Генерал и его женщина

- Занесло... В сторону от генеральной линии, - пояснил он и включил зажигание.

- Кем же вас приглашают работать? - спросил Седлецкий, когда они снова выехали на асфальт.

- Экономистом. Вы серьезно о Рогове?

- Конечно, серьезнее не бывает. Он и меня зовет. Правда, я ещё не решил. Но вполне возможно, будем работать вместе, - Седлецкий снова подмигнул, но глаз от дороги уже не отрывал.

Двадцать минут спустя они въехали в Новозаборск и повернули на центральную улицу. Магазины были дружно закрыты на обед. У гастронома толпился народ, пытаясь что-то разглядеть сквозь грязные стекла.

- У меня ещё есть время, может быть вам что-нибудь надо подвезти, могу помочь, - предложил он.

- Ну что вы... Мне даже неудобно. Вообще-то мне надо завезти подруге шланг для воды. Для дачи. Брат достал, Сергей. Это совсем рядом. Если можно. Но мне, честное слово, так неудобно.

- Конечно завезу, какие могут быть разговоры. Мне очень бы хотелось помочь вам. Вы такая красивая. В конце-концов, это мой долг, мы же почти коллеги теперь.

Они остановились у трехэтажного дома. По двору летал тополиный пух. Среди кустов сирени за дощатым столом сидел худой старик в темном свитере, с седой коротко остриженной головой. Это был Красильников. Увидев подъехавшую машину, он поднялся и не спеша направился в их сторону.

- Вы подождите здесь, ладно? Я сейчас вынесу шланг, - она взяла пакет и скрылась в подъезде.

- Здравствуйте, - сказал Красильников и начал внимательно рассматривать машину и Седлецкого.

- Здравствуйте, - довольно сухо ответил Седлецкий.

- Юленьку привезли? - Красильников кивнул в сторону подъезда.

- Попросила помочь. Все равно по пути.

- Помочь? - старик покачал головой.

- Ну да, с шлангом, - Седлецкий пожал плечами, дед уже начинал раздражать его.

- С шлангом? , - переспросил старик и зачем-то уставился на его ширинку. Седлецкий невольно опустил глаза и на всякий случай посмотрел на неё сам. Вот привязался, старый хрыч, только его здесь и не хватало.

Вышла Юлия, в руках её был смотанный и перевязанный веревкой шланг. Седлецкий бросился навстречу и, приняв из её рук довольно тяжелый тюк, втиснул его на заднее сиденье:

- Вы бы предупредили, такая тяжесть. Я бы сам вынес.

- Ничего, - она махнула рукой, - дядя Ваня, привет, как дела?

- Неплохо, Юленька, но... На работу никто не берет. А вы не из "пентагона"? - вдруг спросил он, повернувшись к Седлецкому.

- Да.

Красильников обрадовался. Наконец-то ему повезло: не надо тащиться за тридевять земель, Юлька сама привезла оттуда какого-то хахаля. Парень, видать, в неё втюрился и поможет не только со скелетом, но и с чем угодно.

- Тогда мне очень надо бы с вами поговорить по важному делу.

- По какому? - Седлецкий, не переставая удивляться, улыбнулся. Во рту полыхнуло золото.

Красильников внезапно замолчал. Его поразила странная мысль: сколько же стоит все это золото во рту, все это богатство? По-нынешним временам, целую машину. Это какие же речи надо говорить таким ртом, какие напитки пить, и какие петь песни. Романсы Пушкина. Под шампанское.

- У меня есть одно предложение по научной части.

- Сейчас, дядя Ваня, нам некогда. Я и так задержала машину. Аркадий, вы извините, ради Бога.

- Что вы, с удовольствием. Я же сам предложил вам помощь.

- Дядя Ваня, подожди, мы отвезем шланг и вернемся.

- Юлия и военный появились через полчаса. Красильников терпеливо ждал их во дворе.

- А вы знаете, дядя Ваня не простой человек, он разбирается в лекарственных травах, умеет обращаться с животными, возможно у него что-то стоящее для вас. Правда, дядя Ваня?

Иван Иванович кивнул и с благодарностью взглянул на Юлию:

- Да у меня, вобщем, и дело-то пятиминутное.

- Я готов, - Аркадий вытащил из кармана носовой платок и вытер руки.

- Я мог бы быть полезным науке, - сказал Иван Иванович.

- С чего вы решили, что у нас занимаются наукой? - удивился Седлецкий.

- Дак все говорят, в очередях. Только и разговоров про ваш пентагон. Вдобавок вояки к девкам нашим бегают. Так что все известно.

- Дядя Вань, ты того, давай по делу, - Юлия сделала строгий вид.

- Я хочу загнать для вашей науки один ценный скелет. Много не возьму.

- Скелет? - удивился Седлецкий. Везет же мне сегодня, подумал он.

- А где он?

- На мне, то есть во мне, - поправился Иван Иванович, - мой скелет, собственный.

Седлецкий молчал пораженный.

- Ты что, дядя Ваня, шутишь? - Юлия широко раскрыла глаза.

- Какие шутки. Деньги нужны. Скелет научную ценность имеет, горячился Иван Иванович, - Он социализм прошел, две войны. Только что в тюрьме не сидел. Зато прострелен в двух местах. Исторический скелет. Но сейчас я его хочу загнать. Пришла пора. Деньги нужны.

Седлецкий повалился на капот машины и начал хохотать. Красильников терпеливо ждал, когда тот отсмеется.

- . . . Да и котов кормить надо , - добавил он, когда Седлецкий успокоился.

- Так вы любите животных? - Седлецкого вдруг осенило. - Нам нужен такой человек на постоянную работу.

- Да, да. Дядя Ваня такой, это все знают, - Юлия даже подтолкнула Красильникова.

- Нам нужен заведующий виварием. При лаборатории экспериментальных животных. Приличный оклад, отдельное помещение. Можете даже иногда там оставаться и на ночь. Пенсия сохраняется.

Юлия захлопала от восторга в ладоши:

- Дядя Ваня, так это же прекрасно! Ах Аркадий, какой вы. Я в вас, пожалуй, влюблюсь, если вы поможете дяде Ване. Он у нас такой замечательный человек. Нет, это просто судьба.

Красильников с сомнением покачал головой:

- Подумать надо.

- А чего там думать? Вот мой телефон, приезжайте завтра, позвоните от проходной. Торопитесь, я скоро в отпуск и уволюсь. . .

- Да, да, дядя Ваня, - добавила Юлия.

- Так как насчет чая, который вы обещали? - Седлецкий повернулся к Юлии.

- Да, да, конечно, пойдемте.

Еще один вьется, подумал Красильников, проводив их глазами. Парень хоть куда. Гусар. Одни зубы чего стоят. Петрунину легко сказать - погляди, разве её укараулишь.

За окном начинало темнеть. Юлия отнесла на кухню чайник и посуду и вернулась в комнату. Седлецкий стоял у двери. Юлия потянулась включить свет, он перехватил её руку и осторожно поцеловав кончики пальцев обнял её за плечи. Как она нравилась ему сейчас: веселая, непосредственная, привлекательная. Он что-то невнятно проговорил ей в ухо, какие-то нежные, горячие слова, она засмеялась, упираясь руками ему в грудь. Наконец она высвободилась, одернула и погрозила пальцем.

- А вы шустрый. Мы так не договаривались. У меня есть друг, а у вас жена, ведь так? - она говорила тихо, почти шепотом.

- О чем вы? Сейчас мы одни во всем мире. Мы одни - это объективная реальность, данная нам в ощущениях.

- Какой вы умный, я даже ничего не поняла, - она смотрела на него не мигая и не двигаясь. Он снова поднес её ладонь к губам, и в этот момент раздался тихий, но довольно нахальный стук. Юлия высвободила руку, включила свет и распахнула дверь. На пороге стоял Красильников.

- Юленька, дай взаймы. В счет будущих доходов от моего скелета и ихнего вивария, - он кивнул в сторону Седлецкого.

Юлия достала из сумочки бумажную купюру и протянула Красильникову:

- Аркадий Федорович уезжает, может быть вам что-то нужно ещё спросить?

- Мы уже договорились. Спасибо, золотой ты человек. - Красильников грозно покосился на Седлецкого и медленно удалился.

Юлия встала и подошла к окну.

- Что это он такой сердитый? - удивился Седлецкий.

- Может быть что-то сказали не так. Подумайте, вы же психолог. Давайте прощаться, а то дядя Ваня опять постучит, - голос её стал сухим и серьезным.

Они вышли на лестницу, касаясь друг друга плечами, и Седлецкий долго потом сидел в машине, не желая стряхивать с себя эти прикосновения. Он посмотрел на третий этаж. На занавешенном оконе виднелась её тень. Смотрит ли она на него... Надо было оставить фуражку, забыть её в прихожей и сейчас вернуться. Да, но скорее всего ему открыл бы дядя Ваня, этот скелетоноситель. Седлецкий помедлил ещё секунду, повернул ключ зажигания и включил ближний свет.

Юлия смотрела во двор, ей все казалось, он что - то забыл и вернется. Что за жизнь-то пусто, то густо. Окружающий мир так суетлив, так удручен заботами, так раздражен. Никому не приходило в голову остановиться, вглядеться в нее, понять и увидеть за яркой внешностью и уверенной походкой усталость от обыкновенного одиночества. И вот, сегодня утром в госпитальном дворе Олег Иванович сделал ей предложение. Он был такой серьезный, бледный, то ли от волнения, то ли от лечения. Она просто не смогла ему возражать, хотя и согласия не дала. Он очень милый, интеллигентный человек и с ним приятно. Потом откуда-то свалился этот бравый гусар. И теперь ей кажется, что она его знает давным давно и даже незаметно перешла на короткое Аркадий. Наверно прав Олег Иванович: существуют родственные биополя, притяжение душ, магнитное узнавание. Случайно оказавшись рядом, такие люди испытывают неудержимую тягу друг к другу. И так легко сближаются, и так больно потом расстаются...

Убедившись, что машина выехала на улицу, она присела к столу и открыла книгу.

Глава 7. ПРОВЕРКА

В понедельник на узел связи пришла шифровка о комплексной проверке института, председателем комиссии значился Огородов, сдержал-таки свое обещание Чеперов. А через несколько дней прибыла и сама комиссия.

Василий Георгиевич Огородов был крупным специалистом в области социальной гигиены. Именно он разработал научно обоснованную классификация всевозможных отходов и одним из первых указал, что нечистоты следует делить на твердые, жидкие и газообразные.

В дальнейшем вместо слова "мухи" он ввел в науку новое понятие-"мушиный фактор", чем произвел революцию в изучении поносов. Результатом этих упорных изысканий стала кандидатская диссертация, а потом и докторская. На этом его научная карьера прервалась, и последние двенадцать лет в связи с превратностями казенной службы он занимался инспекционными проверками войск. Десять месяцев в году он находился в командировках, возглавляя проверочные комиссии. Неудивительно, что они ему порядком надоели. Верный научному подходу, а также от скуки, недостатки, которые обнаруживались на проверках, он разбил на три группы. К первой им были отнесены недостатки системные, зависящие, как он уверял, от идиотизма, заложенного в любую систему, а не только в нашу. Во вторую группу он включал недостатки интеллектуальные, зависящие от непреодолимой склонности многих начальников к легкомыслию и даже к глупости. К третьей группе он относил недостатки бумажные, самые поверхностные, то есть те, которые обычно и попадают в официальные бумаги: приказы и акты.

При желании и навыке, а также по указанию свыше в любом учреждении всегда можно обнаружить в столовой - антисанитарию, на складе - недостачу, в финансах - растрату, в науке - мелкотемье, в руководстве - бюрократизм и бумаготворчество. Для этого можно было даже не выезжать из Москвы и не мучить проверяемых.

Никогда не забыть ему первую свою комиссию. Это было двенадцать лет назад, в разгар длинных речей, которые горячо одобряло все прогрессивное человечество. Клюнул и Огородов. По простоте душевной он слишком буквально понял слова руководителей и бросился на борьбу с пороками. Как истинный ученый, он решил не просто бороться с недостатками, а искоренить их вовсе. Все, что его возмущало: портянки, похожие на половые тряпки и вызывающие гниение ног; кургузая униформа, в которой солдаты трясутся от холода зимой и киснут от пота летом; белье, в котором они выглядят, как обитатели ночлежек; спальные помещения, в которых от скученности такой воздух, что дохнут мухи, - весь этот копеечный солдатский быт был им проанализирован научно и экономически. Он подсчитал, что стоимость даже ста миллионов пар носков для солдат обойдется ми-нистерству дешевле одного генеральского самолета. Он вычислил цена нормального рациона, от которого не вываливаются зубы и не возникает гастрит, и показал, как прекрасно действует и как дешево обходится горячая вода в автопарках и казармах. Приводил он в пример и агрессивный блок НАТО, который содержал своих кровавых наемников как родных детей. Живущий в антисанитарных условиях, больной и грязный солдат не может быть полноценным защитником государства, уверял в рапорте Огородов.

Председатель комиссии долго разглядывал автора, гадая, откуда к ним прислали такого чудака.

- Вы где раньше служили? Что-то я вас не встречал до сих пор, наконец сказал председатель.

- Занимался наукой.

- Что-то не заметно. По крайней мере в глаза не бросается. А здесь на востоке вы раньше не бывали?

- Нет, впервые.

- А не хотите ли здесь послужить? Претворить, так сказать в жизнь свои замыслы в одном из отдаленных гарнизонов, - голос председателя был мягкий, но от самих слов повеяло забайкальским холодом. Огородов разволновался.

- Я только что переведен к новому месту. Я вам докладывал, я - ученый. . .

- Ученый, а рассуждаете, как начальник. Причем в таких категориях, в которых вам и думать-то не положено. Просто в принципе не положено, по должности. Бросьте рассуждать и займитесь вашими прямыми служебными обязанностями. Если хотите служить нормально.

Постепенно он успокоился, сообразив, что толку от проверочных комиссий нет, и относился к ним как к неизбежному злу, неизвестно кем придуманному. Он уже не помышлял об искоренении недостатков, теперь он их считал таким же естественным продуктом человеческой деятельности, как и нечистоты.

Слава Богу, что ни у меня, ни у моих родственнников нет сыновей для солдатской службы, утешал он себя. Кроме того, рассуждая микробиологически, нельзя держать людей в постоянной чистоте: это может вредно отозваться на иммунитете. Организм должен постоянно бороться с микробами, и чем их больше, тем лучше для тренировки. Чистота расслабляюще действует на защитные механизмы. Организм, отвыкший от микробов, в решительную минуту не в состоянии сопротивляться инфекции. Мысль эта так увлекла его, что он хотел даже написать в журнал статью о пользе грязи, но за повседневной суетой забыл.

