Где скрывается правда

Глава шестая

Когда дом Гринвудов наконец появляется на горизонте, футболка у меня на спине уже мокрая от пота, а переносица горит от солнечного ожога. Бо́льшую часть дороги я бежала, потому что не могла терпеть. Мне нужно было убедиться в том, что это правда.

Я слышу, как хлопает сетчатая дверь. Кэлли сбегает с крыльца вниз, не замечая меня на тротуаре. Она доходит до середины подъездной дорожки и останавливается, зарываясь лицом в ладони. У меня внутри все сжимается.

Это правда. Кэлли успела узнать об этом за те пятнадцать минут, что я бежала сюда. Она разворачивается и идет на задний двор, прежде чем я успеваю ее окликнуть. Я прислоняюсь к почтовому ящику, чтобы отдышаться: легкие будто пронзает миллионом булавок. Ночью, на вечеринке, все думали, что Ариэль сбежала из дома. Возможно, в тот самый момент, когда мы разговаривали у костра, она умирала.

Когда дыхание выравнивается, я обхожу дом по краю забора. Кэлли оставила калитку открытой.

Она сидит на траве, закрыв лицо руками. Мне приходится кашлянуть, чтобы привлечь к себе внимание. Она поднимает голову. К ее щекам приливает кровь.

– Чего тебе надо?

– Ариэль мертва?

Кэлли выдергивает охапку травы одним резким движением и выпускает травинки сквозь пальцы.

– Тело еще надо опознать, но да, это она.

Тело. Перед глазами встает образ Ариэль, брошенной на обочине шоссе. Ее стертые от падений с велосипеда локти и коленки, розовый рот, пахнущий клубничным бальзамом «лип смакер», который она повсюду носила с собой в кармане, чтобы его не украла сестра.

Я понимаю, что в моем воображении Ариэль все такая же, какой была десять лет назад. Все внутри сжимается.

– Как она умерла?

– Не знаю, – отвечает Кэлли. Лицо у нее до сих пор красное как помидор. Я жду, что сейчас она сорвется, заплачет, сделает что-нибудь, но вместо этого она только тяжело вздыхает и смотрит прямо на меня.

– Вечером в здании школы пройдут поминки. Если хочешь, приходи.

Ужасная Тесса внутри меня хочет сказать «нет». На поминках молодых людей всегда собираются толпы сочувствующих, а я, как правило, избегаю мест большого скопления народа. В таких ситуациях все либо подавлены, либо проявляют нездоровый интерес, и я не знаю, что из этого мне ближе. К тому же я не разговаривала с Ари уже много лет.

Но она была моей подругой, и Мэгги будет во мне разочарована, если я не пойду. Почему-то мне это кажется важным. Возможно, потому, что на свете осталось не так уж много людей, которых я все еще могу разочаровать.

Подъехав к школе, мы застреваем в пробке, дожидаясь своей очереди, чтобы припарковаться. Высшая школа Фейетта маленькая: в начальных классах нас было меньше сотни. Я еще успела застать массовую панику по поводу процента отсева учеников, а также кампанию по пересмотру профессиональных программ.

На переднем сиденье машины сидит Мэгги. У нее на коленях – противень ржаного хлеба с кабачком.

– Может, вас здесь высадить, девочки? Мы с папой можем пойти, посидеть с Рут, а потом вас забрать.

Кэлли отстегивает ремень и, не говоря ни слова, выходит из машины. Мэгги бросает на меня беспомощный взгляд. Если бы тут не было Рика, я бы ей рассказала, что у меня на уме: что я, кажется, нашла текущее место жительства сестры, что мне нужно еще на несколько дней остаться в Пенсильвании, чтобы разобраться точнее.

Вместо этого я благодарю их за то, что они нас подвезли, и тоже выхожу из машины, догоняя Кэлли.

– Слушай, – окликаю ее я, – не надо так паршиво вести себя с матерью.

Плечи Кэлли напрягаются, но она продолжает идти. Я снова догоняю ее. От нее отчетливо разит спиртным.

– Она знает, что у тебя проблемы с алкоголем? – спрашиваю я.

– Ты говоришь словами из брошюры.

