Где ты, рай?

1

Находясь в некотором смятении духа после двух рюмок молочного грога, почтенная Агнес Лейкмен решила отправиться из порта Плимут через неприглядные переулки портовых кварталов в дом на окраине города, где она жила вместе с братом. Мачты судов покачивались на воде, словно живой лес, а тот, кто выпил теплое молоко с джином, естественно, мог испытывать некоторую неустойчивость и на суше. Кварталы, прилегающие к порту, отнюдь не пользовались лучшей репутацией, и в этот почти весенний январский день тысячи людей толпились на узких, плохо вымощенных улицах, загрязненных различными отбросами. Брат мисс Агнес, добродетельный и деловой мистер Эдмонд, работает в одной из контор судового снабжения, которая обеспечивает капитанов торгового флота всеми видами товаров, необходимых на Золотом Берегу[13], где погружают на суда невольников для отправки в Вест-Индию. А из Вест-Индии корабли возвращаются в Плимут с сахаром и ромом, иногда с шелком и другими красивыми тканями, это и есть так называемая «трехсторонняя торговля».

На этот раз мистер Эдмонд дешево выторговал у одного из матросов красивую шелковую косынку и подарил своей сестре. Она восхищена подарком, хотя в обычном состоянии, наверное, никогда бы не решилась надеть ее на себя среди всей этой грязи. Видимо, под бодрящим влиянием молочного грога она завязывает косынку узлом на шее и прижимает к себе сверток с двумя серебряными подсвечниками, предназначенными для капитана судна. Эдмонд должен передать их ему, когда тот снова отправится в плавание.

Плимут и Портсмут — два крупных порта английского флота и очаг смуты, которая в самом конце XVIII века переросла в массовое восстание во флоте Великобритании. Как все города этой страны, они носят отпечаток жестокости, которая была присуща всему английскому обществу и фактически привела к состоянию гражданской войны, когда социальные низы ополчились против имущих, образованных, титулованных. Люди, не имевшие образования, бедные и отверженные обществом, были обречены жить на улицах, на задворках, в жалких кабаках, где можно вволю набраться джина за шесть пенсов и затем улечься спать на полу где-нибудь в вонючем подсобном помещении. И жестокость проникла всюду. В длинных извилистых темных переулках часто поливали скипидаром пойманных крыс (а их было множество) и поджигали на потеху народу. В 1792 году, когда Дэвид Тайри был осужден за измену, его казнили публично, сняли с виселицы еще живым, растянули и разорвали на четыре части. Горожан Портсмута и приезжих согнали к месту казни, чтобы они насладились этим зрелищем. Толпа прорвала ограждение, люди хватали оторванные части тела и расчленяли их на еще меньшие куски. Кабатчик из Госпорта раздобыл голову казненного и выставил ее, чтобы увеличить доходы своего заведения.

Вероятно, флот, офицеры и матросы несут значительную ответственность за атмосферу грубости и жестокости, которая прочно утвердилась на военных кораблях его величества, а также на торговых судах. Рядового матроса можно бить кнутом за малейший проступок, практикуются бесчеловечные телесные наказания, людей заковывают в кандалы и бросают в трюм судна. Матросы жалуются и на питание, непостижимо плохое по современным меркам: в пище кишат черви, а вода отдает тухлятиной. Однако главные предметы недовольства касаются жалованья и увольнения на берег. Матросам и даже офицерам платили по тарифам, утвержденным еще во времена Кромвеля. Таким образом, лейтенант Вильям Блай с корабля «Баунти» зарабатывал всего около трех шиллингов[14] в день. Офицеры, как старшие, так и младшие, могли получить увольнение на берег, когда хотели, но рядовых матросов капитаны не решались отпускать на берег, опасаясь дезертирства. Сопоставление числа рекрутов, набранных во флот, и потерь в военный период с 1774 по 1780 год показывает, что всего было взято 175.990 рекрутов, во время прохождения службы убито 1243 человека, 18541 «выбыл по болезни» и 42069 дезертировали.

Из-за тысяч беглых моряков, укрывавшихся в Портсмуте и Плимуте, эти портовые города становились небезопасными «для порядочных людей». Многих дезертиров снова насильственно завербовывали, а некоторые из них обзаводились подложными увольнительными документами, которые изготовлялись ловкими людьми, умевшими писать, и продавались в розницу в трактирах. Бумаги не всегда подвергались тщательному изучению. Като Мартин, матрос с судна «Долли», плававшего в Ост-Индию, показывает вербовщикам увольнительную, в которой приведены его приметы — рыжеволосый и голубоглазый. На самом деле он негр, черный как смоль. Увольнительную он приобрел на стороне и поскольку сам не умел ни читать ни писать, то не знал, что там написано.