Все чаще и чаще его стали направлять на проверки председателем. Обычно, пока члены комиссии копались в поисках недостатков, председателя развлекали в соответствии с его вкусами. Возили по литературным местам и памятникам революционной славы, поили коньяком, отпаривали в саунах, проводили на торговые базы и нагружали сувенирами.

Когда у проверяемых дело было совсем плохо, к председателю приставляли симпатичную молодую особу-экскурсовода, знающую историю края и умеющую загадочно улыбаться. Но Огородов, предпочитавший слабому полу крепкие напитки, военную гигиену и безмятежный сон, к всеобщему разочарованию не поддавался на провокации.

Он обладал спиртоупорным организмом и классическая формула опьянения "павлин-обезьяна-свинья" к нему совершенно не подходила. Первые несколько рюмок, обычно около трехсот грамм, он даже не замечал. Когда доза подходила к пятистам, он ощущал легкое головокружение и неразбериху в мыслях. Но затем, после шестисот, в голове у него вновь прояснялось, свежело и наступало как бы прозрение. Он чувствовал, что мысли его взбалтываются в черепе, как в банке, и на поверхность всплывают полузабытые сомнения в правильности окружающей жизни. Если рядом оказывались друзья, его тянуло на задушевные песни. После пения он обычно добавлял сто грамм и переключался на мировые проблемы. В такие моменты он любил поговорить о предссказаниях астрологов, американском ЦРУ и мудрых немцах, которые на одном только пиве объединили Германию и погубили всю нашу танковую группировку. Правда, к этому времени у Огородова переставали двигаться ноги, и в туалет его приходилось отправлять с сопровождающими, однако рассуждал он вполне здраво. После восьмисот грамм он застывал на месте, как громом пораженный, но через двадцать минут приходил в сознание и мог не качаясь, но и ничего не помня, самостоятельно добраться до служебной машины.

Он был твердо уверен, что все неприятности начались с совершенно безумной борьбы партии с алкоголем. Сам он давно пришел к выводу, что наше общество в принципе не приспособлено для проживания в трезвом виде. Всем было ясно, что старая система не перенесет сухого закона. Всем, кроме руководства. Проблемы, которые раньше легко распутывались за дружеским столом и бутылкой интернационального напитка, теперь решать стало невозможно. Распались деловые и зкономические связи. Вместо одной политической партии, как было раньше, когда в магазинах свободно стояли вино и водка, образовалась целая дюжина.

Вместо невинных пьянок стали разрастаться гигантские, устрашающие митинги. Исчезла сплоченность. А что прикажете делать? Как сплотишься, если выпить нечего? Возникла конфронтация. Развалились экономические связи, и этого надо было ожидать: как работать, если выпить нечего, ну просто нечего в принципе, как в пустыне. Из сельхозпродуктов вместо закуски начали делать самогон, стало нечем кормить скот, не то что людей. Сократилось производство, потому что на заводе на выпивку уже не заработаешь, и народ попер в кооперативы. Возникла инфляция и расцвел бандитизм. Вокруг вдруг объявились предприниматели, раньше их называли проще - аферисты. Перегибы с выпивкой пришлось, как всегда, сильно разгибать, но уже на развалинах системы. Все вернулось на круги своя, только жизнь стала во много раз дороже. Снова проблема. Научная интеллигенция, как самая неимущая и самая умная перешла на спирт. Хоть какой-то навар от профессии, с удовлетворением думал Огородов, принимая резко пахнущие подношения в плоских стальных фляжках.

Сидя за столом президиума и слушая в пол-уха доклад Сазонова, Огородов размышлял, как более или менее с пользой скоротать несколько проверочных дней, пока комиссия потрошит институт. В конце концов он решил изучить персональный компьютер. Причин для столь странного желания было достаточно. Во-первых, двенадцатилетняя внучка Лена в школе начала изучать информатику. А поскольку дед был единственным в семье мужчиной (за коммандировками он как-то и не заметил, что дочь разошлась с мужем), то со всеми непонятными вопросами, внучка обращалась к нему. Во-вторых, вышестоящее командование освоило весь этот компьютерный жаргон и так щеголяло им на совещаниях, что Огородов иногда переставал понимать, о чем идет речь. Надо образовываться, решил он. Сейчас для этого представлялся исключительно удобный случай. В институте числилось два десятка компьютеров, а главное здесь работали его давние сослуживцы Жарков и Кронов. Он искренне любил обоих: Кронова - за юмор, Жаркова - за математический склад ума, песни под гитару и постоянное наличие спирта - и в кабинете, и в портфеле, и дома.

После обеда Огородов основательно выспался, вызвал в номер секретаря комиссии и, утвердив план проверки, не спеша направился в лабораторию Жаркова. Ужинать он решил с друзьями. Желудок-единственный орган, который доставляет удовольствие в любом возрасте, думал он ускоряя шаг. Особенно, если прием пищи происходит в кругу однополчан, когда легкий хмель воспоминаний поддерживается дружескими тостами и крепкими напитками.

Огородов распахнул дверь в кабинет начальника лаборатории и оказался в обьятьях Жаркова и Кронова. Его провели на почетное место в торце длинного стола.

- Могли мы подумать двадцать пять лет назад, что когда-нибудь вот так будем встречать его в Чистых Ключах, а Роман? Он же нам, лейтенантам когда-то казался самым страшным начальником. Куда страшнее, чем сейчас. Шутка ли: аж капитан.

У Огородова от удовольствия сверкнули глаза:

- Эх, мужики, неужели и мы когда-то были лейтенантами, а? Какая прекрасная пора! Чихать мы тогда хотели на политику и международное положение.

Жарков замкнул дверь на ключ, достал из сейфа бутыль с оранжевой жидкостью и передал её Кронову.

- Что это? - спросил Огородов.

- Коктейль"Золотой репей": спирт, глюкоза, элеутерокок, поливитамины, фанта. Рекомендуется на ночь пожилым лунатикам. Напиток для умных, Кронов взболтнул бутыль.

- Почему для умных? - спросил Огородов.

- Пятьдесят градусов. Дурак от него сразу становится самим собой и виден невооруженным глазом.

Жарков расставил сверкающие стаканы и снял со стола газетное прикрытие. На тарелках лежали нарезанные, широкие, как ладонь, и почти такие же белые куски вареной колбасы, черный хлеб, ярко красная редиска, зеленые огурцы. В центре стояли три бутылки "Нарзана".

- Вполне приличный натюрморт, - заключил Огородов.

- Нарежь огурцы, - попросил Жарков.

- Так сгрызем, - сказал Кронов.

- Ты , как я посмотрю, совсем обленился. На второй этаж на лифте ездит, представляешь, Василий?

- Ну и что? Мы в Европе живем или где?

- Или где.

- Знаете, ребята, - заговорил Огородов, - когда я выпью, мне кажется, что я больше похож на нормального человека, чем трезвый. Говорю, что думаю, смеюсь, когда смешно, ругаю начальство, люблю людей и мне даже хочется петь. От водки я чувствую себя свободным, представляете? - его круглое лицо блаженно сияло.

- Ну это ты маленько того... Как бы перегнул, - сказал Жарков.

- Клянусь. Когда я выпью, мне даже делать чего-нибудь хочется, мыслить. Но не могу же я в таком виде на работу, не поймут.

- Кронов поднял стакан:

- За дружбу ребята! За военную дружбу.

Они взяли из тарелки по бутерброду.

- Ы-ых! - выдохнул Огородов и залпом выпил.

- Что в переводе на японский означает "Й-я!" - отдышавшись сказал Кронов и уточнил: - Ну как букет?

- Соответствует названию. Букет осенних репьев.

- Фирма веников не вяжет. А теперь докладывай, зачем приехал? И почему вам понадобилось проверять наш вонючий институт, делать нечего?

- Спроси что-нибудь полегче. Директива сверху. Одна из многих. Завалили бумагами. Будто в насмешку. Сокращение, передислокация. Неразбериха. И все это сопровождается потоком бумаг. Бой с тенью. То есть с самими собой. Нам не нужны противники, мы сами с собой воюем. И победим, ребята. Тоже сами себя. И даже будут награжденные. А может уже победили, только ещё не заметили.

- И все-таки, почему проверка? - Жарков подвинул Огородову тарелку.

- Если вы думаете, ребята, что я что-то скрываю или от меня что-то зависит, то вы ошибаетесь. Комиссия просто поставляет материал, а принимать по нему решения будут другие, - Огородов показал пальцем в сторону потолка.

- Нам-то ты можешь сказать? - Кронов в упор взглянул на Огородова.

- Роман, я тебя уверяю: нам поставлена задача: не столько вскрыть недостатки, сколько помочь их исправить. У нас же сам знаешь, какая система. По результатам работы любой комиссии можно либо наградить, либо снять с работы. Принимают решения наверху. И концов не найдешь. А мы как неодушевленное орудие. Но в этот раз - я повторяю для недоразвитых - при инструктажеподчеркивалось, что главное-помощь.

- Чем вы можете нам помочь-нам, специалистам: мне, или вот ему? Жарков подцепил на вилку кружок бледнорозовой колбасы и повернулся к Кронову.

- Не нервничай, это хандра, ребята, - уклонился от ответа Огородов. Это у вас от систематического недопивания.

- Наливай, - скомандовал Кронов, - недостатки надо устранять на месте.

- За вас, ребята. Ы-ых! - отсалютовал Огородов.

- И за встречу, - добавил Жарков.

- Николай, ты вот что... - Огородов покрутил в воздухе пальцами. Ты меня за эти дни должен просветить по всем компьютерным делам. Только имей в виду, что я в этом деле сорвершенно не копенгаген.

- А что ты хотел?

- Вот например, все говорят: моделирование, моделирование. Помнишь Богданова? Уволился простым профессором, а сейчас уже член-корреспондент. И на чем стал членкором - на моделировании. Не выходя из кабинета, составляет модели эпидемий. У микробов, будем говорить, своя жизнь. Ведут себя, как хотят. У них свобода. Они ни газет наших, ни постановлений не читают. Эпидемии как были, так и есть. А он-уже членкор. Ты понял? И статьи пишет такие, что ни эпидемиологи не понимают, ни математики, ни он сам, ни микробы. Но уже членкор. А пошли его на простую вспышку дизентерии, так он её не то что не прекратит, еше и сам понос подхватит.

- Вася, ты не расстраивайся. Пользы от них никакой. - начал Кронов.

- Как нет пользы, когда он уже членкор.

- За технический прогресс, - предложил Кронов.

Они сдвинули стаканы, потом дружно поднесли их к губам.

- Ы-ых! - выдохнул Огородов.

- Жарков сел перед компьютером, ловко постучал по клавишам и повернулся к друзьям:

- Подождем, сейчас загрузится программа. Значит так. Модель воздействия на людей средств массовой информации и пропаганды. По просьбе Седлецкого делали. И оказалось, что самые подходящие для этого дела аналоги - это модели поведения отравленных. То есть, как бы возникает ещё один вид отравлений - информационные.

- Ну это ты перепил. Неужели такое возможно? - Огородов с сомнением покачал головой.

- Почему нет? Тоже дурман. Похоже на отравления нечистотами. . .

- Нечистотами? - оживился Огородов. - Новый класс - информационные нечистоты.

- Конечно. Просто надо найти единицу измерения. Я пока назвал её минимальной отравляющей разум дозой, сокращенно - МОРД. Как бы единица оболванивания. На сто человек действует сто морд, на тысячу - одна киломорда, на миллион-мегаморда. Воздействие газет можно измерять в киломордах, радио и телевидения - в мегамордах, индивидуальное надувательство где-нибудь в кабинетах - просто одна морда. Или единица одурманивания на душу населения.

- Черт побери, - у Огородова сверкнули глаза.

- Болванометрия. - Кронов покачал головой. - Кто же доэтого додумался? . .

- Компьютер, кто же еще.

Огородов молчал, пораженный то ли напитком, то ли информационными нечистотами.

- Наливай, генерал застоялся, - скомандовал Кронов.

Огородов кивнул поощрительно. В стаканах снова забурлило.

- Ы-ых! - Огородов запрокинул голову. - Не может настоящий интеллигент обойтись без какого-нибудь дурмана, - проговорил он, поставив стакан. Лично я, когда решали вопрос, куда идти: в рюмочную или на политзанятия, из двух, так сказать, отрав всегда выбирал водку, как менее вредную. Политиканами на земле уничтожено больше народу, чем микробами особо опасных инфекций. Когда я читаю газеты, мне кажется, будто я оказался в огромном сумашедшем доме, - Огородов широко расставил руки.

- Все мы немного отравленные. Впрочем, сейчас за одного отравленного двух неотравленных дают, - успокоил его Жарков.

- Эх, ребята, все развалилось. Честно говоря, ничего так не жаль, как эсэсэсэровских песен. Хорошие, все-таки были песни, а, Николай? Утро красит нежным светом стены древнего Кремля... Не жилось им спокойно. Взялись за искоренение. Весь мир пьет, только русским нельзя, вредно. На два года перекрыли винно-водочный шланг и все - конец государству. Просто - до гениальности. Никого не отрезвили, а развалили все, - Огородов сокрушенно покачал головой, - хоть бы позвонили, посоветовались. Смотрю я на них и так и хочется крикнуть: ребята, да сходите вы лучше в рюмочную, уймитесь, наконец, хватит скандалить. Лучше тяпните грамм по шестьсот и спойте вместе чего-нибудь. Устройтеы неделю дружбы, усадите всех рядом, вино - на стол, оружие - в помойку. Музыка, песни, девчата. Ведь после вас не расхлебаешь, такую кашу заварили, всех переругали.

- Предложение конечно интересное... - начал Жарков.

- Теперь одни мы пьем от нервов, а весь мир - от удовольствия. Большая разница, - заключил Огородов.

- Как наш "Золотой репей"? - спросил Жарков.

- Нормальный напиток. Но его изобрел, скажу прямо, не лару... не лавру... не лауриат, - пробормотал Огородов и вдруг закрыл глаза.

- Все. Аут, - сказал Кронов, - социал-гигиенист заснул. Но так ничего и не сказал. Настоящий разведчик.

- Он действительно ничего не знает.

- Шучу. Засекай время, минут через пятнадцать он очнется и мы продолжим. Завари пока чаю покрепче.

- Слушай, мне вдруг пришло в голову, а что это такое - социальная гигиена, а? Ты можешь объяснить, что это такое, что за овцебык? - Жарков двинулся к шкафу за чайником.

