Газета Завтра 919 (26 2011)

Владимир Бондаренко -- Заметки зоила

Я бы назвал эту книгу Сергея Шаргунова ("Книга без фотографий". М. Альпина нон-фикшн. 2011) — "Человек из черни". Ибо, на мой взгляд, главным поводом для написания книги послужило вопиющее снятие его кандидатуры из тройки лидеров "Справедливой России" перед самым началом выборов по желанию тогдашнего лидера нашей страны . Ему так и сказали: ты — чернь, и убирайся к своей черни. При том, что был Сережа благополучным мальчиком из уважаемой семьи священника, был самым молодым известным писателем, автором нескольких книг. Для народа, для простого читателя — он был скорее удивительным и успешным везунчиком. Но для всей нашей путинско-медведевско-зюгановской политической элиты не только народ, но даже более-менее известные писатели, журналисты, предприниматели средней руки — такое же быдло, такая же чернь, как какой-нибудь спившийся бомж или наркоман. Вот стал бы он депутатом, высоким чиновником, а затем и миллионером, тогда никакие разоблачения ему бы не повредили. Всё равно был бы своим. Это было искреннее удивление Сергея: он-то считал себя уже героем нашего времени, а оказалось, в глазах всей отечественной миллионной чиновной челяди он — простая чернь.

Это удивление и заставило взяться за книжку, сделало её страницы искренними. И последующие поездки в Осетию, в Киргизию, в самые горячие точки, — это была попытка как бы самооправдаться, доказать самому себе и другим, что ты чего-то стоишь. Потому рисковал жизнью не раз и в поездке по Осетии и Грузии во время конфликта, и в бунтующей Киргизии, что хотел доказать самому себе, что он не какое-то разыгрываемое по заказу сверху быдло. Мне интересно, когда Миронов не попадет в следующую Думу и уйдет из политики, расскажет как-нибудь в мемуарах, как его, якобы лидера якобы оппозиционной партии возили носом по столу, требуя немедленно выкинуть из списков не только тройки, а вообще из кандидатов в депутаты молодого писателя. Дело не в самом Шаргунове, так же согласовывают списки с Кремлем якобы оппозиционер Зюганов, Жириновский, Гозман и другие. Свободному независимому человеку любых взглядов нечего делать в нашей политике. И об этом написана книга Шаргунова.

Его наша элита не любит так же, как не любила двести лет назад Михаила Лермонтова, — такого же юного и яркого. Такого же неуживчивого и самостоятельного. Надеюсь, это "падение с чиновничьих высот" сделает Сергея Шаргунова серьёзным писателем нашего времени. Он всегда будет понимать самого простого человека.

Не будь у него художественного таланта, мог бы всю жизнь завидовать прорвавшимся на чиновничьи высоты, карабкаться вверх или оправдываться перед не поверившими ему большими кремлевскими начальниками. А теперь он на всю жизнь обречен на противостояние: поэт и царь. Он будет говорить на равных с этой завладевшей Россией сворой, терять ему уже нечего. Конечно, есть в книге и самолюбование, и игра. Впрочем, это уже и особенности стиля. Не будем забывать: Сергей Шаргунов — так же, как и большинство его литературных сверстников, — вышел из шинели Эдуарда Лимонова. И этот прием: "Я и мир вокруг меня" еще долго будет определять творчество Шаргунова. Он в каком-то смысле обречен на подобный автобиографизм даже более, чем его друзья Захар Прилепин и Михаил Елизаров, смело ринувшиеся в пространство чистого вымысла и необузданной фантазии. Нельзя сказать, что такой путь для писателя самый легкий. Творить свою судьбу настолько ярко, чтобы сделать её объектом литературы, в любое время не так уж легко. Самому творить судьбу летчика Маресьева или сочинять на эту тему пелевинские побасенки, быстро наскучившие привередливому читателю, — выбор делать Сергею Шаргунову. Пока ему удается творить свою биографию так, что она становится видимой всеми. Но нужна ли людям его биография? Есть свежесть взгляда, есть точность оценок, есть легкая ирония в адрес самого себя. Даже изумление, как это он сумел такое натворить. И всё же самое важное: есть образ нашего времени, ибо и образ Шаргунова становится типичным для России начала третьего тысячелетия.

Спасает еще и Сергея Шаргунова с его автобиографизмом, и Михаила Елизарова с его мистическим сюрреализмом, и Романа Сенчина с его добротной школой традиционного русского реализма общая увлеченность высотой замысла, высокими идеями. Скажем, играли русские пленные с немцами в футбол в оккупированном Киеве, и победа русских означала их смерть. Сам футбол смотрелся иначе. Не как игра. Так и рассказы о девочках, о друзьях, о студентах, о своих поездках по стране: честные и живые, беспощадные по отношению к самому, нанизанные на стержень замысла, проперченные идеей справедливости и ностальгией по советскости, — читаются уже не просто как весёлый сборник автобиографических новелл или книга приключений авантюрного юноши, но как единая часть протестного отношения народа к власти. Нет излишней плакатности, это и хорошо.

На контрасте впечатлений и выстроена книга, в этом её безусловная ценность. Остроумные заметки и впечатления, вроде бы легкая пустота в голове, — и одновременно пробрасываются важнейшие темы: народ и власть, непреходящая русскость, борьба за традиции. Рос в антисоветской семье священника для того, чтобы защищать эту самую советскую власть на баррикадах 1993 года. Хулиган и отличник. Политик и писатель. Он не вступал ни в октябрята, ни в пионеры, но мечтал стать советским писателем. Любитель светских раундов и баррикадных стычек. Видно, таким уже и будет. Таким его сделало время, и Сергей Шаргунов не вырывается из своего времени. Он — яркий писатель постперестроечного времени. Когда болтовня надоела, когда демократии наелись, когда веры нет ни во что, но народ упрямо хочет жить и когда-нибудь опрокинет нынешнюю чиновную орду. Книга Шаргунова — это преддверие новых перемен, зеркало новой революции. Такие же, как он, неудовлетворенные жизнью сверстники и будут определять наше будущее. Вот давайте и всмотримся в них. "Иногда мне кажется, что все мои фотографии, утраченные, отсутствующие и несбывшиеся, где-то хранятся. Когда-нибудь их предъявят", — пишет Сергей Шаргунов в своей "Книге без фотографий". Но пока, на самом деле, им написана книга без фотографий. Это, скорее, если и говорить о портретности, — графика экспрессионистов. Есть в книге и точно подобранные детали: останки царской семьи, секретно хранимые священником Шаргуновым у себя дома, бывшие пионеры, легко отказавшиеся от своих гимнов и галстуков, православные подростки, легко избивающие не понравившегося им сверстника.

Меня радует, что образность в прозе Шаргунова всё более обогащается, становится запоминающейся. Он явно перерос фотографическую журналистику. Он уже становится мастером письма, но по-прежнему отчаянно молод.

Автору пяти-шести книг, прошедшему не один вал литературных премий и скандалов, чуть не вошедшему в большую политику, и тут же чуть не раздавленному ею, всего тридцать лет. В наше время иные прозаики к этому возрасту только составляют первые фразы. А Шаргунов, хорошо или плохо, но уже стал частью нашей русской истории. Теперь важно не "зазвездиться", не стать вальяжным тусовщиком и всё время понимать: главное — еще впереди.