Генерал армии Черняховский

Командующий фронтом

В нашей литературе, не только в художественной, а даже военной и особенно в газетных публикациях встречаются такие выражения, как «стратегический пункт», «оперативный объект». Очень часто авторы, употребляя эти термины, совершенно не представляют их смысла и содержания. Можно было прочитать такие сообщения, например о боях в Афганистане или в Чечне: подразделение или такой-то отряд захватил стратегически важную высоту или стратегически важный мост. Стратегический — это значит такое крупномасштабное мероприятие, операция или объект, которое имеет влияние на какой-то определенный этап войны или исход войны в целом. Стратегия манипулирует только такими категориями. Ну, для примера, стратегические масштабы имела операция гитлеровцев «Тайфун», когда они пытались захватить Москву путем окружения. Вот здесь — стратегический масштаб, потому что это влияло в какой-то степени, в случае удачи, на исход войны. Стратегический масштаб имела Сталинградская операция, которая, как уже говорилось, вырвала стратегическую инициативу у немецкой армии. К стратегическим относится битва на Курской дуге — не только по количеству участвовавших войск, но и по результатам. Это была последняя попытка гитлеровского командования восстановить инициативу на Восточном фронте и взять реванш за сталинградское поражение. Когда мы говорим о стратегическом плацдарме при форсировании Днепра, то должны помнить, что не все захваченные плацдармы имели основание называться стратегическими. Вот операция, которую осуществил Конев, где пять армий взламывали оборону немцев на правом берегу Днепра и захватили уже огромную территорию, на которой в дальнейшем могли развернуться несколько фронтов, вот это — масштаб действительно стратегический. Гитлеровцы теряли свой «Восточный вал» на Днепре, который в случае удержания позволял им вести длительную стратегическую оборону. А для нашей армии этот плацдарм открывал широкий простор для последующих операций стратегической масштабности.

Оперативные масштабы — это менее крупные по сравнению со стратегическими, по результатам и по задачам влияющие на успех действия оперативных соединений — армий, корпусов и обеспечивающие эффективный результат, достижение победы на каком-то оперативном направлении, где действует соответствующее объединение. Оперативные мероприятия обычно являются частью, звеном стратегических.

Вот такими широкомасштабными боевыми действиями предстояло теперь руководить генерал-полковнику Черняховскому.

Четверть века назад (я пишу это в сентябре 2005) генерал Лащенко подарил мне свою книгу «Искусство военачальника» с автографом:

Читатели, наверное, помнят, что Лащенко, еще полковником, был заместителем начальника отдела штаба 60-й армии под Воронежем, позднее, уже под Курском, Черняховский выдвинул его на должность командира дивизии. Пройдя всю войну, заслужив все высшие звания до генерала армии, Петр Николаевич написал вышеназванную книгу. В ней он обобщил опыт искусства руководства войсками многих известных военачальников, и с особенным вниманием относится к Черняховскому.

Приведу несколько цитат, которые относятся, на мой взгляд, именно к тому времени, когда Иван Данилович стал командующим фронтом.

Думается, здесь будет уместно сказать о том, кого принято относить к военачальникам и кого — к полководцам. Военачальник, говорится в Советской Военной энциклопедии, — это обычно высший войсковой начальник, занимающий командную или штабную должность в вооруженных силах государства. В Советских Вооруженных силах военачальниками считаются командующие войсками фронтов и округов, командующие флотами, армиями и флотилиями, члены военных советов, начальники штабов и родов войск этих оперативных объединений и т. д. Понятие «военачальник» является обобщающим, сюда включаются и полководцы, и флотоводцы. Полководцем же может быть лишь тот военный деятель или военачальник, который умело руководит вооруженными силами государства или крупными воинскими формированиями (как правило, оперативно-стратегическими объединениями) во время войны, владеющий искусством подготовки и ведения военных действий. К полководцам обычно относят военных руководителей, наделенных талантом, творческим мышлением, прозорливостью и интуицией, сильным характером и богатым боевым опытом, высокими организаторскими способностями и другими качествами, позволяющими с наибольшей эффективностью использовать все имеющиеся силы и средства для достижения победы.