- По моему, это советская власть плюс дезинфекция всей страны. Но лучше запроси у своего компьютера.

Глава 8. ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Проверка института тянулась неделю. Наконец, составив акт, комиссия на блестящем желтом автобусе укатила, словно её никогда и не было.

Через день Сазонова вызвали в управление кадров. В Новозаборск он вернулся под вечер и направился к стоянке, где обычно ждала его служебная черная "Волга". В лучах вечернего солнца стекла привокзальных домов отливали бронзой. Водитель, молодой солдат из автовзвода, который утром и привез его к электричке, вывел машину на шоссе. Под колесами привычно зашуршало асфальтовое полотно. Скоро опять в дорогу подумал Сазонов. Ему вдруг пришла в голову мысль, что может быть именно сейчас, в эти минуты кадровики оформляют приказ о его переводе. Они тихо сидят в кабинетах, похожие друг на друга, немногословные, улыбчивые, с вежливыми приятными голосами - кадры, которые решают все. Они ловко просеивают через сетку штатного расписания названия должностей, учреждений, населенных пунктов, одновременно прикидывая в памяти фамилии, родственные связи, указания начальников и другие мало кому известные обстоятельства. И вот уже мчатся служивые с семьями: одни с запада на восток, другие в обратном направлении. Одни - вверх по казенной лестнице, другие - в сторону, третьи - вниз. Рушатся начатые дела, рвутся привязанности. И долго ещё вслед уехавшим тянется, как хвост кометы, поток писем.

Сазонов усмехнулся: а все-таки есть в этом искусственном хаосе, в этом броуновском движении и утешительная сторона - даже на самых отдаленных земных перекрестках всегда находятся знакомые или почти знакомые люди, когда-то служившие рядом. И оказывается: есть кого и что вспомнить - и с радостью, и с сожалением. И есть за что выпить, по крайней уж мере - за встречу. И снова планета предстает тесной и знакомой, как общежитие.

Кронов ждал в приемной: рубашка растегнута, галстук на стуле.

- Заходи, - Сазонов открыл дверь и пропустил его вперед.

- Что нового? - он снял фуражку и сел в кресло за стол заседаний. Кронов опустился на стул рядом и махнул рукой:

- Все, как обычно. Пришло две бумаги.

- О чем?

- Где-то был пожар. Естественно, пришла директива: "Принять меры к недопущению пожаров". Где-то утонул мичман, ещё одно указание: "Принять меры к недопущению несчастных случаев на воде". Я думаю, не забыли послать даже в пустыню... А что у тебя?

- Ну и гусь этот твой Огородов! И нашим, и вашим. И нашим, и вашим. Все отмерено, как у настоящего аппаратчика. Выполняя указания, с одной стороны, коллектив добился. В то же время имеет место ряд серьезных недостатков, свидетельствующих о... И так везде: с одной стороны, нормально, а с другой - хуже некуда. Поили их тут, поили, кормили, кормили... - Сазонов помолчал, - А в общем, мне предложили новую должность. Обыкновенная история.

- А ты?

- А что я? Мы только "так точно" и привыккли говорить. На мое место они предлагают знаешь кого?

- Ну?

- Тебя.

- И ты поверил кадровикам! Даже смешно слушать. Они просто мутят воду, чтобы не заметили более крупную рыбу. Кому-то срочно понадобилась генеральская должность, вот и все. Знаешь, есть такая профессия - зять? Зять большого начальника? У Барабанова как с этим делом?

- У него зять уже генерал... И хватит об этом. Противно. Запри-ка дверь и достань у меня в шкафу флакон "Пржевальского" - Сазонов передал Кронову связку ключей.

- Привыкли, что мы народ покорный. Все понимаем, но делаем вид, что все в порядке. Все на этом построено. А так хочется треснуть кулаком по столу. Ну ладно... Салют, Роман, - Сазонов поднял над столом мензурку.

- Салют.

Они дружно поставили пустые мензурки на стол и закурили.

- Могли бы просто вызвать, поговорить, предложить что-то. В открытую. Я бы и так освободил это место. Честно говоря, мне здесь не очень-то нравиться, никчемный он, наш институт. Кому нужна вся эта химия, все эти спецсредства? Я иногда думаю, до чего наверно приятно заниматься каким-нибудь обычным, нормальным делом... Нет, ты подумай, собрали здоровенную комиссию. Организовали комплексную проверку, вскрыли крупные недостатки. Все-друзья, пока за твоим столом. Эти чинуши свое дело знают. Пить-пьют, а наказ хозяина помнят. Походил я сегодня по их конторе, все только разводят руками и отводят глаза.

- Не бери в голову, все мы отравленные, как уверяет Жарков, одни больше, другие - меньше. Ведь казалось бы сейчас, начитавшись таких книг, зная такие вещи... Но - не в коня корм. Нам нужны инопланетяне. Или новое поколение, полностью новое. Без нашего закодированного сознания.

- Долг - вот на чем нас все время ловят. Вот на чем нас купили.. А кадровики, что с них возьмешь, работа такая. Каждый в отдельности нормальный человек, а при исполнении превращается черт знает во что. Система. - Кронов снова наполнил рюмки. - Углерод может быть и алмазом, и сажей. Все зависит от такой малости, как структура.

- Я думаю, у нас оттого живут так мало, что просто жить тошно. Просто теряется вкус к жизни. Конечно, опьянение создает иллюзию свободы, но сколько ребят спилось, полностью освободившись таким образом. Если бы мы так же любили свободу, как водку... Кому мы служим? Делу, народу, государству? Нет. Мы служим чиновникам, сидящим над нами. Мы просто пешки. Интеллигенты от инфантерии. Интеллектоиды. Обладатели дипломов. Простой народ легко провести, но как можно оболванить тех, кто знает языки, историю, мировую культуру?

- Давай-ка ещё по одной, а то уж больно ты мрачно рассуждаешь, сказал Кронов и поднял мензурку. - Салют. - он поставил мензурку: - А что тебе сейчас предложили?

- В целом неплохой вариант. Но все по обычному сценарию. По-скотски. Срочно, немедленно и так далее. Но под видом моих же интересов: иначе служебную квартиру можно проморгать, иначе должность упустим и так далее.

- А что за должность?

- В группу экспертов по уничтожению химических боеприпасов... Должность, ясное дело, полковничья. Но работа интересная, с иностранными специалистами.

- Но это ж ненадолго, сколько их можно уничтожать? Ну два-три года, Кронов покачал головой.

- Там дел на десятки. Наши полководцы наплодили такое количество химического оружия, что теперь надо проектировать, строить и оснащать целую фабрику для его уничтожения. Их произвести-то легко, как и любую дрянь, но попробуй потом избавься. Знаешь, почему в Японии тишина? Вовсе не потому, что материально они процветают. И не из-за национальных особенностей. А потому, что они производят в год миллионы компьютеров, магнитофонов и видеокамер, а это все не стреляет. Рано или поздно вещи, если их очень много, начинают жить своей жизнью. Они начинают подталкивать людей к действию, сами просятся в руки, иначе зачем тогда они? Надо делать красивые вещи, а не оружие, и люди перестанут убивать друг друга. Оружие материализованное зло. Когда вооружен до зубов, это как-то обязывает. Мы ещё наплачемся от избытка оружия...

- Я думаю, все, что с тобой случилось в кадрах, не так уж и плохо, рассудительно заметил Кронов.

- Вся наша российская философия стоит на двух поговорках: все, что ни делается - к лучшему, и ещё одна: могло быть хуже, - сказал Сазонов.

- Выпьем за эти вечные лозунги, - предложил Кронов.

- Давай.

- Ы-ых! Как говорил наш друг Огородов, - Кронов подмигнул и выпил. - А вообще, продолжал он, - я бы на твоем месте воспользовался моментом и уволился бы к чертовой бабушке... Если тебя интересует мое мнение.

- Я тоже так думаю. Вот только женский батальон у меня расшумится, не знаю, как ей и сказать. В позапрошлом году я сорвал её из Питера. Она не хотела ехать. У нас там дочь, а главное - внук. Но уговорил, клюнула на генеральскую должность. А теперь? Сейчас начнется: я говорила, я предупреждала... И в общем, мне ей нечем возразить, она права.

- Наши новые друзья из НАТО, товарищи французы говорят: женщина всегда права. И в этом есть глубокий смысл.

- Знаешь, Роман, в кадрах до меня вдруг дошло, что я просто гол. Квартиры своей-нет, мы её в Питере, когда уезжали, переоформили на дочь с зятем, они тогда жили на частной. В кармане - спасибо реформам - тоже пусто. Нас просто обжулили. Всех скопом - и докторов наук, и слесарей. Раньше я думал, что когда-нибудь смогу помогать дочери, внукам... Куда там. Значит и наши ребята начнут с нуля. Их тоже надули.

- Слушай, пойдем по домам, сначала ко мне, потом к тебе.

- А боевые подруги?

- А, ты ничего не знаешь... Женский батальон укатил в Новозаборск. Там какая-то распродажа. Кажется дешевой одежды. Много ли сейчас надо для счастья.

- Выдвигаемся, - Сазонов поднялся.

Глава 9. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Букан сидел на тропе, ведущей к крыльцу, и, подняв голову, с вожделением внюхивался в кухонный аромат. Иногда он вскакивал от нетерпения и жалобно повизгивал. Из окна выглянула Мария Петровна и взмахнула рукой. Пес молниеносным движением подхват*ил на лету брошенный ею кусок мяса.

- Молодец, - она снова повернулась к плите.

На всех четырех комфорках шипели и потрескивали сковородки с жареным мясом и овощами. За столом чистила картошку её сестра, Татьяна. Рано утром небольшое семейство Мазановых: Татьяна Петровна, дочь Марина и Юрий Степанович, - приехали в Москву. На вокзале их встретил Дронин и на машине доставил на дачу. К обеду ждали Григория Ивановича.

- Знаешь, я по хорошему завидую тебе, - Татьяна Петровна прошла к раковине и набрала воды. - Среди всего этого хаоса ты сумела создать такое гнездышко, настоящий оазис. Приют трудов и вдохновенья. А мы с Юрой кочевники.

- Скоро и у вас все наладится.

- Нет не скоро, - Татьяна покачала головой, - да и я не такая хозяйка, как ты. Мне - не под силу, а Юре все это вообще до лампочки. Он ничего кроме службы не знает.

- Так же как и Гриша. Ни на что другое они не способны. А я тебе помогу, на самом деле все это очень просто.

- Меня сейчас больше Марина волнует. Двадцать четыре года, характер-трудный, один язык чего стоит. Просто бритва.

- У неё есть кто-нибудь?

- Была студенческая компания, но постоянного друга не было. После института они все разлетелись, видятся редко. Я чувствую, что ей одиноко. Кругом хаос, какие-то дельцы, политиканы. Просто страшно за нее. В наше время так нужна семья. Только она и спасает. Так хочется ей счастья. Она в общем-то хорошая и неглупая, только гордая, и языкастая. И если замыкается в себе, становится грубой, просто непереносимой. Свои-то для нее-не авторитет.

- Мы всегда с ней были друзьями. Надеюсь, поладим, - Мария Петровна сняла щипящую сковороду с мясом.

- Она на тебя похожа. Даже внешне больше тебя напоминает, чем меня. Даже обидно, ей богу, - Татьяна Петровна улыбнулась.

- Ей замуж пора. Институт набит молодыми учеными. Но дело это тонкое, деликатное. В общем, как устроитесь на новом месте, я к вам приеду. Тогда и начнем. Во мне сваха пропадает. Люблю красивые пары. Смешно, но мне до сих пор кажется, что у красивых людей и мысли и душа - тоже красивые, и к дурному они не способны. чего. Раньше умели составлять пары. Ненавязчиво подталкивая друг к другу. Молодежь влюбчива, их тянет друг к другу. Надо умно повести дело и можно поженить кого угодно.

- Ох, Маша, твои бы слова, да Богу в уши. Вы с ней рядом, как две подружки. Честное слово, ты - старшая сестра, а выглядишь моложе меня. И как тебе это удается...

- Смотри, чтобы лук не пригорел. Чуть подрумянится и снимай. Как удается? Очень просто. Я никогда не работала. Не сидела по этим идиотским конторам и учреждениям. Не портила нервы ни себе, ни людям. То есть работала, но дома. Себе в удовольствие. Спала, сколько хотела, делала, что хотела. Вот и все.

- В кого ты такая? Родители у нас вечно пропадали на работе. Мы их почти и не видели. Если бы не бабушка.

- Да бабушка была золотой человек. И с характером. Вот в кого мы все. Конечно, если бы не Гриша, у меня была бы другая жизнь.

- Да, с мужем тебе повезло.

- Мы познакомились случайно. Высокий такой крепкий и очень серьезный майор. А мне девятнадцать, представляешь? Мы были такие молодые! Боже мой! Он такой огромный, обнимал меня осторожно. Даже почтительно.

- Он по-моему и сейчас тебя побаивается, - засмеялась Татьяна.

- Нет, он просто делает вид, просто ему приятно хоть кому-то подчиняться. Никого он не боится. И в этом ничего хорошего нет, поверь. Уж лучше бы боялся. - Марья Петровна задумалась на мгновенье и продолжала: Мир меняется. Мы стареем и стареем. Только память остается.

- Ты и сейчас молодая.

- Какое там... Просто уже приходит второе дыхание. А знаешь, что такое второе дыхание? Это внуки. Да, да. От них веет чем-то очень теплым, родным. Если бы ещё вокруг все нормально было. Мы катимся куда-то. Особенно жалко детей. Я теперь просто не могу видеть, как обижают малышей. Прямо руки бы оборвала. Вот мы и кончили, - Марья Петровна сняла последнюю сковороду и сунула её в духовку, - пусть потомится немного.

- Быстро, я думала до вечера провозимся.

- Долго ли, когда все есть, - Мария Петровна прислушалась, потом выглянула в окно: у калитки стоял Дронин. Увидев Марию Петровну, он приблизился к дому и встал рядом с Буканом.

- Виталий, ты не очень занят?

- Никак нет, - ответил Дронин.

- Возьми машину и слетай в полигонный магазин за хлебом.

- Слушаюсь! Будет сделано, - Дронин повернулся кругом.

- А потом пообедаешь у нас. Деньги на хлеб есть?

- Найду, - уже от гаража крикнул Дронин.

- Ну ты и командирша, - заметила Татьяна.

- Приходится. А ты знаешь, я думаю, что среди начальников очень не хватает женщин.

- Почему?

