Где ты, рай?

1

3 марте 1787 года у мыса Спитхед собираются суда, предназначенные для перевозки первой партии заключенных в каторжную колонию Ботани-Бей в Новой Голландии. Свыше тысячи людей — заключенные, солдаты и офицеры под командованием капитана Артура Филлипа — должны отправиться на противоположный край света. Они сойдут на берег неизвестной страны и создадут там колонию, которая в течение ряда лет должна обеспечить себя всем необходимым. Это, несомненно, была самая дерзкая из многочисленных попыток колонизации в мировой истории[19].

Страна получила название Новый Южный Уэльс, ее первый губернатор, капитан Артур Филлип, плывет на флагманском военном корабле «Сириус», сопровождаемом вспомогательным судном «Сэпплай» с пушками на борту. Заключенных размещают на следующих транспортных судах: «Александр» (213 мужчин), «Скарборо» (208 мужчин), «Френдшип» (77 мужчин и 20 женщин), «Шарлотта» (88 мужчин и 20 женщин), «Принц Уэльсский» (100 женщин) и «Леди Пенрин» (102 женщины). Три судна, «Голден-Гроув», «Фишбёрн» и «Борроудейл», должны перевезти бульшую часть провизии и имущества для новой колонии в расчете на два года. Группа морских пехотинцев под командованием майора Роберта Росса, которая составит гарнизон колонии, распределена по судам.

Многие сложные проблемы возникают еще до отплытия флотилии, например вопрос о соотношении полов: в путь отправляются немногим более 200 женщин и примерно 800 мужчин. Джеймс Матра, который плавал в качестве мичмана с Куком и участвовал в разработке планов организации каторжной колонии Ботани-Бей, еще на подготовительном этапе обращал внимание на такое неравное соотношение полов и в своем докладе (Proposal for establishment a settlement in New South Wales) и предлагал послать одно из транспортных судов на недавно открытые острова Дружбы (Тонга), в Новую Каледонию или на Таити с тем, чтобы там «без труда набрать достаточное число женщин для мужского населения в Новом Южном Уэльсе и тем самым избежать немалых смут и беспорядков». В официальных инструкциях, переданных капитану Филлипу от имени его величества короля Георга III министром внутренних дел лордом Сиднеем 25 апреля 1787 года, отмечалось канцелярским языком того времени, что при посещении островов Южного океана рекомендуется брать с собой тех молодых женщин, которые пожелают сопровождать транспортные суда к месту их назначения. Однако при этом все же оговаривалось, что не следует применять насилие по отношению к женщинам, если они не захотят присоединиться к флотилии.

Не менее сложно было определить, чем заниматься после длительного плавания. Джозеф Бэнкс при всей своей учености довольно неточно описал условия в новой стране. Он сообщил об «обширных лугах». Но могут ли на этих землях расти зерновые культуры, как в Англии? Можно ли там выращивать картофель? Каковы возможности для разведения скота? Поэтому возникли понятные расхождения в мнениях о том, что надо взять с собой из скота, семян и продовольствия, а в отношении личных вещей высказывались совершенно разные точки зрения. Разумеется, тут речь идет не о том, что заключенные могут захватить с собой еще что-либо, кроме той одежды, в которой они ходят, а также узелка с некоторыми вещами про запас. Если у них есть драгоценности, которые не перешли к государству по решению суда, или деньги, конечно, их можно взять с собой. Но это разрешение практически осуществляется лишь в весьма немногочисленных случаях.

После очень больших хлопот врачу Джорджу Бутье-Уоргену позволили везти пианино, а пастор Ричард Джонсон без осложнений погрузил на борт судна всю свою литературу, состоявшую, между прочим, из 100 экземпляров книги пастора Иджена Уайта «Ты не должен красть» (Отвращение от воровства), «Увещевания тем, кто поминает имя господа всуе» Матильды Блоджет (70 экземпляров), «Сотня слов тем, кто хочет вести праведный образ жизни» (100 экземпляров), 200 экземпляров Нагорной проповеди, всего 25 книг назидательного труда «Откровенные утренние молитвы для заключенных», но целых 200 экземпляров «Назидания против лживости», кроме того, 100 библий, 100 молитвенников, 400 экземпляров Нового завета и 500 псалтырей.

