Газета Завтра 888 (47 2010)

Анастасия Белокурова «СЛАВНОЕ ЯЗЫЧЕСТВО»

"Овсянки" (Россия, 2010, режиссёр — Алексей Федорченко, в ролях — Игорь Сергеев, Игорь Цурило, Юлия Ауг, Виктор Сухоруков).

В далёкой глухомани, между вологодскими и вятскими лесами, сохранились поселения финского народа меря, который давно уже почти полностью слился со славянами и утратил свою этнографическую сущность. Но кое-какие обряды из глубины веков живы и в наши дни. Представитель древнего племени, одинокий молчаливый фотограф, работающий на бумажном комбинате и носящий обычное мерянское имя Аист (Игорь Сергеев), покупает на птичьем рынке в Костроме пару овсянок. На досуге он пишет книгу, где так описывает своих соплеменников: "Народ странноватый, лица невыразительны, а половая распущенность свойственна мерянам с давних времён". И он, безусловно прав!

Другой мерянин — директор комбината Мирон Алексеевич (Игорь Цурило) просит Аиста помочь ему похоронить свою жену Татьяну (Юлия Ауг) по обычаю своего народа. Для этого они отправляются в путь на автомобиле, захватив с собой и клетку с овсянками, в места на реке Оке, где Мирон и Татьяна проводили свой медовый месяц. Перед этим мужчины вплетают в лобковые волосы мёртвой женщины разноцветные ниточки. Согласно традиции свадебной церемонии мерян.

В дороге Мирон начинает активно "дымить" — ещё одна особенность поведения этого племени высказывать любовь к умершим — а именно, вспоминать интимные подробности семейной жизни. Очень быстро становится ясно, что Татьяна не была счастлива в браке. Сексуальное рабство и ритуальные омывания водкой с головы до ног вряд ли способны вызвать ответный энтузиазм.

Аист тем временем вспоминает своего отца (Виктор Сухоруков) — местного юродивого поэта, начинающего свои стихи примерно так: "Рассматривая волоски у друг друга на лапках..."

Заветная мечта любого мерянина — утонуть в реке. У них нет богов, есть только любовь — так многозначительно рассуждает за кадром главный герой. Отец Аиста всю жизнь желал утонуть, но вместо этого отправил в прорубь самое дорогое, что у него есть, — печатную машинку. Всё это "славное язычество" постепенно начинает отдавать реальной паранойей. Но в финале овсянки сыграют свою роль и обеспечат героям бессмертие.

Страшно подумать, но фестивальный успех "Овсянок" зашкаливает, уносится за все разумные пределы. Говорят, что в Берлине фильму устроили десятиминутную овацию стоя. Председатель жюри Квентин Тарантино тоже рукоплескал, возможно, сочтя увиденное придуманной экзотической "жестью". Картина получила приз кинокритиков мира ФИПРЕССИ, приз экуменического жюри за духовность и главный приз за лучшую операторскую работу на Венецианском кинофестивале. Вскоре подключился и арабский мир, вручив Гран-при "за блестящий киноязык" на кинофестивале в Абу-Даби.

Режиссёр Алексей Федорченко пять лет назад уже поразил мировую общественность псевдодокументальной мистификацией "Первые на Луне", которой европейцы поверили безоговорочно. Результатом стал приз за лучший документальный фильм на кинофестивале в Венеции. Теперь в ход пошла тяжёлая артиллерия в лице камеры оператора Михаила Кричмана, работавшего с Андреем Звягинцевым и способного создать то самое, необходимое для наград пространство, которое так любят киноэксперты Европы. Так называемое "созерцательное" кино. Таким было звягинцевское "Возвращение", где за чередой визуальных виньеток, оттеняющих семейную драму, отчётливо проступала критика "властной руки Сталина" — лишний повод для аплодисментов с других берегов.

Но если Звягинцев шёл по стопам Тарковского, привнеся в современный российский кинематограф давно забытое понятие "киноязыка", где на визуальных образах лежит задача "переиграть" актёров, то Федорченко, не мудрствуя лукаво и используя звягинские наработки, шагнул ещё дальше.