Исходя из этого определения, Черняховский теперь вступал в сферу полководческой деятельности, как говорится по официальному научному определению. Но и до этого полководческий талант у него проявлялся в полную силу, о чем свидетельствует обобщающее суждение Лащенко:

«В течение двух лет войска 60-й армии Черняховского успешно осуществили около десяти армейских наступательных операций и продвинулись от Воронежа до Тернополя. Нередко наши войска наносили поражения противнику, не имея численного превосходства в силах и средствах. Во всем этом была большая личная заслуга командарма.

Генерал Черняховский умело управлял войсками, одинаково хорошо знал тактику и оперативное искусство. Обладая сильной волей, отлично развитыми организаторскими способностями, Черняховский всесторонне и искусно готовил каждый бой, операцию. Любую сложную и трудную оперативно-тактическую обстановку он анализировал быстро и делал из нее правильные выводы».

А теперь я познакомлю читателей с обстановкой, которая создалась на фронте ко дню вступления его в командование 3-м Белорусским фронтом.

В апреле 1944 года линия советско-германского фронта выглядела так. На юге соединения Красной Армии вышли на границу с Румынией и уже нацеливали свои удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и подступили к предгорьям Карпат, разрезав немецкий Восточный фронт на две части. На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии городов Витебск — Рогачев — Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы.

Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую входило более шестидесяти дивизий), преграждали советским войскам путь на запад. Кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью железных и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших войск, наступавших южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не исключена была и возможность налетов на Москву.

В это же время немецкие войска в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий «Север», на Украине — группу армий «Северная Украина» и только после этого можно было охватить с двух сторон группу армий «Центр».

Еще в конце апреля 1944 года Сталин в присутствии генерала Антонова посоветовался с Жуковым о плане на летнюю кампанию. Георгий Константинович тогда сказал:

— Особое внимание следует обратить на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем его Западном стратегическом направлении.

Сталин согласился и добавил:

— Надо начинать с юга, с 1-го Украинского фронта, чтобы еще глубже охватить белорусскую группировку и оттянуть туда резервы противника с центрального направления.

Антонов заметил:

— Лучше начать с севера, затем продолжить на юге, в таком случае противник не сможет осуществлять маневрирование между соседними фронтами. А после этого провести операцию против группы армий «Центр», чтобы освободить Белоруссию.

— Я посоветуюсь еще с Василевским, — сказал Сталин. — Позвоните командующим фронтами, пусть они доложат соображения о действиях фронтов в ближайшее время. А вы, товарищ Жуков, займитесь с Антоновым наметкой плана на летний период. Когда будете готовы, обсудим еще раз.

Через три дня Сталин снова вызвал Жукова и Антонова. План, подготовленный ими, был рассмотрен более детально. Как непосредственную подготовку к операции в Белоруссии решили провести наступление на Карельском фронте.

Жуков с Василевским, опираясь на опыт совместной работы, занялись разработкой Белорусской операции.

Работа происходила в обстановке строгой секретности. Боевые действия не прекращались, и даже наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил изменений, происходивших в нашем тылу.

Вот что говорит по этому поводу С. М. Штеменко:

«В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими…»

«Во второй половине апреля, — пишет Штеменко, — в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь почти одновременно не менее 5–6 фронтов».

Той части летней кампании, которая охватывала освобождение Белоруссии, было дано — по предложению Сталина — название «Багратион». Согласно этому плану, намечалось глубокими ударами четырех фронтов разгромить основные силы группы армий «Центр», освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами.

Так выглядел в общих чертах изначальный замысел операции «Багратион».

20 мая Сталин, Жуков, Василевский и Антонов рассмотрели окончательно подготовленный план летней кампании. После этого совещания Сталин приказал вызвать командующих фронтами, которым предстояло осуществлять операцию «Багратион», — Баграмяна, Рокоссовского, Черняховского. Черняховский приболел, поэтому приехал позднее, 25 мая.

На этом заседании произошел случай, о котором много говорили и писали различные военачальники и литераторы.

При обсуждении плана действий фронта Рокоссовского он предложил нанести два главных удара на правом фланге. Сталину то ли не понравилось это предложение, то ли он хотел подчеркнуть свою власть над маршалами, но он вдруг приказал:

— Товарищ Рокоссовский, выйдите в соседнюю комнату и хорошенько подумайте над своим предложением.

Присутствующие были смущены, но не подавали вида и продолжали обсуждать план.

После возвращения в кабинет Сталина Рокоссовский доложил:

— Мы все тщательно просчитали еще в штабе фронта, и я считаю необходимым наносить два главных удара.

