Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

Позвольте напомнить вам, уважаемые читатели, что глава под номером два заканчивалась тем, что Прэ Зидент попросил Сержа подойти к отцу, а тот упал в — обморок.

Очнулся Иван Варфоломеевич на диване, без пиджака и ботинок, рукава рубашки были высоко закатаны. Обнаружив всё это, он некоторое время ничего не понимал, ничего не помнил, лишь прислушивался к самому себе, вернее, к своему сердцу. И чем внимательнее и опасливее он как бы изучал своё состояние, тем более удивлялся: дышалось свободно, сердце билось ровно, только во всём теле была слабость да чуть-чуть ощущалась довольно тяжелая боль в голове, но и она вроде бы понемногу таяла.

Перед ним стояли трое в белых халатах — мужчина и две женщины.

— Всё в порядке, господин профессор, — на иностранном языке сказал мужчина, и Иван Варфоломеевич, не напрягая памяти, понял каждое слово, — просто обморок, вам надо отлежаться. К утру вы будете совершенно здоровы.

— Где Серёжа??.. Серж где? — можно сказать, спросилось у Ивана Варфоломеевича, так как сознательно он этого делать не намеревался.

— Не беспокойтесь ни о чем, достопочтенный господин профессор, — услышал он голос Прэ Зидента, — вы несколько переутомились…

— Где мой сын Серёжа? — уже сознательно и настойчиво спросил Иван Варфоломеевич.

— Он скоро вернется, — слишком уж ласково ответил Прэ Зидент и жестом предложил уйти врачам с медсестрой. — А до его возвращения, я надеюсь, вы найдете в себе силы закончить разговор со мной.

— Да, у меня хватит сил на все. Больше мне не потребуются врачи и даже успокоительные таблетки. Действуйте прямо, довольно вилять.

— О, если вы будете благоразумны! — Прэ Зидент снял очки со стеклами кровавого цвета и обнажил большие, навыкате глаза коричневого цвета. — Дорогой господин профессор, если в вас сохранились хотя бы остатки отцовских чувств, всё будет прекрасно.

Чувствуя, что силы возвращаются к нему, а боль в голове прошла, Иван Варфоломеевич повёл себя не как утомленный старик, а как советский гражданин, оказавшийся в чужой стране перед врагами, с которыми надо бороться до конца. Он твёрдо предложил:

— Действуйте, действуйте. Не тяните.

— Торопливость в данном случае не так уж и обязательна, дорогой господин профессор и, надеюсь, счастливый отец! — Прэ Зидент присел на краешек дивана, и Иван Варфоломеевич брезгливо поджал ноги. — Зависит-то всё не от меня, а от вас. Если вы будете паинькой, как вы, верно, говорили в детстве сыну…

— Да прекратите вы болтать! — Иван Варфоломеевич сел, опустив ноги с дивана. — Выкладывайте, что вам от меня надо!

Прэ Зидент злобно оскалил два ряда золотых зубов, резко встал и заговорил, к полной неожиданности для ученого, мягким голосом:

— Итак, я, точнее, организация, в которой я имею честь служить, принесла вам неоценимое счастье — сохранила жизнь вашему сыну, которого вы много лет считали погибшим. Более того, мы организовали своеобразный сервис — доставили его прямо к вам. Вы должны благодарить нас, ну не обязательно на коленях, но по крайней мере от всей души. Да, кстати! — Прэ Зидент легкой, почти танцующей походкой прошёлся по номеру, развалился в кресле. — Советую, рекомендую, великодушно предлагаю НЕ предпринимать против нас никаких акций. НЕ вздумайте ни о чём услышанном здесь болтать в вашем посольстве.

— Да плюю я на ваши угрозы, — внешне спокойно отозвался Иван Варфоломеевич. — Дайте мне возможность поговорить с моим сыном, а сами отправляйтесь, как у нас говорят, к чертовой бабушке. И перестаньте диктовать мне свои условия. Мягко выражаясь, гнусные. В конце концов, я и без вас теперь разыщу своего сына!

— Ну… — Прэ Зидент в полнейшей растерянности развёл руками. — Как это у вас говорят? Ну, вы даёте! Не ожидал. Но тем лучше, если вы уж такой… сообразительный. Майор Серж фон Ллойд — отличный разведчик. Он не раз проявлял свои исключительные способности. Если бы он не был вашим сыном, я бы счёл, что у Сержа прирожденный дар разведчика. Значит, эти наша заслуга, что мы сделали из него блестящего специалиста. Правда, он ещё не работал в вашей стране. К сожалению, это не так просто. Можете гордиться своим сыном.

— Вы… вы… вы — обыкновенная свинья!

— Вполне допустимо, — пожав плечами, согласился Прэ Зидент, — я не считаю нашу службу очень уж чистоплотной. Итак, если вы обнаружили, и вполне откровенно, видимо, свойственную вам прямоту, перехожу непосредственно к делу. Мы предлагаем вам не. как многоуважаемому, достопочтенному ученому, а как, надеемся, любящему отцу… — И он молчал до тех пор, пока не взбеленился оттого, что Иван Варфоломеевич тоже молчал. — Почему вы не интересуетесь, ЧТО мы вам предлагаем?!

— Я жду, — с предельным спокойствием отозвался ученый.

— Предлагаю, — сквозь золотые зубы процедил Прэ Зидент, — вернуть вашего сына домой. Мы надеемся, мы даже не сомневаемся, что вы не откажетесь прожить остаток лет с родным единственным сыном. Ваша старость будет освещена светом сыновней любви. Представьте только: вы поднимаетесь с Сержем на борт лайнера вашего Аэрофлота…

— С Сержем или Серёжей?

Прэ Зидент не мог не поразиться удивительному и, главное, без усилий, спокойствию старого ученого, а сам растерялся и пробормотал;

— Простите, привычка… Но по новым, безупречной достоверности документам он будет, конечно, значиться…

— Будет значиться или на самом деле станет Серёжей? — казалось, просто поинтересовался Иван Варфоломеевич, и Прэ Зиденту пришлось собрать все силы, чтобы изобразить своим наполненным золотыми зубами ртом счастливую улыбку и выдавить из себя сквозь это золото:

— Он будет Серёжей, вашим дорогим единственным сыном.

— Дорогим сыном или отлично подготовленные шпионом в стране, где вам не так-то уж просто работать, по вашему собственному признанию? …

— Дорогим единственным сыном, — отчетливо произнес Прэ Зидент, старательно, но устало вытерев платком обильно вспотевший лоб. — Остальное вас просто не касается. Ни о чём другом вы и понятия не имеете. Ваша совесть абсолютно чиста и спокойна. Что вас смущает, милый господин профессор? — уже почти по-настоящему ласково спрашивал Прэ Зидент. — Не так уж много НАМ осталось жить, и почему бы остаток лет не провести в обществе родного единственного сына? Неужели вы не устали от одиночества? Неужели вы не хотите, побыть на свадьбе Серёжи? Не подержать, даст бог, на руках внука или внучку? Согласитесь, что всей своей нелегкой судьбой вы заслужили право на обыкновенное человеческое, проще говоря, отцовское счастье? Вам и трудиться-то будет легче и радостнее! И ещё, может быть, самое главное: ваш род Моти… лешт… Мотилешт… ков продолжится!