Заключенные мужчины и женщины, солдаты, офицеры, несколько врачей и священник — все отправляются в путь, как по своей воле, так и вопреки ей, для основания новой колонии. Наши современники удивляются тому, что среди вольных людей, посланных правительством, не было ни одного садовника или агронома. Большинство заключенных выросли в трущобах больших городов Англии и никогда не занимались ремеслом, лишь некоторые, особенно осужденные за контрабанду, знали толк в рыболовстве. Как можно было ожидать, что ловкий карманный вор или искусный фальшивомонетчик смогут обрабатывать землю? А многочисленные проститутки, чем их занять?

Возникают некоторые вопросы по поводу точного числа заключенных. При отплытии первой флотилии из Англии всего в ней было 759 заключенных, включая 16 детей и двух женщин весьма преклонного возраста — Элизабет Бекфорд 70 лет и Дороти Хендленд (известной также по кличке Грей), которой было 82 года, когда ее приговорили за мошенничество.

Судя по сопроводительным документам, заключенные принадлежат к изгоям общества. За многими из сопровождающих солдат морской пехоты тоже числятся неблаговидные проступки, за которые полагалась каторга, но их помиловали при условии, что они изъявят желание отправиться в Новый Южный Уэльс. Некоторые солдаты были направлены в штрафные воинские части, хотя вряд ли имелись сколько-нибудь ясные представления о месте прохождения службы, кроме того, что оно находится очень далеко от Англии. Впрочем, положение солдат было несравнимо лучше, чем положение заключенных, когда первая флотилия достигла места назначения.

Хотя любое увольнение на берег для моряков было исключено, тем не менее более ста из них дезертировали еще до выхода судов в море. Они знали, что их ждет впереди: долгие месяцы и годы с ними будут обращаться как с собаками, а многие из них, вероятно, никогда не увидят снова зеленые поля Англии, поскольку они умрут от болезней во время продолжительного плавания. Один молодой человек, сын сапожника, был настолько недальновиден, что добровольно завербовался во флот. Об обстановке на судне во время плавания он пишет: «Что может еще сказать молодой человек, который, попав на военный корабль за кров и стол, сразу же вынужден расстаться со свободой слова и действий. Конечно, ему нельзя помешать думать, но он должен хранить свои мысли в глубине души, никогда с позволяя им выскользнуть в ходе разговоров. Я бывал на юте только во время вахтенной службы; мне разрешалось отвечать только «Да, сэр», когда ко мне обращались, и одновременно я отдавал честь как необходимую дань уважения офицерам. Матросов наказывали за самую ничтожную ошибку или оплошность, например если не услышишь, когда будят на ночную вахту, или если не исполнишь порученное задание достаточно четко, хотя на самом деле все может быть сделано наилучшим образом и не ясно, в чем заключается погрешность; тем не менее тебя хватают и заковывают в железо».

Многие офицеры знали, что речь идет об историческом плавании, и потому для потомков заводили дневники, в которых подробно описывали долгое плавание и первые годы жизни в новой колонии. Это прежде всего касается капитана Уоткина Тенча, одного из немногих человечных офицеров экспедиции, который находится на борту «Шарлотты», куда доставляют также Мэри Брод и Вильяма Брайента. Он упоминает о них в своем дневнике. Кроме Тенча, на «Шарлотте» плывет доктор Уайт, тоже вполне порядочный человек, но там есть и другие офицеры, которые, как видно из их дневников, в обращении с заключенными обнаруживают непомерную жестокость. Отсюда становится понятно, что многие из заключенных воспринимают пребывание в Новом Южном Уэльсе как ад и готовы бежать оттуда при первой возможности. Назначение губернатором капитана Артура Филлипа, которому было лет под 50, оказалось сюрпризом для многих на флоте, поскольку, несмотря на удачную карьеру, его считали малоинициативным человеком. Долгое время он довольствовался половиной жалованья и жил как джентльмен-землевладелец. Тем не менее лорд Сидней остановился на его кандидатуре, и в благодарность за это Филлип назвал первое поселение в новой стране в честь министра внутренних дел. И ныне, обращаясь к этим событиям прошлого, надо признать, что Сидней неплохо разбирался в людях, хотя Филлип с его габсбургской внешностью — с выступающей нижней челюстью, длинным, острым и несколько искривленным носом, тщедушным телосложением — совсем не был похож на типичного британского морского офицера и не обладал представительной губернаторской фигурой. Но он обладал выдержкой, был благоразумен в своих требованиях и с исключительной твердостью настаивал на их выполнении.

