Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона

Глава 3 Формирование 1-й бригады русских добровольцев. Яссы

На конспиративную квартиру в Яссах, переполненных людьми военными, все с личным оружием, полковник Дроздовский прибыл 12 декабря. Из полумрака за приоткрытой дверью его кто-то шепотом спросил:

— Пароль?

Михаил Гордеевич, как человек далекий от законов конспирации, привычным голосом ответил достаточно громко и твердо:

— Россия.

Его впустили в квартиру. В комнате, куда его провели, на столе горела одна-единственная свеча. «За столом же сидело некое существо в маскарадном костюме — „домино“, женском платке и автомобильных крагах и небрежно поигрывало револьвером. Вся обстановка казалась жутковатой. Визгливым, хриплым голосом существо обменялось с Дроздовским несколькими фразами и предложило ознакомиться со странным документом».

Очевидец подобной сцены не без иронии вспоминал в своих мемуарах ее продолжение:

«На бумаге черным по белому было написано, что существует тайная организация, располагающая неограниченным кадром членов во всех уголках земного шара до необитаемых островов включительно, неограниченными материальными средствами и неограниченными запасами вооружений.

Управляется организация Верховным Советом из людей, рядовым членам неизвестных.

Цель организации — борьба с большевиками всеми средствами.

Содержание членов организация берет на себя».

Дроздовскому, несколько шокированному таким приемом ясских конспираторов, предложили подписать такую бумагу, что он сделал без колебаний. Затем он подписал другую бумагу, в которой говорилось, что за нарушение правил организации вступающий подвергается смертной казни, так же как и безо всяких проступков, просто по усмотрению Верховного Совета.

Разумеется, что эта сцена описана автором-мемуаристом с немалой долей иронии и такого маскарада, вероятнее всего, не было. Но Михаил Гордеевич при том посещении конспиративной квартиры понял для себя главное: так собирать белых добровольцев «несерьезно».

При более близком знакомстве оказалось, что человек, который принимал его на «явке», оказался капитаном Николаем Сахаровым, сыном генерала от кавалерии Владимира Викторовича Сахарова, павлона, в Японской войне бывшего начальником штаба у Куропаткина Первую мировую войну Сахаров-старший начал во главе армейского корпуса, став вскоре командующим 11-й армией. После февраля 1917 года помощника августейшего главнокомандующего армиями Румынского фронта оставили только членом Александровского комитета о раненых.

Во время Гражданской войны бывший командарм, отказавшись от «активной жизненной позиции», проживал в Крыму. Там он в 1920 году был захвачен «зелеными» и, как царский генерал, расстрелян.

Среди «учредителей» подпольной организации оказались русский военный агент (атташе) полковник Генерального штаба Б. А. Палицын, ротмистр Д. Б. Болотовский, подпоручик П. П. Ступин (переводчик при американской миссии в Яссах), служащий Земскою Союза Поздняков, местный политический деятель В. Д. Янчевецкий, называвший себя «интернациональным революционером», но убежденным противником большевиков.

Показательно было то, что среди учредителей не оказалось ни одного известного в войсках Румынского фронта человека, скажем командира полка или артиллерийской бригады. Уже одно это вызывало у фронтового офицерства некое недоверие к подобным подпольным (негласным) организациям. О таких учредителях обычно говорили:

— Это не военные вожди… Говорунов нам хватает среди комиссаров Керенского и своих комитетчиков…

Организация была создана недавно, никакой реальной силой не обладала. Единственным ее успехом было получение от французских представителей в Яссах всеми правдами и неправдами двадцати тысяч румынских лей на свою деятельность.

Дроздовский, получивший от генерала от инфантерии Щербачева документы (распоряжение штаба Румынского фронта) на формирование 1-й бригады русских добровольцев, отказался от стиля работы ясских конспираторов, которым так и грозило остаться в прежнем «узком кругу». Он твердой рукой подчинил себе всю деятельность организации. От бутафории не осталось и следа. Первым его шагом стала «легализация» антибольшевистского военного подполья в пределах фронтовой черты.

— Мы берем на себя бремя спасения фронта, русской армии и России. Поэтому мы должны заявить о себе открыто, а не скрываться от своих же по духу людей на конспиративных квартирах.

— Тогда нам придется столкнуться с солдатскими комитетами и местными социалистами.

— Они не пойдут на столкновение, если увидят в нас реальную силу.

— Но военной силой даже в сотню штыков мы пока не обладаем.

— Они у нас будут, эти штыки. И довольно скоро. А пока наша сила в начале открытого набора добровольцев.

— А если комитеты применят против нас силу?

— Не применят. Яссы не Петроград, а Румынский фронт не петроградский гарнизон, который не желал пополнять собой маршевые роты…

Имея на руках небольшую сумму денег, Михаил Гордеевич решился снять дом номер 24 на улице Музилер в Яссах. Этот дом вскоре получил большую известность тем, что здесь открылось Бюро записи русских добровольцев, которое, как организация Белого движения, действовало совершенно открыто.

Если Щербачев старался всячески маскировать деятельность фронтового штаба по формированию частей русских добровольцев, то полковник Дроздовский от прикрытия своей деятельности в Яссах отказался сразу. О работе бюро он широко оповестил войска фронта через публикации в газетах «Русское слово» и «Республиканец».

Однако установить надежный, устойчивый контакт с подпольной Алексеевской организацией ему не удалось. Посланцы бывшего Верховного главнокомандующего России генерала от инфантерии М. В. Алексеева или арестовывались местными Советами на железных дорогах, или по каким-то другим причинам не могли добраться до Ясс Да и достоверной информации с Румынского фронта Алексеев, по сути дела, не имел.

Но благодаря первым контактам с алексеевцами Дроздовский знал, что военные силы Белого движения будут собираться на Дону. Там войсковой атаман донского казачества Каледин, прославленный командующий брусиловской военной армией, объявил себя противником советской власти. Там, на Тихом Дону, уже прозвучали первые выстрелы Гражданской войны.

Открытая вербовка добровольцев быстро дала свои результаты. Первыми стали записываться в дроздовскую бригаду офицеры-фронтовики, которые в своих частях из-за полярности взглядов на происходящее в России стали сперва париями, а потом изгоями. Такие офицеры, в своем большинстве младшие, охотно покидали полки и бригады и пробирались как могли в Яссы.

Однако далеко не все из них хотели задержаться в Яссах. Многие желали поступить в добровольческие части, которые формировались на Дону, в городе Новочеркасске. О содействии их отправки с фронта на Дон Дроздовский имел первоначальную договоренность с Алексеевской военной организацией.

Все же Михаил Гордеевич в личных беседах с такими офицерами сумел уговорить многих остаться здесь, чтобы на этой российской окраине начать борьбу за ценности старой России. Начальная же военная ячейка будущей добровольческой бригады сложилась так.

В первый же день работы Бюро записи капитан Федоров сообщил Дроздовскому, что в Яссы прибыла группа решительно настроенных офицеров-артиллеристов и что он уже договорился о встрече с ними. Встреча состоялась в тот же вечер.

…Постучавшись и войдя в гостиничную комнату первым, капитан Федоров обратился к офицерам, вставшим навстречу ожидавшимся гостям:

— Разрешите, господа, представить вам начальника 14-й пехотной дивизии. Его рекомендует вам лично генерал Щербачев.

В ответ капитан Нилов, бывший за старшего, сказал:

— Очень приятно. Мы — офицеры 61-й артиллерийской бригады. Прибыли вчера в штаб фронта.

— Полковник Дроздовский, Михаил Гордеевич, — представился им офицер с нашивкой о ранении, пришедший с Федоровым.

С минуту артиллеристы и гости заинтересованно рассматривали друг друга. Дроздовский первым нарушил молчание:

— В бригаду возвращаться не думаете?

— Нет. Бригады, как воинской части, больше не существует. Каждый день кто-то, и не один, дезертирует из части. Бросают винтовки, пушки и уходят домой, не таясь, днем.

— А что солдатский комитет? Там же есть офицеры?

— Комитет сам если не сегодня, то завтра уйдет с фронта Офицеры в нем — все прапорщики военного времени, из мещан. Овеяны революционным духом, солдат боятся.

— Вы твердо решили пробираться на Дон? К генералу Алексееву, к корниловцам?

— Твердо, господин полковник. Мы свою дорогу чести уже избрали.

— Оружие есть?

— Только личное. Сабли, наганы не у всех, комитетчики в бригаде разоружили почти всех офицеров. Боятся их сегодня больше, чем австрийцев на той стороне.

— Картина знакомая. Позвольте, господа, приступить к делу.

Офицеры-артиллеристы, переглянувшись, сделав шаг-другой, сгрудились вокруг Дроздовского и капитана Нилова. По лицу полковника, еще с минуту назад такого беспристрастного, чувствовалось, что речь пойдет о чем-то очень важном для всех. Действительно, дивизионный начальник продолжил разговор открыто, без полунамеков:

— Я думаю начать в самые ближайшие дни в Яссах формирование воинского отряда для борьбы с большевиками. Отряд для начала будет по составу офицерским, чисто добровольческим.

Выдержав минутную паузу, вглядываясь в напряженные лица присутствующих, Дроздовский спросил:

— Согласны ли вы присоединиться ко мне?

Ответ на такое предложение оказался, как и ожидалось, единодушным:

— Так точно.

— Кто из вас старший?

— Я, господин полковник. Капитан Нилов.

— Хорошо. Завтра вам прибыть в штаб фронта к полковнику Давыдову и получить ордер на помещение для офицерского отряда Отряд называется 1 — й бригадой русских добровольцев. Вы будете комендантом офицерского общежития.

— Есть, господин полковник.

— Ладно вам, Нилов. Для вас я с сегодняшнего дня и в бою Михаил Гордеевич. Мы же с вами русские офицеры, фронтовики…

…Встреча вечером 15 декабря 1917 года в небольшом гостиничном номере на окраине города Яссы, где размещался штаб Румынского, к слову сказать, самого пока не распропагандированного фронта, положила начало будущего белого отряда Дроздовского. И девять офицеров-артиллеристов стали его первыми бойцами, думавшими «прежде о Родине, а потом — о себе».