…Мне хочется быть перед вами, уважаемые читатели, честным до конца, и я сообщу вам: на какое-то время Иван Варфоломеевич забыл с кем разговаривает, в сознании против его воли, вернее, непроизвольно возникли трогающие за душу картины, нарисованные Прэ Зидентом. Ученый, мечтательно закрыв глаза, даже пошевелил руками, будто собираясь покачать на них внука или внучку. Горло ему перехватило, и по щекам проскользнуло несколько слезинок.

Внутренне задрожав от злобной радости, предчувствуя невероятнейшую шпионскую удачу, Прэ Зидент решил закрепить успех и вкрадчиво зашептал:

— Ваш внук или внучка, достославный господин профессор и счастливейший отец, вырастет, как вы там у себя говорите, настоящим советским человеком, патриотом… я правильно выразился?.. своей страны. Вы будете катать его или её в коляске, кормить кашкой, поить молочком, рассказывать русские народные сказки и петь колыбельные песни…

— Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни… — тихим дрожащим голосом запелось у Ивана Варфоломеевича. — У него или у неё будет живая игрушечная лошадка… живой тигрёночек ростом с котёночка… в аквариуме будут плавать маленькие китики…

— Ах, как я безумно завидую вам! — нежно, почти искренне воскликнул Прэ Зидент, сорвал с носа очки кровавого цвета, с напряженным усилием выдавил из правого большого, навыкате коричневого глаза одну слезу. — Ах, как я завидую вам, дорогой дедушка! Увы, у меня нет детей — следовательно, и внуков мне не иметь. Но я понимаю ваши чувства, ах, как понимаю! Желаю вам, счастливейший вы человек, прекрасного дедства! А какое удовольствие, радость-то какая — выбирать имя внуку или внучке!

— Внука я назову в честь дедушки Арсентием, — мечтательно проговорил, почти прошептал Иван Варфоломеевич, не замечая, конечно, как хищно скалит золотые зубы Прэ Зидент, — а внучку я назову Ниночкой в честь моей любимой сестренки…

Он замолчал, откинувшись в кресле и блаженно полузакрыв глаза, чувствуя во всём теле тёплую легкую истому.

А Прэ Зидент улыбался уже просто самодовольно: ведь в номере были установлены скрытая телевизионная камера и подслушивающие устройства. Это означало, что в определённом отделе организации «Целенаправленные Результативные Уничтожения» видят и слышат всё что здесь происходит. И разного рода шефы завидуют, как ловко удалось Прэ Зиденту обработать крупного советского ученого, да ещё известнейшего борца за мир; и как просто и надежно забросят они в СССР опытнейшего шпиона и сколько вреда он там принесет!

— Да, да, внука я назову в честь дедушки Арсентием, — уже печальным голосом повторил Иван Варфоломеевич. — Арсентий Сергеевич… Но где же он?

— Се-е-ерж! — весело позвал Прэ Зидент. — То есть Серо… Серьё… жонька! Тебя хочет видеть папочка! — И из-за портьеры, прикрывавшей высокое окно, вышел Серж. — Через несколько дней, боже мой, вы будете на родине! Ты сможешь поцеловать родную землю!

Серж снял очки, слабая, беспомощная улыбка чуть тронула уголки его губ, и Иван Варфоломеевич, вместо того чтобы броситься обнимать сына, как рассчитывал. самодовольно развалившийся в кресле Прэ Зидент, впился взглядом в его галстук, усыпанный маленькими фашистскими свастичками.

— Я давно мечтал хотя бы побывать там, — неуверенно выговорил Серж и, видимо, заставив себя быть душевнее, спросил: — Неужели это возможно? Я мечтаю увидеть родные места.

— А не мечтаешь ли ты там поработать? — глухо спросил Иван Варфоломеевич.

— Он прекрасный специалист! — торопливо выкрикнул Прэ Зидент. — Он инженер высочайшей квалификации и широчайшего профиля… В смысле умственных способностей он весь в вас, дорогой господин профессор!

«Он нисколечко не похож ни на меня, ни на мать, — устало и даже равнодушно думал в это время Иван Варфоломеевич. — Впрочем, сейчас ему чуть за сорок, никак не могу сосчитать…»

Прэ Зидент в это время тоже думал, но яростно и суматошно: «Что такое вдруг случилось со старикашкой? Почему он так разительно переменился именно тогда, когда увидел родного единственного сына? Ведь совсем недавно чуть ли не рыдал… расклеился, как и требуется, и вдруг… Никогда этих советских не поймешь!»

— А ты не мечтал вернуться на родину… раньше? — совершенно деловито поинтересовался Иван Варфоломеевич. — Тебе не приходило в голову что-нибудь предпринять для этого? Вы — молчите! — грозно остановил он попытавшегося что-то сказать Прэ Зидента. — Ты хоть думал обо мне или о матери? Ты хоть знаешь, что представляет из себя твоя родина? Читал ли ты русскую литературу? Почему…

— Поймите же, милый господин профессор, как он взволнован! — перебил всё-таки ученого сам разволновавшийся Прэ Зидент. — Простите меня, но…

— Простите и вы меня, шеф, — осторожно остановил его Серж. — Я действительно необычайно взволнован. Но отец вправе спрашивать меня обо всём. А обо всём, отец, я хотел бы, поговорить с тобой там… дома. Пойми, сейчас имеется последняя возможность соединиться нам с тобой.

— Почему последняя? И почему сейчас? И почему при нашем разговоре присутствует и мешает ему посторонний?

— Пока я на службе, отец, — объяснил Серж. — А господин Прэ Зидент — мой шеф и вообще самый близкий мне человек. Ты должен постараться понять, что мы с тобой оказались в невероятно сложной ситуации, из которой только один выход. Берёшь ты меня с собой или нет. Всё нужно решить во время твоего пребывания здесь. Сегодня же или в крайнем случае завтра ты должен заявить, что я разыскал тебя, и ты хочешь, чтобы я с тобой вернулся на родину. Поверь, всё остальное второстепенно и несущественно. Тебе не должны отказать. Твоя прекрасная речь, отец, кстати, о судьбах детей…

— Минуточку, минуточку… — Иван Варфоломеевич по привычке ощупал голову. — Насколько я уразумел из всего здесь сказанного, я увезу на родину сына, который является агентом иностранной разведки? Почему у вас на галстуках фашистские свастики?

