Газета Завтра 908 (15 2011)

Евгений Ликов -- Немного жаль Америку

Кто ждал, тот дождался. Кто хотел видеть, увидел. Правда, зрение у всех оказалось разное. Я говорю о московских гастролях American Ballet Theatrе. Американцы выступали на сцене ГАБТ в рамках II Международного фестиваля Мстислава Ростроповича. То есть спектакли АВТ не были затеей Большого театра; полагаю, балетного в приезде заокеанских танцовщиков было меньше, чем учтиво-политического, но нам-то какое дело? Мы пришли посмотреть то, что по скудости кошелька не можем увидеть непосредственно на родной сцене. Посмотрели.

Восторги и критика перемешались. Из нестройного хора, впрочем, выбиваются три лейттемы. Первая: Дэвид Холберг — король! Вторая — Джиллиан Мерфи имеет непривычные формы. Третья вовсе смешная и звучит примерно в стиле "ратманский наше фсьо". Каждая из заявок имеет право на жизнь. Как и любая из противоположных оценок.

Да, Холберг красив. С такой внешностью, как у нордического юноши, перед войной позировали для агитплакатов Waffen SS. Кажется, сделай Холбергу соответствующую армейскому этикету стрижку, Лени Рифеншталь воскреснет и бросится к камере. Чтобы отложить её после нескольких кинопроб: танцовщику не хватает мужественной энергии, его красоту портит вялая изнеженность. Которая сама по себе не есть зло для балета, но применима в нем избирательно. Конечно, атрибут аристократизма — скука, тут с Ницше не поспоришь, но есть же что-то кроме неё, что отличает пресыщенного нобиля от безвольного интеллигента-неудачника. И мы поговорим об этом. Только позже.

Джиллиан Мерфи мне лично, напротив, понравилась именно своими формами. Округлостями и терпким женским призывом роскошествующей по балетным меркам плоти. У нас таких танцовщиц почему-то не любят как раз те, которые, подобно мне, очаровались американкой. Вот только я и наших балерин торжественной стати люблю и никогда не скрывал это чувство. Впрочем, любовь есть вопрос частных пристрастий — общим же мнением является то, что танцевала девушка достойно, претензий к ней нет. Сам я не очень-то в теме "пятых позиций", но зрители произносили такие слова, как "выучка" и "точность". Поверю. Ибо яростно отстаиваю свое святое право на "невежество": я хотел бы покинуть планету, не зная, чем отличается жете от плие. Правда спокойно умру я в подобном неведении, лишь пребывая в твердой уверенности, что есть те, кто следит за "всеми этими падебурре" и не позволит балету отклониться от первоначальной чистоты и строгости искусства, рожденного во дворцах. Наверное, те, кто говорил о выучке, из балетных жрецов. Наше дело — солдатское: верить им и слушать команду.

Поспорить мы можем лишь об аристократизме.

Вышло так, что я посмотрел американскую программу полтора раза. Не в том смысле, что со второй ушел, а в том, что первый просмотр был в режиме генеральной репетиции. Сказать что-то по увиденному было сложно. Танцевали все примерно в "одну восьмую" ноги, поэтому вечерний сеанс предстал закономерной необходимостью.

Скажу сразу, что разница была ощутимой. Примерно как между упомянутой дробью и "одной второй". Если считать спектакль "вполноги" за единицу, то недостающую восьмушку добавил зал. Заполненный хорошо под завязку до самого перерыва.

Классика американского танцевального театра — мюзик-холл. Потому-то одноактная шутка Джерома Роббинса "Матросы на берегу", которую лихо сплясали горячие латинские парни под музыку Леонарда Бернстайна, доставила. Для нас это была Америка стереотипов, а для Америки это — священная история отечественного балета. Истинная правда: это было неплохо. Затянуто, да, но нужно помнить, что сочинял свой хореографический опус Роббинс тогда, когда у людей было много свободного времени. Ярко, весело. Похоже, визуальный ряд своего "Кереля" Фассбиндер подсмотрел в декорациях Оливера Смита и костюмах Кермита Лава. Балет — 1944-го года выпуска и, зная хватку американских профсоюзов, трудно предположить, что его оформление с тех пор изменилось. За приверженность традициям и охрану авторских прав можно похвалить. Вот только стереотип остается стереотипом.

Роббинс — хорошо, но мне близка не та Америка.

Америку настоящую, как ни странно, показал мне Джордж Баланчин. Танцевали его "Темы с вариациями" на музыку Чайковского. Я впервые видел Баланчина в исполнении тех, для кого балетмейстер придумывал танцы. И внезапно поймал себя на том, что бывший русский грузин — действительно американский хореограф! Он увидел в Америке то, что мы обычно склонны не замечать в нашей ослепительно-нервной неприязни к США.