Уже в самом скором времени они будут именоваться среди красных — дроздовцами, среди белых — «дроздами». И в самом начале Гражданской войны на российском Юге станут ударной, элитной частью Добровольческой армии, которой уже не командовал один из «зачинателей» Белого дела генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, погибший под Екатеринодаром.

К слову говоря, старший из тех офицеров 61-й артиллерийской бригады — капитан Сергей Родионович Нилов — станет одним из героев Гражданской войны со стороны белых. Он не командовал батареями и батальонами, а почти всю войну прошел в должности командира прославленного своими лихими атаками, особенно на Кубани, пулеметного бронеавтомобиля «Верный». Его команда состояла из офицеров-артиллеристов, лишь водитель Г. Хорат был рядовым солдатом-латышом.

Уже в конце тех событий он станет полковником и командиром 1-го броневого отряда, а затем командиром артиллерийской батареи в Крыму. Свою жизнь он завершит безвестным белоэмигрантом во Франции, где закончит высшие военно-научные курсы (6-й выпуск).

…Опираясь на содействие (оно становилось все более осторожным) генерала Щербачева и своих единомышленников в его окружении, Дроздовский смог развернуть под боком у местных Советов и солдатских комитетов сеть вербовочных бюро в прифронтовых городах. Они создавались там, где имелись крупные гарнизоны.

Когда же полковник-генштабист, не таившийся от посторонних, предпринял инспекторскую поездку в Одессу, то его появление в этом городе едва не закончилось трагически. Одесса к тому времени перешла под контроль большевиков и местных красногвардейских отрядов. Дроздовский был арестован на улице и только благодаря находчивости своего адъютанта подпоручика Н. Ф. Кулаковского, сослуживца по Замостскому полку, смог обрести свободу.

Дело обстояло так. Матросский патруль с канонерской лодки «Донец», щелкая семечки, с лихо задранными на затылок бескозырками, все с винтовками, «обозревал» вокзальную площадь Одессы. Людей на ней толпилось много, бойко велась торговля: от вареных солоноватых кукурузных початков и самогонки до разномастных «стволов» с пачками патронов к ним.

Патрульные мало обращали внимание на большое число людей в военной форме, многие из которых уже ходили со споротыми погонами. Но появление двух офицеров с орденскими наградами на груди, подтянутых и в погонах сразу привлекло внимание стражей революционного порядка в городе Одессе.

— Золотопогонники, братцы. Надо задержать. Если контра — сразу к стенке именем мировой революции…

Задержание Дроздовского и Кулаковского состоялось тут же, на привокзальной площади. Вокруг сразу собралась толпа.

— Документ, господа хорошие, есть? Что делаете в Одессе?

— Есть. Личные и предписания.

— Покаж. Посмотрим, кто ты есть такой, господин полковник.

— Смотри, служивый.

— Я не служивый, а как есть матрос революционного Черноморского флота..

В той ситуации человеку в погонах армейского полковника угрожал расстрел. Но находчивый подпоручик Кулаковский сумел убедить командиров одесских красногвардейцев в том, что его фронтовой командир для большевиков совершенно благонадежен.

— Это мой командир Замостского полка, гражданин матрос.

— Знаем мы таких полковников, заели солдат в окопах. Нет больше власти ихней над нами.

— А у него есть власть в полку.

— Это как понимать? Говори.

— Вот его командирский мандат, выданный полковым комитетом. Полковник Дроздовский есть выборный солдатский начальник.

— Тогда другое дело. А мы уже его за контру приняли…

После такого оборота дела патруль задержанных офицеров отпустил. Но после этого Дроздовский со своим адъютантом не поспешил уехать обратно в Яссы: дело было неотложное.

Теперь ему пришлось провести несколько дней в Одессе инкогнито. Все же цели поездки он добился: в этом большом портовом городе открылось бюро записи в добровольческие части Румынского фронта. Но действовать ему сразу же пришлось полулегально, на доверительной основе среди «своих».

Такие же бюро почти одновременно открылись в Кишиневе и Тирасполе, самых больших городах Бессарабии. Здесь работу вели офицеры 60-го пехотного Замостского полка подпоручик Кулаковский, штабс-капитан В. Н. Ляхницкий, прапорщик Т. Чупрынов, капитан Кавтарадзе. Все они пользовались полным доверием своего полкового начальника.

Последний действовал в Тирасполе весьма активно. Штабс-капитан, командир ударного батальона одной из сибирских стрелковых дивизий Антон Васильевич Туркул, автор мемуаров «Дроздовцы в огне», вспоминал о том, как он оказался в рядах 1-й Скинтейской бригады:

«Я с девятью офицерами-ударниками добрался до Тирасполя только к самой зиме, среди тяжелого развала, тягостного и бессмысленного гама митингов, кишащих солдат…

Все эти девять офицеров жили у меня в доме. Мы всюду ходили вместе: даже бриться и за папиросами. Уже тогда мы решили пробираться на Дон, о котором доносились глухие слухи. Тирасполь, полный солдат и матросов, тоже митинговал, но никто из нас не снимал погон, и ходили мы по улицам с ручными гранатами, обычно четверо впереди, четверо позади, а я посредине.

Товарищи нас явно боялись, а когда попытались напасть, мы отбили нападение ручными гранатами. Гранаты нам пришлось бросать около самой женской гимназии, и сотни детских лиц смотрели на этот нечаянный бой, прижавшись к стеклам окон. Такой была наша тираспольская Вандея.

Вскоре после того, на балу в реальном училище, ко мне подошел какой-то штатский господин. Это был капитан Кавтарадзе, грузин, расстрелянный позже грузинами же. Он предложил мне ехать в отряд полковника Дроздовского, формируемый в Яссах, чтобы идти на Дон к генералу Корнилову.

О Дроздовском ни я, ни девять моих офицеров совершенно ничего не знали. Я поручил одному из ударников, поручику Турбину, съездить и узнать, существует ли такой отряд. Через три дня поручик Турбин вернулся и доложил, что отряд Дроздовского действительно есть. Тогда мы все решили ехать к Дроздовскому, чтобы пробиваться к Корнилову отрядом, а не одиночками, что было куда тяжелее.

Помню солнечное зимнее утро. Мать сидела в гостиной у окна. Ее седая голова была как бы очерчена прохладным серебристым светом. Я вошел и молча сел на поручень ее кресла. Мать заметила, что мне не по себе.

— Ты хочешь что-то сказать?

— Да, я ухожу с Дроздовским. В поход.

— Какой поход? Войны больше нет. Все развалилось, все кончено…

— Это хуже войны. Дело идет о существовании России.

Мать склонила седую голову:

— Николай в Ялте, больной… Может быть, смертельно. Ты едва оправился от ран. Я почти не видела вас… За что опять отнимают вас обоих? У меня же сил больше нет. Я мать.

Она зарыдала глухо. Я поцеловал ее седую голову с таким строгим и милым пробором. Я говорил ей как умел, что, если не противопоставить человеческой честной силы бесчеловечным и бесчестным насильникам, они все равно разгромят жизнь. Или Россия и человеческая жизнь в России будут взяты нами с боя, или Россия и вся жизнь в ней будут замучены большевиками.

Мать слушала меня, отвернувшись к окну. Когда она обернулась, ее глаза были сухи и светились печально. Мать привыкла к разлукам. Мой отъезд был решен…»

В местечке Скинтея, на железнодорожной станции, офицеры-ударники были встречены патрулем дроздовцев. Они препроводили новичков в свои казармы. Обычно Михаил Гордеевич лично беседовал с вновь прибывшими добровольцами, кто бы они ни были. Так было и на этот раз.

— Кто из вас старший?

— Я, господин полковник. Штабс-капитан Туркул.

— У вас на груди три Георгия. Два из них солдатских. За что были награждены?

— Войну начал вольноопределяющимся 75-го пехотного Севастопольского полка. Там и получил Георгиевские кресты. Орденом Святого Георгия четвертой степени был пожалован уже у сибирских стрелков.

— Как стали офицером?

— Окончил ускоренный курс юнкерского училища и был произведен в прапорщики. Все последующие чины получил досрочно.

— Недурно для фронтовика Почетно. Да еще у вас Георгиевское оружие есть. Были ранены?

— Трижды, господин полковник.

— Ваша последняя должность на фронте?

— Командир дивизионного ударного батальона Мы все корниловские ударники.

— Очень хорошо. Судя по фамилии, вы родом из Бессарабии?

— Да, я родом из Тирасполя.

— Цели белого добровольчества вы и ваши офицеры знаете?

— Да, вооруженная борьба за Россию. Единую и неделимую Великую империю.

— Прекрасно. Я принимаю вас в бригаду русских добровольцев. Но лично вам, штабс-капитан, могу предложить только должность фельдфебеля в первой роте. Остальным ударникам — должности рядовых стрелков в той же роте. Согласны?

— Да, без всякого сомнения. Благодарим за доверие.

— И я вам признателен, что мы с вами, корниловцы, вместе за Россию. С сегодняшнего дня я для вас не господин полковник, а просто Михаил Гордеевич…

У командира формируемой 1-й бригады русских добровольцев вскоре появился надежный ближайший помощник в лице полковника Генерального штаба Михаила Кузьмича Войналовича, с которым он познакомился на совещании офицеров Генерального штаба в кабинете у Щербачева. Это был человек уравновешенный, неторопливый по характеру, а вместе с тем самоотверженный единомышленник и «полный храбрец».

Войналович, как боевой офицер, имел прекрасный послужной список. В юности он выдержал экзамен за полный курс Полоцкого кадетского училища (где учился и Дроздовский; их довоенные биографии были во многом схожи), затем окончил военное училище в Москве. Был выпущен из него подпоручиком в 8-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. Участвовал в Китайском походе 1910–1911 годов, в Японской войне.