Нет ничего удивительного, что европейцы поверили в мир людей, сжигающих своих возлюбленных на пустынном берегу, поющих странные песни, говорящих многозначительные монологи за кадром и доверяющих свою судьбу серым птичкам. Русские — а в глазах Европы меряне, безусловно, те же русские! — весьма органичны в роли душевно ущербных, забитых несопротивленцев, гибнущих при наступлении неминуемой цивилизации. Время Чехова и Достоевского кануло в Лету. Мятущийся интеллигент, бегущий от уюта кружевных занавесок и ламп с абажуром, через резную калитку в реку с криком: "Мне 30 лет, а я ничего не сделал!" — ныне всего лишь картонный герой из далёкого прошлого. Эти персонажи всегда воспринимались Западом как инопланетяне.

Современный же русский в глазах европейской общественности — молчаливое, хмурое существо. Ходячее недоразумение с нелепым внутренним миром, притом совершенно не опасное. Но и непривлекательное. Что, впрочем, говорит о том, что за границей люди не растеряли остатков разума — любить подобных героев — занятие не для слабонервных.

В связи с этим интересны образы русских, почти одновременно появившиеся на экранах этой осенью в двух американских фильмах — "РЭД" и "Мальчики-налётчики". Обе картины наглядно демонстрируют "старую" и "новую" школы подачи материала. В первом речь идёт о том, как агенты ЦРУ в отставке доказывают миру, что их ещё рано сбрасывать со счетов. Во втором — как банда молодых состоятельных парней грабит банки. "РЭД" отдаёт дань боевикам 80-х, пропитан духом ушедшей эпохи и даёт возможность Брюсу Уиллису вспомнить старые добрые времена. "Мальчики-налётчики" — обычный современный фильм с клиповым монтажом, стремительным действием и отсутствием логики. И там и там присутствует "русский след". Но если в "РЭД" один из главных героев — бывший агент КГБ — показан с ностальгической теплотой и вообще не самый последний парень в этой захватывающей игре, то в "Мальчиках" действует крайне тупая русская мафия с клоном Никиты Джигурды во главе.

Вывод прост. В глазах иностранцев русский в кино — либо бандит, либо олигарх, либо неудачник с ярко выраженной псевдодуховностью. Исключение составляет только благородный пилот в недавнем блокбастере "2012" Рональда Эммериха, но и он по законам жанра обязан погибнуть.

Вернёмся к нашим овсянкам. Роуд-муви — жанр, не часто встречающийся в нашем кино. И если это не комедия вроде "Тёщи для неудачника" и не криминальная драма типа "Бумера", действие рискует превратиться в смертельную тоску. Но и среди нас есть зритель, которому только и подавай всю эту "русскую сермяжность", выворачивающую душу наизнанку вселенской грустью и отсутствием душевной гармонии. Надо признать, в "Овсянках" нет прямолинейной, бьющей под дых чернухи — камера Михаила Кричмана любит пейзажи русского севера больше, чем людей. Чуть-чуть не хватило наглости долгим взглядом живописать колышущиеся под водой зелёные травы. Но и так в картине полно "фирменных" длинных планов, пришедших к нам из другой киноэпохи. Вот самый тягостный из них — камера на статике снимает "обряд мёртвой невесты". Мужчины долго возятся с трупом, расчёсывают волосы на голове, вплетают ниточки в интимное женское место. Молчание героев символизирует почтение к умершей, а монотонный саундтрек — верность традициям. Некоторые способны увидеть здесь любовное целомудрие — это ли не повод убедиться в том, что нация заражена смертельным вирусом подмены понятий. И судьба её пока что аналогична участи злополучной деревеньки, куда так и не довёз спасительную вакцину врач из сорокинской "Метели".

И дело вовсе не в том, что языческие ценности могут показаться сегодня дремучей архаикой. Современный кинематограф забыл о том, что его цель — рассказать историю. Пусть и посредством образов, их-то как раз никто не отменял. Но почему-то взгляд на мир сквозь призму арт-хауса у нас всегда сопряжён с невыносимостью бытия, искренне внимать которой становится всё сложнее. В конце концов, лучшие фильмы Тарковского — коль уж он так не даёт покоя некоторым кинематографистам — несли в себе несколько больше, чем констатация духовной нищеты "новой России". Чумы, от которой не способна спасти даже внутренняя эмиграция.