Она резко останавливается у дверей спортзала, по серьезному лицу пробегает тень.

– Мне пока туда нельзя.

– Ладно. – Мы отходим в сторону, пропуская людей, идущих за нами. Я одергиваю рукава толстовки – от нее до сих пор пахнет дымом от костра.

Кэлли обходит спортзал, заворачивает за угол и идет к актовому залу, где в конце учебного дня выстраиваются в ряд школьные автобусы. Я следую за ней, и она, кажется, не возражает.

За автобусной остановкой растет дуб. Под деревом устроились трое парней. Я и отсюда вижу, как из их ноздрей вырываются струйки дыма. Когда мы с Кэлли подходим ближе, я замечаю среди них Ника, вчерашнего парня в бейсболке. Лунный свет придает его лицу мертвенную белизну. Глаза налиты кровью.

– Пошло оно все, – говорит он, предлагая Кэлли косяк.

Она качает головой и складывает руки на груди.

– Есть что еще?

Ник тянется в карман и достает оттуда бутылку без наклейки, наполненную какой-то янтарной жидкостью. Кэлли хватает ее, прежде чем я успеваю выразить сомнение по поводу того, стоит ли принимать такое подозрительное питье. Равно как и стоит ли доверять людям на темных парковках.

Кэлли откручивает крышку и принюхивается.

– Что это?

– Штука покрепче того, что у тебя с собой, – отвечает Ник. Кэлли выпивает половину содержимого. Он протягивает руку и отнимает бутылку от ее рта.

– Эй, полегче, – говорит он.

Кэлли вытирает губы тыльной стороной ладони.

– Хорошая штука.

– Да уж, не каждый день убивают твою бывшую, – бормочет он. Горечь в его голосе трогает меня. Ник заводится и вдруг со всей силы пинает дуб. – Твою ж мать.

Кэлли вздрагивает. Двое других парней – одного я тоже узнаю по вчерашнему вечеру – переглядываются, а потом мямлят, что пора бы зайти внутрь. Кэлли с Ником отстают.

– Сейчас, еще секунду, – говорит она.

Я стою на месте, дожидаясь ее, лишь бы не идти в спортзал одной. Через минуту или около того она уже семенит ко мне. Ее тело как будто стало легче. Я замечаю, как она сует в рот жвачку, пока мы пробираемся через толпу людей в проходе.

У входа в спортзал на мольберте стоит плакат. На него наклеили несколько фотографий Ариэль – удивительно, на каких-то я даже вижу себя. Руки так и чешутся сорвать их и сунуть себе в карман. У нас не было фотоаппарата, а те немногие семейные снимки, которые удалось добыть, оказались в мусорном ящике, когда нас с мамой выселили из дома.

Посередине плаката кто-то серебряным маркером написал цитату: «Лучше сгореть, чем угаснуть» – Курт Кобейн. Кэлли стоит рядом со мной и читает ее молча.

Я дотрагиваюсь до края плаката.

– Вообще-то, это из песни Нила Янга, – сообщаю я. – Курт Кобейн просто выбрал ее для прощальной записки.

– Господи, да какая разница, кто это сказал? – шипит Кэлли. Она бредет прочь, и я вспоминаю, почему обычно стараюсь помалкивать: людям редко нравится то, что у меня на уме.

Кто-то легонько толкает меня локтем, и я делаю шаг в сторону, чтобы девочки позади меня смогли посмотреть на плакат. На полу у моих ног уже скопилась коллекция мишек из долларового магазинчика и электрических свечек в банках. Я отхожу к краю спортзала и высматриваю в толпе Кэлли, но она, похоже, испарилась.

Я, видимо, просто нарциссичная социопатка, раз ожидала, что люди будут обращать на меня больше внимания. Но нет, сейчас я сижу в уголке, как призрак, и притворяюсь, что не замечаю редких неловких взглядов, брошенных в мою сторону.

У меня всегда хорошо получалось сливаться с основной массой местного общества. Отметки у меня были достаточно высокими, чтобы домой не отправляли записок, и достаточно низкими, чтобы не выделяться. Я донашивала вещи за Джос, но в нашей школе почти все дети, у которых были старшие братья и сестры, донашивали чьи-то вещи. Одна девочка в классе даже носила одежду брата.