После окончания Николаевской академии Генерального штаба командовал ротой сибирских стрелков. Первую мировую войну начал в рядах 7-й Сибирской стрелковой дивизии. За доблесть в первых же боях капитан Генерального штаба был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, уже будучи исполняющим обязанности старшего адъютанта штаба Гродненской крепости.

Звание полковника Генерального штаба получил в декабре 1915 года. Последней фронтовой должностью стало исполнение делами начальника штаба 118-й пехотной дивизии. Войналович в числе первых добровольцев прибыл в местечко Скинтея возле Ясс и поступил там в распоряжение Дроздовского, приступившего к формированию 1-й Добровольческой бригады. Два генштабиста-единомышленника сразу сблизились, как два бескорыстных патриота старой России.

Войналович станет начальником штаба в дроздовской бригаде, будучи надежным помощником ее командира во всех «белых делах». Оба они уйдут из жизни в начале Гражданской войны.

Интересно, что в белой эмиграции этих двух добровольцев часто вспоминали вместе, как что-то единое, образное. В 1922 году в Галлиполийском лагере военные белоэмигранты отмечали четвертую годовщину со дня выступления «дроздов» в свой легендарный поход Яссы — Дон. Доклад на торжестве делал полковник Василий Александрович Андрианов, перед Первой мировой войной закончивший Офицерскую воздухоплавательную и авиационную школу. В начале 1915 года его аэроплан был сбит австрийцами, а сам летчик попал в плен. Дважды бежал из плена, второй раз удачно, в полосу Румынского фронта.

Андрианов в 1-ю бригаду русских добровольцев записался рядовым артиллеристом. В конце похода Яссы — Дон был уже командиром батареи. Потом стал одним из организаторов авиации Добровольческой армии. В своем докладе в Галлиполи полковник Андрианов отметил:

«Полковник Дроздовский, человек чрезвычайной храбрости и высоких нравственных качеств, непоколебимой силы воли, оценил положение и взял на себя объединение этого круга офицеров.

Высокого роста, худощавый, с резко очерченными чертами лица, с орлиным взглядом, с сухой рукой (после ранения в Японскую войну), точно и определенно формулирующий свои мысли, он сразу производил сильное впечатление на всех с ним встречавшихся.

Выбор ближайшего своего помощника, впоследствии начальника Штаба Отряда, Дроздовским был сделан крайне удачно. Единство взглядов и убеждений, полное самоотречение, патриотизм, храбрость, решимость свойственны были в полной мере им обоим.

Некоторые различия характера только дополняли их. Несколько нервный и порывистый не в боевой обстановке Дроздовский и рядом с ним спокойный во всех случаях жизни Войналович — вот те начальники, которым не могло не поверить и не довериться офицерство с первой встречи с ними…»

…Бригада создавалась с немалыми трудностями. Каждый желающий стать добровольцем сталкивался с непростыми преградами, начиная с угроз солдатского комитета и кончая нежеланием старших начальников, объявивших о своем «политическом нейтралитете», официально отпускать подчиненных им офицеров в другую часть, в Яссы. При этом довод был, как правило, один и веский:

— У меня в полку и так не хватает офицеров в ротах. Окопы не могут остаться без командиров. А вы в другую часть проситесь…

Первые добровольцы волей судьбы превращались в агитаторов Белого дела Они посещали вокзалы, гостиницы, кафе, где заводили разговоры с такими же фронтовиками, как и они. Речь шла об идеях добровольчества, об организации дроздовской бригады. И о том, что пришла пора спасать Россию с оружием в руках, пока не стало поздно.

Подобные «агитационные» разговоры давались трудно. В ответ очень часто белый офицер слышал от такого же, как и он, фронтовика удручающие слова.

— Опять воевать? Да я уже устал от войны, от фронта..

— Мирно жить надо. Войне-то ведь приходит, по всему видно, конец. Австрийцы и немцы с нами братаются…

— Как же я против своего народа воевать буду…

Часть поступавших в бригаду волонтеров отправляли в свои прежние полки для агитации. Первые добровольцы размещались в общежитиях христианской Евгениевской общины и получали небольшое денежное пособие. При этом офицеры, покинувшие свои части, автоматически лишались всех остальных видов положенного им довольствия.

С согласия генерала Щербачева и других высших чинов Румынского фронта Михаил Гордеевич разослал по армейским штабам приглашение желающим поступать якобы на американскую службу, то есть в вооруженные силы одной из стран Антанты. Но особого проку от такого приема не было.

Центром вербовки добровольцев продолжал оставаться дом на улице Музилер. Именно в это бюро больше всего прибывало людей, прежде всего офицеров с фронта.

Представители Антанты при румынском короле Фердинанде I довольно скоро обратили внимание на тот обнадеживающий факт, что русское командование в лице Щербачева пытается создать добровольческие части. Их обнадеживала мысль, что эти новые воинские формирования помогут удержать Румынский фронт от развала, а Антанта получит надежду сохранить до победного конца в Великой войне Россию. В королевской штаб-квартире поговаривали:

— Канцлер Вильгельм со своим Гинденбургом из последних сил надувает щеки на Французском фронте…

— Нам надо удержать фронт здесь, в Молдове. Но без русских генерала Щербачева нам этого не сделать…

— Скинтейскую бригаду полковника Дроздовского надо поскорее выставить на фронт…

— Быть великой Румынии! Возьмем в королевство и Бессарабию, и Одессу с Измаилом. Все дунайское устье…

То есть и королевское командование, и представительства Антанты в Яссах, прежде всего французское, лояльно отнеслись к деятельности полковника Дроздовского в прифронтовой полосе. С этого времени добровольцы стали получать некоторую финансовую помощь от союзников, что помогло им обеспечить первых добровольцев всем необходимым. Однако весьма существенной такая финансовая помощь по многим причинам быть не могла.

Через своих посланцев в «собственно Россию» Михаил Гордеевич попробовал наладить новый канал притока добровольцев. Таких офицеров на станции Унгены встречал специальный агент, который направлял прибывших к месту формирования бригады.

К началу января 1918 года в рядах 1-й бригады русских добровольцев, которая теперь размещалась в окрестностях города Яссы, в местечке Скинтея, насчитывалось уже более двухсот человек, в большинстве офицеров. Началось сколачивание первых рот, батарей, различных команд.

Встала проблема оружия, которую штаб фронта сразу решить не смог. Правда, почти все офицеры прибывали с личным оружием, но револьверы и сабли заменить винтовки, а тем более пулеметы и полевые орудия не могли. В полках комитеты «с левым уклоном» уже давно отлучили командиров от права «начальствовать над оружием». Объяснение тому давалось одно:

— Офицер — это контрреволюционер…

Поняв, что с собой офицеры из оружия почти ничего принести в Скинтею не смогут, Дроздовский решил посоветоваться с генерал-лейтенантом Генерального штаба Санниковым, о котором был наслышан во время своей короткой — годичной — дальневосточной службы. Тогда был начальником штаба Приамурского военного округа, а ныне занимал пост главного начальника снабжения Румынского фронта А самое главное — бывший павлон Санников носил на груди бело-эмалевый орденский крест Святого Георгия.

Такой человек не мог отказать в помощи офицеру-монархисту, тоже георгиевскому кавалеру и генштабисту. И тоже бывшему павлону. Так что разговор у двух заинтересованных лиц состоялся без всяких «восточных хитростей», открыто.

— Михаил Гордеевич, вашей просьбе я помочь не могу.

— Почему, Александр Сергеевич? Комитеты?

— Нет, дело не в них.

— В ком же тогда?

— В союзниках. Король, как главнокомандующий армиями фронта, уступил своему военному министру генералу Авереску.

— И румыны наложили свою дружескую руку на фронтовые склады.

— Именно так. Без их контроля уйти на сторону несколько сотен винтовок или даже один-единственный «максим» сегодня не может. Хотя формально склады не в их руках.

— Тогда, Александр Сергеевич, где искать выход? В содействии Щербачева?

— Нет, вам в вооружении и Щербачев сегодня не поможет. Но выход, Михаил Гордеевич, есть. И вполне надежный.

— Какой же?

— Надо вам научиться своевольничать в окопах и ближних фронтовых тылах, на складах и дорогах.

— То есть забирать нужное силой?

— Силой — только в последнюю очередь. Лучше военной хитростью, набегом. Забирать себе в Скинтею все, что плохо лежит: винтовки и пушки, лошадей и повозки, провиант. Угоняйте к себе броневики и автомобили. Ведь офицеров со знанием автомобильного дела хватает?

— Вполне, Александр Сергеевич.

— Тогда действуйте. Я вам обрисовал программу обеспечения вашей бригады всем, начиная от гаубицы самой большой мощности и кончая полевыми кухнями.

— А если комитеты воспротивятся такому самозахвату, Александр Сергеевич? Ведь в полках и на складах не все же превратились в дезертиров?

— Верно, Михаил Гордеевич. Не все. Но не будут же комитетчики идти на твоих офицеров в штыки из-за ящика патронов или десятка никому не нужных в полку винтовок?

— Не будут, это ясно. Да и к тому же мои добровольцы за себя постоять и с наганом смогут.

— Прекрасно. Тогда действуйте. Но только на свой страх и риск. Все остальное по тыловой части я беру на себя..

С генерал-лейтенантом Санниковым, героем наступления русской 9-й армии в Буковине, Дроздовский встретится вновь в начале августа в штабе Добровольческой армии. Тот тогда приступил к исполнению должности начальника снабжения деникинских войск. Они оба будут рады нежданной встрече.

— Михаил Гордеевич, я так много наслышан о вашем маленьком ледяном походе от Ясс до Дона Не могу не пожать вашу действительно мужественную руку.

— А я вашу, Александр Сергеевич. С самой глубокой признательностью от моих «дроздов».

— И за что они мне признательны, наши белые «дрозды»?

— За отеческий совет. Помните наш разговор в Яссах?

— Разумеется, помню. Королевский военный министр генерал Авереску тогда много удивлялся, что на фронте бронемашин стало намного меньше. Много их дошло до Дона?

