно, зачем их заманили к барышне Мельпомене, что им хотел донести автор, что есть красота. Это, как у классика: "Желаю смотреть понятный театр". И свое кредо Сторчак в полном объёме доносит до зрителя. Равнодушных в зале нет.

Реквизит спектакля минимизирован: дверь-окно, стол-два стула, шкаф, набитый игрушками, ножницы и куча нарезанных газет. И, как временной маячок, ноутбук. Всем этим умело пользуются мужчина и женщина в исполнении великолепных актеров Олега Дуленина, Анны Ходюш, Олега Толкунова и Дарьи Дементьевой.

В этой постановке от последнего звонка, манящего в полутемный зал, до финального смеха невидимых миру детей, актеры без дураков предлагают зрителям испить чисто российский коктейль из маниловщины и алых парусов.

Еще до начала действа исполнители исподволь завлекают зрителя в свою игру, позволяя им тем самым активно включиться в животворный процесс сотворения чуда. Представить себя в роли костюмеров, готовящих актеру к выходу на сцену; осточертевших от засаленных поз любовников; многодетных и безденежных супругов, перебивающихся с молочного напитка на заплесневелый сухарь ООО "Степан Плюшкин"; родственных душ Лени Голубкова, на которых внезапно обрушился дождь из долларовых купюр; и наконец, сладкой парочкой, решившей примерить еще не порченные автоматными очередями шкурки Бонни и Клайда российского разлива.

Уважая зрителя, Сторчак считает, что в создании какой-либо иллюзии театр не может конкурировать с возможностями компьютерных эффектов фильмов Стивена Спилберга. Но зато ни в каком видео нельзя устроить так, чтобы рассказываемая история учитывала поправку от зрителя. Если театр допускает такую поправку, если он дает возможность зрителю более или менее активно вмешиваться в происходящее и быть сотворцом образа, тогда и только тогда театр пользуется таким своим преимуществом, которое дает ему право считаться наизначительнейшим из искусств.

В общем, всё срослось. Драматург придумал эффектные начало и конец истории, переложив ими основное действо, как мороженное в детстве вафельными кружками, а режиссер, слывущий в своем цеху скандалистом, сумел с помощью актеров четко вписаться в авторскую задумку.

Моцарт никогда не исполнял свои произведения одинаково, и все дошедшие до нас партитуры были лишь результатом необходимости оставить хоть в общих чертах представление о его импровизациях. "Играть строго по нотам вошло в правило лишь с середины XVIII века, импровизировать с этого момента стало означать неуважение к публике, — утверждает Сторчак. — И это ограничение стало одной из многих основ тоталитарного общества, в котором художнику априори было отказано в вольнодумстве".

В итоге детский смех, доносящийся в открытое окно вместе с зимним ветром, пахнущим новогодней елкой, дает надежду, что рано и поздно, лучше, конечно, пораньше, но сами понимаете, не все так просто, а кто говорил, что будет легко, все будет хорошо… И небо будет в алмазах….

Если бы знать, если бы знать…

Очередное представление "Другого человека" случится 4 февраля в Доме-музее Высоцкого (Нижнетаганский тупик 3).

1