Сталин спокойно сказал:

— Идите и еще раз хорошенько подумайте.

Рокоссовский вышел, недоумевая, почему так поступает Верховный.

Возвратясь, он упорно повторил свое ранее принятое решение.

— Настойчивость командующего фронтом, — сказал Сталин, — доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надежная гарантия успеха.

Напряжение, создавшееся на совещании, было снято. Сталин еще раз показал свою рассудительность и… власть.

Предстояла сложная перегруппировка: для проведения операции «Багратион» надо было перевести в новые районы войска пяти общевойсковых, двух танковых и одной воздушной армий. Кроме того, Ставка передавала фронтам дополнительно 4 общевойсковые, 2 танковые армии, 52 стрелковые и кавалерийские дивизии, 6 отдельных танковых и механизированных корпусов, 33 авиационные дивизии, 2849 орудий и минометов и 210 тыс. человек маршевого пополнения.

Все это надо было переправить скрытно, чтобы противник не заметил и не разгадал намеченный план наступления.

Была проведена и дезинформация противника: создавалось впечатление, будто удар готовится на юге, на 1-м Украинском фронте.

В период подготовки операции произошло событие, которое, несомненно, имело огромное значение для поднятия боевого духа воинов Советской Армии; союзники — наконец-то! — начали форсирование Ла-Манша и открыли второй фронт!

6 июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на французской земле. Произошло это за семнадцать дней до начала операции «Багратион».

Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, тем более считаю необходимым придерживаться такой же позиции, говоря о наших союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной гитлеровской армией, было, как говорится, на их совести. Но люди погибали ради достижения победы над общим врагом, тут надо помянуть добрым словом 122 тысячи погибших в операции «Оверлорд» солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были американцами и 49 тысяч — англичанами и канадцами.

Нормандская десантная операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной десантной операцией Второй мировой войны, в ней участвовало 2 млн 876 тыс. человек, около 7 тыс. кораблей и судов, около 11 тыс. боевых самолетов. Вся эта армада двигалась через пролив Ла-Манш шириной от 32 до 180 километров. Читатели даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и воздушного сражений при высадке во Франции.

Подготовку наступления 3-го Белорусского фронта и особенно осуществление первого этапа по окружению витебской группировки немцев я опишу с использованием воспоминаний генерала Макарова (особенно прямую речь Черняховского). На мой взгляд, воспоминания наиболее достоверны, генерал Макаров в эти дни постоянно находился рядом с Иваном Даниловичем.

Иван Данилович собрался обсудить замысел предстоящей операции с командующими родами войск, заслушать их доклады и предложения. Но он неожиданно заболел. И тут же его и члена Военного совета фронта генерала Макарова вызвали в Москву. Врачи запротестовали — температура, острый бронхит, кашель, может быть осложнение.

— Делайте что угодно, но я должен поехать, — заявил Черняховский.

— Дайте нам хотя бы сутки. Иначе вы капитально сляжете.

Черняховский согласился на одну ночь. Последовали банки, уколы, разные народные средства. Утром вылетели.

И вот — Москва. Генеральный штаб. Черняховский с Макаровым приехали 23 мая, но еще 22 мая в Ставке под руководством Верховного Главнокомандующего с участием Жукова, Василевского, Рокоссовского, Баграмяна началось обсуждение плана операции «Багратион».

— Начальство не опаздывает, а задерживается? — поздоровавшись, сказал Антонов.

— Приболел немного.

— Ну что же, к делу, возьмите с собой проект плана операции, и прошу в Кремль. Вас ждут.

Продолговатый зал заседаний. За длинным столом — члены Государственного Комитета Обороны и правительства. Многих из этих людей Черняховский знал раньше только по портретам.

Поскольку Черняховский опоздал на сутки, он не слышал разговора Сталина с Рокоссовским днем ранее. Когда ему предоставили слово, он старался говорить спокойно. Твердый, уверенный тон и красивая внешность располагали к нему присутствующих.

Но когда Черняховский стал докладывать о необходимости нанесения двух главных ударов, Сталин встал и удивленно спросил:

— Вы что, сговорились с Рокоссовским? Опять два удара!

Верховный подошел к карте 3-го Белорусского фронта:

— Что же вы нам докладываете о двух ударах, когда у вас на карте обозначен один удар?