— К великому сожалению, всего один. Но зато какой — «Верный», на четыре пулемета. Остальные из-за поломок пришлось испортить и бросить по дороге.

— «Верный», говорите? Это не броневик ли легендарного капитана Нилова?

— Он самый, Александр Сергеевич. Экипаж беспримерной храбрости и технической грамотности.

— Тогда, Михаил Гордеевич, кланяйтесь от меня этому капитану Нилову. Мы же с ним с одного фронта. С Румынского…

Тогда решено было добывать вооружение, боеприпасы к нему или хитростью, или захватывать силой в разложившихся воинских частях, где можно было не ожидать сопротивления караулов.

Для этой цели Дроздовский со своим помощником Войналовичем решили создать «команду разведчиков особого назначения», подобрав туда наиболее решительных людей. Во главе ее был поставлен ротмистр Бологовский, доверенное лицо командира бригады.

Однако уже вскоре команде разведчиков Болотовского пришлось заниматься… индивидуальным террором. Он стал своеобразным ответом на убийства в окопах и тылах требовательных командиров, пытавшихся наведением организованности и дисциплины сохранить свои роты, батальоны и полки от полного разложения, сохранить их боеспособность. Для фронта это стало подлинной трагедией.

В последующем ротмистр Бологовский утверждал, что его «командой разведчиков особого назначения» было «истреблено более 700 человек крупных и мелких большевиков». Эту цифру, вероятнее всего, можно поставить под большое сомнение.

Но один такой факт действительно широко известен. Добровольцы забрали в декабре 1917 года из-под румынского ареста комиссара Совнаркома в Яссах С. Г. Рошаля и пристрелили его на шоссе. Рошаль был комиссаром сводного отряда прапорщика Крыленко, который занял могилевскую Ставку Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина, «растерзанного» на вокзале перед вагоном Крыленко, ставшего первым советским Верховным главнокомандующим в ноябре 1917 года.

Неугомонные вербовщики-дроздовцы творили свое ежедневное дело не без успеха. Где-то в середине января в бригаде уже числилось более двухсот пятидесяти офицеров самых различных родов войск, имелось пятьсот лошадей, шесть разнокалиберных орудий и десять пулеметов. С каждым днем людей, лошадей и оружия становилось все больше.

В штабе Румынского фронта, вернее — в его российской части, о таком сборе оружия добровольцами Скинтейской бригады знали хорошо. На имя Щербачева пришла не одна телеграмма с «возмущением» от солдатских комитетов; то пехотного полка, то артиллерийской бригады, то бронеавтодивизиона. Щербачев приказал тогда своим штабистам;

— На подобные телеграммы комитетам не отвечать. В переписку не вступать. Союзников-румын о действиях подчиненных полковника Дроздовского не информировать. Не давать никаких поводов для дискредитации штаба фронта ни одной стороной…

В местечке Скинтея началось формирование первых подразделений добровольческой бригады. Сперва появилась конногорная батарея капитана Б. Л. Колзакова. Затем оформилась пулеметная команда. Появились стрелковые 1-я рота подполковника В. А Руммеля и 2-я рота капитана А. И. Андреевского. Из тяжелого оружия — легкая батарея полковника М. П. Ползикова, недавнего командира артиллерийского дивизиона, гаубичный взвод подполковника А. К. Медведева (командира 3-й мортирной батареи 6-й армии) и броневой отряд.

Брошенными броневиками (пулеметными и пушечными) дроздовцы обзавелись на удивление быстро и достаточно просто. Или, говоря иначе, умело «приватизировали» то, что плохо стояло у обочин фронтовых дорог. Среди офицеров нашлось немало техников и инженеров, которые смело садились за руль брошенных в прифронтовой полосе автомобилей — грузовых, легковых, одетых в железо — и доставляли их в Скинтею. Доставляли беспрепятственно.

В той «достоваловке» скинтейских добровольцев поражало одно: с брошенных на дорогах и в автопарках их бывшие экипажи не снимали даже пулеметы, оставляя в броневиках и полный комплект пулеметных лент, ручные гранаты. Не оставлялись только отличительные кожаные куртки и сухие пайки. Дроздовцы шутили:

— Как-то неудобно в наших застиранных гимнастерках будет воевать с пехотой большевиков в кожанках…

— Бросить бронемашину со всей начинкой и унести с собой в тыл все луженые банки? Непонятно…

— Что непонятно? Все понятно: броневик — вещь государственная, банка консервов и кожан — личное…

— Улавливаешь, какая разница. Психология это…

Гораздо сложнее дело обстояло с бензином. Его приходилось или покупать, или выменивать у румын, на что те — и рядовые, и их начальники — шли вполне охотно. К слову говоря, проблема с горючим стала одной из причин того, что «моторизованная» вышеописанным образом добровольческая бригада не смогла дотянуть до Дона почти все свои автомобили (грузовые и легковые) и бронемашины.

С отрядной кавалерией дело обстояло иначе. Основу конницы Румынского фронта составляли казачьи полки, особые (ополченческие) сотни и конвойные полусотни. Казаки, в своем большинстве донцы, уже покинули фронт и организованно, чаще всего походным порядком ушли домой. Домой уходили и казачьи офицеры, редко кто из них изгонялись из полков местным комитетом.

Но когда в бригаду прибыла группа офицеров 7-го драгунского полка, тогда и было принято решение о создании первого кавалерийского эскадрона, командиром которого был назначен штабс-ротмистр Аникеев. Было ясно, что добровольцы, как военная сила, должны были иметь собственную конницу.

Кони, опять же бесхозные, нашлись, на удивление, для кавалеристов сразу. Дезертиры с фронта бежали не на лошадях, а на поездах — пассажирских и пустых товарниках, уходивших в тыл. Кони были для беглых солдат весомой обузой, и потому они просто бросали их где придется.

Проблема оказалась только с кавалерийскими седлами. Михаил Гордеевич не уставал напоминать своим и без того ушлым интендантам, научившимся многому за годы войны:

— Ищите где угодно седла и конскую сбрую. Надо — доставайте из-под земли… Наши кавалеристы не скифы и не половцы. Им без седел не скакать по полю с саблей наголо… В бригадной казне деньги есть, хоть и небольшие. Покупайте лошадиную амуницию у румын, хоть в королевском гусарском полку. Ведь продадут же, как бочку бензина… Все, что лишнее на бригадных складах, смело меняйте на седла Если надо — прикажу отдать легковой автомобиль. У нас их уже избыток, сами знаете…

О том, как шло формирование дроздовской кавалерии, рассказывает в своих небольших воспоминаниях подпоручик Николай Новицкий, пятнадцатилетним петроградским кадетом записавшийся в добровольческую бригаду и ставший «дроздом» на всю Гражданскую войну:

«Во время формирования полковником М. Г. Дроздовским своего отряда в городе Яссы, в Румынии, в этот отряд добровольцами записались два кадета, приехавшие на Румынский фронт повидать своих отцов: Вирановский, 16 лет (из) Одесского корпуса, и я, 15 лет (из) Первого (столичного) кадетского корпуса Конечно, мы оба избрали конницу и попали в Первый эскадрон; Вирановский во второй взвод, а я в четвертый, которым командовал мой однокашник, штабс-ротмистр В. Бехтеев.

Наш эскадрон стоял под Яссами, в Соколах, готовясь к выступлению. Ежедневно проводились конные занятия, что было для меня незнакомым и непривычным делом.

Экипировку я получил от своего отца — солдатскую шинель с погонами моего корпуса, офицерское седло, уздечку с мундштуками, офицерскую шашку и револьвер системы „браунинг“. Все это совершенно не подходило для рядового, и в походе я все это заменил на солдатское, кроме браунинга.

В нашем кавалерийском взводе было всего 16 всадников, из них было только три кавалерийских офицера командир взвода и два корнета, а остальные были офицерами пехотных полков…

Нас, кадет, не цукали и оказывали нам поддержку во всех случаях нашей службы. Лично мне было очень трудно, в особенности по тревоге, поднять седло на коня, к которому было приторочено: переметные сумы с двумя подковами, щетка со скребницей, овес, сетка с сеном, попона, шинель и запас белья.

Один раз я по тревоге вскочил в строй без седла и получил два наряда Наказание было — „под шашку“, дневальство вне очереди, чистка кобылы командира взвода и идти в походе одну-две версты, ведя коня на поводу…»

…Щербачев на первых порах не афишировал отношения штаба фронта к созданию добровольческих частей. Но когда стало ясно, что полковник Дроздовский уже проделал большую организационную работу, помощник короля Фердинанда решил взять начатое дело в свои руки. 24 января 1918 года им отдается приказ о формировании Отдельного Корпуса Русских Добровольцев в составе штаба и трех бригад.

Командующим корпуса назначается генерал-лейтенант Анатолий Киприанович Кельчевский (Келчевский), бывший профессор Николаевской академии Генерального штаба, в годы Великой войны ставший командующим 9-й армией, а в годы Гражданской войны (в 1920 году) — военным и морским министром Южно-Русского правительства По мысли Щербачева, именно в состав этой удобно расположенной на линии фронта армии должны были войти добровольческие формирования.

Щербачев особо не скрывал, что добровольческие формирования лучше всего создавать не на собственно российской территории, а на том кусочке Румынского королевства на правом берегу пограничного Прута Действительно, в этом был немалый резон.

— Король Фердинанд не позволит на том, что осталось от его владений, действовать ни советам, ни комитетам Румынам революция не нужна..

— В Яссах и комиссар Керенского ведет себя подобающим образом, а большевикам с их мандатами себя афишировать не приходится. Здесь Антанта, а не Смольный…

— Румыны не позволят солдатским комитетам лишать офицеров личного оружия…

— Здесь, за Прутом, агитаторам из Одессы места нет. Их румынская пограничная стража просто не пустит в Яссы и окопы…

— В королевской ставке — представительство Антанты. А она против сепаратных разговоров в Брест-Литовске…

— Французский консул уже не раз говорил, что Париж готов профинансировать добровольческие части, которые будут с румынами держать фронт против германцев…

Начальником корпусного штаба назначается генерал-майор Анатолий Николаевич Алексеев, который до начала февраля 1918 года являлся начальником штаба дроздовской бригады. Считался он человеком с опытом в организации оперативной работы.