- Тогда там дураков стало бы меньше. В женщине глупость сразу заметна, из-за её природной непосредственности. А у мужиков глупость не так проглядывает. Особенно, если они имеют задумчивый вид, ученую степень, бороду, усы или лысину. Иногда дурак дураком, а вид вполне солидный. От этого и все наши беды.

- Ой, Маша, не могу, насмешила, - Татьяна вытерла фартуком выступившую от смеха слезу.

- Нет, я серьезно. Я сторонница матриархата, честное слово. В нас природа вложила такие инстинкты, такие силы, которых просто не может быть у мужиков. Голос неизбежности нас ведет, дети, которых мы рожаем и вскармливаем. Мы повязаны бесконечностью жизни. Даже глупая женщина все-таки умнее такого же глупого мужика. А уж об умных я и не говорю. Мужики знают всех политиков, футболистов, массу всякой дребедени, а спроси их, как зовут, допустим, детей единственного друга - не скажут.

Стукнула калитка, лениво тявкнул Букан.

- Твои идут, - Мария Петровна выглянула в окно и помахала рукой. По тропе двигались Юрий Степановмич Мазанов и Марина, оба высокие, стройный в голубых спортивных костюмах. Юрий Степанович нес связку березовых веников, Марина помахивала блестящими садовыми ножницами.

- Пойду, встречу, - Татьяна Петровна отвязала фартук.

Мария Петровна смотрела из глубины комнаты, как Юрий Степанович и Марина поднялись на крыльцо. Он пропустил её вперед, потом ещё потоптался у входа, вытирая ноги, и скрылся за дверью.

Мария Петровна была рада приезду Мазановых. С сестрой были связаны воспоминания об их доме. Он и сейчас продолжал снится ей по ночам. Дом тот давно снесли, улицу застроили серыми бетонными коробками, знакомых расселили куда-то. Мария Петровна часто воображала себя во главе огромного праздничного стола, за котором собралась вся родня. Вот она сидит, как на троне, - этакой строгой, но справедливой и, главное, красивой королевой, наблюдает, как пьют, едят и веселятся её подданные. И Юрий Степанович ей нравился. Ее привлекал такой тип мужчин: высоких, с гордой посадкой головы, густыми темными волосами, с крупными чертами лица. В нем было что-то породистое, неуловимо военное. Он даже в обычном пиджаке выглядел по-военному. Ей нравились красивые люди, им она готова была простить даже такой тяжкий недостаток, как глупость. В метро она любила разглядывать на эскалаторе медленно проплывающий встречный поток, отмечая красивые лица, каждый раз удивляясь их непохожести и обилию.

С приездом Мазанова она надеялась, наконец, разобраться в этой истории с телефонным звонком, с тем разговором, который оставил в душе ощущение опасности. Она постоянно помнила вскользь оброненную Григорием Ивановичем фразу, что здесь, в Чистых Ключах ему скоро понадобится свой, надежный человек. Помнила и с нетерпением ждала приезда Мазановых. Григорий Иванович попрежнему пропадал в командировках. Газеты печатали слухи о готовящемся государственном перевороте. Делались намеки на какие-то зловещие силы, на военных. Тревожные мысли не покидали её. Григорий Иванович и раньше не очень-то посвящал её в служебные дела, а теперь совершенно замкнулся. То , что ей удалось выяснить, сопоставляя сведения, полученные из разговоров с его подчиненнными, их женами, из газет и слухов, успокоения не приносило.

За воротами раздался звук автомашины, и через несколько минут появился Дронин с хлебом.

- Победаешь у нас? - спросила Мария Петровна.

- Мне в Москву надо, скоро электричка, - он неуверено переступил с ноги на ногу и для убедительности, поднял к глазам руку с часами.

- Тебе бензин компенсировать? Ты утром километров сто пятьдесят отмахал, - она открыла кухонный шкаф.

- Никак нет, какой ещё бензин, что вы придумали, - Дронин выкатил глаза, но, увидев в её руках бутылку марочного коньяка, покорно замолчал.

- Все не могу, извини, гости, но стакан налью, не возражаешь?

Он махнул рукой и без слов опустился на стул.

Мария Петровна приготовила два больших бутерброда с колбасой, наполнила стакан коньяком и поставила бутылку в шкаф.

- Извини, я пойду к гостям. Еще раз спасибо. И до свидания. В понедельник можешь не приезжать. Если конечно Григорий Иванович не позвонит, - последние слова она говорила уже выходя из кухни.

Григорий Иванович, как и обещал, приехал ровно в три, переоделся и вышел в гостинную. После приветствий и обьятий он сел на приготовленное ему Марией Петровной место, между ней и Мазановым, и поднял рюмку с "Русским бальзамом"

- За встречу, друзья и ваше благополучие. И за Мариночку персонально, я её давно не видел. Встретил бы не узнал. Настоящая красавица. Прямо артистка.

- Нет, дядя Гриша. Обыкновенный химик, - голос у неё был утомленный.

- Мы немного устали... В поезде духота, кондиционеры не работают, Татьяна Петровна посмотрела на Мазанова.

Григорий Иванович выпил, слегка поморщился и сказал:

- Хорош напиток. . . Когда-то на железной дороге, как и в армии, был кое-какой порядок. А теперь... Все с упорством, достойным лучшего применения, пилят сук, на котором сидят. Хорошо ещё силенок Бог не дал, иначе давно бы уже перепилили.

- Или сук толстый оказался, - вставил Мазанов.

- Вот-вот. И удивляются, что никак экономика не выздоравливает. При таких докторах любая экономика сыграет в ящик.

- Перед отъездом, мы смотрели по телевизору передачу "Независимое мнение"... - начала Татьяна Петровна.

- Таня, неужели ты тоже веришь в чье-то независимое мнение? Да ещё по телевизору. Откуда оно у нас? Независимый журнал, независимая передача... Сначала надо выяснить, кто платит.

- Может быть о чем-нибудь другом? Как выпьет русский человек, сразу о политике, - Мария Петровна повернулась к сестре, - правда, Тань?

- Мало выпили, поэтому и о политике, - пробормотал Барабанов.

- Как Мариночке понравилось у нас? - Мария Петровна посмотрела на племянницу. Та подняла голову:

- Прекрасно. Мы набрали венников...

- Да, вечером неплохо бы попариться, - сказал Мазанов.

- Я вчера ходила на пруд. Мальчишки купаются, хохот, шум. Такое чувство, будто все кругом спокойно, как в былые времена, и ничего плохого не может произойти.

- Уже происходит. Ну ладно, большевики где-то что-то напутали, перегнули, недогнули и так далее. Но зачем рушить государство, которое создавалось веками? Газетная мафия пишет, что хочет. Я не сторонник, чтобы скрывать. Но зачем нагнетать страсти? Ради красного словца не жалеют и отца. Для любого готов ярлык. Никак не поймут, что значит дисциплина в такой стране, как наша.

- "Гриша, налей Бальзам" и успокойся.

- Ладно, - Григорий Иванович снова наполнил рюмки.

- За вас, дорогие женщины.

- Совсем другое дело, правда, Марина?

- Конечно. . . Только ведь без демократии тоже нельзя.

- В хорошем государстве и демократы, и партократы, и радикалы, и либералы, - все в едином строю. А мы сейчас движемся к первобытной безгосударственности, вот куда. В джунгли - снова целину поднимать. Только надо иметь в виду, что в руках у дикарей будут не луки и стрелы, а танки, ракеты и автоматическое оружие.

- Гриша, я тебя лишу слова, - Мария Петровна снова повернулась к Марине: - а в саду вы были? Уже есть крыжовник и смородина.

- В этом году груша первый раз цвела, - добавил Григорий Иванович.

- Да, да, в первый раз и невероятно красиво. Листва была уже большая, и белые цветы на зелени лежали густо-густо, как снег. Таня, неси из кухни жаркое с овощами. Справишься?

- Марина поможет.

- Какие у тебя планы? - Григорий Иванович повернулся к Мазанову.

- В понедельник поеду в Москву, потом - в институт, вступать в должность. Вы хотели сориентировать меня в обстановке.

- Это потом. Посидим у меня в кабинете. Женщинам это не интересно.

Марья Петровна встала и молча вышла в спальню, где у неё лежал подготовленный к записи миниатюрный японский диктофон. Оттуда она проскользнула в кабинет Григория Ивановича, установила диктофон на стеллаже среди книг и присела в ближайшее кресло. Совсем тронулась, мелькнуло в голове. А если он увидит? Стыд какой. Что она скажет, как объяснит? Целая шпионская операция... - Она усмехнулась: - Операция "Мария". Не надо играть в опасные игры, мальчики, тогда не будет и операций. Она поправила книги и вгляделась. Диктофон, конечно, можно заметить, если специально всматриваться. При обычном взгляде он в глаза не бросался. Далековато от кресел, около метра. Но хоть что-то запишется, остальное догадаюсь, подумала она и вышла в гостинную.

Через полчаса мужчины переселились в кабинет Григория Ивановича. Мазанов рассматривал кабинет. В окне - особое, пуленепробиваемое стекло, о нем рассказывала Мария Петровна. Односворчатая широкая дверь, тяжелая, как у банковского сейфа.

Письменный стол, стеллаж с книгами во всю стену. Кресла, стулья, журнальный столик, - все темного дерева, крепкое и добротное. Григорий Иванович передвинул ближе столик с пепельницей, и они закурили.

- Не войдешь и не выйдешь без санкции, - улыбнулся хозяин. - А что делать, приходится. Иногда беру сюда документы работать. Не успеваю на службе.

Через минуту появилась Мария Петровна, поставила перед ними графинчик с"Русским бальзамом"и бутылку минеральной воды. Со стеллажа она сняла рюмки и заодно включила диктофон.

- Ну, что ещё по маленькой? - спросил Григорий Иванович, когда она вышла.

- Можно, - согласился Мазанов.

- Не надо смешивать идеологию с государством. Да, идеология потерпела крах, но при чем здесь государство? Крах государства - это уже цель войны. Любой войны! В том числе и холодной. И если государство трещит, оно трещит от действий противника, а не просто так, само по себе. Это спланировано, это же ясно любому здравомыслящему человеку. Государство надо спасать. И мы не можем остаться в стороне, слушать весь этот детский лепет о реформах и притворяться слепыми. Запад ещё пожалеет, когда поймет, что они перестарались. Развал такого государства, как у нас - страшное дело. Зацепит всех и их в том числе. За развалом государства начнется развал территории. А там - люди, группировки из разных национальностей, разных убеждений, религий... Ты представь себе, что может начаться... - Григорий Иванович наполнил рюмки.

Мазанов взял со стола сигарету и закурил.

- Это я так, чтобы обрисовать общую обстановку. Сейчас наступает решающий этап. Если разваливается государство, разваливается и армия. Заметь, одна из сильнейших армий в мире. Без единого выстрела. Вот что такое политика. У нас все благие намерения вырождаются всегда черт знает во что.

- Неужели так плохо?

- Хуже некуда. Твоя ближайшая задача - заняться спецотделением института. Его создали для работ по психорегуляции и управлению сознанием. Кое-какие успехи там есть. В нем надо усилить режим и подготовить один блок для проведения спецлечения. В полностью изолированных условиях. Человек на пятнадцать. Эх, всех бы их туда. Всех до единого. На принудительное лечение, а? Они же ненормальные... Да места на всех не хватит. Шучу, конечно. Подготовка спецотделени должна вестись под хорошей легендой. Придумаешь, что-нибудь, испытания каких-нибудь новых средств, или что-то в этом роде. Кроме тебя никто ничего не должен знать. Институт в течение ближайших двух недель освободить от больных и больше никого не класть. И отбрось все сомнения. Наше дело правое. Не может страна жить без элементарного порядка. Не получится в этот раз, получится в другой. Рано или поздно, поймут, что это неизбежно. Альтернативы просто нет.

- А если особист начнет интересоваться?

- Ему-ни слова, держи его подальше. Кому надо, тот знает. Скажешь, что там боевые отравляющие вещества и очень опасно. Пусть занимается бумажками и режимом. За спецотделением - между ним и наружной стеной - большой газон. Надо подготовить на нем площадку для приема двух вертолетов.

- Больших?

- МИ-8. А вообще институт разболтался. Обстановка супердемократическая. Полугражданская организация. Какая-то всеобщая расслабленность. Нет настоящего тонуса. Я понимаю - ученые, элита... Но не до такой же степени. Пьют, по-моему прямо с обеда. Надо их взбодрить, навести порядок, укрепить дисциплину. В случае чего, звони, не стесняйся. И приезжай. Ну что, пойдем к нашим дамам?

Когда они выщли, Мария Петровна посмотрела на часы. Вот что значит военные. За тридцать минут со всеми секретами управились. Боялась, что пленки не хватит. Она прошла в кабинет и выключила диктофон.

Глава 10. КОДИРОВАННОЕ СОЗНАНИЕ

Конференц-зал института был полон, пустовали только первые ряды. Привычка не занимать их стала одним из демократических завоеваний сотрудников НИИ. В глубине зала можно было скоротать время хотя бы с какой-то пользой: просмотреть отчет, статью или историю болезни, или просто затеряться за спинами и вздремнуть.

Мазанов поднялся из-за стола президиума, подошел к краю сцены и, вытянув вперед руку, отеческим, но довольно строгим голосом пригласил:

- Товарищи, поближе пожалуйста, займите первые ряды.

Никто не шевельнулся.

- Прав Григорий Иванович, - подумал Мазанов, безответственность естественное состояние подчиненных. Если упала дисциплина, значит они давно не получали. Придется воспитывать. Он снова вытянул вперед руку и уже более строго бросил в зал:

- Товарищи офицеры! На последних трех рядах! Прошу встать!

- Под треск кресел последние три ряда удивленно поднялись и переглянулись.

- Прошу пройти вперед.

Поднялся шум, вставшие задвигались, вышли в проходы и, подхватив портфели и дипломаты, начали перемещаться. Когда установилась тишина, первые ряды снова оказались пустыми: народ рассосался где-то в середине. Некоторые вообще только привстали и тут же грохнулись на прежние места.

Начальник спецотделения Орловский с удивлением наблюдал за происходящим. В таком шуме у даже не вздремнешь, подумал он.

Наконец, Мазанов, смирившись с вольнодумством подчиненных, поднялся на трибуну. Он говорил о том, что, несмотря на разрядку напряженности, наши бывшие противники продолжают работы в области химического оружия, особенно - в области фармакологического управления психикой. Нам же на этом зловещем фоне постоянно сокращают финансирование. Неплохо, что победила демократия и гласность, иначе об этом пришлось бы, как обычно, молчать. Но финансовая обстановка стала угрожающей для самого существования института. Нужны новые - коммерческие - подходы к организации научной работы. Чем заняты наши ученые? Сплошное мелкотемье. Мало серьезных многообещающих работ. Состав научной тематики и исполнителей будет пересмотрен, чтобы высвободить руки для перспективных исследований.