— Потому что мы фашисты, — простодушно и не без заметной гордости признался Прэ Зидент, но тут же понял свою непоправимую оплошность, дико заржал и сквозь ржание проговорил: — Да мода сейчас такая! — Он сорвал галстук судорожными движениями и бросил его в мусорную корзину. — Завтра, вполне возможно, будет мода на красные галстуки!

Серж развязал галстук медленно и аккуратно опустил в корзину. Тут зазвонил телефон, и в руках Прэ Зидента мгновенно оказались пистолеты.

— Многоуважаемый господин профессор… — в напряженном голосе Прэ Зидента появились металлические нотки. — Надеюсь, вы всё понимаете?

Иван Варфоломеевич, подошёл к столу, взял трубку:

— Профессор Мотылёчек слушает… Добрый вечер… Да, да, всё в порядке, если не считать… Конечно, расстроен… Ужасный снимок, и я действительно виноват… Нет, нет, обычно я умею сдерживаться… Речь исказили… Да, да, завтра я с утра у вас, и, видимо, мне придётся немного задержаться здесь… В высшей степени серьёзный разговор… Нет, вы не можете даже и предполагать… Дело в том, что меня разыскал здесь сын, которого я считал погибшим в войну… Да, да, и я бы просил разрешить ему вернуться со мной домой… Вы уверены, что не будет возражений?.. Благодарю вас… Он сейчас у меня… До завтра, всего доброго! — Он опустил трубку на рычаг, брезгливо взглянул на Прэ Зидента. — Да уберите вы эти пугачи!

Тот спрятал пистолеты, обиженно сказал:

— Это не пугачи. Одно ваше неосторожное слово — и вернулись бы вы домой в свинцовом гробу.

— Шеф! — Серж поморщился.

— Мой дедушка Арсентий утверждал, — Иван Варфоломеевич с удовлетворением ощутил своё превосходство над Прэ Зидентом, хотя не улавливал его конкретных истоков, — что у неумных людей в голове может образоваться лишняя дырка, кроме семи, положенных природой.

— Намек понял, — зло ответил Прэ Зидент. — Несмотря на некоторые нежелательные детали вашего поведения, я вами доволен.

— А я стараюсь не для вас. Но вот как мне объяснить в посольстве появление Серёженьки в вашей стране и долгое пребывание в ней?

— Его вытащили из-под развалин еле живого, отправили в другой город, который вскоре был сдан вашими войсками. Всё дальнейшее — служебная тайна. Но её Серж откроет в ваших соответствующих организациях, когда будет давать показания. У нас готовы безупречной подлинности все необходимые документы. Скажите…

— Нет! — резко оборвал Иван Варфоломеевич. — Хватит меня допрашивать. Сами-то вы какой национальности?

— Формально я русский, — легко признался Прэ Зидент. — А фактически — никакой, вернее, такой, какую потребует служба. Вот только негром быть не могу! — Он, чтобы взбодрить себя, поржал. — Родители мои убежали сюда сразу после вашей революции. Родился я здесь, но никакого отношения к моей формальной родине не имею.

— Вопрос второй, — Иван Варфоломеевич возвысил голос. — Кто воспитывал моего сына? Как долго он не знал о своей родине? Обо мне? О матери? О своем происхождении? — Голос его зазвучал гневно. — Почему его сразу после окончания войны не вернули домой? Ведь у него сохранились даже документы! У него были имя, фамилия! У него был отец! Кто посмел совершить это тягчайшее преступление — лишить ребёнка отца и отечества? Недоброй славы организация «Целенаправленные Результативные Уничтожения»?

Здесь, уважаемые читатели, я считаю нелишним напомнить вам о том, что Иван Варфоломеевич вовремя понял, на что именно рассчитывал Прэ Зидент: дескать, старенький, слабенький, занятый только наукой ученый, а мы как познакомим его с родным сыном, да как со всей наглостью навалимся на бедного сентиментального старикашку, да как припугнем его, так он и выполнит любое наше подлое задание, да ещё и счастлив будет.

Так оно поначалу и получалось. А потом слабеньким оказался матёрый шпион Прэ Зидент. Просто говоря, он не мог сообразить, куда клонит и что именно собирается делать ученый. И уж наиполнейшей неожиданностью оказалось то, что он нисколько не боится любых угроз, вплоть до того, что его могут превратить в покойника! Вот опытнейший, матёрейший шпион и ощупывал сейчас свою седую голову, не образовалась ли там лишняя дырка. Его прямо угнетало, ужасало, бросало в дрожь предчувствие, что будет, если Серж не улетит с отцом в Советский Союз. Тогда карьера Прэ Зидента не только тут же бесславно закончится, а как бы из него самого покойника не сделали. «Целенаправленные Результативные Уничтожения» плохих служак не держат, несмотря ни на какие былые заслуги. Эх, как запутался в своих рассуждениях, предположениях, соображениях и предчувствиях Прэ Зидент! Показался он себе не пауком, каким всегда был, расставляя всем сети, и в них попадались те, кто ему, пауку, требовался. А было у него сейчас ощущение, что он маленькая, глупо суетящаяся муха, запутавшаяся в паутинках, да в таких сложных и крепких, что даже лапкой шевельнуть не может.

И он не сразу услышал, что не напевает, а наскуливает детскую песенку:

— Раз паутинка, два паутинка, три паутинка… — И услышав себя, и взглянув на себя как бы со стороны, Прэ Зидент в сердцах едва не сплюнул, чуть, мягко выражаясь, не чертыхнулся, в бессильной злобе оскалил золотые зубы и, уже не в состоянии сдерживаться, яростно обратился к Сержу:

— Растолкуй ты своему папаше, наконец, что если он питает к тебе хотя бы грамма четыре отцовских чувств, то сейчас имеет значение только одно: ВЫ — ОТЕЦ И СЫН! Остальное черенда и епуха! То есть — ерунда и чепуха! В остальном разберетесь дома! Чего он тянет, если в посольстве ему обещали…

И прямо в сердце Ивана Варфоломеевича врезывались слова Сержа:

— Отец, помоги мне вернуться на родину! Я не могу больше здесь! Я здесь без тебя погибну! Какой смысл сейчас разбираться в том, кто и зачем когда-то лишил меня отца и отечества?

— Может быть, стоит поблагодарить тех, кто помог Сержу выжить? — надменно (больше ему ничего не оставалось делать) спросил Прэ Зидент. — И неужели ваши отцовские чувства, дорогой господин профессор, не победят ваши совершенно ненужные мелкие опасения, подозрения, недоверия?

— То, что судьба твоего сына в твоих руках, отец, должно тебя по крайней мере тревожить, если даже ты ко мне и равнодушен.

Иван Варфоломеевич посмотрел на него так проницательно, что Серж надел зеркальные очки, и в них опять отразились два маленьких Ивана Варфоломеевича.