Таков Плимут, по которому в этот январский день 1786 года идет Агнес Лейкмен. Как, однако, здесь воняет! И отчего люди так орут! Веснушчатые рыжие женщины с наполненными рыбой корзинами на головах и маленькими трубками, крепко зажатыми между гнилыми зубами, оставляют шлейф скользкой рыбьей чешуи на неровных камнях улиц. В сточных канавах, которые, словно реки, текут вдоль мостовых, среди непролазной грязи проплывают корки апельсинов, дохлые крысы и тухлые рыбьи головы. Двое оборванных ребятишек присели на корточках над канавой и, не стесняясь, справляют нужду.

Может быть, было бы лучше нанять носильщиков; их достаточно много, и они готовы отнести куда угодно; ее непрерывно окликает какой-нибудь носильщик, надеясь заработать: «Миледи! Миледи! Не пачкайте ваши красивые ноги. Позвольте доставить вас к вашему дому». Но Агнес Лейкмен не поддается соблазну. Вероятно, она не чересчур скупа, но понимает, что надо экономить по мелочам, чтобы скопить деньги к старости. Себя она считает старой женщиной, так как ей скоро исполнится сорок лет. Зубы у нее в ужасном состоянии, их осталось всего три, однако она утешает себя тем, что у большинства дам в ее возрасте тоже плохие зубы. Немногие мужчины пытались за ней ухаживать. Откровенно говоря, Агнес называют старой девой. Она совсем некрасива и непривлекательна: ужасно тощая и долговязая, как будто созданная из сплошных линий и углов. В своем квартале она известна по прозвищу Лошадь, некоторые называют ее также «богатой лошадью». Тот, кто в этот день наблюдает, как она, спотыкаясь, ковыляет по грязи, должен также признать, что ее грубое вытянутое лицо под красивой шелковой косынкой сильно напоминает морду усталой лошади.

2

Три молодые девушки увидели Лошадь. Они стоят, прислонившись к стене, поблизости от общественного колодца. Мимо проходят разные люди, преимущественно не из благородных сословий: служанки, ищущие работу, но тем не менее имеющие достаточно времени, чтобы восхищаться спесивыми лакеями в ярких ливреях; бойкие посыльные и медлительные тунеядцы; дамы легкого поведения, вышедшие подцепить клиентов; вербовщики кадров для королевского флота, словно работорговцы, они не упустят случай сбить с ног какого-нибудь молодого человека и затащить его на борт корабля, где капитан покупает молодых парней, которых можно продать как слуг (этот термин применяется для обозначения беглых невольников в североамериканских колониях, которые недавно дерзнули назваться «свободными штатами»); старые евреи в меховых шапках, торгующие шнурками для обуви; девочки и мальчики, которых посылают к колодцу, чтобы они принесли полные ведра воды.

Мэри Брод и две ее подруги, Кэтрин Фрайер и Мэри Хейдон, которую зовут также Мэри-Пастушка, несколько месяцев назад появились в Плимуте. Они уроженки деревень Корнуолла. Сама Мэри родом из небольшой общины Фовей, ее отец — рыбак. Несмотря на все, что ей пришлось испытать в Плимуте, у нее сохранился веселый блеск в глазах. В свои 22 года, имея привлекательную внешность, она вполне могла бы пополнить ряды куртизанок. Но она вовсе этого не хочет и не отзывается на подобные предложения. Ведь Мэри, так же как и ее подруги, отправилась в большой город, надеясь получить работу, приличный заработок. Первоначально она мечтала стать портнихой и шить платья дамам высшего света, но невозможно найти такую работу. Вместо этого пришлось стать камеристкой у благородной дамы в Девоншире, но она сбежала с этой службы, а дома, в Фовее, тоже не было работы.

Английские земельные законы, которые вступили в силу еще во время правления королевы Елизаветы, теперь впервые привели к наглядным результатам. Благородные феодалы всюду прибрали к рукам бульшую часть земель и превратили их в пастбища для овец, одновременно расширив площади своих охотничьих угодий. Крестьян вынуждали продавать землю, часто себе в ущерб, и в сельской местности не находилось работы для молодых людей. Тем, кого не привлекал невольничий труд на прядильных фабриках и кто не хотел работать в угольных шахтах, где 7-8-летние мальчики толкали вагонетки ногами и руками, была уготована жизнь в крайней нищете.

Положение в стране походит на гражданскую войну между богатыми и бедными. На больших дорогах орудуют разбойники, а в городах — шайки карманников; каждый человек в опрятной одежде подвергается риску быть ограбленным. Перед въездом в города установлены деревянные скелеты виселиц, над которыми кружат стаи черных воронов, рвущих трупы повешенных преступников. На реях судов в порту тоже качаются несчастные, застигнутые на месте преступления. Не менее 223 нарушений закона караются смертной казнью, в том числе карманное воровство, кража со взломом, убийство, ограбление дома на сумму более 40 шиллингов, отправление писем с угрозами, выкапывание деревьев из частных садов и на улицах, разорение шестов в посевах хмеля, мятеж и дезертирство, изнасилование, преступление норм нравственности, похищение наследника, разрушение прудов для рыбы, нанесение увечий скоту, изготовление фальшивых документов и банкнотов, морское пиратство, кража лошадей и других видов скота, кража белья или одежды стоимостью свыше 40 шиллингов, незаконное возвращение из ссылки, утаение смерти незаконнорожденного ребенка, измена, святотатство.

Бедные по необходимости вынуждены преступать букву закона, и к ним повседневно обращены цинизм и бесцеремонность властей. Даже самое маленькое нарушение закона карается поркой, например невежливый ответ слуги дворянину или невнимательность матроса во время прохождения службы. Триста ударов кнутом вряд ли могут вынести многие здоровые мужчины; такая кара причитается за кражу овцы; за браконьерство наверняка полагается виселица, причем не играет никакой роли, кто совершил преступление: молодой человек лет двадцати или подросток. Ведь он преступник, грех бродит в его крови. Пятнадцатилетние мальчишки раскачиваются на виселицах Плимута.

Поверьте, что боязнь таких ужасных наказаний удерживает Мэри Брод и ее двух подруг от занятия тем, что мы теперь довольно скромно называем воровством. Однако девушки три дня не ели, и в преуспевающей Англии, где еды хватило бы на всех, ежедневно люди умирают от голода. Когда предоставлен выбор между тем, чтобы умереть от голода или умереть на виселице, разница не очень велика. Теперь взгляните на тощую костлявую старую деву с лошадиным лицом, с красивой шелковой косынкой и свертком в руке. Края косынки развеваются на ветру. Не требуется особой сноровки, чтобы сорвать эту косынку и быстро убежать с ней. Она наверняка стоит не менее пяти шиллингов. А на пять шиллингов три человека могут прокормиться много дней, да еще в придачу получить кувшин доброго хмельного пива. Но почему у нее такая неуверенная походка? Не исключено, что она утром пропустила рюмку водки в портовом квартале. Она направляется в темный переулок, и, как только в него войдет, можно осуществить замысел.

Три девушки сразу принимают единодушное решение. Мэри сорвет шелковую косынку, Кэтрин и Мэри Хейдон попробуют вырвать сверток. В переулке довольно темно, но там также очень тесно. В это время как раз прогоняют стадо свиней вниз по переулку, и людям приходится расступаться во все стороны. Агнес Лейкмен отходит к стене дома, и этот момент Мэри использует, чтобы сорвать с нее косынку. Кэтрин проползает между ногами толстого господина и снизу резким движением вырывает у нее сверток, затем перебрасывает его Мэри Хейдон, и в тот же миг три девушки быстро проносятся сквозь толпу людей подальше от места преступления.

Агнес разражается истерическим воплем, который заглушает грохот телег и крики продавцов, расхваливающих свой товар. «Меня обокрали, — орет она. Меня хотели убить». Но это не производит никакого впечатления, пока сиплый голос не объявляет: «Даю крону тому, кто поймает вора».

Крона, целых пять шиллингов, — это состояние для многих людей, находящихся в переулке. Маленький юркий сапожник бросает то, что у него было в руках, и пускается в погоню за воровками. Если он получит вознаграждение, то сможет кормить свою семью, немощную мать, кашляющую жену и четырех тощих ребятишек, целую неделю. Две долговязые немолодые проститутки, которые пытались скрыть свои оспины столь многими кремами и румянами, что больше напоминают клоунов, чем женщин, причмокивают языком при мысли о том, сколько джина можно приобрести на крону. И они тоже бросаются в погоню за девушками. За ними устремляются многие другие. Там и сям среди разного рода товаров идет дикая охота. Кэтрин удается пнуть ногой телегу лудильщика с кастрюлями, горшками и сковородами, так что вся эта посуда вываливается в грязь переулка. Кто-то толкнул старую бабу, несущую на голове плоскодонную корзину с живыми угрями, содержимое корзины соскользнуло вниз и лежит в липкой жиже. Угри обвились вокруг шеи и плеч одной из рябых проституток, которая разразилась потоком грязной брани. Теперь большинство людей в переулке участвует в погоне. У трех девушек мало шансов ускользнуть, поскольку пронзительный крик «Держите воровок!» распространяется в толпе, словно огонь, который бежит быстрее, чем девушки. Из одного переулка они бросаются в другой, который выходит в грязный двор, и попадают в узкий проход, заканчивающийся высоким зеленым дощатым забором. Они запутываются в своих юбках, перелезая через забор. Однако это удается только Мэри Хейдон; Кэтрин и Мэри схватывают, и на них обрушивается град ругани, плевков и пинков. Через несколько минут Мэри Хейдон тоже поймана, и их всех ведут к мисс Агнес.

Возникает новое, непредвиденное осложнение. Кто получит обещанные пять шиллингов? Сапожник и одна из рябых проституток затевают драку, причем удары сопровождаются отборной руганью. Много других добрых людей тоже претендуют на получение награды. Гнев обращается от трех девиц на мисс Агнес. «Ты костлявая старая кляча! — кричит одна из женщин легкого поведения и плюет ей прямо в лицо. — Ты намереваешься обмануть порядочную даму и утаить положенное вознаграждение».

Но вот вооруженный человек прокладывает себе путь сквозь толпу, и плотный мужчина с пистолетом за поясом и саблей в руке требует объяснить, что здесь происходит. Это один из констеблей городского шерифа, его сопровождают шесть солдат, которые быстро разгоняют толпу и одевают наручники Мэри, Кэтрин и Мэри Хейдон.

«Арестуйте трех воровок, — говорит мисс Агнес. — Они пытались украсть мой головной убор и серебряные подсвечники, которые я несла в свертке». Она наклоняется поднять сверток и тут обнаруживает, что вместо подсвечников в нем лежат две головки сыра. Пронзительным голосом она вопит: «Констебль, вокруг нас воры, арестуйте их всех…»

После этого переулок сразу становится безлюдным, помощник шерифа и солдаты препровождают трех арестованных девушек в городскую тюрьму. Мэри успевает рассказать мисс Агнес, что ни она, ни ее подруги не крали подсвечники. «Позвольте нам убежать, — просит она. — Миледи, мы решились на кражу только потому, что были голодны».

«Позволить вам убежать! — Мисс Агнес разражается дьявольским смехом. Нет, вы посягнули на то, что я заработала. Обещаю вам, я сама выйду посмотреть, как вы качаетесь на виселице».

3

Через два месяца, 20 марта, в его величества год 1786, Мэри Брод (ее фамилию сонный невнимательный писец между тем превратил в Браунд) и ее двух подруг привели к его милости сэру Джеймсу Эйру, судье Эксетерского суда, высокопоставленному господину, чья толщина была равна его длине; под его серо-белым париком трепыхалось розовое лицо, потное и упитанное, чем-то похожее на ветчину. Его милость известен как «мастер виселиц», так как он никогда не упускал возможности вынести приговор о смертной казни через повешение. Он член судейской коллегии, которая прозвана «счастье кнута», так как она приговаривает к порке за малейший проступок: 13-летний мальчик, который по тогдашнему обычаю вылил ранним утром содержимое ночного горшка из окна третьего этажа на улицу и, к несчастью, попал в возвращающегося домой дворянина, наказывается сотней ударов кнутом; 72-летний служащий береговой охраны при высадке на берег из лодки нечаянно толкнул толстого священника, и помазанник божий оказался в том месте гавани Плимута, куда стекают воды городской канализации, за это виновник должен понести наказание в 50 ударов кнутом по голой спине. Мальчики и молодые мужчины, которые, находясь в городской толпе, не успевают быстро уступить дорогу, когда мимо проносят благородного джентльмена на носилках, должны ощутить безжалостный кнут на своей коже. Для человека из простого народа это привычно, так как его спина имеет опыт общения с власть имущими. Зато джентльмена нельзя трогать, поскольку на него распространяются совсем иные законы.

Мэри и ее две подруги принадлежат к сословию, которое стоит ниже мужчин из простонародья. Они относятся к женскому пролетариату, таких нарушительниц закона редко приговаривают к наказанию кнутом, но они плотно заполняют тюрьмы и тюремные суда, а иногда их продают как служанок в Америку.

«Мастер виселиц» выглядит усталым в то утро, когда он должен судить трех девушек. Он играл в карты в доме сэра Бомонта Хатема до поздней ночи, и там было выпито немало доброго портвейна. Мудрому господину не везло в игре. Он проиграл 12 фунтов, и это, что ни говори, для него ощутимая сумма. А здесь перед ним — эти мерзкие особы, которые пытались украсть у порядочной, хотя и вряд ли особенно интересной, старой девы новую шелковую косынку и два серебряных подсвечника. Он надевает пенсне с некоторым затруднением, так как его милость ощущает дрожь в руках после выпитого ночью портвейна, и пытается отыскать оценку похищенных вещей. «Шелковая косынка стоимостью 12 пенсов, два серебряных подсвечника стоимостью 11 фунтов стерлингов и 11 шиллингов». Это как раз сумма, которую он проиграл за карточным столом. Ведь это маленькое состояние. Британское общество погибнет, если подобным распущенным женщинам позволят нападать на добропорядочных граждан. Его светлость уходит в помещение, находящееся за залом суда, и помощник, верная правая рука, подходит, ковыляя, со стаканом и бутылкой портвейна. Без слов он наливает, и без слов «мастер виселиц» опрокидывает в себя содержимое стакана.

Отдохнув в течение продолжительного времени в уборной и еще пару раз проконсультировавшись с бутылкой портвейна, он возвращается с большим трудом в помещение суда, привычным движением с достоинством напяливает черную шапочку на парик и хриплым голосом произносит приговор:

«Женщины Мэри Браунд, Кэтрин Фрайер и Мэри Хэйдон, она же Мэри-Пастушка, приговариваются к смерти через повешение за нападение на досточтимую мисс Агнес Лейкмен и кражу шелковой косынки и двух серебряных подсвечников, принадлежащих названной даме, общей стоимостью 11 фунтов, 11 шиллингов и 12 пенсов. Из городской тюрьмы преступницы будут направлены на каторжный корабль «Дюнкерк», стоящий на рейде Плимута, где они будут находиться, вплоть до дальнейшего уведомления о дате и месте казни. Упокой, боже милостивый, их души».

С сильным грохотом его светлость поднимается и быстро покидает зал суда, чтобы вернуться к бутылке портвейна.

Однако затем оглашается выписка из судебного протокола, откуда следует, что его величество король своей милостью амнистирует трех женщин и также других крупных правонарушителей и заменяет им смертную казнь ссылкой «в наши владения на другой стороне света» сроком на семь лет.

Мэри и ее две подруги не совсем теряют надежду: по слухам, многих ссыльных посылают в Америку в качестве слуг, и, по правде говоря, лучше оставаться живым невольником в североамериканских колониях, чем тут болтаться в петле на виселице. Ведь они привлекательные молодые женщины, и, может, все уладится, если они смогут произвести впечатление на мужчин там, на чужбине, и в жизни появится что-то лучшее, чем жалкое существование в грязных кварталах Плимута.

Однако именно в эти годы американские колонии отделились от метрополии и превратились в Североамериканские свободные штаты.

Трудно судить о том, что знали три девушки о политической обстановке, но для британских властей, во всяком случае, стало ясно, что Америку больше нельзя использовать как место для ссылки преступников из Великобритании. Бенджамин Франклин откровенно заявил, что опорожнение содержимого английских тюрем на американскую землю соответствует тому, как «если бы англичане выливали бы содержимое своих ночных горшков на наши обеденные столы». По его словам, посылать гремучих змей с судами обратно в Англию в надежде, что они утратят свою ядовитую природу во время пребывания по другую сторону Атлантики, — это то же самое, что и надежды английских властей на исправление преступников на американской почве.

Правительство в Лондоне поставлено в трудное положение, так как переполненность тюрем и тюремных судов сделала их настоящими рассадниками заразных болезней и множества уголовных преступников. На протяжении столетий правительство избавлялось от правонарушителей, высылая «белых невольников», которых называли слугами и отличали от черных рабов. Еще в правление Елизаветы II парламент в 1597 году принял закон, разрешавший отправлять хулиганов, бродяг и нищих в Новый Свет. В 1665 году 11 приговоренным к смерти преступникам в Миддлсексе предоставили выбор между виселицей и ссылкой в качестве невольников на каторжные работы. С 1717 года органы правосудия во всей Англии приговаривают разбойников, вымогателей и взломщиков к виселице, но в половине случаев смертная казнь заменялась ссылкой. Может, это делалось потому, что там, в Северной Америке, была потребность в белых невольниках. На аукционах в Виргинии их продавали тем, кто предлагал более высокую цену. В объявлении, помещенном в виргинской газете в середине семнадцатого века, можно прочитать: «10 слуг и 1 женщина предлагаются для продажи с корабля «Лавли», стоящего на рейде у верфи в Уидоу-Аллене. Там же продается превосходный стерширский сыр по цене восемь пенсов за фунт». Мужчины-невольники, которые могут хорошо работать, предлагаются за 10 фунтов. Искусные ремесленники, например плотники и кузнецы, оцениваются от 15 до 25 фунтов. Впрочем, когда дело касается молодых красивых женщин, цены повышаются. Около 1760 года колонист в Мэриленде пишет: «Новая нация нуждается в рабочей силе. Для Северной Америки лучше принимать белых слуг, чем черных рабов». И таково общее мнение.

Нарушения закона, которые наказывались ссылкой, поражали крайностями: это могли быть кража пары брюк, мелкое карманное воровство, кража мешка моркови, порча стога сена или просто бродяжничество, но, например, такой разбойник с большой дороги, как страшный Джек Шеппард, которого должны были бы четвертовать или отрубить голову, был сослан в Америку для продажи в качестве слуги. Ту же участь разделил известный адвокат, которого застигли на месте преступления: он воровал книги в Тринити-колледже в Кембридже. Было интересно наблюдать за его отправкой на корабль: его огромный багаж доставили на трех экипажах; в пути его кормили за одним столом с капитаном, с которым он также разделял каюту. Там он разместил большой запас спиртных напитков, и поэтому в них ни он, ни капитан, ни судовые офицеры не испытывали недостатка во время плавания через Атлантику.

Однако теперь, когда Северная Америка утрачена для англичан, им пришлось искать другое место для ссылки преступников. В парламент вносились на этот счет разные предложения. Одно из них сводилось к тому, чтобы обменивать преступников на узников-христиан, содержащихся мусульманами в застенках варварских стран. Другие предлагали создать каторжную колонию в Гамбии, чтобы отправлять туда правонарушителей на работорговых судах и обменивать их на Золотом Берегу на черных рабов, которых можно продать в Вест-Индии, а на вырученные деньги приобрести сахарный тростник и ром. Предложения рассматриваются в палате общин. Там обсуждалась и возможность использования Новой Зеландии как места каторги. Однако это предложение тоже было отвергнуто с мотивировкой, что тамошние маори — людоеды.

Ученый-ботаник Джозеф Бэнкс первый употребил название «Новая Голландия» для обозначения современной Австралии. Он посетил ее вместе с Джеймсом Куком на корабле «Индевор» и выходил на берег залива, который, по его словам, можно считать «ботаническим чудом» из-за обилия неизвестных в Европе растений. Поэтому он дал ему название «Ботани-Бей» — залив Ботани[15]. Помимо изумления от множества новых растений, Бэнкс не выразил особых восторгов. Его, например, не удовлетворило качество почв и ограниченность запасов свежей питьевой воды. Странно, что этот человек, такой благородный и задававший тон в правительственных кругах как эксперт в сфере науки, по-видимому, не обратил внимания, что ни одно из собранных семян не давало плоды или зерно, составляющие основу питания людей. Возможно, время и расстояние создали в воображении Бэнкса ореол привлекательности вокруг этой местности, и он почему-то решил, что, если колонисты привезут с собой семена и зерно, район вокруг залива Ботани отлично подойдет как место ссылки. Так было найдено место, куда Великобритания на протяжении жизни двух поколений будет отправлять нежелательных лиц. Поэтому название «Ботани-Бей» стало символом бессердечности и жестокости, а слово «ботаник» быстро превратилось в одно из ругательств в английском языке.

Палата общин одобрила предложение Бэнкса, и министр внутренних дел лорд Сидней в Августе 1786 года оповестил, что его величество милостиво пожелал выбрать Ботани-Бей как место ссылки и флотилия с преступниками в ближайшее время отправится в новую колонию его величества.