— В плане операции расчет приведен исходя из реальных возможностей. Я надеюсь, фронт получит дополнительные силы и средства усиления, сделаем перерасчет для второго направления. Обстановка этого требует.

Сталин возразил:

— Если операция проводится по единому замыслу, следовательно четырех ударов вполне достаточно, то есть каждый фронт наносит один сокрушительный удар. А вот товарищ Рокоссовский просит разрешить 1-му Белорусскому фронту нанести два удара, — значит, у него получается два главных направления. Мы считаем это излишним распылением сил. Вашему фронту тоже предлагаем основные силы сосредоточить на одном участке прорыва. Как вы на это смотрите?

— Мне трудно сказать, чем вызвана необходимость двух ударов на участке 1-го Белорусского фронта, — сказал Черняховский. — Но успех наступательной операции 3-го Белорусского фронта на первоначальном этапе зависит от одновременного уничтожения вражеских группировок в городах Витебск и Орша. Не предусмотрев этого, невозможно воспретить противнику маневрировать силами вдоль фронта.

— Но в таком случае вы будете наносить два ослабленных удара и результата не достигнете ни на одном из направлений, — настаивал Сталин.

— Мы должны создать мощные группировки. Для этого фронт необходимо усилить еще танковой армией и артиллерийской дивизией прорыва Резерва Верховного Главнокомандования.

— Товарищ Черняховский, разгромить противника, имея превосходство в силах, — это не полководческое искусство. Вы поставьте его на колени при равных силах.

— При таком грандиозном размахе операции, при наличии сильного противника с заранее подготовленной обороной внутренних резервов фронта не достаточно. Чтобы нанести врагу сокрушительный удар и воспрепятствовать его маневру за счет снятия танковых дивизий с других участков, 3-му Белорусскому фронту в составе подвижной группы фронта необходимо вместо одного планируемого ввести в наступление три танковых корпуса. Только при этом условии удар достигнет цели и будет развит стратегический успех. Немцы еще не успеют перебросить свои резервы, как мы овладеем Минском и станем стремительно продвигаться на запад.

Сталин улыбнулся.

— Вот как! Даже Минск обещаете взять с ходу! — И, обращаясь к членам ГКО, добавил: — Товарищ Черняховский умеет не только просить, но и аргументировать. Я думаю, что члены Государственного Комитета Обороны учтут пожелания командующего 3-м Белорусским фронтом.

Ставка решила оперативно подчинить 3-му Белорусскому фронту 5-ю гвардейскую танковую армию маршала П. А. Ротмистрова и артиллерийскую дивизию прорыва из Резерва Верховного Главнокомандования.

Но Сталин все же настоял на своем:

— Минск будет брать 1-й Белорусский фронт товарища Рокоссовского.

Полковник Мернов, начальник направления оперативного управления Генерального штаба по 3-му Белорусскому фронту, с нетерпением ждал окончания заседания в Ставке. Он был однокашник Ивана Даниловича по Киевской артиллерийской школе и Военной академии бронетанковых войск.

После заседания Черняховский встретился с Мерновым.

— Ну как, все в порядке? — спросил тот. — Помогли тебе мои советы?

— Спасибо тебе за них. Я их сразу вспомнил, когда товарищ Сталин стал настаивать на том, чтобы Минском овладевал 1-й Белорусский фронт. Пришлось промолчать. Не стал я и оспаривать время начала наступления 1-го Белорусского фронта. Ему спланировали начать наступать на день позже. Рокоссовский при этом ставится в более выгодные условия. Мои войска, начав наступать на день раньше, примут на себя контрудары тех резервов врага, которые стоят в полосе наступления войск Рокоссовского.

Черняховский, Мернов и Макаров сразу же приступили к переработке ранее принятого решения с учетом новых средств усиления, выделенных Ставкой.

Когда все было готово, Черняховский, Макаров и Штеменко приехали на дальнюю дачу Сталина на Дмитровском шоссе. Верховный не стал их слушать, пригласил позавтракать вместе с ним. После завтрака радушно сказал:

— Ну, что натворили за ночь? Докладывайте.

Мернов развернул карту. Черняховский начал доклад:

— Решение доработали, согласно вашим указаниям, товарищ Сталин, с учетом дополнительно приданных нам 5-й гвардейской танковой армии и артиллерийской дивизии прорыва.