Бригад предстояло сформировать три. Полковник Дроздовский был оставлен лишь командиром уже «состоявшейся» 1-й бригады, получившей название Скинтейской. Начиналось развертывание 2-й Кишиневской бригады, которой последовательно командовали генерал-майоры Асташов и Белозер. 3-ю бригаду русских добровольцев намечалось создать в степном городе Болграде, центре поселений болгар на юге Бессарабии.

Казалось, что дело с белым добровольчеством на Румынском фронте заметно сдвинулось с места Михаил Гордеевич, не показывая виду, что он уязвлен тем, что его отодвинули с первой роли, работал по созданию Скинтейской бригады с прежним воодушевлением и энергией. Вместе с Войналовичем он составил новый текст подписки добровольцев. Это была своего рода воинская присяга, утвержденная лично Дроздовским и гласившая:

«Я… поступаю добровольно в Национальный Корпус Русских Добровольцев, имеющий целью воссоздание порядка и организацию кадров по воссозданию Русской Армии, причем на все время пребывания в Корпусе обязуюсь:

1. Интересы Родины ставить превыше всех других, как то: семейных, родственных, имущественных и прочих. Поэтому защищать с оружием в руках, не жалея жизни, Родину, жителей ее, без различия классов и партий, и их имущество от всякого на них посягательства.

2. Не допускать разгрома и расхищения каких бы то ни было складов.

3. Всюду стоять на страже порядка, действуя против нарушителей всеми способами, до применения оружия включительно.

4. Быть внепартийным, не вносить и не допускать в свои ряды никакой партийной розни, политических страстей, агитации и т. д.

5. Признавать единую волю поставленных надо мной начальников и всецело повиноваться их приказаниям, не подвергая их обсуждению.

6. Всюду строго соблюдать правила дисциплины, подавая собой пример окружающим.

7. Безропотно и честно исполнять все обязанности службы, как бы они тяжелы временами ни были.

8. Не роптать, если бы случайно оказался недостаток обуви, одежды, пищи или она оказалась бы не вполне доброкачественной.

9. Также не роптать, если бы оказались неудобства в расквартировании, как то: теснота, грязь, холод и прочее.

10. Не употреблять спиртных напитков и в карты не играть.

11. Без разрешения своих начальников от своей части не отлучаться.

12. В случае неповиновения, дезертирства, восстания, агитации против дисциплины подлежу наказанию по всей строгости законов военного времени».

Каждая такая акция скреплялась подписью добровольца. Находились люди, которые в последний момент не решались взять на себя такие обязательства, с одной стороны простые для военнослужащего, с другой — ко многому обязывающие в преддверии Гражданской войны в России, дыхание которой ощущалось прежде всего на ее окраинах.

Последняя неделя января 1918 года показала, что генерал Кельчевский для роли организатора Добровольческого корпуса совсем не годится. Он начал с того, что раздул штаты своего штаба до невероятных размеров, формируя строевые части «остаточным порядком». При этом он начисто забыл о пропаганде идей русского добровольчества и целей создаваемой белой силы.

Положение же дел в 1-й Скинтейской бригаде смотрелось совсем иным. Дроздовский через своих вербовщиков продолжал притягивать к себе все новых и новых добровольцев. К началу февраля в его бригаде числилось уже свыше пятисот решительно настроенных людей, почти сплошь фронтовиков. Они ждали своего часа, когда их «бросят в поход и в бой».

Вскоре в корпусном руководстве произошел раскол. Это случилось в первых числах февраля на совещании в штабе 9-й армии, где Кельчевский собрал совещание командования добровольческих формирований.

— Господа офицеры, о положении дел в корпусе нам доложит начальник его штаба генерал Алексеев.

— Анатолий Киприанович, господа. На сегодняшний день в корпус, по представленным мне данным, записалось пять тысяч человек. Большинство из них офицеры. Но, как боевая единица, добровольческий корпус не боеспособен. Это факт.

— Как так? Пять тысяч бойцов и в них нет боевой силы? Объясните, пожалуйста, Сахаров, сказанное вами.

— Анатолий Киприанович, из пяти тысяч человек три находятся на штабных должностях по всему фронту, и к месту формирования бригад почти никто из них не прибыл.

— Прибудут, уверяю вас. Телеграммой за подписью Щербачева будут вызваны к нужному дню. Что у вас с остальными двумя тысячами добровольцев?

— Полторы тысячи из них значатся в списках Кишиневской бригады. Но это гоголевские мертвые души.

— Доказательства, Анатолий Николаевич?

— Пусть вам их изложит командир Кишиневской бригады генерал Белозер, Анатолий Киприанович.

— Генерал Белозер, прошу вас объясниться.

— Начальник штаба корпуса прав. От генерала Асташова, моего предшественника, мне достался списочный состав бригады в полторы тысячи человек, а в Кишиневе я не могу собрать две-три сотни человек. Хуже того, винтовок почти нет. Пулеметы отсутствуют. Пушек — ни одной.

— Что вы этим хотите сказать, генерал Белозер?

— Только то, Анатолий Киприанович, что вместо Кишиневской добровольческой бригады на сегодняшний день в наличии есть только усиленная офицерская рота, вооруженная наганами, вальтерами и саблями. Не ей вести бой в поле — только нести в городе патрульную службу.

— Ясно. Генерал Сахаров! Анатолий Николаевич, что тогда в наличии из корпусных войск?

— Только бригада полковника Дроздовского в пятьсот штыков.

— И все?

— Так точно, все. Пятьсот штыков, которые рвутся в бой с большевиками и прочими разрушителями России.

— Если это все наши реальные силы, то тогда напрашивается мысль о невозможности похода на Дон, на соединение с отрядами Алексеева и Корнилова, с донскими казаками. Ваше мнение, Сахаров?

— Я считаю, что здесь слово должно быть за генералом Щербачевым, как старшим в русской части нашего фронта.

— А ваше мнение, полковник Дроздовский?

— Мое мнение таково: я готов с каким угодно числом решительных людей пойти на Дон к генералу Корнилову. И я перед вами даю слово офицера, что я доведу их к Дону!

— Но это же авантюрный ход, Михаил Гордеевич?! Пройти по всему Причерноморью с отрядом в пять сотен бойцов?

— И я проведу их на Дон. У меня не просто добровольцы-фронтовики, а большей частью офицеры. У меня многие из них с Георгиевскими солдатскими крестами. Ими русская армия может только гордиться.

— Дроздовский, армии уже больше нет. Все железные дороги запружены эшелонами с вооруженными дезертирами. Их толпы уходят в Россию по всему фронту. А отряды местных Советов? А в скинтейских бараках у вас всего пятьсот штыков.

— Михаил Гордеевич, поймите, корпуса у нас нет. Не получилось. Что нам делать при вашей решительности, скажите на милость?

— Скажу. Пробиваться с боями на Дон, к Лавру Георгиевичу Корнилову, с тем, что мы собрали в кулак.

— Но это авантюра, а вы, Дроздовский, своим упрямством смахиваете сейчас на маньяка, который готов погубить людей.

— Меня, господа, можете называть как угодно, авантюристом или маньяком. Но я не изменю присяге государю императору, единожды мной данной. А свою бригаду в бой поведу…

…Когда генералу от инфантерии Щербачеву доложили о ситуации с формированием при 9-й армии Кельчевского Добровольческого корпуса, он впал в уныние. Это, пожалуй, была его единственная надежда на удержание фронта в своих руках, на котором от полков старой армии оставались уже во многих случаях одни названия и номера. Он спросил прибывшего к нему в Яссы с докладом генерала Сахарова:

— Мнение участников совещания, Анатолий Николаевич?

— Корпуса как боевой силы на сегодняшний день нет, Дмитрий Григорьевич. Нам не с чем идти из Ясс в поход на Дон.

— Мнение участников было едино? Или нет?

— Против выступил полковник Дроздовский. Высказался крайне резко. Думаю, что он предпримет самостоятельные действия, без вашего на то приказа.

— Я знаю, что собранные им в Скинтее добровольцы настроены крайне решительно. Сколько у него на сегодняшний день людей?

— Всего в наличии немногим более пятисот штыков. Он приступил к формированию офицерского пехотного полка в три роты, батарей, нескольких команд. Бригада постоянно пополняется добровольцами.

— Скажите мне откровенно, Анатолий Николаевич: вы вместе с Кельчевским верите в то, что, скажем, в ближайший месяц мы сможем досоздать корпус?

— Нет, Дмитрий Григорьевич.

— Румыния если не сегодня, то завтра подпишет сепаратный мир. Без русских армий королю Фердинанду наступит скорый конец. Австрийцы и германцы в считаные дни возьмут Яссы, а там через Прут шагнут в нашу Бессарабию. А наш фронт сегодня — сплошные дыры из-за отказа солдат сражаться.

— А что на это приказывает новая власть из Петрограда?

— Так называемый Совнарком указывает только на революционный пыл освобожденного непонятно от какого рабства народа России.

— Германия с Австрией уже выставили перед румынами какие-то требования, Дмитрий Григорьевич?

— В том и дело, что да. Одно из главных требований — роспуск всех русских добровольческих частей на территории Румынского королевства. То есть здесь, под Яссами.

— Речь идет о бригаде полковника Дроздовского?

— Именно о ней, Анатолий Николаевич. Немцы знают, что ее состав вместе с командиром — из монархистов. Они стоят за союзнический долг перед Антантой.

— Если Дроздовский откажется распустить своих добровольцев, что будет тогда?

— Только пальба и кровь. Если дело пойдет миром, то германская сторона будет вести переговоры с Румынией и Россией в лице русского командования фронтом о перемирии.

— Значит, и для нас поставлено то же условие, что и перед королем Фердинандом?