По залу пронесся и затих легкий гул. Мазанов поднял голову и значительно посмотрел в зал.

- Если есть идеи, прошу заходить, не стесняйтесь, - заключил Мазанов. - Всегда найдете поддержку.

После доклада и ответов на вопросы новый начальник, несколько утомленный, но довольный, сказал:

- Прошу моим заместителям, а также товарищам Жаркову и Орловскому пройти в мой кабинет. Остальные свободны. Благодарю за внимание.

Громыхая сиденьями кресел, участники совещания поднялись и потянулись к выходу.

Приглашенные перешли к Мазанову и расположились за столом заседаний.

Кронов положил перд собой рабочую тетрадь и переглянулся с Жарковым. Не так уж и плохо, но надо быть осторожным, - говорили их взгляды.

- Я задержал вас для того, чтобы поглубже обсудить главные направления нашей работы, - Мазанов оглядел всех по очереди, как бы приглашая к искреннему разговору и продолжал:

- С нас запросили новые предложения по военной реформе. Это, конечно, прекрасно. Демократия всегда прекрасна. Но мы в этом деле люди неопытные. Во что все эти благие начинания превратятся в реальной жизни пока совершенно неясно, дело, как говорится, темное. Надо найти прежние предложения института, подкорректировать слегка и отправить. Ничего нового выдвигать не будем. Подождем. Нашему коллективу поспешность не нужна - мы люди солидные. Правильно я излагаю, Федор Николаевич?

Темнолицый Седлецкий и сидящий рядом бледный Деревянов смотрелись как негатив и позитив.

- Абсолютно верно. Лучше не скажешь, - согласился Седлецкий. - Конечно предложения снизу идут, никуда не денешься, к сожалению. Надо их записывать, обобщать, готовить по ним статистику, проценты и прочее. Все на местном, так сказать, уровне, - заключил он.

- Теперь по второму вопросу, - сказал Мазанов. - Я не стану перечислять недостатки по основным работам: по психохимическим средствам, кодированию сознания и компьютеризации. По большому счету у нас, за исключением двух-трех разработок, пока ничего серьезного нет.

- Почему же нет, - солидно и с достоинством возразил Деревянов. - У нас есть диалоговая система, которая не имеет себе аналогов.

- Вы имеете в виду "ДЭБИЛС"? - повернулся к нему Жарков.

- Именно.

- А почему такое название, дебильное? - удивился Мазанов.

- Аббревиатура. Означает "Диалоговая электронная базовая информационно-лингвистическая система". Эмэнэсы специально так слова подобрали. Никто не заметил. Но работа уже попала в приказ министра, то есть название как бы узаконено. Теперь как изменишь? Так и значится во всех документах: ДЭБИЛС.

- И между прочим соответствует этому названию, - заметил Кронов.

- Вы напрасно иронизируете. Вы тоже не заметили, - парировал Деревянов.

- У меня и без этого забот хватает, чтобы за вашими "дебилсами" следить, - голос Кронова прозвучал резко.

- Товарищ Кронов, потише. И ближе к делу, - оборвал его Мазанов. Мы ещё разберемся, у кого сколько забот.

Все, достали, ребята, ухожу, рапорт об увольнении - на стол, и точка, с непривычным для себя бешенством подумал Кронов. Уже на второй день после прибытия Мазанова ему позвонил Чеперов и предупредил, что с новым начальником надо быть поосторожнее: "Я тебе говорил, шерше? Ну так вот, это - двоюродный зять, свояк, понял? Значит, в будущем превратится в какое-нибудь светило".

- Закон жизни, каждый тянет своего, - рассудительно заметил Жарков, когда Кронов передал ему слова Чеперова.

- А я-то по наивности думал, что все изменилось, - сказал тогда Кронов.

- У нас неписанные законы самые крепкие, ты что забыл?

... Кронов раскрыл рабочую тетрадь и принялся водить в ней карандашом. В оставшееся время он не произнес ни слова, разрисовав полосками, стрелками и каракулями несколько листов.

- Вычислительную технику, - продолжал тем временем Мазанов, - у нас используют единицы. А знаете ли вы, что даже московская епархия, например, давно автоматизирована? Вот вам и опиум для народа.

Жарков поднял руку, как первоклассник, и спросил:

- Юрий Степанович, все это понятно. Не понятно только, что вы хотите от компьютеров?

- Как что? Современный уровень информационного управления наукой. Чтобы я, допустим, или любой другой начальник, при необходмимости мог нажать кнопку и компьютер бы ему высветил на экране... - Мазанов замешкался, потеряв мысль, и закончил: - Все, что ему нужно.

- А откуда все это там возмется? Особенно, когда никто не знает, что ему нужно.

- Это уже ваша забота. Я даю вам идею, а детали вы продумайте сами и доложите.

- Юрий Степанович, я - разработчик, вы мне скажите, что вам конкретно нужно, а я найду, как этого добиться, - мягко, но настойчиво, как больному, пытался объяснять Жарков, делая ударение на словах "что" и "как.

- Это все лирика... Статистику какую-нибудь туда заведите... Да мало ли что, у нас же научное учреждение, а не околоток какой-то. Вот вы и сделайте так, чтобы все было нормально. Вы - профессионал, вам и карты в руки. Или вы с чем-то несогласны?

- Да нет, согласен. Почти, - пробормотал Жарков.

- Вот и прекрасно. Через три дня доложете мне предложения по этому вопросу. Садитесь. Прошу всех понять, что научный прогресс связан с компьютеризацией. Все до единого должны заняться этой проблемой. Это единственное, что может вывести нас на современный уровень.

Кронов посмотрел на Жаркова и тут же опустил голову, чтобы не рассмеяться. Давно он не видел своего однополчанина таким обескураженным.

- Теперь о работах спецотделения, - переключился Мазанов, - я предлагаю пойти туда и обсудить все проблемы на месте.

- К сожалению, - Орловский поднялся и развел руками, - в этом составе не выйдет. К специсследованиям, кроме непосредственных исполнителей допущены только вы, Юрий Степанович, и Кронов с Жарковым.

- Ну что ж, таким составом и пойдем. Перерыв. Встречаемся у вас в... он просмотрел на часы, - в восемнадцать часов. Все пока свободны, за исключением Кронова. Роман Николаевия, задержитесь минут на десять.

Дождавшись, пока все вышли, Мазанов поднялся из своего кресла и пересел напротив Кронова.

- Ты извини, что я резко тебя оборвал. Так получилось. День сегодня тяжелый.

- Не берите в голову, Юрий Степанович. Не первый год замужем, все бывает. Я человек спокойный. Но не все такие. Совет вам высказать можно? Между нами должна быть ясность, раз уж служба свела работать вместе. Только не обижайтесь, кроме меня вам такое вряд ли кто решиться сказать.

- Ну-ну... Уж очень длинное вступление.

- Я вам чисто по-человечески посоветовал бы не демонстрировать силу. Народ здесь хоть и затюканный службой, но не глупый. И о себе. Просто, чтобы вы были в курсе. Мне через две недели - пятьдесят. Выслуга у меня есть, никакими обязательствами я ни с кем не связан. Робостью тоже не обременен. Меня здесь ничего не держит. Я человек свободный, и собираюсь увольняться.

- Ну зачем вы так... Я ведь извинился.

- Ваши слова не причем. Вы - начальник, мой долг, чтобы вы знали. Только потому и говорю.

- Трудно с учеными. Вообще трудно руководить наукой. Особенно сейчас.

- А вы не руководите. Хуже не будет. Руководство наукой один из мифов о руководстве. Ученые, как дети, им достаточно элементарной заботы.

- Легко сказать - не руководите. Конечно, если бы было все, что положено иметь, можно было бы и не руководить. Но у нас такого никогда не было. Что прикажешь делать?

- Просто работать.

- Ну что ж, как говорится, обменялись мнениями... Пойдем к Орловскому?

Спецотделение занимало половину бывшего клинического корпуса. Вход был заперт. На звонок открылось прорезанное в двери квадратное оконце. Увидев начальство, часовой открыл дверь и вызвал Орловского.

Они поднялись на третий этаж и прошли в отделение специсследований. Все двери были на замках, и Орловский ловко, почти без задержки открывал и закрывал каждую из них.

- Волей-неволей натренируешься. За день раз двадцать ключ вставляю, пояснил он.

В сурдокомнате сидели Жарков и Белохин, помощник Орловского. Горел ровный неоновый свет, блестели никелем медицинские кресла и аппаратура.

- Спецвоздействие включает два компонента, - начал докладывать Орловский. - Вначале мы вводим препарат. Он растормаживает на подкорку, но при этом не угнетает её. Это позволяет установить прямую связь с подсознанием и вводить информацию прямо в него. Воспринимаются и закрепляются любые легенды и стереотипы. Они становятся новой информационной основой мышления. Резко повышается внушаемость. Человек действует естественно, ни о каком внешнем воздействии даже не подозревает. Внушение производится с помощью зрительных образов. При этом человек может импровизировать на темы, которые ему внушаются. Мы отработали методику с использованием ярко освещенного листа бумаги и нанесенного на него крупного текста.

- Что за текст? - спросил Мазанов.

- В принципе можно написать все, что угодно. Любую глупость. Она войдет в их мозг и превратиться в стойкое убеждение. Но мы, конечно предварительно согласовываем с нашими добровольцами тексты внушения.

Кронов взял лист с крупно напечатанным текстом. Буквы были жирные хорошо видимые без очков.

- Для проверки мы сейчас проводим опыты на двух добровольцах, продолжал Орловский. - Оба - представители интеллектуальной элиты, писатели. Консерваторы, но в то же время и любители новых либеральных веяний. Они уже прошли три сеанса. Потом можно будет их распросить об ощущениях.

- Как же ты их уговорил? - удивился Кронов.

- Им самим интересно, - Орловский пожал плечами, - а кроме того они получат приличные деньги.

- Распишут они потом в стихах и красках твои опыты где-нибудь в мемуарах, будешь знать, - покачал головой Кронов.

- Во-первых, опыты не мои, а государственные. А во-вторых, они не знают ни механизма, ни задач эксперимента. Они выполняют роль обезьян. Им вводят препарат, подключают датчики, а они сообщают о своих ощущениях и мыслях. Записи вести запрещено. Полная изоляция. Кроме того, они дали подписку о неразглашении.

- Где вы их держите? - озадаченно спросил Мазанов.

- В отдельной палате. Пока не жалуются. Но в целом, это серьезное испытание. С мозгом шутки плохи, я не преувеличиваю. Им создан максимально щадящий режим. Психические функции контролируются с помощью полиграфа. Если хотите, с ними можно будет побеседовать. Палата на втором этаже. Будем уходить, заглянем, - закончил Орловский.

Кронов придержал Жаркова на выходе:

- Коля, тебе не кажется, что это любопытство когда-нибудь всем очень дорого обойдется?

Жарков покосился на него:

- А что такое научный прогресс по-твоему? Это и есть удовлетворение любопытства. Больше ничего. Жизнь он не улучшает. Даже опасней делает. Сто лет назад все было куда приятнее: и природа, и пища, и одежда, и сами люди. А сейчас страшно и есть, и пить. И людей гибнет гораздо больше. Число умных уменьшается, а дебилов растет. Разве не заметно?

Они спустились на второй этаж и направились к подопытным.

- Мы ежедневно делаем им энцефалографию. Они слегка заторможены, сказывается нагрузка на психику, поэтому просьба это учесть при распросах, - пояснял Орловский. Он без стука распахнул дверь.

За небольшим, заваленным снедью столом сидели в больнич ных халатах Петрунин и Ликунов. Они удивленно повернули обмотанные датчиками головы. За ушами свисали, как макароны, желтые пучки проводов. Глаза подопытных весело блестели. В воздухе стоял знакомый всем запах российской водки и малосольных огурцов.

- Та-ак. . . С кодированным сознанием все ясно, - сказал Мазанов, и жестко добавил: - Выписать обоих! Немедленно!

Кронов выскочил в коридор и, давясь от смеха, направился к выходу. Это вам не подопытные кролики, а наша несгибаемая интеллигенция, наконец придя в себя и вытирая платком проступившие слезы, подумал он.

Глава 11. РАССЛЕДОВАНИЕ

Утро было ясным, солнечным. Мария Петровна срезала несколько алых роз и прошла в спальню. Среди зелени и цветов тревога не казалась такой черной. Накануне два дня она провела в Москве и вернулась совершенно обеспокоенная. По огромному, изнывающему от зноя городу, расползались зловещие слухи. Говорили о военном перевороте, о грядущем голоде, о пропавших из казны миллиардах.

Мария Петровна бросилась к самым заветным своим подругам, которые о государственных делах - прошлых, настоящих и будущих - знали больше, чем все разведки мира вместе взятые. Между обычными женскими разговорами она выяснила, что многие, отменив летние отпуска, пустились в разъезды. Чтобы летом пропадать в командировках и поздно являться домой, да ещё мрачно молчать после вечерней рюмки, нужны были веские причины. Все это не к добру - к таким выводам склонялось большинство боевых подруг.

...Поставив цветы в вазу, она присела к зеркалу и достала из тумбочки миниатюрный плейер с черными шариками наушников. Прежде чем уничтожить запись ещё одного - очередного - разговора, она решила ещё раз её послушать.

С минуту текла неторопливая джазовая мелодия, потом вслед за короткой паузой под стук посуды, скрип стульев и половиц возникли голоса.

Григорий Иванович:

- Всей этой братии теперь предоставлены возможности по их вкусам: одним - болтать без умолку и морочить людям голову, другим - путешествовать и наживаться, третьим - просто наживаться. Когда тут думать о государстве? Некогда.

- И об экономике, - вставил Мазанов.

- А это для них-вообще мелочь, что-то вроде надоедливой мухи. Все их экономические замыслы висят на одном - экономии на обороне. У них любая экономика сыграет в ящик, даже, если на оборону не тратить ни рубля.

Мария Петровна услышала в наушниках собственный голос:

- Милый, а это потому, что у вас любое дело обычно переходит в помешательство. Тихое или буйное - все зависит от темперамента начальника. Только ведь и народ уже не тот.