Я впилась обгрызками ногтей в ладони. Если не перестану их кусать, кожа под ними растрескается и будет кровить. Я начинаю рассматривать свой кулак, как вдруг его накрывает чья-то тонкая, узловатая рука.

– Это ты! – Водянистые голубые глаза смотрят прямо на меня. – Рей, иди сюда. Это она!

Я отдергиваю руку. Кто эта старуха и почему она меня трогает?

– Это ты, – снова хрипит женщина, пока к нам ковыляет худой старичок с тросточкой. Уголок его рта испачкан сахарной пудрой. По карманам у него определенно распихано печенье со стола.

– Это я. – Я едва улыбаюсь старушке.

– Такого я точно не ожидала. Тесса Лоуэлл тут, в Фейетте! – Она глядит на меня. – Ты нас не узнаешь, да? Это я, Мэри Дюрелз. Мэри и Рей, твои старые соседи.

– А-а-а. – На меня снисходит осознание, и я принимаюсь выдавливать из себя любезности. – Да, как вы?.. Ревматоидный артрит? Какой ужас… Осенью пойду в колледж.

Но мои мысли витают уже совсем далеко. Я как будто снова на Платановой улице, на лужайке у старого дома. Мне шесть, я в своем купальнике с изображением Русалочки пью воду из шланга, которую Джослин льет мне на лицо, словно я – золотистый ретривер. Мэри Дюрелз неодобрительно наблюдает за нами с крыльца.

– Ужасно, правда? – Мэри сжимает мое плечо и кивает головой в сторону девочек, плачущих возле импровизированного мемориала Ариэль.

Я киваю.

– Надеюсь, полицейские найдут того, кто с ней это сотворил.

– Обязательно найдут. – Хватка Мэри становится еще крепче. – Найдут и казнят. Точь-в-точь как того, другого изверга, убивавшего девушек.

Рей согласно дергает головой – скорее всего, он не замечает сахарной пудры у себя на лице. Мне приходится отвернуться. Надо отсюда уходить, из душного, жаркого спортзала, полного скорби, не имеющей ко мне никакого отношения, подальше от этих людей, способных вернуть меня в коричневый дом с разбитыми ступеньками на Платановой улице.

Мэри наклоняется ко мне ближе, дышит жаром мне в шею. От нее воняет чесноком и соусом маринара. Готова поспорить, они с мужем сначала отобедали в новом итальянском ресторане, а потом пришли сюда за бесплатным десертом.

У меня сжимаются кулаки, когда она каркает мне в ухо:

– У меня сердце разбивается, когда я думаю о Рут Каучински. Говорят, Ариэль в Мейсоне работала, если понимаешь, о чем я.

Мейсон – самое дальнее место, до которого мы с мамой добрались, когда она решила, что нам пора уезжать из Фейетта, пока никто не заметил, что мы с ней уже две недели живем в машине. Даже Кэлли не знала. Прошло четыре месяца с тех пор, как Джос от нас сбежала, а со дня смерти Лори – одиннадцать месяцев.

Той ночью, когда мы приехали на заправку, мама оставила меня в машине, а сама пошла в туалет. Я открыла бардачок, чтобы поискать там любимую игрушку – лизуна, которого подбрасываешь к потолку, а потом ждешь, пока он отвалится. В бардачке я нашла пистолет.

Я побежала по шоссе к стоянке для грузовиков, в магазине попросила телефон и позвонила Мэгги. Я расказала ей про то, что мы жили в машине, что мама меня пугает, – обо всем, кроме пистолета.

Они с Риком приехали через полчаса. Я ждала их в магазине, листая журнал о телепередачах, и только молилась, как бы мама не начала меня искать и не позвонила в полицию.

Мэгги пошла на заправку одна. Не знаю, что там случилось, но вернулась она с номером телефона бабушки. С тех пор я маму не видела.

Рик сидел со мной на остановке, пока Мэгги разговаривала на обочине с лучшей подругой Энджелой.

– Мы хотим все решить без участия социальной службы.