Это был человек болезненный, его мучили боли в боку, возможно почечная колика. Один из авторов дневников вспоминает, как часто в пути Филлип страдал от морской болезни. Сидя в кресле под укрытием грот-мачты, он съеживался в своем плаще, нахлобучив треугольную шляпу, так что был виден только длинный кривой нос, и отрывисто произносил: «Меня укачивает, как собаку». Однако при этом он не выказывал признаков подавленности настроения и не боялся болей; когда впоследствии в него угодило копье аборигена и рана, видимо, причинила ему сильную боль, он не заикнулся об этом, разговаривая с офицерами, и даже не упомянул этот эпизод в своих отчетах. У Филлипа очевидные способности к языкам, в частности он свободно говорит по-португальски, так как служил в португальском флоте, и, между прочим, он договорился о перевозке группы португальских заключенных из Лиссабона в Бразилию.

Как губернатор, Филлип обладает громадной властью, и ему подвластна, по крайней мере судя по документам, огромная территория. Она простирается от мыса Йорк на севере до «самой южной оконечности Нового Южного Уэльса», включая «все земли к западу от 135° восточной долготы, а также все прилегающие острова в Тихом океане». По площади все эти земли и воды вдвое больше Европы, но совершенно неизвестны губернатору и его подопечным.

В Великобритании, во всяком случае среди аристократии, выражается большая радость по поводу избавления от «целого букета хулиганов и падших женщин», как выразился один знатный господин в одном из лучших клубов Лондона. «Надо отправить их так далеко, чтобы они никогда не вернулись на родину», «пусть их сожрут людоеды» или «отхлестать их как следует кнутом и высадить на пустынный берег, где нет питьевой воды». Таких предложений вносилось немало.

Итак, флотилия отправлялась в путь без особенно радужных перспектив. В лондонских кафе, в кулуарах парламента, в министерствах — всюду говорят о «бесперспективной авантюре в безнадежность». Многие опасаются, что «ботаники», как называют заключенных, вскоре после высадки одолеют небольшой гарнизон и учредят республику, в которой самые сильные, то есть самые жестокие, захватят власть. Предсказывают, что развернется обычная борьба за женщин и все в целом завершится массовым кровопролитием. И как этот начальник тюрьмы в чине губернатора, этот в недавнем прошлом джентльмен-землевладелец справится со своими задачами на пустынном берегу на краю света?

Никто не сомневался в том, что это край света. Берег Нового Южного Уэльса находится за 25.000 километров от Англии. Кук и его люди единственные англичане, которые высаживались на этом берегу в стране антиподов, и ни один достаточно опытный морской офицер не может сказать, сколько времени займет плавание в Ботани-Бей: год или, может, полгода? Врачи могут лишь примерно оценить, сколько человек доберется до этой страны: четверть или даже половина погибнет от цинги или других болезней, поражающих моряков во время продолжительного плавания.

2

Один из кораблей флотилии, «Шарлотта», водоизмещением 385 тонн под командой Томаса Гилберта направляется в Плимут, чтобы взять заключенных с тюремного судна «Дюнкерк». Последний раз Мэри, ее подруги, Билл Контрабандист, Джеймс Мартин и многие другие садятся на баржи, взяв свои пожитки, как им велели. Заключенных везут на «Шарлотту». Ветра нет, но корабль стоит далеко на рейде, и из-за крупной зыби женщинам трудно подняться по трапу на борт. Тогда спускают боцманский мостик, по которому они поднимаются. На палубе полный хаос, чудовищная мешанина припасов, которые в самый последний момент загружаются с баржи. Офицер зачитывает имена заключенных по длинному списку, затем отделяет женщин от мужчин, и обе группы ведут в разные помещения, расположенные под верхней палубой. Здесь Мэри вновь встречает своих плимутских подруг Кэтрин Фрайер и Мэри Хейдон, которых тоже повезут к месту ссылки на «Шарлотте».