— Товарищ Штеменко, вы смотрели? Они все-таки не хотят пройти мимо Минска, — присматриваясь к карте, заметил Сталин. — Что ж, не возражаю, это, пожалуй, даже лучше. Еще неизвестно, кто из них, Рокоссовский или Черняховский, первым выйдет к Минску…

Замысел Черняховского на Витебско-Оршанскую операцию Верховный утвердил без замечаний.

Иван Данилович и Макаров в тот же день прилетели на свой командный пункт, размещенный в лесу, километрах в четырех от города Красное.

Генералы и офицеры штаба и управлений фронта с нетерпением ожидали возвращения командующего из Москвы.

Но они приехали и сразу, что называется, наглухо закрылись вместе с начальником штаба генерал-лейтенантом Покровским. Двое суток они никого не принимали, да и в последующие дни — только по исключительно срочным вопросам. К генералу Покровскому тоже было трудно пробиться: либо он был у командующего, либо сидел у себя вместе с только что прибывшим новым начальником оперативного управления генералом Иголкиным и разрабатывал документы по принятому командующим решению.

Работали напряженно — днем и ночью, спали накоротке, соблюдали строжайшую тайну: писали от руки и написанное хранили в своих походных сейфах, никаких телефонных разговоров, только личное общение. Свои планы и расчеты докладывали непосредственно командующему фронтом в присутствии генералов Покровского и Макарова. И всегда доклады сопровождались детальным разбором. Командующий ставил докладчика в самые сложные ситуации. И с его уст не раз срывалось: «А если гитлеровцы прорвут здесь?», «А если вот здесь?», «А если там мы не пройдем?», «А что, если подвижные средства вводить тут?»

И снова раздумье, решение за противника, подсчет его сил и средств. Потом такой же пристальный взгляд на Минскую автомагистраль и опять раздумья, подсчеты, выводы. На третий день комфронта сказал:

— На сегодня довольно! — Собрал все черновые наброски, записки и протянул их начальнику оперативного управления. — Поручим все это спланировать генералу Иголкину. Он оператор, ему и карты в руки! — И командующий вручил генералу Иголкину карту со своим решением. — Ну все, товарищи, завтра продолжим.

Макаров, выпроводив генералов, предложил Черняховскому отдохнуть.

— Что вы, Василий Емельянович, сейчас как раз время подумать: никто над душой не стоит, телефоны не звонят и никаких тебе бумаг.

Он снял китель, повесил его на спинку стула и крепко сжал лоб.

— Комаров! — крикнул Черняховский в приемную. — Распорядись-ка чайку, да покрепче! — И, не отходя от двери, по-дружески сказал: — Тяжеловато мне, Василий Емельянович, и даже очень… Труда я не боюсь. Дебют этот для меня — тяжелый и по сложности, и по масштабу операции. — Он перешел к столу, опустил пониже лампу и склонился над картой, испещренной красными и синими стрелами.

— Раньше, когда я командовал армией, мне было гораздо легче. Как бы сложно ни решал операцию фронт, мне оставалось совершить прорыв и наступать в одном направлении. Ну и частично помогать соседу. А сейчас не один удар, а четыре! Четыре направления! — Он развернул лист карты небольшого формата — «Решение Ставки» — и положил рядом со своим решением. — Видите, как здесь решается. Двумя армиями правого крыла фронта из района Лиозно наносится удар на Богушевск, Сенно и частью сил этого крыла ведется наступление в северо-западном направлении на Гнездиловичи. Там, во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом, окружается витебская группировка и освобождается Витебск. Но это, Василий Емельянович, только просто пишется, а делается?.. Здесь легко с витебской группировкой не разделаешься. — И Черняховский красным карандашом еще сильнее подкрасил стрелку на Гнездиловичи и две — на Витебск. — Так что, видите, получается совершенно два самостоятельных удара и два самостоятельных направления. Поэтому я решил на окружение и уничтожение витебской группировки и освобождение Витебска назначить не часть сил, а целиком армию Людникова. А армия Крылова, усиленная конно-механизированной группой, будет прорывать фронт в направлении Богушевска, Сенно и обеспечивать ввод в прорыв этой конно-механизированной группы.