Мы с Риком купили пачку «доритос» и говорили о комете, которая должна была пролететь над Землей (я всегда любила кометы), когда в магазин вдруг зашли две девушки. На вид они были не старше моей сестры. Одна покупала телефонную карточку, другая ждала ее и, теребя подол джинсовой юбки, старалась не встречаться взглядом со мной и с Риком. Мне было всего десять, но я уже понимала, что они делают на остановке для грузовиков.

Как и о большинстве других неприятных вещей, я узнала об этом от отца. Он рассказывал о девушках, которые подходили к нему на остановках по трассе I-95 в восьмидесятых, пока он дрейфовал, искал работу, а потом осел на сталелитейном заводе. После убийств «монстра» правительством были предприняты попытки пресечь проституцию на остановках по трассе. Непристойные магазинчики, в которых продавались вяленая говядина и порножурналы, были снесены, и на их месте возникли точки «Макдоналдс» и «Данкин Донатс».

Я могу представить Ариэль за стойкой «Бургер Кинга», но никак не на заднем сиденье дальнобойщика. И со стороны Мэри Дюрелз потрясать такими жареными сплетнями об Ари на ее поминках – невероятно дерьмовый поступок.

Я выглядываю из-за плеча Мэри, пытаясь придумать, как мне от нее отвязаться. В глаза мне бросается фигура Райана Элвуда, который заходит в зал из коридора через двойные двери, держа в руке стакан с содовой. Он проходит мимо трибун, где сидит Кэлли. Ее, похоже, тошнит. Я вспоминаю о спиртном у нее в сумочке. Подозреваю, она сходила в туалет, чтобы допить его.

– Приятно было с вами повидаться, – бросаю я Мэри и начинаю проталкиваться через толпу. Я останавливаюсь, видя, как Райан наклоняется и что-то шепчет на ухо Кэлли. Она резко отстраняется от него и роняет сумку на пол. Райан наклоняется, чтобы помочь ей собрать вещи. Отсюда мне видно, что они по-прежнему разговаривают и лицо Кэлли бледнеет.

Пока я иду к ним навстречу, Кэлли, шатаясь, встает. Я ускоряю шаг и успеваю схватить ее за руку, не давая рухнуть лицом в пол.

– Что с тобой такое? – сердито шепчу я ей.

– Мне просто надо домой, – бурчит она. – Райан отвезет меня. Нас. Если только ты не хочешь поехать с моими родителями.

Я бы охотнее прошлась пешком, чем стала бы звонить Мэгги и Рику и просить их о помощи. Да и какому-то парню, пусть и Райану Элвуду, посадить Кэлли одну к себе в машину, когда она в стельку пьяная, я не позволю. В итоге я иду с ними на парковку. Райан подводит нас к красному пикапу, Кэлли ковыляет к двери. Такое ощущение, что ее вот-вот вырвет на асфальт; но она все же забирается на заднее сиденье и ложится там, вытянув ноги.

Я сдерживаю свое недовольство тем, что мне теперь придется сидеть спереди, рядом с малознакомым человеком. Райан садится на водительское кресло и хватается за руль. Спустя несколько минут Кэлли начинает тихо похрапывать. Я немного расслабляюсь. Пока она дышит, не надо волноваться, что она захлебнется собственной блевотиной, как Джими Хендрикс.

Машина Райана заводится с глухим гулом. Он тянет руку к радио, но в последний момент останавливает себя, видимо, осознавая, что в этой ситуации музыка неуместна.

– Что ты сказал Кэлли? – спрашиваю я.

Он поднимает брови.

– Я не…

– Я видела, – тихо говорю я, – у трибун. Ты ей что-то сказал, и это вывело ее из себя.

Райан почесывает щеку и без надобности поправляет зеркало заднего вида.

– Я не подумал: забыл о ее двоюродной сестре.

Сердце в груди замирает.

– О Лори?

– Да.

Машина перескакивает через «лежачего полицейского» на парковке. Кэлли на заднем сиденье переваливается и издает тихое «уф».

– Прости, – бормочет Райан. Я рассматриваю его профиль, пока он снова не поворачивается ко мне.

– Что ты ей сказал? – настаиваю я.