«Шарлотта» похожа на другие транспортные суда, переоборудованные для перевозки заключенных: она снабжена двумя баррикадами метровой высоты из толстых дубовых досок, сверху усеянных железными шипами. Одна из баррикад проходит за грот-мачтой от правого борта до поручней левого борта, другая следует через палубу перед грот-мачтой. Пространство между баррикадами предназначено для заключенных в то время, когда им разрешено находиться на верхней палубе. Чтобы попасть в помещения под палубой, заключенным надо пройти через двери, охраняемые часовыми, которые следят за тем, чтобы мужчины были в кандалах и наручниках.

Помещения под палубой почти такие же, как на «Дюнкерке», но здесь заключенные должны находиться в то время, когда корабль плывет под знойным тропическим солнцем в экваториальных широтах. Даже теперь, в марте месяце, на средней палубе ужасно жарко. Мужское помещение простирается на всю ширину корабля и заканчивается впереди и сзади деревянными дверями, которые отделяют его от женского помещения с одной стороны и матросского с другой. Посередине корабля проходит узкий коридор, по обе его стороны расположены отсеки, разделенные перегородками на камеры шириной по 7 футов 6 дюймов (2,3 м). Каждая камера рассчитана на пять человек так, что одно спальное место в ширину занимает 18 дюймов (45 см). Переборки, выходящие в коридор, снабжены небольшими окошками, через которые стражники могут просматривать камеры заключенных и в случае неповиновения туда просовывают ружья и открывают огонь. Вдоль бортов в камерах нет никаких окон или иллюминаторов. Свет и воздух проникают к заключенным только через единственный люк трюма. Под люком начинается проход шириной восемь футов (2,4 м) через весь корабль, и, кроме узкого коридора между камерами узников, это единственное место, предназначаемое для того, чтобы около сотни заключенных могли справить нужду и размять ноги. Пять больших лоханей используют в качестве параш.

На «Шарлотте» 100 заключенных мужчин и 24 женщины, 40 солдат морской пехоты, 30 моряков — матросов и офицеров. Все они должны совершить плавание в Новую Голландию. Кроме того, у трех морских пехотинцев есть жены и пятеро детей. Всего 202 человека теснятся на корабле, который на самом деле предназначен для вдвое меньшего числа людей.

Два месяца «Шарлотта» стоит вместе с другими судами флотилии в Спитхеде[20]. Наконец 13 мая 1787 года раздается серия пушечных выстрелов с флагманского корабля «Сириус», на котором находится капитан Филлип, и вся флотилия выходит через пролив Нидлз среди скал в море в сопровождении военного судна «Гиена», которое проходит с ними несколько сотен морских миль, затем возвращается в Портсмут с последними сообщениями капитана Филлипа в адмиралтейство и гражданский департамент. Никому из заключенных не разрешили взглянуть, как исчезает в море зеленый берег Англии, все они сидят под верхней палубой на деревянных нарах, закованные в кандалы и наручники. Они прислушиваются к скрипу якорных цепей, которые поднимают на борт, и к слабым звукам песни, которую поют моряки, поворачивая ворот. Эта старинная народная песня — последнее воспоминание об Англии:

Несмотря на спертый воздух, плохие условия ночлега, скученность и первые проявления морской болезни, в настроении узников все же чувствуется некоторый оптимизм. Теперь им, во всяком случае, ясно, что тягостные дни на борту «Повелителя крыс» больше не повторятся, а то, что их ждет впереди, вряд ли может быть хуже оставленного позади.

3

Оптимистичный настрой получает дальнейшее развитие, когда через трое суток плавания ранним утром всех заключенных собирают на верхней палубе. Здесь закованные в цепи мужчины вновь встречают женщин. Когда их построили в несколько рядов и провели перекличку, слово берет молодой офицер. «Я капитан Тенч, — говорит он, — и я так же, как все находящиеся на «Шарлотте» морские пехотинцы, матросы и офицеры, заинтересован только в том, чтобы плавание до Нового Южного Уэльса прошло по возможности без трений. От вас зависит, чтобы наши надежды оправдались. Но мы начнем с того, что проявим добрую волю, освободив мужчин от их цепей. Если все пойдет хорошо, будет предоставлена возможность ежедневно совершать прогулки по палубе. Но если будет допущено малейшее нарушение дисциплины, я вынужден буду снова заковать вас в кандалы и держать под верхней палубой»[21].