— В том и дело, что да. У нас мог быть козырь с начала этого, восемнадцатого года в противостоянии неприятелю и красному Петрограду — наш особый добровольческий корпус. А вместо него мы имеем пятьсот штыков полковника Дроздовского и союзников-румын, уже готовых подписать сепаратный мир.

— Значит, надо воспрепятствовать авантюристическим поступкам Дроздовского?

— Надо. Но только как? Французские советники в Яссах стоят за него.

— Еще бы не стоять, Дмитрий Григорьевич. Немецкие дивизии из Карпат сразу же окажутся на Западном фронте. А от него до Парижа, что от Ясс до славного города Одессы, в котором сегодня не поймешь, чья власть.

— Надо подготовить два приказа за подписью командующего 9-й армией Кельчевского. Я их заверю в тот же день.

— Какие, прикажите, подготовить приказы по армии?

— Первый о недействительности подписки, которую написали Дроздовский с Войналовичем.

— Второй?

— Приказ об упразднении отдельного корпуса русских добровольцев: его штаба и всех трех бригад.

— Это касается и Скинтейской бригады?

— И ее тоже.

— А если полковник Дроздовский не подчинится приказу по армии?

— Мы, Анатолий Николаевич, не сможем на том настаивать перед ним И мешать ему в дальнейших действиях не следует. Но прорываться через все Причерноморье на Дон — сами понимаете, как это называется.

— Это чистая авантюра, Дмитрий Григорьевич.

— Нет, это уже не авантюра, Сахаров. Это безумие. Ваш сын, поручик, все еще в Скинтее?

— Да. Когда последний раз появлялся в Яссах, сказал, что с Дроздовским пойдет хоть за Волгу.

— Поразительный ответ. Меня лично удивляет вера офицеров-монархистов в этого полковника-генштабиста…

Эти два приказа за подписью командующего армией Кельчевского, утвержденные Щербачевым, действительно появились на свет. Подписка добровольца теряла свое юридическое значение. 2-я Кишиневская добровольческая бригада сразу же расформировалась «сама собой». 3-й Болградской бригады как таковой почти не существовало.

Часть добровольцев, прежде всего в Кишиневе, рассеялась. Они поняли, что «там — наверху» они никому не нужны в своих мыслях и стремлениях постоять жизнью за утраченную старую Россию. Люди попросту разъезжались по домам, в своем большинстве не близким.

Щербачевские приказы появились на свет уже тогда, когда от Румынского фронта как такового оставались одни воспоминания. Недавние союзники-румыны то там, то здесь начали разоружать русские части (вернее, то, что от них оставалось) и захватывать всевозможное армейское имущество. Представители Антанты на такое дело взирали молча.

Вскоре к разоружению остатков русских полков Румынского фронта приступили по указанию Центральной Рады, осевшей в Киеве, украинские националисты — петлюровцы. Они формировали свои войска гайдамаков. Там, где им оружие добровольно не сдавалось, применяли силу.

…Полковник Дроздовский решению Управления по формированию Отдельного корпуса русских добровольцев, естественно, не подчинился. Получив такой приказ, он не промедлил зачитать его перед строем бригады и твердым голосом за всех, стоявших перед ним в строю, громко произнес:

— А мы все-таки пойдем в очистительный для Отечества поход.

Очевидец того события скажет в своих воспоминаниях, написанных уже после Гражданской войны: «Ни одного мнения не было подано против. Как и Корнилов, мы восстали против революции…»

Михаил Гордеевич не только не распустил свою бригаду, но и продолжал вербовку в нее людей, но уже частным порядком, не через бюро, которые закрылись. Теперь люди с фронта, желавшие примкнуть к Белому делу, шли только к нему.

После появления злополучных приказов по 9-й армии Скинтейская бригада неожиданно получила солидное усиление. Добровольцы, которые размещались на железнодорожной станции Соколы, что в двух верстах от Ясс, по своей воле оказались в Скинтее.

Они заняли пустовавшие здесь два летних холодных и темных барака Офицеры спали на голых нарах, поскольку о постельных принадлежностях говорить не приходилось. Стелили под себя и укрывались шинелями. Жалоб не было. Днем занимались различными хозяйственными работами, прежде всего заготовкой дров и уходом за лошадьми. Командир бригады, чтобы люди не расхолаживались, приказал проводить ежедневные строевые занятия:

— Чтобы подтянуть наш строй, надо заниматься в строю… Все трудности будут у нас впереди… Есть быть в России войне Гражданской, то только с нами, скинтейцы…

На скудность пищи и неустроенный быт никто не жаловался. Добровольцы понимали, что в походе будет еще труднее и голоднее. Один из них вспоминал, что нелегкая доля «не понизила духа, но, наоборот, только сильнее сплотила собравшихся. Трудную непривычную школу пришлось пройти офицерам…».

Дроздовский, пока не вызрел поход на Дон, старался всячески сплотить свою бригаду, которая больше напоминала ударный офицерский на две трети отряд. Он стремился закалить белых бойцов, дисциплинировать их, проверить выносливость всех и каждого. Михаил Гордеевич говорил:

— Я не гонюсь за числом… Мне нужны только мужественные, твердые, энергичные люди… Нытикам у меня не место…

Добровольческий корпус был официально распущен. Теперь прекратились поступления даже самых незначительных субсидий на добровольческие части. Бригада стала жить, как сейчас говорится, «хозспособом»: она сама заботилась о своем обеспечении всем необходимым. И вполне удачно. Такое было возможно только в условиях полного разложения Румынского фронта, прежде всего той его части, что находилась в районе Ясс.

Дроздовский в такой сложной лично для него, как полновластного командира бригады, ситуации не растерялся. Он приказывает командирам рот, батарей и команд:

— Все необходимое для жизнедеятельности бригады с сегодняшнего дня добывать набегами на соседние большевизированные части… Вооружение, прежде всего со складов, брать у них, если надо, под угрозой применения оружия… Брошенные автомобили и особенно броневики заправлять бензином, спиртом и доставлять в Скинтею… Искать брошенные пушки и снаряды особенно в тех батареях, солдаты которых дезертировали домой… Реквизированный у комитетчиков в полках провиант и фураж свозить сюда же… Разрешаю часть добытого имущества, но не оружие и боеприпасы, менять у румын на то, чем бригада не располагает сегодня…

В считаные недели 1-я бригада русских добровольцев, стоявшая у Ясс, обеспечила себя всем необходимым Впоследствии Дроздовский в частной беседе с командующим Добровольческой армией генерал-лейтенантом А. И. Деникиным, которая состоялась в донской станице Мечетинской, скажет:

— Трудно было в феврале. Ни денег на покупку продовольствия и фуража, ни «законного» поступления боеприпасов, бензина для автомобилей, ни винтовок для новых бойцов.

— Но вы же нашли верный выход из ситуации, Михаил Гордеевич? Единственно верное тогда, авторское решение?

— Нашел, Антон Иванович. Но как оказалось, я в своих действиях только повторялся.

— Как это понимать?

— Точно повторялся. Вслед за Лавром Георгиевичем Корниловым, светлая ему память. Ведь вы так же действовали из Новочеркасска, как я из Скинтеи, когда готовились к выступлению в Кубанский поход?

— Именно так, Михаил Гордеевич. Тоже пришлось заниматься обеспечением самим. Где пушку купим у казаков с фронта, где угоним целую батарею у ставропольских большевиков. Всякое тогда бывало.

— Только вам зимой с Корниловым было полегче, Антон Иванович.

— Несомненно. Ведь мы были на казачьей земле, рядом — атаман Каледин. А вы создавались на краешке Румынии. И для вас король Фердинанд, хоть и союзник, казачьим атаманом быть не мог.

— Не мог. Мы, когда пробивались в поход, чуть не разнесли его королевский дворец в Яссах из пушек…

Добывание вооружения, боеприпасов, различного снаряжения, провианта и фуража способом самозахвата на фронте дало самые неожиданные результаты. К 20 февраля в Скинтее, в расположении бригады, оказались свезенными немало самых различных орудий, в том числе и крупных калибров, бронемашин (пятнадцать единиц!), легковых и грузовых автомобилей, пулеметов и даже… радиостанция. Или, как их тогда называли, искровая станция. Но потом окажется, что сбежавший радист-«искровик» ее умышленно и умело испортил.

Потом, после Гражданской войны, напишут, что белогвардейский отряд монархиста Дроздовского перед походом на Дон в изобилии был оснащен всем необходимым на французские деньги. То есть Антантой. Но то был вымысел из разряда заказных.

Дело обстояло совсем иначе. «Изобилие» добывалось хозяйственным способом, то есть самозахватом. В итоге бригада собрала с фронта всего ей необходимого столько, что им можно было оснастить воинскую часть — соединение по числу людей в несколько десятков раз большее, чем «компактная» бригада в пятьсот штыков. А бронеединиц в ней оказалось волей случая больше, чем в любой армии любого фронта.

При уходе добровольцев из Скинтеи все, что они не смогли взять с собой, было приведено в негодность и брошено. Часть имущества, прежде всего легковые автомобили, выменяли у румын на бензин. Часть пошла «на покупку» у вчерашних союзников пропусков на выход белой добровольческой бригады с территории Румынского королевства. Было и такое.

20 февраля 1918 года полковник Дроздовский сделал первую запись в своем походном «Дневнике», который вел до самого прихода в Область Войска Донского. Запись полна забот, тревоги, ожиданий:

«Утром 19-го шел Геруа (генерал-майор, новый начальник штаба Румынского фронта. — А. Ш.) передать доклад Совета (конспиративного, по формированию частей добровольцев. — А. Ш.). Встреча с Алексеевым, решение уходить. Тревожные вести — разоружение. Все по моему приказанию за последние 10 дней.

Мое решение — пробиться. Распоряжение Лесли (полковник Г. Д. Лесли, сменивший перед походом генерал-майора Сахарова на посту начальника штаба бригады. — А. Ш.) подготовить помещение и об уходе. Поездка в Скинтею и распоряжение. Ночной переход с 20-го на 21-е.