Голос Григория Ивановича:

- Машенька, народ всегда один и тот же. Просто периодически появляются деятели, которые возбуждают его своими разговорами. Причем, они в основном говорят, но ничего не делают, думают, что все произойдет само, от одних разговоров.

- Если бы в руководстве было побольше женщин, а не этих надутых индюков, может и начали бы думать о действительно нужных вещах.

- Ну например? - спросил Григорий Иванович.

- О семье, о детях, о воспитании, обо всем, что действительно нужно каждому нормальному человеку.

Снисходительный голос Григория Ивановича:

- Кто о чем, а вшивый о бане. Полно там вашего брата, даже больше, чем надо. Все барахло из спецмагазина разнесли.

- Я имею в виду нормальных женщин.

- Тебя там не хватало, - добродушно бросил Григорий Иванович.

- Возможно. Будь уверен, я очень быстро привела бы всех в чувство.

...Мария Петровна поправила наушники и усмехнулась, довольная своим твердым тоном.

Голос Григория Ивановича:

- Маша, у нас серьезный служебный разговор. Можешь дать поговорить спокойно?

- Конечно, дорогой.

В наушниках раздался скрежет отодвигаемого стула и перестук её каблучков.

Голос Мазанова:

- Она наверно рассердилась.

- Боевая подруга, должна понимать. А кроме того, она женщина черезчур сообразительная. Меньше знать - лучше для неё самой. Не мне тебе объяснять. Сейчас сведения извлекаются из человека, как из консервной банки. Вводится спецпрепарат, и он выкладывает все, как на исповеди. Наука... Ну ладно, налей-ка ещё по одной.

Разговор прервался аппетитным бульканьем.

Долго льют, подумала Мария Петровна, наверно в фужеры.

Голос Григория Ивановича:

- Нас уверяют, что надо все заложить в западный ламбард, а потом как-нибудь перебьемся. Кто потом будет выкупать и на какие средства неизвестно. Мы подошли к самому краю, и либо остановим весь этот развал, либо все полетим в пропасть. Иного не дано. Поэтому-за успех! Нужна решимость. Ее кое-кому не хватает.

Голос Мазанова:

- Такое ощущение, что уже поздно.

Молодец, отметила Мария Петровна. Эх вы, мужички, где же вы раньше были. Когда были помоложе.

Голос Григория Ивановича:

- Лучше поздно, чем никогда.

Нет, дорогой, бывает и так: лучше никогда, чем поздно, заметила про себя Мария Петровна.

- Надо спасти и сохранить государство! - загремел голос Григория Ивановича, - Сохраним его-решим любые проблемы. Ни одна страна в мире не разваливала собственное государство сама. Лечить зкономику? Да. Бороться с застоем? Да. Свобода нужна? Пожалуйста: поезжай куда хочешь, пиши любую глупость, если помолчать не можешь. На западе тоже были периоды застоя, коррупции и всеобщего отвращения, но они не разваливали государство. Они укрепляли его и потому выжили. Крепкое государство - благо для людей, гарантия порядка не только у себя, но и во всем мире. Его тяжело создать, а развалить легко. Только начни, дальше процесс сам пойдет. Нужно чрезвычайное положение и восстановление правопорядка. Иного пути нет. Выпьем ещё раз за успех. Нужен успех, он все определяет. Будет у нас успех, значит мы и правы. А обосновать потом и объяснить это по-научному специалисты всегда найдутся. Обозревателей у нас много. Обозрят все в самом лучшем виде. Поймет ли народ, вот в чем вопрос. Его уже столько раз дурачили, даже неудобно. Маша права, народ стал не тот. Отсюда нерешительность. Одни колеблятся, другие вообще трясутся от страха. Да и здоровье не железное, люди, мягко говоря не молодые, сам понимаешь. В сущности пенсионеры, у кого что, все на диспансерном учете.

На несколько секунд голоса смолкли, зазвенели бокалы.

Голос Григория Ивановича:

- Ничего, все будет нормально. Одни согласятся, других уговорим, третьим просто некуда будет деться. А самых неугомонных, чтобы они воду не мутили и не морочили трудящимся головы, пришлем к тебе на спецлечение.

- Кодирование сознания?

- Именно. Они сразу затянут другую песню. А потом можно допускать к ним и телевидение и прессу, хоть черта лысого. Они будут твердить и повторять, как попугаи то, что им вобьют в башку. За упех! И за здоровье! Дело такое: хватит всем здоровья и решительности, будет и успех. Всех склонных к демагогии отправь в отпуск. Лучше меньше, да лучше. Дней через пять я убываю в командировку. Вернусь, сразу позвоню. Связь только через меня. Могут позвонить и помимо меня, от моего имени, но это будут чисто информационные звонки. Команды - только лично от меня.

Голос Мазанова:

- Спецотделение готово принять пятнадцать человек в любое время. Аппаратура проверена, все работает безукоризненно. Вертолетная площадка подготовлена. Там, где вы говорили - между спецкорпусом и забором.

И этот туда же, подумала Мария Петровна. Она выключила плейер и сложила наушники. Дети, настоящие дети. Что они затеяли? Ах, Гриша, Гриша, связался-таки с политиканами. . . И какие речи! И когда мужики успевают набраться всего этого? А ведь когда-то он их терпеть не мог. Постарел. Все они хороши. Они используют тебя, мой милый, вас обоих, а потом отделаются. Или подставят, когда придет нужда, и будете вы, два больших глупых ребенка таращить глаза и бить себя в грудь перед следователями.

Мария Петровна резко поднялась и в волнении заходила по комнате. Ну нет, Гришенька, плохо ты меня знаешь. Мария Петровна перемотала кассету, включила стирание и под тихое шуршание плейера незаметно успокоилась.

Она открыла кабинет Григория Ивановича и внимательно оглядела письменный стол. Стопка газет и журналов, прибор с авторучками и перекидным календарем. Последний лист отсутствовал, а на следующем видны были в боковом свете отчетливые следы букв. Григорий Иванович всегда писал с нажимом, словно вырезал по дереву. Она без труда разобрала следы надписи: Семигоров - уэел связи!

Восклицательный знак был огромный, именно так любил он отмечать на документах особые места.

Семигоровых она прекрасно знала, и как раз их-то и не застала дома, когда ездила в Москву. По слухам, сам Семигоров недавно внезапно заболел, попросился в отставку и был отпущен без уговоров.

Раз он в отпуске, значит либо в санатории, либо на даче, рассудила Мария Петровна и , быстро собравшись, спустилась в гараж. Участок его был в двадцати километрах от Новозаборска, ближе к Москве, минут тридцать спокойной езды. Когда-то Никита Михайлович был к ней явно не равнодушен и даже пытался ухаживать, правда, не очень настойчиво, так-на всякий случай, но какое-то тепло между ними сохранилось.

Шестидесятилетний Никита Михайлович Семигоров, крупный, загорелый от лысины до кончиков пальцев, в голубом адидасовском костюме, встретил её с радостью.

В гостинной, отделанной вагонкой, он усадил её за старинный круглый стол, придвинул блюдечко с малиной, выключил телевизор. Причесался перед зеркалом, аккуратно уложив поперек темной лысины серебристую и единственную прядь. Заметив взгляд Марии Петровны, подмигнул:

- Все, что осталось на голове. Я думаю, и в голове у меня теперь тоже одна извилина. И тоже поперечная.

- Что вы, Никита Михайлович. Вы прекрасно выглядите.

- Спасибо. Давление иногда подводит. Но не жалуюсь. Отдыхаю превосходно. Один, без раздражителей. Зинаида приезжает только по субботам. Угощайтесь. Это без химии. А как Григорий Иванович поживает? Все в хлопотах, да в командировках? Самое время за вами приударить, а, Маша Петровна? Но у меня давление, к сожалению, черт бы его побрал.

- Не говорите так о давлении. А то действительно черт услышит, улыбнулась Мария Петровна, а про себя подумала:пить надо было меньше, старый разбойник.

- Вы правы. Какие новости? У меня телефон не работает, где-то кабель поврежден. Угощайтесь, угощайтесь. Что-нибудь Зинаиде передать?

- Нет спасибо. Я просто мимо ехала, решила навестить. Неужели, действительно, не скучно? Время-то какое горячее. Гриша мой, тот почти не бывает дома.

- Жара большая, даже к выпивке не тянет. Вот, привыкаю к трезвости и безделью. И, знаете, не так уж и плохо, столько ясных мыслей приходит, когда не суетишься, когда выскочишь наконец из этого чертова колеса. Какая-то просветленность наступает, будто выздоровел. И тянет к словам, к исповеди, честное слово.

- Как интересно! - Мария Петровна закинула ногу на ногу.

А Семигоров продолжал расписывать прелести безделья.

- Ничего общественно полезного не делаю, представляете?

Ну просто в принципе ничего. Ложусь рано, встаю поздно. Брожу по саду. От свежего воздуха спать хочется. А чем больше спишь, тем ещё сильне тянет. Заколдованный круг. Газет не читаю. Глаза берегу. Мелкий шрифт. Да и врут много. Особенно обидно, что мелким шрифтом врут. Разбираешь, разбираешь, все глаза надорвешь, а там вранье. Каково? А главное-сплошные причитания и истерики . Золотая пора для кликуш. "Народ озлоблен, народ озлоблен" - если это каждый день читать поневоле озлобишься. Обвиняют народ в долготерпении, просто подталкивают к драке. Э-хе-хе. Так и накаркать можно. Писаки эти хуже политиканов всех злят, клянусь. И откуда такое презрение к собственной стране? И говорят-то как, в третьем лице: "в этой стране, в этойстране", вроде бы сами нездешние...

- Я была в Москве. Ходят жуткие слухи, чуть ли не о государственном перевороте.

- Накаркать все можно. Газетчики усиленно это раздувают. Им-то хочется развлечений, иначе - скучно, никто и покупать не будет их писанину. Но мне это теперь абсолютно не интересно: меня, можно сказать, выставили за дверь.

- За что, Никита Михайлович? Такого орла...

- Если бы кому другому, сказал бы - за правду. Но тебе... Можно на ты?

- Спрашиваешь...

- Но тебе скажу честно - за язык. За орган, так сказать, звука. За язык в нашем государстве можно и на самую вершину взлететь, и в подземелье очутиться, и высшую меру схлопотать. Бес попутал.

- Расскажи, Никита Михайлович, я сгораю от любопытства.

- В двух словах... Проник ко мне как-то один журналист из центральной газетенки и говорит. Вот если бы вы, говорит, стали самым большим начальником, как бы вы стали бороться с коррупцией. И я, представляешь, старый идиот, клюнул! Будто затмение нашло, просто гипноз. Подловил он меня просто на голый крючок. Основал бы, говорю, фонд помощи большим чиновникам. Чтоб в казну не лазили. Ну и ещё чего-то наговорил, вместо того, чтобы сказать, что у нас в правительстве - честнейшие люди. Особенно премьер. Надо было тявкнуть, а я дал петуха. Журналист, конечно-спасибо, спасибо и смотался. А через пару дней в газете статья с нашей беседой. Вот так... А ты говоришь - орел. Старееем помаленьку. Время бежит. Время - это не деньги, это - все, это - жизнь, дорогая Маша.

- За такую мелочь, за шутку? - Мария Петровна сделала изумленные глаза.

- Не за это конечно, просто я перестал кое-кого устраивать, ну и плюс возраст. Я и раньше позволял себе разные нестандартные мысли и даже выражения. Мне всегда была противна вся эта политиканская возня. То один наверху, то другой, все болтают, а ничего не меняется, даже хуже становится. В общем, когда мне предложили отставку, я даже обрадовался, словно проснулся после какого-то дикого сна. Все-таки политика-это такое дело, которое только портит людей. Не улучшает, а портит. Стоит даже нормальному человеку заняться политикой, и вот он уже надувается от тщеславия и утрачивает и обычный человеческий язык, и нормальные чувства. Понятия типа совесть там вообще не в ходу: не политическая категория. У них иная система координат. Власть - другое дело, это им понятно. Потому что у нас приобщение к власти - это возможность пожить красиво. Безпроигрышная лотерея. Есть и второй способ - бандитизм, но он слишком рискован. Знаешь, что на самом-то деле произошло?

- Нет, конечно, откуда мне знать? - Мария Петровна красиво округлила глаза.

- Гигантский раскол номенклатуры. А это, я тебе доложу, очень неприятная вещь, похуже землятрясения, это - вторая холодная война. Да, да - холодная гражданская война. Пока - холодная.

- Ты меня не запугивай, я ж не за этим приехала.

- Я тебе точно говорю. А вот когда начнутся настоящие номенклатурные разборки, вот тогда - то всех и затрясет. Итальянские мафиози рядом с ними обыкновенные урки: идеологически не подкованы, общественно-политической терминологией не владеют. В общем, примитив. Когда-то номенклатура цементировала общество. А сейчас? Номенклатура правая, левая, патриотическая, либеральная, на любой вкус и цвет.

- А ты какой выбрал? - спросила Мария Петровна.

- Я? Чихал я на них. . . Я на них всех смотрю, как на полоумных. Я специалист, технарь, случайно оказавшийся наверху. Мне, если начистоту, любая власть противна, потому что она почти всегда оказывается не в тех руках. У нас чаще всего в конце концов побеждает случай, а не истина.

- Ох, какой ты злющий и опасный человек, настоящий смутьян, - Мария Петровна игриво погрозила пальцем. Закинув ногу на ногу, она внимательно слушала Семигорова, стараясь уловить в этой массе слов скрытое междусловье. Ее слегка приподнятые брови, широко раскрытые глаза, подвижные яркие губы выражали удивленное восхищение. Она аккуратно двумя пальцами брала малину и задумчиво отправляла её в рот. Семигоров действительно был в ударе:

- Я волей-неволей был частью системы, но у меня другой угол зрения, я вижу то, чего не видно другим. Я вижу, все это на бытовом, так сказать, домашнем уровне. Потому и не желаю впутываться в их потасовку. Иные думы давят череп мне. Можете продолжать без меня, сказал я им. Странно, правда: бьются за благо народа, а наживаются сами? Здесь недалеко есть одно коровье стадо, откуда большое начальство снабжается экологическим молоком. Слышала наверно, без нитратов и пестицидов. Там специальный луг, особый, проверенный спецнавоз и другие прелести. А обхаживает их профессор ветеринарных наук. Так вот, все сведется к тому, что у этих буренок просто поменяются клиенты. А спецсиськи останутся.

- Фу, - поморщилась Мария Петровна.

- Да, да. Идет битва за спецсиськи, за льготную жизнь. На всех этажах, снизу до верху. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей. А писаки все это обкладывают теориями. Политологов всяких развелось, каких-то велеречивых социологов, оборзевателей ожиревших, политологов с ограниченной ответственностью. И все, как на подбор, либо ещё неоперившиеся, либо уже ощипанные.