Слова капитана Тенча вызвали крик радости, который, кажется, никогда не кончится. Некоторые из мужчин носили кандалы и наручники сначала в тюрьмах и затем на тюремных судах более пяти лет, а теперь, когда кузнец и его двое подручных освобождают их от этих оков, им трудно устоять на ногах. Вильям Брайент пытается сделать несколько шагов, но шатается на палубе, что вызывает смех у его друзей. Другие заключенные после снятия цепей чувствуют себя так, словно исчезла сила земного притяжения. Двое мужчин бросаются кузнецу на шею и рыдают от восторга. Джеймс Кокс кричит так, что слышно от кормы до форштевня: «Трижды ура капитану Тенчу, его солдатам и всей команде «Шарлотты»!» Ликующие крики буквально сотрясают корабль, одна из женщин начинает петь «Боже, спаси короля», гимн подхватывают другие женщины и мужчины. Кто выступил запевалой, может быть Змейка Энн? А теперь даже девица Бетти, старая Дороти Хендленд и ее близкая подруга Салли, занимающиеся гаданием для женщин, подхватывают припев. Можно ли действительно поверить, что капитан Тенч растроган? Этот симпатичный человек перекидывается взглядами с капитаном, дородным Томасом Гилбертом, и объявляет, что по случаю этого дня будет роздано по порции рома мужчинам и женщинам. Очередной крик восторга раздается после этого сообщения, так как судовой ром — это не что иное, как разбавленный джин, который раньше заключенные могли нелегально доставать в обмен.

Тенч просит позвать к себе Джеймса Кокса. «Спасибо за провозглашение здравицы, — говорит он. — Сегодняшний день — залог будущих успехов».

«Я сделал лишь то, что сделал бы каждый на моем месте, сэр», отвечает Джеймс Кокс.

«Могу я узнать, к чему вас приговорили. Кокс?»

«К пожизненному заключению, сэр!»

«Я не нашел ваше имя в списках заключенных, — добавляет капитан с улыбкой. — Вы ведь, надеюсь, не тайный пассажир?»

«В таком случае я предпочитаю быть тайным пассажиром на «Шарлотте», чем узником на тюремном корабле «Дюнкерк», сэр».

«Но в чем заключалось твое преступление?»

«Я был гранильщиком алмазов и не смог противостоять искушению, попытался украсть бриллиант. За это был приговорен к смерти, но казнь была заменена пожизненным заключением».

Кажется, Тенч хочет еще что-то сказать, но делает знак головой Джеймсу, показывая, что аудиенция окончена.

После полудня «Шарлотта» приближается к островам Атлантического океана, находящимся во власти католического монарха, и первые летучие рыбы появляются у носа корабля. На следующее утро, когда Мэри и другим женщинам разрешили выйти на палубу, на горизонте показался остров Тенерифе, словно зубчатый вал бурной волны. Над ним возвышается вулкан Тейде — увенчанный снегом конус с резко очерченным снизу венцом облаков.

В Санта-Крус-де-Тенерифе берут на борт продовольствие, и, после того как контур Тейде исчезает за горизонтом, начинает сказываться жара, усиливаясь с каждым днем.

Темно-синие волны, окаймленные белой пеной, приобретающие изумрудно-зеленый оттенок там, где лучи солнца просвечивают сквозь разбивающиеся гребни, ударяют в корму, и корабль начинает раскачиваться, словно толстая рыбачка, которая, переваливаясь с боку на бок, спускается вниз по улицам в портовых кварталах Плимута. Каждый день с рассветом открывается только безбрежный океан; теперь постоянно ощущается дыхание пассата, который ласково надувает паруса. Позади остаются миля за милей, хотя кажется, что Шарлотта» не сходит с места. Влажная жара вызывает зловонный пот, одежда липнет к телу. Внизу, под палубой, лежит грузная Мэри, которой тяжело ходить из-за беременности. Она слышит, как от напряжения потрескивают снасти и рангоуты, когда ветер играет в талях и рифах. Часто ее тошнит, тогда она, пошатываясь, поднимается на палубу и мечется от одного борта к другому, пытаясь ухватиться за что попало. Всюду ее преследует запах внутренних помещений корабля, нижнего трюма, зловонный дух, исходящий от квадратной части люка, непереносимый, отталкивающий запах нищеты, гнили, испражнений и сладковатых рвотных масс.