Приступил к составлению очерка затруднений, творимых румынами. Запрещение выдачи из складов имущества и снарядов, пропусков, неотпуск лошадей в Бельцах. Распубликование в Бессарабии о том, что в Яссах ничего нет (официальная публикация румынских властей о том, что в Яссах нет частей русских добровольцев. — А. Ш.); затруднения, творимые в Бессарабии, — еще хуже».

Официальная любезность, тайные запрещения, итальянская забастовка. Наша борьба с Синедрионом (так Дроздовский называл штаб 9-й армии во главе с генералом Кельчевским) за выход на Днестр; бесконечно нервное напряжение последних 10 дней, 20-го утром записка Одона (полковник французской военной миссии при короле Фердинанде I. — А. Ш.) о наряде 3 эшелонов. Разрешение на вывоз оружия и артиллерии. Днем обещание отпуска недополученного снаряжения, снарядов и патронов.

Подача записки Презано (генерал Прежан — главнокомандующий румынской армией. — А. Ш.). Все это результат давления Щербачева, увы, позднего; вообще Презано шел охотно, тормозило правительство с Авереску (генерал Александр Авереску, новый председатель совета министров Румынии. — А. Ш).

Однако к 22 февраля все переменилось. Стало известно, что Румыния намеревается заключить с Центральными державами сепаратный мир. Одно из его непременных условий — разоружение русских добровольческих частей, которые готовы и будут драться с германцами и австрийцами.

В тот день в Скинтею пришло достоверное сообщение:

— Гали б, посол Украинской народной республики в Румынском королевстве, просит генерала Авереску разоружить русских.

На это полковник Дроздовский отдал следующее приказание, которое двусмысленностью не отличалось:

— Всей бригаде быть готовой к применению оружия. На провокации не поддаваться и самоуправством не заниматься.

Михаил Гордеевич понимал, что заключение сепаратного мира сразу же повлечет за собой попытку разоружить бригаду. Он отдает распоряжения на такой случай. Стало явно «попахивать порохом». Последняя запись в его «Дневнике» за 22 февраля была такова:

«…Разрешение министра на перевозку — в руках. Весь день те же мытарства: румыны водят за нос, нет до сих пор допуска к бензину, нет разрешения на снаряды, инженерное имущество, снаряжение…

Составы есть, но нет еще разрешения грузить…

…Страшный кавардак и хаос, над всем царит страх отмены нашего выпуска с оружием (румынам верить нельзя) или занятия австрийцами Дубоссар.

Весь день мечусь как угорелый, ездил в Соколы, нервы раздергались, становлюсь невыдержанным в разговоре. Обещались завтра примкнуть от 70 до 110 человек чехословаков и человек 60 запорожцев».

В бригаде лихорадочно готовились к выступлению на восток. Румынская сторона делала (неофициально) все возможное, чтобы воспрепятствовать этому. Прежде всего задерживался пропуск эшелонов и выдача бензина для «дорогих и редких» автомобилей и бронемашин, которых у добровольцев оказалось, волей разных случаев, несколько десятков.

Встал вопрос о финансах. Бригадная казна была пуста, людям задолжали положенное им жалованье за один-два месяца Щербачев, получивший от союзников по Антанте (от французов) семь миллионов франков, согласился выделить 1 — й русской добровольческой бригаде полтора миллиона. На деле же в бригадную казну поступило всего шестьсот тысяч франков.

Для выплаты жалованья личному составу подчиненной Дроздовскому воинской части этих денег не хватало. Тогда он, чтобы пополнить бригадную казну, приказал своим помощникам:

— Разрешаю вам продать еще часть снаряжения, которое мы не сможем взять с собой. И часть автомобилей. Деньги нам нужны сегодня, но не завтра.

— Кому продавать наше добро, Михаил Гордеевич?

— Любым румынам: военным, чиновникам, трактирщикам, торговцам из гражданских. Любым, кто заплатит сразу.

— А автомобили?

— Грузовики большей частью пригодятся нам самим. А от легковых «парижанок» и «американок» надо сегодня и завтра избавиться…

Такое приказание было вызвано тем, что Дроздовский не счел возможным нарушить свои, как бригадного начальника, финансовые обязательства перед подчиненными. Ранее было установлено офицерам месячное содержание в двести рублей, а нижним чинам — от двадцати пяти до ста рублей. Это был, как говорится, прожиточный минимум на войне.

В походном «Дневнике» полковника Михаила Дроздовского появляется такая многозначащая запись:

«Агитация против похода изводит, со всех сторон каркают представители генеральских и штаб-офицерских чинов, вносят раскол в офицерскую массу.

Голос малодушия страшен, как яд. На душе мрачно, колебания и сомнения грызут, и на мне отразилось это вечное нытье. И все же тяжелые обстоятельства не застанут врасплох. Чем больше сомнений, тем смелее вперед на дороге долга…

Только неодолимая сила должна останавливать, но не ожидание встречи с ней.

И все же тяжело…»

В той ситуации, когда решался вопрос выпустят румыны бригаду русских добровольцев из Ясс или придется пробиваться в Россию силой оружия, сказалась сплоченность бойцов Дроздовского. Сплоченность эта была на монархической почве.

Начав формировать Скинтейскую бригаду, Михаил Гордеевич на вопрос полковника Войналовича ответил так:

— Как мне и всем нам понимать вашу идейную позицию?

— Сейчас я за Российскую республику. Но в душе я, знайте это, все-таки монархист…

В те дни ротмистр Болотовский предложил Дроздовскому… начать вербовку внутри создаваемого добровольческого отряда в тайную монархическую организацию. Предложение было сразу принято. Вербовка велась самим Дроздовским и ротмистром Болотовским в частных беседах. Завербованным членам тайной организации выдавали особые карточки трех степеней. Большинство получало карточки с одной полосой, двенадцать человек из числа начальствующего состава — с двумя. Лишь у Дроздовского и ротмистра Болотовского были карточки с тремя отличительными полосами.

Автор такой «монархической идеи», один из первых добровольцев, вставших под знамя русского добровольчества, писал в своих воспоминаниях: «Процент имеющих карточки в отряде за все время… был очень высок и колебался около 90 %…» То есть дроздовская бригада по своей идейной сути была настроена за восстановление в России монархии, то есть династии Романовых. Тайная организация еще больше сплотила белых добровольцев. А их командир получил над ними двойную власть. Теперь он мог рассчитывать на неограниченную преданность подчиненных.

…В 10.30 23 февраля в Скинтею пришло известие о том, что румынский кабинет министров запретил перевозки и «вообще выход с оружием» любых русских воинских частей с территории Румынского королевства, Дроздовский собрал командиров бригады и оповестил их о таком решении союзников:

— Нам готовится ловушка, если бригада начнет перевозиться в Кишинев, а оттуда в Дубоссары.

— Ваше решение, Михаил Гордеевич?

— Пойдем силою через мост. В карманах иметь пропуска и разрешения их министра Авереску. Способ прохода через Прут вижу такой — сам встану во главе колонны. И на огонь будем отвечать огнем, всей бригадой.

— Значит, будем пробиваться в Россию с оружием в руках?

— Вполне возможно, господа офицеры. Сегодня нам шутить не приходится, поскольку шутки с нами плохи.

— Приказ такой будет дан сегодня, Михаил Гордеевич?

— Повременим. Завтра, а может быть, послезавтра все прояснится. Но быть готовым ко всему, в том числе к ночному марш-броску до Унген.

— Когда? В каком порядке пойдет бригада?

— Если будет необходимо принять такое решение, то выступим в десять или одиннадцать вечера. Пехотные роты на подводах впереди, затем эскадрон, легкая батарея и мортирный взвод, пулеметные команды и штатный обоз. Мортиры придется в таком случае бросить.

— Почему бросить? Это же наша огневая мощь?

— Потому что мортирные снаряды союзные румыны подбросили нам подмоченные. Еще есть вопросы?

— Никак нет.

— Тогда всем быть наготове на своих местах…

Страсти, связанные с выступлением 1-й бригады русских добровольцев в поход, достигли своего наивысшего накала в памятный для них день 26 февраля. «Дрозды» постарались ничего не оставить недоброжелательным союзникам в Скинтее, сами перебрались поближе к Яссам, на железнодорожную станцию в Соколах.

Там тоже имелись в достаточном числе временные бараки, в которых когда-то останавливались на день-два маршевые роты. Бараки в лучшем случае имели только нары, иногда кое-как сложенные печи на случай холодов. В любом случае добровольцам приходилось их обживать: с поиска дров, для приготовления нехитрой походной пищи.

Как только добровольческий отряд сменил место нахождения, его сразу же начали брать в кольцо румынские войска.

Дроздовский записал в своем походном «Дневнике»: «…Прибытие двух рот румын днем в Соколы. Демонстрация — узнав, приказал ответить тем же».

Из близких Ясс пришло требование сдать все оружие, военное имущество и свободно разъехаться по домам. Это был откровенный ультиматум вчерашних союзников. Начальник штаба бригады полковник Войналович в отсутствие командира построил бойцов и зачитал им требование румын. Ответом стало единодушное решение идти на прорыв с боем, если этого потребует обстановка:

— В Россию надо прорываться с боем!

Командование румынских войск, расквартированных в королевской и правительственной ставке в Яссах, просчиталось. Вместо согласия, то есть капитуляционного согласия на сдачу оружия, русские добровольцы именем полковника Дроздовского отправили королю Фердинанду I свой ультиматум. Он гласил следующее:

«Королевский дворец в Яссах.

Лично Его Королевскому Величеству.

1. Оружие сдано не будет.

2. Требуем гарантии свободного пропуска до русской границы.

3. Если до 6 вечера не уйдут (румынские. — А. Ш.) войска, будет открыт артиллерийский огонь по Яссам и, в частности, по королевскому дворцу.

Полковник Генерального штаба Дроздовский».