Райан чешет нос большим пальцем, постукивает пальцами по рулю.

– Я рассказал ей, как убили Ари.

Убили, а не умерла. Это как удар под дых. Слово «умерла» могло бы означать, что Ари, например, села за руль на одной из остановок на трассе, закрыла глаза – и умерла. Шумы в сердце или, возможно, мигрень, от которой не просыпаешься, – и все.

«Убили» означает, что перед смертью она успела осознать, что с ней происходит. Я шумно сглатываю, пытаясь заглушить звуки, невольно раздающиеся в голове. Ари умоляет о пощаде, кричит, пытается отбиваться.

– Откуда ты знаешь, как ее убили? – спрашиваю я Райана. – Еще ведь не было… они ведь еще не рассказали, как это произошло.

Райан молчит. Я вспоминаю, как прошлой ночью он сказал, что его дядя сообщил бы, если бы Ари пропала. Его дядя – полицейский. У меня на лбу проступает испарина, когда я понимаю: что бы Райан сейчас ни сказал, это будет достоверной информацией.

Райан равномерно стучит по рулю мизинцем, как метроном. Я сейчас взорвусь.

– Мы с ней дружили, – добавляю я.

Стук прекращается. Райан колеблется.

– Только никому не говори, хорошо?

– Мне некому говорить, – отвечаю я, хотя это, видимо, не тот ответ, которого он ждал. Райан вздыхает.

– Ее задушили, – наконец отвечает он, – и раздели.

Я шумно сглатываю. Я отчаянно отрицаю возможность связи между преступлениями, но, очевидно, Райан тоже это заметил, иначе не стал бы рассказывать об этом Кэлли.

– Где ее нашли? – спрашиваю я, хотя могу заранее догадаться, каким будет ответ.

– За восьмидесятым километром, неподалеку от стоянки грузовиков. Парень зашел за угол, собрался отлить и увидел ее одежду… позвонил в полицию, и те нашли ее тело в паре миль от стоянки. – Он на какое-то время замолкает. – Она лежала возле реки.

Как и остальные девушки. Я провожу рукой по сиденью и нахожу дыру, из которой торчит набивка. Мне хочется разорвать ткань, забраться внутрь и больше никогда оттуда не вылезать.

Не стоило сюда возвращаться.

– Не знаю. Меня тошнит от одной мысли о том, что с Ари сделали. – Райан смотрит в зеркало заднего вида, очевидно, высматривая неподвижное лицо Кэлли. – И зачем я рассказал об этом Кэл… Даже семья Ари еще не в курсе. Поэтому, прошу, никому ни слова.

Я смотрю в окно. Мимо ритмично проносятся огни фонарей, будто отмечая имена у меня в голове. Мариса Перез. Рей Фелис. Кристал Девис. Лори Коули. А теперь еще Ариэль Каучински.

– Полиция не хочет, чтобы репортеры вынюхали подробности о ее смерти, – продолжает Райан. – Они все вывернут так, будто у нас тут появился новый серийный убийца.

Воцарившееся молчание длится так долго, что я удивляюсь, как Кэлли до сих пор не проснулась от такого напряжения.

– Тебе не кажется странным, что ее убили подобным образом и в таком же месте, что и двоюродную сестру Кэлли? – спрашиваю я.

Райан проводит пальцем по челюсти, несколько раз беззвучно раскрывает рот, но затем отвечает:

– Тот, кто убил тех девушек, сидит в тюрьме. Это наверняка совпадение. А может, просто какой-то больной ублюдок, помешанный на убийствах.

Совпадение. Подражатель.

Но есть и третье объяснение. То, которое я не осмеливаюсь озвучить, пока Кэлли в машине, потому что для нас обеих это будет особенно страшно.

Все ошиблись. Полиция ошиблась, не того обвинив в убийстве Лори и остальных девушек. Все ошиблись, и «монстр» остался на свободе.

Мы помогли им поймать не того человека, и из-за этого, возможно, Ари и умерла.

Кэлли что-то мямлит на заднем сиденье. Ее голос едва слышно, но я различаю несколько слов.

– Я перед ней так и не извинилась.