Очень редко Мэри удается увидеть отца ожидаемого ребенка, поскольку женщинам не разрешается выходить на палубу одновременно с мужчинами. Пастор Джонсон весьма педантично настаивает на этом пункте. В беседах с капитаном Гилбертом, который не слишком высоко ценит понимание морали слугой господа, он подчеркивает, что, поскольку у большинства заключенных женщин не особенно надежное прошлое по части зловещих желаний плоти, не следует разрешать мужчинам видеть их даже издалека.

Может быть, это ограничение — одна из причин того, что узники, так же как и морские пехотинцы, становятся раздражительными и учащаются потасовки на палубе. Однажды здоровенный толстый пивовар Томас чуть не проломил череп Вильяму Брайенту, обвинив его в мошенничестве во время карточной игры. В мгновение ока бульшая часть мужчин вовлеклась в жестокую драку. Морской пехотинец хватает ружье и стреляет в воздух, но возбуждение вокруг чересчур велико, чтобы мужчины восприняли такое предупреждение.

Тогда четыре солдата с деревянными дубинами в руках прыгают через деревянный барьер и щедро раздают удары забиякам, и заключенные понимают, что надо прекратить драку. Но Томаса не удержать. Он внезапно набрасывается на одного из солдат, вырывает у него дубинку и наносит ему страшный удар по плечу, отчего несчастный падает на палубу, корчась от боли.

Заключенный напал на морского пехотинца и ударил его. Все знают, что это карается смертной казнью через повешение.

Драка прекращается сразу же после того, как упал солдат. Вильям Брайент и Джеймс Кокс подбегают, чтобы помочь ему, но другие морские пехотинцы, перемахнув через барьер, отгоняют их. Всех заключенных уводят под палубу и заковывают в кандалы.

Четверо суток они лежат под верхней палубой в ужасной духоте, скованные вместе. Стоит неспокойная погода, море сильно волнуется, большинство людей страдает от морской болезни, их тошнит, а другие страдают от дизентерии, и с кандалами трудно добраться до одного из отхожих мест. Эрвин, немолодой мужчина, приговоренный к семи годам ссылки за кражу овцы у помещика, умирает на третью ночь. Рано утром к люку подходит врач, доктор Уайт, и сообщает заключенным, чтобы все они собрались на палубе.

Лишь немногие из них могут твердо стоять на ногах в строю, когда пастор Джонсон читает «Отче наш» и труп Эрвина с пушечным ядром, привязанным к ногам, бросают за борт.

После этого капитан Уоткин Тенч оглашает приговор пивовару:

«Губернатор Филлип как представитель его Королевского величества приговаривает заключенного Томаса Уотсона к смертной казни через повешение за нападение на капрала Джеффри Милстона».

Тенч делает паузу и продолжает: «Однако, учитывая хорошее поведение заключенных на «Шарлотте» после отплытия, а также ходатайство самого капрала Милстона, губернатор Филлип милостиво заменяет это наказание трехкратной поркой по сто ударов кнутом».

Трижды по сто ударов кнутом — это больше того, что в состоянии вынеси взрослый мужчина, и это настолько мучительная кара, что ей можно предпочесть виселицу. Но Тенч продолжает читать:

«Понимая, что поведение заключенного Томаса Уотсона — следствие плохой погоды в самые последние дни, капитан Гилберт, доктор Уайт и я решили помиловать заключенного, освободив его от порки, надеясь, что отныне он не нарушит распорядок на судне. На этом дело прекращается».

Заключенные слишком слабы, чтобы кричать «Ура!», но, если бы у них хватило для этого сил, нет никакого сомнения в том, что оглушительные крики «Ура!» показали бы, что Тенч, Уайт и Гилберт стали героями дня.