- Ну и язычок у тебя, иногда даже завидно, - Мария Петровна восхищенно качнула головой.

- Давно не виделись, ты просто отвыкла. Так вот. Больше всего им нравится в игры играть. То одну карту разыграют, то другую. У них, я думаю, даже вместо любви, извини, что-нибудь тоже игрушечное придумано. Их даже женщины не вдохновляют. Недееспособность - вот главное их качество. Полная недееспособность. А история - дама и с характером, и с юмором. Оглянись, назови хотя бы одного нашего деятеля, над которым она бы не посмеялась. Сначала над побежденными, потом над победителями. И так каждый раз. Ну хватит, о чем это я толкую с прекрасной гостьей. Позор. Значит действительно старею. Но знаешь в одиночестве лучше думается. Мыслей много приходит интересных, а поговорить не с кем. Ты б хоть иногда заезжала. Ты ешь малину. Не скучно? Не торопишься?

- Нет, нет, что ты. С таким собеседником. Тебе ещё придет

ся выставлять меня. Неужели кругом так плохо? Неужели некому задуматься о будущем?

- Ах Маша Петровна. Да что мы японцы что ли какие-нибудь, чтобы о будущем думать? Мы взад смотрим. Сколько можно ходить по собственным следам.

- А я знаю, что нас спасет. Обыкновенная любовь. Любовь мужчины и женщины. Любовь к детям, к внукам. К своему дому.

- Хорошая мысль, но... Годится для тоста, а не для жизни. Слишком просто.

- Грише недавно влетело, за какой-то сверхновый узел связи, - Мария Петровна решила слегка подправить отклонившийся от курса разгровор.

- Он звонил мне неделю назад, я ему все объяснил. Но чтоб ругать, он мне ничего не говорил.

- Он не скажет. А что это за узел?

- Обеспечивает высший эшелон. Да не переживай ты, ничего страшного.

- Я не переживаю. В моем возрасте уже ничего не страшно, Никита Михайлович. Вот разве за внуков. А теперь и за Гришу.

- Пусть держится от них подальше. Идеи у многих из них может и хорошие, но... С ними очень легко тонуть, милая Маша Петровна, ни за что не выплывешь. Пусть берет пример с меня. Вот отдохну немного, успокоюсь и - в санаторий. Чихал я на них. Знаешь, чем отличаются нормальные люди от идиотов? Нормальным тоже приходят в голову идиотские мысли, но они их отгоняет. А идиоты им следуют. Да что мы все о политике да о политике. Нет бы о чем-то приятном. Я вот давно хотел уточнить, у вас кто, кобелек или сучка? - внезапно спросил Семигоров.

- Что, что? - Мария Петровна опешила от такого разворота.

- Собака мне твоя понравилась. Вид устрашающий, а характер положительный.

- Букан? Кобель, - она произнесла это с удовольстувием, словно выругалась. - Без родословной. Помесь кого-то с кем-то. И не очень-то он спокойный. Если увидит... эту самую, собачью мадам, цепь оборвет. Неужели все кобели такие?

- Все, Маша Петровна. Все до единого, смею тебя уверить. Жаль конечно, а то мы бы кутенка взяли. Глядишь и породнились бы, - он захохотал.

- Да ну тебя. Когда ты только станешь серьезным? Ведь пенсионер уже.

- Это неистребимо, Маша Петровна. Органика.

Семигоров пошел провожать её и не спеша топал сзади, мурлыча под нос какую-то бодрую строевую классику. У машины он церемонно раскланялся и приложился к ручке.

Мария Петровна захлопнула дверцу и через минуту уже мчалась по шоссе. Визит был полезным, хотя ничего существенного она и не узнала. Теперь она твердо была уверена, пора вмешаться, иначе будет поздно. Сопоставив факты, слухи, разговоры знакомых, она не сомневалась, что Гриша успел ввязаться в потасовку. Она снова ощутила холодок в сердце, но уже не тоскливый, а бодрящий, похожий на тот, который испытывают перед прыжком с высокого берега в море.

Ей вдруг остро, как никогда, захотелось оказаться в родном городе. Там все выглядит таким же ласковым, как в детстве: прикосновение ветра, солнечный свет, даже крики грачей на тополях. Вечером в сиреневых сумерках над парком все также ярко горят крупные звезды, и под шелест листьев легко приходят воспоминания: полузабытые песни и голоса, прежние привязанности и порывы. Жизнь снова кажется долгой, в ней проступают глубина и смысл. Нужно чаще бывать в городе детства, тогда человек не сойдет с ума, поймет величие простых истин и, почувствовав огромность мира и силу вечности, успокоится душой и станет добрее. Ах, милый мой генерал Гриша, объясни мне, думала она, где в вашей государственности место для простой любви? Для семьи, для детей и внуков? Неужели у спускового крючка, в окопе? Объясни на простом человеческом языке. Не можешь? А я могу. Дом - вот мое государство. А в нем - ты, я, наши дочь и внучка, наши альбомы и книги, наш сад и все эти милые места, где мы живем. И плевать я хотела вон с того высокого дуба на вашу возню, на всех этих лидеров, спикеров, председателей и премьеров. Набив карманы, они возомнили себя пророками, властителями дум, решили, что это они определяют мою жизнь, а моя собственная душа - ничто. Они всерьез думают, будто нужны нам, что мы без них не проживем, не сообразим, кого любить, чему радоваться, чему горевать, когда смеяться, а когда молчать. Вообразили, что знают что-то такое, чего не знаем мы. Что имеют право управлять нами. Что кругом слепцы, верящие их фальшивым улыбкам и сладким речам, написанным за деньги сочинителями. Нет, Гриша, никуда я тебя не пущу.

Глава 12. ТЕРРОРИСТ

Красильников сидел на скамье у вивария и курил. Больше месяца с подачи златозубого Седлецкого он проработал здесь на благо науки.

Несмотря на ласковое солнце и птичий щебет, доносившийся со стороны леса, на душе было тоскливо. Радоваться было нечему: он только что отнес в кочегарку на сжигание ещё двух белых кролей - не смог он их выходить, как ни старался. И кислород не помог. Теперь в живых остался один, последний. А в кармане уже хрустели казенные деньги для закупки ещё двух десятков. Для новых опытов и диссертаций. А эти бедняги даже и не подозревают, что над ними творят. Они-то думают, что так и надо. Что такова жизнь. Нет, с него хватит. Сдать деньги и уволиться немедленно. Жаль, конечно, место хорошее, спирт дармовой перепадает, буфет дешевый. Сытное место, но бесчеловечное, невмоготу. И скелет его исторический никому оказался не нужен. Кому интересно, что в нем немецкие осколки? И вообще, кому интересно, что он воевал и был одним из лучших взрывников в восемьсот сорок восьмом отдельном саперном батальоне.

Красильников хотел было подняться, но заметил, как от спецкорпуса к нему направился Белохин, перетравивший в виварии не один десяток кроликов и едва не отправивший на тот свет и его котов. Молодой, а уже лысый, тоже, видать, нанюхался своей химии, подумал Красильников и насторожился.

- Добрый день, Иван Иванович, - Белохин протянул пачку сигарет. Угощайтесь.

- Спасибо, только что отсмолил, - Иван Иванович хлопнул себя по карманам брюк.

- Как подопечные, живой есть кто - нибудь?

- Все сдохли. Все - дружно, как один, на том свете. Разве уцелеешь, если такой спец, как ты за это дело возмется.

- А баран? - спросил Белохин.

- А что баран? - возмутился Иван Иванович. - Ты же с кроликами работаешь.

- Что здесь частная лавочка, или государственный виварий? - хмыкнул Белохин.

- Вот именно - не частная. А ты прешься, как к себе домой.

- У нас плановая тема горит. Жив он останется баран, - спокойно сказал Белохин, - ничего с ним не случится. Еще здоровее станет. Введем ему новый препарат и запишем на пленку электрофизиологию. Вот и все.

- Это ты можешь девку так уговаривать, а не меня, понял? Я-то знаю твои препараты. Это Фокин мне привез зверя. Из Чистых Ключей, понял?

- Что за чушь! - не выдержал Белохин. - Он его в институт привез, а не тебе. Причем, за деньги. В понедельник я принесу письменное распоряжение начальника. Устроит?

- Не знаю.

- Завтра откройте пораньше операционную. Я буду вскрывать кролика. Последнего из этой партии.

- Так он живой. Он же перенес все твои чертовы процедуры и жив остался. Зачем же его вскрывать?

- А вот и посмотрим, почему жив остался. Такова уж, Иван Иванович, кроличья жизнь. Се ля ви.

- Не жалко? Он ведь герой. Заслуженный деятель науки. Столько натерпелся, все вынес. Назло вашей дьявольской химии, а вы... Оставь, даже в войну скотину жалели. Я его выхожу. Не таких выхаживал.

- Не могу, - Белохин нахмурился и поскреб лысину, - все должно быть завершено. Чего его жалеть? Человекообразная обезьяна - да, я понимаю, она дорогая. А кролик? Червонец ему цена. Отработанный материал, - он развернулся и зашагал в спецкорпус.

Красильников проводил его глазами и встал на ноги. Нет, это не она человекообразная, это ты, гад, обезьяноподобный, бормотал он, направляясь в сторону КПП. Это вам даром не пройдет. Отработанный материал, говоришь? Я-то, по-вашему тоже небось отработанный материал, тоже результат опыта. То над народом экспериментируют, то над зверьем, живодерня какая-то. Погодите, ребята, химики мои дорогие. Вы у меня ещё попляшете, японский городовой.

- Через час Красильников высадился из новозаборского автобуса и направился домой. Вид он имел деловой и решительный.

Он знал, что делать и теперь на ходу додумывал детали. Юлии не было, она теперь все больше пропадала в Москве, наезжая домой не чаще раза в неделю. Может устроилась, наконец, девка, дай-то ей Бог, подумал он. Коты шатались где-то по помойкам.

Он распахнул комнату, открыл шкаф и нащупал на нижней полке холодный бок солдатской фляги. И спирт и фляжку ему подарил Седлецкий, добрая душа. Он перелил часть спирта в чекушку, с удовольствием принюхался к острому духу и проглотил слюну. Не время, подумал он, вначале дело. Под вешалкой он разыскал серую холщевую сумку, сунул в неё завернутое в газету сокровище и отправился к Павлу Ильичу Дерябину. Солнце уже клонилось к закату, Красильников торопился: опасался, как бы Дерябин не уехал за рыбой. Если Пашка дома, это судьба, все должно получиться.

Павел Ильич не только был дома, но и пребывал в самом веселом расположении духа: ему только что удалось достать флакон тройного одеколона и он как раз вознамерился обмыть удачу этим же напитком.

- Привет Иваныч, - обрадовался он, увидев гостя, - как раз сообразим тройной на двоих. Понял математику: тройной на двоих? Ни один твой доцент не разберется сколько это будет.

- Брось эту парфюмерию, что ты, француз что ли? Как ты можешь такую дрянь лакать? Отчество твоего тезки - Ильича - позоришь.

- Я пью, Ваня, не просто так, а в знак протеста.

- Я тебе нашенского принес, бронебойного, - Иван Иванович извлек четвертинку, поднял вверх и медленно, как с памятника, стянул с неё газетное покрывало.

- Неужто спирт? - Павел Ильич широко раскрыл глаза и отодвинул пузырек с одеколоном.

- Он, родимый. Динамит, а не напиток.

- Красота какая. Даже лучше, чем родная бормотуха. Эх, когда-то на свои сто двадцать я мог взять. - Дерябин закатил глаза к потолку, - мог взять сорок бутылок, а теперь десять, ты понял? Разница есть? А премьер говорит, нет инфляции. Объегоривают, и никто не вопиет, а? Вот откуда обнищание пролетариата, которым Макс все стращал, царствие ему небесное. Одни нищают, другие, епэрэсэтэ, миллионы наживают. Говорят, в Москв миллионеров уже больше, чем в Америке. Все партократы уже миллионеры, ты понял? Вот для чего вся эта канитель. Захотели, значит и они жить по человечески. А у тебя как дела-то на новом месте?

- Вначале-то думал: тепло, светло и мухи не кусают. Свое помещение, еды полно. Что ещё нужно? Все к тебе с уважением. Солдаты виварий убирают. Звери ухоженные. Я даже подумал однажды: эх, да зверям тут живется лучше, чем мне, грешному. Как сглазил. Начались эти проклятые опыты. В лабораторию берут пять собак, приносят пять трупов. А потом у меня же в операционной вскрывают. И так три раза. Статистику набирают, сволочи. Потом начали приносить полуживых. Я достал в неотложном отделении этот, как его, кислородный ингалятор, стал их ночью кислородом отхаживать. Всю ночь не спал, так мне же ещё и попало: испортил видите ли ихний дьявольский эксперимент, нарушил чистоту опыта. Потом ещё одна неприятность. Привез я к ним моих котов, на время. Чтоб Юля от них отдохнула. Поместил их в отдельный загон, замаскировал. Прихожу как-то, а они еле дышат. И Белохин за этим делом наблюдает. Самый зловредный человек из всей вашей ученой братии. Глазки маленькие, как сверла, морда вширь, уши торчком, ничего человеческого, кроме лысины, в фигуре нет. Я подлетаю: ты что гад делаешь? Это мои коты, личные, вдобавок инвалиды, кастрированные. А он заявляет: выйдете отсюда, опыты секретные, мы спецсредства испытываем. А я ему: за котов мне ответишь. Они породистые. По рыночной цене, гад, отвалишь. Зарплаты твоей не хватит. А он котов уже внес в протокол, Левому ввел какую-то секретную смесь, а Правому тоже какую-то дрянь для контроля, но не секретную. И протокол тоже секретный. То есть обоих засекретили, суки такие, в спецкотов превратили. Ночью спер я их и отволок обратно домой. Я-то там все ходы и выходы изучил, меня не поймаешь. Утром скандал: пропали секретные коты. Белохин - ко мне. Ты, говорит, мне хоть Левого разыщи, в нем смесь дюже секретная. Составили акт, фиктивный конечно, что два подопытных сдохли смертью храбрых, проведено их исследование, секретных веществ не обнаружено. Коты сожжены в кочегарке, а пепел развеян. Как у Геббельса. Мне тоже дали подписать. Акт теперь в секретном деле подшит. А эти дела, сам знаешь, хранятся вечно. Так, что теперь память о моих котах дойдет до потомков.

- Наливай, душа горит, - провозгласил Дерябин.

- Подожди, дело есть. Ты мне, помнишь, говорил о взрывпакетах, рыбу глушить?

- Ну?

- Есть они у тебя?

- А то. Я как никак у настоящих военных работаю, не то, что ты.

- Зато у моих спирт.

- Да... Это - вещь. Тут уж никуда, брат, не попрешь. Спирт он и в Африке спирт. Взрывпакетами жажду не утолишь. Можно конечно, мы и не такое хлебали, да ведь в воде не растворяются, шибко твердые. Химия, конечно, великое дело, особенно спиртовая. Кстати, а как твой скелет, неужто загнал? Или на спирт выменял? Слушай, устрой и мне, а? Походатайствуй перед учеными. На вес, один к одному: кило моих костей на кило ихнего спирта.

- Не нужны никому наши скелеты. Теперь совестью тоговать надо. Ну ладно не до шуток. Взрывпакеты требуются, просто позарез. Штук десять наскребешь? Хочу порыбачить, коты помирают, ухи просят.

- Четыре дам. Больше пока нет. Только, смотри, чтоб клешню не оторвало. Имей в виду - четыре секунды. И спьяну не советую: выпимши время длиннее кажется. Закон природы, учти.

- Обижаешь, Паша. Я, как никак бывший сапер, только этого никто не знает. И, дай Бог, чтоб не узнали. Тащи воду запивать. Наливаю.

Красильников вернулся в институт под вечер. Солнце уже село, закат был безмятежно чист. От КПП он прошел мимо склада серого длинного здания, похожего на барак, только без окон. Их заменяли вентилляционные форточки с вертикальными защитными прутьями. Иногда форточки запирались изнутри, но сегодня как раз были открыты. Это тоже было хорошим знаком: не надо бить стекла.

Любопытный от природы, Красильников не раз заглядывал в склад, когда там шла работа, и прекрасно представлял себе, где что хранится. У последней форточки стояли на деревянных подставках металлические бочки со спиртом, рядом на полках в десятилитровых бутылях - тоже спирт, а подальше в мелких склянках - эфир. У самой стены выстроились в ряд баллоны с кислородом и ещё с каким-то газом. Красильников представил себе, как все это блестит в полутьме и удовлетворенно потер руки. Сегодня он покажет этим химикам свой эксперимент. Я научу вас технике безопасности, разгильдяи, бормотал он, направляясь в виварий. Вы ещё не знаете, что такое старый сапер. Я разнесу весь ваш дьявольский курятник на мелкие детали. Я вам покажу, почем скелет дяди Вани.

Он прошел в помещение для животных, включил свет и наклонился к клетке. Маленький белый комок не шевелился. Красильников осторожно коснулся длинного кроличьего уха - холодное. Доконали, сволочи. Чужая жизнь копейка.

Он слегка приоткрыл дверь и прислушался. Баран мирно сопел у дальней стены, скорее всего спал.

Достав из каптерки свои ореховые удочки, Красильников выбрал две подлиннее, прошел в комнату и закрылся на ключ.

Перво-наперво надо подготовить заряды. Разделив пакеты по два, он обмотал каждую пару широким бинтом, а черные хвосты бикфордова шнура скрепил ниткой, чтобы загорелись от одной спички. На каждой связке - тоже из бинта - он сделал по петле, снял леску и аккуратно вбил у самого конца удилища гвоздик. Потом нацепил связки и примерился, как держатся пакеты. Держались нормально, удилище прогибалось, но не сильно. Теперь можно было и покурить. Он бросил адское снаряжение на кровать и достал сигарету.

В четыре утра Красильников оделся потеплее, вывел упиравшегося барана и привязал его к ручке двери. Баран смотрел на него укоризненно. Стой, Кузя, в обиду тебя не дам, глупое ты животное. Глупое и беззащитное. Уморят тебя ради любопытства эти зкспериментаторы и скажут: такова баранья жизнь. Селяви их за ногу.

Красильников открыл дверь и глубоко вдохнул. Ночной холод освежил голову. Военный городок спал, погруженный в темноту. Только на КПП горели два фонаря, да в клиническом корпусе светилось несколько окон, но их свет не достигал исследовательской зоны. Небо переливалось искрами звезд, млечного пути уже не было видно: над восточной стороной городка начинало светлеть. Все вокруг было таким спокойным и мирным, что его вдруг охватили сомнения, а надо ли?

Надо, Ваня, наконец решил он. Дальше терпеть невмоготу. Начнется утро и все пойдет попрежнему, и ему тогда всю последующую жизнь только и останется сожалеть об упущенной этой возможности.

Постепенно глаза привыкали, под ногами обозначилась узкая дорожка. Впереди чернели контуры очистного блока, трансформаторной подстанции и склада. За складом у самого спецкорпуса желтело ещё одно пятно электрического света - там должен был ходить часовой. Красильников мягким скользящим шагом двинулся к складу. Он вдруг снова прочувствовал себя солдатом, крепким, ловким и решительным. Руки налились силой, глаза напряглись, ноги обрели упругость. Он бесшумно приблизился к углу склада и выглянул на освещенную сторону, туда, где был вход и где обычно околачивался часовой. Часовой отсутствовал. У разгильдяев сейчас самый сон. И никакой бдительности. Сейчас мы им покажем, что такое устав караульной службы.

Красильников быстро метнулся обратно и остановился у последнего оконца. Главное, чтобы никто не заметил огонек, когда он будет поджигать бикфордов шнур, Он вытащил из мешка первую связку, нацепил её на конец удилища и, подняв к окну, примерил к решетке. Связка свободно проходила между прутьями. Он подцепил вторую связку, петля у неё была подлиннее и ещё раз примерил. Если действовать акуратно, связки одна за другой спокойно пройдут в проем. Красильников опустил удилище, снова осмотрелся и прислушался. Начинался самый серьезный момент. Сейчас он чиркнет спичкой, и дальше обратного хода нет. Если кто-то прибежит на огонек, придется догнивать век в камере с такими же решетками. Он наклонился, заслоняя огонь, чиркнул спичкой и один за другим подпалил оба хвоста. Бикфордов шнур загорелся кроваво красным угольком и угрожающе зашипел.

Четыре секунды, четыре секунды, стучало в голове. Он поднял удилище, быстро провел связки между прутьями и, подпрыгнув, с силой, как копье, толкнул его внутрь. Скользнув в оконце, удилище исчезло. За стеной раздался глухой удар и звон. В бутыли угодил, мелькнуло в голове, когда он мчался обратно. За спиной один за другим раздались два глухих, едва слышных отсюда взрыва. Он обернулся и увидел, что оконце, в которое он бросил пакеты, светится каким-то необыкновенным оранжевым светом. Все не как у людей, одно слово-химики.

Задыхаясь, он добежал до вивария, схватил вторую удочку, отвязал барана и погнал его в сторону КПП.

Одышка постепенно улеглась, и у ворот он уже спокойно сказал сонному, как ребенок, дежурному:

- Пойду половлю на зорьке. Заодно и барашек попасется.

- Давай, дед, - пробормотал солдат, тревожно вглядываясь в сторону склада. Красильников обернулся. Там, в самой темной части городка, словно включили люстру.

- Не заметил, что там? - голос дежурного стал хриплым от волнения.

- Может ученые чего жгут, - бросил Красильников, вытягивая упирающегося барана за КПП. Оказавшись на дороге, он огрел его несколько раз удилищем, веревка натянулась, баран побежал.

Набрав таким образом скорость, они свернули на тропу, ведущую в Чистые Ключи.

Утро было росным. Эх, надо было сапоги надеть, подумал он, промокну теперь. Где ещё выпадают такие росы, как у нас. Может и Россию-то назвали так из-за этого.

За спиной раздался взрыв. До баллонов с кислородом дошло, удовлетворенно подумал Красильников. Вот так, дорогие мои химики, доценты и кандидаты. Попробуйте теперь, пошевелите мозгой. Это вам не опыты ставить над невинными существами и не диссертации писать. Все не осилю, но хоть что-то взорву, малое, но удовольствие.

Над темным полем проступал восход, небо светлело, разгоралось. Справа сквозь сумерки чернел холм, за которым скрывалась деревня. Светло-розовый край неба наливался багровым свечением, оно растекалось в стороны, поднималось вверх. Напряжение красок достигло предела, в молчании восход замер, казалось, солнцу не хватит сил подняться.

Красильников поднял удочку и стал подниматься по склону. Баран послушно засеменил рядом.

Тем временем золотистый край солнца появился над просветленным горизонтом, и заспанное светило неуловимо медленно стало подниматься вверх, становясь все нестерпимее для глаз. Красильников зажмурился, представив, как бесшумно и стремительно летит в пространстве голубая Земля, обласканная солнечным теплом, прикованная спасительным притяжением.

Склад, как химическая горелка, полыхал ярким и чистым пламенем. Внутри рвались бочки со спиртом, озаряя окрестности укоризненными всполохами. Горючие химикалии - ацетон, эфир, масла - довели пламя до чудовищной температуры. Шифер на крыше стрелял винтовочными залпами. Рядом траурно и молчаливо чадили трансформаторная будка и очистной блок.

Пожарные команды, нештатная и успевшая прибыть штатная, оцепили зону пожара, не допуская никого к героическим поступкам. Ждали, когда огонь доберется до последних кислородных баллонов.

Кронов стоял за пожарной машиной, изредка поглядывая на огонь сквозь защитную маску и странное чувство не покидало его. В пламени гибли атрибуты их науки: яды и противоядия, дегазаторы и реактивы, агрессивные жидкости и консерванты. Выпустив прощальный шлейф дыма, занялись противогазы, защитные плащи и чулки. Ни один дегустатор в мире, не расшифровал бы кошмарный запах, доносящийся со стороны склада. Прощай наукоемкая химическая галантерея, порождение бессмысленной политики и послушной науки, подумал Кронов. Он бросил защитную маску на капот машины и сразу же услышал зычный голос Седлецкого:

- Держитесь с подветренной стороны! - кричал он кому-то. - Держитесь запада! Ветер с запада. Запада держитесь, оглохли что ли?

- Аполитичные лозунги бросаешь, начальник, - сказал Кронов, остановившись рядом.

- Как это? - не понял Седлецкий.

- Подумай.

- Тебе лишь бы зубоскалить.

- Не сердись. Шутка. Надоело мне вся эта канитель, Аркадий, на дембель хочется.

- Мне тоже. И место есть. Однако не спешу. Все там будем. Вольют нам теперь за этот костерчик.

Мимо пробежало несколько человек в серебристых комбинезонах.

- За что? Несчастный случай, стихия. Зато жертв нет, вот, что главное. Можно даже представлять к награде. Все героически потухло, а убытки Мазанову, сам понимаешь, свояк всегда спишет. Так что, все окей. Но меня это уже не волнует. Подаю рапорт, - Кронов повернулся и направился вглубь территории.

К десяти утра пожар утих. Исследовательская зона представляла собой мрачную картину: четыре приземистых, выгоревших дотла бетонных остова, черные от копоти, вокруг них-выжженная земля и обуглившийся кустарник. Спецкорпус - в грязно зеленых и серых пятнах, будто в маскировочной раскраске, с оплавленными стеклами, обуглившимися входными дверями.

Погода испортилась: небо налилось тяжелыми тучами, похолодало, воздух пропитался сыростью.

Кронов, чертыхаясь и проклиная свою медлительность с увольнением, обошел пожарище, словно ещё раз хотел в чем-то убедится, и направился к себе. Кадровики правы, думал он, со службой, как с надоевшим приятелем, надо расставаться во-время. Сразу, не медля. За поздравлениями и юбилейными застольями размагнитился, не послушался внутреннего голоса. Неделя промедления и пожалуйста - пожар. Ждать больше нельзя, точка. Вчера было рано, завтра может стать поздно. Как у большевиков. Разоружаюсь.

Никого не встретив, он миновал коридор управления, вошел в кабинет, присел за стол и нацепил очки. В верхнем ящике лежал написанный ещё в пятницу рапорт. "В связи с достижением установленного срока службы пятьдесят лет прошу уволить меня по возрасту в запас". Кронов поставил дату, расписался и откинулся к спинке стула.

За полуоткрытым окном зашуршал по листве дождь.

Дверь без стука распахнулась и влетел, сверкая глазами, возбужденный Деревянов.

- Все-таки, как думаешь, почему загорелось? - он достал сигарету.

- Самовозгорание. Склад на все это не расчитан. А снабженцы, они же запасливые, сложили впрок все, что и можно и нельзя. В химии они не очень-то разбираются. Могла не выдержать вентилляция. Что-то испарилось, что-то с чем-то соединилось. Малейшая искра, ну и рвануло. Так бывает. Иногда. Знаешь, как в песне: если кто-то кое-где у нас порой...

- А не поджог?

- Дела не меняет. Нельзя столько всякой дряни держать в одном месте.

- А может электропроводка? - предположил Деревянов.

- Не гадай, лучше всего - самовозгорание. Прекрасный термин кто-то придумал. А вообще, меня в данный момент больше волнует вот это. - Кронов подвинул ему рапорт, приступаю к личному разоружению. Обвальному, как говорят реформаторы.

- Деревянов отодвинул бумагу подальше от глаз и начал медленно разбирать написанное.

- Ты что, с ума сошел? - наконец сказал он. - Это знаешь как могут сейчас расценить, в свете пожара? Бросаешь нас в самый тяжелый момент. Момент неудачный, повремени. Ну что тебе стоит, месяц раньше, месяц позже, не все ли равно, если за плечами двадцать семь лет?

- А если человек в этот момент заболел? Ну хотя бы душевно. ? Я давно предупреждал, что буду увольняться, ты что, первый раз слышишь? И Мазанов прекрасно знает. Да он и рад будет, разные мы люди. Кроме того, на меня можно кое-что свалить, как это у нас обычно делается: самоустранился, не проконт ролировал, ну и так далее. За что и уволен. Видишь, я только неделю лишнюю прослужил, и вот что получилось. Нет, надо уходить, нюхом чую. Сама судьба против моей службы. Неизвестно, что будет ещё через неделю. А вдруг землятрясение или государственный переворот? Попробуй тогда уволься.

- Типун тебе на язык, какой ещё переворот? - Деревянов вскочил со стула. - Смотри, накаркаешь! Пойдем, Мазанов вызывает, он весь в трансе. Из Москвы идут какие-то странные команды, требуют докладов о боеготовности, об укомплектованности. В общем, неразбериха. Я понимаю, у тебя на него аллергия. Но ты же у нас вроде начальника штаба, давай выручай.