Серж пробормотал:

— Я не могу больше оставаться здесь. Не веришь мне, так прямо и скажи. Ты отказываешься от меня? — упавшим голосом спросил он,

— Серж! — с упреком воскликнул, скрыв радость (вот сынок работает!), Прэ Зидент. — Нельзя так разговаривать с отцом! У него больное сердце!

— Вы — темнейшая личность! — с презрением произнес Иван Варфоломеевич. — Вас не спрашивают! Недавно на вас были галстуки с фашистскими свастиками! А я, было бы вам известно, коммунист! И мода, как вы изволили выразиться, у вас на фашистские свастики никогда не пройдет! И не трогайте больше моих отцовских чувств! Да и что вы в них понимаете! Мне тяжко, мне так тяжко, как не было даже тогда, когда я узнал о гибели своего сына…

— А сейчас я стою перед тобой, отец, — горячо заговорил Серж, — но не услышал от тебя пока ещё ни одного доброго слова! Даже если ты не примешь меня…

— Не тебе судить меня, — сурово остановил Иван Варфоломеевич. — Если ты мой сын, то ты погиб вторично. Вернее, тебя погубили.

— Это вы сейчас убиваете его! — закричал Прэ Зидент. — Я сам жесток до немыслимости! До чудовищности! Во! — Он оскалил свои золотые зубы. — Тридцать две штуки от тридцати двух врагов! А ваше жестокосердие…

За давностью лет Иван Варфоломеевич забыл, конечно, как надо драться, когда слова уже не действуют, но тут, не успев смирить гнев, омерзение, гадливость, сделал так, как когда-то в детстве: левую ногу быстренько подставил за правую Прэ Зидента, а правой рукой дал ему по золотым зубам, и шпионище рухнул на пол.

Серж чуть было не бросился к отцу, вернее, на отца, но — помог подняться шефу, спросив:

— Не ушиблись?

— Ещё надо? — весело, с задором, как в детстве, спросил Иван Варфоломеевич. — А сейчас — вон отсюда! Трупный стоматолог! Мерзавец! Вон! Да побыстрее!

Сначала тщательно ощупав золотые зубы каждый в отдельности, потерев затылок, подобрав очки со стеклами кровавого цвета, водрузив их на место, Прэ Зидент сказал, стараясь выглядеть достойно:

— Только мое глубочайшее уважение к заслугам господина профессора и нежелание омрачать его радость встречи с родным единственным сыном лишают меня возможности должным образом ответить на хулиганские действия достопочтенного…

— А чего вы можете? — весело спросил Иван Варфоломеевич. — Дать мне сдачи?

Раздался телефонный звонок, Прэ Зидент преградил дорогу Ивану Варфоломеевичу, приказал:

— Возьми трубку, Серж. А вы — тихо. — И он опять вытащил два пистолета.

Оказалось, что именно Сержа и требовали к телефону. Поняв это, матёрейший шпионище за секунду превратился в согбенного горем старика, засунул пистолеты в карманы, уныло свесил голову, а руки его бессильно повисли. Покачнувшись, он упал в кресло. Прэ Зидент сознавал, что от ужасной участи его может спасти только чудо — полная удача операции «Сынок», но убийцы в чудеса не верят.

Серж отвечал, вытянувшись по стойке «очень смирно». Опустив трубку и помолчав, он осторожно произнес:

— Я очень сожалею, шеф, вы знаете, как я вас ценю и уважаю, как я благодарен вам, но… вам приказано немедленно явиться… По-моему, вам надо быть готовым…

— Понимаю, понимаю… — еле-еле-еле слышно прошептал Прэ Зидент, посидел ещё немного, с трудом, морщась, словно от боли, поднялся. — Желаю тебе удачи, Се… Серёжа. Я уже ничем не могу тебе помочь. Если сердце твоего отца смягчится, поклонись от меня русской земле.

— Будет, исполнено, шеф.

Ещё больше сгорбившись, волоча ноги, Прэ Зидент Добрел до дверей, обернулся, уныло сказал:

— Завидую тебе, Серж.

И вышел, осторожно прикрыв дверь за собой.

Наступило долгое, напряженное молчание. Для Ивана Варфоломеевича оно было ещё и тягостным. Он машинально глотал холодный чай.

Вдруг Серж осторожно, но обрадованно предложил:

— Можно, я угощу тебя ужином, отец? Ведь ты наверняка голоден.

— Я никуда не хочу идти.

— Поужинаем прямо здесь. Чего бы ты поел?

— Поел бы я того, чего в ваших ресторанах нет, — грустно, однако с неожиданным облегчением ответил Иван Варфоломеевич, — варёной картошечки… А вообще закажи что-нибудь мясное отварное и томатный сок.

— Я хочу угостить тебя и редкими фруктами.

— Угости… Серёжа…

Когда заметно оживлённый Серж ушёл, Иван Варфоломеевич вскочил и быстро заходил по номеру. Поразительно: Серж чем-то привлекал его, но он не испытывал не только отцовских, но вообще никаких добрых чувств. Сколько лет он твердил себе: а вдруг?.. а вдруг?.. И вот сын перед ним — фашист, агент иностранной разведки… Конечно, он не виноват, что стал таким. Его таким сделали те, которые всё ещё мечтают уничтожить нашу страну, наших детей… И в этом ужасном, совершенно бесчеловечном деле им, может быть, будет помогать Сергей Иванович Мо… ти… лештик!.. По сердцу резанула боль, в голове помутилось, перед глазами поплыли чёрные круги… Шатаясь, едва не падая, Иван Варфоломеевич дошёл до дивана, постоял и… вернулся обратно в кресло. Нет, нет, нельзя поддаваться ни боли, ни горю. Он должен выдержать все…

Иван Варфоломеевич принял несколько лекарств, сидел и ловил себя на нелепом желании запеть песенку, которую недавно в этом кресле наскуливал Прэ Зидент: «Раз паутинка, два паутинка, три паутинка…» Но тут же он мысленно сказал себе: «Не ври. Ничего ты не запутался. Просто тебе надо много и желательно глубоко подумать и принять наитвердейшее решение. Ты не испытываешь к Сержу отцовских чувств? А откуда им взяться? Всю жизнь ты прожил один, сейчас ты старик. Дедовские чувства ты должен был бы испытывать, если бы…»

И он неожиданно улыбнулся, подумав о внуке… Правда, улыбка сразу померкла: его внук — сын шпиона… А почему в посольстве сразу согласились на возвращение Сержа домой? Почему — домой? Где у него дом?.. «Только не торопись! — мысленно приказал он себе. — Ведь может же родина оказать на Сержа благотворное влияние!.. Но почему ты называешь его Сержем, а не Серёжей? Потому что пока он — Серж. Как помочь ему почувствовать себя подлинно русским, настоящим гражданином своей страны? Ведь не могли же из него вытравить всё с чем он появился на свет!.. И ведь вот что самое-то страшное: если он не возьмет Сержа с собой, то до конца жизни будет терзаться. Кровью изольется сердце, если он оставит его здесь… А если он привезет домой не сына, а шпиона, который сумеет принести своей родине немало вреда?!»

У него запокалывало в груди, когда он попробовал связать в сознании маленького Серёженьку, от которого не осталось даже ни одной фотографии, с этим вот Сержем… «Беда твоя в том, — мысленно обратился он к себе опять, — что у тебя беда. И ничто не может помочь тебе. Конечно, в посольстве что-нибудь посоветуют… Но что можно посоветовать старому отцу, у которого давным-давно погиб сын, и вдруг он оказался жив и носит галстук с фашистскими свастичками… А вот пионерского галстука он никогда не носил… Нет, нет, нет, он не виноват в том, что с ним сделала война». Иван Варфоломеевич машинально нагнулся, достал из мусорной корзины галстук Сержа (он был снят аккуратно, а Прэ Зидент свой сорвал, резким движением развязав узел), так же машинально засунул erо в ящик письменного стола.

Серж вернулся оживлённым, даже весёлым, вовсе не таким, каким был при своем золотозубом шефе, сообщил, с удовлетворением потирая руки:

— Сейчас всё принесут, отец. Ты знаешь, я не удержался и сказал метрдотелю, что встретил отца. Старик так растрогался, что сам ушёл за какими-то необыкновенными фруктами. Как я счастлив, если бы ты знал! Даже не верится! Не хочется думать о будущем. Главное, что хотя бы сегодня мы можем побыть с тобой вдвоём!

— Ты не боишься, что нас подслушивают?

— Скорее всего, аппаратура отключена. Ультрашеф сказал мне недавно по телефону, что его не интересуют наши с тобой личные отношения, — вполне беззаботно ответил Серж. — Я расскажу тебе всё что смогу. Но пока я на службе, отец. А как только мы сядем в самолет, конечно, если это случится… я не скрою от тебя ничего. Как я хочу вернуться домой!

— Ты вернёшься, — сказав это, Иван Варфоломеевич мгновенно ослабел, откинулся в кресле, подумал, что хорошо бы остаться сейчас одному. — Что стряслось с твоим шефом?

— Не справился с заданием. Так сказать, ты переиграл его, а этого у нас не прощают. Перед тобой он выглядел дурак дураком.

— Боюсь, Серж, что ты надеешься переиграть меня. И я буду выглядеть дурак дураком.

— Отец! — молитвенно сложив на груди руки, умоляюще воскликнул Серж. — Не надо!

— Я плохо разбираюсь в шпионских делах, — словно не заметив этого, сказал Иван Варфоломеевич. — Я и фильмов про вас не смотрю и книг про вас не читаю. Но по обыкновенному здравому размышлению, действовали вы против меня, вернее, пытались воздействовать на меня, не очень убедительно. Вот зачем с тобой был Прэ Зидент? Почему ты не мог прийти один?

— Наверное, на меня не очень надеялись. Как ни странно, именно присутствие шефа и всё его поведение помогли мне сосредоточиться, лишний раз осознать всю сложность моего положения.

Принесли ужин. Иван Варфоломеевич совершенно расхотел есть, но заставил себя сразу приняться за еду.

— Прекрасный сок, — похвалил он. — Видишь ли… Серж. Я не буду анализировать происшедшее, искать в нём неясности, противоречия. Я заглушил подозрительность, недоверчивость. Я обязан бороться за тебя до конца… сын. Это мой отцовский и гражданский долг. И я выполню его. Ты должен… нет, нет, не то слово! Ты не можешь не полюбить родину. Я верю, я стараюсь верить в это. И буду верить до конца!

Серж ел с удовольствием, много, всё его существо излучало радость, даже беззаботность.

— Конечно, нам сразу трудно понять друг друга, — говорил он. — Да я и не настаиваю на этом. Ты не готов к встрече со мной, а я ждал её. Я сделал всё я пошёл на всё, чтобы она состоялась… Сначала бы я хотел побыть с тобой на природе, — мечтательно продолжал он. — И чтобы никого с нами не было. Мне бы хотелось некоторое время побездельничать, отец. Походить по театрам, музеям, галереям…

— Нет ничего проще. Ну, а как с твоей службой?

— Тоже нет ничего проще. Я обязан явиться в соответствующую организацию. Выполнить всё, что требуется.

— Оказывается, я действительно был голоден, — Удивился Иван Варфоломеевич, покончив с едой. — Вот чисто русская привычка: поешь и становишься благодушным. Об этом, кажется, ещё Тургенев писал… Только бы ты не заскучал со мной.

— Чудак, милый чудак. Ты мне с каждой минутой всё ближе и ближе. Я ведь не тороплю тебя. Я и не надеялся сразу понравиться тебе. Я просто боялся тебя.

После долгого молчания Иван Варфоломеевич сказал:

— Но ведь ты всё-таки шпион. Ты не просто возвращаешься с отцом на свою родину. Тебя… как это?.. За-бра-сы-ва-ют?

Серж кивнул и показал глазами в одну и другую стороны: дескать, их всё-таки могут подслушивать и подглядывать, заговорил ровным, намеренно невыразительным тоном, чтобы, видимо, сдержать волнение:

— Сначала я жил в одной семье. Русские. Эмигранты. ещё со времен революции. Говорили по-русски, но сразу же стали учить меня иностранному языку. Меня окружили любовью, роскошью, как наследного принца. Не буду скрывать, да я и не виноват в этом… я не вспоминал ни о чем… я забыл тебя, мать, всё забыл… а если что и всплывало в памяти, то настолько смутно, что тут же забывалось… Прости.

— За что? — Иван Варфоломеевич горестно вздохнул, и горечь эта отозвалась в сердце. — Тебя же увезли мальчуганчиком.

— Только иногда, — всё так же внешне почти равнодушно продолжал Серж, — мне снилась рыбалка. И ловили мы почему-то кита… Оказалось, что меня уже готовили к разведывательной работе. Потом направили в спецшколу. Вот там не было ни любви, ни роскоши. Моими учителями были типы вроде Прэ Зидента. Они были способны вырывать у трупов или ещё живых людей золотые зубы и вставлять их себе…

— Продолжай, продолжай, — слабым голосом попросил Иван Варфоломеевич, — мне надо знать всё, необходимо.

— Но я вижу, как тебе…

— Продолжай.

— Потом другая школа, пострашнее. Постепенно я… Поверь, отец, мне трудно говорить, но что я мог поделать? Малейшее неповиновение и… — Серж махнул рукой. — Меня воспитали в ненависти к моей бывшей родине. Моим идеалом стал фашизм.

— Замолчи… негодяй! — Иван Варфоломеевич закрыл лицо руками, чтобы не видеть его, не плюнуть ему в глаза.

— Ну, негодяй, подонок, выродок! ещё как ты можешь обозвать меня? Как тебе ещё хочется оскорбить меня? Ну! Брось меня, прокляни! Сделай самое страшное для меня — отрекись от меня! Оставь здесь! И больше тебе переживать будет нечего — меня не будет! Неужели ты не понимаешь, что я прошусь, может быть, на верную смерть? У трапа самолета меня уже будут ждать и… прощай, отец! Прощай, родина! И всё-таки… — Серж криво усмехнулся. — И всё-таки я предпочитаю умереть на родной стороне. Окажи мне хотя бы такую милость.

— Не надо так… Серж. Давай возьмем себя в руки и… Я ничего не боюсь, мне ничего не грозит. Я боюсь за тебя. Я должен знать, какой ты есть на самом деле. А тебе простят все, если ты полюбишь родину… Когда у тебя появилось желание вернуться домой? С чего это ты вдруг решил хотя бы умереть там?

— Не вдруг, отец, — мрачно и обиженно отозвался Серж. — Года три назад, когда… — Голос его дрогнул. — Когда мне рассказали о тебе. Я прочитал, вернее, просмотрел все твои научные труды, какие только мог разыскать. Прочитал статьи и очерки о тебе.

— И это будто бы подействовало на тебя? — не удержался от печальной иронии Иван Варфоломеевич;

— Нет, — сразу признался Серж. — Но тобой, как личностью, я заинтересовался и даже восхищался. А вот однажды меня вызвали в один отдел, усадили перед телевизором и предупредили, что через несколько минут мне будет предоставлена возможность видеть и слышать тебя. Ты выступал перед детьми и рассказывал им о своей сокровенной мечте — одарить их живыми игрушками. Все наши сотрудники покатывались со смеху. А мне было не до смеха, я понимал тебя, вернее, не тебя, а детей. Лица их излучали счастье и радость. Я старался быть непроницаемым, а внутри у меня всё перевёртывалось, что ли. А когда ты заговорил о своей семье, о том, что всё ещё надеешься, что она жива… что ты обязательно увидишь меня…

— Достаточно пока, Серёжа, — глухо попросил Иван Варфоломеевич.

— Прости, но выслушай меня до конца, — требовательно, даже жёстко возразил Серж, — мне ведь тоже… несладко. И кто знает, может, мы больше и не увидимся.

— Почему? — невольно вскрикнул Иван Варфоломеевич.

— Нам не дают объяснений. Так вот, с того времени меня уже не покидали мысли о тебе. Я решил вернуться любой ценой. И сколько я ни перебирал вариантов, реальным был один — получить задание. Я его получил. Пока. И меня стали готовить. Проверили меня в одной славянской стране… Теперь моя судьба в твоих руках, отец.

Серж посидел, помолчал, вызвал по телефону официанта, тот укатил на тележке-подносе посуду. Молчание продолжалось, но не тягостное, напряженное, а желанное, необходимое — как отдохновение. Иван Варфоломеевич словно отключился от всего неприятного, просто дал себе отдохнуть. А Серж не скрывал охватившей его радости, хотя и сидел неподвижно, чувствовалось, что внутри у него всё ликовало. Он не выдержал молчания и оживлённо заговорил:

— Прости, отец, меня за все. За то, что я столько горя доставил тебе. Невольно. Но поверь, я всё сделаю, чтобы…

— Доложи своему начальству, что, как только будут готовы документы, мы вылетаем, — устало-деловым тоном сказал Иван Варфоломеевич. — Несмотря ни на что, я не могу тебя бросить. А ты… ты не предашь меня?

Серж резко вскочил, всплеснул руками, прижал их молитвенно к груди и, чуть помолчав, борясь с волнением, заговорил сдержанно:

— Клянусь памятью матери, жизнью своей клянусь, всем, всем, всем, что мне дорого… ради чего я живу… Я НЕ ПРЕДАМ СВОЕГО ОТЦА!

— Сядь, Серёжа, сядь, — слабо махнув рукой, попросил Иван Варфоломеевич. — Не надо так… много и… торжественно. Я буду надеяться, я буду верить тебе и в тебя. А сейчас попрощаемся.

— Спокойной ночи, папа. Когда мне позвонить тебе завтра?

Проводив его до лифта, сколько он ни возражал, Иван Варфоломеевич так и не испытал желания обнять Сержа, а когда вернулся в номер, долго не мог сообразить, что же он должен сейчас сделать. Лучше всего, полезнее всего бы — принять душ, смыть, так сказать, не столько с тела, сколько с души всё, что мешает свободно и вольготно дышать… Он прилег на диван, но оказалось, что и лежать-то не хочется. А о сне не могло быть и речи. Он машинально бродил по номеру из комнаты в комнату… Проснулся Иван Варфоломеевич среди ночи в кресле, сразу ощутил себя выспавшимся, неторопливо, с удовольствием разделся, долго блаженствовал под душем, простите, уважаемые читатели, глупо улыбался, гадая, нет ли тут скрытой телекамеры, а в туалете — подслушивающего устройства…

Запахнувшись в халат, бодрый, он вернулся в комнату и увидел на письменном столе записку:

Он несколько раз перечитал короткие строчки, словно не в состоянии понять их смысла.

Думалось Ивану Варфоломеевичу как-то спокойно, почти равнодушно, вернее, просто неинтересно ему думалось, так, словно он будто бы всё знал и понимал и раздумывать было незачем. И действительно, на каждый возникавший в голове вопрос незамедлительно приходил ответ вполне удовлетворительный. Да, получалось, что у Сержа не было абсолютно никакого иного выхода, чтобы вернуться домой.

Но вот… Ведь в посольстве не знают, что Серж — шпион и забрасывается в нашу страну, специально и тщательно подготовленный для этого. Значит, Ивану Варфоломеевичу придётся обманывать своё правительство?! Ни на что подобное он просто не способен. А если он скажет правду — а он обязательно это сделает! — Сержа отсюда не выпустят… Но если он согласится на полное и добровольное раскаяние… Пока он вроде бы готов на это…

«Жаль, жаль, что я не читаю книг и не смотрю фильмов о шпионах, — уныло подумал Иван Варфоломеевич. — Хотя бы в одной или в одном из них наверняка есть описание или показ подобной ситуации…»

До утра он неторопливо, хотя и нетерпеливо, но в то же время очень-очень медленно, по нескольку раз взвешивая каждое слово, писал прошение. Как ни странно, на бумаге всё выглядело убедительно и достоверно, словно текст ему подсказывал сам Серж… Перефразируя известное изречение, можно было утверждать: пути шпионские неисповедимы. Вспоминалось и другое изречение: поживём — увидим… Всё это не утешало Ивана Варфоломеевича, но зато ничто его больше уже и не обескураживало, даже не смущало. Решение было принято, и надо было приступать к его выполнению.

Утром он явился в посольство, готовый уже защищать Серёжу, но всё ещё испытывавший недоверие к Сержу… Ивана Варфоломеевича принял сотрудник, представившийся Олегом Васильевичем и сразу поинтересовавшийся судьбой зверюшек-игрушек. По совершенной случайности внешне он чем-то напоминал Сержа, и это поначалу расстроило ученого. «Какой у него, верно, счастливый отец, — подумалось ему, — вот ведь тоже работает в чужой стране, но…»

Олег Васильевич прочитал прошение, сказал:

— Расскажите, пожалуйста, о вашей встрече. Не торопитесь и не волнуйтесь. Постарайтесь вспомнить всё, буквально каждое слово, желательно любую запомнившуюся деталь. Итак, после вашего замечательного выступления вы вернулись в отель…

Иван Варфоломеевич долго и подробно рассказывал о вчерашних событиях в его номере, сам удивляясь, как много сумел запомнить, и закончил скорбным тоном:

— Должен с удивлением и сожалением признаться, что я не испытываю к нему, никаких родственных чувств. Я даже ни разу не обнял его, но тем не менее… сын… Я не могу не выполнить его просьбы! Я должен попытаться спасти Сержа!

— Сержа или Сергея? — как бы формально, без особого интереса попросил уточнить Олег Васильевич.

Неожиданно для самого себя Иван Варфоломеевич обиделся и не попытался скрыть этого:

— Я знаю, что моя просьба может показаться не только странной…

— Почему вы так решили? — можно сказать, успокаивающим тоном спросил Олег Васильевич. — Как раз ваша просьба представляется нам совершенно естественной, и мы разделяем ваши чувства. Мы ещё вчера посоветовались…

— Но вчера вы ещё не знали, кто он?

Олег Васильевич добродушно улыбнулся и объяснил:

— Мы-то могли и действительно не знать. Но у нас, сами понимаете, широкие возможности для консультаций. Да, мы узнали, что майор Серж фон Ллойд, он же Сергей Иванович Мотылёчек, или Сергей Иванович Мотылёчек, он же майор Серж фон Ллойд, — агент. Я в шпионской терминологии разбираюсь слабо, но уразумел, что он агент этак экстра-класса, своеобразный супер, что ли, но без достаточной практики. В конце концов это не наше с вами дело. Пути шпионские, как вы остроумно выразились, неисповедимы. Вашему сыну будет предоставлена полная возможность стать полноправным гражданином нашей страны. Он знает, ЧТО для этого требуется от него. Но, дорогой Иван Варфоломеевич! На всякий случай будьте готовы ко всему. На вашу долю выпало тяжелейшее испытание. Вы никак не можете не взять Сержа с собой. Правда ведь?

Иван Варфоломеевич несколько раз кивнул, ответил:

— Я до конца дней не простил бы себе этого. В конце концов только время всё поставит на свои места.

— Совершенно верно, — согласился Олег Васильевич. — Я от всей души желаю вам…

— Понимаю, понимаю… — Иван Варфоломеевич поднялся. — Но ведь я не могу солгать Сержу. Я не могу скрыть от него сказанного вам.

Подойдя к нему, Олег Васильевич, хотя и был значительно моложе Ивана Варфоломеевича, заговорил отеческим тоном:

— Поступайте, как сочтете нужным. У нас нет для вас, так сказать, никаких рекомендаций. Прошу вас только: помните, что вы не один. В любом случае, в любой обстановке, в любом месте помните, что вы не один. Ведь вы выполняете не только отцовский, но и гражданский долг. Я убежден, что вы его выполните до конца и безукоризненно. Жду вашего звонка. Всего доброго. Машина у подъезда.

«Похоже, что он счёл меня сильным и мужественным и даже не дураком, — не без удовольствия думал по дороге Иван Варфоломеевич. — Предположим, допустим, представим, что Олег Васильевич не очень ошибся. Но ни он, ни я не знаем, насколько меня хватит».

Подъезжая к отелю, он сразу увидел стоявшего на лестнице Сержа, и ему неожиданно захотелось спрягаться, хоть ненадолго побыть ещё одному, стать невидимкой или таким маленьким, чтобы…

— Стойте, стойте, то есть остановитесь, пожалуйста! — торопливо попросил он шофера и забормотал: — Таким маленьким, таким маленьким, таким маленьким… Или нет, нет, поезжайте дальше!

— Куда? — невозмутимо поинтересовался шофер. Хоть куда! Хоть куда! Хоть куда! — возбуждённо ответил Иван Варфоломеевич. — Мне надо подумать несколько минут! Десять-пятнадцать! Не более двадцати! А потом вернёмся к отелю. И, пожалуйста, помедленнее!

«Стать маленьким… грандиозус наоборотус… стать маленьким… грандиозус наоборотус… — суматошно думал Иван Варфоломеевич. — Зверюшки-игрушки… маленькие лошадки… китики… тигрёночки ростом с котёночка… АГЕНТИКИ! Превратить плохого взрослого человека в младенца и воспитать его уже хорошим!.. Превратим агента в агентика, перевоспитываем его, и он вырастает гражданином своей страны!.. Теперь-то я знаю, чего не хватает в эликсире грандиозус наоборотус! Ура, товарищи!»

Вы, наверное, и без меня, уважаемые товарищи, знаете, что иные величайшие научные открытия внешне делаются довольно случайно. Дескать, увидел английский ученый Ньютон падающее с дерева яблоко и тут же сформулировал закон всемирного тяготения. Так-то оно так, но ведь миллионы людей до Ньютона видели, и неоднократно, как падают яблоки и другие плоды. Некоторые сами падали с яблонь и других деревьев, но, увы, закона всемирного тяготения не открыли.

К любому большому научному открытию, свершившемуся будто бы случайно, их авторы готовятся долго, иногда всю жизнь.

Вот так и произошло с Иваном Варфоломеевичем Мотылёчком: ему мгновенно стал ясен окончательный состав эликсира, над которым он трудился давным-давно.

Он весело попросил невозмутимого шофера отвезти его обратно к отелю и буквально не мог усидеть на месте, словно торопился с кем-то поделиться необыкновенной радостью.

Из машины он прямо-таки выпрыгнул, сияющий и возбуждённый, готовый не только петь, но и танцевать что-то вроде лезгинки или пуститься вприсядку, издали помахал Серёже обеими руками, будто предлагая ему вместе взлететь на воздух и, как вольным птицам, взять курс на родину!!!

А Серж шёл ему навстречу медленно, словно неохотно. Ничего этого Иван Варфоломеевич не заметил, громко крикнул, не обращая внимания на множество людей вокруг:

— Всё в порядке! — И, подбежав к Сержу и увидев его мрачное лицо (он был без очков), сразу в высшей степени обеспокоился: — Что случилось? У тебя неприятности? Готовь документы и летим первым же рейсом! Меня заверили, что если ты полностью раскаешься и…

— Добрый день, отец, — совсем уж мрачно отозвался Серёжа. — Боюсь, мечта вернуться с тобой на родину так и останется мечтой. Мое руководство что-то вдруг засомневалось, забеспокоилось, занервничало. Короче говоря, они подозревают, что потеряют меня.

— Но почему? — растерялся и даже возмутился Иван Варфоломеевич. — Ведь ещё вчера…

— Вчера, вчера! — с досадой вырвалось у Сержа. — Они, видимо, рассчитывали, что ты… достаточно слаб. А ты проявил такое завидное мужество. Перед тобой бессильным оказался такой опытнейший агент, как Прэ Зидент. И нас во время ужина с тобой, видимо, всё-таки подслушивали и подглядывали…

— Ну и что? Насколько я стал разбираться в шпионских делах, ты действовал именно так, как им хотелось! Ведь им надо, чтобы ты убедил меня… чтобы я тебе поверил…

— Я и рассчитывал на это, — сумрачно признался Серж. — Но, судя по некоторым намекам Прэ Зидента, с которым я сегодня уже повидался, и не без его помощи, вернее, подлости, руководство если не разгадало, то унюхало истинное наше с тобой желание. Понимаешь, ты вчера провалил Прэ Зидента, фактически доказал его недостаточную квалификацию, и ему грозят крупнейшие неприятности. И чтобы выкрутиться, ему необходимо опорочить меня как агента.

— Ничего, ничего, ничего не понимаю, — в полной растерянности пробормотал Иван Варфоломеевич. — Воистину, пути шпионские неисповедимы. Твой Прэ Зидент наглец и дурак! Действительно, не мог справиться со мной, старикашкой. Но ты-то держался безупречно! А в посольстве, понимаешь ли, я договорился абсолютно обо всём! Твоё раскаяние — и больше никаких забот! — Иван Варфоломеевич даже похлопал Серёжу по плечу.

А тот взглянул на него едва ли не презрительно, но тут же изобразил на своем лице глубокую озабоченность, глухо проговорил:

— Надо ещё что-то предпринять, папа. Чтобы окончательно убедить их, что ты будто бы окажешь мне всяческое содействие. Готов ли ты к этому?

— Серж! — с упреком воскликнул Иван Варфоломеевич и почти нежно поправился: — Серёжа! Ведь мы вчера договорились, что для нас главное сейчас — вернуться. Я сегодня же должен сообщить в посольство, едем мы или не едем. То есть летим или нет. Что я ещё должен сделать?

— Разыграть небольшой спектакль, — голос Серёжи прозвучал несколько оживлённее, а мрачность с лица исчезла. — Идём в номер и разыграем представление. Не знаю, получится ли это у тебя, но ты должен выглядеть, прости, пожалуйста, глупым. Готовым выполнять там, дома, все мои просьбы — ну, познакомить, например, меня с учеными, делиться со мной результатами своей работы и так далее.

— Хорошо, — вдруг приуныл Иван Варфоломеевич. — Надо же хоть раз в жизни испытать, что это, за штука — вранье!

— Это будет святая ложь, отец, — серьёзно, даже строго сказал Серёжа. — Ну, идём? — По дороге в номер он говорил таким тоном, словно инструктировал агента, а Иван Варфоломеевич испытывал странное возбуждение, как бывает, когда человеку предстоит совершить что-то неизведанное. — Уверяй меня, что тебя нисколько не интересует, чем я буду заниматься, что ты предоставляешь мне полную свободу, будешь исполнять все мои просьбы. Короче, если ты окажешься неплохим актёром, больше уже ничто не помешает нам вернуться домой. Как только войдем в номер, начинай!

И как только они вошли в номер, Иван Варфоломеевич воскликнул:

— А у меня, Серёжа, потрясающая новость! У меня есть для тебя подарок!

— Не надо мне от тебя никаких подарков, папа! — Серёжа, видимо, знал, где установлена телевизионная камера, повернулся к ней спиной и подмигнул: дескать, продолжай, продолжай в том же духе. — Лучший, бесценный подарок я уже получил от судьбы — тебя!

— А я — тебя! — И Иван Варфоломеевич тут же почувствовал фальшь в голосе, и чтобы сгладить это впечатление, произнес совершенно искренне: — Понимаешь… Серёжа, именно сегодня, в ожидании встречи с тобой, я уловил наконец-то идею, которая мучила меня всю жизнь!

— Зверюшки-игрушки? — обрадовался Серж.

— Не только зверюшки, но и… — и Иван Варфоломеевич с испугом осекся, но, чтобы выправить положение, добавил виновато: — Об этом пока ещё рано говорить. Не сглазить бы!

— Может быть, ты мне просто не доверяешь, отец? Почему? Ты о своем изобретении неоднократно говорил по телевидению. Ведь оно не имеет оборонного значения?

— Как сказать… как сказать… — Иван Варфоломеевич заставил себя загадочно улыбнуться, вдруг ощупал голову руками, и это словно придало ему сил и фантазии, и он как пошёл, как пошёл описывать Серёже их будущую совместную жизнь, что получилось: ничем он больше заниматься не будет, кроме помощи майору Сержу фон Ллойду в шпионаже!

Тот смотрел на него удовлетворенно и счастливо, довольно, а может, и самодовольно, кивал головой, почти любовался им и осторожно остановил:

— Спасибо, отец, другого я от тебя и не ожидал. — Раздался телефонный звонок, Серж вскочил, снял трубку, вытянулся по стойке «очень смирно». — Слушаю, ультрашеф!.. О таком отце можно только мечтать… Все мои опасения рассеялись… Будет исполнено… Есть, ультрашеф! — Он нежно опустил трубку. — Там всё в порядке. Я могу ехать за документами?.. Что с тобой, отец? Ты чем-то недоволен?

— Ничего, ничего, ничегошеньки! — постарался весело ответить Иван Варфоломеевич. — Мне кажется, что я стал школьником. Вот сейчас в номер войдет мой дедушка Арсентий и вздует меня, как сделал однажды, когда я ему здорово наврал.

— Звони в посольство, — не улыбнувшись шутке, почти приказал Серж. — Давай кончать это дело. Я порядком-таки вымотался.

День прошёл в многочисленных, но приятных хлопотах. Серёжа был весел, шутил, старался на каждом шагу чем-нибудь угодить отцу, и к вечеру Иван Варфоломеевич вроде бы и забыл, что имеет дело не только с родным единственным сыном, но и с агентом вражеской разведки, отбывающим в Советский Союз (под новой кличкой Сынок, чего отец и вовсе не знал).

Зато Иван Варфоломеевич уже примерно знал, вернее, предчувствовал, как изменится его одинокая жизнь и как легко, радостно будет ему работаться. И вполне возможно, что сын станет свидетелем его научного триумфа!

Но во сне он увидел дедушку Арсентия, который нещадно лупил его толстущей палкой и возмущенно приговаривал:

— Не шпионь! Не шпионь! Не шпионь!