Глава 3

Если все места разные (за исключением брошенных зданий), напрашивается естественный, как смена дня и ночи, вывод: везде хорошо, а дома лучше. Даже если Генри полностью ошибался насчет всего прочего, он был твердо уверен в одном – второго такого места, как лагуна Баттермилк-Саунд в речных эстуариях штата Джорджия не сыскать.

Генри неторопливо прошелся по длинным мосткам до лодочного сарая, стараясь по привычке держаться посередине обветшавшего настила. После ухода из конторы он собирался воспользоваться близостью к воде на всю катушку. Однако, прежде чем раз и навсегда выбросить из головы задание в Льеже, предстояло сделать еще одно дело.

В лодочном сарае он достал из одного кармана фотографию Валерия Дормова, из другого – зажигалку «Зиппо». Огонь зажегся с первого поворота колесика. Генри поднес зажигалку к фотографии, некоторое время наблюдал, как пламя пожирает лик русского ученого, и бросил горящий снимок в аквариум на полке, где тот лег поверх кучки пепла от других фотографий, сожженных после прежних заданий.

Вот и все. Теперь он точно на пенсии.

Генри повернулся, чтобы идти к дому, но в последний момент остановился. Аквариум для золотых рыбок, заполненный чуть больше чем наполовину пеплом, – неужели это и есть итог всей его жизни?

Какому-нибудь офисному хомяку в ознаменование многолетнего бития баклуш преподнесли бы золотые – вернее, похожие на золотые – часы. Он принес бы их домой и однажды умер от сердечного приступа, сидя перед телевизором, покинув этот мир, не оставив в нем следа. Но после него хотя бы останутся часы, некий полезный предмет. А из пепла в аквариуме даже приличных конфетти не сделаешь.

Генри тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. Чего это на него нашло? К черту! Часы у него и так есть; несмотря на возраст, все еще работают. Ему часы нужны не для того, чтобы отсчитывать время, оставшееся до смерти.

Генри вернулся по мосткам к дому. Черт! Последний промах теперь все перекрашивал в серый цвет.

* * *

Яркий солнечный свет в гостиной улучшил настроение и развеял уныние, застрявшее в душе после Льежа. Комната была открытой, просторной, с окнами шире, чем простенки. Генри любил смотреть на природу прямо из дома, а еще больше любил окунуться в солнечный свет – особенно по возвращении с задания. В отличие от Льежа чаще всего задания приходилось выполнять под покровом темноты, ему ли не знать, как плохо нехватка солнечного света отражалась на самочувствии.

Он сидел в святая святых дома, где проводил больше всего времени после заданий, а потому помещение имело неординарную обстановку. У общей стены гостиной и кухни стоял шкаф, где он хранил свой рабочий инструмент, разложенный согласно эстетическому вкусу и одновременно в порядке нужности. Отвертки, гаечные ключи, стамески, развертки, плоскогубцы, торцевые головки, шурупы, гвозди и все прочее выстроились не только по ранжиру, но и по степени удобства, зависящей от частоты употребления. Генри словил огромный кайф, создавая эту систему, основанную на правиле 20/80, – двадцать процентов инструментов использовались восемьдесят процентов времени, и наоборот. Может быть, покинув убойный бизнес, стоило подумать о карьере оформителя витрин для хозяйственных магазинов? Он обожал хозяйственные магазины еще ребенком. Торговля инструментами следовала железному правилу – 100 % товара незаменимы в 100 % случаев.

По соседству стоял верстак с большим увеличителем. Генри поставил его в таком месте, чтобы, работая, не пропускать игры любимых «Филлиc»[1] по телику. Даже мастеря скворечник, следил за игрой. Он глянул на висящее за окном творение своих рук и повеселел еще больше.

Решение сделать скворечник явилось неожиданно. Возможно, от балды – по крайней мере, пока только-только приступал к работе. Обычно постройкой скворечников занимаются девятилетние мальчишки, чтобы вступить в скауты, а не профессиональные снайперы экстра-класса, скрашивающие досуг между убийствами. Удивительно, но процесс – выпиливание частей, склеивание, ошкуривание, покрытие защитной пленкой и лаком – доставил ему огромное удовольствие. Закончив работу, Генри почувствовал, будто открыл в себе новые качества. Кто бы взялся предсказать, что пятидесятилетний киллер может такое отчебучить? Пятидесятилетний, но только самую малость – еще вчера был сорокалетний. Черт, когда он успел состариться?

Вешая скворечник на дерево, Генри испытал настоящее блаженство. Он своими собственными руками построил дом. Пусть маленький, не лодочный сарай и даже не садовый – эти постройки он заказывал специалистам. Но все же создал убежище для живых существ, которые в нем осядут и будут считать своим домом – по крайней мере, до нового перелета. Сколько снайперов занимаются творческим трудом после заданий? Вероятно, нисколько.

Скворечник покачивался на ветру. Генри нахмурился. Непорядок. Видимо, после Льежа не получилось до конца освободиться от мрачных мыслей. Из-за неудачного выстрела весь мир, казалось, сдвинулся процентов на десять от нормы.

Нет, не в этом дело. Непорядок ему не почудился.

Вскоре он понял причину – от соединения крыши со стенкой скворечника на левом боку отошли две щепки. Большинство людей их бы не заметили, а заметив, вряд ли бы пошли исправлять.

Но люди – это не птицы в поисках гнезда. В глазах птиц щепки выглядят как заостренные колья. Потенциальный жилец, подхваченный порывом ветра и не удержавшийся на насесте, мог легко на них напороться. Вот, видимо, почему скворечник пустовал с самого начала. Ошибки начинаются с мелочей, даже в мире пернатых.

Генри подошел к шкафу с инструментами и выдвинул ящик, в котором держал нарезанную мелкими квадратами наждачную бумагу, рассортированную по степени зернистости. Он выбрал средний квадратик, подумав, поменял его на менее жесткий и отправился чинить скворечник.

Закончив, он посмотрел вокруг в поисках жильцов. «Ну вот, ремонт закончен. Прилетайте уже, пока жилье не захватил злюка зимородок и вам не пришлось растить птенцов в гнезде на открытом воздухе под терновым кустом», – мысленно произнес он. Вместо птичьего щебета он услышал сигнал тревоги с телефона. Это означало, что к дому приближается чей-то автомобиль.

Генри знал, кто к нему едет, мысленно готовился к визиту и ожидал, что он последует раньше. Видно, пробки на дорогах помешали. Он начал обходить дом спереди, потом вспомнил, что все еще держит в руках наждачную бумагу, и, не обращая внимания на гудки, вернулся в гостиную. Даже если б на порог явилась целая компания архангелов, объявила о наступлении Судного дня, сказав, что его задница теперь трава, а Бог – газонокосилка, он бы заставил их ждать, пока не приведет все в порядок. Всему свое место, и Генри, прежде чем приступать к следующему делу, всегда проверял, все ли, черт побери, было на своем месте. Его дом – его правила.

Раздался еще один гудок клаксона. Генри вышел. Дел Паттерсон припарковал свою сухопутную яхту (как всегда, неуклюже), выскочил с водительского сиденья и бросился навстречу Генри, размахивая рапортом об уходе в отставку, который ему доставили днем раньше.

– Ты что удумал?! – воскликнул Паттерсон вместо приветствия.

– Ага, я тоже рад тебя видеть, Дел, – ответил Генри. – Заходи, присядь, чувствуй себя как дома, а я пока приготовлю выпивку.

Минуту спустя Паттерсон примостился на краешке дивана в гостиной. Яркий солнечный свет не повлиял на его настроение. Генри вернулся с кухни с пивом и кока-колой, Дел держал рапорт наготове.

– Я должен был уйти, – сказал Генри. – Оступиться разрешается почти на всякой работе. Но только не на этой».

– Лучше тебя у нас все равно никого нет, – возразил Паттерсон. – Ни у кого нет. Можешь мне поверить, мы проверяли.

Генри поставил кока-колу на столик перед коллегой. Дел смотрел набычившись, как человек, доведенный до крайности, не желающий больше отступать. Очки в черной оправе иному владельцу придают вид оторванного от жизни профессора. Паттерсон в них выглядел символом суровой власти, решения которой не подлежат обсуждению.

– Прохладительное? Только не сегодня, – Дел скомкал рапорт, бросил на столик и щелчком сбросил его на пол.

Генри вскинул брови.

– Уверен?

– Ты действительно уходишь в отставку? – ровным голосом спросил Паттерсон. Генри кивнул. – Тогда уверен.

Генри заменил кока-колу пивом. При первой же встрече он заметил, что Паттерсон любит выпить, со временем любовь эта только набирала силу. Подчас казалось, что пьянство вскоре заменит ему все остальное, как вдруг однажды – без торжественных клятв, громких заявлений и оправданий – Паттерсон перешел исключительно на кока-колу.

Все, включая Генри, гадали, как долго он протянет, ждали, пока сам Дел что-нибудь скажет, никто не хотел лезть первым с расспросами. Один агент, страдавший тем же недугом, спросил его, не записался ли он в друзья Билла Уилсона.[2] Паттерсон отреагировал на вопрос крайним недоумением.

Наконец, Генри решил узнать наверняка. От этого могла зависеть его собственная жизнь. Паттерсон сказал, что работа требовала от него постоянной готовности днем и ночью без выходных. Поэтому, ради подчиненных ему агентов надо оставаться трезвым. Больше он ничего не пожелал раскрывать. Разговоры – дешевка, поступки говорят больше, чем слова, тема была закрыта.

Генри был вполне удовлетворен. У каждого человека есть свои резоны поступать так, а не иначе. Если Паттерсон нашел свой способ не скатиться по наклонной в пропасть, то флаг ему в руки. Генри был рад, что в коллеге не надо больше сомневаться.

Чего доброго, теперь Паттерсон заявит, что Генри вынудил его вернуться к пьянству. Генри присел рядом с ним на диван, выдержав грозный, как луч смерти, взгляд.

– Стрелять многие умеют, – заметил Генри, – группы наблюдения и обнаружения целей у морпехов, рейнджеры сухопутных войск, «морские котики».

– Ты – особая категория, – сказал Паттерсон осуждающим тоном, словно Генри сам был в этом виноват. – Такой репутации, как у тебя, ни у кого нет.

– То-то и оно. Репутация как раз вредит делу. У меняя ее слишком много. Мы оба знаем: с возрастом стрелки не становятся лучше – они попросту стареют.

– Кто тогда закончит обучение Монро? – обиженно спросил Паттерсон. – Парень мне три раза звонил, просил, чтобы я уговорил тебя вернуться.

Генри со вздохом покачал головой.

– Зря он так.

Дел подался вперед с решительным выражением.

– Генри, мы с тобой многое повидали. Благодаря нам мир стал надежнее. Не выполни мы того, что нам поручали, погибли бы хорошие люди, плохие люди извлекли бы наживу, пострадало бы добро, а всякое дерьмо стало бы только наглее. Мы занимаемся важным делом, оно имеет смысл. Но чего-то достичь я смогу, работая только с теми, на кого могу положиться, а к новичку у меня нет такого же доверия, как к тебе.

Генри опять затряс головой.

– Честно, Дел, на этот раз что-то пошло не так. Пуля не попала точно в цель именно поэтому, даже грунт подо мной словно подменили.

Паттерсон обвел взглядом комнату, словно искал поддержку своим контрдоводам, и тут заметил скворечник за окном.

– И что теперь? Будешь делать скворечники?

– Дел, рядом с объектом вертелась маленькая девочка. Ошибись я на пятнадцать сантиметров, я бы ее убил. С меня хватит!

По лицу Паттерсона можно было понять, что он наконец-то услышал своего подчиненного, а услышав, пришел в уныние. Генри не рассчитывал, что разговор будет легким. Их профессия оставляла мало места для личной свободы, общения с другими людьми. Все время требовалось отдавать работе, только работе и ничему, кроме работы, даже в ущерб коллегам по команде. Каждый полагался на то, что другой займет нужное место в нужное время и выполнит нужные действия. Все тщательно планировалось, не допускались никакие неожиданности, лишние движения, глупые случайности, оплошности – чтобы не погибли посторонние. Всякий раз, когда он думал об этом, Генри трясло от осознания, что он лишь по чистой случайности пока ни разу не попадал в ребенка. В ребенка!

– Знаешь, когда я начинал службу в корпусе, у меня не было никаких сомнений, – сказал Генри. – Мое дело – мочить негодяев. Артистичное исполнение, любыми средствами. Но в Льеже… – он покачал головой, – в Льеже артистизмом и не пахло. Мне просто повезло. Я не прочувствовал выстрел как положено.

Генри замолчал, тяжело вздохнул.

Выражение на лице Паттерсона сменилось с обиды на покорность. Как профессионал, он все понял.

– Дело не только в возрасте. Я поразил семьдесят две цели, – продолжал Генри, – столько, что это начинает расшатывать что-то глубоко внутри меня. Как если бы душе стало невмоготу. Похоже, я исчерпал отведенную мне норму экзекуций. Хочу покоя – больше ничего.

Паттерсон тяжело вздохнул.

– А мне что теперь прикажешь делать?

Вопрос застигнул Генри врасплох. Паттерсон – куратор, планировать и распоряжаться – его обязанность. Это Генри полагалось спрашивать у Паттерсона, что ему делать, а не наоборот.

Снайпер развел руками и пожал плечами.

– Пожелать мне всего хорошего?

Загрузка...