Где кони смеются

Глава четвёртая

Жизнь Феликса Бороды была переменчива на ласковость и горе - все года он будто уж скидывал с себя лета бедствий, невзгод и радостей. Случалось, заводил он шашни то с одной, то с другой женщиной, от чего на обед была горячая похлёбка да домашнее пиво. Однако, змей искуситель подбивал его на скандалы, в коих он утверждал свои права мужские, и бабёнка уходила, громко хлопнув дверью. Феликс оставался один, подолгу смотрел на небо, а в ночные часы полюбил считать звёзды, которых была тьма-тьмущая.

Устроился одним днём он скотником в соседнем районе. Работёнка была залихватская: смотри да примечай за молодняком, ищущим питья и кормёжка вдоволь. Феликс любил кормить маленьких бычков и тёлочек из соски, когда розовые губы аппетитно сосут тёпленькое молоко, пахнущее сливочным маслом. В эти часы наш герой был растроган до глубины своей грубой души; его глаза то слезились, то сверкали внутренним огнём, будто он как в детстве, слушал сказку о Иване-Царевиче.

Дни летели как баба на кобыле - прошло шесть лет, как он трудился на скотоферме. Одна из доярок, Анфема Ящук, женщина грудастая, в пышном соку, любившая повеселиться в свободную минуту, как-то в шутку назвала Феликса дятлом, ибо он любил одну и ту же работу - кормить молодняк, а за другое не брался - мол, не моё. Другие скотники выполняли разную работу: помимо кормления - и резали скот, и выделывали шкуры уксусом, но наш Феля кормит себе и кормит - ну вылитый дятел!

На эти слова сильно рассерчал Борода на Ящук, даже хотел её побить, но убоялся её справного мужичка, Толика-Свиное рыло, который чуть что и сам лез в драку. Феликс его откровенно побаивался и на контакт с ним не шёл, а обходил десятой дорогой. С Анфемой он здороваться перестал и та, косясь на него как на прокажённого,говорила бабам, что он евнух и не разу не спал с бабой по-настоящему, а только с ласками лез. На это поклёп Борода лишь поглаживал свои усы и матерился. За глаза он бы и ославил Анфему, однако не решался.

Из-за этого и ушёл Феликс с работы, принялся пить горькую как бык помои. А тут ещё Никола Полуянов поругался со своей Аннушкой, так как та надоела своим благочестием, которое муженёк её считал показным. Говаривал Николка, будто жена его гуляет с Аграфеном Волковым, у которого Никола видел была большая тяга к "слабому" полу. Выпили они за здоровье Аграфена да сговорились его прирезать. За тремя стаканами горилки, настоянной на сосновых шишках, они начертили план убийства, обсудили детали устранения соперника и назначили "день-икс" на 12 августа...

В данный день солнышко ладно обогревала луга и пасущийся скот, потом закапал грибной дождик, по смывавший пыль с листьев вдоль дороги, по которой на мотоцикле ехали пьяные Феликс да Никола. Последний орал матерную песню про брюхатую бабу, которую он бы уволок за овраг. Феликс рулил мотоциклом столь неумело,что они незнамо сколько раз переворачивались, валялись в лужах и вспоминали Господа Бога непотребными словцами. Никола уже сам сел за руль и они всё таки добрались до того места, где назначили встречу Волкову.

Тот приехал на велосипеде с малым племяшкой Андрейкой, который ел из миски кислую капусту, глотая сопли вперемешку с кислятиной. Полуянов, как взглянул на Андрейку и на то, какой он худенький и смешной, стало ему стыдно за мысли об убийстве Аграфена. Он взял и рассказал тому, что они задумывали. Волков за такой смелый поступок вытащил литр горилки, а на закуску достал всё той же кисленькой капусточки, которую они с Андрейкой везли к приболевшей свахе. Расплакался за попойкой Никола, расцеловались они с Аграфеном как братья родные и поклялись никогда не вредить друг другу.

Через три дня у Феликса стало плоховато с сердцем. Отвели его в районную больницу. Капельницы, уколы, таблетки - и ни грамма выпитого - от этого Феликс ещё больше пригорюнился. Среди печалей он влюбился в медсестру Танюшу, зажал её в закутке и так принялся целовать в алые уста, что и та втюрилась в него по уши. Танюше шёл 21 год,а она ещё ни с кем не целовалась, а тут подвернулся такой мужечёк, что груди её налились соком любви. Справили они свадьбу пышную, но Таня занемогла, и через месяц ушла в мир иной.

Феликс приказал себе не пить после смерти возлюбленной, но слово не сдержал: попойки с Николой и Аграфеном происходили как баталии, будто то не они, а армия Петра Первого воевали со шведами под Полтавой. Трое попойщиков пугали скот удалыми воплями, бабы в селе крестились и говорили: рехнулись наши мужики! Андрейка от этого ещё более исхудал и умер под Новый год. Аграфен сидел у гроба хоть и пьяный, но соображал, что эта смерть забрала у него самое дорогое. И он рвал волосы и проклинал всё на свете, словно это имело силы.