С некоторыми женщинами возникают другие проблемы. Трудно, чтобы не сказать невозможно, воспрепятствовать их общению с солдатами морской пехоты. Вначале Тенч предпочитал смотреть сквозь пальцы на это, но пастор Джонсон и, может быть, особенно его супруга Глэдис полагали, что необходимо вмешаться, исходя из моральных принципов. Поэтому Тенч однажды ночью провел облаву, в результате которой шесть морских пехотинцев были обнаружены в помещении заключенных женщин. На следующее утро на палубу были вызваны все женщины, кроме тех, кто чувствовал себя совсем плохо, и Тенч предоставил слово пастору Джонсону, который убежденно увещевал о пагубности и опасности греха. «От имени капитанов Гилберта и Тенча я извещаю, что вам не разрешат выходить на палубу, если будет продолжаться такая греховная жизнь, — грозит он. — Не забывайте, что наш милостивый господь видит все, что здесь происходит, даже под верхней палубой».

Девица Бетти, которая вдоволь запаслась ромом и джином за счет благосклонности к морским пехотинцам, уже успела утром пропустить пару рюмок. «Мои нары находятся как раз у стенки, которая отделяет меня от каюты господина пастора и его жены, — рассказывает она, — и я ручаюсь, что постель госпожи пасторши по ночам скрипит, когда помазанник божий пытается подняться на ложе любви».

Это откровенное свидетельство вызвало рев смеха, что повлекло за собой серьезную жалобу пастора Джонсона на бесстыжих женщин. Поэтому капитан Тенч велел девице Бетти днем надеть «колпак». Это бочка, в которой оставлено отверстие для головы; при движении корабля в море бочка падает и катается по палубе. Девица Бетти приняла наказание с юмором, а визиты солдат к женщинам вряд ли сократились.

4

С 6 августа по 4 сентября флотилия стояла на рейде Рио-де-Жанейро. Офицеры проводили время на суше, но ни морским пехотинцам, ни заключенным не разрешили выйти на берег.

Для Мэри Брод длительное морское плавание было особенно тягостно, так как она ждала ребенка. Доктор Джон Уайт, назначенный главным врачом колонии, плыл на «Шарлотте», и в жаркие дни, когда волнение усиливается и женщины особенно страдают в своем убогом помещении под верхней палубой, он позаботился, чтобы Мэри перевели в отдельный отсек, в котором обычно хранились запасные паруса. Капитан Гилберт позволил их временно перенести, и в этом помещении Уайт принимает роды у Мэри. 8 сентября он записывает в своем дневнике: «Мэри Брод, заключенная, произвела на свет здоровую девочку».

Пока флотилия стоит на рейде Капстада[22], где последний раз загружаются запасы продовольствия и живого скота, пастор Ричард Джонсон находит время окрестить маленькую дочку Мэри. Она получает имя Шарлотта по названию корабля, но Мэри желает также, чтобы ей еще дали имя Спенс.

«Отец твоего ребенка — моряк по имени Спенс?» — пытается выведать пастор. Однако Мэри отказывается назвать отца ребенка.

Когда флотилия покидает Капстад, ей предстоит самая трудная часть пути. Всего через несколько дней после выхода в море задул юго-восточный ветер, который относит корабли в «ревущие сороковые»[23]. Шесть месяцев заключенные находятся на борту судна, не получив разрешения выйти на берег ни в Тенерифе, ни в Рио-де-Жанейро, ни в Капстаде. То же относится и к преобладающей части рядовых матросов, поскольку офицеры опасаются, что они сбегут, воспользовавшись пребыванием на берегу.

Корабли попадают в полосу штормов, которые непрерывно следуют один за другим. На «Шарлотте» палубные доски сильно расходятся, и сквозь многочисленные щели между ними вода проникает на среднюю палубу, где заключенные в ненастную погоду сбиваются в кучу. Они промокли до нитки, самочувствие отвратительное, через две недели после отплытия из Капстада вспыхивает эпидемия дизентерии; болезнь сначала распространяется среди заключенных женщин, затем среди мужчин, охватывает моряков, не обходит она и жену пастора Джонсона Глэдис.

Два матроса умирают от дизентерии, и в ненастную погоду пастору Джонсону приходится читать «Отче наш» над их бездыханными телами, зашитыми в парусину. Затем трупы раскачивают и бросают за борт. В этот день небо было сплошь затянуто низкими серыми облаками, из которых, казалось, вот-вот повалит снег; на этих широтах есть опасность натолкнуться на айсберг, поэтому команда должна быть полностью укомплектована. Капитан Гилберт советуется с доктором Уайтом и капитаном Тенчем, целесообразно ли взять двух заключенных на место умерших матросов. «Я не вижу иного выхода из положения», — говорит Гилберт.