Подполковник Комаров распахнул дверь и внес на подносе два стакана крепкого чая. Черняховский, отпив глоток, продолжал:

— Теперь, Василий Емельянович, мне не дает покоя вопрос, где вводить танковую армию маршала Ротмистрова и танковый корпус генерала Бурдейного? Ставка решила — вдоль Минской автомагистрали. А получится ли? Сможем ли мы здесь надежно прорвать фронт и создать им условия для выхода на оперативный простор?.. Вы не подумайте, что я излишне перестраховываюсь. Если бы я был на месте командующего 4-й немецкой армией, то я здесь черт знает что нагородил бы. — И карандаш Черняховского забегал по Минскому шоссе, чертя невидимые линии, круги и квадраты. — И противотанковые районы, и дзоты кинжального действия, и капониры, и минировал бы все мосты и дефиле. Думаю, что там не дураки, наверное, все это сделали, да еще для встречи нас кое-что и про запас припрятали. Надо бы сосредоточить основное усилие не вдоль Минской автомагистрали, а в полосе армии Крылова.

— Но здесь же сплошные леса и болота? — напомнил Покровский.

— Зато здесь нас враг не ждет, — объяснил Черняховский.

Было уже светло, когда генерал Макаров ушел в свой домик.

Когда утром генерал-полковник Барсуков — командующий артиллерией фронта — вошел в рабочую комнату генерала Черняховского, чтобы доложить ему план артиллерийского наступления, тот еще не ложился отдыхать и встретил его такими словами:

— Здравствуйте, Михаил Михайлович, как раз кстати. Вот сижу и размышляю, как бы обмануть Гольвитцера и всех вышестоящих его военачальников. Меня всю ночь мучила эта мысль. Ведь на Витебском плацдарме шесть вражеских дивизий — не фунт изюму! Так вот я до чего додумался. 22 июня мы начнем бой передовыми батальонами по всему фронту, а вместе с нами и 2-й Белорусский фронт, а на витебском направлении — на участке армии Людникова — тишина! Эта тишина, безусловно, удивит Фридриха Гольвитцера, «надежно» сидящего в Витебске, и даже самого главного — фон Буша, и заставит их задуматься: «В чем дело?» Зато 23 июня мы неожиданно начнем артиллерийскую подготовку под Витебском, на участке армии Людникова, на час раньше, а левее, на всем громадном пространстве нашего и соседнего фронта, — тишина! Это еще больше удивит Гольвитцера. Они будут гадать, что это значит — наступление или провокация? И конечно начнут рассуждать: «Если через час-полтора начнется артиллерийская подготовка по всему фронту, значит, здесь, под Витебском, провокационная демонстрация…» И вдруг им, как сон в руку, через час на нашем фронте — от Языково до Днепра и южнее — мощно заговорит артиллерия и авиация. «Ага! Все ясно, — скажут Гольвитцер, Рейнгардт и фон Буш, и все свое внимание они обратят на армию Крылова и Галицкого… И вот в этот-то момент мы корпусом Безуглова трахнем под правое ребро витебскую группировку прославленного генерала Гольвитцера.

— Заманчиво, — согласился генерал Барсуков.

— А вы садитесь вот здесь, — указал на большой стол у окна. — И вместе подумаем.

Солнце уже заиграло в окне. Черняховский по-прежнему был бодр. В то время пришел Макаров. Он помрачнел и с укором сказал:

— Не ложились, Иван Данилович. Нехорошо. Надо эти ночные бдения прекратить. Впереди самое трудное, а вы измотаетесь.

— Учту, — с улыбкой сказал Черняховский. — Спасибо!

С этим Лиозно у меня связаны личные воспоминания. Я со своими разведчиками выполнял не одно задание по освещению этого района. Льщу себя надеждой, что и наши данные ложились в общую копилку сведений о противнике при выработке решения.

Побывал я в Лиозно, когда там еще были немцы. И не только побывал, но и едва не сложил там свою «буйну голову».

В Лиозно я едва не убил капитана Клипеля. Или, наоборот, он мог убить меня. Володя Клипель был командиром разведроты нашей 134-й дивизии, я — командиром взвода пешей разведки 629-го полка этой дивизии. Я с группой разведчиков из 6 человек выполнял задание, находясь в тылу немцев. Мы искали штаб, чтобы взять «языка», хорошо осведомленного. После ночных неудачных поисков мы отдыхали в хате на окраине Лиозно. Утром один из разведчиков, вышедший «по нужде», бегом вернулся и тихо воскликнул: «Немцы!» Мы схватили оружие, вышмыгнули из избы и залегли в грядках огорода. Немцы, как и мы, в масккостюмах, шли к нашему дому. Их было восемь. Я тихо сказал разведчикам:

— Стрелять будем в упор. Я первый. Цельтесь хорошо.