Михаил Гордеевич сел в автомобиль и сквозь румынские посты повез ультиматум в Яссы. Там он настоял на том, чтобы «во всем потерявшийся» генерал Щербачев передал этот немногословный документ королю Фердинанду. Тот, разумеется, поспешил передать дроздовский ультиматум своему председателю кабинета министров:

— Разберитесь с этим полковником, господин Авереску. Вы же глава кабинета, а не я.

— Но, ваше величество, я временный председатель кабинета. Я командующий вашей 9-й армией.

— Но вы же генерал, герой сражения на Сушице. А тут перед вами площадь у вокзала.

— Смею заметить, ваше величество, что у русских добровольцев и пушки, и мортиры. А пулеметные расчеты только офицерские, смею заметить.

— Ну и что? Вы же начальствуете у меня не одной армией.

— В Яссах, ваше королевское величество, ни одной из этих армий сегодня нет. А у них пушек стало сразу намного больше.

— Откуда?

— Дроздовский приказал своим офицерам подобрать орудия русских, брошенные еще на той неделе на привокзальной площади Ясс. И прибрал к своим рукам снаряды к ним.

— А куда смотрели наши караулы?

— Их никто и не ставил, ваше величество. Полки и дивизии генерала Щербачева нам здесь столько всего пооставляли, что тыловики до сих пор не могут подсчитать. Всего очень много.

— Значит, Авереску, как я понимаю, брошенные пушки составили на привокзальной площади батарею.

— Точно так, ваше королевское величество.

— А куда смотрят сейчас эти пушки?

— Как куда? На королевский дворец. И снаряды к ним притащены в избытке…

Ультиматум дроздовцев (которые к пяти вечера изготовились более чем серьезно идти на прорыв) подействовал. Королевские войска отошли на «разумное» расстояние от железнодорожной станции. Решительность белых бойцов пугала румын угрозой нешуточных боев в собственном тылу, да еще во временной столице Яссах. Осторожный царедворец Авереску рисковать ни своим креслом, ни целостностью королевского дворца не помышлял.

Командир белой гвардии получил пропуск на беспрепятственный выход с территории королевства и шесть эшелонов (паровоз с паровозной бригадой, вагоны, платформы), которые должны были доставить бригаду в несколько сотен бойцов, броневики и автомашины, провиант, мортирную и конногорную батареи в бессарабскую столицу Кишинев.

Железнодорожные составы для дроздовцев нашлись на станции Александрия. Каждый воинский эшелон состоял из тридцати крытых платформ (товарных) вагонов и пятнадцати открытых платформ. Паровозные бригады находились там же, в Александрии (Дроздовский в крайнем случае был готов поставить на паровозы машинистами и кочегарами своих артиллеристов).

Из Кишинева нужно было двинуться на Дубоссары, а там переправиться по мосту (охрану его несли румыны) через реку Днестр. В этом приднестровском городке вполне реально могли оказаться австрийские или немецкие войска, которые после Брест-Литовска спешили занять как можно больше территории своего недавнего противника.

От Дубоссар, от днестровских берегов предстояло идти на Дон походным маршем по кратчайшему маршруту, уже вычерченному на штабной карте. Идти с боями? Сомнений в том у белых добровольцев не было: на мирный лад походных будней командир бригады никого не настраивал. И прежде всего самого себя. Белый романтик Дроздовский все же был большим реалистом в последний год своей жизни, в год 1918-й.

Реакция союзного румынского командования на ультиматум явилась для добровольцев большой моральной победой, которая еще теснее сплотила их вокруг своего командира Его потом назовут обладателем маленькой преторианской армии, в верности которой военному вождю сомневаться не приходилось.

Белоэмигрант А. В. Туркул в своих мемуарах «Дроздовцы в огне. Картина Гражданской войны 1918–1920 годов» тот особо ему запомнившийся февральский день в Яссах — день исключительно волнительный и тревожный — описывает так:

«…Мы стали военными бунтовщиками.

Дроздовский уехал в штаб Румынского фронта выяснять обстановку, а офицеры и добровольцы, подходившие к нам из города, стали передавать, что наш отряд со всех сторон окружают румынские войска. Мы немедленно отправили сторожевые охранения и выставили пулеметы.

У вокзала были брошены русские пушки. Мы расставили нашу артиллерию, с ней и эти пушки. Наши жерла были направлены на парламент, заседавший тогда в Ясском дворце. Было решено не допускать разоружения. Я помню бессонную ночь, помню ночное собрание старших начальников. Мы ждали приезда Дроздовского, мы решили пробиваться с боем, если румыны не согласятся нас пропустить.

Утром румыны прислали нового офицера с требованием разоружиться. Мы отказались и предупредили, что при первой же попытке разоружить нас силой огонь всей нашей артиллерии будет открыт по городу и парламенту.

А Дроздовского все не было. У многих не только росла тревога за него, но закрадывались и сомнения. В десять часов утра погожего ясного дня мы со всех сторон были окружены румынами и зловеще сверкало на солнце их и наше оружие.

Вдруг показался автомобиль. В нем Дроздовский. Он как будто бы махал белым платком Машина остановилась. Толпой, кто только был свободен, мы кинулись к командиру.

— Господа, — радостно сказал Дроздовский, махая листком бумаги, — пропуск у меня в руках — дорога свободна. После обеда мы выступаем.

От нашего молодого горячего „ура“ задрожали вокзальные стекла. Дроздовский не мог к нам вернуться вчера — его не пропустили. Тогда он снова поехал в штаб Румынского фронта и там раздобыл нам пропуск.

Мы стали лихорадочно грузиться в эшелоны. 26 февраля 1918 года бригада русских добровольцев полковника Михаила Гордеевича Дроздовского начала свой поход; я шел фельдфебелем второй офицерской роты. В Кишинев мы пришли эшелонами. Там подождали, когда придут последние эшелоны, и вот — поход начался.

Было нас около тысячи бойцов. Никто не знал, что впереди. Знали одно: идем к Корнилову. Впереди — сотни верст похода, реки, бескрайние степи, половодье, весенняя грязь и враги со всех сторон, свои же, русские враги.

Впереди — потемневшая от смуты, клокочущая страна, а кругом растерянность, трусость, шкурничество и слухи о разгуле красных, о падении Дона, о поголовном истреблении на Дону Добровольческой армии. Мы были совершенно одни, и все-таки мы шли.

Нас вел Дроздовский…»

Автор этих слов, бессарабский дворянин, доброволец Первой мировой и Гражданской войн Антон Васильевич Туркул, навсегда оставил родительский дом. Уходя в поход Яссы — Дон, он уже больше не увидит родной приднестровский город Тирасполь, основанный великим Суворовым, и мать, которая отдала русской армии в Великую мировую войну четверых своих сыновей.

У многих белых офицеров, уходивших в поход, позади оставались не просто родные дома и семьи, а пепелища и свежие могилы. То есть кровавая черта Гражданской войны уже перечеркнула их судьбы до того, как они вступили в свой первый «праведный бой».

Самому Михаилу Дроздовскому так и не удалось познать семейного счастья. Перед самой войной он женился на потомственной дворянке православного вероисповедания Ольге Владимировне Евдокимовой. С начала Великой войны он с нею уже больше не увидится. Ее судьба нам неизвестна. Как и то, знала ли она о гибели своего мужа.

Дроздовцы уходили из таких неприветливых для них румынских Ясс в историю Гражданской войны в России. Их старались в будущем то забыть, то очернить, то обезличить, то лишить права быть самими собой. А они 26 февраля уходили в неизвестность, обстрелянные пока только в окопах Первой мировой войны (и совсем немногие — в Японской), с одной-единственной мыслью в сердцах «о воскресении России».

— Россия с нами. И мы умрем за нее…

За день до выступления в поход в дроздовском «Дневнике» за 25 февраля появилась такая запись: «Сведения с Дона большевистских искрограмм (радиограмм. — А. Ш.): Ростов и Новочеркасск пали. Какие же тогда у нас цели, как искать соединения? Страшная трудность задачи. Время покажет, а пока по намеченному пути, лишь бы немцы пропустили».

…О чем думал Михаил Гордеевич Дроздовский, полковник Генерального штаба, георгиевский кавалер, имевший два тяжелых ранения, участник двух больших войн и сознательно вступавший в третью для себя войну — гражданскую? И все это в тридцать шесть лет! Ответ этому есть — в его словах личных дневниковых записей:

«Только смелость и твердая воля творят большие дела. Только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же и впредь, в грядущей борьбе, смело ставить себе высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы».

«Голос малодушия страшен, как яд».

«Нам остались только дерзость и решимость».

«Россия погибла, наступило время ига. Неизвестно, на сколько времени. Это иго горше татарского».

«Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России, и только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь, возродить свое отечество.

Это символ нашей веры».

«Через гибель большевизма к возрождению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем».

«Я весь в борьбе. И пусть война без конца, но война до победы. И мне кажется, что вдали я вижу слабое мерцание солнечных лучей. А сейчас я обрекающий и обреченный».

Дроздовский писал о себе: «Я обрекающий и обреченный». Но пожалуй, лучше всего к его образу подходят другие слова: «Я белый романтик российской Гражданской войны».

Собственно говоря, без всякой натяжки такими же «обрекающими и обреченными белыми романтиками» были те люди, которых он уводил за собой в поход Яссы — Дон. Даже если они и не были монархистами по убеждениям.

Легко ли было на душе у белых добровольцев, когда они выступали в поход Яссы — Дон? Что их мучило и тревожило? Ответ на то достаточно ясный есть. 27 февраля в дроздовском походном «Дневнике» появилась такая запись:

«…На душе тяжело — если правда потеря Ростова и Новочеркасска, то трудность соединения почти неодолима; вообще задача рисуется теперь все более и более тяжелой. Как ни мрачно — борьба до конца, лишь бы удрать от немцев за линию Слободка — Раздельная и дальше сохранить в целости полную организацию отряда, а там видно будет — может, и улыбнется счастье.

Смелей вперед!

Успеем ли, сумеем ли проскочить?..»