Полно, разрешим конфликт: Баланчин создавал искусство для совсем другой страны, она даже называлась иначе: САСШ. Полегчало?

А раз отпустило, то всмотримся в "Тему с вариациями". Что мы видим? Что Баланчин ухватил самую суть англо-саксонской культуры, плотью от плоти которой являются Штаты, что ни говорили бы нам о мультикультурализме, которого нет. Есть настоящий командный дух, тезис о "честной игре" и кодекс "спортивного поведения". Кордебалет, на мой взгляд, выглядел великолепно именно потому, что на сцене работала команда. При таком подходе солистам нужно лишь не завалить свои выходы. Они и не завалили. Пусть Холберг и не поразил, а Мерфи оставила кое-какие вопросы — всё выглядело в высшей степени пристойно. "Тема с вариациями" оказалась лучшим произведением вечера. Не единственно потому, что "смотрелась". Балет оказался способен разбить стереотип об "американском индивидуализме". Который, безусловно, есть, но называется частной инициативой. И базируется на том, о чем писал в своих потрясающих книгах Киплинг.

Смог ли Баланчин изменить что-то в зрительском восприятии Америки, я не знаю: я ведь тоже особо ничего не менял, ибо Киплинг с его идеалом казармы является одним из моих самых любимых писателей.

Полной противоположностью Баланчину стал Алексей Ратманский, нынешний руководитель АВТ. Его "Семь сонат", поставленные на музыку Доменико Скарлатти, оказались лишь внешне похожими на неоклассику самого основоположника стиля.

К сожалению, творение Ратманского нужно признать бессмысленным. Дело не в том, что он не рассказал историю — смысла нет в самом факте существования короткого танцевального упражнения.

Я отнюдь не отношу себя к принципиальным противникам Ратманского, хотя готов пересмотреть свою позицию. Бывший худрук Большого балета подсуден хотя бы потому, что совершает "преступление против культуры". Тем более опасное, что маскируется ее формальными признаками.

Коротко, о чём критикуемый балет? Видимо, о разных взаимоотношениях разных любовных пар. Решено это "любовное настроение" вполне плавно (околобалет в таких случаях говорит о кантилене), не без сладкой красивости. Вот только разных характеров, что подчеркивалось бы различием хореографического рисунка, у Ратманского нет. Ну, да ладно с мастерством и изобретательностью — давайте возьмемся за основу: а нужны ли балету человеческие индивидуальности персонажей? На мой взгляд, подтверждённый сопоставлением Ратманского и Баланчина в пределах одного вечера, нет.

Георгий Мелитонович Баланчивадзе застал дворянскую культуру лично. Он почувствовал на себе особенности дворцового стиля поведения. "Тема с вариациями" говорит о том, что он жил в балете — дворцовом, дворянском, аристократическом. Кто такой аристократ? Грубый воин, внешне изнеженный лишь до тех пор, пока не пришла пора вцепиться в глотку врагу. Чтобы потом вновь разойтись с ним с учтивостью равных. Дворянин — это человек, который превозмог свой индивидуализм ради церемониала в целях видового самосохранения. Дворянин был дик и буен, когда война позволяла воевать дико и буйно, и он же стал дисциплинированным строевым офицером, когда война потребовала другие качества.

Баланчин ясно показал нам, что дворцовая культура не знает индивидуальности — последнюю придумала буржуазия, и я согласен в этом с Эрнстом Юнгером. Хореограф показал нам церемониальные отношения любви — и они оказались более убедительными, чем экзерсисы Ратманского. Даже музыку Баланчин взял такую, в которой явно присутствуют маршевые мотивы.

В общем, Баланчин показал, что истинный балет — искусство военных парадов, а вовсе не интеллигентских салонов.

Ратманскому не дано. Он не видел дворцов, он судит об аристократии по рассказам прислуги. Беда даже не в том, что он не мыслит ансамблями, беда, что он не может предположить, что мыслить в балете нужно только так, чтобы балет оставался явлением культуры.

На этом можно было бы и завершить заметки, не останься еще одно произведение, чью мировую премьеру увидели москвичи. Это "Тройка" Бенжамена Милльпье на музыку И.С. Баха. Знаменит хореограф тем, что дружит с Натали Портман и поставил для нее танцы в "Черном лебеде". А что у нас?

У нас три неплохих танцовщика станцевали странное произведение. Вот только не ждите, что я буду ругать танцующих. Никогда! Они выходят на сцену для того, чтобы их любили, а я сажусь в зале любить их. Разве вина балетных девочек и мальчиков в том, что между ними и зрителем становится порой хореограф и требует, чтобы любовь проходила в извращенной и особо циничной форме?

Всё это увидел я, автор данных строк. И поделился с вами, читатель, с солдатской прямотой.

Что увидели остальные, судить не берусь, может быть, они вообще злодеи, которым Америку не жалко!