Рассчитывал: нас шестеро, в упор свалим шестерых, двоих или добьем, или возьмем живыми. Но немцы вдруг залегли, не доходя метров пятьдесят, когда я уже готов был нажать на спуск, прицелясь в самого рослого.

Они что-то заметили или заподозрили. Тянулись напряженные минуты. Не стреляли ни они, ни мы. Но длинного, теперь он лежал и смотрел в бинокль, я держал на мушке.

Вдруг он закричал по-русски:

— Эй ты, усатый. Я тебя узнал! Отзовись, Карпов!

Пораженный до крайности, я крикнул:

— А ты кто?

— Я Клипель. Вставайте, обнюхаемся.

Мы поднялись. Сошлись. Стали смеяться после пережитого напряжения.

— Я, как только увидел тебя в бинокль, здесь же близко, сразу узнал по твоим усишкам.

Я тогда (впрочем, как и сейчас) отпускал небольшие усы.

— Что вы здесь делаете, — спросил я.

— То же, что и вы — «языка» ищем.

— Володя, я же мог тебя срезать! Держал на прицеле, как самого длинного.

Его тоже звали Володя. Мы не раз встречались в штабе дивизии на разных собраниях, сборах по обмену опытом, после которых и в неофициальной обстановке «принимали на грудь», далеко превышая наркомовскую норму в сто грамм. В общем, хорошо знали друг друга. И вот мои усишки, не закрытые маскхалатом, Клипель разглядел!

После войны мы оба стали писателями. Дарили друг другу книги, я бывал у него в Хабаровске, он у меня в Москве.

До выхода наших войск к Лиозно, на этом же направлении, освещая его, я участвовал в нескольких поисках и вылазках в тыл противника. Каждое задание связано со смертельным риском для разведчика. Но однажды, здесь, на подступах к Лиозно, я едва не погиб от руки своих «руководящих товарищей». Случилось это под Духовщиной. 19 сентября 1943 года в газетах было опубликовано сообщение:

«Войска Калининского фронта закончили Духовщинскую наступательную операцию (нач. 13.8.1943). В ходе успешных наступательных действий войска фронта овладели важным опорным пунктом обороны противника — г. Духовщина. В ходе наступления оборона противника была прорвана, и войска фронта вышли на рубеж Чепли, Скугрево, Холм, Гришино…» (и далее к Витебску).

Я водил группу, восемь разведчиков, в Духовщинский район при подготовке этой операции. Нам было приказано взять «языка» пограмотнее из немецкого штаба, который засекла наша авиаразведка. Мы благополучно перебрались через передний край и скрытно по перелескам, овражкам продвигались к намеченному объекту, обходя Духовщину стороной. Неожиданно мы услыхали крики, плач женщин, детей и гортанные команды немцев. Все это доносилось из небольшого хутора, мимо которого мы проходили. Я решил посмотреть, что там происходит. Свернули. По кустам подкрались к хатам. И вот вижу такую картину. Немцы, их было немного, до десятка, пьяные, пришли на этот хутор развлечься. Они насиловали женщин, орали, смеялись. Женщины вырывались, пытались убежать. Кричали, плакали дети.

Я видел все это и не знал, как поступить. Мне был дан конкретный приказ — взять «языка» в определенном штабе. Ввязаться в схватку с этими немцами — значит, обнаружить группу.

Я сдерживался сам и останавливал разведчиков, готовых кинуться на помощь женщинам. Продолжалось это не долго. Я увидел, как один гитлеровец волоком за платье и волосы вытянул из хаты молодую женщину и потащил ее к сараю. Ему в доме, видно, мешал сынишка этой несчастной. Мальчик лет шести-семи и во дворе хватал фрица за ноги, кричал, пытался защитить маму. Немец отбивался от мальчишки ногами, а руками тащил женщину. И вот мальчишка ему надоел, немец выпустил женщину, схватил мальчонку за ноги и со всего маху ударил его головой об угол дома…

При виде этого я потерял самообладание, забыл все и закричал разведчикам:

— Бейте их, ребята!

Сам выскочил из-за ограды и первой же очередью свалил насильника. Мы расправились и с другими. Но несколько фрицев убежали в лес.

Потом мы успокаивали женщин. Несчастная мать прижимала к груди погибшего сынишку.