«Вильям Брайент — рыбак из Корнуолла. Я предлагаю взять его на место одного из умерших», — советует Тенч и добавляет, что, по его мнению, Джеймса Кокса тоже можно рекомендовать за его хорошее поведение.

Однако, по мнению Гилберта, он слишком стар и не моряк. «Почему бы не взять Джеймса Мартина, черноволосого ирландца, который сочиняет письма для заключенных. Он родом с островов Аран, где все жители понимают толк в судах».

Вильяма и Джеймса приводят из мужского помещения и сразу приставляют к делу. Круглые сутки бушует шторм, волны высотой с башню обрушиваются на корабль. Ветер поет в мачтах, реях и парусах, он свистит, визжит и стонет, как несчастный, которого довели до отчаяния. Сообщение с другими судами флотилии прервано, и невозможно выяснить, находятся ли они где-то поблизости от «Шарлотты» или унесены ветром и течениями к югу от острова Кергелен. Теперь задача заключается в том, чтобы спасти «Шарлотту» во время шторма. Целых три дня моряки и с ними Джеймс и Вильям не снимают промокших одежд, пока ветер не стихает и волнение не прекратилось. Двигаясь к юго-востоку, корабль попадает в область, где царит более или менее спокойная погода.

Два заключенных получают приказ явиться в каюту капитана Гилберта. Обычно узникам запрещается пребывание в этой части судна, и часовой у барьера, построенного на верхней палубе, сначала не впускает их в помещение для офицеров, но, когда второй штурман разъясняет ему, что им разрешено пройти, он, хмурясь, отходит в сторону. В капитанской каюте рядом с Гилбертом сидят капитан Тенч и доктор Уайт. Гилберт поднимается и протягивает им обоим по кружке рома. «Пейте, — говорит он, — вы хорошо поработали. До прибытия в Новый Южный Уэльс вы можете помогать матросам. Однако вам придется все же ночевать в вашем помещении вместе с другими заключенными. Когда мы достигнем места назначения, капитан Тенч и доктор Уайт обещают замолвить за вас слово, если впредь вы будете так же усердно помогать, как в эти дни».

Вильяму удалось только на очень короткий момент увидеть Мэри и свою маленькую дочурку. Теперь, когда погода прояснилась, женщины выходят на верхнюю палубу и Вильям получает возможность обменяться парой фраз с Мэри, пока Бетти присматривает за малышкой на средней палубе. Еще много месяцев назад они договорились, что Мэри будет отказываться назвать имя отца, так как в этом случае Вильям рискует быть наказанным, поскольку это свидетельство того, что он нарушил запрет посещать женское помещение на «Дюнкерке».

«Нам больше не надо скрывать, что я отец ребенка, — убеждает ее Вильям, — потому что и Тенч и Уайт обещали оказать услугу, когда мы прибудем на место».

«А что это за услуга?»

«Они разрешат нам пожениться».

«Наш ребенок не будет жить в каторжной колонии», — заявляет Мэри так громко, что Вильяму приходится заставить ее замолчать.

«Мы что-нибудь придумаем, когда прибудем на место, — отвечает он. — Но пока нам надо поддерживать хорошие отношения с власть имущими».

Мэри решительно смотрит на него. «При первой же возможности я убегу, и то же сделают Змейка и Бетти. От Ботани-Бея недалеко до Китая и Отахейте. Мы найдем рай. И если ты не пойдешь с нами, мы отправимся одни».

«Да, да, разумеется, мы убежим. Но давай теперь не будем совершать необдуманные поступки».

Наконец наступает день, когда капитан Уоткин Тенч записывает в своем дневнике:

«Таким образом, мы после отплытия из Плимута за 36 недель благополучно осуществили наш смелый замысел с целым рядом неожиданных удач, и никто заранее не мог предвидеть такую продолжительность плавания для такой крупной флотилии. Из 211 солдат морской пехоты мы потеряли только одного, а из 775 заключенных, взятых на борт в Англии, умерли в пути лишь 24».