Мы посоветовали женщинам уходить в лес или в Духовщину: немцы вернутся, будут мстить за своих убитых, сожгут хутор.

Как же мне оставалось поступить дальше? Группа обнаружена. Начнется погоня. Задание выполнить невозможно. Я решил уходить в расположение наших войск. Не в ближайшую ночь — нас везде искали и ждали на переднем крае. Мы отлежались в небольшом кустарнике посередине открытого поля, который со стороны никак не подходил для укрытия группы. Только на следующую ночь мы сняли пулеметчика в первой траншее и уползли к своим.

Я доложил о случившемся начальнику разведки. Он, в свою очередь, командованию. Меня отругали — вернулся без «языка». Я думал, дело кончится этим надиром. Но вмешались смершевцы и политработники: не выполнил приказ!

Смершевец, щуря пытливо глаз, ехидно скрипел:

— Может быть, вы вообще все это выдумали? Струсили и вернулись.

Начальник разведки пытался защитить:

— Не могут они струсить, много раз в тыл ходили.

— Вы не выгораживайте — главное, не выполнен приказ, а за это, сами знаете, расстрел!

Наш начальник не сдавался:

— Ну, сразу расстрел! Уж если по закону — то должен трибунал определить.

Смершевец согласился:

— Вот и оформим, пусть трибунал определяет.

Следствие проводили как положено. Допрашивали меня и разведчиков группы. Я главный обвиняемый: я командир, я принимал решение, я не выполнил приказ. Вот так я едва не угодил под высшую меру.

Но командование полка и дивизии меня все же поддерживало. Послали запрос через партизан: был ли такой случай под Духовщиной? Они подтвердили — был. Да и мы с разведчиками время зря не тратили: сходили в тыл к немцам, именно к тому штабу, откуда пленный был нужен.

Штаб располагался в длинной лощине. Блиндажи врыты в скаты. Видно его нам хорошо. Мы в кустах у спуска в эту лощину замаскировались — целый день в бинокль наблюдали за режимом работы штаба. Особенно за охраной. Наметили блиндаж, в котором будет два-три офицера. Обстановка была спокойная. Дали мы немцам хорошо заснуть и в три часа ночи поползли к намеченному объекту. Подобрались к двери, четверо остались прикрывать. Двое, Рогатин и я, подготовили оружие, рванули дверь, влетели в блиндаж и тут же захлопнули за собой дверь. За столиком сидели два офицера, они ужинали или просто разговаривали. На столике светила парафиновая плошка. По нашей команде «Хенде хох!» ближний ко мне, по чину «хауптман» (капитан), поднял руки вверх, глаза у него лезли из орбит от удивления. Второй, который сидел по ту сторону стола, кинулся к кобуре, висевшей с ремнем за его стулом. Пришлось стрелять. Офицер рухнул, а тот, который стоял с поднятыми руками, прислушался — не услышат ли выстрел в соседнем блиндаже? Все спали, часовых поблизости не было, штаб охранял патруль, наверное, в это время он не был поблизости. Обошлось, выстрела в закрытом блиндаже никто не услышал. Мы быстренько упаковали «хауптмана»: заткнули кляп, связали руки — это дело техники, нам не впервой. Вытащили «языка» из расположения штаба волоком и сами ползком. А потом заставили его идти своим ходом. Много чести — на руках его тащить! Сначала он упирался, пришлось применить мне, бывшему боксеру, пару приемов. Разумеется, с воспитательной целью.

В общем, «языка» мы доставили. Хауптман дал очень ценные сведения.

Судить нас не стали. Обошлось.

Но рассказал я это читателям, чтобы показать, как добывались непросто разведывательные сведения для описанных в этой главе операций.

Как это ни странно, были после этого случая и приятные для меня последствия.

После войны в своей книге «Взять живым» я описал это происшествие. Книга издавалась не раз, но под другим названием — «Судьба разведчика». Прочитали ее и в Духовщине. Школьники, разыскивая участников боев в их районе, знали о беде, постигшей тот хутор, — его немцы сожгли и расстреляли несколько человек. Через издательство школьники нашли меня, автора этих книг. Выяснили, что я имею к боям на их земле самое прямое отношение и даже спасал их земляков.

Чтобы завершить это затянувшееся отступление, приведу ксерокопию присланного мне документа — он вложен в красивую красную папку с золотым тиснением: