Генералы подвалов

Глава 1

Крестьяне в красных рубахах, упитанные, крепкие, как маленькие боровики, быстро перебирая ножками, целенаправленно бежали, закинув за плечи бурые мешки. С логикой насекомых они пробирались между строениями – фермами, солдатскими бараками, мельницей, след в след по протоптанной однажды дорожке. Прокладывая свой путь, каждый из них сначала тыкался, как слепой котенок, туда-сюда, находил правильное направление и больше уже не менял его. Вперед, назад, туда – налегке, обратно – с мешком. Или вот с бревном. А тут и в зеленых плащах, откуда ни возьмись, рыцари из враждебного... Чего – лагеря? города? Да, наверное, города.

Настя щелкнула кнопкой «мыши», выведя стрелку курсора на надпись «меню», и человечки на экране монитора замерли. Нужно сделать паузу. Она поднялась с вертящегося высокого кресла, подошла к окну. Голова идет кругом от этих игрушек. Постирать их все, а то уже по ночам снятся всадники, пехотинцы, лучники, последняя неделя вся пошла коту под хвост: с утра пораньше Настя садилась за компьютер и погружалась в Warcraft, делая лишь короткий перерыв для того, чтобы перекусить на скорую руку. Это такая игра, тактическая. Записала на свою голову. Врагам только такие подарки делать, чтобы выпали из жизни, перестали заниматься делами, повылетали бы из школ и институтов, сидели бы перед компьютерами и строили на мониторах фермы, бараки, кузницы.

Ровно неделю назад отец перетащил в ее комнату старенькую «четверку». Сам он давно уже работал на «Макинтоше», сменив до этого не один компьютер, а «четверка», самая первая его машина, в свое время очень модная и современная, теперь пылилась в углу. Продавать ее отец не хотел, говорил, мол, головной боли будет больше, чем денег, а сейчас вот перетащил в детскую. Поставил модем, записал кучу игр, проклятый Warcraft в том числе, и поздравил Настю с первым собственным компьютером. На самом деле давно пора, думала Настя. А что, семья у них не бедная, а компьютер – не роскошь для современного человека, пусть ему даже шестнадцать, предмет вполне необходимый. Почти все ее одноклассники давным-давно уже в Интернете сидят, в школе общаются друг с другом на своем языке, слэнг у них особенный, бедняги учителя не понимают, а они на учителей свысока смотрят – «чайники», вчерашний день. Динозавры.

Голова тяжелая, чертова игрушка вышибает мозги, отвлечься нужно, забыть об этой забаве для тунеядцев. У нее ведь куча дел, подумать страшно. Одиннадцатый класс, будь он неладен, ни то ни се, совсем другое дело – первый курс института, разница огромная. Статус другой. А сейчас кто она? Школьница, девчонка. Несерьезный человек.

Фонари заливали пустынные асфальтированные дорожки белым светом, летними ночами почему-то казавшимся намного ярче, чем зимой. Начиная с октября Петербург превращался в холодное грязное месиво, всасывающее в себя и свет, и хорошее настроение, и силы. И фонари, так же как и люди зимой, становятся, наверное, апатичными, светят вполсилы, через «не могу». Свет отражался от неотличимых друг от друга стен девятиэтажных домов, освещал газоны, выхватывая из темноты каждый листик на высоких деревьях, растущих у Насти под окном. В искусственном освещении листья казались серыми, тоже не настоящими, аккуратно наклеенными на темные ветви. На улице – ни души. Еще бы, три часа ночи.

А Дик – куда он подевался? Николай Егорович, сосед по лестничной клетке, в это время гуляет со своим догом. Дик бегает без намордника, милейший пес, золотой просто. Николай Егорович, выгуливая Дика, обычно берет с собой газету, свернутую в трубочку. Пожалуй, это единственное, чего Дик боится. Николай Егорович рассказал как-то, что, когда Дик был еще совсем крохотным щенком, вот таким – он отмерил ладонью расстояние от земли, остановив руку примерно на уровне Настиного живота, Николай Егорович, рассердившись, ударил его по носу свернутой газетой «Правда». С тех пор Дик до смерти боялся газеты «Правда». Это словосочетание, произнесенное хозяином, действовало на него мгновенно – огромный дог приседал на все четыре лапы, начинал тихо поскуливать и большими молящими глазами заглядывал в лицо Николаю Егоровичу. Но если кто-то другой, посторонний, пытался подействовать на Дика таким образом, реакция была совершенно иной. Пес начинал рычать, готовясь к прыжку, и горе тому, кто опрометчиво продолжал эксперименты с прессой. Правда, серьезных происшествий не было ни разу, соседи знали, что перед носом у Дика газетами лучше не помахивать, а еще лучше вообще не показывать ему ни «Правду», ни «Ведомости», ни любую другую периодику.

Темный силуэт, отражавшийся в окне, нравился Насте. Этим летом она, к своему удовольствию, убедилась в том, что все, кто с ней знакомился, давали ей больше шестнадцати лет. Еще бы! Грудь, талия, рост – все как надо. Ноги длинные – она сделала три шага назад и повернулась к большому зеркалу на стене. Да, вполне приличные ноги. С такими ногами хоть куда. В любой одежде. Ну, почти в любой.

Настя покосилась на горящий экран монитора и скривила губы. Все, хорошего понемножку. Не садясь на стул из опасения, как бы безумная, нескончаемая игра снова не затянула ее, Настя, согнувшись пополам, дотянулась до «мыши» и щелкнула три раза кнопкой «Exit program». На черном экране появились значки программ и папок, не так много, как в компьютере отца, но для Насти вполне достаточно. Освоив несколько графических программ, она остановилась, до Интернета руки так пока и не дошли. А так хочется связаться, например, с Дохлым и какую-нибудь гадость ему в компьютер запустить. А то возомнил о себе невесть что. Но Настина «четверка» пока была глухой и немой, а отец к своей машине ее не подпускал. Тайны мадридского двора. Подумаешь! Не больно-то и хочется. Игрушек у Аркадия Михайловича в машине нет, а его бизнес Настю нисколько не интересует. Правда, вся информация в отцовском «Макинтоше» была спрятана под кодовыми паролями, но он опасался, что его слишком самостоятельный, как считалось в доме, ребенок сунет в дисковод какую-нибудь зараженную дискету и не удосужится открыть «Доктора Вебба» – антивирусную программу, которую Настя и в своей машине, честно говоря, игнорировала. Подумаешь, вирус. Придет Гарик и вылечит. Все равно он к отцу каждую неделю заглядывает, мудрит что-то с его компьютером.

Родители дома не ночевали. Отец уехал за город, на свою лесопилку, которую купил неделю назад. В представлении Насти «лесопилка» – это огромный длинный станок неопределенной конструкции, с одного конца в него засовывают бревна, а с другого выезжают готовые доски. Она очень удивилась, когда отец радостно сказал, что теперь и дачи не нужно – летом все семейство поедет отдыхать на лесопилку.

– Как это? – спросила Настя. – Отдыхать на лесопилке?

– Там настоящий отдых, – ответил отец. Настины глаза, и без того большие, пока Аркадий Михайлович говорил, становились все круглее, и уже заняли, пожалуй, половину ее красивого, искусно вылепленного личика. Оказалось, что лесопилка – это целая маленькая деревня, само место, где пилят доски – немного в стороне, а несколько домиков в этой деревеньке вообще пустые и теперь принадлежат им.

– Поедем, выберешь любой, – сказал отец.

– Так это правда все теперь твое? – Настя продолжала во все глаза смотреть на отца.

– Ты чего таращишься? Не совсем, конечно, мое, но пользоваться можно в полном объеме. Одному мне это пока не осилить. Скинулись мы, короче говоря, с друзьями и купили.

– Так ты что теперь – помещик? А крепостные у тебя тоже есть? Ты же сказал, что пустуют несколько домов. А в остальных живут?

– А как же? Работают мужики на лесопилке, там и живут. Ты голову не забивай себе – аренда, субаренда, в этих делах сам черт ногу сломит. В нашей стране, во всяком случае. Ведь большинство юристов толком ничего не понимают, вслепую работают. Знаешь такую поговорку – закон – что дышло...

– Знаю. Только вот хотела тебя спросить, что такое дышло?

– Дышло... Это такая, в общем, штука... Лошадь представляешь себе?

– В общих чертах.

– Ну вот, на лошадь надевают... Или в телегу... Слушай, вот поедем на лесопилку, там будет тебе и дышло и лошади, на охоту пойдем.

– Ну, ни фига себе, – ответила Настя, надув губы. – Люди в Италию отдыхать ездят, в Испанию, туда, сюда, а мы – на лесопилку. Вот красота!

– Настя, не зарывайся. Испания никуда не убежит. То нам раз плюнуть. Тебе вообще о школе думать надо, какая, к черту, Испания? А это – наше поместье, это тебе не бандюковские замки в Красном селе, для понту выстроенные. Это – настоящее. И доход, кстати, мне будет от них немалый. Собственно, самый большой из всего, что я до этого имел.

Доход, доход... Настя хорошо помнила то время, когда слово «доход» в их семье вообще не употреблялось. Аркадий Волков и его жена, Настина мама, носившая редкое для девяностых годов двадцатого века имя Раиса, совсем недавно стали людьми состоятельными, года три, наверное, всего прошло с тех пор, как каждое утро в семье Волковых начиналось с размышлений, как дожить до Раисиной получки. Что касается отца, то, сколько Настя себя помнила, он никогда не работал «по трудовой книжке», все время искал халтуру, неделями сидел дома, вернее, лежал на узком стареньком диване и строил планы обогащения. То, что в конце концов какой-то из этих планов сработал, удивило всех и особенно самого Аркадия. За три с небольшим года дом Волковых превратился из обычной бедной квартирки в респектабельное жилище, целый год занял пресловутый евроремонт с перепланировкой, возле дома появилась сначала красная «девятка», а потом и серебристая «ауди», Аркадий теперь не лежал на диване, а все время пропадал на службе, «на фирме», как он говорил.

Сейчас Насте казалось, что по-другому и быть не может. Она иногда вспоминала о том, как они жили лет пять назад, как ей приходилось ходить в школу в каких-то немыслимых пальто, подаренных бабушкой, туфельках, вышедших из моды еще до того момента, как их сшили в какой-то местной артели, как дома на обед ели одни макароны, а главным развлечением был черно-белый телевизор «Рекорд», и не могла поверить, что это действительно происходило с ее семьей. Так разительно отличалась жизнь нынешняя от той, далекой и с расстояния в несколько лет видевшейся какой-то грязной, словно сосредоточенной в одном, вечно закопченном, раскинувшем по всей ванной комнате уродливые толстые рукава труб, водогрее. Он первым вспоминался Насте, когда она, оглядываясь назад, мысленно возвращалась к детству. По ночам он вдруг начинал рычать человеческим голосом, жутко, с подвываниями, будил Настю, она ежилась под одеялом и представляла себе какое-то страшное существо, проникшее в квартиру и что-то ищущее, может быть, ее, Настю. Всю ночь призрак, поселившийся у Волковых, хрипел, стонал и булькал, а утром эмалевая поверхность ванны бывала присыпана сажей, скрывающей желтые дорожки, оставленные бесконечно капающей из старых труб ржавой водой.

Мать ушла к одной из бесчисленных своих подруг, сказав, что дома будет не раньше завтрашнего, вернее, уже сегодняшнего вечера. Спать не хотелось. Да и смешно спать, коль она осталась дома одна. Не так уж часто Насте удавалось побыть хозяйкой в собственной квартире, без надоевших советов и подсказок, без всех этих «выключи чайник», «сделай музыку потише», «иди ешь, а то остынет, двадцать раз греть никто не будет, каждый день одно и то же». Вот именно – одно и то же! Как они не понимают, что если изо дня в день несколько лет подряд повторять про чайник и музыку, то она просто перестанет реагировать. Будет воспринимать эти замечания как данность, как обои в своей комнате, – единственное, что осталось в их квартире «совкового». Рисунок на обоях Насте очень нравился, и она отстояла свою комнату, не дала ее «европеизировать», сказала, что белые стены ей не нужны, что пусть у себя родители творят что хотят, хоть нестругаными досками стены обшивают, а ей оставят ее любимые обои.

Хорошие у нее родители, очень хорошие, она их очень-очень любит, но все-таки с каким бы удовольствием она жила одна. Она абсолютно все умеет, отцу только кажется, что она еще беспомощный ребенок, который не в состоянии отвечать за свои поступки. Да и мама тоже все выхватывает у нее из рук. Только Настя соберется что-то делать на кухне, как мама тут же лезет с советами: это не так, то не правильно, как будто Настя сама не знает, как надо. Просто у каждого разные методы: мама по-своему привыкла, Настя – по-своему. Зачем же навязывать?

Настя подняла руки и потянулась изо всех сил. Не хрустят косточки, это хорошо. А то отец, как начнет утром разминаться, что, правда, бывает довольно редко, так хруст такой стоит, даже страшно. Вроде и не старый ведь, сорока еще нет. Хотя какое там, не старый – после тридцати уже все. Каюк. Какие там у них радости? Да никаких. После тридцати – это разве жизнь? Так, прозябание. Ну, ей, Насте, до тридцати еще целая жизнь. Можно не волноваться. Она еще все успеет.

Раз родителей нет дома, можно спокойно покурить в комнате. Ничего, до прихода отца проветрится, а то замучилась она бегать на лестницу. Правда, надо отдать родителям должное, когда проблема ее курения встала, как говорится, ребром, они сжали зубы и пустили ее на самотек. Конечно, глупо ведь устраивать сцены и читать лекции о вреде табака шестнадцатилетней девушке. Все равно, если хочет, будет курить. А прятаться с тлеющим окурком в рукаве, кидаться за угол при виде отца или матери – это как-то и вовсе не солидно. Но каждый раз выходить из квартиры – все удовольствие пропадает – это же надо отложить все дела, тапки напялить, взять пепельницу, сигарету, ключи. То ли дело – сидя на диване, слушая музыку или не отрываясь от компьютера, небрежно прикурить, сощуриться и не спеша потягивать сигарету.

А сигареты-то и кончились – вот незадача! Настя порылась в ящиках письменного стола – вдруг где завалялась хоть одна после гостей каких-нибудь, после Алисы – она вечно вываливает из пачки на диван по несколько штук, у нее в руках вообще ничего не держится, все падает, бьется, рассыпается. Может быть, она в очередной раз вывалила из пачки, а Настя убрала в стол, аккуратистка запасливая. Нет, даже крошек табачных в ящиках не видно после очередной уборки, не то что сигарет. Как всегда, так сказать, при наличии отсутствия, курить захотелось еще сильнее.

Настя засунула руку в карман джинсов, вытащила пачку бумажек. Троллейбусные талоны, флаерсы, которые ей всучил возле метро какой-то незнакомый придурок-рейвер, сложенный вчетверо тетрадный листок с записанным на нем единственным телефонным номером – хоть убейте, Настя не помнила, чей это номер, – и – самое главное – две десятки. Ну что же, деньги есть, можно и прогуляться до ночника, заодно сока какого-нибудь прихватить, чипсов, может быть, пакетик.

Вот еще один плюс отсутствия в доме родителей – черта бы лысого ее отпустили в три часа ночи в магазин. Всего боятся, взрослые люди, а хуже детей. Какие-то запуганные, издерганные. Возвращается она с дискотеки за полночь – дома разборки. Из гостей под утро – опять разборки. Не сильные, правда, так, для порядка, но все равно достает. Как, мол, может молодая девушка одна ночью ходить по улицам? А вот так и может. Не хуже, чем днем. Если захотят, и днем замочат за милую душу. Да только она-то знает, что не так страшен черт, как его малюют родичи. Спокойненько все ее знакомые гуляют по ночам, колбасятся в клубах, после концертов ходят друг к другу в гости, и никого еще не убили, не изнасиловали, даже не ограбили. Тем более в своем районе. Ребята, правда, дерутся, ну так это им и положено, между собой разбираются или по-пьяни сцепятся с кем-нибудь, подумаешь, ничего страшного, ну фингал поставят, ну нос разобьют, это разве проблема?

А настоящие бандиты – какой у них может быть интерес к подросткам? У них другая система ценностей, другие дела, на кой им связываться с такими, как Настя, как ее приятели? Ерунда, одним словом.

Настя накинула джинсовую куртку, сунула ноги в замшевые ботинки и, не выключая света, закрыла за собой входную дверь. С шипением раздвинулись дверцы лифта, не обезображенного традиционными короткими надписями, без рукописных логотипов «Алисы» и «Кино», без немых криков «Цой жив» и «Мы вместе!». Стенки кабины были девственно чистыми, хотя лифт служил уже много лет, – видимо, жильцы на лестнице подобрались все как один приличные и скромные, не любящие оставлять на стенах автографы либо деловые или личные записки.

Настя вышла на улицу. Ночь не пугала ее – она снова вспомнила родительские страхи и усмехнулась. Наоборот, ночью-то как раз безопасней. Темно. Ты ничего и никого не видишь в тени домов, но ведь и тебя никто не видит. А в свете уличных фонарей каждого прохожего видно за версту и всегда можно подготовиться к встрече или свернуть, если одинокий ночной пешеход покажется подозрительным. И шаги слышны в тишине – сзади никакому маньяку не удастся наброситься, скорее уж днем, в сутолоке, в грохоте транспорта, в котором тонут все звуки.

Она неторопливо пошла в направлении метро – там, на противоположной стороне улицы Кораблестроителей, работали модифицированные ларьки, уцелевшие во время тотальной чистки города от мелких торговых точек. Несколько ларьков слились в один небольшой стеклянный павильончик, и появился чудесный магазинчик «24 часа» с милиционером, который стоял внутри, привалясь к дверному косяку, с двумя молодыми, на год-другой старше Насти, продавцами, работавшими по ночам – Виталиком и Вовой. Днем их сменяли барышни, заметно уступающие ребятам в любезности, обходительности и чувстве юмора, или, может быть, это Насте просто так казалось... Впрочем, днем она очень редко заходила в магазин, по какой-то странной фантазии хозяина названный «Ливан».

– Здравствуйте, здравствуйте! – приветствовал Настю Вова. Они с Виталиком оба знали девушку в лицо и обращались к ней исключительно на «вы», как, впрочем, и к остальным немногочисленным ночным покупателям. – Чего желаете?

– "Лаки Страйк".

– Лайт?

– Стронг, – ответила Настя, – только стронг.

– А вы снова перекрасились? – спросил Виталик, протягивая ей пачку сигарет. – Пять пятьдесят.

– Пожалуйста, – Настя положила на стеклянный прилавок десятку. – А что, заметно?

– Вообще-то, да. У вас ведь волосы были, кажется, красные? – Виталик незаметным движением смел бумажку куда-то под прилавок и мгновенно, жестом фокусника, выудил оттуда же четыре пятьсот, отсчитав их, похоже, на ощупь. Во всяком случае, глаз от Насти он все это время не отрывал.

«Профессионал, – подумала она. – Как со сдачей ловко управляется».

– Были красные, стали белые, – нарочито лениво ответила Настя. – Разнообразия хочется.

– А я думал, в школу скоро, – печально ответил Виталик. – Думал, вы учителей стесняетесь.

– Я никого не стесняюсь, – Настя взглянула ему в глаза. – Мне нечего стесняться.

Но взгляда Виталика она выдержать все-таки не смогла. Повернула голову, якобы рассматривая блестящие пакетики чипсов, печенья и конфет, выставленные в отдельной боковой витрине.

Да какие там чипсы! Она была смущена до такой степени, что не смогла бы ответить сейчас ни на какой самый простой вопрос. Слава Богу, Виталик замолчал. Она не смотрела ему в лицо, пытаясь собраться с силами и овладеть собой. Взгляд парня из-за прилавка был таким неожиданным, таким откровенным, что она почти утратила контроль над собой, внезапно ощутив себя совершенно голой, стоящей посреди ночного магазина под взглядом мента сзади, Вовика сбоку и Виталика, который и раздел ее в мгновение ока, быстро скользнув по ее фигуре своими большими темными глазами. Что-то было в его взгляде необычное. Сколько раз уже Насте приходилось отшивать похотливых молодцов и на дискотеках, и на улице, даже в школе, она привыкла к этому и действительно была уверена, что смутить ее чем-либо практически невозможно. Ну чем можно смутить современную шестнадцатилетнюю красивую девушку? Однако сейчас она чувствовала, что щеки ее пылают, да что там щеки, все тело горело, бедра напряглись, пальцы сжались в кулаки...

– Что-то не так? – услышала она его голос и поняла, что продолжает сжимать в кулачке сдачу, уставившись на нее так, словно впервые в жизни видит мятые купюры.

– Нет, все в порядке. Это я так... Задумалась.

– А-а. Ну-ну, – Виталик усмехнулся. – А по ночам не страшно одной гулять?

– Мне? – с деланным изумлением переспросила Настя. – Мне?

– Вам, вам. – Виталик улыбался.

– Нет, не страшно. А кого бояться? Я здесь всех знаю. Если что, – она наконец смогла улыбнуться парню в ответ, – если что, сюда прибегу.

– Прибегайте почаще. Будем рады.

Да уж, конечно... Рады... Настя вышла из магазина и глубоко вдохнула прохладный ночной воздух. Ну и Виталик, просто секс-символа можно из него ковать, героя районного масштаба. Что-то у него в глазах такое есть, от чего немеют ноги, и мысли из головы куда-то исчезают, и тепло по телу разливается. Настя тряхнула головой, пытаясь отогнать плотно засевший в мозгу образ молодого продавца. Интересно, думала она, а если с ним... Как он будет это делать? Наверное, так как надо. Судя по его глазам, он все может.

Порыв ветра, прилетевший с залива, заставил ее поежиться и застегнуть куртку. Лето и вправду кончилось. Настя ускорила шаг и пружинистой походкой, неслышно ступая в своих замшевых ботиночках, двинулась к дому. Сворачивая за угол, она все-таки обернулась и увидела в светящемся четырехугольнике магазинной двери темный силуэт. Это что же, следит он за ней, что ли? Или и не он это вовсе? Странно, раньше продавцы «Ливана» не проявляли к ней такого интереса.

– Эй, девушка, зажигалки нет?

Настя вздрогнула и быстро повернулась на твердый мужской голос, стараясь не показывать растерянности или, чего доброго, страха. Главное в общении на улице с незнакомыми мужчинами – не терять уверенности. Держать стойку, как говорит отец. Это намного важней и действенней, чем накачанные мускулы и знание приемов кунг-фу. Настя сначала недоверчиво усмехалась, но потом убедилась в справедливости отцовских слов. Когда повнимательней пригляделась к так называемым «прибандиченным» молодым людям, особенно в конфликтных ситуациях, – чаще всего это случалось на небольшом рынке возле метро «Приморская».

Конечно, парни с рынка были не то что мелкими, вообще микроскопическими сошками криминального мира Петербурга, но, стараясь казаться крутыми, они наверняка, сознательно или незаметно для самих себя, подражали авторитетам. Настя не раз наблюдала за статичными, немыми поединками, когда двое «быков» стояли друг против друга, вперив взгляды одинаково маленьких глаз в лицо противнику. Это длилось недолго, несколько секунд, но за столь короткое время они, вероятно, успевали обменяться необходимым количеством информации и уяснить последствия, которые повлечет за собой прямое столкновение. Как правило, таких немых сцен было достаточно, чтобы кто-то один признал свою не правоту или физическую несостоятельность и сдался.

Драки тоже, конечно, случались в Настином районе, и не просто драки, а какие-то бои гладиаторов, до полной, так сказать, победы. То есть до невозможности противником продолжать поединок. Ни сейчас, ни завтра, ни через неделю. Летальных исходов Настя не видела ни разу – бои либо прерывались налетом, по-другому не скажешь, ОМОНа, который метелил и правых и виноватых. Впрочем, были ли в этих битвах правые, трудно сказать. Либо дружки оттаскивали побеждавшего бойца от поверженного противника. И здесь тоже Настя понимала, что не из гуманизма, глубоко спрятанного под крепкими лбами, а из опаски довести приятеля до «мокрухи». До первой ли? А если и, скорее всего, не до первой, то тем более лишний раз не стоит мараться.

Краем глаза она видела силуэт в дверях магазина, и это ее успокаивало. Если что, действительно можно заорать погромче – Виталик наверняка среагирует. Он ведь только и ищет повода, чтобы Настю это... Завлечь, одним словом. Тут уж она не ошибается. Да и мент у них там в магазинчике без дела мается.

На высоком крыльце первого от угла длиннющего дома сидел парень в черной кожаной куртке и ярко-голубых джинсах. Настя скользнула взглядом по куртке – это была не дешевая «косуха», в которых рассекают гопнической наружности алисоманы и прочие малолетки без башен, но с жутким пафосом. По самой приблизительной прикидке, куртка тянула баксов на пятьсот. В этом Настя худо-бедно разбиралась.

Вообще, незнакомец выглядел довольно странно. Вроде бы Настин ровесник, худощавый, невысокого роста, что было заметно, даже когда он сидел, с правильными чертами лица, в которых оставалось еще ой как много детского – в изгибе бровей, в гладкой нежной коже, в девственно чистом подбородке, хотя зачаточные усики вроде бы уже пробивались. И в то же время движения его были по-взрослому уверенными и точными, и голос не то чтобы мужественный, но вполне мужской. С интонациями пожившего, много повидавшего и много испытавшего человека, негромкий, но забирающий все внимание собеседника.

И одет он был тоже не так, как одеваются шестнадцатилетние. Не в том даже дело, что он носил «казаки», как всякие там металлюги или «ковбои», нет, просто одежда на нем была «взрослая». Чего стоила одна только фирменная куртка! Не самопал, хоть и шьют в Питере кожу на любой вкус, с любыми прибамбасами, нет, эта куртка была очень, ну о-очень крутая. Скромненькая такая, только ее, эту скромненькую, ни в одном магазине на Невском не купишь. Разве что в Англии где-нибудь или в Германии. Джинсы тоже не псевдоитальянские, вообще, похоже, не европейские, натуральные Штаты. Тоже ведь не продаются простым смертным, в магазинах «Ливайс», все в лучшем случае из Франции, а там какие могут быть джинсы. Лицензии, которые разваливаются через год, теряют форму, цвет, превращаются в вылинявшие тряпочки.

Какая ночь сегодня, богатая на знакомства! Настя подошла к таинственному юноше и вытащила из кармана джинсов зажигалку.

– Пожалуйста.

Вежливость и спокойствие, спокойствие и вежливость.

Парень сунул в рот сигарету, которую лениво крутил в пальцах, потянулся было к зажигалке, но Настя не выпустила ее из рук, сама щелкнула, и ему ничего не оставалось, как неловко, чуть привстав со ступенек, ткнуться кончиком сигареты в высокий язычок пламени, выщелкнувшийся из «Зиппы».

– Ого, – сказал парень, выпустив струйку дыма и щурясь на зажигалку. – Настоящая вещь!

Что правда, то правда. Зажигалка была настоящей, отец подарил полгода назад, когда вопрос о курении Насти был снят с повестки дня. Не в ларьке уличном куплена, понятное дело. И не Китай какой-нибудь.

– Да, – ответила Настя, убирая зажигалку в карман. Не пряча, а именно вот так – неспешно, даже лениво.

– А как вас зовут? – спросил парень после короткой паузы, оценив спокойствие Насти. – Меня – Рома.

– Настя, – ответила она, не понимая, что же ей сейчас делать. Идти домой или включиться в разговор, который явно намеревается затеять этот приятный, в общем-то, паренек. Вроде воспитанный. На начинающего бандита не похож. Ни прической, ни одеждой. Все эти юнцы, «косящие» под взрослых боевиков, вызывали у Насти смех и в то же время отвращение. Бритые головки, спортивные штаны, или куртки-"пилоты", кепочки – хоть плачь, хоть смейся. Ну что может в такой головке крутиться интересного, если ее обладатель подражает самому низшему криминальному сословию. Ладно бы – в «крестные отцы» стремились, а то бычары и бычары, маленькие только. Пальцы веером. Тьфу!

– Живешь здесь? – заведя, как и предполагала Настя, разговор, спросил парень.

– Да.

– А-а. А я вот на метро опоздал. В гостях тут был, засиделся. Пойду сейчас пешочком.

– А далеко?

– Да нет. На Невский.

– На Невский? А мосты?

– Так через Лейтенанта Шмидта. Его как раз через часик сведут. Успею не спеша.

– Да-а... – Настя украдкой продолжала разглядывать парня.

– А это что, знакомый твой? – Роман кивнул в направлении магазина. Там в дверях все еще маячил темный силуэт.

– Да. Виталик, продавец.

– Продавец... И часто ты в это время в магазин ходишь?

– Бывает.

– И не боишься?

Настя неожиданно для себя громко расхохоталась.

– Ты чего? – Роман удивленно посмотрел на нее.

– Какие вы все одинаковые. Вот он тоже, – Настя в свою очередь кивнула головой, – Виталик. Первое, что спросил: «Не страшно по ночам гулять?» А тебе не страшно?

– Нет.

– Крутой?

– Да не особенно.

– Вот и мне не страшно. Кого бояться? Тебя?

Она взглянула Роме в глаза и тут же пожалела о сказанном. Взгляд его мгновенно стал жестким и, словно наждачной бумагой, прошелся по Настиному лицу. Во второй раз за последние полчаса ее бросило в жар, щеки запылали. Черт его знает, этого Рому, кто он на самом деле такой? Вдруг маньяк какой-нибудь?

Он продолжал смотреть на Настю молча, и испуг у нее стал проходить. В самом деле, что за детские страхи – маньяки, убийцы. Нормальный парень.

– А хоть бы и меня. Ты же не знаешь, кто я на самом деле.

Он как будто подслушал Настины мысли.

– Не знаю. Вернее, знаю. Рома. Рома в хорошей куртке. Гопники в таких не ходят.

– Да и ты тоже ничего себе прикинута.

– Стараюсь.

– Значит, говоришь, на гопника я не похож? И на том спасибо. А на кого тогда?

Настя призадумалась.

– На кого? На преуспевающую начинающую поп-звезду. Только с прической что-то не так.

– М-да, – он отвернулся.

– Что – м-да?

– Да так. Просто грустно. В этом городе все, кто прилично одет, выглядят поп-звездами. Простой человек в говне ходит, только поп-звезды в нормальной одежде. Ладно, – он посмотрел на наручные часы. – Пора мне. А то мост только на пятнадцать минут сводят. Потом до пяти ждать.

Рома пружинисто встал, топнул несколько раз, разминая затекшие ноги.

– Слушай, Настя, телефон не оставишь свой?

– А зачем тебе?

– Просто понравилась ты мне. Что такого особенного? Позвоню как-нибудь, пообщаемся. Про поп-звезд поговорим.

«Да иди ты...» – подумала Настя, в то время как губы ее сами собой зашевелились и она с удивлением услышала номер собственного телефона, который произнесла немного вежливо и даже как-то заискивающе.

«Вот те на, – пронеслось в ее голове, – что-то мужики сегодня меня раскручивают. Не на шутку. Это дело пора кончать».

– Тридцать восемь, – повторил Рома последние цифры. – Хорошо. Запомнил. Ну, пока, Настя. До встречи.

Он протянул к ней руку и, прежде чем она успела отреагировать на жест, погладил ее по плечу. Потом быстро повернулся и не оглядываясь зашагал вперед – мимо магазина. Виталика в дверях уже не было, видимо, появился очередной ночной клиент. А Рома споткнулся о поребрик мостовой, ловко подпрыгнул, выравнивая равновесие, и скрылся за пустующими палатками рынка, раскинувшегося вокруг станции «Приморская».

Настя добралась до дома без приключений, прошла на кухню, села на табурет, и ей показалось, будто она забыла сделать что-то важное. Зачем она вообще выходила на улицу? Ах да, за сигаретами. Но курить расхотелось. Вот так. Эмоциональные, можно сказать, потрясения, в общем-то, идут на пользу. Может быть, есть смысл, как только захочется закурить, сразу бежать на улицу, знакомиться с молодыми людьми?

Она машинально разделась, хотя еще минуту назад и не думала спать, так же машинально залезла под одеяло и, уже засыпая, подумала о том, как, интересно, ложится в постель этот самый Виталик. Хорошо бы попробовать лечь рядом с ним. Как он...

Ниточка, связывающая Настю с реальностью, тихо перетиралась, греховные мысли расплывались, теряя свои очертания, какие-то посторонние образы стали не то чтобы мешать, но путать картину, наконец ниточка разорвалась, и Настя уснула.

Глава 2

– Калмыков Юрий Федорович, – представился молодой человек лет двадцати пяти, войдя в комнату и аккуратно прикрыв за собой дверь.

Кузя молча смотрел на него из-под упавших на лоб длинных, но, увы, уже не таких густых, как хотелось бы, волос. Посетитель ему не понравился. Кузя не смог бы объяснить, что было ему неприятно в этом рослом, со вкусом одетом, улыбающемся человеке. Возможно, просто общее состояние, похмелье, если не лицемерить перед самим собой, а называть вещи своими именами, мешало Кузе воспринимать мир во всей его полноте, красоте и Бог знает, что там еще. Вчерашнее застолье, незапланированное, но крайне серьезное, окончательно лишило Кузю сил, и весь день он упорно боролся то с тошнотой, то с головокружением и омерзительным, неожиданно накатывающим в самые неподходящие моменты предобморочным состоянием.

– Ну? – только и смог выдавить из себя обычно вежливый с незнакомыми людьми Кузя.

– Вы – Куз Марк Аронович? – полуутвердительно-полувопросительно, продолжая улыбаться, произнес посетитель.

– Я – Куз, – хмуро ответил Кузя.

– Мне посоветовал к вам обратиться Аркадий Волков, мой приятель. Сказал, что вы сможете помочь...

– Аркадий... – Кузя не далее как позавчера выпивал с Волковым, но, хоть ты тресни, не помнил, чтобы Аркаша говорил с ним о работе. Встречаясь с Волковым, они все больше вспоминали «школьные годы чудесные» или бурную юность, которую вместе прохипповали, мечтая изменить мир и усиленно пропагандируя идеи сексуальной революции. Часто на личном примере. А теперь вот Волк стал коммерсантом, а он, Кузя, дальше рядового журналиста не продвинулся. Правда, грех жаловаться, он в штате, издание его вполне престижное, покупаемое, тиражи растут, к нему, Кузе, претензий нет. Даже пьянство, теперь уже и на работе, ему прощали. Начальство ценило его связи с теми, кого социалистическое общество выбросило за борт, – спившимися диссидентами и наркоманами, теперь являвшимися флагманами культуры. – М-м-м, – промычал Кузя. – А что вы хотели?

«Главное, чтобы костюмчик сидел», – почему-то пронеслось у него в голове. Действительно, никаких других мыслей бодрый посетитель не вызывал. А костюмчик сидел на нем безупречно – это единственное, что можно было о нем сказать. Так сидят только очень дорогие, сшитые у хороших портных либо в дорогих ателье подогнанные по фигуре вещи. Кузя знал в этом толк. Папа-то был классным портным.

«Кутюрье... – подумал еще Кузя. – Кутюрье небось какой-нибудь строгал...» Не любил Марк Куз всех этих новых слов – «кутюрье», «презентация», сказали бы просто: «Портной представляет народу...» А то начнут перья топорщить: «Презентация новой коллекции...» Мудаки...

Не мог Кузя сосредоточиться, хотя и очень хотел. И посетитель, пристально глядя в помятое лицо журналиста, отлично понимал его состояние. И противно было Кузе, что тот понимает и видит, что Кузе это претит.

– Вы, простите, не освободились еще? – спросил Калмыков, не ответив на вопрос. Довольно фамильярно спросил – это Кузя тоже отметил.

– Освободился. Я уже домой собираюсь.

– Так, может быть, по дороге поговорим? Зайдем куда-нибудь?

Калмыков уже резвился, только что не подмигивал.

Кузя хмыкнул.

– Можно и зайти, – он прикинул, сколько у него осталось денег. На пару коньяка, пожалуй, хватит. Недоставало еще, чтобы этот хлыщ угощать стал. До этого доводить уж никак нельзя. Лицо хоть и похмельное, но держать нужно. Без этого – все, пиши пропало. Вся репутация псу под хвост.

На улице Кузя снова почувствовал, что теряет сознание. Стена ослепительного солнечного света, казалось, сейчас собьет его с ног. Кузя провел рукой по лицу, мгновенно покрывшемуся потом, сунул ее в карман пиджака и крепко сжал ладонь в кулак. Как всегда, помогло. Дурнота ушла, предметы и люди вокруг снова стали реальными, и, ускорив шаг, Кузя потащил нового знакомого через цепной мост, к одному из бесчисленных крошечных кафе-распивочных.

Через три часа, в которые растянулась беседа с Калмыковым, Кузя, пошатываясь, вошел в тесный подвальчик обменного пункта на улице Марата. Улыбчивый охранник запер за ним дверь на щеколду – Кузя оказался последним. Поменяв двести долларов, он растерянно замер перед дверью, не соображая, как выйти из помещения.

– Смотрите, аккуратней, – улыбнулся омоновец, оценивающим взглядом окинув шатавшегося Кузю, – под машину не попадите.

Он откинул щеколду, выпустил Кузю на улицу и снова запер дверь, теперь уже основательно, на замок.

Нужно было ехать домой, но Куз решил немного пройтись, благо погода располагала к моциону. Памятуя, что на носу хмурая питерская осень, а потом, соответственно, ужасная, как всегда здесь, черная, мокрая и грязная зима, Кузя старался выжимать из каждого летнего дня максимум удовольствия. Возраст уже все-таки, кислород нужен, витамин В.

А сегодня он вполне мог расслабиться. Похмелье больше не мучило, Кузя знал, что, если сегодня не хватит лишку, завтра все будет в порядке. Главное сейчас – не надраться. На старые дрожжи. А Калмыков этот очень даже кстати появился. Теперь он уже не казался Кузе отталкивающим «новым русским» авантюристом. Не любил их Кузя, особенно этих, молодых коммерсантов питерского разлива. Сплошные пустышки, аферисты и болтуны, у которых ни гроша за душой, а гонору на миллион долларов. Дутые нувориши. Сорокалетний, умудренный и жизненным опытом, и печальными уроками КГБ, и шипением сослуживцев во всех своих многочисленных местах работы, сквозь которые он гордо пронес высоко поднятое знамя с изображением своей пятой графы, Марк Аронович Куз считал, что научился разбираться в людях.

Почти все его знакомые, ушедшие в бизнес, перебрались в Москву и там процветали. Те же, что остались в родном городе, не кичились своим достатком, но не из-за врожденной скромности, а по причине сумасшедшей занятости. На демонстрации успеха просто не хватало ни времени, ни сил. Бюрократические и психологические барьеры, поднимавшиеся на пути только еще зарождающихся товарно-денежных отношений, в Петербурге ощущались особенно остро, то ли в силу своеобразного воспитания, то ли климата, влияющего на психику и словно тормозившего абсолютно все процессы в этом городе, но, по общему мнению, работать тут было невероятно сложно. Ну а те, что цвели пышным цветом – сначала джинсово-вареным, затем – красно-кашемировым, появлялись и исчезали мгновенно, не имея ни серьезных намерений, ни какого бы то ни было будущего. Если, конечно, не были бандитами.

Калмыков же, с первого взгляда показавшийся Кузе именно таким – веселым и наглым нью-бизнесменом, однодневкой, оказался вовсе не так прост. И в возрасте его Марк ошибся – никаких ему было не двадцать пять, а все тридцать восемь, как потом выяснилось. Почти ровесник. Но следит за собой, конечно, будьте нате! Хотя и пьющий. Марка Куза в этом вопросе не обманешь, под дурака не прокатишь. Марк Куз знает, как пьет профессионал, как глотает, как наливает.

И дело-то у него совсем пустяковое. Но пустяк пустяком, а деньги он платит вполне приличные. Кузя знал, что в той же Москве, к примеру, за статью со скрытой рекламой, подобную той, что заказал ему сейчас Калмыков, платят на порядок больше, но там другие правила игры, другие прибыли и другие затраты. Надо смириться с тем, что есть, и довольствоваться заработком, не связанным с криминалом. Брюзжать и поливать грязью родной город – последнее дело. Если хочешь больше денег – езжай в первопрестольную, никто не держит. А уж коли сидишь здесь, то и играй по здешним правилам. Так считал Марк Куз. Тертый калач.

А поприсутствовать на открытии нового клуба, написать обзорную статью и взять пару-тройку мини-интервью, так это вообще его прямая работа. Калмыков дал ему сразу две сотни, сказав, что это только аванс. Ну и очень хорошо. Ничего стыдного Марк Куз в этом не видел, многие его коллеги-журналисты выполняли откровенно грязную работу за куда меньшие деньги. Расхваливали всякую дрянь или возносили под небеса откровенных бездарностей... Марк только усмехался, читая эти статьи. Его товарищи по цеху не знали одного из неписаных правил игры. Что если какого-нибудь артиста, скажем, надо, как это у них говорится, «раскрутить», то вовсе не обязательно его расхваливать. Пресса работает в обе стороны с одинаковым эффектом. «Хвалите меня, ругайте меня, все равно. Главное – пишите!»

Ведь ругать тоже можно по-разному. Об этом Куз сразу сообщил заказчику, заявив тому прямо в глаза, благо похмелье, как всегда, освобождало его от всяких условностей, что если ему, Марку Кузу, что-то не понравится, то он так и напишет. Он-де не продажный писака.

– Конечно, конечно, – ответил Калмыков. – А как же иначе. Главное, чтобы материал прошел. Вы же – профессионал.

Только тогда, когда Калмыков случайно проговорился, Марк понял, за что же заказчик платит деньги. За имя. За то, что великий Марк Куз, чьи статьи ждут тысячи молодых питерских меломанов, чьи книги раскупаются оптовиками на корню... Эх, если бы побольше этих самых книг. Ну ладно, в конце концов, за имя, так за имя. Ему, Марку Кузу, не жалко. Может быть, поэтому от широты души своей он так и не стал богатым человеком. А ведь мог бы. Сабатчиков вот, к примеру, то же самое делает, что и Куз, а уже и сыт, и пьян, и нос в табаке. Но Марк – не какой-то там Сабатчиков. Он воспевать пошлость не станет. Он человек принципиальный. А принципиальность – тоже своего рода капитал. Репутация.

– Который час, дядя?

Куз остановился и оглянулся, ища глазами спросившего. Дядя... Какой он им дядя?..

Посмотрев по сторонам, он понял, что находится в проходном дворе, соединяющем Марата и Пушкинскую. Надо же, ноги сами занесли его сюда, он-то собирался дальше пройти, в сторону Невского.

– Что задумался, дядя? Потерял чего?

Паренек лет семнадцати, небольшого роста, но крепенький, широкоплечий, в тонкой черной кожаной курточке, широких черных же джинсах, улыбаясь, смотрел Марку в лицо.

Чувство опасности у Куза было на редкость хорошо развито. Он не был белоручкой и неженкой ни в детстве, когда дрался на школьных переменах с товарищами, имевшими небрежность обронить в его сторону «жида» или что-то в этом роде, ни позже – на институтских дискотеках или в таких же вот грязных проходных дворах. Опыт общения с уличными хулиганами у него имелся достаточный. Но ни разу в жизни Куз не чувствовал такой явной угрозы своей жизни, как сейчас, при виде этого, с первого взгляда совершенно безобидного, паренька.

Это был не страх, а, скорее, растерянность. Куз понимал, что может одним ударом сейчас уделать этого подростка. Стоит только махнуть ему вполне мускулистой под куцым пиджачком рукой – и полетит парень блестящей своей мордой на сухой, крупный наждак асфальта. Но – за что? Он же ничего против него, Куза, еще не предпринял. Только спросил. Но интуиция подсказывала другое. Сейчас, говорила она, сейчас начнется. Ой, Кузя, шептала она откуда-то из солнечного сплетения, холодным комком поворачиваясь в животе, ой, будет сейчас что-то непотребное.

Глаза парня лучились такой уверенностью, таким недвусмысленным нахальством, что все сомнения, которыми пытался Марк Куз себя успокоить, исчезли.

– Девять, – сказал Куз, быстро глянув на свою «Ракету».

Сказал и шагнул было вперед, но паренек придержал его за рукав пиджака. Спокойно так придержал, по-хозяйски, и глаза его в ответ на быстрый, негодующий взгляд-вопрос Марка ответили вполне натуральным удивлением.

– Ты куда, отец? Постой.

Марк вздохнул. Надо было начинать. Он, как мог, оттягивал момент первого движения, первого удара, зная, что стоит начать – и пойдет дальше рутинный и пошлый процесс, необратимый и, что самое противное, неуправляемый. Подростков бить ему как-то не к лицу, хотя, работая в газете, наслышан был Куз о всяких ужасах, что творили последнее время в городе банды малолетних разбойников.

Но банды что-то не наблюдалось. Парень хоть и крепенький, но один, и явно преувеличил он для себя степень опьянения своей жертвы. Придется ему объяснить, что нехорошо грубить старшим.

Марк резко повернулся к парню лицом, крутанув одновременно рукой снизу, от плеча, широким движением пытаясь освободиться от захвата. Обычно это удавалось, но сейчас рука, описав почти полный круг, наткнулась на непреодолимую преграду. Парень не выпустил рукава Кузиного пиджачка. Словно плоскогубцами, а не пальцами, сжимал он смятую ткань, и Кузина рука на секунду безвольно застыла. Молодой гангстер как будто ждал первого движения своей жертвы. Он быстро разжал пальцы, освободив Кузину руку, и схватил его за отвороты пиджака.

– Ах, ты... – начал было Марк, готовясь всерьез врезать этому наглому хмырю, но подсознательно понимая, что инициативу он уже упустил. А это в уличной драке – последнее дело.

Куз не смог договорить. Парень резко дернул отвороты пиджака крест-накрест, и неожиданно Марк почувствовал, что воздух больше не поступает в его легкие. Ну да, машинально вспомнил он, есть такой приемчик, когда за лацканы. Но от воспоминания легче не стало. Ткань воротника, оказавшаяся неожиданно жесткой, перехлестнула его горло, сдавила сонную артерию, Кузя вдруг словно со стороны увидел, как быстро наливается кровью его лицо, разбухает, синеет. Он попробовал ударить нападавшего ногой, но тот снова опередил нерасторопного журналиста. Сапоги «казаки», которым уже много лет Марк отдавал предпочтение, уступили тупоносым модным ботинкам хулигана. Рубчатый ободок тяжелого башмака со страшной силой врезался в голень журналиста, и Марк на мгновение перестал видеть от пронзившей его острой, невыносимой боли.

Чувствуя, что левая нога онемела до самого бедра, пульсируя острой болью лишь в месте удара, задыхаясь в суконной петле воротника, Марк внезапно обрел силы. Хмель слетел, растерянность улетучилась, и прошедший, как он сам искренне считал, огонь, воду и медные трубы журналист понял, что сейчас вот начнет биться по-настоящему. Не видя ничего перед собой, но памятуя давнишние, со студенческих времен еще усвоенные уроки дружков-боксеров, он провел правой какое-то подобие хука и даже удивился, осознав по ослабевшему захвату, что получилось почти правильно. Технически грязно, но действенно. Костяшки пальцев правой руки, правда, онемели вслед за ногой, но это было даже приятно. Вернулось зрение, и он успел заметить, как голова парня резко дернулась назад, увидел его девственно чистую, незнакомую с бритвой шею под вздернутым от удара подбородком, и левой почти без размаха ударил его в грудь. Парень отлетел шага на три, но устоял на ногах.

Марк наклонился, ощупывая рукой разрывавшуюся от боли голень и услышал сзади шорох. Лицо парня, расплывшееся в страшной своей радостью улыбке, и взгляд упершийся куда-то за спину Марка, мгновенно рассказали журналисту о том, что сейчас произойдет. В улыбке парня не было ни тени обиды, злобы, только наивным, детским восторгом сияла она, словно при виде желанного подарка, вытащенного из-под елки в новогоднюю ночь, и это было страшно. Куз, не успев проанализировать причину мгновенно охватившего его страха, быстро обернулся, все еще неловко скорчившись, и успел увидеть троих, бегущих к нему из глубокой черноты арки двора.

Он не успел понять, взрослые это или дети, такие же, как первый из нападавших, – увидел только ногу, длинную и толстую, обтянутую блестящей тканью темно-синих спортивных штанов, и огромную белую с черными полосками кроссовку, летящую ему в лицо. Куз успел увернуться от первого удара, но это мало что дало. Несущийся на него детина, не останавливаясь, подпрыгнул и продолжил бег уже по спине согнувшегося в три погибели Кузи, два раза с силой вдавив пятки под ребра журналиста.

Куз так и не успел распрямиться. Он неловко рухнул на землю, больно ударившись коленями об асфальт. Как обычно в таких случаях, боли не было. Кроме острой иглы, засевшей в голени после первого удара, Куз практически ничего не чувствовал. Так, толчки какие-то в ребра, мягкие и, кажется, совершенно безобидные. По затылку – раз, два, три. Достаточно, хорош, ребята, кончайте, убьете ведь. Сознание практически покинуло Куза, только краешек один остался, сегментик крошечный. Он и подсказывал, что локти нужно к бокам прижать покрепче, что голову спрятать. А потом и вовсе стало все равно.

Сплошная грязно-зеленая муть стояла перед глазами, и в этой мути плавало лицо главного редактора Анатолия Гурецкого и громко требовало от Куза материал, обещанный еще вчера. О новом клубе. Губы редактора были плотно сжаты, лицо не шевелилось, но слова странным образом исходили из него, как из профессионального чревовещателя. Куз хотел что-то ответить, но не мог – почему-то беседа с Гурецким происходила на палубе какого-то парохода, пароход сильно качало, он скрипел, внизу, под палубой, перекатывались какие-то железные бочки, грохотали, стукались друг о друга. Куза швыряло от мачты, за которую он пытался зацепиться рукой, к стене, от стены – к перильцам.

– А вот и материал! – редактор громко расхохотался, из-под его лица высунулась длинная, странно большая рука и начала шарить у Куза под пиджаком.

– Нет, нет, – наконец-то смог выдавить из себя Марк, – нет там ничего.

Но рука Гурецкого продолжала шарить по рубашке Куза, потом неожиданно ущипнула его за грудь. И еще раз. Надавила на почки, очень больно, заставив Куза вскрикнуть. Зацепила указательным пальцем ребро и потянула наверх. Куз заорал от боли, и рука отдернулась, втянулась в противный зеленый фон, вместе с ней исчезло и лицо Гурецкого.

Марк увидел перед собой лампочку, забранную проволочным сетчатым колпачком. Лампочка торчала из белой стены. Она была раздражающе яркой, резала глаза, и Марк решил, что самое лучшее сейчас – отвернуться. Попытавшись это сделать, он понял, что лежит, а лампочка располагается не на стене, а на потолке. Лежал же Марк на узкой кровати, вернее, на топчане, обтянутом красно-коричневым дерматином.

Каждое движение сопровождалось резкой, но в принципе терпимой болью. Марк приподнялся, опираясь на руку, сел на топчане, спустив ноги на пол, и огляделся. Ноги, кстати, почти не болели, только левая голень зудела и ныла, как огромный застуженный гнилой зуб.

Довольно большая квадратная комната без окон, с блестящими серыми стенами и белым потолком с единственной лампочкой в центре была сплошь уставлена такими же топчанами. Большинство из них пустовали, на трех или четырех лежали люди. Марк попытался разглядеть повнимательнее ближайшего к нему через топчан лежащего мужика и, разглядев, едва не охнул.

Лица у его соседа как будто не было вовсе. Вместо него торчала над белой, страшно грязной рубашкой какая-то жуткая синяя опухоль, прорезанная неровными щелями там, где полагалось быть глазам, рту и носу. Можно было подумать, что здесь одно из отделений морга, настолько несчастный мужик походил на труп, но Марк заметил с облегчением, что грудь под разорванным воротом рубашки периодически поднимается и опадает.

«Вытрезвитель, что ли?» – подумал Марк, отвернувшись от страшного соседа. В вытрезвителях Марку бывать приходилось, но ничего похожего на эту комнату он прежде не видел. Обычно лежали и сидели на кроватях мужики, вполне уже трезвые, тихо-мирно переговаривались, делились радостями и горестями, стреляли у сержантов папироски и смиренно коротали время до того момента, пока милицейское начальство сочтет их достойными выйти на улицу и не опозорить там своим видом «честь и достоинство».

Попытки вспомнить, как же он здесь оказался, ни к чему не привели. Последним отчетливым воспоминанием было посещение обменного пункта, все последующее проваливалось в какой-то зеленый туман. Да, он был в обменном пункте. Марк пошарил руками по телу, отметив, что он при полном параде – в пиджаке, в брюках и сапогах. На этом, правда, «парад» и заканчивался. Карманы пиджака были совершенно пусты. То, что не было денег, это само собой. Но не было ни паспорта, ни ключей, ни бумажника, ни кучи визиток, которые время от времени накапливались в нагрудном кармане. Любимой «Ракеты» на запястье тоже не было. Почесав голову, Марк обнаружил, что она забинтована.

Это обстоятельство успокоило Марка. Теперь все ясно. И, главное, ясно, что самое страшное уже позади. Он встал, покряхтывая от боли в ребрах и странной тяжести в области печени, проковылял мимо синелицего пострадавшего и постучал в такую же серую, как и стены, запертую дверь. Прошаркали чьи-то шаги, ручка дернулась, повернулась, и в открывшемся проеме появилась очень миленькая розовощекая и улыбчивая старушка в белом халате и чепчике.

– А, очнулся? Как сам-то?

Старушка смотрела на Марка с очевидным состраданием.

– Спасибо, ничего. Это больница?

– Больница, больница. Ох, мужички, как же вы себя так не бережете? Идти-то можешь? – Она оглядела Куза с ног до головы. – Голова не кружится?

– Что там, Светлана Степановна?

Грубый мужской голос помешал Марку ответить симпатичной нянечке. Дверь открылась шире, и за спиной Светланы Степановны вырос высоченный мужик в милицейской форме с капитанскими погонами.

– Что случилось? – капитан смотрел на Марка безо всякого выражения. – Очухались? – спросил он наконец. – Эх, интеллигенция... Ну, пошли.

Он повернулся и исчез за дверью. Светлана Степановна вздохнула и поманила Марка рукой:

– Пойдемте, господин хороший. Эх-эх... – она покачала головой. – Кто ж вас так отделал-то?

– Не помню, – ответил Марк, – не знаю.

«Все-таки в капиталистических отношениях есть своя прелесть, пусть даже они и с совдеповской закваской», – думал Марк, получая через маленькое окошечко в стене из рук медсестры несколько визитных карточек, пустой бумажник, отдельно – брелок и записную книжку. Выдан был ему также несвежий носовой платок, горка мятых автобусных талонов, жетон на метро и сложенный вчетверо лист бумаги с набросками какой-то статьи, которую он начал вчера в редакции. Ни денег, ни паспорта не было.

– Распишитесь, – сказала медсестра. – Чувствуете себя нормально? Может быть, вас отвезти? Правда, у нас это платное.

– Нет, спасибо, – ответил Куз, расписываясь на нескольких бумагах. На одной из них он увидел слово «штраф». – А за что штраф? – спросил он, даже не заметив сумму, которую он теперь должен государству.

– Ну, как же, – улыбаясь, ответил капитан, стоящий рядом. – За появление в нетрезвом...

– Понятно, спасибо, – Куз знал, что спорить здесь бесполезно. А то, что капиталистические отношения проникли и сюда, так все равно, даже несмотря на штраф, это приятно. Не побили, не обматерили. Доставить даже вот могут. Может быть, у них тут и пиво холодненькое есть?..

– Что же это вы, Марк Аронович, неаккуратно так ведете себя? – сказал капитан, провожая его до дверей. – Кстати, пива не хотите?

«Ну, дает, мент, – подумал Марк. – На ходу подметки режет...»

– Нет, спасибо, – ответил он. – Мне сегодня уже достаточно.

– Ну, будьте здоровы. Кстати, привет Гурецкому передавайте. И штраф мы вам на работу посылать не будем, оплатите в сберкассе сами, да?

– Конечно, конечно.

Марк вышел на улицу, прошел мимо одинокой милицейской машины, желто-синей своей расцветкой приятно оживлявшей серый, унылый пейзаж питерских новостроек в предрассветных сумерках.

«А откуда он меня знает? – вдруг подумал Марк. – Паспорта-то ведь не было при мне. Или я уже такая звезда журналистики, что менты меня в лицо признают?»

Сжимая в кулаке жетон, он, покачиваясь, побрел в сторону метро. Город Марк Куз знал хорошо, сориентировался быстро и, взяв нужное направление, подумал о том, что пива бы сейчас действительно выпить неплохо. Однако вчерашние бандиты оставили его и без легкого гонорара, и без возможности опохмелиться. Надо было добраться до дома, а там... видно будет.

Глава 3

– Настя! Настя!

Да что такое в самом деле?! Почему мама ее будит? В школу, слава Богу, сегодня еще не нужно, осталась еще пара дней полной свободы, почему бы ей не поспать лишний час?

– Настя, просыпайся!

– Ну что? – протянула она капризно, по-детски, приподняла голову и так же по-детски стала тереть глаза кулачками. – Мама, в чем дело?

От мамы пахло духами и хорошим вкусным вином. Запах этот Насте нравился. Не то что пивная вонь, которую распространяли вокруг себя ее дружки-одноклассники. Судя по всему, мама только что вернулась из гостей.

– Настя, папа не приходил?

– Не зна-аю. Дай поспать, а?

– Пора вставать, Настя, второй час.

– Ну и что? – Настя попыталась выскользнуть из маминых рук, крепко державших ее за плечи. – Какая разница?

– Разница такая, что нужно входить в рабочий режим. Послезавтра в школу. Как ты думаешь просыпаться-то? Привыкла к ночной жизни.

– На себя посмотри. Кто из нас привык?

Она уже поняла, что придется вставать. Сон ушел, мама все-таки растрясла ее, но хотелось еще немножко посопротивляться. Покапризничать. Почему она должна вскакивать неизвестно зачем? Если бы мама не разбудила ее, она вполне могла еще час-полтора поваляться. Когда еще выпадет такое удовольствие? Начнется школа, тогда – все, прощай, отдых! И не в том дело, что придется каждый день рано вставать. А в том, что ложиться она будет все равно часа в три. Пойдут разные дискотеки, концерты, тусовки, не сидеть же ей дома! Отсыпаться придется по выходным, как в прошлом году, раз в неделю сутки нормального сна, а потом снова шесть дней безумия.

– Знаешь, ты себя со мной не равняй! Я имею право!

– Да-а, конечно.

– Конечно! – мама наконец отпустила Настины плечи, и она, воспользовавшись случаем, мгновенно рухнула на спину, натягивая на себя одеяло. Просто так, из вредности. – Ты опять?

– Да встаю, встаю. Господи, какое-то гестапо на дому.

– Гестапо... – мама рассмеялась. – Сама ты – гестапо. Замучила меня, до сумасшедшего дома скоро доведешь, ну, что это такое?

– Что?

– Да твой образ жизни. Что дальше-то с тобой будет?

– В каком смысле? – Настя отбросила одеяло и начала медленно выбираться из постели, хмуря лоб, всем своим видом выказывая матери недовольство несправедливо обиженного человека.

– В том смысле, что у тебя впереди институт, потом работа. Или сразу работа, с твоим подходом к жизни я очень сомневаюсь, что ты куда-то там поступишь.

– Ну, конечно. Ты-то лучше знаешь, поступлю я или нет.

– Представь себе, да.

– Ну-ну.

– Не нукай, не нукай. У меня, слава Богу, как тебе это не смешно, имеется жизненный опыт, который стоит дороже, чем все советы твоих дружков-приятелей из ночных клубов. Жизнь, девочка моя, идет днем. Может быть, для тебя это новость, но так оно и есть. А ты свою жизнь, извини за выражение, просираешь пока что. Просыпаешь.

– Ладно, ма, кончай. Что ты в самом деле с утра пораньше...

– С утра! Два часа дня – для нее это «с утра»! Ты послушай себя-то, послушай!

Мать что-то завелась не на шутку. Настя натянула наконец джинсы, спросонья долго не могла попасть ногой в штанину, майку с огромным трилистником на груди – изображением кустика конопли, не вызывающим, впрочем, никакой негативной реакции ни у непросвещенных обывателей, ни у милиции, такой же темной, как и большинство населения.

Чистя зубы, она услышала, как из кухни мать крикнула свое всегдашнее «Иди поешь!». И не надоест ей изо дня в день одно и то же?.. Захочет Настя – поест, не захочет – не станет, как ее не уговаривай. Уж с этим-то в ее годы она наверняка может самостоятельно разобраться.

Она вышла из ванной, не заходя на кухню скользнула в гостиную и, секунду подумав, стала нажимать на клавиши маленького простенького телефонного аппарата, младшего брата того чудовища, что стояло в кабинете отца – с факсом, автоответчиком, какими-то таймерами и прочими прибамбасами, которыми, надо сказать, никто в их семействе почти никогда не пользовался. По делам отцу звонили на трубку мобильного, факсы принимал компьютер, который отец никогда не выключал, и вообще он старался оградить дом от деловых звонков, развивая бешеную активность на фирме, а в собственной квартире старался поддерживать покой, как говорится, тишь, гладь да Божью благодать.

– Так! Ты опять на телефоне? Не успела проснуться, сразу звонить!

– Мама!!! – Настя прикрыла ладонью трубку. – Да оставь ты меня в покое, в конце-то концов!!!

Мать резко повернулась, быстрым шагом вернулась на кухню и стала греметь там посудой, швыряя в раковину кастрюли и тарелки.

У Гальки было занято, у Вики тоже, болтают подружки... Солнце уже заглядывало в окна, выходящие на запад, скоро дома станет просто невыносимо, никакие шторы не спасают от яростного питерского летнего солнца. В это время дома сидеть – полная глупость. Тем более что последние свободные деньки. Ведь Настя всерьез, какие бы иронические гримасы ни корчили родители, всерьез в этом году собиралась заняться учебой. Институт – не шутка, а она выстроила себе конкретный жизненный план, которому собиралась неукоснительно следовать. И посмотрим в конце концов, кто окажется прав – она или предки, не верящие в ее усидчивость и способность все запоминать на уроках, а не корпеть дома за учебниками.

Настроение у Насти, как всегда в первые полчаса после пробуждения, было премерзкое. И окончательно оно испортилось, когда оказалось, что ни одному из друзей и подружек невозможно дозвониться. Где их искать? В общем-то, понятно где. Но шевельнулось внутри что-то вроде обиды – не могли позвонить, разбудить, позвать с собой.

– Ма, никто не звонил?

– Звонили, звонили они, приятели твои, трубку бросают, когда слышат ответчик. Замучили меня своими звонками. Хоть бы представлялись. Ты скажи им, что ли, а то треплют нервы.

– Да ладно тебе, – Настя достала из холодильника яйцо, бросила в маленькую кастрюльку и поставила на огонь.

– Поешь по-человечески, что ты одними яйцами питаешься! – мать все не унималась.

– Не хочу.

Лучше держать оборону, не переходя в нападение. Себе дороже. Мать совсем разойдется, раскричится о своей погубленной жизни, о разочаровании, которое ей принесла Настя, о том, что у всех дети как дети, а у нее одной не дочь, а неизвестно что, и так далее по давно понятной схеме.

– Где же папа наш, что же ни ответа ни привета, – неожиданно переключилась мама на другую тему, – хоть бы позвонил, что ли? Не похоже на него.

– Да что ты, ма, приедет, никуда не денется. Не психуй.

– Как же мне не психовать, обещал вечером вчера вернуться, а сейчас уже тоже почти вечер. Может, случилось что? Он на машине – мало ли что на дороге бывает. Может, авария, не дай Бог.

– Перестань. Какая авария? Он же осторожный, как девушка. Никаких аварий. Заехал к кому-нибудь по делам или так, оттянуться.

– Оттянуться! Еще не хватало!

– Ну да, ты-то оттягиваешься по полной программе, а ему что, нельзя?

– А ну-ка кончай эти разговоры! Я оттягиваюсь, видите ли! Я пашу всю неделю, как лошадь, в гости хожу только по выходным, а она мне тут претензии высказывает! Да я...

– Ладно, мамуля, ну что ты завелась? Все нормально. Я пошла, – Настя встала из-за стола, уже стоя допивая остатки чая из большой черной кружки.

– Куда это?

– Как – куда? Гулять. У меня еще каникулы.

– Каникулы... А готовиться тебе не надо, последний класс, почитала бы что-нибудь! И так-то в голове немного было, а за лето, наверное, вообще все выветрилось.

Настя обняла мать, за лето ставшую заметно ниже дочери, поцеловала ее в упругую щеку, в лоб, на котором еще не было и признаков морщинок, в красивые большие глаза – по очереди, в один и в другой. Красивая у нее мама все-таки, самая, пожалуй, красивая из всех знакомых ей женщин.

– Когда вернешься-то?

– Не знаю, – Настя уже надевала свои замшевые ботиночки. – Вечером.

– В девять чтобы была дома. Не позже.

– Ма, дай денег немножко.

– Денег... Опять ей денег. Сколько тебе?

– Ну, не знаю. Дай там... Двадцать...

– А не жирно тебе – двадцать? Возьми вот пятерку и скажи спасибо.

– Ма, это мне на дорогу только – пятерку. Дай еще-то.

Мать вздохнула и вытащила из кармана джинсов, которые, к неудовольствию мужа, предпочитала любой другой одежде, десятку.

– Возьми. А пятерку давай назад.

– Спасибо, мамуля, любимая моя красавица! – Настя снова громко чмокнула ее в щеку. – Пока!

Когда она подошла к лифту, дверцы разъехались и из кабины вышел Николай Егорович. Столкнувшись нос к носу с Настей, он вздрогнул, но, узнав соседку, мгновенно растянул лицо в широкую веселую гримасу, искреннюю, как показалось Насте. Он вообще был весельчаком, этот Николай Егорович, но иногда становился чересчур назойливым, орал на весь двор: «Настюха, как делишки, где мальчишки?» – и все в таком духе, тяжеловесный юмор пятидесятилетнего безработного работяги. Хотя жил он не бедно, судя по одежде и упитанному Дику, халтурил где-то, но постоянной работы давно не имел.

– Привет, Настюха! Ты меня испугала даже, красавица. Спешишь куда?

– Здравствуйте, здравствуйте. Да так, дела всякие, – она проскользнула в кабину мимо застывшего на выходе соседа.

– Ну, дела – это святое! В школу скоро?

– Скоро, – натянуто улыбнулась Настя. Она ненавидела эти пустые вопросы: «Скоро в школу?» Сегодня двадцать девятое августа – пусть отгадает, скоро ей в школу или нет. Тоже мне бином Ньютона, как у Булгакова сказано.

– Ну-ну, – весело констатировал сосед. – Давай-давай.

«Даю-даю, – подумала Настя уже под скрипение спускавшегося вниз лифта. – Если каждому давать...»

Она прошла мимо ночного магазина, выглядевшего при дневном свете какой-то убогой забегаловкой, дешевой лавкой, в которую и заглянуть-то приличный человек побрезгует, лучше пройдет дворами до универсама. «Надо же, – в который раз удивилась она. – Как ночь все меняет...» Усмехнувшись этой не очень-то свежей мысли, она вдруг подумала, что ни разу не видела днем удалого продавца, этого самого Виталика, который вчера ее, можно сказать, почти что соблазнил одним своим взглядом. Может быть, освещенный солнцем Виталик будет выглядеть не так привлекательно? Может быть, он – этакая «тать в нощи»? Настя не знала, что такое «тать», но слово ей нравилось. Что-то такое жутко приятное должна означать эта «тать», да еще в «нощи». У-ух здорово!

Она вышла из метро на канале Грибоедова уже в начале четвертого. Здесь, на «климате», как всегда была толчея, сутолока, броуновское движение людей, совершенно разных внешне, несопоставимых по уровню достатка, в непохожих одеждах, с разными уровнями жизни, воспитания, с разными работами, проблемами, целями, желаниями, но объединенных вечным водоворотом «климата», как называло это место уже не одно поколение ленинградцев-петербуржцев. Теплый воздух, вырывающийся из-за стеклянных дверей на входе в метро с Невского и канала Грибоедова, действительно создавал своеобразный микроклимат в крохотном закутке, огороженном толстыми колоннами от тротуаров и многоэтажной громадой дома от любой непогоды. Здесь и назначались свидания, деловые встречи, здесь сновали вошедшие уже в быт больших городов бабушки с двумя-тремя блоками сигарет в авоськах, торгующие без всяких лицензий и справок, рядом жевали пирожки постовые милиционеры, время от времени, словно ни с того ни с сего, прогоняющие старушек с их привычных торговых мест, но больше всего было здесь молодежи, самой разной – от «продвинутой», в блестящей разноцветной коже, сверкающей синтетике, в «пластике», с волосами всех цветов и оттенков, до самых банальных гопников в застиранных спортивных штанах и неопределенной формы и фирмы курточках.

Выйдя из метро на «климат», Настя огляделась вокруг, но не увидела ни одного знакомого лица. Впрочем, нет, лицо-то знакомое было – пожилой дядька с длинными волосами, в каком-то диком военном кителе неизвестной армии, торчал на своем обычном месте – в углу квадратного загончика, почти на тротуаре, ведущем к Спасу на Крови. Борштейн его фамилия, вспомнила Настя. Художник какой-то, известный, говорят. Вечно здесь торчит, встречает своих дружков, такого же андеграундного вида местных гениев. Но Борштейн – это не ее компания. Правда, он косится на нее, тоже, конечно, знает в лицо, но хрен с ним, с Борштейном, у нее свои дела, у него – свои.

Настя достала сигареты, закурила и пошла по Невскому в сторону площади Восстания. Путь был ясен, прост и привычен. Сначала в «Сайгон», может быть, там есть кто-то из народа, потом – в «Костыль», где-где, а в «Костыле» уж точно кто-то из команды болтается. Правда, там больше малолетки, гопота, но и нормальных людей бывает в достатке – во всяком случае, Настя всегда найдет себе компанию. Была, конечно, альтернатива – двинуть на Дворцовую, но с роллерами, хотя и много было среди них у Насти хороших знакомых, ей сейчас не хотелось крутиться. Хотелось чего-то такого... Непонятно чего. Еще со вчерашнего вечера. Чего-то взрослого, спокойного чего-то. Хрен знает чего, одним словом.

Навстречу шла девчонка, очень знакомая. А, Машка Перчанок. С красными волосами, длинная, худая, без очков, со всеми своими минусами ничего не видит в двух шагах от себя, глаза как у сомнамбулы, в ушах – пробки плейера, так и прошагала мимо Насти в сторону Дворцовой, не заметила знакомую. Они, конечно, не такие уж и подруги, но поздороваться могла бы. А из-за Машкиной спины прямо на Настю вылетел небольшого росточка, плотный, с длинными волосами, курносым носиком, в джинсуру весь закован с ног до головы – сам великий господин Чиж, рок-звезда, кумир трудных подростков славного портового города Питера. Он вроде живет здесь где-то неподалеку. Тоже идет, никого не замечает, и его никто. Вот странно – после концерта где-нибудь в «Октябрьском» охранники выстраиваются у служебного входа, чтобы Чижа при его появлении не растерзали поклонницы, а тут – идет себе, и никому до него дела нет.

Возле «Сайгона» стояли Мертвый и Кулак. Настя впервые видела их вдвоем, они были из разных кругов, практически не пересекающихся между собой. Мертвый, представитель Питерских Ковбоев, работал поочередно в разных джинсовых и музыкальных магазинах охранником, ночным сторожем, вышибалой в клубах, но подолгу нигде не задерживался. Основным его достоинством, которое и сделало его исключительным специалистом в выбранной им области, была неимоверная физическая сила и поистине устрашающие габариты. Но она же, сила, которая била иногда буквально через край, и приводила Мертвого к совершению поступков, несовместимых с работой, скажем, в приличном клубе или магазине.

Напившись, а Мертвый игнорировал все указания очередных своих начальников касательно употребления алкоголя, он мог запросто швырнуть на столик, вырвав из-за стойки словно репку из земли нахамившего ему бармена, как было однажды, или учинить еще какой-нибудь скандал, которым не было числа в его длинной трудовой биографии. Ему перевалило за тридцать, но с первого взгляда больше двадцати пяти Мертвому не давал никто. И это несмотря на его более чем внушительные габариты. Все дело было в одежде, прическе, манере общаться. Неискушенному в ночной питерской жизни трудно было вообразить, что мужчина на четвертом десятке, житель культурной столицы, как до сих пор еще говорили, России, может ходить в ковбойских сапогах с позвякивающими при каждом шаге шпорами, шляпе «стетсоне», настоящей, огромной, с загнутыми вверх полями. А что говорить о жилетке с длиннющей бахромой, о бесчисленных ремешочках, ленточках, каких-то уздечках, платочках, которыми Мертвый был перевязан, перепоясан, опутан, только что не взнуздан. А многих предметов его гардероба, точнее, их названий не знали даже самые близкие друзья. Все эти штуки, металлические и кожаные, которые он постоянно носил, внушали окружающим боязливое недоумение.

– Привет! – сказала Настя, обращаясь к обоим сразу.

– А, Настюха, здорово! – ответил Кулак, высоченный худой парень, ровесник Мертвого и, так же как Ковбой, выглядевший значительно моложе своих лет. Он схватил Настю за плечи, притянул к себе и потрепал по спине. По-отечески, без всякого умысла. Так, по крайней мере, считала Настя. – Как дела? – успел весело поинтересоваться Кулак за то время, пока Мертвый лишь свысока, оценивающе поглядел на Настю, причмокнул толстыми губами и, наконец, сочтя ее достойной общения, коротко, почти незаметно кивнул головой.

– Отлично, – ответила девушка Кулаку. Мертвого Настя побаивалась. Очень уж он был непредсказуем, а количество спиртного, употребленного им в течение дня, не поддавалось никакой оценке. Мертвый никогда не выглядел пьяным, даже будучи на грани полного, что называется, отруба. Что же происходило у него внутри – это другой вопрос.

– Пошли со мной, – предложил Кулак.

– Куда?

– Тусоваться! – Кулак расхохотался. – Это же у вас, у молодежи, так принято – тусоваться, да?

– Не знаю.

– Ладно, ладно! Я сам был раньше «молодежь», я-то знаю. В клуб пошли, пивка попьем.

– А ты разве?..

– Что? – строго спросил Кулак.

Настя знала, что этот высоченный взрослый парнище прежде славился своими алкогольно-рок-н-ролльными подвигами, а года два назад «закодировался», устав от неприятностей, которые приносили все учащающиеся запои. Перестав пить, он начал зарабатывать какие-то немыслимые кучи денег, которые тратил, впрочем, так же легко, как и получал. Кулак занимался продюсированием начинающих питерских групп, возил их в Москву, записывал им альбомы, группы эти одна за другой, не успев появиться на свет и записать альбом, куда-то исчезали, а Кулак, получая под них приличные авансы в столице, «залечивая», как он говорил, спонсоров, благоденствовал.

– Что «я разве»? – переспросил он.

– Ты же не пьешь, кажется?

Он снова громко захохотал, так, что прохожие вокруг стали испуганно оборачиваться.

– Ладно, тебе-то что, пью я или нет? Пошли!

Мертвый укоризненно покачал головой.

– Куля, ты совсем ополоумел.

– А что такое? – Кулак обнял Настю за плечи.

– Ничего. Счастливо тебе повеселиться. Смотри, не сдохни, как собака.

Насте очень нравилось идти вот так – в обнимку с Кулаком. Мало того, что он слыл личностью очень известной в музыкальной и актерской тусовках Питера, он был еще очень умным и приятным парнем. Да каким там парнем – он был настоящим, взрослым мужчиной, с которым, однако, легко и приятно, который тебя понимает, говорит с тобой на равных, которому вроде бы даже интересно разговаривать с Настей.

– А чего это он так? – спросила девушка, когда они свернули на улицу Рубинштейна.

– Кто?

– Ну, Мертвый. «Смотри, не сдохни...»

– А!.. Это... Ну, Настя, ты же мала еще. Ты наших фильмов не видела. «О, счастливчик!» Было такое кино хиппанское. Все торчали. Я раз пять смотрел в «Спартаке». В тяжелые коммунистические времена. Весело, правда, было тогда, не то что сейчас.

– А сейчас что, грустно?

– Тоже весело. Только по-другому. В общем-то ничего не изменилось. Просто мы тогда молодыми были, вот как ты сейчас. Тебе-то весело, наверное, да?

– Да не особенно.

– Это тебе только кажется. Через десять лет будешь это время вспоминать и говорить: «Ах, как было весело!» И сегодняшний день в том числе. И вчерашний, и завтрашний. Так-то вот, слушай старших, набирайся ума.

Он говорил совсем не так, как другие взрослые. Да он и не был для Насти взрослым, в том смысле, как, например, учителя в школе, родители одноклассников, даже ее собственные. Хотя Кулак, или Сергей Морозов, как звали его на самом деле, был всего на пару лет младше Настиного отца. Одно поколение, а разница между ними огромная. Кулак был свой. СВОЙ. Он вполне мог бы стать Настиным, как говорила ее классная руководительница, «молодым человеком». Ее уже несколько лет коробило от ханжеской пошлости Елены Дмитриевны. Как начнет рассуждать о взаимоотношениях полов, так хоть святых выноси!

Прежде, когда ее подопечные были помладше, это называлось у Елены Дмитриевны «дружбой мальчиков с девочками». Веяния времени не обошли стороной и ее строгих правил, и классная руководительница ввела в свой словарь эти самые «межполовые отношения». Лучше бы этого не было. Лучше бы она вообще эту тему не поднимала. Настя, да и все ее школьные подруги не знали, куда глаза девать от стыда, когда Еленушка начинала иносказательно посвящать их в тайны менструаций или рассуждала о страшном вреде подростковой мастурбации. Стыда не за себя, а за нее. И, что самое противное, иногда, слава Богу, нечасто, стыд этот смешивался с жалостью к этой старой уже, высохшей женщине, которая, судя по всему, лишила себя одной из сторон жизни, причем совсем непротивной, скорее, очень-очень приятной. Настя-то, во всяком случае, убедилась в этом. Еще весной, в десятом классе.

Клуб представлял из себя небольшое полуподвальное помещение, чистенькое, уютное, с дизайном, выполненным не без искры Божьей, не шедевр, конечно, но пригласить сюда никого не стыдно. Бывали здесь самые разные люди – от нищих панков до самых что ни на есть настоящих «новых русских», оставляющих в грязноватом дворике свои «шестисотые». И то – ведь далеко не все они тупицы с растопыренными пальцами из новой серии анекдотов, поползших по стране, эти, из анекдотов, скорее исключение, чем правило. В наше время, пользуясь одной блатной феней, много не заработаешь, деньги водятся в политике, в экономике, а там феня не шибко котируется. Это только простых граждан грабить можно с феней на устах, а много ли у них, у граждан-то, возьмешь? На «шестисотый» точно не хватит.

– Ты что будешь? – спросил Кулак.

– Не знаю.

– Ладно.

Он пошел к стойке, взял две бутылки пива, стаканы и что-то шепнул девушке, распоряжающейся нехитрыми клубными припасами.

Настя сидела на широкой деревянной скамье за тяжелым грубым столом, сработанным из толстых досок и словно обожженным сверху, с сигаретой в руке – а как же, в таком месте да без сигареты, нонсенс просто! Пиво было холодное, но невкусное. «Балтику» она не любила – водянистый напиток, ни то ни се, а пахнет потом так, что можно подумать, будто Настя выпила стакан водки, и кайф очень странный, тупой, тяжелый. И писать очень хочется. Когда Насте предлагали что-нибудь выпить, она не рисковала, конечно, с такими напитками, как коньяк или водка. Пробовала несколько раз, но поняла, что это не для нее. Пока что, во всяком случае. Штучки для мазохистов. Кайф можно получить меньшими потерями, выпив какого-нибудь крепкого пива, подороже, чем «Балтика», но подешевле коньяка.

Кулак поднялся с лавки и снова направился к стойке, взял у смеющейся барменши, чуть старше Насти, две чашки кофе и вернулся к столу.

Настя с удовольствием следила за тем, как он движется, широкими уверенными шагами огибает лавки, длинные ноги в обтягивающих черных кожаных штанах ступают упруго, уверенно. Кроме вечных кожаных штанов на Кулаке была белая футболка с черной надписью: «No More Fucking Rock-n-Roll» – и черная кожаная жилетка. Сильные руки, сплошь покрытые разноцветной татуировкой, изображающей драконов, индейцев, томагавки, стрелы, всего одним взглядом не охватить, плавно несли две полные до краев чашечки, не расплескав ни капли. Ловкий парень этот Кулак. Ловкий и красивый.

Он поставил кофе в центр стола.

– Ну, что делать будем, Настюха?

– Не знаю, – протянула она.

– Ха, интересно, я, что ли, должен думать? Не знает она.

Вдруг он оборвал речь и глаза его уперлись во что-то, что находилось за Настей. Подавив в себе желание обернуться, она почувствовала, что этот прекрасный принц сейчас от нее ускачет. Да-да, на лихом коне, как в сказке. Настя хлебнула еще пива прямо из бутылки и попросила у Кулака зажигалку. Ее «Зиппа» лежала в кармане, но слишком уж внимательно он на кого-то там уставился, нужно было как-то вернуть его внимание, хотя она с каждой секундой все отчетливее понимала, что момент упущен. Да и был ли он вообще, этот момент?

– Светка! – вдруг заорал во все горло Кулак. – Светка! Ты что, старых друзей не замечаешь? Оборзела, да? Я вот тебе сейчас шершавого как запущу! А ну иди сюда!

Настя поняла, что ей дико, невыносимо хочется, чтобы эта обычная, всем известная и чисто внешняя грубость Кулака была обращена на нее. Это все его шуточки – «шершавый», «оборзела». Кулак давно уже пользовался этакими простонародными выражениями, находя в них особый шик. С его легкой руки и благодаря его обаянию они стали модными даже в кругу его друзей, и многие теперь запросто роняли словечки, которые можно услышать разве что на рынке от замшелых торговок овощами. Это не был ни родной матерок, матерок-то само собой, это статья отдельная, с любовной тщательностью разрабатываемая, трепетно хранимая и защищаемая от гордецов, желающих порушить вековые традиции. Нет, это были как раз грубые «шершавые», «все бабы – суки» или, например, «гузло».

Что до мата, то Кулак как-то, еще чуть ли не при первой их встрече здесь же, в этом же клубе, во время чьего-то концерта прочитал благодарным слушателям целую лекцию. Настя тогда оказалась рядом с ним за столом случайно. Он сам подсел. Увидел свободное место и приземлился. Потом махнул своей рукой-граблей, призывая друзей, те и подвалили, мгновенно сдвинув на краешек скамьи каких-то подростков, пытавшихся, по выражению из арсенала Кулака, «строить Насте куры». А Настю не сдвинули. Она так и осталась сидеть в центре кулаковской компании, выслушивая его сентенции. А потом, как-то автоматически, превратилась в одну из них – приближенных, посвященных, своих.

Кулак, рассказывая свои истории, периодически заказывал выпивку и, как само собой разумеющееся, считал в заказах и Настю. А у нее нет-нет да и появлялась мысль, портящая все впечатление от чудесного знакомства. Мысль до омерзения простая и банальная: возможно, Кулак, который общается с бесчисленным количеством разного народа, спутал ее с кем-то. Но заострять на этом внимание не хотелось. Она пила свое, вернее, его пиво и слушала, как он рассуждает о культуре русского языка вообще и разговорной речи в частности.

Суть его монолога сводилась к тому, что мат – это вообще нормальный способ общения и внутренняя культура тут ни при чем. Это совершенно разные вещи, говорил Кулак.

«Я легко могу себе представить, как академик Лихачев в сердцах говорит „блядь!“ и комкает какую-нибудь только что написанную им статью, поняв, что написал ерунду. Очень даже просто. Но я даже вообразить не могу, как он рассказывает какой-нибудь анекдот со словами „пидорас“ или „отсоси“. Есть определенная грань, где грубость переходит в пошлость. Грубость – это не признак отсутствия культуры. Пошлость – однозначно».

Кулак пьянел, начинал сбиваться, вставал из-за стола и неожиданно показывал приемы кунг-фу, которым владел очень даже неплохо. Поэтому, собственно, его и звали Кулаком. Он служил в десантных войсках и теперь, несмотря на разгульный образ жизни, не забывал несколько раз в неделю посещать спортивный зал. Как он умудрялся при этом еще и пить – загадка. Но теперь он завязал с выпивкой. Видимо, организм предложил ему выбрать между тренажерами и стаканом.

Сейчас Настя всеми силами пыталась удержать Кулака, что называется, «при себе». Может быть, заглянут в клуб приятели из «Костыля», ну да, обязательно кто-нибудь притащится, вечером здесь какой-то концерт, увидят ее с Кулаком в обнимку... Да, в обнимку, а что, собственно, такого? Можно и в обнимку. Если он, конечно, до этого дойдет. С Кулаком не стыдно ни в обнимку, ни как-нибудь еще.

Настя спиной почувствовала ее приближение. Теплой волной духов обдало ее сзади, и не только духов. Каким-то вязким, тяжелым, но в то же время очень приятным биополем была окружена та, что подходила к их столику.

Боковым зрением Настя увидела сначала расплывчатое белое пятно, которое неумолимо двигалось вперед и наконец превратилось в ту самую Свету, на которую пялился Кулак последние несколько минут.

– Привет! – весело сказала Света Кулаку, игнорируя Настю совершенно, словно ее здесь и не было, словно она сейчас не разговаривала с Кулаком о своих делах.

– На, – Кулак протянул Насте зажигалку, не глядя на нее. Округлившимися глазами он впился в высокую худую блондинку, которая возвышалась над ним, покачиваясь на каблуках своих очень хороших – Настя отметила этот факт – очень дорогих и стильных ботинок. – Здравствуй, здравствуй.

Кулак больше ничего не сказал, но Настя отчетливо слышала молчаливый диалог, происходивший между этой великосветской барышней и ее кавалером, которого Настя теряла прямо на глазах.

«Так что ты там говорил насчет шершавого?» – спрашивали большие, умело подкрашенные глаза каланчи Светы.

«Светик, я для тебя всегда готов», – отвечал Кулак, подняв брови и потягивая пиво.

«Раскодировался он, что ли?» – запоздало подумала Настя. Да, понятное дело, если пиво хлещет. А если он уходит в запой, то на фиг он ей нужен. Он же беспредельщик.

Но чем больше находила она аргументов против продолжения вечера с Кулаком, тем больше ей хотелось с ним остаться. А это было уже проблематично в свете этих глазищ, из которых не лилось, а прямо-таки било конкретное предложение...

Света, продолжая раскачиваться, как сосна на ветру, криво улыбнулась и, вильнув бедрами, потеснив немного Кулака, уселась рядом с ним. Только тогда она заметила Настю, задержав на ней взгляд немного дольше, чем нужно. Неожиданно Настя совершенно смутилась. Ну вот опять. Сколько раз себе говорила – не смущайся! Особенно при таких обстоятельствах, в присутствии этих светских дамочек, так нет, у этой Светы опыт, конечно, запредельный. Она со всеми музыкантами, наверное, успела отметиться.

– Привет, – весело сказала Света. – Ты кто?

– Настя.

– Света. Очень приятно, – прошептала белокурая секс-бомба.

Не такая уж она худая, как сначала показалось Насте. Конечно, она видела эту Свету и раньше, но только издали, мельком. Не было причин знакомиться. Сейчас же, внимательно и по возможности незаметно рассматривая соперницу (почему «соперницу», удивилась мимоходом Настя, разве Кулак – это ее парень?), Настя видела, что фигура у нее на самом деле будь здоров!

И вовсе она не худая, одета очень грамотно, это да. Ворот белой кофты скрывает складочки на шее, Настю-то не проведешь, она-то их сразу разглядела, а Кулаку-то, видно, и невдомек, что не первой свежести его Светочка. Да и то – лет на пятнадцать старше Насти, если не больше. Однако тело у нее упругое, плотное, плечи, можно сказать, даже полные, грудь воинственно торчит вперед, светлые джинсы обтягивают идеальной формы бедра.

Настя вдруг поняла, что бесполезно бороться с этой горой воплощенного секса. Девчонка она, как ни пыжься, как ни надувайся, ни делай умный вид и ни принимай независимую осанку все повидавшей и все испытавшей молодой женщины, на фоне этой барышни, которая действительно все повидала и испытала, ей, десятикласснице (одиннадцати... – спешно поправилась Настя), ловить абсолютно нечего.

А Света уже и не смотрела на нее.

– Какие планы? – ее глазищи впились в лицо Кулака, которое он с готовностью подставил под чувственное, теплое излучение, исходившее от блондинки.

– А у тебя?

– Я вообще-то к Максу собиралась. Хочешь, пошли вместе.

– Домой?

– Да. У него сегодня вечеринка.

Вот, подумала Настя, тоже словечко, вытащенное из бабушкиных книжных шкафов – «вечеринка». Ее друзья так не говорят, а эти – пожалуйста, и очень даже стильно у них выходит.

– Пошли. У Макса можно оттянуться, – констатировал Кулак. – А по какому поводу?

– Не знаю. Чего-то он там записал, вроде бы презентация, что ли.

– О-о-о! Так он будет заставлять всю свою байду слушать? Старый рокер, опять свою рок-музыку будет на уши вешать?

Кулак в последнее время пытался создать себе имидж представителя «нового поколения», работал с компьютерами, делал какие-то миксы, и его дежурной шуткой было «замшелый рокер» или «о..евший рок-н-ролл». Однако музыка, которую Кулак слушал дома, сильно отличалась от той, что он создавал на студии. Это он тоже как-то Насте поведал. «А что, деньги зарабатываю, – сказал он тогда. – За рок сейчас никто не платит. Так что буду пока миксовать, а там посмотрим, как шоу-бизнес повернется».

Настя опустила глаза. Она не хотела, чтобы эта парочка видела, как она расстроена, обижена, оскорблена, убита. Какие только определения не вертелись сейчас в ее голове – ох, ну и вечерок выдался, приятный, нечего сказать! А она-то надеялась.

Кулак лениво поднялся, потянулся, выбросив к потолку свои красивые длинные руки, и, опуская их, правую положил на плечо Светы.

– Пошли! Пока, Настюха!

– Пока, – тихо ответила она, но Кулак уже не смотрел в ее сторону.

Света же не удосужилась попрощаться с очередной школьницей, которой ее старый друг Серега Морозов в очередной раз парит мозги. «Стареет он, что ли? – думала она, выходя с Морозовым во двор. – Что-то часто со школьницами колбасится. А может, это я старею?» Она крепче обняла Серегу за талию, прижалась к нему на ходу и с удовольствием услышала, как он, словно сытый кот возле теплой печки, заурчал от удовольствия.

Остаток вечера скомкался для Насти в какой-то липкий, неприятный и тяжелый комок. Пиво оказалось на поверку не таким уж и слабым. Она и не заметила, как полупустой зал вдруг совершенно очистился от посетителей. Вдруг кто-то довольно сильно хлопнул ее по плечу.

Обернувшись, Настя увидела нависшего над ней Дрона – администратора, заправлявшего здесь вечерами.

– Остаешься на концерт? – грубо спросил администратор с бесстрастным видом.

– Да.

– Тогда плати. Двадцатник. И сиди тихо, пока саундчек пройдет.

Настя выложила последнюю двадцатку и продолжала сидеть над своей «Балтикой». Время сжалось, бутылка еще не успела опустеть, как в зале стало прибывать народу, на сцене загремело, забухало, Настю стали толкать, задевать локтями, поплыли по залу слои табачного дыма. Начался традиционный вечерний концерт.

Кто-то кричал сквозь грохот музыки: «Привет, Настька!», перед ней снова оказалась только что откупоренная бутылка, кто-то хлопал ее по плечам, она даже отвечала на чьи-то вопросы, но была словно в тумане.

Она захохотала, узнав наконец в толпе Глашу, ее добрую знакомую, а главное, соседку – Глаша жила совсем рядом с Настей – возле «Приморской» в пятиэтажке. В моменты просветления Настя понимала, что одной ей ехать домой ночью в таком состоянии не следует, поэтому вцепилась в Глашу и старалась не потерять ее в медленно двигающейся по залу толпе. Глашу «в миру», как она говорила, звали Галей, она сама выдумала себе еще одно имя и очень им гордилась. Ее длинные волосы растрепались, падали на лицо, она отбрасывала их тонкой рукой, бряцая висевшими на ней кольцами, амулетиками и браслетиками, косилась на Настино пиво, но помалкивала. Сама она не пила принципиально, боролась за здоровый образ жизни. «Интересно, а как у нее насчет секса, – думала Настя, глотая уже совершенно безвкусное пиво, – он полезен для здоровья или нет?»

На улице Настя схватила Глашу за рукав.

– Стой! Смотри! – Она задрала голову и замахала свободной рукой:

– Смотри, Глафира!

Насте казалось, что такого количества звезд она еще ни разу в жизни не видела. Небо над городом было не черным, а прямо-таки серебряным, а на нем разбрызганы яркие, разноцветные, изумрудно-зеленые, голубые, желтые, красноватые капли.

– Ух ты! Как на юге.

Настя так и шла всю дорогу, подняв лицо к звездам, спотыкаясь на выбоинах асфальта и мешая подруге тащить ее, пьяную и шатающуюся, домой.

Глаша довела подругу до самой двери. Настя, собравшись с силами, к величайшему Глашиному удивлению, с первой попытки попала ключом в замочную скважину, поднесла палец к губам и громко, так что было слышно на площадке первого этажа, пропела-прошептала глядя на Глашу: «Тссс!!!»

– Ладно, иди спать, – ответила Глаша. – Не пугай народ.

– Слушаюсь! – шепотом согласилась Настя, поднесла ладонь к волосам, как бы отдавая честь, но, пока поднимала ее, забыла, что хотела сделать, и в результате просто неловко всей пятерней почесалась.

– Спокойной ночи, пьяница, – Глаша легонько толкнула Настю в темноту прихожей. – Утром позвоню.

Настя хотела ответить, но дверь за ней уже закрылась. Она стояла в коридоре и вдруг поняла, что дома снова никого нет.

«Повезло, – пришла первая за последние несколько часов трезвая мысль. – Значит, скандала не будет».

Вместе с облегчением от сознания, что не нужно будет выдерживать бой с родителями, на нее накатила слабость. Шаркая и хватаясь за стены, Настя добрела до ванной, плеснула в лицо холодной водой, чуть ли не ползком добралась до кровати, кое-как стащила с себя одежду и залезла под одеяло.

Глава 4

Моня допил остатки пива, поставил высокий стакан на стол и оттолкнул пальцами в сторону. Красивого жеста не получилось. Стакан не отъехал, как в западных фильмах, а тормознул на липкой столешнице, дернулся, с глухим стуком упал, покатился по столу и замер, покачиваясь.

– Во, блин, – неопределенно протянул Моня.

– Что? – спросил Кач.

– Через плечо... – Моня потянулся за стаканом и поставил его вертикально. – Я щас.

Он встал из-за длинного высокого стола и отправился к стойке.

Кач вытащил из пачки «Мальборо», валявшейся перед ним, сигарету и закурил, выпуская дым через нос.

Диме Каченку было семнадцать, и он чувствовал себя совершенно взрослым. И то сказать – мало кто дал бы Димке его семнадцать. Почти под два метра ростом, широкий в плечах, с крутым, торчащим вперед квадратным подбородком, толстой накачанной шеей, Каченок выглядел вполне зрелым мужиком. Зрелым и сильным.

Димка не очень любил философствования по поводу возраста. Ему было все равно – семнадцать, восемнадцать, хоть тридцать, главное, чтобы стоял как надо и чтобы разобраться можно было с любым мужиком. И все. Чего еще человеку нужно? Денег? Деньги зарабатываются в два счета. Этому Димка научился давно. Деньги – не проблема. Если ты не лох, конечно. А лохов вокруг – ой, как много, ну, просто сплошь да рядом, куда ни плюнь, в лоха попадешь. И это хорошо. Ведь лох – он как раз главный кормилец и есть. По мелочам, конечно, много с него не возьмешь, но так, на каждый день, пивка попить, того, сего – с этим проблем не возникает. Конкретно.

Димка иногда с удивлением вспоминал, что и он когда-то ходил в школу. Всего года полтора назад учил все эти дурацкие правила, отвечал что-то теткам, до которых ему и дела никакого не было. И которым он ничем не обязан. В школе его иногда дразнили Кочаном. С этого все, собственно, и началось. Димка убедился, что в драке ему равных нет. По крайней мере, среди школьных товарищей. Он был совсем еще маленьким, а старшеклассники посматривали на него с уважением и старались не задевать.

Но быстро понял Каченок, что хождение в школу – пустая трата времени и сил. Сверкающая жизнь катилась мимо школьных окон, выходящих на улицу Маяковского, она заворачивала с Невского, помигивая фарами, летела куда-то в сторону Невы, а там – по набережной, по набережной, свернув на Каменноостровский и в Ольгино, в Сестрорецк. В Финляндию, в Швецию, в Штаты. Чтобы вернуться потом обратно, оттянувшись как следует, расслабившись, и на родине – снова за работу, за работу, за работу. У него ведь не только с руками, но и с головой все в порядке. Уж не хуже, чем у тех уродов, что ходят по Невскому в польтах за шестьсот баксов. Хули ему эти шестьсот бакинских – заработает и побольше и прикинется покруче. Главное – не бздеть, а быть мужиком. А у него вообще вся жизнь впереди. Все в его руках. Армия – вот тоже херня, отмазаться ничего не стоит, башли заплати и гуляй хоть под атомными бомбами – все равно не призовут. Баксы – лучший документ. Лучшая справка и удостоверение личности. Лучшие водительские права, лучшая внешность и лучшие мозги.

А раз так, значит, нужно отбросить все постороннее, все, что мешает главному, и упорно идти к намеченной цели. Школа мешает – на хрен школу. Сейчас, слава Богу, не социализм, не заставят его в школу ходить.

С предками тоже проблем нет. Давно он с ними разобрался, выяснил, так сказать, отношения. И отношения, кстати, остались хорошие. Да и предки ничего себе – не алкаши какие-нибудь, нормальные такие предки. Живи, сказали, как знаешь. И очень правильно. Папаша все равно на своих тренировках вечно торчит, дома почти не бывает. Какие там тренировки у шахматистов, Димке было непонятно, но то, что в шахматах крутятся большие деньги, он знал точно. Батя-то зарабатывал очень даже неплохо. Ну, для лоха, конечно, неплохо. Они ведь хоть и хорошие, а все равно – лохи. Димка им так и сказал однажды. Получил по роже от отца, сдачи не дал, хотя мог бы, но – отец есть отец. Димка предков своих уважал. Не гопник ведь какой, понимать надо.

Димка уже несколько месяцев жил отдельно от родителей. Вместе с Вовиком они снимали квартиру в Купчино. Нормальная хата такая, видак купили, компьютер взяли у Мони, играть можно сколько влезет. Компьютер Моня просто так отдал, у него этого добра много. Умник. Все бабки тратит на свои «машинки». На компьютеры и на кайф. И не ломается ведь, вот парень. А с виду дохлый, дунь – упадет. Но это только с виду. Моня в драке свирепеет, даже Димке иногда не по себе делается. Натурально, разорвать может противника, зубами на кусочки развалить, как мясник тушу. А люди это чуют, боятся с ним связываться. Это от наркоты у него, наверное.

Но все равно Моня – главный. Не от того, что он старше Димки, нет. Он никогда про возраст не говорит. Да и какая разница, кому сколько. Работают они все равно, как говорится, с разными возрастными категориями.

Кач неодобрительно посмотрел на Моню, вернувшегося за стол с новой кружкой, под завязку наполненной густым темным пивом. Не время сейчас нажираться: разборка предстоит довольно серьезная. Но, с другой стороны, Моня сам все знает, у самого голова на плечах имеется. Раз он такой спокойный, значит, все будет в порядке. У Мони ведь, кроме всего прочего, и с ментами большие связи. Каким образом он там задействован, Димка не знал, но что менты его прикрывают – это точно.

– Так он один там будет? – спросил Кач, стараясь навести Моню, потягивающего пиво, на мысль о предстоящей работе.

– А хрен его знает. Разберемся.

– Разберемся, конечно. Что за пассажир-то? Ментовский?

– Да какая тебе, на хрен, разница? Нет, не ментовский. Обычный парень. Здоровый, сука, шкаф. Много на себя взял слишком. Не в свое дело лезет. Надо просто паренька на место поставить.

– Как ставить-то будем?

– Как-как. По башне дадим пару раз, чтобы очнулся. А то галлюцинирует, думает, он тут самый главный. Иллюзиями питается, одно слово.

Моня любил выражаться так, по-книжному. Качу это нравилось, он уважал умных людей, книги тоже любил. Только вот читать приходилось редко. Моня как-то раз дал ему книжку «Чапаев и Пустота», сказал, что вещь – супер, но Качу стало скучно, слишком уж закручено все. Хотя и интересно местами. Про кокаин со спиртом, например, да и сам Чапаев понравился – интеллигентный такой, воспитанный, не то что быдляк весь остальной. А чуть обидит его кто – сразу стреляет. Мужик, одно слово.

– У тебя почитать ничего интересненького нет? – спросил Кач.

– Чего? – Моня поперхнулся пивом. – Почитать? Нашел время, в натуре.

– Нет, я так, вообще. А то все компьютер, компьютер, мозги плющатся.

– Почитать... Ладно, принесу тебе чего-нибудь. Учись, Дима, пока я жив. Кстати, паспорт дай вчерашний.

Кач полез в карман и вытащил засаленный, ветхий паспорт.

– Марк Аронович, – прочитал Моня и усмехнулся. – Ну-ну. Чего это ты, Дима, русофилом стал?

– Не-е. А что такое?

– Да так. Ничего. На, держи премию.

Моня вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки три десятидолларовые бумажки.

– Не густо, – констатировал Кач, пошелестев купюрами, проверяя пальцами их подлинность. По привычке. Кто же будет чирики подделывать. Да и Моня – свой же в доску. Просто так, приятно было Качу проверить лишний раз свою квалификацию. Он мог бы стать вполне приличным ломщиком, вслепую умел отличить доллары от фальшивки, от любых других купюр. Но сейчас на Невском шел, как говорил Моня, «передел собственности», и пока лучше туда было не соваться.

– Ну, пойдем, друг ты мой любезный, – Моня резко поднялся со стула.

Кач последовал его примеру. Сидящий за соседним столиком мужичок с «Примой», приклеившейся в углу рта, неодобрительно покосился на парней.

– Чего смотришь, а? – зло спросил Кач, заметив взгляд полупьяного гегемона.

– Ничего, – мужичок уткнулся в свою кружку.

– Вот так, – Кач любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Моня уже стоял в дверях и устало-брезгливо оглядывался на товарища.

– Ты чего на людей кидаешься? Делать нечего? – спросил он, когда они вышли на Пушкинскую.

– Да на хрен. А тебе-то что?

– Меньше играй в жизни, больше останется для сцены, как сказал Андрей Миронов, – хмуро ответил Моня.

– Какой Миронов? При чем тут Миронов?..

– Ладно, не пыли. Пошли-ка в парадняк зайдем.

Они свернули в арку высокого заброшенного и давно уже расселенного дома. В центре прямоугольного двора торчала решетчатая башня подъемного крана. Грязь вокруг нее была просто непролазная.

– Во, блядь, откуда тут грязь-то?! – выругался Моня.

Действительно, август стоял сухой, жаркий, а здесь, во дворе, словно свой микроклимат – лужи, темно-коричневая жирная каша, а там, где сухо, – горы песка, пыль, кучки цемента, алебастра, осколки битого кирпича.

– Ох, Питер, мать его, – Моня неуклюже пробирался сквозь горы строительного мусора к ближайшему парадному.

– А чего – Питер? Нормальный город. Брось ты, Моня.

– А иди ты. Нормальных городов не видел. Ладно, не обижайся. Съездишь еще, посмотришь на нормальные города. Какие твои годы. Постой тут внизу на всякий случай.

Кач вздохнул. Сунув руки в карманы широких черных брюк, он проводил взглядом своего старшего товарища, на ходу вытаскивающего из кармана пластмассовую коробочку, в которой, как Кач знал уже давно, он носил шприц и все, что там полагается, для быстрой, «рабочей» вмазки.

Впрочем, кайф не мешал Моне действовать разумно и четко. Недаром он разделял свои вмазки на «рабочие» и «домашние». Последних Димка ни разу не наблюдал, да, признаться, и не хотел видеть. Что толку общаться с растением...

Через пятнадцать минут они уже подходили к музыкальному магазину, где с охранником у работодателей Мони и Димки некоторое время назад возник конфликт. Правда, Кач давно сомневался, есть ли вообще у Мони работодатель и не является ли он волком-одиночкой, запудрившим мозги всему криминальному Питеру. Ну, и ему, Качу, в том числе.

– Вон он стоит, – сказал Моня, кивнув в сторону малолеток в черной коже у входа в подвальчик, где и располагался сам магазин. Среди низкорослых, как на подбор, пареньков, увешанных цепями, значками, серьгами, в черно-красных футболках, выглядывающих из-под самопальных курточек, возвышался Топ. Тот самый нерадивый охранник. Вернее, как заметил Моня, чересчур «радивый». Гоняет, кого гонять не следует. Вот и надо поучить парня.

Кач несколько секунд наблюдал за указанным объектом. Объект был ничего себе. Года на три постарше самого Кача, здоровый, движения четкие, мягкие, видно, занимался какими-то видами, так сказать, единоборств. Серьезный тип. Это тебе не пьяный еврей, как вчера в подворотне.

Кач покосился на Моню.

– Давай, зови его сюда, – спокойно сказал Моня. И усмехнулся.

Димка неторопливо подошел к стайке алисоманов. Топ заметил его издали, и профессиональное чутье уличного бойца подсказало ему, что этот «бык» идет именно к нему. В таких вещах Топ не ошибался никогда.

Кач подошел вплотную, алисоманы раздались в стороны и, сделав вид, что у них есть свои дела, отошли подальше, посмеиваясь и поплевывая.

Топ молча смотрел на подошедшего здоровяка. Из молодых, да ранний.

– Чего? – спокойно спросил он, оглядев Кача с ног до головы. Не внушал этот большой ребенок серьезных опасений. Лось, конечно, но и не с такими Топ управлялся. Яйца выеденного не стоит.

– Отойдем. Поговорить надо.

Топ бросил взгляд в направлении трансформаторной будки, где маячила худая фигура Мони.

– Ну, пошли, – Топ улыбнулся. – А в чем дело?

– Я же сказал, просто поговорить надо. Наедине. Да не бойся, не бойся.

Топ хмыкнул. Получилось это у него совершенно естественно. Он действительно не видел никакой опасности. Два «быка» чего-то хотят. Ну и пусть себе хотят. Сейчас, наверное, и расхотят. Много таких приходило. Залетных любителей легкой наживы.

– Здорово, – приветствовал его Моня.

Топ не ответил и демонстративно засунул руки в карманы кожаных штанов. Если что, он сумеет быстро вернуть их в нужное положение. Практика, мать ее.

– Какие проблемы? – наконец спросил он, отметив, что Кач остался у него за спиной. Это его не смутило. Стандартная ситуация.

– Проблемы? Да одна, брат, проблема. Чего ты Василия нашего обижаешь?

– Какого Василия?

– Ну, как же. Черненький такой, молодой. Гоняешь, говорит, его, не пускаешь в магазин.

– А-а... Ясно, – Топ понял, о чем речь. Действительно, маленький черненький парнишка вертелся здесь несколько дней назад, предлагал направо и налево траву. Ну, шуганул его Топ, торговля наркотиками не поощрялась здесь ни начальством, ни самим Топом, у них своих проблем полно, только наркотиков еще не хватало.

– Вот что, парни. У вас – свой бизнес, у нас – свой. Давайте друг другу не мешать. Мы же к вам не лезем.

Кач за спиной Топа хмыкнул.

– Вот и вы давайте, занимайтесь своими делами в другом месте. Если хотите, давайте стрелу забьем, с нашей крышей поговорите.

– А кто ваша крыша? – лениво спросил Моня.

– Я же говорю, если вы серьезные люди, давайте стрелу забивать, договоримся ко всеобщему удовольствию. А если несерьезные – что зря время терять? В этом случае разговор окончен.

– Давай звони своей крыше, – Моня сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил трубку радиотелефона. – Звони и договаривайся.

Кач, переминавшийся позади охранника с ноги на ногу, уже решил, что драки не будет, и вышел из-за спины Топа. Благодаря этому ему и удалось увидеть в подробностях все дальнейшее.

Охранник со скучающим видом протянул руку, чтобы принять «трубу», в этот момент Моня неуловимым движением схватил его за запястье своей правой и рванул на себя, а в левой неожиданно сверкнула неизвестно откуда появившаяся заточка. Моня как-то неуклюже, некрасиво дважды дернулся... почти прижавшись к охраннику всем телом. Кач сначала даже не понял, чего это он, судороги, что ли, начались у этого наркота. А потом, когда высокий охранник с побелевшим лицом начал оседать на землю, до него дошло, что Моня ухитрился дважды воткнуть заточку ему в грудь. Вот это техника! Со стороны-то уж точно никто ничего не понял. Кач вот рядом стоял, и то...

– Пошли, братан, – весело, блестя глазами, сказал Моня. – Все.

На щеках его играл яркий румянец, на лбу выступили капельки пота. Качу на секунду стало не по себе. Нехороший взгляд был сейчас у Мони. «Обдолбался, сука, – подумал Кач. – Совсем невменяемый».

– Пошли быстро, я сказал!

Он поднял с земли радиотелефон, подул на него, стряхивая пыль. Через мгновение они уже сворачивали за угол соседнего дома, Кач обернулся и увидел, что раненый охранник, согнувшись пополам и прижав к груди обе руки, черепашьим шагом двинулся было в сторону магазина, но, словно подкошенный, рухнул на бок, проехав головой по стене трансформаторной будки.

Через полчаса они были у Димки. Моня расслабился, глаза больше не горели безумным огнем. Он сидел на диване, вытянув ноги в дорогих ботинках, – Моня принципиально не разувался в гостях. Правда, ботинки его всегда были чистыми. Кач машинально отметил это, вспомнив, как они пробирались по грязному двору ремонтируемого дома. И как только он умудрился не вляпаться в такую грязищу? Качу пришлось мыть свои кроссовки в ванной, а этот наркота сидит, хоть бы хрен. Ни пылинки, ни пятнышка на его одежде.

– Ну, чего прибздел, Дима? – весело спросил Моня.

– Я прибздел? Да ты чо?

– Чо-чо. Очко-то заиграло во дворе, я видел. Не ссы, жив останется этот лох. Поучил его просто. Так что никакой мокрухи на нас не висит. Да и вообще ничего не висит. Все это замнут. Даже дела не будет. Наверное. А этот – выживет. Если, конечно, в больнице его СПИДом не заразят! – Моня расхохотался.

– А ты откуда знаешь, что дела не будет?

– Сказано, не будет, значит, не будет. Точка. Все узнаешь, всему свое время.

– Слушай, Моня, чего ты муму...

Моня предостерегающе поднял указательный палец, и Кач проглотил чуть не вылетевшее грубое слово.

– Дима, не будь жлобом. Говори культурно. Держи-ка, – Моня хлопнул себя по нагрудному карману куртки, сунул пальцы внутрь и вытащил компакт-диск. – Займись на досуге.

– Что это? – Димка взял диск и поднес к глазам. – Шахматы? Ты чего? Других игрушек мало у меня? Буду я в шахматы сидеть рубиться.

– Ой, Дима, Дима. Поиграй, очень советую. Тебе ведь учиться нужно, а то станешь пробойником у каких-нибудь жлобов. Повезло тебе, что со мной связался, а то сидел бы уже на общем режиме. Таких, как ты, пачками подставляют. Сдают, не жалеют.

– Слушай, ладно мне тут байки рассказывать. Пионерам лапшу вешай. Как не пацан, все равно.

– Пацан – не пацан. Брось ты свой жаргон. Меньше телевизор смотри.

– А я его вообще не смотрю.

– И газет не читай. Уроды, журналисты вшивые, пишут всякую херню. Ты будь парнем нормальным, нечего набираться всякого говна. Ты слышал хоть раз, чтобы я говорил «Ты не пацан», «братан», а, слышал?

– Слышал сегодня. Ты же этого... братаном назвал.

– Это, Дима, я его специально так назвал. Вот пусть потом нас среди «братанов» и ищут. Его дружки ковбои. То-то я посмеюсь, когда они, ковбои эти, на братву натуральную выйдут. Вот будет потеха. Хиляки они, эти рокеры, ковбои, скины. Прибздят. Братва-то ведь отмороженная, сразу пришьют, если что не так.

– Ну ты-то сегодня тоже как-то резко слишком.

– Это не тебе решать, резко-нерезко. Нормально, – Моня замолчал. Встал, потянулся, прошелся по комнате. – Хорошо живешь, Димка. Я в твои годы своей хаты не имел. Ладно, давай разбегаться. Вот тебе, кстати, халтурка.

Кач уже привык, что Моня постоянно таскает с собой такое количество криминала, что хватило бы на десятерых, случайно задержанных ментами, для их любимой «проверки документов». Наркота, заточка, которую он, кстати, не скинул по дороге, паспорта чужие. Сейчас Моня вытащил из бумажника еще один паспорт, тоже с виду не новый, протянул его Качу.

– Держи. И вот эту штучку, – из кармана джинсов он вытащил золотой браслет с аккуратной змейкой маленьких сверкающих камешков, спиралью бегущих вдоль темного тонкого обода. – Вещь старинная, дорогая. С этой ксивой пойдешь в ломбард, сдашь. Сколько дадут, столько бери.

Кач открыл паспорт и увидел там свою фотографию, которая тоже выглядела потертой, словно наклеена была года три назад. Как минимум.

– Борисов Андрей Яковлевич, семидесятого года рождения, – прочитал он.

– Только иди сегодня, в крайнем случае завтра, в первой половине дня. Ксиву потом лучше сожги, от греха. Ее пока еще не хватились, думаю. Цацки тоже пока не хватились, так что можешь не волноваться. Вот когда хватятся, тогда все. Туши свет. И сливай воду. Так что действуй. Лимон возьми себе на сигареты, остальное – мне. За любую цену отдавай. По фигу. Мало все равно не будет.

– А может, задвинем дороже? У меня есть любители такого добра. Это же вещь – ей цены нет.

– Дима, слушай старших. Эта штука не сегодня-завтра будет в розыске. Знаешь, почему я себя спокойно чувствую в этой жизни? Потому что не подставлял дружков. И подставлять не собираюсь. Так что с паршивой овцы хоть шерсти клок. Вот ты пойдешь и получишь его в ломбарде. И, кстати, сделай мне еще пару твоих фоток. Пригодятся.

– Сделаю. Блин...

– Что такое? – Моня, направлявшийся в прихожую, обернулся.

– Деньги нужны.

– А на хер тебе деньги, скажи, а, Димка? Чего ты хочешь-то? Одеться, что ли? Так ты же не научился еще одеваться.

– Ладно, Моня, не наезжай. Разберусь.

– Деньги. Будут тебе деньги. Говна пирога. Деньги. Ладно, пока, Димуля. Я пошел. Не опоздай в ломбард.

– Так. Понятно, – маленький человечек в длинном легком плаще кивнул головой, – значит, наркотики, говоришь.

Директор магазина, откуда час назад увезли в больницу раненого Топа, кивнул головой.

– Да. Он очухался, успел мне передать.

Человечек в плаще снова кивнул.

– Отлично.

– Что же тут отличного? – поднял брови директор Сергей Ильич Вознесенский, Серый, как звали его особо приближенные.

– Разберемся. Заяву пусть напишет ментам, да и никуда не денется, заставят написать. С такими ранами... Но на себя дело пусть не вешает. В смысле – пусть говорит, что не знает, кто да что, просто, мол, пьяная разборка. Хулиганы. Очных ставок не будет, так что узнавать ему будет некого. Это я тебе гарантирую.

– Хорошо. Слушай, так, если найдешь этих уродов, надо бы с них на лечение получить.

– Естественно. На лечение. И мне за суету. Разберемся, Серый.

Маленький человечек повернулся и не прощаясь вышел из крошечной каморки, где располагались одновременно бухгалтерия, офис директора и комната отдыха работников магазина. Он поднялся по ступенькам на улицу, раздвинул плечиком молодежь, вечно толпящуюся у входа, и подошел к темно-серому «Москвичу». Задняя дверца распахнулась, и он сел в машину.

– Поехали к Моне, Витя, – тихо сказал он шоферу – крутоплечему молодцу лет двадцати пяти, коротко стриженному, но не похожему на обычного качка. Лицо у шофера Вити было тонкое, интеллигентное. Дорогой пиджак, хорошая темная рубашка, галстук и, главное, очки в тонкой деревянной оправе придавали ему вид вполне типичного банковского служащего, не слишком преуспевающего, чтобы ездить на «вольво», но и не считающего денег на одежду.

Через двадцать минут «девятка» подъехала к магазину «Rifle» на Каменноостровском. Витя остался сидеть в машине, а маленький человечек часто застучал каблучками по широким добротным ступенькам старого подъезда, легко взбежав на второй этаж.

Он надавил кнопку звонка, и дверь в ту же секунду распахнулась. На пороге стоял Моня, голый по пояс, всклокоченный и растерянный. Одной рукой он застегивал «молнию» на джинсах, другой придерживал тяжелую толстую дверь.

Человечек быстро вошел в прихожую. Вокруг него было как будто невидимое поле – так же легко, как давеча во дворе, он, не касаясь плечом молодых меломанов, заставил их раздаться в стороны, так и сейчас он отодвинул Моню от двери.

– Здорово, Пегий, – сказал хозяин, запирая дверь на хитрый, по спецзаказу сделанный замок, но человечка, которого он так фамильярно назвал Пегим, в прихожей уже не было. Не останавливаясь, он прошел в гостиную и, не снимая длинного плаща, не рухнул, не плюхнулся, а как-то ловко и быстро устроился на огромном, сработанном, похоже, в прошлом веке, диване.

– Здорово, здорово, Моня.

– Не ждал я тебя сегодня, признаться, – Моня растерянно остановился посреди комнаты, вытирая влажные ладони о штаны.

– Я тебя с горшка, что ли, снял? – Пегий тихонько и коротко хохотнул.

– Ну, в общем, да.

– Так, может, закончишь, а потом поговорим?

– Спасибо, я уже.

– Ну, тогда присядь.

Моня взял с подоконника пачку «Мальборо», вытряхнул сигарету и развалился в глубоком старинном кресле рядом с раскрытым, выходящим на Каменноостровский окном.

– Ну, рассказывай.

– А чего? – спросил Моня. – Все в порядке.

Он крутанул колесико отливавшей золотом «Зиппы» и глубоко затянулся.

– Шуганули ихнего секьюрити. Таперича вход свободный.

– Не паясничай. Расскажи все, как ты его шуганул.

– Ну, как... Так... Нормально.

– Тебя, мудак, просили его резать? Торчок сраный! Такого говна наворотил, мне теперь расхлебывать! Сука!

Пегий ругался беззлобно и как-то необидно, так, словно для проформы. В его голосе даже сквозило что-то вроде удовлетворения. Моня заметил эту интонацию.

– Да брось, старик, чего ты гонишь? Ты бы сам что сделал на моем месте? С этими придурками как еще разговаривать? Их же пока не порежешь, ни хрена не понимают. У них у всех голова не на месте. Свой мир какой-то, не понимают, что такое реальная жизнь. Приходится так вот объяснять. Скажи, нет, ты скажи, как бы ты с ним говорил? Убеждал бы, что он не прав? А мне, между прочим, даже жалко его. Здоровый лоб, а как дитя. Ты вмазаться не хочешь? – неожиданно закончил он.

– Во-во. Тебе бы только вмазаться. А работать кто будет? Давай, давай, все будем торчать с утра до ночи. Только вот через неделю встанет вопрос – на что дальше торчать?

– Не встанет.

– Это член у тебя не встанет через год, если дальше будешь в таком темпе рубиться.

– Встанет.

Пегий усмехнулся:

– Ладно. Секс-символ. Так как мне теперь прикажешь разбираться с этими барыгами-рокерами?

– Ты меня удивляешь, Пегий. Да насрать на них, и всего делов.

– Насрать. Нету в тебе, Моня, человеколюбия. Они нам платят, а ты – насрать.

Тут пришла очередь Мони усмехаться. Рот его расплылся в улыбке, и он, утрируя, подделываясь под этакую «бандитскую» манеру разговора, как ее представляют режиссеры и актеры в отечественном чернушном кино, протянул:

– Ну, ты, Пегий, как не пацан все равно.

– Мудак, – еще раз коротко бросил Пегий. – Мудак и есть. Что с тебя возьмешь. Доиграешься, Моня, попомни мое слово.

– Ладно, ты-то хоть не пугай. Я уж пуганый. Подсоблю. С ментами договорюсь, они, рокеры эти, погрязнут в следственных бумагах. Сами не рады будут.

– А они и так не рады.

– Да хрен с ними в конце концов. Достал. У нас завтра большой день, ты помнишь?

– Помню. Банкет. Вот и повяжут всех на этом самом банкете.

– Ох, Пегий, ну и бздун ты. Чего, спрашивается, пришел-то? Сообщить, какой я нехороший?

– Ага. А то ты не знал. Тюменцы приехали, вот чего я пришел. Платить надо.

– Приехали – значит, заплатим. О чем базар? У тебя налик есть?

Пегий пожал плечами:

– Наверное. Не знаю. Я бухгалтерией не занимаюсь.

– Ладно, сколько там надо?

– Да поднакопилось тут. «Тонн» десять, думаю.

– Ну, десять так десять. Завтра привезу тебе домой.

– Ну и ладно. Только домой привези, в эту малину не тащи, с тебя станется.

– Не ссы, Пегий, все нормально.

Пегий встал и протянул Моне руку. Тот тряхнул крохотную кисть своего товарища, панибратски хлопнул его по спине и проводил до двери. Когда она закрылась за Пегим, Моня вернулся в комнату, вытащил из кармана джинсов связку ключей и открыл большой, неподъемный сейф в углу комнаты. Пошуршав бумагами, валяющимися на полках в совершенном беспорядке, Моня вытащил несколько пачек стодолларовых купюр в банковской упаковке, прикинул на взгляд их количество и, удовлетворенно хмыкнув, бросил обратно.

Закрыв сейф, Моня выглянул в окно. Внизу проносились сверкающие машины, автобусы, ползли синие троллейбусы, которые Моня с детства не любил. Иногда он думал, что именно купчинские троллейбусы, вечно набитые народом, скрипящие, жутко медлительные, и толкнули его на ту дорожку, по какой он шел уже довольно давно и, надо сказать, не без удовольствия.

Он всегда любил скорость. А вот машины собственной до сих пор так и не приобрел. Какая там машина, жизнь дороже. Он презирал этих козлов, что носятся по городу, укурившись в хлам травой или, еще лучше, вкатив в вену несколько кубов какой-нибудь дряни. Если в кармане есть деньги, то проблема скорости решается просто. Безо всякой личной машины – вон, у Пегого, к примеру, свой шофер на зарплате, а Моня как-то до сих пор обходится такси или просто леваками. И нормально. Ничего. Ему насрать, что о нем думают все эти бандиты, у которых вместо мозгов мускулы, его любимая присказка: «Главное – не казаться крутым, главное – им БЫТЬ».

А кому надо, они знают, что у Мони, авторитет – будь здоров какой! Авторитет среди авторитетов. Вот что позволяло Моне жить безбедно и, как он надеялся, в относительной безопасности. А авторитет этот завоевал он среди питерских бандитов исключительно благодаря своему, как он сам говорил, «умищу». Да, умище его пока не подводил. Моня не входил ни в одну из преступных группировок города, он всегда был сам по себе, но услуги, что время от времени оказывал этот «одинокий волк» тюменцам, были оценены и являли собой лучшее прикрытие для Мониного небольшого бизнеса.

А бизнес был, по сути, действительно небольшой. На фоне широкомасштабной торговли наркотиками, управляемой чуть ли не из Кремля, что такое его мелкие операции – ну заработал тысячу-другую, это что, для наркобизнеса – деньги? Слезы это, а не деньги.

То, что он с помощью своих подчиненных скармливал кислоту и героин школьникам, Моню не трогало совершенно. Не он, так другой найдется, свято место пусто не бывает. А его товар, по крайней мере, качественный. Сам проверяет Моня новые партии, сам является знатоком и ценителем всякого рода кайфа. Ну, старчиваются молодые, некоторые умирают даже, это, считал Моня, просто естественный отбор. Неприспособленные старчиваются, непутевые и слабонервные. Сильные выживают. Он лично знал таких, кому уже далеко за сорок, вполне устроившихся в жизни и при этом наркоманов с солидным стажем. Просто голову нужно на плечах иметь и не жрать всякую дрянь.

В глубине души он, конечно, понимал, что все это – пустые отговорки, что он сам попал в зависимость от героина и почти превратился в придаток одноразового шприца, а шприц по его личной шкале ценностей вырос до самого, наверное, значимого предмета. Даже и не предмета, а, скорее, существа. Сущности. И что будет дальше, если он не затормозит свой стремительный полет в героиновых небесах, для Мони было загадкой. Иногда на улице он вздрагивал от ужаса, увидев в толпе знакомое лицо и с трудом узнав своего еще десять лет назад крепкого, розовощекого приятеля. Мгновенно проецировал ситуацию на себя, и ему становилось еще неприятнее. Он знал, что некоторые из его старых знакомых, крепких и надежных парней с хорошими головами, теперь ползали по подвалам в окрестностях Правобережного рынка, кипятили раствор в грязных обгрызанных алюминиевых ложках и падали там же, среди ржавых замшелых труб и разбитых унитазов, чтобы очнуться в темноте и снова лезть наверх в поисках очередной дозы.

Нет, до рынка ему было еще очень далеко. Когда все же депрессия одолевала его, он открывал свой сейф и перебирал пачки купюр. Они вселяли в него уверенность и силу, не ах какие деньги, но все-таки, в случае чего, можно рвануть за бугор, в хорошую клинику, на острова куда-нибудь, к солнцу, к океану, к девочкам, что не будут жадно смотреть на твой бумажник, с которыми можно и трахнуться, и поговорить.

Однако тело его, прежде сильное, красивое, еще в юности выточенное в спортивных залах, на беговых дорожках, на сборах в Крыму, тело, которым он всегда гордился, теперь не вызывало прежнего восторга. Руки истончились, грудь с каждым месяцем делалась все менее выпуклой. Он никогда не выглядел накачанным здоровяком, просто спортивный такой был паренек, но сейчас, особенно в одежде, казался настоящим доходягой.

Моня подошел к письменному столу и посмотрел на паспорт, что дал ему Димка. Знал он этого мужика. Как же, известный журналист. Даже выпивал вроде бы с ним где-то на презентации или на выставке какой-то... Ладно, что-нибудь придумается и с журналистом. Моня присел к столу, и пальцы его забегали по клавишам никогда не выключавшегося компьютера.

Глава 5

Ее разбудили настойчивые телефонные звонки. Настя открыла глаза. За окнами было еще темно. И тихо так, ни машин, ни людских шагов по асфальту – значит, сейчас глубокая ночь, наверное, самое тихое время – около четырех.

Телефон продолжал наполнять квартиру длинными звонками. Ладно квартиру, он Настину голову разрывал изнутри. Настя никогда еще не злоупотребляла алкоголем и о том, что такое похмелье, знала только из рассказов так называемых старших товарищей. В глубине души она считала, что они просто хотят вызвать к себе жалость. Ну, что за чушь – похмелье. Не бывает никакого похмелья.

Не было его и сейчас. Настя лежала с открытыми глазами и чувствовала себя совершенно свежей, отдохнувшей, только не совсем выспавшейся. А телефонный звон все буравил голову, словно толстое шило.

Поняв, что просто так это не закончится, Настя наконец встала, вышла в коридор и сняла трубку.

– Алло, – она сама не узнала свой голос, глухой и хриплый спросонья.

– Настя! Настя! – из белой мембраны рвался мамин голос, не давая Насте вставить словечко. – Настя! Настя!

– Ну что? – не сказала, а как-то противно проныла Настя. – Чего тебе?

– Настя...

– Ну что, «Настя, Настя». Ты дашь поспать человеку или нет?

– Послушай меня, девочка...

– Ты опять напилась? Ма, хватит уже, а? А папа где? – она наконец включилась в происходящее, почти проснулась.

– Папа... – и тут Настя услышала, как на другом конце провода мама рыдает. Услышала и все поняла. Поверить еще не поверила, но поняла точно. Так рыдать люди могут только в одной ситуации.

– Мама... – начала Настя срывающимся голосом. Она не знала, что говорить дальше, боялась произнести слово, вертящееся на языке. Хоть бы мама первая сказала, но сквозь рыдания не доносилось ни одного внятного слова, и Настя, заставив разжаться окаменевшие губы, выдавила из себя:

– Папа?..

– Настенька...

– Что с папой? Ты где?

Мама издала какие-то странные звуки, не то глотала что-то, не то икала, потом, подавив рыдания, относительно спокойным голосом, ровно, словно диктуя, заговорила:

– Настя, умер наш папа. Вот так, девочка моя. Я сейчас была в морге. Умер.

– Как?

Мама снова начала что-то говорить, но Настя неожиданно перестала ее слышать. Нет, пол, как пишут в детективных книжках, не ушел у нее из-под ног, она не похолодела, не потеряла сознание. Просто все внутренности словно исчезли. Она стала легкой, кажется, легче воздуха. Иллюзия была настолько полной, что Настя буквально впилась пальцами в телефонную трубку, чтобы не взлететь под потолок.

Исчезли все звуки. Она не слышала маминого голоса, скорее, понимала, что из трубки продолжает литься монотонная мамина речь, но слова не вызывали в мозгу никакой реакции, никаких ассоциаций.

«Словно я заново родилась», – почему-то подумала Настя и тут же поняла почему. Теперь все, что было до этой минуты, все ее школьные истории, проблемы, все знакомства, старые и новые, друзья и подруги, грядущие экзамены, праздники и будни не имели ровно никакого значения. Начался новый отсчет времени, новая жизнь, к прежней, детской, не имеющая никакого отношения и никаким боком ее не касающаяся.

Настя сопротивлялась до последнего, пока только хватало сил, не давала ворваться в мозг образу, которого сейчас боялась больше всего. Но мама что-то крикнула, неожиданно громко посреди монотонного изложения событий, и это было последней каплей, сломившей сопротивление. Перед глазами Насти встало лицо отца. Папа улыбался, подмигивал, губы его шевелились, словно он уже начал говорить, но звук еще не долетел до Настиных ушей, как в каком-то гиперзамедленном кино. И Настя закричала. Из глаз хлынул такой поток слез, какого давно уже у нее не бывало, но она совершенно детским, сдавленным голосом продолжала, не обращая внимания на соленые ручьи, стекавшие по ее губам, кричать в черный кружок микрофона:

– Папочка, папочка, любимый, папочка!..

Когда Настя пришла в себя, был уже день. Она сидела в своей комнате на стуле перед выключенным компьютером, обхватив руками задранные вверх колени, сгорбившись и раскачиваясь вперед-назад. А в дверь звонили, длинно, прерываясь на секунду, снова давя на кнопку, видимо, точно зная, что дома кто-то есть.

Настя тряхнула головой, вскочила со стула, ее качнуло в сторону, и она, удивляясь внезапной слабости, пошла к двери.

– Кто там? – спросила она по привычке, крепко-накрепко вбитой в нее отцом. Хотя в двери и был глазок, Насте лень было в него заглядывать. Спросить – куда проще. По голосу все становится ясно, кто да зачем.

– Я, Настенька, я это, – мама за дверью говорила спокойно, видимо, перегорело уже в ней первое чувство, хотя, как знать.

Настя открыла дверь, мама прошла мимо нее, стащила высокие, почти такие же, как у дочери, модные ботинки и, пройдя в кухню, тяжело опустилась на табурет. Она сидела молча, уставившись на газовую плиту со следами вчерашнего кофе, который «убежал», а подтереть было недосуг. Настя проследила за ее взглядом, подошла к плите с тряпкой в руке, но мама остановила ее:

– Подожди. Сядь, – она вытащила второй табурет из-под стола, придвинула Насте. – Что же теперь будет, Настенька?

Она не знала, что ответить. Лицо мамы было словно вылеплено из гипса. Неаккуратно, грубо, как будто скульптор торопился и не сгладил ненужные неровности, какие-то бугры, борозды... Мамины глаза, большие, всегда сияющие – по ситуации – или весельем, или яростью, ибо она не знала «золотой середины» в своих чувствах, сейчас провалились в два черно-синих круга, таких отчетливых, как будто искусственных, нарисованных.

– Так что там? – осторожно спросила Настя.

– Он попал под поезд... Аркашенька наш... Какой ужас!..

– Не плачь, мамуленька... – Настя обняла мать за плечи, прижала к себе. – Не надо... Ничего ведь не изменишь...

Они сидели и плакали. Не обращая внимания на время, не подходя к телефону, который словно прорвало. Он трезвонил беспрерывно, заканчивалась одна серия звонков, тут же начиналась новая, прерываемая исправно, по-солдатски, даже с каким-то нелепым сейчас ухарством, включающимся автоответчиком. Они не разбирали голосов тех, кто оставлял свои сообщения, сидели обнявшись на кухне и плакали, шептались о чем-то, потом снова давали волю слезам.

– Мамочка, – сказала наконец Настя, чуть отстранившись от мамы, – может быть, поспишь немного? А?

– Да, Настенька, только вряд ли я усну... Не знаю.

Тогда Настя открыла холодильник, достала початую бутылку водки и протянула матери. Она вообще-то не поощряла этой родительской слабости, но сейчас...

– Спасибо, родная.

Только к середине дня Настя стала отвечать на телефонные звонки. И слава Богу, потому что хотя и скорбные, но деловитые голоса отцовских коллег по бизнесу и просто друзей все же вернули ее к действительности и повседневным заботам, которых, как оказалось, сейчас было невпроворот. Настя впервые непосредственно столкнулась со смертью близкого человека, и все эти тяжелые и неизбежные обязанности, свалившиеся теперь на них с мамой, сначала подавили ее, а потом странным образом отвлекли от тяжелой тоски и жалости к отцу, к маме и к себе, которые просто мутили ее разум.

День пролетел незаметно. Настя подняла голову, взглянула на часы и с удивлением отметила, что правы, наверное, взрослые, когда говорят, что время для них движется быстрее, чем для детей. А начиная с сегодняшнего утра она чувствовала себя, безусловно, взрослой, по-настоящему, со всей мерой этой самой «взрослой» ответственности за себя и, главное, за других.

На столе перед ней лежал лист бумаги, густо исписанный ее рукой. Там были телефоны, адреса, фамилии, цифры с вполне «взрослым» количеством нулей. Настя весь день отвечала на телефонные звонки, «сводила» друг с другом разных людей, изъявивших желание принять участие в организации похорон, поминок, покупке гроба, венков, кто-то сказал, что берет на себя обеспечение транспортом, кто-то еще что-то.

Мама спала. Настя смотрела на свои записи, проверяла себя, все ли она отметила, все ли важные детали запомнила, все ли фамилии записала разборчиво, так, чтобы мама смогла пользоваться этой... шпаргалкой? списком?

Настя вошла в спальню и посмотрела на мать. А сможет ли она вообще всем этим заниматься? Пустая бутылка водки стояла на полу рядом с кроватью, мама, видимо, просыпалась и прикладывалась несколько раз, пока Настя беседовала с доброй половиной города. Она подавила мгновенное раздражение, не до этого сейчас, мама имеет право, маме-то ведь тоже несладко. Еще неизвестно, кому хуже – ей, шестнадцатилетней, или маме, которая знала папу задолго до рождения Насти. Пусть уж.

Квартира сейчас, казалось ей, увеличилась как минимум вдвое. Огромное пустое пространство. Без папы она, точно, стала больше. Пустой кабинет. Настя больше не увидит его сгорбленную спину перед светящимся экраном монитора, не услышит его раздраженное, но привычное и родное: «Настюха, немедленно закрой дверь!» Опять потекли слезы, опять лицо стало как будто расклеиваться, растекаться в плаксивую детскую гримаску.

Телефон снова зазвонил. Настя тяжело вздохнула, отгоняя слабость, запрещая голосу дрожать, мазнула рукой по щекам и подняла трубку.

– Алло...

– Привет. Это Рома. Узнала?

Какой еще Рома? Настя пыталась сообразить, что это за Рома такой. Рома был явно из той, детской ее жизни, которая кончилась сегодня утром. Настя вдруг с удивлением поняла, что весь сегодняшний день напрочь забыла том, что у нее куча друзей, куча дел, что послезавтра начинаются занятия в школе. Еще вчера все это казалось страшно важным, а сейчас... Ерунда, детские игры.

– Рома?

– Ну, помнишь, ночью познакомились? Возле дома твоего.

– А-а... Ну да.

Это тот паренек в фирменной куртке. Ну, как же, как же...

– Ты что делаешь? – весело спросил Рома.

Настя секунду помедлила, потом ровным голосом сказала в трубку:

– Отца хороню.

Она с каким-то странным интересом ждала, что же ответит паренек на такое вот сообщение.

– Да... – пробормотал Рома. – Извини. Я перезвоню. Когда удобно?

– Не знаю. Да в общем-то, можешь и сейчас говорить.

– Неудобно как-то.

– Ничего. Что ты хотел?

– Я вообще-то встретиться с тобой хотел. Я же не знал, что у тебя такие дела.

– Обычные дела, – ответила Настя. – Давай встретимся.

– А когда? Когда ты можешь?

– Оставь телефон, я сама тебе позвоню, когда все закончится.

Веки снова начали набухать от слез, горло перехватило, но Рома быстро продиктовал свой номер, который она машинально записала на бумагу с длинным списком фамилий, попрощался и повесил трубку. И тут же исчез из памяти. До того ли сейчас.

Первым приехал Калмыков.

Мама еще спала, и Настя сама впустила его, решив, что отказать будет как-то неловко. Не просто так ведь пришел человек. Она давно знала Юрия Федоровича. Еще бы – главный партнер отца, чуть ли не друг детства. Все эти лесопилки, производство мебели, экспорт-импорт, все это они с отцом вместе подняли, начинали с нуля, занимали друг у друга по пятерке, выдумывали какие-то новые коммерческие ходы, голодали, ночи напролет курили на кухне за столом, уставленным пивными бутылками.

Никто не верил в эти их планы, ни Настина мама, ни родители Калмыкова – он так и остался холостяком, а тогда вообще был маменькин сынок. Однако они победили. Если, конечно, в сложившейся ситуации это можно назвать победой отца.

– Привет, Настенька, – осторожно сказал Калмыков, входя к ней в комнату. – Как себя чувствуешь?

– Юрий Федорович. Давайте без экивоков, – ответила Настя, – я уже взрослая. Истерики у меня не будет. Так что не волнуйтесь, пожалуйста.

– Ладно, не сердись.

– А я и не сержусь.

– Мать-то как?

– Мать... – Настя помолчала. – Плохо мать. Боюсь, пить будет сильно. Ей нельзя пить-то.

– Да. Ну, дело такое, Настюха... Тут уж ничего...

– Юрий Федорович, я вас очень люблю, только не называйте меня Настюхой.

И опять слезы побежали по лицу. Не удается ей все-таки пока быть взрослой.

Калмыков обнял Настю за плечи.

– Ничего, девочка, ничего. Прорвемся. Я вас не оставлю. Все будем с вами, все вам поможем. Предприятие на Раису оформим, справится она, как думаешь?

Настя встрепенулась:

– Что вы сказали?

– Я говорю, как считаешь, мама твоя сможет у нас работать? Ну, не на месте Аркадия, конечно, но...

– Ой, ну не до того сейчас, Юрий Федорович. Давайте потом, а?

Калмыков внимательно посмотрел на нее:

– А ты взрослеешь, Настенька. Я ведь привык считать тебя ребенком. А ты уже не ребенок. Совсем не ребенок.

Какие-то странные интонации прозвучали в его голосе. Слишком неопределенно говорил Калмыков, слишком осторожно. Чего-то недоговаривал, Настя это чувствовала.

– Слушай, Настенька, – продолжил он после неловкой паузы. – Там Раиса все спит. Могу я в машину Аркашину заглянуть? Работа ведь, сама понимаешь. Никуда от этой работы проклятой не денешься. Даже в такой день. Ну, ты скоро с этим столкнешься. Если идешь в бизнес, то все, пиши пропало. Ни выходных тебе, ни отпусков, рабочий день – двадцать четыре часа в сутки.

– Да я все знаю, что вы мне объясняете. Папа-то мой так же точно жил. Все время – работа, работа. И вот, на работе...

– Все, все. – Калмыков снова потрепал ее по спине. – Все, Настенька. Не будем об этом. Так могу я посмотреть?

– Пожалуйста, – она встала и кивнула в сторону отцовского кабинета, – пойдемте.

Калмыков сел на вертящееся кресло у письменного стола Аркадия Волкова, включил монитор и начал открывать файл за файлом, быстро просматривая содержание и переходя к следующему. Все пароли, как Настя убедилась, он знал, ну, конечно, какие между Калмыковым и отцом могли быть секреты? А если и были, теперь это не имело никакого значения.

– Я пойду кофе сварю, – сказала Настя.

– Конечно, конечно, иди, иди, – пробормотал Юрий Федорович, не отрывая глаз от экрана монитора.

Настя побрела на кухню. Навстречу ей из спальни вышла мама.

– Привет, ма, – бросила Настя. – Кофе будешь?

– Кофе? Наверное... Не знаю...

– Выпивки все равно больше нет. И хватит уже, а?

– Наверное, – пробормотала мама. – К тебе кто-то пришел? Я голоса слышала.

– Это не ко мне. Это к нам. Калмыков Юрий Федорович.

– Калмыков? А что ему надо? – неожиданная злоба зазвенела в мамином голосе, такая отчетливая, что Настя даже удивилась. – Зачем ты его пустила?

– Как – зачем? Пришел, вот и пустила. Поговорили мы с ним. И не ори на меня, пожалуйста. И так, знаешь ли, неважно мне. А если у вас с ним контры, то предупреждать надо. И вообще, не время, по-моему, сейчас ссориться. Да и не место здесь для разборок.

– Ты права. Прости. Но он пусть уходит. Скажи ему, что я плохо себя чувствую. Что я сама ему позвоню. Еще увидимся. К сожалению. Что он делает-то?

– В кабинете сидит, смотрит отцовские файлы. Работа, говорит, не ждет.

– Работа... Гори она огнем, эта их работа.

– Ты чего, ма?

– Да так, ничего. Неважно. Просто плохо мне, деточка моя, плохо.

– Ладно, сейчас выпровожу его. Только кофе пусть выпьет, а то неудобно, я обещала.

Скрипнула дверь, и в коридор вышел Калмыков.

– Здравствуй, Раиса. Извини, что я так неожиданно. Мне с тобой нужно поговорить, но сейчас, наверное, неудобно.

– Да, Юра, поговорить надо. Но ты прав, не сейчас. Как твои дела?

Настя видела, что мама изо всех сил пытается подавить в себе неприязнь к Калмыкову, которая нет-нет да и прорывалась в чересчур звенящих согласных, в резких поворотах головы, во всем ее облике.

– Какие теперь дела. Не знаю. Надо определиться, как дальше быть. Всем нам вместе.

Настя, к своему удивлению, заметила, что Юрий Федорович как-то приободрился после посещения папиного кабинета. Исчезла напряженность, скованность, он не подыскивал больше нужных слов, которые с трудом находил еще несколько минут назад. И хотя всем своим видом по-прежнему изображал печаль и смущение, но внутри у него, казалось, все пело от какой-то тайной радости. И еще Настя видела, что ему не терпится уйти.

– Ну, это все после. После, – повторил он. – Я, пожалуй, пойду. Позвоню вам с утра, фирма все сделает, все организуем, а то это такая воз.. – он замялся, смущенно глянув на Настю, – такая, я хотел сказать, история, все эти справки, взятки. С деньгами наличными у вас, кстати, нормально? А то пока со счетов снимете... Если что, на фирме без вопросов, любую сумму...

– Спасибо, – сказала Раиса. – Все в порядке. Извини, Юра, я сейчас просто не в себе.

– Да-да, конечно. Ну, до свидания.

Настя закрыла за ним дверь и снова подумала, что странным образом изменился Юрий Федорович после посещения отцовского кабинета. Она подошла к компьютеру, пощелкала мышкой, но ни один из запертых файлов не открывался. Калмыков не снял пароли. Наверное, так и нужно, ведь работа их продолжается, так что напрасно она психует, это все теперь не имеет никакого значения.

Калмыков сдержал слово. На следующий день все тягостные проблемы были решены. Настя, поговорившая на эту тему по телефону со множеством людей, была в курсе, каких денег стоило фирме, теперь уже калмыковской, – сделать все за один день.

Утром она съездила с Юрием Федоровичем за свидетельством о смерти, потом он отвез ее домой, сказав, что все остальное будет сделано по высшему разряду, и еще раз удивил ее своей странной бодростью. Он не мог скрыть ее даже за выражением глубокой печали, которую пытался демонстрировать на людях.

Насте казалось, что время стало сжиматься. Она и не заметила, как снова наступил вечер. Раньше за день она столько успевала, он тянулся бесконечно, а теперь... Поездила по городу в машине Калмыкова, вернулась домой, застав маму на кухне с подругой Ветой, естественно, за бутылочкой вина, посидела с ними с полчасика, взглянула на часы – мать честная! Почти ночь.

– А ты взрослеешь, Настенька, – заметила Вета, молодящаяся женщина лет под сорок, – прямо на глазах.

– Да что ты, – возразила мама, – она совсем еще ребенок. Я-то знаю.

– Не скажи, не скажи, Раечка. У нее такое выражение лица... Просто взрослая барышня.

Настя терпеть не могла, когда ее обсуждали прямо при ней, и молча ушла в свою комнату. Включила компьютер, но что с ним делать, не имела понятия. Не играть же, в самом деле. И не потому, что траур в доме, это все условности, нет, просто Warcraft вдруг показался ей совершенно пустым, не стоящим траты времени занятием. Игрушка для тупиц.

Она пошла в папин кабинет, снова помудрила с «Маком». Ничего интересного. Ну, записная книжка, какие-то схемы, списки – ничего заслуживающего внимания. Уже собираясь вернуться на кухню, чтобы как-то поддержать маму, Настя решила посмотреть, сколько места осталось на жестком диске. Вывела на экран схематичное изображение винчестера и даже выпрямилась вне себя от изумления. Диск был практически пустой. Если не считать нескольких мегабайт, занятых программами и крохотными по объему заметками, которые она сейчас видела, на диске не было ничего. Раньше, она точно это знала, компьютер был забит почти под завязку, отец даже говорил, что нужна более мощная машина, что работа тормозится. Значит, это Калмыков постирал все? Кто же еще? Или отец сам разгрузил? Черт их разберет.

Она стала одну за другой проверять дискеты, выглядывающие из пластмассовых стеллажиков. Половина их оказалась девственно чистой, половина заполнена какими-то расчетами, причем, как поняла Настя, столетней давности.

Правда, в машине еще оставались несколько запертых файлов, но количество информации все равно было мизерным.

Следующие три дня промчались как один сумасшедший миг. Подготовка к похоронам, сами похороны на Богословском, отец в огромном пугающе роскошном гробу, толпа полузнакомых и вовсе незнакомых людей с одинаково хмурыми лицами, потом поминки в квартире у родителей папы – все с той же невеселой толпой, которая, однако, как это всегда бывает, к концу вечера расслабилась от немалого количества водки и перешла в разговорах от воспоминаний к обычным своим темам – работа, дети... Где-то прошелестел первый стыдливо приглушенный анекдот, звякнул сдавленным смешком. Обычные поминки, очень даже обычные.

– Доигрался Аркадий, – вдруг услышала Настя, идя из комнаты на кухню. В прихожей одевались два господина совершенно одинаковой наружности. В хороших костюмах, коротко стриженные, лет пятидесяти, один совершенно лысый, второй – брюнет без единого седого волоса, американского какого-то вида. – Допрыгался парнишка. Эх, молодежь. Куда лезут, куда?

Настя не поняла, который из них говорил, оба стояли к ней спиной и натягивали плащи. С самого утра непрерывно моросил дождь.

– А хороший из него мог бы получиться партнер. Хороший. Да только слишком уж грамотный.

– Да. Мало людей правильных, мало.

Дверь за странной парой закрылась. Господа в плащах исчезли по-английски, не попрощавшись.

Неприятным холодком обдали Настю их слова. Вроде ничего особенного не сказали господа в плащах, но сами интонации, увесистая многозначительность каждого слова. Чего-то они недоговаривали. Чего-то очень важного.

Почему-то Насте вспомнился почти пустой хард-диск папиного компьютера. Видимо, не все им с мамой известно. Или – она бросила взгляд в сторону кухни, где мама, уединившись все с той же Ветой, пила водку, – или мама знает. Но молчит? Что-то с папой не так. А что?

– Ма, слушай, а что это были за люди, там, у бабушки?

– Какие люди?

Мама уже основательно захмелела. Домой к Волковым приехали после «официальных» поминок самые близкие – неизменная мамина Вета, ее брат, много лет свой человек в их доме, прямо сюда приехал Марк – Куз, как ласково называла его мама. С Кузом папа дружил в юности, потом их пути разошлись, творческая душа Куза бизнес не принимала, он всегда был на вольных хлебах, и теперь, насколько знала Настя, занимался журналистикой.

– Ну, там, помнишь, двое таких... На мафиози похожих...

– Не помню.

– А, были, были такие, – вмешалась Вета. – Я видела. Всю дорогу молчали. Я думала, иностранцы. Нет, на русских мафиози они не похожи, Настя. Ты что? Слишком хорошо одеты.

– А мафиози что, плохо одеваются?

– Не плохо, Настенька, нет, но, как бы это сказать, не совсем правильно. И если даже правильно, то показушничают чрезмерно. А эти – высший класс.

– Так кто же они такие?

– А черт их разберет. Папины партнеры какие-нибудь.

– Кстати, – вмешался Куз. – Калмыкова почему не было? Они же с Аркашей друзья?

– Не знаю, – мама снова налила себе водки. – Последнее время Аркаша с ним не общался, даже называл сволочью.

– Да? – Куз был искренне удивлен. – А я слышал другое. Ко мне тут Калмыков приходил, халтурку подкинул. Говорил, у них с Аркадием дело в гору идет.

– Аркашенька вообще от него отделиться хотел. Лесопилку эту проклятую купил, чтобы дело свое иметь. Без Калмыкова.

– Интересное кино, – Куз почесал бороду.

– А что у вас с лицом? – поинтересовалась Вета.

– С лицом? – Куз потрогал ссадину на лбу и распухший нос. – Подростки, знаете ли, напали. Ужас! Как волчата или как... не знаю кто. Навалились – ничего не сделаешь. Помяли вот. Ребро, между прочим, сломали. Так и хожу со сломанным ребром. Больно, а надо.

– Кошмар, кошмар! Что творится в городе! – Вета заохала, заахала, махнула между делом рюмку водки, закусила огурчиком. – Ты, Настя, будь осторожней. Такая красавица стала, гляди там, не связывайся ни с кем. Улица сейчас – страшное дело.

– Да ладно вам, – ответила Настя, – я уже давно не ребенок.

– Это точно, – сказал Куз, внимательно разглядывая девушку. – Не ребенок.

Глава 6

– Кто там? – спросила Настя, подойдя к двери.

Звонок разбудил ее. По дороге в прихожую она взглянула на часы – половина первого! Мама еще спала. Надо же. Впрочем, накануне засидевшись допоздна, немудрено, намучилась бедняжка за эти дни, да и хватила лишку на поминках.

– Следователь. Из милиции. Вот документы, – сказал приятный низкий голос за дверью.

Настя посмотрела в глазок и увидела светловолосого молодого мужчину в коричневом костюме. Мужчина смотрел прямо на Настю, поднеся к глазку раскрытое удостоверение.

Настя приоткрыла дверь, не снимая цепочки, и взглянула в глаза неожиданного посетителя.

– Вы – Раиса Сергеевна? – спросил он приветливо.

– Я? Нет, – тут Настя поняла, что следователь принял ее за маму. Вот так так! – Нет. Я – Настя.

– Ах, прошу прощения, Настя, понимаете, я хотел бы с вами поговорить. С вами или с вашей мамой. Повесткой вызывать вас не хочется, лишний раз волновать. Дома оно как-то лучше. Если, конечно, вы не против.

– А в чем дело-то? – хмуро спросила Настя.

– Милов Сергей Сергеевич, – не ответив на вопрос, представился следователь. – Давайте мы без чинов, да?

«Тоже мне начальник, – подумала Настя, – двух слов связать не может. А еще следователь!»

– Настя, – зачем-то повторила она.

– Ну, да...

– Так в чем дело-то?

Следователь начинал ее раздражать. Мялся, мямлил что-то, пыхтел. Недотепа.

– Понимаете, Настя... В таких ситуациях... В этих вот... Как сказать...

– Да ясно, ясно. Давайте дальше.

Милов с удивлением взглянул на нее. У этой девочки была совершенно недетская манера разговаривать со старшими. И в то же время манера эта очень ей шла. Настолько, что даже не хотелось поставить ее на место.

– Дальше... В общем, положено заводить уголовное дело.

– Знаете что, пойдемте-ка в комнату.

Она провела Милова в отцовский кабинет и прикрыла дверь, чтобы не разбудить мать. Почему-то ей не хотелось, чтобы она принимала участие в беседе, самой нужно было разобраться. В чем? В своих подозрениях, возникших в тот момент, когда она увидела пустой компьютер, а потом таинственных псевдоиностранцев.

– Так вот, – Милов остановился посреди комнаты, огляделся. – В общем, дело-то как открыли, так и закрыли.

– Ну и что?

– Да вот в том-то и дело, что дело...

«О, Боже, что же это он, совсем не умеет говорить?» – Настя смотрела на следователя широко открытыми глазами. Ей стало даже любопытно.

– Вы извините меня, – каким-то другим, более нормальным тоном с нотками сочувствия в голосе вдруг сказал Милов. – Я почему-то волнуюсь.

Он наконец подошел к креслу у компьютера, неожиданно ловко и красиво сел в него, быстро крутанулся на пол-оборота и взглянул на Настю.

– Не знаю почему. Вы меня сбили с толку. Так вот, дело закрыли, не разобравшись как следует. И вскрытие... – Он снова бросил на Настю полной тревоги взгляд. – О, извините, Бога ради.

– Да ничего, ничего. Я же понимаю.

– Так вот, и вскрытие провели как-то странно. Ничего конкретного. В таких случаях все гораздо подробнее фиксируется. Ну, я не буду сейчас всю процедуру описывать, вы уж мне поверьте.

– Я верю.

– Да. И вот мне все это кажется странным. Зачем ваш отец оказался у железной дороги? Машину оставил на лесопилке. Что его понесло в глушь, пешком? Вскрытие показало, опять же прошу прощения, что отец ваш был сильно нетрезв. Скажите, он, когда за рулем, имел привычку выпивать?

– Да что вы? – Настя даже привстала со стула. – Никогда. Он водил не очень хорошо и боялся. А нетрезвый к машине даже не подходил. Да и вообще не пил он.

Голос ее предательски дрогнул.

– Хм. Вы успокойтесь, Настя. Простите меня. Дело есть дело... Я скоро уйду.

– Да я в порядке.

– А скажите, только поймите меня правильно, он не кололся?

Заметив, как вытянулось у Насти лицо, следователь поднялся и заходил по комнате.

– Ну, Настя, вы так уж не воспринимайте. Не обязательно наркотики. Может быть, диабет, что-то еще. Витамины какие-нибудь. У него на руке был след укола.

– Нет. Никогда. Он терпеть не мог уколов. Боялся, как первоклассник.

– Хм... А, простите, причин для самоубийства у него не было?

– У папы? Да вы что? Папа... Он... Если когда-нибудь и были, то лет десять назад.

Милов внимательно смотрел на нее. Ничего себе, девочка. Рассуждает, словно ей лет тридцать, как минимум. Спокойно так.

– Он нас из такой нищеты вытащил... Нет, не тот он был человек, чтобы с собой кончать.

– Да... В общем, дело закрыто. А ничего подозрительного в его работе вы не замечали?

– В смысле с налогами что-то не так? – спросила Настя. – Отец часто говорил о налогах, о том, что вся прибыль на них уходит.

– С налогами у них, у него то есть, все идеально. Я первым делом в инспекции справился. Комар носа не подточит. Редкая фирма может этим похвастаться. Не в том дело.

– А в чем?

– А в том... В том... Во-первых, я не верю, что глава преуспевающей фирмы может напиться в одиночку в глухом лесу и потом попасть под поезд. По опыту знаю, такого не бывает. А во-вторых... – Он отвернулся к окну. – Во-вторых, когда пьяного сбивает поездом, его обычно хоронят в закрытом гробу. Извините.

В глазах у Насти потемнело, когда смысл сказанного дошел до ее сознания, но она справилась с волнением и виду не подала.

– Вы хотите сказать...

– Я хочу сказать только то, что сказал. Не больше. А все свои предположения пока держу при себе. Дело закрыли. Вот так.

Он подошел к Насте.

– Не смею вас больше задерживать. И, знаете, если что-нибудь вспомните, что-нибудь странное, подозрительное, позвоните мне по этому телефону. – Он протянул Насте визитку. – Это домашний телефон. Это, – он показал пальцем, – служебный. Звоните, не стесняйтесь.

Кач стоял в ванной комнате голый и рассматривал себя в зеркале, не обращая внимания на летевшие на него брызги. Душ бил шипящими струями горячей, очень горячей, как любил Кач, воды, но Димка не спешил подставлять под нее свое тело.

Оно и вправду требовало осмотра. На ребрах с правой стороны темнел огромный кровоподтек. Пропустил вчера Кач ботинок этого пидора, хорошо еще, ребра остались целы, врезал этот ублюдок непрофессионально, и на том спасибо. Но уж Кач потом его достал, вспомнить приятно. Как в кино. Летал парень от стенки к стенке, а под конец целый пролет с лестницы прокувыркался. Так и остался лежать, вроде живой, чего-то бормотал, когда Кач уходил.

Но работа сделана, слов нет. Баба этого пидора, и как только бабы могут с такими обсосами вообще возиться, непонятно, вынесла баксы без слов. Как только ее пидор начал кровью харкать и на пол валиться, закричала, руками замахала, побежала в комнату, баксы нашла, отдала. А то «нету, нету»... Знаем мы это «нету». Уроды, одно слово. Не понимают джентльменских отношений. Пока по башне не настучишь, никаких долгов не увидишь. И, вообще, каким надо быть козлом, чтобы таким ослам в долг давать.

Но Качу насрать, кто там и зачем дал этому пидору три тонны бакинских. Две штуки он вчера забрал, тачку забрал, а мудиле этому счет выставлен еще на две. Если через неделю не отдаст, будет три. А там, глядишь, и до его квартирки дело дойдет.

Димка размечтался. Конечно, дойдет дело до квартиры, Моня просто так не стал бы ее упоминать. Значит, у него в плане это дело стоит. Только ему, Димке, один хрен. Ему с этого ничего уже не обломится. Как, однако, эта сука зацепила его ногой, надо же...

– Димон! – это Вовик орал из комнаты. – Скоро ты, блин, подмоешься? Моня пришел.

Димка за шумом воды не слышал, как открылась и захлопнулась входная дверь. Моня – это серьезно. Придется отложить мытье на потом.

Он натянул трусы и выскочил из ванной. Кран даже забыл закрутить, и вода продолжала хлестать из никелированного наконечника длинными горячими иглами.

– Аполлон, бля, – приветствовал его Моня. Он, несмотря на теплый день, был в длинном темном плаще, в нем и сидел на диване, не удосужившись раздеться.

– Здорово, – ответил Кач. Его охватило беспокойство. Чего это он заявился с утра пораньше?

– Дело есть, парни. Поможете мне?

– О чем базар. А что за дело? – спросил Вовик.

«Попробовал бы он сказать, что не поможет, – подумал Кач. – Интересно, что бы Моня с ним сделал?»

Вовик как-то сильно проштрафился перед Моней и остальными. Чуть не залетел по дурости своей, пришлось Моне его отмазывать. Как-никак ценный кадр. Мужик здоровенный, махнет рукой, любого лоха с ног сметет, без напряга. Ему тридцатник уже, а разум как у дитяти малого. Чего от жизни хочет – неизвестно. Все его устраивает. Пойдет, бабу снимет в кабаке, всю ночь вой стоит в квартире, а Вовик счастлив. Больше ни хрена не надо. А вот полез зачем-то квартиры чистить, ломиком двери отжимал, двери-то у многих совсем хлипкие, плечом можно вышибить. Но Вовик не шумел, ломиком цеплял и открывал запросто. И попался. Хорошо хоть не с поличным, по приметам какая-то сучка его вычислила, увидела во дворе, узнала, он, мудила, на одной улице работал в центре. Один дом обнесет, идет в следующий. Его и взяли. Моня отмазал через своих, но говорит, что Вовик по самому краю ходит.

– Что-что... – через плечо, с усмешкой ответил Моня. – Надо тут с пацанами одними разобраться. Димка, ты же машину водишь у нас?

– Ну?

– Держи, – Моня кинул ему какую-то бумагу.

Кач взял ее в руки, прочитал – блин, доверенность на тачку этого фраера вчерашнего!

– Это чего? – спросил он, еще не веря подарку.

– Ничаго, – ответил Моня. – Это не подарок, а средство передвижения. Сейчас поедем с пацанами говорить. Пошли, Шварценеггер.

Димка быстро влез в спортивный костюм, заскочил в ванную, выключил воду, напялил кроссовки.

– Отлично! – Моня оглядел его с ног до головы. – Одет по форме! Самое то. Дорогой костюмчик-то?

– Да херня.

– Угу, – согласился Моня. – Конечно, херня.

На Вовика он не обращал внимания, хотя тот был в таком же «Адидасе».

Когда спустились вниз, Моня кинул Качу ключи от машины.

– Заводи мотор, Рембо.

Старенькая «тройка», в общем-то, и не привлекала Кача. Это не для мужика машина. К ребятам в такой в гости стыдно приехать. Скажут – лох. Но, что там ни говори, это был первый автомобиль в жизни Димки, который, хоть и условно, он мог назвать своим. Ездил он в своей новой жизни много, но без прав, без доверенности, без документов. С опаской косился на ментов на каждом перекрестке, в общем, никакого удовольствия. А сейчас – совсем другое дело. Пусть попробует какой-нибудь зачуханный гаишник тормознуть – все путем, командир. Нет проблем!

«Тройка», хоть и старенькая, а завелась с полтыка. Шла мягко, насколько вообще может «жигуль» идти мягко, особенно по питерским дорогам.

– Держи, – сказал сзади Моня.

Димка покосился на зеркало и увидел, как на заднем сиденье Моня передает Вовику ствол.

– Чего делать-то?

– Приедем на место, увидишь пацанов тех. Сразу выходи из машины и стреляй. Все равно в кого. Они все того стоят.

– А вы?

– Делай, что сказано. Все схвачено.

– Так нас положат, блин, конкретно. Бля буду.

– Да не ссы ты, там наши ребята подстрахуют. Чего бы я поперся на рожон? Мудила ты. Сказано, выходишь и стреляешь первым. Все будет в елочку.

– А что за люди? – спросил Димка. Он чувствовал, как где-то в районе солнечного сплетения запульсировал маленький живой комочек. Нет, это был не страх, это был настоящий восторг. Вот это дело! Не то что сопливого охранника-ковбоя порезать. Это уже мужские разборки.

– А ты не лезь поперек батьки. Все узнаешь, все в свое время.

– Так чего делать-то?

– Что скажу, то и будешь делать, – зло прошипел Моня, и Кач понял, что беседа окончена.

Тон Мони не предвещал ничего доброго. От этого психа всего можно ожидать, ну его на хрен. Лучше помалкивать и делать что скажут. А машину он эту хрен отдаст назад. Лучше вмажет с пацанами, покатается как следует и разобьет. Устроит ралли, блин, сафари.

– Куда дальше-то? – спросил Кач.

Машина неслась по Ленинскому проспекту, Моня помалкивал.

– Прямо. На Корзуна завернешь, пройдешь вперед и увидишь пустырь. Там нас ждут.

Кач выполнил указание. И, миновав ряд пятиэтажек, они действительно увидели пустырь. Кач не любил этот район. Уж больно далеко от центра. И дома древние. Хрущевские развалюхи.

Приятные, легкие мысли вмиг улетучились. На пустыре стояли и сидели на низенькой лавочке человек десять кавказцев. Все, как надо. Молодые, прыткие. С этими драться – один на один, ну максимум против двоих. А с такой толпой... А стволы у них имеются, это дураку понятно. И своих что-то не видно.

Кач тормознул и обернулся, вопросительно глянув на Моню.

– Давай вперед! – скомандовал тот. В голосе Мони зазвучали хорошо знакомые Качу нотки, после чего обычно следовали безумные действия, повергающие противника в растерянность и панику. Интересно, что он на этот раз задумал?

Машина подъехала к кучке кавказцев. В кустах стояло несколько машин, а возле них – человека четыре. «Водилы, наверное, – подумал Димка, – ждут команды».

– Стой! Мотор не глуши!

Машина уже почти подкатила к кавказцам. Они смотрели равнодушно, переминаясь с ноги на ногу, покуривали. Ждали, одним словом.

– Вовик, давай. Выходи и сразу стреляй. Не ссы, все схвачено, наши в кустах. Давай, давай, быстрее, наш козырь – внезапность. Они сразу опухнут.

Вовик тяжело вздохнул, снял «Макарова» с предохранителя и неуклюже вылез из машины.

Туповат Вовик, но исполнитель классный. Этаким увальнем выкарабкался на чахлую траву пустыря, как-то помялся, а потом естественным таким жестом поднял пистолет и начал неторопливо выпускать пулю за пулей в опешивших кавказцев. Вот так, ни здрасьте, ни до свидания, как говорится.

Димка видел, как два кавказца скорчились, один стал заваливаться на спину, второй, словно ссать собрался, скукожившись, топтался на месте. Остальные пришли в себя, пригнувшись, бросились в разные стороны, на ходу вытаскивая оружие.

– Вперед! – заорал Моня. – Дави гадов!

Димка дал газу и рванул машину прямо на не успевших еще разбежаться врагов. С Моней, судя по его тону, лучше было не спорить.

– А-а-а! – заорал Кач, когда чье-то тело в черной кожаной куртке кувыркнулось перед его глазами через капот и улетело куда-то за пределы видимости. Удар был не слишком сильным, или это ему так показалось в запале, но он обернулся, чтобы поделиться удачей с Моней, и, увидев его бешеные глаза, снова надавил на газ, поддав чуть влево и зацепив фарой еще одного бедолагу с пистолетом в руке. Раздался скрежет, и высокий усатый дядька улетел в сторону, а перед глазами Кача мелькнули только ноги в кроссовках.

– А-а-а! – снова заорал Димка, но не услышал собственного голоса за грохотом, раздавшимся сзади. Если бы не ремень безопасности, Кача придавило бы к баранке.

Он снова обернулся, с трудом удерживая руль, упрямо тащивший скачущую по кочкам машину вправо.

Моня развалился на заднем сиденье, прислонившись спиной к дверце, словно собрался после трудов праведных отдохнуть, однако «Калашников», дергающийся в его руках, портил картину мирного отдыха. Димкин шеф сквозь остатки заднего стекла многострадальной «тройки» поливал пустырь длинными очередями. Он водил автоматом из стороны в сторону, посылая пули широким веером, стрелял почти не глядя. Прервавшись на секунду, он повернул потное лицо к Димке и заорал:

– Жми, сука, жми!!!

И Димка жал. Оптимизм оставил его. Во что бы то ни стало нужно было сваливать отсюда. Никакой помощи, никаких «наших» в кустах, естественно, не было и в помине.

«Вот гад, – думал Димка, вертя руль, – опять со своими идиотскими штучками. Ладно сам отморозок, так еще и нас тащит...»

«Да каких, на хрен, „нас“?!» Димка понял, что Вовика никогда больше не увидит и теперь является единственным съемщиком их купчинской квартиры. Бедолага Вовик, простодушный амбал, туповатый неудачливый ворюга, был с легкостью принесен в жертву очередной Мониной придури.

– Вот, вот, за те дома! – орал Моня. – Тормози, мать твою!

Димка остановил машину.

– Вылезай!

Сам Моня, оставив автомат на сиденье, уже выскочил из машины. Димка сорвал ремень, зацепившись ногой за рычаг, и в спешке едва не шмякнулся носом на асфальт.

– Туда! – Моня ткнул его кулаком в спину и, мгновенно оказавшись впереди, рванул за угол. Этот дохлый с виду наркоман бегал куда быстрее, чем Димка, так гордившийся своим тренированным телом. В два прыжка Моня ушел далеко вперед.

Они свернули за угол, и Димка увидел, как оторвавшийся от него Моня запрыгивает в огромный черный джип, ощерившийся между фар мощной лебедкой. Модно это было в больших русских городах. Лучше тарана не придумать.

«Сейчас ведь бросит меня здесь, гад, как Вовика», – мелькнуло в голове. Но дверь джипа оставалась открытой, и Кач, пыхтя, влез в просторный салон.

– Дохловат ты, парень, – заметил Моня. Он дышал ровно, словно и не рвал сейчас как заправский спринтер. – Давно собирался тебе сказать, – продолжал Моня. – Если хочешь нормально работать, займись собой.

Мощный автомобиль летел в сторону Обводного канала.

Вечером к Волковым приехал Куз. Они сидели на кухне втроем – Настя, мама и пожилой журналист, знавший Аркадия Волкова еще когда он не был женат и Насти не было на свете.

– Налейте мне, – попросила Настя очень спокойно.

Куз не удивился, просто остановил на ней долгий внимательный взгляд. Потом перевел его на Раису. Та пожала плечами:

– Я ничего уже не понимаю. Хочешь пить? Ну, пей.

Настя взяла рюмку, наполненную до половины «Довганью», понюхала. Гадость. Она терпеть не могла водку, но сейчас ей почему-то казалось, что надо выпить. Вот так, по-взрослому, с Кузом и с мамой, молча.

– Ну, давай, Настя, помянем Аркадия, – сказал Куз и выпил свою рюмку.

Настя глотнула прозрачную жидкость, которая ледяным огнем опалила горло и теплой волной разлилась по телу. Схватив бокал, наполненный «Спрайтом», Настя большими глотками залила этот пожар и снова поймала на себе изучающий взгляд Куза.

– Ну, как? – спросил он.

Мать молчала. Насте казалось, что ей уже все равно – пьет дочка водку или не пьет. Она как будто вообще ее не замечала.

– Нормально, – ответила Настя.

А что еще могла она сказать? Что водка – гадость? Глупо.

– Следователь приходил, – помолчав немного, сказала Настя.

– Следователь? – Куз поднял брови. – И что?

Мать продолжала хранить молчание. Визит следователя, видимо, тоже ее не интересовал.

– Не знаю...

Настя вдруг почувствовала ту самую степень опьянения, когда ее начинало нести. Состояние это ей нравилось, только сейчас не к месту были бы разговоры о школе, дружках и музыке, которые обычно после двух-трех бутылок пива она вела с подружками где-нибудь в клубе.

– Спрашивал, то-се, – неопределенно сказала она, думая только о том, чтобы спьяну не наболтать лишнего, не показаться смешной этому потасканному Кузу, который ей чем-то симпатичен. Вообще-то мужик не в ее вкусе, но есть в нем какая-то... взрослость. Настоящая. Не такая, как у ее знакомых великовозрастных рокеров, даже не такая, как у учителей. От учителей, не говоря уже о рокерах, веет каким-то инфантилизмом, их дурацкие поучения и наставления рассчитаны разве что на слабоумных. «Курить вредно». «Наркотики – смерть». «Пьянство – добровольное безумие». Тьфу, идиотизм, да и только! Мысли вроде правильные, а слова унылые, тоскливые, остается лишь хихикать, чтобы не сойти с ума от жуткой пошлости и ханжества.

Куз же был другим. Он не говорил с ней как с равной, просто смотрел своими выцветшими от прожитых лет и водки глазами, и Насте все было понятно. Он действительно считал ее равной, не играл в демократию, как большинство взрослых в Настиной жизни, а все делал по-настоящему. И не было в его глазах оценивающей осторожной похотливости, которую замечала Настя в самые неожиданные моменты даже у тех же школьных учителей, у работников клубов, у милиционеров на улице, у прохожих, у продавцов, у бандитов, у трамвайных контролеров. Она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы иметь такого друга. Именно – друга, с которым можно поговорить обо всем, о тех же наркотиках, к примеру, о парнях, о жизни.

Мама – это все-таки мама, она, чуть что – закатывает истерику, и вся беседа сходит на нет.

– Что значит «то-се»? – спросил Куз, вернув Настю на землю.

– Ну... – она покосилась на маму. Та курила, роняя пепел на стол, поглощенная своими мыслями. – Спрашивал, не замечала ли я чего подозрительного.

– Подозрительного? А что именно его интересовало? Вот интересно. Как стервятники слетаются на... – Он быстро посмотрел на Раису. Она никак не отреагировала. – Извини, – на всякий случай сказал Куз. – Да... Так чего ему там надо было подозрительного?

– Он на убийство намекал.

Эти страшные слова дались Насте без особого напряжения. Она сама удивилась, ожидая, что снова на глаза навернутся слезы. Но их не было. Настя как-то изменилась за последние двое суток.

– Вот как? – Куз придвинулся к ней поближе.

«Ха, да он же журналист! „Делатель новостей“! Это же его хлеб! Вот он сейчас вопьется, аки клещ...» – Настя не успела додумать до конца, когда Куз снова заговорил:

– Только пойми меня правильно, Настя. Я не искатель сенсаций. Но в этом деле надо разобраться. Если следователь прав, то, возможно, и вам грозит опасность.

– Нам? – перешла на крик Раиса. Оказывается, она не выключалась из их диалога. – Нам грозит опасность? Да пошли они все! Суки, твари, ненавижу!

Пришел черед удивляться Насте. Чего это она вдруг?

Куз, напротив, словно ждал подобной реакции и спросил:

– Ты, Рая, кого имеешь в виду?

– Да всю эту сволочь, которая вокруг Аркадия последнее время толкалась. Калмыков этот, главный урод. И его прихлебатели, в рот ему смотрели, только что жопу не лизали.

– Ну, ты, Раиса, держи себя в руках, – Куз покосился на Настю.

– Да ладно тебе, Куз, не будь ханжой. Настька моя и не такое слышала. А эти гады – про них по-другому и сказать нельзя.

– Погоди, не суетись, – Куз слегка хлопнул ладонью по столу. Потом налил себе водки, подумал мгновение и долил Раисе. Глянул на Настю, та кивнула. Куз покачал головой, но плеснул и в ее рюмку. Чуть-чуть. – Рассказывай, в чем там дело? И какое отношение имеет к этому Калмыков?

– Калмыков... – Раиса, словно отрезвев, провела ладонью по лбу. – Марк, а я ведь толком и не знаю, что у них там случилось. Мне известно, что этот Юрий Федорович долбаный пытался впутать Аркашу в какую-то темную историю. За большие деньги, естественно. Аркадий толком мне не рассказывал, только как бы невзначай заметил, что можно обеспечить себя на всю жизнь. Однако такие игры не по нему. А с Калмыковым этим последнее время какие-то бандиты в обнимку ходили, он с ними только что не целовался. Вот Аркадий и вышел из дела, чтобы не бежать с этим быдлом в одной упряжке. Это все, что я знаю. Аркашенька старался нас уберечь от неприятностей, говорил, что дома отдыхать нужно.

– Да-а... – протянул Куз, вертя в пальцах полную рюмку.

– А следователь сказал, что дело закрыто. Несчастный случай.

– Да? И на убийство намекал?

– Ну, он говорил, что это его собственные предположения. Частное, так сказать, дело. Предупредил, что визит неофициальный.

– Именно это мне больше всего и не нравится, – заметил Куз и выпил свою водку.

Глава 7

– Ну, делись впечатлениями.

Голос принадлежал высокому худощавому мужчине – вот все, что Моня мог сказать о собеседнике. Тот стоял в гостиной у окна, в тени, а сам Моня сидел под ярким светом торшера в мягком кресле, низком, вроде бы уютном и комфортном. Однако Моня сразу понял, почему ему предложили в него сесть. Еще бы, с такого не вскочишь, не вылетишь пружиной. Пока будешь выбираться да ноги выпрямлять, двадцать раз скрутят. Гостеприимные, в общем, хозяева.

Сзади над Моней нависал Пегий. В дверях – двое, одного из них, Рыбу, Моня хорошо знал. Через Рыбу получал указания от «командира», как уважительно называл своего босса посредник. Рыба, мужичок под пятьдесят, хоть и лысеющий, с брюшком, был все же в хорошей форме. Моня как-то видел Рыбу в спортзале, где тот назначил ему очередную встречу. Отметелил он тогда в спарринге двоих молодых так, что мама не горюй!

– Так я внимательно слушаю, – повторил худощавый.

– А что говорить-то? Все в елочку сделали. Пуганули черных, чтобы знали, с кем дело имеют. Вряд ли опять полезут.

– Отчего же им не полезть?

– А оттого, что дикари они. В смысле леваки. Ну, то есть не входят ни в одну банду. Сами по себе, рыночные умельцы. Их всего-то человек десять, а деловых – пара-тройка. Остальные – шестерки. Решили по-легкому в Питере наварить. Ни хрена у них не выйдет. Постреляют их свои же рано или поздно. За наглость.

– Да?

– Зуб даю.

– На хера мне твой зуб, скажи, а? Мне нужен чистый рынок.

– Так я и чищу, о чем базар?

– Вовик твой там как?

– Вовик остался лежать на поле брани. Награжден посмертно. Сеструхе его я денег выслал, написал, что погиб ее Вовик, как герой, защищая честь и достоинство.

– Ладно, не тренди. Сделал дело, молодец. Тут я хотел с тобой лесную историю вспомнить.

– А что там такое? – Моне вдруг стало неуютно. Он не совсем точно выполнил задание, приказано было не грабить, а он не удержался-таки, три «тонны» баксов не шутка. Ну, если у фраера в пиджаке лежат три «тонны», чего ж их не взять.

– Ты все точно сделал?

– Да, как на духу говорю, век воли не видать.

– Слушай, как тебя там... Моня, ты ж не сидел! Что ты по фене тут лепить начинаешь, как фраер. Ну, не волнуйся, у тебя еще все впереди.

– Вашими бы устами... – начал было Моня, пытаясь уйти от скользкой темы.

– Стоп, стоп, стоп! Значит, так. Слышал я, что у Жмура прямо из кармана унесли три штуки. Знаешь об этом или нет?

Так. Значит, его, Моню, в лесу кто-то дублировал. И этот «кто-то» знал о деньгах. И потом проверил, есть ли они в наличии. Очень хорошо. Тут вертись не вертись, только хуже будет. Ну, не убьют же его, в конце концов, за какие-то три штуки.

– Кому вернуть? – спросил Моня. – Каюсь. Они у него вывалились, я и подобрал. Не я, так первый путевой обходчик все равно прибрал бы их к рукам. И только потом ментов вызвал. Что, не так?

– Вернешь, когда попросят. Ладно. Считай, что эти три штуки – аванс.

– За что?

– Есть еще халтурка. Держи, – худощавый вынул из кармана пиджака фотографию и протянул Моне. – Надо закончить с этим делом. Обрубаем хвосты, как говорится. Этот хвост – последний. Надо его, Моня, рубить. Чем быстрее, тем лучше.

Моня взял фотографию, взглянул. Перевернул и увидел на обороте написанные карандашом адрес, телефон, имя и отчество.

– Понял.

– Еще раз повторяю. Чем быстрее, тем лучше.

– Сколько? – спросил Моня.

– Не понял, – удивленно поднял голову худощавый. – Тебе трех штук мало?

– Моня, уймись, – сказал Пегий. – Вы извините, все нормально.

– Я так и думал, – произнес худощавый. – Кстати, господа хорошие. Сколько вы еще собираетесь дикарями работать? Шли бы ко мне в штат.

– Спасибо за доверие, – Моня спрятал фотографию в карман куртки. – Мы как-то привыкли сами по себе, вам вроде бы не мешаем. Так и будем делать свой маленький бизнес.

– Слышал я про твой маленький бизнес. Охранника магазинного порезал кто-то. Пушеров своих оберегаешь? Похвально. Только, Моня, майор твой, которого ты героином кормил, ну, мент тот поганый, что тебя прикрывал, он ведь загремел. Вчера. Не слышал?

Эта новость испугала Моню куда сильней, чем известие об обнаруженных трех тысячах долларов. Это уже не шутки. Без ментовского прикрытия Монины дела могли накрыться в ближайшее время. И самым печальным образом.

– Не слышал.

– Ну вот, теперь услышал. И считай, что я тебе подарок сделал. А то приперся бы к нему сдуру, а там тебя тепленького и взяли бы.

– А у него что теперь, засада дома?

– Думаешь, ты один такой у него был хороший? На него полгорода урок мелких ишачило.

Моня проглотил «мелких урок» и покачал головой.

– Да, – наконец сказал он, – тут есть над чем подумать.

– Вот-вот, вы и подумайте с господином Пегим. Все, я вас больше не задерживаю.

Худощавый отвернулся к окну и скрестил руки на груди.

«Пижон», – подумал Моня, проходя мимо посторонившихся охранников.

Димка сидел за рулем того самого черного джипа, на котором они смывались с места устроенного Моней побоища.

– Куда, говоришь, ехать?

Моня, развалившийся рядом, пожевал губами и пробормотал себе под нос:

– Угол Звездной и Космонавтов. Человек должен подъехать и стоять на перекрестке. Я звонил, попросил не опаздывать. Времени у нас с тобой мало.

Моня был удолбан по полной схеме, Димка косился на его физиономию, превратившуюся в какую-то мрачную маску, и неодобрительно покрякивал. Что за тип! Темный он какой-то все-таки. Если не сказать хуже...

Нет, для Димки западло признаться себе, что он боится Мони. То, как он поступил с Вовиком, конечно, шокировало его, но не настолько, чтобы идти на конфликт. В конце концов, Моня с самого начала предупреждал, что самодеятельность будет жестоко караться, а здесь не просто самодеятельность была, а почти полный провал. Так что... Конечно, Димка не поступил бы так с товарищем, но потому Димка и не главный сейчас. А Моня...

Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Кто такой Моня, тоже еще большой вопрос. Не то он на кого-то пашет, не то действительно сам по себе. А уважают его многие. Во всяком случае, с братвой общается легко, за пацана его не держат. Своим считают.

Как он хохотал, когда они знакомились! Когда Кач, еще совсем зеленый, начал сыпать вопросами – кто Моня по рангу – бригадир или выше бери? Как он ржал. «Бригадир»! Сам ты бригадир, кричал. Мы все, говорил, бригадиры. Каждый сам себе бригадир. Но вид делал, что секретность блюдет, не раскрывается перед пацаном. А может, и не делал вид, может, так на самом деле и есть. Начиналось-то все с ерунды, пацаны траву покупали-продавали, а Димка их пас, охранял, контролировал. Потом разборки пошли, теперь вот с кавказцами этими – чистая мокруха.

Слово «мокруха» Качу не нравилось. Некрасиво, в натуре. От таких слов на Димку веяло тюремной заплесневелой сыростью, и он сразу вспоминал кадры из фильма «Однажды в Америке», представляя себя в красивом дорогом костюме! Элегантный, интеллигентный, он вскидывает руку с револьвером. А мокруха – это когда пьяные вонючие мужики друг друга топорами за бутылку водки мочат.

Но Моня – темный, ох темный. Хотя жаловаться грех.

– Вон, – кивнул головой Моня, – видишь?

Кач напряженно вглядывался вперед, не понимая, кого Моня имеет в виду.

– А, эта баба, что ли?

– Точно.

Димка стал тормозить, но Моня спихнул сапогом его ногу с педали тормоза.

– Жми давай.

– Куда, блин, жать-то?

– Собьешь ее. И так, чтобы вглухую. Понял? Ну, ладно, тормозни чуток, чтобы ее не спугнуть, а потом – сразу в лоб.

– Пошел ты на хуй! – не удержался Димка. – Не могу я! Ты чего, опух, блин? Раньше надо было.

– Что ты сказал? – глаза Мони налились чернотой. – Что ты, сучонок, порешь? Вперед!!!

Он заорал так, что Димка инстинктивно дал по газам, джип рванул прямо на тетку, которая и не думала отходить в сторону, словно спала на ходу.

Димка понял, что сейчас разнесет торчащей впереди рамой лебедки ее симпатичное, хотя и немолодое уже лицо, и крутанул руль. Он отчетливо видел глаза. Глаза женщины, которые вдруг расширились, словно до нее наконец дошло, что происходит. В эту секунду рука Мони накрыла его ладонь на баранке. «Ну и сила у этого наркота», – в очередной раз успел удивиться Кач, пока Моня рвал руль на себя.

Джип резко вильнул и ударил растерянно стоящую женщину дугами лебедки. С такой скоростью езда по городу разрешена. Километров пятьдесят в час. Тело летело долго, неожиданно долго. В полете оно ударилось о фонарный столб и сползло, обернувшись вокруг него свитком грязного белья.

Раиса Волкова смотрела в сторону улицы Типанова. Неизвестный, позвонивший утром, сказал, что поедет оттуда, что у него мало времени и он только успеет передать ей письмо от Аркадия. Последнее письмо, где он все объясняет. Она обернулась на шум сбоку и увидела за несущимся на нее лобовым стеклом огромной черной машины детское лицо. Совсем детское. Глаза парня были широко открыты, изо рта рвались слова, которых Раиса не могла слышать. Интересно, что он кричит? Об этом она и думала, когда ноги ее уже оторвались от земли и небо стало крутиться перед глазами как в глазке старинной детской игрушки калейдоскопа.

Калмыков не поехал на фирму. Нечего ему сегодня там делать. Все уже сделано. В лучшем виде.

А к фирме у Калмыкова вообще пропал интерес. Ему куда больше нравилось сидеть в новом офисе «Краба» – своего творения, созданного, можно сказать, с нуля, с эскиза. Никто не верил в успех, все считали это пустой тратой денег. И каких денег! В копеечку влетели не только ремонт старого Дома культуры, но и взятки, которые пришлось раздавать целых полгода. Он, конечно, ввел эту статью расхода в свою личную смету, но не предполагал, что запланированная сумма увеличится в процессе работы чуть ли не десятикратно.

Всего-то делов, казалось, – открыть ночной клуб. Но Калмыкову нужен был не просто клуб, а такой, чтобы подмял под себя все остальные, пока еще немногочисленные в Питере, но процветающие.

Дядя помог. Без Дяди все было бы гораздо сложнее. Правда, Дядя со своими тараканами в голове.

Общаться с ним было Калмыкову всегда тяжело. Не страшно, нет, хотя Дяде стоило только пальцем шевельнуть – и летели головы людей, которые по рангу были несравнимо выше Юрия Федоровича, да и по уровню личной охраны тоже. Впрочем, что такое для профессионального киллера личная охрана? Это только от хулиганов она может защитить да вес в глазах масс-медиа придает. Поп-звездам вот нужна такая личная охрана – от девок сумасшедших защищать. А серьезного человека, ежели решат замочить, замочат, какая бы охрана у него ни была. Вспомнить только Кеннеди и остальных. Ну, какой телохранитель спасет от винтовки с лазерным прицелом, которая бьет на километр и больше?

В Питере, если возникала такая необходимость, до лазерных игрушек дело обычно не доходило. Все проще было. Выпустят в машину рожок из «калаша» – какая тут охрана.

Нет, не боялся Калмыков Дяди. Просто от него веяло такой унылой серостью и старорежимной закваской, что Юрия Федоровича, человека вполне современного, порой подташнивало от общения с ним.

Поколение стариков, настоящих, по выражению Калмыкова, «исконно-посконных» воров в законе, уходило в небытие. А вместе с ним уходили и древние воровские законы. Так называемые авторитеты теперь в открытую разъезжали по городу на шикарных «мерседесах», строили роскошные особняки, становились директорами фирм и предприятий, заседали в Государственной Думе.

Калмыков считал все это совершенно естественным. Богатство и власть нужно защищать, и делать это можно по-разному. При советской власти, например, приходилось свои богатства скрывать. Заправилы преступного мира, или просто богатые барыги, не имели ни машин, ни приличных квартир, носили дешевые советские костюмчики и плащики, стараясь ничем не выделяться из общей массы нищих сограждан. Это, конечно, срабатывало. Только смысла в таком существовании Калмыков не видел.

Деньги нужны для удовольствий, будь то поездка на Канары, коллекционирование картин или икон, собственный самолет, дорогие вина, роскошные отели, рестораны, да хоть битье посуды, этак по-купечески. Даже в этом есть смысл.

Хороший бронированный «мерс» может защитить от киллера не хуже неприметного пальтишка. Покушались же на Шеварднадзе, и если бы ехал он, скажем, на «Волге», его в клочки разнесло бы бомбой террориста. А «мерс» спас жизнь государственного деятеля. Деньги же сами по себе надежный щит в случае атаки правоохранительных органов. От денег никто никогда не отказывался. По большому, конечно, счету. Есть такие, что не берут, но рядом всегда найдется коллега, что возьмет.

Времена изменились, древние воры в законе, которым когда-то запрещено было иметь даже собственное жилье, переставали играть ведущую роль в российском бизнесе. Их просто отстреливали. Без всяких толковищ и разборок натасканные в стрельбе и рукопашке пацаны дырявили их в собственных подъездах, выполняя заказы воров нового поколения.

Дядя же продолжал существовать по старинке. Не такой, впрочем, он был и старик, лет шестьдесят, не больше.

Но законспирировался – мама не горюй! С виду совок, простой работяга, каких миллионы и миллионы. Один из немногих воров старого закала, которому удалось настолько глубоко залечь на дно, что не заглушили его как назойливого конкурента, но и не заставили работать на новых хозяев. Он оставался сам по себе, сохранив при этом громадное влияние, бесчисленные связи в криминальном мире и неплохой капитал.

Познакомившись с ним поближе, точнее, не познакомившись, а присмотревшись к нему, Калмыков понял принцип его работы. Близкое знакомство с Дядей было практически невозможно. Он никого к себе не подпускал и на откровенность не шел. Поэтому, наверное, и уцелел.

Дядя жил точно по Марксу. Заставлял работать капитал. Капитал же этот, как подозревал Калмыков, был частью общака, которую Дядя просто-напросто присвоил, убрав нескольких крупных авторитетов и казначея. Действовал он только через третьих, четвертых, пятых-десятых лиц, был не скуп на «зарплату» киллерам и другим исполнителям его задумок. То, что этих киллеров он потом тоже убирал с помощью людишек рангом пониже – гопоты всякой, мелких рэкетиров, этого не знал даже Калмыков.

Юрий Федорович с самой ранней юности был нетерпелив и неразборчив в средствах. Поэтому на трудном пути к сияющим вершинам бизнеса несколько раз попадал в истории, требовавшие крупных финансовых вливаний, иначе его просто могли убить. Один раз, когда его небольшой долг был поставлен на «счетчик», Калмыков вынужден был прибегнуть к Дядиной помощи. Свели его с Дядей какие-то гопники, чуть ли не в пункте приема стеклотары. Разумеется, они не знали, кто такой Дядя на самом деле, но как раз в тот момент делали для него какую-то работенку, обеспечивали одну из его бесчисленных коммерческих операций, связанных со стеклотарой. Калмыков встретился с будущим партнером в самом задрипанном шалмане, где подавали пиво в мутных кружках с обгрызенными краями и следами губной помады на них, где окурки бросали на пол и приходилось буквально кричать, чтобы перекрыть шум и гам.

Дядя, вероятно, увидел в молодом авантюристе какой-то свой интерес и выдал ему сумму в твердой валюте под божеский процент. Сумма, как потом понял Калмыков, была для него пустяковой, но для самого Юрика в тот момент являлась единственным шансом остаться в живых.

Вернуть Дяде деньги Калмыкову удалось только спустя года полтора. Все это время, естественно, он участвовал в разнообразных, весьма сомнительного свойства Дядиных финансовых операциях, точнее, махинациях.

Прозорлив был Дядя, ох прозорлив! Словно чувствовал с самого начала, что улыбнется молодому аферюге удача. А упускать удачу, даже чужую, было не в его правилах. И присосался он к фирме Волкова – Калмыкова намертво. Впрочем, Юра, теперь уже Юрий Федорович, об этом не жалел. Ведь именно Дядя положил начало его реальному бизнесу. Не тому, что проходил по ведомостям конторы, отчетным документам и налоговым декларациям, нет. Тому, что позволил Юрию Федоровичу уже сейчас иметь несколько счетов в разных банках многих вполне уютных европейских стран. Две квартиры – одна в Питере, другая в столице – тоже были результатом операций, спланированных Дядей. Да что там спланированных! Без его связей и его уверенности вообще ничего не получилось бы.

Последней придумкой Дяди был «Краб». Конечно, все это лежало на поверхности, но нужно было сделать первый решительный шаг. Дядя его сделал, поставив Калмыкова перед выбором – или он открывает заведение, или Дядя исключает его из числа пайщиков предприятия. Калмыков знал, каким образом Дядя рвет отношения с партнерами, и выхода у него не было. Но это нисколько его не расстроило. Денежная речка, питающая его счета, временно превратилась в малюсенький ручеек, но через месяц-другой уже обещала разлиться, как Волга весной, и затопить все, что попадется на пути.

Что делал Дядя с огромными доходами, которые приносила ему фирма, принадлежавшая теперь только Калмыкову, сам Юрий Федорович не знал, он уже подумывал о том, чтобы переместиться за океан. Денег у него было столько, что он вполне мог не работать или же открыть новое дело в любой точке земного шара.

Дядя же, словно угадав его мысли, как бы невзначай предупредил, что работа только начинается и чтобы Юранчик – так и сказал, сука, «Юранчик» – не вздумал свалить на пляж и там блаженствовать. Разговор происходил как раз в тот момент, когда Юранчик привез Дяде полтора миллиона долларов наличными. Дядя взял кейс, открыл, посмотрел, пересчитывать не стал, бросил кейс в платяной шкаф с обшарпанной дверцей и сказал:

– Это уже похоже на дело.

Только и всего. Ну и аппетиты у старика, полтора лимона баксов наликом – «похоже на дело». Куда ему это все?

Калмыков уже забыл те времена, когда считал деньги на рубли. Все изменилось: и суммы, которые он тратил на себя, и отношение к деньгам, и образ жизни, и масштабы работы и отдыха, и, наконец, само отношение к жизни. А может быть, оно и раньше было таким, просто сейчас проявилось, вышло наружу то, что было глубоко спрятано?

Во всяком случае, «мокрые дела», если они не грозили Калмыкову тюрьмой, теперь не вызывали у него угрызений совести и отношение к ним было у Калмыкова чисто утилитарное. Дело есть дело, о чем тут говорить.

Кач развалился на мягком полукруглом диване. В нижнем зале «Краба» было почти темно. Танцпол находился на втором этаже, и оттуда доносилось глухое буханье музыки. Если, конечно, эту какофонию можно было назвать музыкой. Кач, вообще-то, любил тяжелый рок – Осборна, «Эйросмит», «Уайтснейк». Он ходил на «Уайтснейк», когда группа приезжала в Питер. Но, к сожалению, мало что запомнил. Нажрались они там с пацанами так, что ни одной песни толком не могли вспомнить. Ну, ничего, это дело поправимое. Кассет у Кача дома до фига, всегда можно послушать. А это буханье, ну что ж, нравится народу, пусть танцует.

Кач взял со стола рюмку водки и даже не пытался вспомнить, которую по счету.

После случившегося утром он чувствовал себя заляпанным с ног до головы грязью, вонючей, черной, бросающейся в глаза. Вот и пытался смыть с себя эту грязь водкой. В общем-то, получалось. К середине вечера он почувствовал облегчение и перестал обращать внимание на косые взгляды окружающих. Мысли о тетке, которую они сегодня с Моней задавили, уступили место другим, вполне привычным. Димка мог зациклиться на чем-нибудь одном, а уж если это «одно» было связано с неприятностями – все, тушите свет. Крыша просто съезжала в таких случаях. И приходилось прибегать к искусственным стимуляторам.

И все-таки настроение у Димки оставалось мрачным. Он допил водку и решил подняться наверх. Там вся братва, там телки, может, разойдется он под буханье этого рейва, или хауса, что там у них сегодня рубится, хрен поймешь.

По широкой мраморной, оставшейся от интерьера старого ДК лестнице спускались Клипса и Соска.

Кач знал их давно. Но только в лицо. Слишком они были молодые, слишком тусовочные для более близкого знакомства. Женщин Димка обычно выбирал из контингента настоящих, дорогих проституток, многие из которых и сейчас коротали свой досуг в «Крабе». Именно так – «коротали досуг». Отдыхали от тяжелых трудовых будней. Это был не гостиничный контингент, а работницы одного из агентств – «массаж, сауна, отдых в компании милых дам», – как пишут в рекламных газетках. Деятельность этого агентства каким-то боком пересекалась с Мониными делишками, и Димку там знали. И, можно сказать, любили. По крайней мере, не отказывали. И денег не брали. Возможно, с Моней шли потом расчеты каким-нибудь криминальным безналом, то есть услугами, но Димка про это ничего не знал. А Моня не выставлял ему никаких счетов. В общем, пользуйся, парень, на халяву.

До Клипсы с Соской он еще не опускался. Это были сильно торчащие девки лет по семнадцать, трахающиеся со всеми подряд за кайф, тусующиеся с какими-то молодыми гопниками, в общем, мелочь. Завсегдатаи клубов средней руки, иногда, волею обстоятельств попадавшие в хорошие, дорогие заведения и оседавшие там в качестве уборщиц, если повезет, младших администраторов или еще в каких-нибудь качествах, не требующих высокого интеллекта и образования.

Но в то же время Клипса и Соска были свои. Они являли собой именно ту часть публики, ради которой и открывалось большинство ночных заведений. Они постоянно нуждались в кайфе и получить его могли легче всего именно здесь. Кислота продавалась в «Крабе» буквально на каждом углу, надо было только знать, к кому обратиться, и чтобы тебя знали в лицо. А уж Клипса с Соской были известны всему ночному Питеру.

Сейчас за ними плелся какой-то толстяк, как показалось Димке, сильно удолбанный. «Кокс, наверное», – отметил он про себя. Одет толстяк был вполне прилично – костюмчик, галстук, все в ажуре. На кокаин у такого деньги всегда найдутся. Оттягивается, отдыхает от своих банковских дел.

Дойдя до середины лестницы, толстяк схватил Соску за ярко-желтую майку и рванул на себя. Даже сквозь буханье сверху Димка услышал треск ткани.

– Стой, сучка, куда? – крикнул толстяк.

– Пошел на хуй! – огрызнулась Клипса. – Чего прицепился?

– Что ты сказала?! – толстяк оказался не таким уж удолбанным, как показалось Димке. – Что ты сказала? – крикнул он снова и, размахнувшись, залепил Клипсе звонкую пощечину. Тощенькая, невесомая Клипса, взмахнув ручками-спичечками, потеряла равновесие, покатилась с лестницы вниз и проехалась носом по мраморным ступенькам.

Двое секьюрити уже направлялись от входных дверей к месту разборки. Кач их хорошо знал, нормальные пацаны такие, вместе бухали уже много раз, конкретные ребята.

Он шагнул навстречу Лбу и Ваньке, которые приближались с озабоченным видом.

– Пацаны, погодите, я сам.

– Кач, не надо тут разборов устраивать, а? – сказал Лоб. – Посиди, мы сами разберемся. Это наша работа.

– Братва, да вы чо, я его на улицу отправлю сейчас. Дайте мне, настроение такое херовое.

Ванька кивнул:

– Давай, угомони его. И блядищ этих заодно выкинь отсюда. Им сегодня уже хватит.

Димка был в этом клубе больше чем просто «своим». Все знали, что он с самого начала, с первых писем депутатам и первых взяток пожарникам и санэпидемстанциям делал все для обеспечения безопасности будущих работников «Краба».

– А тебе, пацан, чего надо? Тоже в рыло захотел? – Толстяк, похоже, окончательно потерял контроль над собой.

Димка резко двинул толстяка в печень. И понял, что сейчас будут большие неприятности. Под темной рубашкой у толстяка, любителя ночной жизни, был бронежилет.

– Ну, пиздец тебе, пацан, – сказал толстяк, даже не поморщившись.

Это было похоже на правду. Парни в бронежилетах по одному в ночные клубы не ходят. Димка быстро сообразил, что, пока не прибежали дружки толстяка, может рассчитывать на поддержку Лба и Ваньки.

Толстый между тем вдруг заулыбался, предвкушая удовольствие от дальнейшего общения с недалеким «быком», за которого он, конечно, посчитал Димку.

Бронежилет – штука хорошая. Димка быстро провел удар, много раз выручавший его в подобных случаях. Примитивно, но очень действенно – носком ботинка в голень. И по возможности сильнее.

Толстяк вздрогнул, и улыбка застыла на его широком обрюзгшем лице. Димка не стал искушать судьбу и бросился вниз.

Он чуть не загремел, налетев на поднимавшуюся со ступенек Клипсу. Лоб ее был в крови, и она с какой-то стремной улыбкой размазывала ее по щекам, пачкая ступеньки и свою белую кофточку.

Димка схватил ее за локоть, сгреб в охапку своими сильными, годами тренированными руками и кинулся к дверям.

Лоб и Ванька, стоявшие у дверей, с хохотом расступились:

– Чего, Кач, драпаешь?

– Вы разберитесь с этим... У него броник под рубашкой.

Лица охранников сразу посерьезнели, и они двинулись к толстому, который уже пришел в себя после Димкиного удара. Металлоискатели при входе в клуб не использовались, Димка это знал и не одобрял с самого начала. Вот и гляди теперь, как бы сегодняшний вечер не закончился стрельбой.

Соска вприпрыжку бежала за ними. Но нежелательная информация распространилась по клубу еще быстрей.

Напротив гардероба Димку попытался перехватить какой-то парень в черном костюме. "Прямо мафиози из «Крестного отца», – подумал Димка и, отработанным жестом уклонившись от прямого удара в нос, двинул его в солнечное сплетение. Парень хорошо держал удар, только чуть сгорбился. Но инициативу утратил. Кач увидел, как от входных дверей к парню бегут мент Кирюша, стоящий на дверях только из-за своей формы, всю черную работу все равно выполняла в клубе братва, мент рук не марал, и приставленный ему в помощь Гвоздь. Длинный, худой, действительно похожий на гвоздь-сотку, Гена Баранов уже тянул руки к «мафиози», когда неизвестно откуда появившийся жлоб в спортивном костюме уделал его по затылку. Гвоздь покатился по полу, а мент Кирюша бросился на обнахалившегося спортсмена. «Мафиози» тем временем успел перехватить ногу Кача, которой тот хотел угомонить его окончательно, и крутанул ее вполне профессионально. Кач с трудом вырвался, едва удержав равновесие и не грохнувшись на пол.

Помогла Клипса, подхватив его за плечи. Спина Соски уже мелькала впереди, девчонка запуталась в дверях и толкала их, вместо того чтобы тянуть на себя. Сзади неслись крики, ругань, видимо, там разбирались с толстым и его свитой. Димка отодвинул Клипсу в сторону и, крутя перед собой кулаками, пошел на «мафиози».

– Каратэ, кунг-фу, на хрен, блин, получай, сука! – орал он, и «мафиози», снова придя в растерянность, попал в мясорубку Димкиных рук.

– Давай, давай отсюда, – услышал Димка сбоку голос мента Кирюши. – Сваливай, парень, потом разберемся, сваливай, сейчас, не дай Бог, ОМОН нагрянет, тебя же первого на пол завалят. И девок забирай.

Димка посмотрел на лежавшего на полу «мафиози», на спортсмена, которого тащили в глубь помещения несколько секьюрити, и согласно кивнул.

В машине – они поймали какого-то левака – Качу пришлось дать легкий подзатыльник Соске, закурившей приготовленный заранее косяк и наполнившей тесный салон «жигуля» крепким сладким ароматом марихуаны. Водила удивленно поднял брови и внимательно посмотрел на Кача, сидевшего рядом. Димка повернулся и, вытащив папиросу из Соскиных губ, выбросил ее на улицу.

Он решил взять девчонок с собой. Сегодня ему хотелось забыться по максимуму, и пока, во всяком случае, это удавалось.

В «ночнике» возле дома он купил сигарет, водки, целую кучу мясных нарезок, подумал и взял еще пару шампанского. «Будут дамы», – усмехнулся он про себя. Какие это, на хрен, дамы. Ужрутся сейчас. Палас не заблевали бы.

Он лежал на спине, гладя рукой грудь Клипсы, развалившейся рядом. На его бедрах сидела, то поднимаясь, то вжимаясь в его пах Соска. Лицо ее стало совершенно безумным, животным, видно, трахаться она действительно очень любила. Соска так гримасничала от удовольствия, что у нее снова открылась рана на лбу, и теперь кровь лилась по лицу, капала ей на грудь и на Димкин живот.

«Прямо Тарантино», – думал Димка, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не кончить и продлить удовольствие.

Глава 8

Ржавый, с обшарпанными бортами буксир, накренившись на правый борт, торчал из мутной воды Фонтанки. Настя смотрела на него, перегнувшись через парапет набережной. «Муромец» – было написано на борту большими гордыми буквами. Вид этого полумертвого чудовища навевал такую тоску, что хотелось закрыть глаза и отвернуться. Настя так и сделала.

Куз назначил ей встречу здесь, напротив цирка. Он был пунктуален, но Настя пришла раньше, не рассчитав времени. Последние несколько дней она вообще ничего не могла рассчитывать.

Она не проронила ни единой слезы на похоронах мамы. На поминках, что устроили Вета и Куз, тоже сидела молча, с отсутствующим видом, словно все происходящее ее не касалось. Куз попросился тогда переночевать у нее под тем предлогом, что не успевает на метро, но все было шито белыми нитками. Он просто боялся оставить ее одну. Она ловила на себе его взгляды, очень похожие на взгляды врача, который изучает тяжелобольного пациента, не решаясь сообщить ему о роковом диагнозе. Актер из Куза никакой. Все на лице написано.

Насте же было все равно – ночует у нее Куз, не ночует. Если ему так легче, пусть хоть поселится.

Мыслей не было никаких. Ни в какую школу, конечно, она не ходила. Зачем ей школа? Дня три сидела дома, не выходила даже за сигаретами. В холодильнике еще кое-что было, и Насте пока вполне хватало. Однажды, приготовив себе нехитрый обед из консервов и кофе, она невольно обнаружила, что аппетит у нее не пропал. Значит, авторы душещипательных романов, описывавшие подобные ситуации, врут.

И мыслей о самоубийстве у нее тоже не было. Об отце и маме она старалась не думать. Понимала, что от этого можно сойти с ума. Днем она надевала наушники, врубив на полную громкость своих любимых «Реидиохед», работали все три телевизора – в гостиной, в кабинете отца и на кухне, ночью смотрела видео, не понимая, что происходит на экране.

Страшнее всего бывало по утрам. Когда картина произошедшего представала перед Настей с ужасающей ясностью. И тогда она начинала тихо выть в подушку.

Куз теперь все время ночевал у нее. И хорошо. Что бы она делала дома одна? Все-таки живой человек, ходит по квартире, гремит посудой по утрам на кухне. Через два дня он, внимательно заглянув ей в глаза, сказал, что пойдет на работу.

– Марк Аронович, вы не волнуйтесь. Я с собой не покончу. И газ выключить на кухне не забуду, – ответила она на его немой вопрос.

– Вот и отлично, – сказал Куз и ушел.

Единственное, на чем она настояла, – не отмечать дома все эти «девять дней», «сорок дней». Не могла она больше этого выносить. Куз поговорил с родственниками, и печальные, но прочно вошедшие в жизнь встречи перенесли к родителям Аркадия Волкова.

Утром, уходя на работу, Куз предложил ей погулять во второй половине дня.

– Я сегодня рано освобожусь, – сказал он. – Давай подъезжай на Фонтанку. К цирку. Я тебя встречу, походим по городу, подышишь воздухом. Нельзя же всю жизнь просидеть в четырех стенах. От этого ничего не изменится...

Настя согласилась. Ей было все равно – что сидеть дома, что гулять.

Марк подошел к ней вплотную, Настя стояла с закрытыми глазами, только бы не видеть этого унылого «Муромца».

– Привет! Ты чего, Настя?

– Да так. Все нормально. Куда пойдем?

– Пошли в Летний сад, – предложил Куз.

Настя заметила, что он чем-то озабочен, но не стала лезть с расспросами. Какое ей дело.

– Я хотел с тобой серьезно поговорить, девочка, – сказал Куз, когда они уже прошли весь сад и Настя решила отправиться на Петроградскую, через мост. – Понимаешь... Тебе надо определиться, подумать, как ты будешь дальше жить. В школу ты, как я понял, ходить не собираешься?

– Не знаю. Вряд ли.

– Я не буду тебя поучать, говорить, что это обязательно, что потом тебе не поступить в институт, я ведь знаю, что это вовсе не обязательно, есть масса других путей в жизни. Но ты должна серьезно подумать над этим.

– Да-да, понимаю.

– Я, конечно, буду тебе помогать. А эти там, ну, Калмыков и остальные, что-то собираются делать?

– Мне звонила папина секретарша. Сказала, чтобы я заехала оформить какие-то... документы. Там опекунство нужно делать и что-то еще. Мне же шестнадцать.

– Я выясню у нашего юриста все эти штуки. В новом законодательстве есть какие-то изменения. В том смысле, что после шестнадцати лет больше прав теперь у русского человека...

– Они сказали, ну, секретаршу я имею в виду, что оформят все без всякого опекунства. Просто денег дадут.

– Хм. Это сколько же?

– Сказали, много. И потом, папины счета. Я же единственная наследница.

– Это да. С квартирой тоже все в порядке?

– С квартирой-то все проще. Она мне остается. Папины родители отказались от права наследования, сказали...

– Да, я говорил с ними. Знаю, что они отдают все тебе. Ты-то справишься?

– С чем?

– С самостоятельностью. Не так это просто, как кажется. Вот, народ, – он оглянулся по сторонам, – получил самостоятельность, и что с ним стало? Теперь на митингах орет, твердой руки жаждет.

– Я не жажду.

– Да...

Марк закурил. Что-то его тревожило, это было очевидно. Наконец, когда они уже миновали мост и свернули к мечети, он спросил:

– Настя, ты помнишь фамилию следователя, который к тебе приходил?

– Помню. Милов.

– Милов... – Марк остановился. – Я как чувствовал.

– А что случилось? – Настя оставалась равнодушной. Ну, Милов. Не Милов. Ей нравился сам процесс прогулки, а о чем они говорили, это уже второстепенно. Квартира, деньги, все это ерунда. Надо же о чем-нибудь говорить, вот они и говорят. Да и прогулка-то, собственно, не то чтобы нравилась Насте, а просто не была ей противна. Так точнее.

– Убили сегодня Милова этого. В подъезде собственного дома.

– Да? – все так же равнодушно спросила Настя.

– Настя! – Куз взял ее за плечи и слегка потряс. – Очнись! Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? Убили следователя, который продолжал расследовать дело о гибели твоего отца. Теперь я думаю, что и Раисы тоже... Ты не видишь связи? Девочка моя, да проснись ты, жизнь-то продолжается. И она у тебя может еще стать счастливой, поверь мне. Долгой и счастливой, хотя сейчас тебе кажется, что все кончено... А может и не стать... И этот следователь играет или играл в твоей судьбе определенную роль.

– И что?

– Ох, Боже ты мой! Пошли.

Он подтолкнул Настю в спину, и они пошагали вперед, кружа по изгибам Малой Подьяческой.

– Ты понимаешь, я все более и более склонен думать, что все, что случилось, это одна большая серия убийств. Начали с Аркадия. Потом, Раиса... Что бы она понеслась на другой конец города, на Звездную?.. Это ведь уже на выезде практически, край света...

Он посмотрел на Настю, чтобы убедиться, нормально ли она реагирует. Заметив в ее глазах какое-то подобие интереса, Куз продолжил:

– Я тут присматриваюсь к этому Калмыкову. Охрана у него – быки откормленные. В своем «Крабе» теперь сидит каждую ночь, офис у него там. При этом, чем он там занимается, решительно непонятно. Дирекция клуба – совершенно другие люди. А Калмыков – словно князек удельный в своей резиденции...

– Он приходил к нам, – неожиданно сказала Настя.

– Кто? Калмыков? И что?

– Давно. Еще когда мама... Ну, в общем, давно. А после его ухода я посмотрела папин компьютер, а там ничего нет.

– То есть?

– Ну, он забит был под завязку. А я посмотрела хард-диск – он почти пуст. По-моему, Калмыков там все постирал.

– Вот так новости... А следователь об этом знал?

– Нет. Я не сказала. Не придала значения.

– Хорошие дела... – Марк почесал в затылке. – Что же это получается?

– Получается... – Настя остановилась. – Получается, что я потрясу этого Юрия Федоровича. И пусть он наконец все расскажет. Что у них там с папой за скандал был, что он в нашем компьютере уничтожил, в чем вообще дело? А то умный такой... В клубе он сидит, начальник, блин.

– Постой, постой, Настя. Что значит – потрясу? Ты что, сама собираешься с ним говорить?

– Конечно.

– Да ты что? Пойми, если он каким-то боком причастен к убийствам, если это вообще убийства, то...

– Не волнуйтесь, Марк Аронович, – очень серьезно ответила Настя. – Я знаю, что делать.

Куз взглянул на нее и вдруг понял, что перед ним совсем не та Настя, которую он привык видеть. Она словно очнулась от тяжелого многодневного забытья.

Перед Марком стояла молодая, невероятно красивая женщина со строгим лицом, огромными проницательными глазами, плотно сжатыми губами, от всего ее облика веяло решительностью и, что удивило Марка больше всего, какой-то непонятной ему пока силой.

Не знай ее, Куз дал бы ей гораздо больше ее шестнадцати лет.

– Да, ты сильно изменилась, Настя, – только и сказал он.

– Еще бы.

Домой она вернулась одна. Куз поехал к себе, обозначив, что сегодня его навестит сын, с которым они редко видятся. От Марка Ароновича лет десять назад ушла жена, она забрала сына, но осталась с Кузом в добрых дружеских отношениях. С Кузом вообще было сложно поссориться.

– Хочешь, мы зайдем к тебе? Завтра, например?

– Давайте, – Настя кивнула.

– Ты только ничего не предпринимай без меня. Вот завтра приедем и все обдумаем. Такие вещи нельзя делать второпях. Дело серьезное, уж поверь мне. Я-то на своем веку много чего повидал.

Настя сидела на кухне и смотрела в окно. Она тоже не дурочка. Она знает точно, темп жизни ускоряется и, соответственно, развитие людей тоже. О том, о чем Куз знал, допустим, в двадцать пять, она имеет понятие уже сейчас. В свои шестнадцать.

И все книги читала, о которых он рассуждает, и людей понимает не хуже. А что бандитские разборки – не шутки, уж кому знать, как не ей. После всего что случилось.

И вообще, ее поколение шагнуло вперед. Настя, как и ее сверстники, совершенно спокойно относится к разговорам о наркотиках и о сексе, да и не только к разговорам.

Спокойней надо воспринимать жизнь, не паниковать, как эти взрослые. Чуть что – крик, шум, руками машут. А она воспринимает все происходящее вокруг как данность. Ну, в самом деле, что орать о преступности, на каждом углу митинги устраивать? Сумасшедшие взрослые. Просто надо или все послать, или что-то делать. А пустозвонством заниматься, как они, Настя не будет. Она будет действовать.

Настя прошла в комнату отца, включила компьютер. Теперь он не работал сутками, Настя всего несколько раз за последние дни им воспользовалась: посмотрела записную книжку, попробовала влезть в пару не стертых Калмыковым файлов – снова ничего не получилось. Сколько Настя ни искала обходных путей, файлы оставались закрытыми.

Дохлого, что ли, позвать? Он специалист. Да нет, рано. Не все ли равно, что в этих файлах. Вот она у Калмыкова лучше спросит, что он там постирал. Имеет она право знать или нет? Ее отец – значит, и компьютер ее. И все, что в нем, тоже ее. Настина собственность. Какое право он имел чужую собственность уничтожать?

Настя посмотрела на часы. Семь. Что же делать, думала она, чтобы расколоть Калмыкова на откровенный разговор. Не может быть, чтобы Калмыков имел отношение к убийствам папы и мамы. Видела она этого Калмыкова, слабоват он для уголовщины.

Не физически, а вообще, по духу. Он же в этом смысле как папа. Интеллигент. Но наверняка что-то знает, в этом Настя не сомневалась ни минуты. И симпатии к нему питала. А охрана... Ну, что – охрана? У нее самой есть знакомые крутые. Разбирались и не с такими.

Сейчас ведь что самое важное? Деньги. А деньги у Насти есть. Хватит, чтобы ребятам заплатить за работу. Она открыла ящик в письменном столе отца, куда складывала деньги мама, а потом уже сама. После маминых похорон.

На фирме ей дали кругленькую сумму и еще обещали, с папиными счетами будут разбираться его родители, на жизнь, короче говоря, ей хватит. Это не проблема.

Она посчитала наличность. Пять тысяч долларов.

Такой суммы она раньше никогда в руках не держала. Скажи ей кто еще месяц назад: «Вот тебе пять тысяч долларов!», ей показалось бы, что на всю жизнь хватит. Что на эти деньги можно купить в сто раз больше того, что ей нужно.

Сейчас, когда она перебирала сотенные купюры, ей пришла в голову на удивление банальная мысль: «Не Бог весть что».

Да, меняется восприятие действительности, подумала Настя. И дни стали короче, и к деньгам отношение совсем другое.

Настя отсчитала тысячу, взяла одну сотенную, сунула в правый карман джинсов, остальные девять купюр – в левый. Рубли у нее тоже были, но совсем немного, сотни полторы, впрочем, на сегодня вполне достаточно.

Она бросила взгляд на экран монитора и решила не выключать компьютер.

«Начались трудовые будни, – подумала она. – Пусть все будет, как при папе. Теперь я за него».

Глава 9

Настя приехала в «Гараж» в самый разгар программы. Грохотали «Фантомные боли» – еще одна молодая группа, намеревавшаяся покорить мир. Начали же они с «Гаража» – небольшого, но очень модного клуба на Васильевском острове. Здесь не было «продвинутой» молодежи в пластмассовой блестящей одежде с разноцветными волосами.

В «Гараже» собирались люди в основном седовласые, с хвостами перетянутыми тонкими резинками, в старомодной джинсе, сапогах-"казаках", некоторые – в элегантных костюмах, немолодой, одним словом, здесь был контингент. Старые любители рока, слушавшие «Битлз» и «Стоунз», когда Настя еще на свет не родилась, при внимательном взгляде на них видно было, что они так и не повзрослели.

Насте нравились эти люди. Смешные они, конечно, чокнутые. Этакие сорокалетние бутузы, седовласые шалуны. Беззлобные матерщинники и жуткие бабники. Все, как один.

В «Гараже» никто не жаловал «кислоту», никто не предлагал в сторонке порцию кокса или еще чего-нибудь модного. Здесь предпочитали водку и коньяк, в крайнем случае, «для слабонервных», – пиво.

В таких местечках любила тусоваться ее полусумасшедшая, но милая молодая хиппица Глаша и еще несколько Настиных знакомых. Но не они были ей сейчас нужны.

У ближайшего к сцене столика она увидела Мертвого.

– Привет! – сказала Настя, подойдя к нему, и не услышала собственного голоса из-за рева, несущегося со сцены. Мертвый ей кивнул и отвернулся к сцене. Он стоял, скрестив руки на груди и покачиваясь в такт музыке. «Фантомные боли», очевидно, не мучили его, а, скорее, даже нравились.

В перерыве между песнями он снова повернулся к ней, и Настя повторила:

– Привет!

– Ну? – спросил Мертвый.

– Кулак здесь? – Настя старалась говорить деловым тоном, давая понять, что задала вопрос не из праздного любопытства.

– А где ж ему быть? Конечно.

Он огляделся.

– В сортир пошел, наверное, – подвел Мертвый итог своим наблюдениям. – А на фига он тебе?

– Дело есть.

– А-а-а... – Глаза Мертвого вдруг медленно поползли по Насте сверху вниз, не упуская ни одной детали, он оглядывал ее с нескрываемым интересом. – Ну-ну. А то, может, и я на что сгожусь? – вдруг спросил он, удовлетворенный осмотром девушки.

Тут, к большому удивлению Мертвого, пришла очередь Насти смерить его взглядом. Мертвый от удивления даже рот открыл.

Сколько он видел каждый день таких сопливых шестнадцатилетних девчонок! Во всех музыкальных магазинах, которые он охранял, во всех клубах, «кислотных» и рок-н-ролльных, на улицах, в подворотнях. Соплячки.

А эта – нет. В этой была какая-то жуткая сила. Она била из огромных глаз на худом симпатичном личике, и было в ней еще что-то. Непонятное, но очень интригующее. Тайна какая-то.

Девочка, разыскивающая Кулака, была той еще штучкой.

– Ну, как? Сгожусь? – спросил Мертвый, решив не терять лица. Все равно, что бы ни таилось в этих ее глазищах, все равно она – сопливая девчонка и не ровня ему. Во всяком случае, ему хотелось так думать, но уверенности в этом уже не было.

«Против лома нет приема», – подумала Настя. Она усвоила одну простую истину, на которой зижделся современный русский бизнес.

Против грубой физической силы нет никаких доводов. Никаких юридических и бухгалтерских уверток. Сила решает все.

– Может быть, – ответила Настя.

– Ну, ты даешь, – Мертвый улыбнулся. – А чего тебе надо-то?

Настя задумалась. Она не рассчитывала на помощь этого совсем незнакомого парня. Кулак тоже был не брат родной, но все же общались. И потом, Кулаку всегда нужны деньги. Они, конечно, всем нужны, но Морозов постоянно закручивал какие-то музыкальные проекты и в деньгах нуждался по-настоящему. Для дела, а не для того, чтобы пропить, просадить, проиграть. Зарабатывал он много, но все вбухивал в новый проект. Заколдованный круг.

– У тебя есть знакомые бандиты? – спросила Настя.

Перерыв кончился, и солист «Болей», вразвалку подойдя к микрофону, неожиданно громко, истошно заорал:

Пионеры забыли, какими руками

Отдавали вожатым салют.

Пионеры таскают в карманах каннабис,

В морозилках хранят квазильюд...

В монотонный гул, плавающий по небольшому залу, врезались, как бензопила в мерзлое дерево, гитары, вкатились железные бочки барабанов, и понеслось.

Мертвый предложил Насте продолжить разговор в коридоре, осторожно взял ее под локоток и вывел в относительно тихое место.

– Бандиты? Конечно, есть. Сколько хочешь. А тебе зачем?

– Да надо разобраться с одним типом.

– И что, без бандитов никак?

– Никак.

– А что за тип?

– Директор одной фирмы. Крутой такой.

– Ну, ни хера, ты даешь! Директор фирмы! Ты, деваха, просто долбанутая! Разобраться она хочет. – Мертвый расхохотался.

– Ты чего? – спросила Настя.

– Ничего. Иди, пивка попей. Крыша у тебя поехала, или просто мозги мне паришь. Все, пока.

– Подожди.

Настя вытащила из кармана девять зеленых бумажек.

– Видишь?

Мертвый замер. Он внимательно рассмотрел то, что было зажато у Насти в кулачке, покачал головой и спросил:

– Ну и что?

– Я заплачу.

– М-м-м, – неопределенно промычал Мертвый. – Если тебе надо грохнуть директора фирмы, мой тебе совет. Найди на вокзале бомжа, дай ему сто долларов и пистолет. По крайней мере, совесть твоя будет чиста, постаралась, мол. Фирмача своего ты все равно не грохнешь. А бомж хоть погулять успеет на эти деньги. И волки сыты, и овцы целы. А мне такие глупости не предлагай. Поняла?

– Я и не собираюсь его грохать. Послушай...

– А что слушать? Это бред, бэби. Предложи ты мне с тобой трахнуться, я бы еще подумал, а на такое – ищи дураков.

Мертвый повернулся и пошел в зал.

– Ну и катись! – крикнула Настя ему вслед. – Все катитесь! Подумаешь, блин, крутые.

– Ты чего? – спросил подошедший охранник. – Что-то случилось?

Настя смерила его с ног до головы презрительным взглядом и направилась к выходу.

Когда она вышла из метро на «Приморской», бешенство в ней уже кипело с такой силой, что она зажмурилась, опасаясь испугать прохожих своим взглядом. В метро на нее явно косились, и она решила взять себя в руки.

Дома ей будет еще хуже. Может, зайти к кому-нибудь из своих? Из школьных?

Она быстро перебрала в памяти одноклассников, нет, это не вариант. Они – дети. А у нее проблемы далеко не детские. Они даже более взрослые, чем ей казалось всего несколько часов назад. Даже этот урод, Мертвый, корчивший из себя крутого, как яйцо, отвалил, как только дошло до дела. Даже там, в «Гараже», где, казалось бы, собираются самые что ни на есть серьезные люди, она не нашла понимания и поддержки.

Впрочем, она поговорила только с Мертвым. А-а, все они одинаковые! Дешевые понты, блин. Толку от них не дождешься. Нос дерут друг перед другом. Нет, это не мужчины, а какие-то сопли на палочках.

– Эй! У тебя, кажется, проблемы?

Чей-то насмешливый голос прервал размышления Насти.

– Привет!

Возле ларька, торгующего сигаретами, зажигалками, презервативами, всякой мелочовкой, стоял Виталик.

Настя остановилась, и мысли ее закрутились в другом направлении. А что, если поговорить с этими ребятами? С Виталиком и Вовой? У их магазина наверняка крутая «крыша». Крутая – в смысле из профессионалов именно этого направления. Настоящие бандюки.

– Привет, – ответила Настя. – Как дела?

– У меня-то отлично, все ништяк. А у тебя? Что-то ты не в настроении.

– Да уж. Есть малость. Слушай, может, поможешь?

– А что такое? – глаза Виталика заблестели, покрылись какой-то маслянистой пленкой.

«Ладно, – подумала Настя. – Пусть мечтает...»

– Давай отойдем, – сказала Настя.

– С удовольствием, – Виталик попрощался с продавцом, сидящим в ларьке. – Куда пойдем? К нам, может быть?

– А где у вас там поговорить-то можно?

– В подсобке. Я же на работе все-таки.

– Нет. В подсобку не хочу. Давай прямо здесь.

Улица была пустынна. В ночной магазин «Ливан», у которого они остановились, народ еще не шел – не время. Попозже повалят алкаши или просто подгулявшие граждане, не успевшие купить выпивку и закуску в обычных гастрономах, а сейчас «мертвый час».

– Ну? – Виталик с любопытством смотрел на Настю.

– Понимаешь... Надо разобраться тут с одним типом.

– Что за тип? – по-деловому спросил Виталик.

– Гад один. Просто поговорить по душам. Чтобы рассказал кое-что.

– Давай, я поговорю.

– Ты не сможешь, – сказала Настя, и Виталик отметил, что эта девочка говорит очень уж по-взрослому. Очень уж трезво и прямо.

– Почему? Он что, крутой такой, твой парень?

– Он не парень. Он директор фирмы.

– Ох, е-мое! Ну, и что? Ну, директор. Подумаешь, тоже.

– Ты можешь меня со своей «крышей» свести?

– С кем? – улыбнулся Виталик. – Ты чего? Они с тебя столько сдерут.

– Я заплачу.

– А есть деньги-то? Ты представляешь, вообще, порядок сумм? Они ведь за сто баксов не будут шевелиться.

– А я не сто предлагаю.

– А сколько?

– Сколько надо.

– А откуда у тебя бабки-то?

Теперь Виталик говорил уже по-другому. Пропал масляный блеск в глазах, они затуманились, внутри его головы явно шел какой-то сложный мыслительный процесс.

– Наследство получила.

– Большое?

– Неважно. Для моего дела хватит.

– Наследство... От бабушки, что ли?

– Нет.

Настя помолчала секунду, потом сказала:

– У меня отец и мать погибли.

– Так ты что, одна совсем осталась?

Настя молча смотрела на него, давая понять, что она намерена говорить только о деле.

– Ну, ладно. Постой здесь. Я сейчас приду.

Виталик исчез в магазине.

Появился он минут через пять. Лицо его приняло таинственное, торжественное выражение.

– Приходи через часик. Подъедут ребята, ну, по своим делам, заодно переговоришь. Может, что и выйдет.

Виталик подмигнул и хлопнул Настю по плечу.

– Не горюй. Разберемся! Придешь?

– Приду, – сказала Настя.

Ровно через час она снова стояла возле «Ливана». Над ней возвышались двое – Костя и Андрей, как представил их Виталик. Костя был повыше, с красным, грубым, но ухоженным лицом, в длинной кожаной куртке, широких брюках, поблескивающим золотом перстней на толстых, с рыжими волосами пальцах.

Андрей, хоть и уступал ростом Косте, все равно был почти на голову выше Насти.

Какое-то время они разглядывали девочку, имеющую до них дело, а потом Костя, покосившись на товарища, процедил:

– Ну, чо мы тут стоять-то будем? Поехали ко мне, там это дело и обкашляем.

– Ага, – сказал Андрей. – Виталик! – Он двинулся к дверям магазина. – Нам надо тут с тобой... – Он исчез за прилавком вместе с услужливо пропустившим его вперед продавцом.

– Пошли, – Костя в упор посмотрел на Настю. – Сейчас все будет.

– Куда?

– Вон туда. – Костя повел подбородком в сторону. Настя проследила за его движением и увидела сверкающую серую «ауди», припаркованную там, где парковаться было нельзя, прямо поперек линии пешеходного перехода.

– Да не бойся ты, – буркнул Костя, почувствовав ее замешательство. – Пойдем, пойдем. Мы тебя обратно, если что, отвезем.

– Если что? – переспросила Настя.

– Так. Ничего.

Настя буквально утонула на заднем сиденье, глубоком и очень мягком, обтянутом блестящей кожей.

Костя, сидя за рулем, пошарил своей могучей рукой на панели, пошуршал чем-то, и салон заполнился грохотом барабанов и ревом электрогитары.

Андрей что-то шепнул Косте, и тот сделал музыку потише.

– Опять ты эту херню? – услышала Настя обрывок тирады, которой разразился Андрей. – Давай что-нибудь нормальное, блин!

– Пошел ты! Конкретная музыка, – отозвался Костя.

Настя подумала, что он, наверное, главнее и что апеллировать в разговоре нужно больше к нему, а не к Андрею. Оба они жлобы, конечно, но Костя все-таки более вменяемый.

Словно в подтверждение Настиных мыслей, Андрей закурил, и сладкий дым марихуаны плотными клубами разлился по салону летящей в сторону Невского машины.

«Раз слушает блюз, – подумала Настя, – значит, не совсем жлоб. Какие-то точки пересечения можно с ним найти...»

– Вдуй-ка, – сказал Костя.

– Легко, – ответил Андрей.

Машина уже вышла на Невский и мчалась по «зеленой волне».

Костя наклонился к Андрею и, не глядя на дорогу, припал к мундштуку папиросы, торчащему изо рта товарища.

Пока Андрей «вдувал» сидящему за рулем дружку сладкий дым, Настя замирала от ужаса, видя несущиеся прямо на них машины, пешеходов, которые чудом успевали выпорхнуть из-под колес их «ауди», гаишников, торчащих на тротуаре.

Пока она определяла, как расценить такой образ действий водителя – как высочайший профессионализм или же полную отмороженность, – машина уже свернула на Лиговку.

– Открой окно, – бросил Костя Андрею.

– А на хуя? – улыбаясь, спросил тот. Андрей после косяка размяк и подобрел, его тянуло на шуточки. Матерок в его губах звучал не зло, а как-то весело, залихватски. – Лучше пропирает, – продолжая растягивать рот в улыбке, констатировал он.

– Открой, я сказал!

Андрей повиновался, обернулся к Насте и кивком головы показал ей на окно.

Настя тоже крутанула ручку и опустила стекло.

– Хорошо! – Костя повел плечами и снова увеличил громкость.

Костя свернул с Лиговского налево, в сторону Волковского кладбища. Этих мест Настя не знала.

Сейчас, глядя в открытое окно машины, она удивлялась: два шага от центра города – и оказываешься в какой-то глухой деревне. Дома-то, конечно, попадаются городские. Но изредка. В основном какие-то халупы, путепроводы, будки, мрачные строения без окон, без дверей, то ли склады, то ли цеха заброшенных фабрик. И все тонет, нет, не в зелени, а в ветвях серых от пыли и осевшего свинца выхлопных газов кустов и деревьев.

Машина остановилась возле двухэтажного дома, маленького, крепенького, отличающегося от обычных городских построек так же, как крохотный, но желанный любому грибнику боровик от высоких, тонконогих мухоморов и поганок.

– Пошли, – Костя был немногословен.

Настя заметила, что они еще ни разу не обратились к ней по имени. Да и Виталик не представил ее этим бандитам. Назвал только их имена. А она для них – полный аноним.

– На второй этаж, – продолжал указывать путь Костя. Андрей шел сзади, тащил несколько объемистых полиэтиленовых пакетов, которые вынес из подсобки «Ливана».

– Заходи, – Костя открыл одну из двух дверей на лестничной площадке.

Моня развалился в кресле перед компьютером. Он просмотрел все, что содержалось в машине. Файлы были под кодовым замком, но для Мони это не являлось проблемой. Лох коды ставил, это очевидно. Примитив.

Но, с другой стороны, что там кодировать. Ерунда. Старая, прошлогодняя бухгалтерия, да и та совершенно законная. Никакой лажи Моня не обнаружил.

Постирали, конечно, весь криминал. Пустой компьютер. Словно только что из магазина.

Моня встал и прошелся по квартире, оглядывая ее, словно придирчивый покупатель. Да и то – Командир сказал, что, если эта девчонка покончит с собой, квартира достанется ему. Не в собственность, конечно, но жить или пользоваться ею он сможет на правах хозяина.

Моня не собирался расставаться со своими апартаментами на Петроградской, но для человека понимающего лишняя крыша значит очень много. И компьютер неплохой. Вполне можно работать.

Квартира-то, сказал Командир, принадлежит фирме. Когда Волков покупал ее, в стране уже началось вялое шевеление с контролем доходов граждан и, соответственно, уплаты ими налогов в бюджет якобы государства.

Думая о том, куда на самом деле идут все эти налоговые деньги, Моня только посмеивался.

В общем, господин Командир пообещал отдать Моне эту квартиру. Очень важно для него с этой семейкой покончить так, чтобы все концы в воду. А концы рубить Моня был мастер. Юрий, мать его, Федорович. Вычислил его Моня. А и то – чего не вычислить. Питер – город маленький. Все на виду.

Как справиться с девчонкой, Моня об этом пока не думал. Дело простое, что тут сопли разводить. Перехватить ее на входе, сонную артерию слегка поприжать, когда начнет очухиваться, вколоть ей пару-тройку таких доз, что и наркомана со стажем свалят в могилу. И все. Самоубийство в чистом виде. Никто разбираться не будет.

Тем более Командир сказал, что со стороны официального расследования будет подстраховочка. Ну, еще бы!

Теперь, когда Командир открыл свой клуб, Моне стало ясно, что большие силы в мэрии его поддерживают. В этом городе ведь без мэрии пукнуть нельзя, не то что клуб открыть. Как клопы, засели там бездельники, сосут с каждого нового предприятия, с каждого дела, продохнуть не дают, все под контролем держат. Даже концерты, фестивали, благотворительные акции – отовсюду доля малая капает в чьи-то бездонные карманы. Все под контролем!

Моня заглянул в детскую. Полистал тетради, разложенные на столе, открыл ящики стола, вытащил пачку фотографий.

Ох, хороша девка! Трахнуть бы ее, да не получится. Слишком рискованно. Самоубийство должно быть чистым, без всяких следов насилия. А то бы засадил ей. Ох, красивая, сука!

Ну, ладно. На Монин век еще девчонок хватит. Хоть сейчас – столько желающих за дозу лечь в постель, что стоит только пальцем пошевелить...

Моня бросил фотографии в стол и пошел на кухню – очень хотелось пить. Сушняк замучил.

Глава 10

Настя вошла в комнату и сразу поняла, что здесь никто не живет. Страшный бардак царил в хорошей в принципе, просторной трехкомнатной квартире.

Хотя все было вроде бы на местах – телевизор, видео, широченный диван, стол, кресла.

Но из-за какого-то специфического запаха нежилого помещения квартира больше напоминала офис давно закрытой фирмы.

Обрывки бумаги, окурки, смахнутые, видимо, со стола, так и лежали на дорогом толстом ковре, который, кажется, не пылесосили с момента его изготовления.

На покрытом пылью столе стояли высокие тонкие стаканы, липкие даже с виду.

На полу валялись две подушки, казалось, они сами сползли с дивана от смертной скуки. Даже при свете, сразу включенном Костей, комната производила впечатление темной и унылой. В углу стояли картонные коробки из-под баночного пива и радиоаппаратуры, спутниковая антенна у противоположной стены, ни к чему не подключенная, взирала на потолок.

– Фу, блин, – сказал Андрей. – Устал, как собака.

– Падай, – буркнул Костя, обращаясь непонятно к кому – то ли к Насте, то ли к своему подельнику.

На всякий случай Настя присела на краешек дивана.

– Прыгун-то появится? – спросил Андрей, развалившись рядом с Настей.

– Прыгун нажрался, сучара, – ответил Андрей, – хер его поймет, придет он, нет ли...

– Слушай, подруга, ты, может, прибрала бы тут, а?

Настя поймала на себе Костин взгляд и только тогда испугалась. Чего ее сюда занесло? Взгляд Кости был нехорошим. Тяжелым и жестким. И каким-то непробиваемым.

– А где тряпка? – спросила она, стараясь не выдать своего замешательства.

– Ну, посмотри на кухне, елы... – протянул Андрей.

Под тяжелым взглядом Кости Настя вышла на кухню. Там было еще грязнее. На полу – батарея пустых водочных бутылок, подоконник, стол и полочки засыпаны табачным пеплом, везде окурки, смятые пачки «Беломора», грязные тарелки, стаканы.

Мельком бросив взгляд на мусорное ведро, Настя увидела, что оно совершенно пустое, если не считать пары использованных одноразовых шприцев на дне, словно хозяева принципиально им не пользовались, предпочитая разбрасывать мусор по всей квартире.

«Волков бояться – в лес не ходить», – бодро подумала Настя, но холодок страха не исчезал. Он засел в пояснице и не спеша поднимался по позвоночнику вверх, к затылку.

Настя нашла на подоконнике сомнительного вида тряпку, смочила ее водой из-под крана и вернулась в комнату.

Костя и Андрей теперь оба сидели на диване.

Настя подошла к столу и, сдвинув стаканы в кучу, быстро стерла пыль, потом сгребла их и, прижав к груди, чтобы не уронить, унесла на кухню.

Пока она споласкивала посуду под тонкой струйкой воды, – специально так сделала, чтобы хоть что-то услышать из комнаты, – хозяева невнятно бурчали. Агрессии в их интонациях не было, и то хлеб.

Настя на мгновение зажмурилась. Страшно? Еще как! Но дело есть дело. Она должна разобраться с этим Калмыковым. Что же ей еще остается в жизни? Не сможет ведь она снова просиживать парты в школе, потом в институте, зная, что кто-то виновен в смерти ее родителей, и ничего не предпринимая. Она должна, должна, должна!

Костя открыл бутылку водки, выудив ее из пакета. Андрей рвал целлофан упаковок с чипсами, орешками, конфетами. Неожиданно, так, что Настя вздрогнула, щелкнул выкидным ножом, и вылетевшее лезвие вскрыло толстый полиэтилен, в который была запаяна копченая колбаса. Этим же ножом он откромсал бумажные треугольнички от пакетов с соком.

Костя налил всем по полстакана.

– Давай, девушка. За знакомство.

Андрей хмыкнул, но промолчал.

Настя подняла стакан и попыталась притормозить события, которые, как она чувствовала, принимали не совсем то направление.

– Может, о делах сперва поговорим?

Теперь хмыкнул Костя. И взглянул на товарища.

– О делах... Как большая, блин. Ты не тушуйся, – сказал он, заметив, как Настя вспыхнула при словах «как большая». – Не боись. Все нормально. Давай. Мы тебя не обидим.

И снова хмыкнул.

Под пристальными взглядами теперь уже обоих дружков Настя сделала глоток.

Влить в себя все не было сил, она выпила только половину того, что ей налили. Дыхание перехватило, из глаз хлынули слезы, она закашлялась, замахала руками.

– Запей, запей... – Андрей протянул ей стакан, наполненный соком.

Настя схватила его обеими руками и, еще не проглотив, поняла, что сок смешан с водкой, причем в немалой пропорции.

Ей показалось, что она теряет сознание.

– Ну как? – спросил Костя.

Настя, с трудом осознавая происходящее, схватила пакет с соком и попыталась залить пожар, бушующий уже во всем теле. Это ей удалось. Она даже ни капли не пролила на свои светлые джинсы. Почему-то сейчас это казалось ей самым главным.

– Молодец, – похвалил Костя. – Давай по второй.

– М-м-м... – промычала Настя. – Подождите. Надо покурить.

Это был достойный, как ей казалось, повод, чтобы остановить гонку, которую навязывал ей этот жлоб Костя.

– Покурить... Ну, давай покурим.

– Я сейчас, – Андрей неуклюже поднялся с дивана и отправился на кухню.

– Как, нравится квартира? – Костя вынул из пачки две «Мальборо» и протянул одну Насте. Она щелкнула зажигалкой, едва не опалив нос, прикурила, посмотрела на Костю и поймала его насмешливый взгляд.

– Ничего, – сказала она, стараясь выдерживать деловой, слегка равнодушный тон. – Ничего себе.

– Ничего... В порядок приведу и задвину. За долги отдали мне хату. Хочешь, можешь пожить здесь.

– Спасибо. Мне и дома неплохо.

– Хм, дома... Так что у тебя за проблемы?

– Надо одного гада пугануть.

Настя делала затяжку за затяжкой и, как ей казалось, выглядела сейчас вполне взрослой, деловой и серьезной женщиной. Мрак в комнате рассеялся, сейчас она казалась Насте даже миленькой.

– А музыки нет? – поинтересовалась Настя.

– Музыка будет. Ты говори, говори.

– Ну, я же объясняю. Я заманю его к себе домой, а вы будете там. Да? И мы на него наедем. Пусть все расскажет. А не расколется, надо ему по морде надавать. Не жалко. Он такая сволочь...

Настя чувствовала, что говорит как-то нескладно, однако Костя слушал внимательно, не перебивал.

– А бабки кто будет платить? – спросил он наконец, видя, что Настя завязла в поисках нужных слов.

– Бабки платить буду я.

– А у тебя есть?

– Я же говорю, есть. – Настя полезла было в карман, но Костя протянул ей стакан.

– Погоди. Давай теперь по второй, а то у меня крыша течет. Устал. Надо мозги поправить. Давай!

Настя проглотила полстакана водки с удивительной для нее самой легкостью, запила соком, на этот раз чистым, не разбавленным алкоголем, и наконец почувствовала себя бодрой, уверенной, сильной, смелой, почувствовала, что нипочем ей эти парни, что ничего худого они ей не сделают. Вполне нормальные люди, можно о делах поговорить. Не то что эти, из «Гаража».

– Ты чего там бормочешь? – спросил Костя.

– Я? – Настя вдруг расхохоталась. – Я вспомнила тут одних уродов. Тоже просила их помочь, так они испугались. Смешно. Я им деньги даю, а они боятся.

– А сколько у тебя денег-то?

– Денег у меня хватит. Не боись, Костя.

Она вытащила из кармана все те же девятьсот долларов.

– Во! Для начала!

– Сколько тут?

– Штука.

– Штуки мало. Нас же двое будет.

– Так есть еще бабки, я же говорю... – Настя потянулась к бутылке, задевая рукавом пакеты с соком, едва не смахнула их на пол, но благополучно добралась до «Довгани», плеснула себе на дно стакана.

– Тебе налить? – спросила Костю.

– Давай. Ты, вообще, не гони. Ночь у нас длинная.

– Ночь? – Настя залпом опорожнила стакан. – Ночь? Я – не-е-ет, ребята, я не по этому делу. Совсем по другому. Так вот, дома еще есть. А можно закусить?

Ей вдруг очень захотелось есть, и она, не дождавшись ответа Кости, который не переставал наблюдать за ней, стала отрывать куски ветчины и запихивать их себе в рот.

– Прыгун звонил, – вдруг услышала она голос прямо над головой и едва не подавилась. Повернувшись, Настя увидела, что прямо у нее за спиной стоит Андрей с трубкой радиотелефона в руке и закатанными рукавами рубашки.

– И чего? – спросил Костя.

– Счас придет. Ха... – Андрей пустыми глазами обвел комнату.

– О, уже вмазался, – сказал Костя. – Торчок хренов.

– Пошел ты... – вяло ответил Андрей. – Ты, Шрам, блин, ничего не понимаешь в жизни. Я вот возьму счас тебя раком поставлю, тогда узнаешь, блин...

Настя рассмеялась:

– Чего это его так плющит? А, Костя? А кто такой Шрам?

– Я – Шрам, – ответил Костя и стянул с себя футболку. – Видишь?

Широкую выпуклую грудь Кости прямо в том месте, где находится сердце, рассекал глубокий длинный шрам.

– Ух ты, – только и смогла сказать Настя.

– Да, в натуре, «ух». Перышком заделал один гад. Так что будем знакомы еще раз. Шрам.

– Да-а... – протянула Настя.

– А он, – кивнул Костя на Андрея, – он Дуче. Так зовут.

– А почему Дуче? – Настя задрала голову и посмотрела на нависающего над ней Андрея.

– Потому что фашист, в натуре, – снова ответил Костя. – Зверь, блядь.

– Да?

– Да. Так что за лох-то тебя обидел?

– Директор одной фирмы. Не обидел он, а серьезней тут дело.

– Ладно, разберемся. Давай бабки свои. -Видя Настино замешательство, Костя улыбнулся. – Да не бойся, не бойся. Что ты, как девочка. Аванс нам положен. Завтра поедем и замочим твоего директора. А с тебя еще две тонны. Есть у тебя?

– Есть.

– Вот и классно. Решили. Дуче, поедем на дело для девушки?

– А хули не поехать? Поедем.

– Только смотри, если не отдашь, сама понимаешь...

– Да понимаю, понимаю. Ребята, я же не ребенок.

Костя усмехнулся:

– Не ребенок? Это хорошо. Давай тогда еще треснем. А сколько тебе лет-то, кстати?

– Семнадцать, – соврала Настя. – Скоро уже восемнадцать.

– Ого! Совсем большая. Дуче, включи-ка музычку.

Андрей подошел к запыленному музыкальному центру, поднял пульт, валявшийся на полу, и включил радио. Поискав, он остановился на волне, несущей в эфир треньканье гитары и гнусавый, нарочито «мужицкий» голос, который тянул что-то про нары и про лагеря.

– О! Баранов! Классно поет.

Они выпили еще. Комната плыла перед Настиными глазами. Ей, в общем-то, было хорошо. Впервые за последние недели она расслабилась полностью, мысли в голове летели легко, все встало на свои места, и все проблемы исчезли. Конечно, эти парни разберутся с Калмыковым. Другое дело, не много ли она им наобещала. Могли бы, наверное, и за тонну.

И чего говорят, что бандиты все отморозки? Ничего не отморозки. Нормальные ребята. Грубоваты, так что же теперь... Ну, грубоваты. И что? Зато слово держат. Дело свое знают. Мужчины.

– ...можешь и сэкономить.

Оказывается, Костя уже давно что-то говорил. Настя врубилась где-то на середине фразы.

– Поживи здесь, поможешь нам, то-се, по хозяйству. А то блядищи наши ни хера делать не хотят. Только засирают квартиру. А мне ее в порядок приводить.

– Точно, Шрам, – загоготал Дуче. – Точно. В елочку!

– Договорились? А с твоим ублюдком мы разберемся.

– У меня же школа, – начала было Настя, не имевшая ни малейшего желания оставаться в этом притоне. Вот еще выдумали! Нет уж! Она платит деньги, все!

– Да не смеши ты меня, е-мое! Какая, на хуй, школа! Забудь! Сказано, здесь побудешь. Пару дней. Пей давай!

Настя отхлебнула водки, и голова ее стала совершенно ватной.

Она снова закурила, чтобы хоть как-то сосредоточиться, но сознание все-таки вышло из-под контроля, и на какое-то время она отключилась.

А когда снова вернулась к действительности, то обнаружила, что сидит на том же месте с незажженной, видимо новой уже сигаретой в руке. Андрея в комнате не было, а Шрам полулежал напротив, на диване. Что-то изменилось в его облике. Он как будто стал меньше, Настя не понимала, в чем все-таки дело, а когда поняла, ей стало не по себе.

Шрам был в одних трусах. Он лежал, раскинув мускулистые волосатые ноги, курил и пристально смотрел на Настю.

– Я это... Наверное, пойду, – Настя попыталась встать с кресла, но ее качнуло, и она чуть не повалилась грудью на стол.

– Ну, прямо. Так вот сейчас все бросишь и пойдешь. Сказано же тебе, тут поживешь. А потом вместе поедем фраера твоего бомбить. Иди-ка сюда.

Он сел на диване и через стол протянул руку к Насте. Она попыталась уклониться, но не успела.

Шрам схватил ее за локоть и дернул к себе. По какой-то непонятной траектории, почти пролетев над столом, Настя оказалась на диване рядом с почти голым Шрамом.

«Ну, все...» – мелькнуло у нее в голове. И тут же пришла еще одна мысль. Она давно слышала, что все разговоры об изнасилованиях – россказни. Если женщина по-настоящему не хочет, ни один мужик не сможет.

Она попыталась сжать колени как можно плотнее, свернуться клубочком, но вместо этого обнаружила, что лежит на животе, а Шрам сдирает с нее джинсы.

– Не надо, – жалобно проговорила она. – Не надо.

– Заткнись. Все нормально.

Он сорвал с Насти рубашку, одним движением стащил трусики.

– О! Я смотрю, блин, тут все путем! – услышала она голос Дуче. – Ты даешь, Шрам!

Настя задыхалась под тяжестью Кости. Он вдавливал ее в диван, пахнущий пылью, табаком, пролитым и высохшим вином.

– О! Слушай, Шрам!

Всегда бодрый радиоголос, усиленный Дуче до максимума, весело сказал:

– У нас в гостях Полковник.

Только надо поправить могилку мента,

Что вчера напугал меня выстрелом в воздух...

Радио орало со страшной силой, но еще громче кричала Настя, ей казалось, что Костя разрывает ее тело пополам.

– Что орешь? – весело спросил Дуче. – Не ори! Счас, Костян, я ее заткну.

Голова Насти моталась по дивану, сзади ее тело продолжало разрываться от боли, а спереди, загораживая собой свет, вдруг возник Дуче. Он схватил Настю за волосы и поднял ее голову так резко, что она, несмотря на боль, испугалась – не сломали бы шею.

Дуче стоял перед ней на коленях и тащил вниз резинку своих спортивных штанов.

– Сейчас мы ее заткнем.

Она не понимала уже, сколько прошло времени, сколько ее терзали на грязном диване, сменяя друг друга, а иногда и одновременно, Дуче и Шрам. Сколько времени ее рвали, мяли, душили, поднимали с дивана и вливали водку в распухшие губы, снова валили навзничь, на живот, на бок.

Все кружилось перед глазами, становилось то черно-белым, то снова цветным. Свет ламп делался то ярче, то почти угасал. В какой-то момент она поняла, что сидит голая у Шрама на коленях, а Дуче всаживает ей в предплечье шприц.

После укола стало легче. Боль ушла, и мерное движение чужих тел сверху и снизу, с боков и сзади стало казаться привычным и не страшным. Тел, как она заметила, было уже не два. Сколько – она не могла сосчитать. Но как минимум три.. А потом она отключилась.

Глава 11

– Ты как, за рулем-то?

– Нормально, – Шрам осторожно выруливал на Лиговский.

– Смотри, а то оборвешь две молодые жизни.

– Сплюнь, мудак!

– Хули тебя понесло сейчас? Поехали бы завтра! А чего с девкой-то будем делать?

– А хули с ней делать, в натуре? Подержим пока у нас. Понравилась девка-то?

– Нормальная сучка.

– Обломаем за пару дней, наша будет. Чего – мне нравится. Пусть живет пока. Хочу на хату ее посмотреть. Если правда, что этот лох из магазина говорил, врубись, она одна там осталась. На хуя ей такая квартира одной?

– Думаешь, замочить ее?

– Мудак. Чего ее мочить. И так отдаст. Я же говорю – наша будет. Мы на ней еще заработаем. Обломается девка, будет на нас пахать. Пристроим куда-нибудь. Своих баб – чем больше, тем лучше. Курочка по зернышку. Сколько мы ей вкололи-то?

– Нормально. Раньше вечера не очухается.

– Ну вот, подсадишь ее, будет пахать как миленькая. И хату возьмем без мокрухи, чистенько. А? Навар не слабый, да?

– Очень гладко у тебя получается.

– А хули, гладко и будет.

Шрам вел машину аккуратно, но не настолько, чтобы вызвать подозрения у всевидящих гаишников. Пару раз даже подрезал каких-то лохов на «Москвиче». И то – куда они прут в такую рань.

– Здесь, что ли?

– Здесь. Я знаю этот дом. Хорошее место.

– Ты ключи-то взял?

– Не-а. Хули ключи, я посмотрел, обратный ригель. Откроется и без ключа. Пусть у нее пока ключи лежат. А то лишние крики начнутся. На хера нам это надо. Пусть пока спокойно живет.

– Ладно, пошли.

Шрам и Дуче вышли из машины и, ежась от утреннего свежего ветерка, дующего с залива, вошли в Настин подъезд.

Моня услышал шум машины под окнами и осторожно выглянул из-за занавески. Увидев двух типичных «быков», направляющихся к подъезду, он почуял неладное. Интуиция, что поделаешь. Она его столько раз выручала, не подвела и сейчас.

Встав у входной двери, он понял, что прав. «Быки» шли сюда. Кто такие, что им надо? Вот незадача.

Ну ничего. И не с такими разбирались.

Моня тихонько выудил из кармана нож. Ему не нужно было особо прислушиваться – эти «бычары» игнорировали всяческую осторожность. Подошли к двери, один, отхаркивась, громко плюнул. В замочной скважине зашуршало – они ковырялись отмычкой.

Ага. Значит, не все так гладко. Ну ничего. Придется выступить в роли защитника частной собственности. Своей, надо полагать.

Моня присел на корточки рядом с дверью, прислонившись спиной к стене. Дверь медленно открылась, заслоняя его от незваных гостей. Свет в прихожей, разумеется, не горел, и «быки» не заметили кинувшуюся на них сзади и сбоку тень.

Моня быстрым движением полоснул стоящего поближе к нему парня под левое колено, перерезав сухожилия. И обратным движением то же самое проделал с левой ногой. Гость рухнул на пол в буквальном смысле как подкошенный. Теперь он не боец.

Оттолкнув его в сторону, Моня, выпрямившись, всадил нож по рукоятку в живот удивленно вскинувшего брови высокого светловолосого здоровяка. Одного удара оказалось для него мало. Моня выдернул нож и снова ткнул его в живот парня. Тот уже успел схватить Моню за шею и пытался душить, но глубокие раны лишили его сил. Моня же расслабился в хватке этого здоровяка и терпел, чувствуя, как захват ослабевает. Наконец пальцы незадачливого бандита разжались, и он начал сползать вниз по стенке.

Моня понял, что с этой стороны опасности больше нет. Второй бандит был жив, но Моня не боялся нападения сзади. Пистолета у обезноженного паренька, судя по всему, не было, в спортивные штаны и под футболочку его не спрячешь.

Пострадавший возился на полу в луже крови, предпринимая безуспешные попытки встать.

– Кто такие? – спросил Моня, наклонившись к противнику.

И зря. Крепенький, еще не успевший ослабеть от потери крови бугай, в свою очередь, вцепился в Монино горло.

И защитнику частной собственности ничего не оставалось, как полоснуть сначала по одному запястью сидящего в луже крови «быка», а потом по другому.

– Кто такие, я спрашиваю, – повторил он свой вопрос, когда «бык» уронил руки на колени.

– С-с-с-уука... – пропел раненый.

– Ясно.

Моне действительно все было ясно. От них толку не добьешься. В любом случае ситуация требовала консультации с Командиром.

– Алло, – сказал он степенно в трубку, развалившись на диване в кабинете Волкова. – Командир?

– Ты что в такую рань?! Что надо?

– Есть проблемы, Командир. Тут зашли двое козлов каких-то. Быки. Я их приструнил, так теперь не знаю, что и делать. Прибрать бы надо.

– Сиди, к тебе сейчас приедут.

Моня хотел еще что-то спросить, но в трубке раздались короткие гудки.

«Деловой, сука», – беззлобно подумал Моня и вернулся к первому бандиту. Тот был без сознания.

«Откинется, глядишь, пока они приедут», – подумал Моня и отправился на кухню. За ночь он успел проголодаться.

Настя пришла в себя. Глаза ее были закрыты, и открывать их не хотелось. Все тело била дрожь, мысли путались, она не могла сосредоточиться и определить, что же сейчас для нее главное. Открыть глаза? Встать? Понять, где она находится? Голову словно набили пухом. Горячим и удушливым, даже не пухом, а пылью какой-то противной. Перед закрытыми глазами мелькали искорки, складываясь иногда в удивительно отчетливые, если учесть, что Настя не спала, фигуры и лица знакомых и незнакомых людей.

Видения эти были просто невыносимы. Настя пыталась отогнать незнакомые лица, нагонявшие на нее тревогу и страх, но они не уходили. Подмигивали, что-то говорили, двигая губами, но слов она не слышала.

Попытка пошевелиться оказалась такой же мучительной. Сил не было совершенно, и каждое движение требовало жуткого напряжения. Наконец Настя собралась с духом и открыла глаза. «Открыла» – громко сказано, чуть-чуть приподняла веки, которые просто отказывались повиноваться ей. Так же, как и все тело.

Взгляд ее уперся в белую поверхность. Трясясь всем телом, почти ничего не соображая и понимая только, что ей нужно это сделать, Настя какими-то неуклюжими рывками передвинулась чуть в сторону и поняла, что перед ней чья-то широкая спина.

По спине змеились тонкие и толстые синие линии, складывающиеся в непонятный узор, который расплывался перед глазами.

Двигаться она все-таки могла. Сделав еще одно усилие, она почувствовала, что летит, и, не успев опомниться, ощутила тупые удары по лбу и коленям. Затем по локтям и ребрам.

Реальность снова покинула ее, и перед глазами замелькали лица, лица, лица...

Когда она снова пришла в себя, перед глазами были прямоугольнички паркетного пола и собственные бедра. Она стояла на четвереньках, упираясь руками в пол и свесив голову вниз.

Застонав, Настя повалилась на бок и увидела свое тело, которое медленно проплыло куда-то мимо нее. Тело было совершенно голым, в синяках и кровоподтеках.

Теперь она лежала на ледяном полу, съежившись и продолжая трястись. Вдруг ей мучительно захотелось спать, она закрыла глаза, прижала руки к груди и попыталась забыться, но этого сделать не удалось.

Что-то затрещало наверху, кто-то начал ругаться, непонятно и зло. Фразы, смысл которых не доходил до Насти, отдавались в голове звонким мучительным эхом.

Она сама удивилась, когда обнаружила, что стоит у стола, вцепившись в него обеими руками. Откуда силы-то взялись? И, самое главное, она не помнила, как она поднялась с пола.

Зато Настя наконец поняла, что находится в какой-то вроде бы знакомой ей комнате, на диване напротив лежит спиной к ней здоровенный мужик, а сама она стоит, покачиваясь, совершенно голая.

Она даже не могла застонать, как будто вместо горла ей вставили шершавую железную трубу, и теперь вместо стона получалось какое-то сипение.

Однако, сосредоточившись и борясь с мучительным, засасывающим, словно болото, равнодушием, она решила все-таки одеться. Мотнув головой, она обратила внимание на какую-то голубую тряпку в углу возле двери. Похоже, ее джинсы. Трусиков она не обнаружила, а искать не было ни сил, ни желания.

Пока она шла к двери, ее бросало от стены к дивану и обратно. Подобрав джинсы, слава Богу, это оказались именно они, Настя рухнула на пол совершенно обессиленная.

Еще минут двадцать ушло на то, чтобы натянуть их на бедра. Она никак не могла попасть ногами в штанины, дрожащие руки отказывались застегивать молнию. Верхняя пуговица так и осталась свободной от петли – справиться с ней Настя не смогла, как ни старалась.

Рубашку она нашла под столом и, борясь с ней, как с врагом, кое-как напялила. Только сейчас она заметила на диване свой бюстгальтер, но снова снимать рубашку – об этом не могло быть и речи.

Вдруг ей показалось, что она находится в собственной квартире. Только как-то здесь все по-другому. Да, вчера были гости. Комната закачалась перед глазами, но Настя не упала. Тело было словно чужим, она ощупывала его, но не чувствовала прикосновений. Дрожь все усиливалась, даже пол под ногами поскрипывал.

Взяв со стола полупустую бутылку, Настя машинально плеснула в стакан водки, расплескав ее. Попасть в стакан тоже было еще той задачкой. Тонкое стекло ударилось о зубы со звоном, отдавшимся во всем теле, но Настя успела проглотить содержимое и в полном изнеможении выронила стакан.

Легче ей не стало, зато все как будто начало проясняться. Она по-прежнему не понимала, где находится, но если до этого все, что она видела, напоминало изображение на огромном киноэкране, то теперь предметы приблизились к ней, стали объемными, осязаемыми.

Ни о чем не думая, она пошла в прихожую. Перед глазами проплыли и исчезли маленькие купленные мамой ботиночки. Пришлось повернуться на сто восемьдесят градусов и сделать несколько шагов в обратном направлении. Ботиночки снова оказались в поле зрения. Настя присела, чтобы взять один, упала на бок, дотянулась до ботинка, надела его. Так же, лежа на боку, обула и вторую ногу. Упершись руками в стену, хватаясь то за тумбочку, то за дверной косяк, поднялась на ноги.

Дверной замок открылся легко, она только скользнула пальцами по язычку, и дверь, щелкнув, подалась под тяжестью ее тела вперед.

Реальность снова уплыла, словно в тумане, она увидела чьи-то лица, услышала голоса, но, стряхнув с себя наваждение, поняла, что вышла наконец на улицу. Яркое, какое-то ненатуральное солнце едва не сбило ее с ног, толпы людей, рев и грохот машин оглушили ее, голоса прохожих показались неестественно громкими.

В то же время Настя понимала, что место, где она находилась, по городским меркам было очень даже тихим – двухэтажный домик стоял в зарослях высоких кустов, за ними торчали кроны деревьев, а дорога с ревущими машинами была дальше, за зелеными насаждениями. На лавочке сидели старушки в летних светлых платьях, платья отражали солнечный свет, и Настя отвернулась, чтобы не было больно глазам. Двухэтажный дом казался странно высоким, выше даже, чем ее девятиэтажка.

Она шла куда глаза глядят, разрезая теплый воздух, как густой горячий кисель, загребая его руками и с трудом двигая ногами.

Реальность то уходила куда-то – и тогда все предметы, здания, люди вокруг виделись как сквозь стекла перевернутого бинокля – в неестественно уменьшенном виде, – то возвращалась, и Настя, к своему ужасу, замечала каждую деталь одежды, морщины на лицах прохожих, лопнувшие сосуды у стариков, небритые подбородки мужчин, то, на что раньше не обратила бы никакого внимания.

Асфальт под ногами ходил теплыми медленными волнами, ее подташнивало от этой постоянной качки, но она шла и шла, не разбирая дороги, плохо соображая. Одна-единственная мысль время от времени вспыхивала в ее мозгу – не упасть. Идти. Не упасть.

В какой-то момент она поняла, что идет вдоль набережной Невы. И, явно, не в центре. Вокруг были чахлые, серые деревья, вздымая клубы пыли, мимо неслись грузовики, шум стоял невообразимый. И река была такой же серой, как деревья, асфальт под ногами. На противоположном берегу высились темные заводские корпуса с дымящими трубами. Настя начала задыхаться. Она свернула на мост. Широкий и прочный с виду, он содрогался от все тех же грузовиков, и ей пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие. Вряд ли ей удастся дойти до противоположного берега, мелькнула мысль.

Однако ноги сами несли ее вперед и вперед. На какое-то время Настю отвлекла мучившая ее жажда, и она обнаружила, что идет по какой-то улице. Огляделась, но моста не увидела. Только дома – грязно-коричневые, одинаковые и незнакомые.

Звуки вокруг стали нестерпимо громкими, и все набирали и набирали силу. Настя почувствовала, что сейчас уже точно потеряет сознание. Неподалеку она увидела открытый подъезд и почти побежала к нему. Надо успеть, прежде чем она рухнет на асфальт, успеть добежать до лестницы, там – спасение, покой, тишина и прохлада. И никого вокруг. Можно будет лечь где-нибудь в углу.

Шатаясь, она вошла в темный гулкий подъезд четырехэтажного, могучего «сталинского» дома и увидела сбоку узенькую лесенку вниз. Ее отделяла от площадки решетчатая металлическая дверь, но навесного замка, как ни странно, не оказалось. Дверь была приоткрыта, и конец лесенки терялся в темноте.

Настя, ломая ногти, неловко дернула на себя решетку, ступила на лестницу и, подвернув ногу, упала лицом вперед, в темноту и прохладу подвала.

– Прикольно...

– Ладно тебе...

– Чего делать-то будем?

Голоса звучали в полной темноте. Настя почувствовала, что лежит с закрытыми глазами на чем-то жестком и холодном. Открыла глаза и увидела прямо над головой желтую лампочку под железным сетчатым колпачком.

– О, смотри. Очухалась.

Настя повернула голову на голос и увидела девчонку, с виду ее ровесницу.

– Как дела? – спросила девчонка, растягивая слова.

Настя хотела ответить, но из горла вырвалось только сипение.

– Смотри, как ее колотит, блин. Отходняк, блин, гляди, совсем плохая.

Настя больше не пыталась заговорить. Ей было худо. Очень худо. Ее била дрожь, она слышала, как пятки выбивают мелкую дробь, тошнило, в глазах мелькали золотистые точечки, и Насте все время казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Или вообще умрет. Жизнь ее буквально висела на ниточке. Настя даже видела эту ниточку. Тоненькую и слабенькую. Одно неловкое движение – и все.

– Эй, слышь? Может, вмазать тебе? А? Ты как? Живая? – спросила девчонка.

– Да ладно тебе, – тихо возразил парень, которого Настя пока не видела. – Погоди. Чего вмазывать-то. Какого, блин, хера ты ее сюда притащила?

– Притащила... А бабульки? А? – послышался шорох. – А? Что скажешь? Двинулся сейчас ты на что? Халявы тут тебе, между прочим, не будет. Будешь пахать у меня, как мальчик.

– Да пошла ты, сука. Не тренди.

– Эй, – снова обратилась к Насте девчонка и потрясла ее за плечо. – Ожила? Давай догонись, подруга. Готово там у тебя? – спросила она уже тише, обращаясь к приятелю.

Настя снова услышала возню. Кто-то взял ее за руку, начал тереть, шлепать, она почувствовала легкий укол, почти безболезненный, и все тело стало наполняться блаженным теплом.

– Что это? – спросила она, хотя все поняла. Чего-то ей вкололи. Ну и что? Зачем было пугать – по телевидению, по радио, в школе? Вкололи, и ничего. Нормально все.

– Что надо, – ответила девчонка. – Меня Любой зовут. А тебя?

– Лодкой ее зовут, а не Любой, – вмешался парень.

Настя повернула голову и увидела паренька лет двенадцати, в «кенгурухе» с надписью NIRVANA, спортивных штанах, чистенького такого, стриженого, светловолосого мальчика с румянцем во всю щеку.

Люба, или Лодка, как назвал ее паренек, совсем не походила на обитательницу подвалов. Короткая кожаная юбочка, черные колготы, черные же стильные ботиночки, вполне приличная кофточка. Волосы черные, до плеч.

– А что вы здесь делаете? – спросила Настя первое, что пришло в голову.

– Толстый! – крикнула Люба парню. – Ты что здесь делаешь?

– Оттягиваюсь, – важно ответил Толстый, никак не соответствующий своей кличке. – А ты? – он посмотрел на Настю.

– Я? Я вроде бы тоже.

– Где это тебя так разрисовали? – Люба смотрела на покрытые синяками Настины руки. Рукава рубашки были закатаны, и миру открывалось довольно неприятное зрелище.

– Где? – Настя потрясла головой. Голова не болела. – Так, случайно. А вы кто?

– А ты кто? – спросил в свою очередь Толстый.

– Настя.

– О, прикол! Ништяк! Все сказано! Настя! Очень приятно!

– Заткнись, пидор! – резко оборвала его Люба.

– Иди на хуй, – лениво огрызнулся Толстый.

– Ночевать-то есть где? – спросила Люба.

– Есть.

– Далеко?

– А мы где?

– Отлично, – Люба похлопала ее по плечу. – Молодец. Наш человек. Удолбалась в умат. С родителями живешь?

Настя хотела было сказать правду, но что-то ее остановило. Хватит с нее вчерашней истории.

– Да, – просто сказала она.

– Ништяк. И как они? Ничего? Ну, я в смысле кайфа?

– Ничего, – ответила Настя, не совсем понимая, о чем идет речь.

– А деньги тебе нужны?

– Деньги?

Настя с трудом поддерживала нить беседы. Ей было очень хорошо, впервые за последние ужасные сутки она полностью расслабилась, не нужно было притворяться, играть, контролировать себя, следить за каждым жестом и словом. Хотелось говорить, рассказывать, она вспомнила массу замечательных, жутко смешных историй, и в то же время можно было и не говорить – такой покой воцарился в душе. О чем это она? О деньгах? Что-то не похоже, чтобы у Любы были деньги.

– Деньги? – Настя полезла в карман. – Да у меня этих денег...

Однако, кроме ключей и смятого паспорта, недавно полученного, но уже имевшего более чем несвежий вид, в карманах ничего не было. Она вспомнила вдруг, что была у нее еще и сумочка, маленькая такая... Забыла... Где-то забыла...

– Не ищи, – вдруг сказала Люба. – У тебя было немного, я взяла. Вмазку-то на халяву никто не даст. Сама знаешь.

– А сколько там было? – спросила Настя. Она не помнила, оставляла деньги этим бандитам или нет. Если нет, то тысяча должна была остаться. Хотя кто сейчас ей скажет – были у нее доллары, не были. Конечно, у бандитов все.

О том, что с ней произошло ночью в бандитском притоне, Настя помнила весьма смутно, и ей хотелось об этом скорее забыть. Уж очень страшными были воспоминания.

– Все твои деньги ушли. Извини. Жизнь тебе спасали. Без нас кеды бы уже отбросила. На лестнице.

– А что вы тут делаете-то? Живете? – спросила Настя. О деньгах ей говорить не хотелось.

– Ага, – ответил Толстый. – Делать нам больше не хрен, жить тут. Счас придут хозяева, мы и свалим.

– А кто хозяева?

– Инвалид один. Увидишь. Работу закончит и придет, – сказала Люба. – Так деньги-то нужны?

– А что, у тебя их много?

– Просто работу хочу тебе предложить. Ты сегодня что собираешься делать?

– Сегодня? Домой, наверное...

На самом деле ей никуда не хотелось ехать. В кармане ни копейки, значит, надо как-то крутиться, добираться ночью до Приморской. Она почему-то думала, что сейчас ночь. Да и чувствовала она себя какой-то расслабленной. Посидеть бы еще или вот полежать.

– Отмыть тебя нужно, – деловито заметила Люба. – А там, глядишь, и в люди выйдешь.

Глава 12

– Да, – продолжила Люба. – Время еще детское. Может, и сегодня заработаем. Ну, я-то точно, а вот ты... Что с тобой делать?

– А что со мной такое?

– Надо тебя одеть, почистить. С такими синяками. Хотя... Может, оно и к лучшему. – Люба с интересом разглядывала Настю, как покупатель товар в магазине. – Получше тебе?

– Все нормально.

В это время кто-то застучал по железу. Три удара, потом еще три.

– О, Инвалид явился. – Любка вскочила. – Толстый, открой.

– А кто это – Инвалид? – спросила Настя.

– Сейчас увидишь. Он тебя и определит.

Толстый, выйдя из круга, куда падал свет лампочки, исчез в темноте. «А что?» – думала Настя. Полная свобода. Инвалид определит. А что еще ей делать? Пусть, пусть определит, посмотрим, что из этого получится. Что еще ей остается? В крайнем случае, всегда можно домой свалить. В любое время. Ведь ее никто не ждет, никто за нее не волнуется.

У нее не было ни сил, ни желания сопротивляться чему бы то ни было, даже словесно. Тем более что эти ребята вызывали у Насти симпатию. Ей было занятно, чем закончится сегодняшняя встреча. Да и правда, ведь они ее действительно спасли. Хорошие люди.

Лязгнуло железо, раздались громкие шаги, и в круг света вошел Толстый. Он улыбался.

– Вся банда приперлась, блин.

Из-за его спины появился такой же маленький, но в сравнении с Толстым немощный, худой, с бледным, истощенным лицом паренек. Одет он был в какие-то отвратительные обноски. Трикотажная серенькая кофточка, домашние тапочки, брючки, словно появившиеся откуда-то из тьмы веков.

Он окинул быстрым взглядом компанию, сидящую на толстых трубах парового отопления, только теперь Настя поняла, где они расположились, и сказал голосом начальника:

– Торчите, суки?

– Это Инвалид, – представила его Люба. – Суровый человек. Ты его не зли.

– Прикалываешься? – Инвалид зло посмотрел на Любу. – Будешь трендеть, уши на жопу натяну. Ты кто? – Он быстро перевел взгляд на Настю.

– Я? В общем-то... Настя.

– Понятно, – Инвалид повернулся к ней спиной и крикнул в темноту:

– Чего там застряли?

На крик вышли несколько человек. Настя, по мере их появления из мрака, отметила про себя, что все они дети, в том числе и этот странный мальчик Инвалид. Чуть постарше Толстого, может быть. Но помладше ее, Насти. Они с Любой, наверное, были в этой компании самые взрослые.

– Давай вперед.

Инвалид вытолкнул в центр маленького круга, образованного пришедшими детьми, парнишку, хиленького, востроносенького, в ярком спортивном костюме и белых кроссовках.

– Кто первый будет разбираться?

Все молчали. Настя с интересом наблюдала за происходящим. Это что же, суд чести, что ли?

– Хряк, вмажь ему!

Один из пацанов, покрепче остальных, вышел вперед и неожиданно зло и сильно ударил хиленького кулаком в лицо. Тот не упал, выдержал удар, мотнув в сторону головой. Изо рта у него потекла кровь, капая на грудь и оставляя на куртке темные пятна.

– Будешь, сука, деньги от товарищей ныкать? – Инвалид удержал занесенную снова руку крепыша и обратился к его жертве:

– Будешь?

– Не-е, – промычал паренек, и Настя не услышала в его голосе ни страха, ни раскаяния.

– Давайте, пацаны, – сказал Инвалид и, подойдя к Любке, присел рядом с ней на трубу.

Пацаны, дождавшись команды, кинулись на окровавленного паренька и начали его метелить. Неумело, размахивая руками, тратя много сил впустую и мешая друг другу, но все-таки очень ощутимо. Осужденный упал на земляной пол, его пинали ногами, перекатывали на спину, чтобы он открыл лицо, в которое каждый норовил попасть.

– Хорош, – скомандовал наконец Инвалид. – Хорош. Вставай, Рэппер.

Тот, кого назвали Рэппером, медленно поднялся. Смотрел он прямо, и во взгляде его по-прежнему не было ни боли, ни испуга. Видимо, подобные экзекуции не являлись для него редкостью.

– Ну, что скажешь?

– А чего тут говорить? – рассудительно ответил Рэппер, сморкаясь кровью. – Отработаю, отдам. Там немного. Чего вы из-за пустяков такие разборки-то устраиваете?

– Поговори еще мне, – оборвал его Инвалид. – Все должны честно работать. А пустяки, так с этого часа ставим тебя на счетчик. Будут тебе пустяки. Пятьдесят процентов в день. Понял?

– Ну, вы даете, – Рэппер, видимо, решил поторговаться, – пятьдесят... Это каким макаром я буду крутиться?

– Продай что-нибудь. Или попу подставляй. – Инвалид уже потерял интерес к судилищу.

– Попу... Ладно, разберемся. Отдам бабки.

– Все. Все свободны. Завтра чтобы не было вопросов, ясно? Пока, ребята.

– Пока, – нестройно ответили пацаны и стали один за другим растворяться в темноте подвала. Рэппер смешался с их небольшой толпой, и Настя успела отметить, что ни презрения, ни отвращения он ни у кого не вызвал. Кто-то даже хлопнул его по плечу.

Инвалид обнял Любу за плечи.

– Фу... Запарился я.

Настя увидела вдруг, что это никакой не мальчик. Лицо в морщинах, глаза взрослые. Не старик, конечно, не мужик, но лет за двадцать ему, это точно. А с первого взгляда – пацан и пацан. И одежда эта...

Словно угадав ее мысли, Инвалид погладил своей худенькой рукой Настину грудь.

Даже сквозь блаженное тепло, волнами гуляющее по телу, Настя почувствовала холод его прикосновения. Инвалид был Насте неприятен. Она вообще не любила людей в такой ужасной, нищенско-совдеповской одежде, нищих не любила, таких вот.

– Я думаю, – сказала Любка, хотя Инвалид ничего не спрашивал, – пристроим девчонку. А то пропадет. Хорошая...

– Хорошая... Папа-мама есть?

Настя кивнула.

– А чего дома не живешь?

Настя пожала плечами. С чего это он взял, что она дома не живет? Ну, ладно. Молчание – золото.

– Толстый чего сегодня делает?

Любка пожала плечами:

– Мы уходим. Боров заедет, у нас стрелка с ним возле метро. Поедем на Металлистов. А потом я в «Краб», вот ее хотела с собой взять.

– Ее... Она торчит, как лом.

– Отойдет.

– Ладно, – Инвалид встал. – Я пошел. У меня с бригадиром стрелка.

Он посмотрел на Настю.

– Хм... Приличная вроде. Поговорим после.

– А сколько сейчас времени? – спросила Настя, когда за Инвалидом захлопнулась невидимая дверь.

– Семь, – ответила Любка, вытащив из кармана юбки мужские часы без ремешка. – Блин!!! Ты чего сидишь? – Она пихнула Толстого. – Нас Боров уже ждет. Вот, блин!!! Пошли! Она взяла Настю за ворот рубашки и встряхнула. – Вставай, жертва перестройки. Поехали.

– А куда?

– В приличное место, блин, отмоешься...

Оказалось, что подвал, в котором они сидели, находился в двух шагах от метро «Новочеркасская», в квадратных дворах добротных сталинских домов не первой свежести. Толстые стены, широкие лестницы, просторные подвалы и высокие чердаки. Есть, где преклонить голову потерявшим все в суматохе перестройки, опустившимся, спившимся, сломавшимся на наркотиках, проворовавшимся гражданам великой страны. И их детишкам. Это вам не хрущевки. Здесь жить можно.

Ухоженная «пятерка» с молчаливым мужиком, похожим на старой закваски кадрового рабочего из фильмов шестидесятых годов, довезла их до кирпичной девятиэтажки на проспекте Металлистов.

– Сейчас мы тебя в порядок приведем, – сказала Любка, захлопывая дверцу машины. С водителем, которого между собой они называли «Боров», Любка и не думала прощаться.

Они поднялись на девятый этаж, прижавшись друг к другу в тесном лифте. Место там еще было, но стоять в овальной луже совершенно очевидного происхождения никто не хотел.

– Блин, Толстый, порядка у тебя в доме нет.

Они вошли в стандартную трехкомнатную, не слишком роскошную квартиру.

– Это что, все его? – шепотом спросила Настя у Любы в прихожей, когда Толстый прямо в ботинках протопал в комнаты.

– Нет. Пошли в ванную, я тебе все объясню. Нам тут засиживаться нельзя. Скоро гости придут.

В ванной Настя потеряла равновесие и едва не расшиблась в кровь о покрытую черным кафелем стену. Ей пришлось сесть под струей горячей воды и отдать свое тело ловким рукам Любки, которая, раздевшись, тоже залезла под душ вместе с ней и теперь терла ее мочалкой.

– Так чья это квартира-то? Кто там еще придет? – спрашивала Настя.

– Квартира... Сняли квартиру, – наконец ответила Любка. – Для нас с Толстым.

– Кто?

– Кто-кто. Сутенер. А ты как думала?

Настя нисколько не удивилась. Ну, сутенер. Любка проститутка. Ну и что? А кем еще она могла оказаться? Чего ее в подвал-то понесло? Ширнуться да и по делам дальше. Молодая она, конечно, чересчур молодая.

– А Толстый-то что?

– Толстым тоже интересуются. Толстый иной раз больше меня зарабатывает. С рынка любители есть. Снимают парня.

– А он? Он что, голубой? Да? Такой маленький?

– Ну и что? – Любка зло сверкнула глазами. – У тебя вот папа-мама, чуть что, всегда придешь домой, папа, дай покушать. Не пьют они у тебя?

– Нет.

– Нет. То-то и оно. А мы с Толстым сколько лет уже одни. Папаша квартиру пропил, а где он сейчас, не знаем. А Толстый, прикольный парень, потерплю, говорит, надо бабки зарабатывать. Зашибает побольше тех обсосов, которых ты в подвале видела. Эти – машины моют. Сопляки. А с Толстым не здороваются. Западло им, видите ли.

– Так вы что, родственники?

– Ну да. Он мой брат.

– А-а... Слушай, а этот Инвалид, он кто?

– Инвалид? Лучше не спрашивай. Инвалид очень крутой. Его не цепляй. Если жизнь дорога.

– Этот мальчонка крутой?

– Крутой, – ответила Любка. – Он, считай, почти что бригадир. У него такая крыша – закачаешься. Он в метро работает. С нищими. Ты не смотри, что он так одет. На работе же. Он будь здоров парень! Я его боюсь.

– А маленький такой.

– Ни фига не маленький. Ему лет тридцать.

– Сколько? – Настя расхохоталась. – Тридцать? Ты чего?

– Ну да. У него болезнь какая-то. Поэтому Инвалидом и кличут. Позвоночник, что ли. Не растет, одним словом. Но я тебе ничего не говорила. Он не любит про это. У него дружки все метро держат вот так. – Любка сжала кулачок. – Если что, и замочить могут. Запросто. У них и менты все куплены в метро. И рядом. А теперь он еще и этих пацанов пасет, они возле станции машины моют. Он их и пасет. Бабки отбирает, а им зарплату платит. Охраняет. А сам-то – сидит в переходе на Сенной. Инвалид, мол, ребенок нетрудоспособный. Место удобное. Подают ему даже. Но на самом деле он как бы координатор у всей шатии нищей. И не такие уж они и нищие, как кажется с первого взгляда.

Она осмотрела Настю с ног до головы, вытерла полотенцем.

– Эк тебя отделали. Кто такие?

– Сама не знаю, – ответила Настя. – Не повезло просто.

– Да-а... Ну, я найду тебе одежду какую-никакую. У меня тут есть кой-чего. С длинными рукавами. А тебя все плющит, я смотрю.

Настю, действительно «плющило», по точному выражению новой знакомой. Ей было хорошо, тепло, вот только она то и дело спотыкалась, шаталась, задевала руками за стены.

– Ничего, – сказала Любка. – Разгуляешься. Если что, догонимся.

Калмыков был взбешен. Кто, какая сволочь влезла в его ясную, как белый день, схему? Что за уроды проникли в квартиру Волковых? И где сама девчонка?

Он не любил неопределенности и боялся неизвестности. Пожалуй, больше ничего он не боялся. Привык за последние годы надеяться на деньги, которые могут защитить от всех напастей. И от ментов, и даже от организованных криминальных бригад, что гораздо страшней и опасней.

Ну, с этой стороны, положим, Дядя прикрывал. Платил процент в общак, тоже через третьих лиц, от мифической какой-то группировки. Видел Калмыков эту группировку. Пацаны, прохожих грабят на улице, а туда же – «группировка».

Но ему, по большому счету, наплевать. Главное, что дело его процветает, деньги идут, и чем дальше, тем больше.

Это в книгах только все гладко – «организованная преступность». А в этой «организованной» такой же бардак, как и везде. Вот он, Калмыков, и пристроился – сбоку припека. И никто про его делишки не знает. Да и что там – ну, лимон баксов, ну, другой. Настоящие паханы сотнями лимонов ворочают. Опять же Дядя.

Все отлично – из Голландии шла «кислота» в контейнерах, вмонтированных в мягкую спальную мебель. Стояла, бывало, эта мебель прямо в центральных городских магазинах. На совесть сделана, не разобьется при перевозке. В Европу шел питерский лес. Тоже лишние копейки набегали, хоть и смешные. Рубили под Питером, рубили так, что, мама, не горюй! Зеленые пытались крик поднять, но Калмыков их быстро заткнул, в неделю управились. И без убийств, и без разборок.

А вот с Волкова все и началось. Чистоплюй, сука, струсил просто. Все его разговоры о чистых руках и несчастных, отравленных наркотиками детях – элементарная трусость. Видел он этих детей долбаных. Не он, не Калмыков «кислоту» в Питер притащит, так и без него найдут, где нажраться, ублюдки. Весь город в наркоте, куда ни сунься, все удолбанные. У него хоть гарантия качества. Настоящая, фирменная вещь. Голландия – всемирный центр по изготовлению синтетических наркотиков. Марку держат.

Трупы двух «быков» из квартиры Волковых увезли, закопали на лесопилке, хрен кто найдет. А Моню он оставил там – пусть дожидается хозяйку. Явится девка рано или поздно, никуда не денется. Надо это дело закончить, и все. Можно дальше работать. Мента пронырливого убрали, никто и не почесался. А девка ему не нравится, сует нос куда не надо. Может, и папаша что-нибудь сказанул, вспомнит, хлопот не оберешься.

Он решил не ехать сегодня в клуб. Там все в порядке. С бандитами, гуляющими по району, полная договоренность, они свое получают, считают Калмыкова за лоха, который должен платить, вот и отлично. Пусть считают. А он заплатит. Это для него не деньги.

Настя прежде не бывала в «Крабе». Знала, конечно, что открылось такое новое «кислотное» местечко, но как-то не довелось. Да и не любила она питерскую мажорскую тусовку, модных мальчиков и девочек с растворенными в «кислоте» мозгами, которые ночи напролет переступали с ноги на ногу под монотонное буханье сэмплированных барабанов и шорохи синтезированных звуков.

Особенно раздражали ее так называемые диджеи. Пацаны, с явно читающимися на лицах вторичными половыми признаками, рассуждали о своем творческом пути, о своих взглядах на музыку. Какая, на хрен, музыка, какой, блин, у них творческий путь. Крутят пластинки свои, трут их пальцами. Она была уверена, что научиться диджействовать не труднее, чем освоить Интернет, а то и проще. Впрочем, Бог с ними. По большому счету, она была ко всему этому равнодушна.

Сейчас она видела перед собой только качающиеся стены, яркие лучи света, скользящие по залу, монолитную безликую толпу. Какая-то бурая масса колыхалась волнами по клубу, надо отдать ему должное, очень красиво отделанному. Кто-то вбухал в этот бывший Дом культуры уйму денег.

Настя плюхнулась на полукруглый диванчик, опоясывающий низкий стол. Такие же столики располагались вдоль стен танцзала, бар и буфет находились на втором этаже, здесь же можно было просто пересидеть легкую усталось, покурить, переброситься парой слов и снова отвалить в раскачивающуюся толпу.

Любка куда-то исчезла, сказав, что сейчас вернется и чтобы Настя никуда не уходила.

А куда ей идти? Хорошее настроение вдруг улетучилось. Словно кто-то невидимый провел ладонью перед ее лицом и, подобно гипнотизеру, вывел из транса. В этот момент она отчетливо осознала все, что с ней произошло, до мельчайших деталей. Вспомнила ту злосчастную квартиру, бандитов. Вспомнила даже то, что не могла вспомнить весь день. Как ночью пришел Прыгун – это и был тот самый мужик, который утром лежал с ней на диване, как они уже втроем... И пили водку ночью, кололись какой-то дрянью. Снова пили, вернее, пила она. А им уже ничего не было нужно. Она и вправду не соображала. Как они ее взяли, с какой легкостью. Хоть не убили, и на том спасибо.

Настя вздрогнула. Да-а... Дела... И подвал этот.

Вместе с реальностью, заполнившей ее мозг, до этого вычищенный наркотой, которую вливали в ее вены сначала те ублюдки рэкетиры, а потом и «дети подземелья» – как Настя окрестила всю компанию малолеток, притащивших ее сюда, – пришла чудовищная головная боль. А вместе с ней и дрожь, которая на время прошла в подвале.

Надо по-тихому рвать отсюда. Пока не объявилась эта Любка и не утащила ее еще куда-нибудь. События развивались по нарастающей. Настя поняла, что если сейчас же не вырвется из этой сумасшедшей гонки, то потом, с каждым часом сделать это будет все труднее и труднее.

Но Любка появилась быстрее, чем Настя смогла подняться на ноги.

– Во, смотри. Это Настя. – Любка показала на нее рукой парню, стоявшему рядом. Парень был высокий, в черном костюме, трезвый, аккуратно причесанный.

«Это, что ли, ее сутенер?» – вяло подумала Настя и, сделав усилие, поднялась с диванчика.

– Люба, знаешь, пойду я.

– Куда? Ночь на дворе. Нет уж, сиди тут.

– Зачем?

– Надо. Это, – показала она на парня, – Василий. Он тебя в обиду не даст.

Василий смотрел на Настю как-то брезгливо-оценивающе, качал головой. Неприятный был у него взгляд.

– Эка тебя колбасит, – заметила Любка. – Посиди. – Она толкнула Настю, и та снова плюхнулась на диванчик. – Я сейчас. – Она повернулась и исчезла в толпе.

– Сколько тебе лет? – спросил Василий, сев рядом с ней.

– Не все ли равно. – Настя чувствовала себя ужасно и говорила с трудом.

Василий это заметил.

– Торчишь?

– Ладно, – Настя снова попыталась встать. – Я пошла. Извините.

– Нет уж, милая, посиди, – Василий крепко взял ее за локоть и дернул на себя.

– Оставь ее!

Настя обернулась на голос.

Рядом с их столиком стоял высокий светловолосый парень с выбритым затылком, в сером тонком свитере и черных джинсах. Руки он сложил на груди так, что были видны кулаки, не вызывавшие сомнения в том, что их обладатель не играет на скрипке и не пишет диссертацию.

– Оставь девчонку, – повторил он.

Глава 13

Последнее время Димка чувствовал себя отвратительно. Про совесть много говорили в школе. Но школа была в той, прошлой жизни, а в этой, нынешней, появились другие ценности, другие взаимоотношения и другая совесть. Но все равно что-то свербило внутри, пропал сон у Димки, приходилось пить, трахаться и снова пить.

И к этой непонятной маяте примешивался страх. Откровенный страх. Все Моня. Запутывает его, вяжет крепче, чем веревками или наручниками, вяжет, гад. Порезали охранника этого – ладно, мелочь. А вот с кавказцами, там дело посложнее будет. Чистая мокруха. Вовик бедный.

Про наезд на женщину Димка вообще старался не вспоминать. Но не получалось. Всплывало в памяти ее лицо, удивленное, растерянное.

Да и Моня, сучий потрох, пускался иногда в откровенность. Только Димка подозревал, что откровенность эта у него строго дозированная, отмеренная и проверенная. Вряд ли он рассказывал все. Но и того, что слышал Димка, вполне хватало.

Моня мечтал стать лихим Робином Гудом, трясти богатеньких – им ведь сам Бог велел делиться, порядок наводить у торгашей, за вознаграждение конечно. Ну, оружием торговать, тоже дело. Оружие ведь нужно людям. А Моня... Эта его манера «рубить хвосты». Невинных людей убивает запросто, лишь за то, что случайно оказались рядом, или же чтобы пугнуть других.

Тошно было Димке, и чем больше он об этом думал, тем противней сам себе становился.

Страх. Для чего Моня его вяжет мокрухой? Какую такую ценность для него представляет Димка? Что он, семи пядей во лбу? Так нет. Он не координатор, не комбинатор, он – типичный исполнитель. И понял это Димка однажды ночью, словно озарение на него нашло. Вяжет, чтобы в нужный момент пошел Димка безропотно вперед, как Вовик тогда на кавказцев. Пешку из него делает, чтобы пожертвовать им в нужный момент, чтобы кто-то выиграл с помощью этой жертвы свою сложную партию.

Последние несколько вечеров он проводил в «Крабе». Инцидент с Толстяком был улажен. Мужик оказался залетным бизнесменом, решившим поиграть в мафию. Не вышло. Охранники его оказались слабаками, сам – полный фуфел, поучили их, но без крови, так, на словах. Толстяк даже остался до утра, охрану отпустил, понял, что нечего ему парней мурыжить. В «Крабе» своя охрана есть.

А Димка сидел здесь и напивался. Моня куда-то исчез, работы не дал, а сам Димка решил ничего не искать, бабки пока были, можно и отдохнуть малость.

Девчонка за крайним столиком привлекла его внимание своей непохожестью на всю остальную публику, колбасившуюся в «Крабе». Словно из другого мира девочка. Симпатичная. Тоненькая, как соломинка. Лицо растерянное, не то пьяная, не то вмазанная, но, кажется, по первости – не понимает, что с ней происходит. И боится понять. И чего делать, не сечет. А пришла с Любкой, стервой, которая обожает людей подставлять. И молодых, и не очень. Кидальщица известная. Васька ее держит, сутенер, но по прямому назначению она редко используется. В основном как наводчица. Крутит фраеров, потом Ваське сдает. А его ребята их уже обрабатывают. Или квартиру возьмут, или просто на улице обчистят. Но не в клубе, упаси Господь, а то Васька здесь и дня не проходил бы живым – убрали бы сразу. Репутацию заведения в «Крабе» чтут и защищают. А Васька с Любкой тут больше по наркоте. Ну и девок молодых вербуют.

Очень Димке понравилась девочка-соломинка, детство, что ли, вспомнил? В школе он был влюблен, классе в шестом. На физкультуре тогда чудеса выделывал, учиться даже стал лучше. Эх, время было беззаботное!

Увидев, что Васька подошел к Соломинке и стал ей что-то вещать, а потом и за руку схватил, Димка решил, что ни фига с ней у него не выйдет. Он ее лучше себе возьмет. «Чистоты хочется, – подумал он. – После Соски этой, брр!»

– Ты чего, Кач? – удивленно вскинул брови Васька, услышав его слова.

– Оставь, я сказал. Это моя знакомая.

– А-а... Ну, ладно. Она, вообще-то, с Любкой пришла, вот я и думал...

– Иди, иди, в другом месте думай.

Васька отошел без вопросов. Кача здесь знали все, и все уважали. Из молодых, да ранний. И, говорят, справедливый. Сутенер махнул рукой Любке, которая вывинтилась из толпы, и они в обнимку отправились в бар.

Димка сел рядом с девчушкой и стал ее разглядывать. Та отвела глаза, сгорбилась как-то покорно, отчаянно. Нет, она не отсюда...

– Слушай, а ты кто вообще? – спросил он.

– Я? Какая разница?

– Чего тебя сюда-то занесло? Рейв любишь?

– Нет.

– Торчишь?

– Нет.

– Ну да, рассказывай. Зрак-то у тебя – лучше ментам не показывайся. Родители есть?

– Нет.

И тут Настя начала плакать. Ужас последних суток прорвался таким потоком слез, что она не могла их остановить, они текли по щекам, капали на джинсы.

– Э-э, ты чего? Слушай, может, у тебя что случилось?

Димка не мог найти нужных слов, чтобы успокоить эту девочку, и в то же время чувствовал, что между ним и этой школьницей установилась какая-то странная связь. Во всяком случае, ему не хотелось ее отпускать.

– Ты где ночуешь?

Тут Настя перестала плакать и посмотрела на него с таким неподдельным ужасом, что Димке стало не по себе.

– Ну-у, – протянул он. – Ты не бойся, не бойся. Я тебе ничего не сделаю. Я не об этом.

Настя продолжала молчать. И вдруг поняла, что ей надо выговориться. Кому-то, кто ее поймет. Этому молодому бандиту, что ли? А почему, собственно, бандиту? Может, он и не бандит? Симпатичный парень. Стесняется, в словах путается. Эти, вчерашние, не путались. Точно знали, что говорить и что делать.

Неожиданно для себя Димка встал, взял девчонку за руку, потянул. Та безропотно поднялась с диванчика.

– Так. В общем, слушай. Сейчас поедешь со мной. Все мне расскажешь. Я вижу, у тебя проблемы. Не бойся, я тебя не трону.

Ноги у Насти подкосились. Сознание снова начало уплывать. Она с трудом контролировала себя, переставляя машинально ноги. Последние метры до машины одинокого частника, торчавшего в ожидании клиента, Димка почти нес ее на руках.

В машине Настя отключилась полностью. Димка сидел рядом с ней на заднем сиденье и гладил ее светлые волосы. Голова Насти упала ему на грудь, и он обнял ее за плечи, придерживая, чтобы девушка не рухнула на пол.

Ему вдруг захотелось заботиться об этой маленькой, красивой, но какой-то очень несчастной девчушке, поговорить с ней по душам, рассказать обо всем, что с ним происходит, как ему надоела чернуха, в которую затащил его сволочной Моня, лечь с ней в постель.

Как она отличалась даже от той же Соски. Димка вспомнил их неистовую кровавую вечеринку и поежился. Нет, эта казалась существом вообще другого пола. Или, наоборот, все эти Соски другого пола? Не женщины вовсе, а что-то дикое, грязное?

Димка втащил Настю в квартиру, где был теперь единственным хозяином, уложил на диван и, окинув комнату оценивающим взглядом, быстро засунул в шкаф валявшиеся на полу грязные носки, придвинул стулья к столу, сбегал на кухню, бросив в мойку тарелки с остатками еды, в общем, постарался придать жилищу мало-мальски цивилизованный вид.

Настя застонала, потянулась, потом съежилась, задрожала и наконец открыла глаза.

– Какой ужас, – прошептала она, увидев сидящего напротив Димку.

– Что? – спросил он.

– Где я?

– У меня.

– А ты кто?

Она огляделась и, увидев, что находится в совершенно незнакомом ей месте, снова застонала и закрыла глаза.

– Эй! – Димка видел, что девушка не спит. – Эй! Очнись. Не бойся. Как тебя зовут-то?

– Настя, – прошептала она.

– Плохо тебе?

– Да.

– А что ты пила? Нюхала? Скажи, я помогу.

– Не знаю... Пила... Кололи чем-то.

Картина в общих чертах была Димке ясна. Замутили мозги девчонке, папиной-маминой дочке, а она никак не врубится, что с ней происходит. Водки ей надо выпить, очухается. А то сейчас ломы пойдут, что тогда с ней делать? Она же от страха кинется. Опыта-то нет.

Димка пошел на кухню и вернулся с бутылкой водки, которую всегда держал в холодильнике, считая, что у солидных людей должно быть именно так. Вот и пригодилась.

– На, выпей, – сказал он, протягивая ей рюмку.

Настя как-то странно посмотрела на него, но рюмку взяла, перехватила второй рукой – в одной было не удержать, так она дрожала, посмотрела на нее и поставила на стол.

– Выпей, – повторил Димка. – Легче станет.

– Сейчас, – Настя кивнула. Она заворочалась на диване и села к столу, спустив ноги на пол.

Димка молча за ней наблюдал. Чудо, а не девочка. Но что же с ней случилось?

– Знаешь... А как тебя зовут? – спросила Настя как-то очень по-взрослому. Димка даже удивился, откуда вдруг взялась после полной растерянности, слез, дрожи в голосе такая твердость?

– Дима.

– Знаешь, Дима... Скажи, зачем ты меня сюда привез?

– Хм... – Димка не выдержал и улыбнулся. – Красивая ты. А вообще, я видел, что тебе плохо, и решил помочь. Что в этом особенного?

– А ты кто?

– Я? – Он на минуту задумался. И вдруг, с мгновенной злостью, решил не врать. Будет нос воротить, он ее просто вышвырнет отсюда. Какого черта он должен из себя принца разыгрывать? Он будет таким, какой есть. А если кому не нравится, скатертью дорога!

– Я? Я бандит.

Настя недоверчиво посмотрела на него. Ну какой он бандит? Мальчишка.

Она быстро выпила водку, и ей действительно стало легче.

– Бандит, – словно эхо, повторила она. – Не похож ты на бандита. Знаешь, я верю, что ничего плохого ты мне не сделаешь...

– Это почему, интересно?

– По статистике. Не может быть так, чтобы подряд все время плохое. А ты, по-моему, не такой, как те.

– Как кто?

– Налей еще, пожалуйста. А то я так не смогу.

Настя опьянела, но не настолько, чтобы мысли путались. Напротив, сейчас голова стала ясной, нужные слова находились легко, и она начала говорить. Монотонно, ровно, обо всем, с самого начала.

Димке сразу стало не по себе. Еще с того момента, когда Настя рассказала о смерти отца. А когда речь зашла о гибели матери, он понял, что отныне у него начнется новая жизнь. И что в этой жизни он сделает для этой девочки все, что только в его силах. И неважно, будет она с ним спать или не будет, Димка знал, что должен заплатить ей за все, к чему не по своей воле был причастен. И знал, как заплатить.

– Ну, вот и все, – закончила Настя. – Закурить дай.

Когда Настя, глубоко затянувшись и выпустив дым, посмотрела на него, Димка спросил:

– Теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я про себя рассказал?

– Нет, я хочу покоя. Сегодня. Понимаешь? Извини, пожалуйста. Если у тебя были другие планы, смотри сам.

Димка молчал. Какие, на фиг, другие планы?

– Я хочу тебе помочь, – сказал он.

– Помочь? А каким образом?

– Замочить этого гада.

– Кого?

– Того, который все это устроил.

Настя молча курила. Ничего у него не выйдет. Но если не выйдет у него, то у кого? К кому еще идти за помощью? Куз для такого дела не годится. Он не бойцовской породы. Он пишет хронику войны, а воюют другие.

– А ты сможешь? – Насте этот парень определенно нравился. Насколько, конечно, после всего, что с ней случилось, она могла разбираться в своих чувствах.

– Знаешь... – начала Настя совсем другим, домашним тоном, от которого Димка почему-то весь напрягся. – Знаешь, Дим, я так кушать хочу.

Он кинулся на кухню. Бегом, чтобы она не увидела его лица.

Когда он погасил свет, Настя позвала его. Они лежали рядом. Димка вытянувшись, стараясь погасить возбуждение, потому что нельзя, нельзя было сейчас тревожить эту бедную измученную девочку. А Настя все сильнее и сильнее прижималась к нему. Она по-прежнему дрожала, пытаясь согреться его теплом.

– Так хорошо с тобой, – прошептала она. – Как с родным прямо. Спи.

– И ты спи, – тихо сказал он. – Не волнуйся. Все будет нормально.

Конечно, он не спал. Где там. Перед ним маячило лицо той женщины на дороге. Удивленное и растерянное.

И еще одна мысль не давала ему покоя. Моня. Он знал принцип его работы. «Рубить хвосты». Значит, рано или поздно, он доберется и до Насти. Как же, последняя из семьи Волковых. А раз они решили убрать всех, значит, исключений быть не должно. Именно так Моня понимает задачу.

Утром Настя чувствовала себя ужасно, но не так, как накануне. Ее не покидало чувство реальности, а дурное самочувствие было вполне понятным и, главное, временным. Оно не имело ничего общего с наркотическим бредом, что не могло не радовать.

– Поедем ко мне, – сказала она. – Хочу домой. А от меня позвоним Кузу, соберем военный совет. Один-то ты вряд ли справишся.

Димка и сам понимал, что одному ему придется нелегко с такими профессионалами, как Моня и этот его шеф, Калмыков. С другой стороны, фактор внезапности на его стороне, он нанесет удар неожиданно. Ведь отсюда они не ждут опасности. Похоже, они ниоткуда ее не ждут, если действуют так нагло.

Пока Настя пила кофе на кухне, Димка собирался. Взял все деньги, которые у него были, – и рубли, и доллары, рассовал их по карманам. Кастет спрятал во внутренний карман куртки. Ножа у него не было. Он не любил ножи и не умел ими пользоваться. Посмотрев, как работает профессионал, все тот же Моня, понял, что этому надо учиться особо, а у Димы душа не лежала к практике на живых людях.

Зато у него был ствол, пристрелянный ТТ. Димка еще ни разу не бил из него по живым мишеням, но стрелял хорошо. Еще в школе получал призы. Но школа – это тьфу, плюнуть и растереть. Со знакомыми ходил в тир, стрелял из пистолета. А потом, когда появились деньги, купил ствол, в тир ходил уже сам. Знали его, без всяких бумажек и удостоверений договаривался, практиковался. Менты там же стреляли, ничего, за своего, наверное, считали. А вообще, время сейчас такое, что лишних вопросов лучше не задавать.

Он взял запасную обойму, повертел в руках и положил обратно в стол. Лучше не рисковать. В кармане у него лежало заявление в милицию, подписанное сегодняшним числом. Что нашел, мол, пистолет, сдаю в органы внутренних... Это на всякий случай. Если на улице повяжут, еду, мол, в милицию, сдавать. Знать ничего не знаю. Сунул пистолет за пояс, прикрыл свитерком и курткой, похлопал себя по бедрам, подпрыгнул – нигде ничего не мешает, не колет, не давит. Все в порядке. Он готов.

До Приморской доехали на такси. Димка сказал Насте, что подъезжать к самому парадному не нужно. Его почему-то одолели предчувствия.

Они вышли у метро и пошли к ее дому, до которого было минут пять ходьбы, не больше, если не спешить. Они и не спешили. Димка пытался навести порядок в мыслях. Что-то мучило его, с каждым шагом, приближающим к Настиному дому, страх становился все явственней, и, когда Настя показала ему рукой на дверь подъезда, он смог наконец сформулировать в словах то, что все утро сидело в его подсознании.

– Окна куда выходят? – спросил он.

– Сюда. Вон они. – Настя показала наверх.

Димка оттащил ее за трансформаторную будку.

– Погоди. Дай-ка я посмотрю. На всякий случай.

– Думаешь, там кто-то есть?

– Не знаю. Мало ли что. Береженого Бог бережет.

Он вглядывался в три темных окна. В одном вдруг дернулась занавеска. Или показалось? Нет, точно. Не слепой же он.

План родился быстро.

– Иди к подъезду, – сказал Димка. – Одна. Войдешь, но наверх не поднимайся, стой там.

– Привет, Настюха! – услышали они громкий окрик.

Рядом стоял мужик в спортивном костюме со свернутой в трубочку газетой в руках.

– Николай Егорович, – выдохнула Настя с облегчением. – Здравствуйте. Гуляете?

– Да уж нагулялся. Домой иду. А ты чего тут делаешь? Целуешься с любимым? – Он весело посмотрел на Димку.

– Да нет. Тоже домой иду.

– Ну, пошли.

– Да-да, сейчас. Вы идите, я потом.

– Ну, давай, соседка. Не грусти. Если что, поможем. Ты это, в школу-то ходишь?

– Ну-у... Да. Буду ходить. Сейчас после всего...

– Ладно, ладно, Настя, молодец, смотрю, в себя пришла уже. Давай не раскисай. Ежели что, заходи.

Николай Егорович резко свистнул, и из-за будки выскочил здоровенный, лоснящийся дог.

– Пошли, Дик, домой, – сказал Николай Егорович и направился к подъезду.

– Это кто? – спросил Димка.

– Сосед.

– Давай иди за ним. И жди меня в подъезде.

Димка проводил ее глазами, потом бросился назад, в кусты, тянувшиеся от самой будки до забора детского садика, сделал большой круг, выйдя из зарослей почти в начале длинного дома, и, не снижая темпа, побежал обратно, но уже под самыми окнами, чтобы его не заметили, если оттуда ведется наблюдение.

Димка был уверен, что если там кто и есть, так это Моня, и больше никого. Он всегда действовал в одиночку. Наружку на улице ни за что не выставил бы. Не его стиль.

Настя, как и договаривались, ждала его в подъезде.

– Что делать будем? – спросила она.

– Ничего. Пойдем в квартиру.

– А если там...

– Биться будем.

Моня не знал, что у Димки есть ствол. И при Моне Димка ни разу не пользовался огнестрельным оружием. Может, пронесет?

Они поднялись на лифте, Димка прижимал палец к губам, говорил шепотом:

– Не волнуйся, все будет нормально. – Для Насти он это шептал, или себя самого, успокаивал, этого Димка не мог себе сказать. – Глазок в двери есть?

– Есть.

Димка покачал головой. Плохо. Но ему ничего не остается. Придется блефовать.

– Дальше не иди, – шепнул он, когда они вышли из лифта на площадку. К квартирам вела еще одна дверь, и, стоя здесь, можно было оставаться невидимым ни в какой глазок.

Димка поцеловал Настю.

– Все. Я пошел.

Громко шаркая ногами, чтобы было слышно за закрытой дверью, он подошел к Настиной квартире и позвонил. Тишина. Позвонил еще раз, стукнул ногой в дверь.

– Моня, – сказал он громко, припав губами к декоративным планкам на тяжелой металлической двери, – Моня, это Кач. Открой, дело есть. Не бойся, все в порядке.

Как он и подозревал, на «не бойся» Моня среагировал. Дверь открылась, и на пороге возник несчастный наркот. Он улыбался.

– Здорово, Димочка. Каким ветром?

– Может, впустишь?

– Заходи, дорогой.

Димка внутренне собрался. Сейчас нужно было принять решение, которое могло полностью изменить его жизнь. А возможно, и обозначить ее сроки. Он шагнул в прихожую и, не оборачивась, резко и сильно, как только мог, двинул локтем в печень стоявшего сзади бандита.

Моня не ожидал такой прыти, он понимал, что внезапное появление Кача не сулит ничего хорошего, но столь стремительное нападение явилось для него полной неожиданностью. Он скорчился от боли – бить Димка умел. Может, чего другого не мог, но бить – это да.

Он дважды стукнул кулаком по склоненному перед ним затылку, Моня ударился лбом об пол и затих.

Быстро, без лишних движений, Димка вытащил из кармана скотч, предусмотрительно захваченный из дому, и замотал, заведя за спину, Монины руки. Но от этого выродка можно было ожидать чего угодно, и Димка не был уверен, что теперь Моня полностью безопасен. Он еще мог преподнести пару сюрпризиков, да таких, что Димке не уйти отсюда живым. Открыв дверь, он тихо позвал Настю.

Они сидели в кабинете и ждали, когда этот тип очухается. Димка притащил его сюда, Моня, надо заметить, давно уже очухался, но виду не подавал, пытаясь разобраться в обстановке.

Димка подошел к нему и ткнул кроссовкой в бок:

– Давай поднимайся. Хватит придуриваться.

Моня поднял голову, перевернулся на полу и сел, переводя взгляд с Насти на Димку.

– Эх, Димочка. Что же ты воротишь? Е-мое... – Он печально покачал головой. – Зачем поперек батьки в пекло лезешь? Молодой, мозгов у тебя нет, совсем нет. Куда прешь? Считай, ты теперь покойник.

– Это мы еще поглядим, кто у нас покойник. – Димка вытащил пистолет, снял с предохранителя, навел на Моню и сказал:

– Этой девочке ты сейчас расскажешь все. Все, что знаешь об этой истории. Кто тебе приказал, почему и зачем. Патрон в стволе. Рука у меня не дрогнет. Ты меня научил.

– Да, на свою голову. Знал бы где упаду, соломку подстелил бы. А что, собственно, рассказывать? Все? Прямо так и все? Ты настаиваешь?

Димка смутился. Конечно, вот сейчас он расскажет, кто сидел за рулем той машины. А, пусть. Все равно. Пусть она знает. Неважно. Он помог ей, в конце концов, а дальше – сама пусть решает. «Искупил», – вдруг вспомнил он слово, которого никогда в жизни раньше не употреблял. Знал, конечно, но применительно к себе использовать его не приходилось.

– Кто тебе приказывал?

– Так уж и приказывал. Мне приказывать – это еще надо умудриться.

– Не виляй, Моня. Говори. Пристрелю ведь.

– Ну, Калмыков, скажем. Устраивает тебя? – Моня посмотрел на Настю. Та быстро кивнула, словно знала, кого он назовет.

– Как на него выйти?

– Как выйти, как выйти... Позвонить да выйти. Только зачем это тебе?

– Рассчитаться надо. По полной.

– Рассчитаться. А ты знаешь, что значит рассчитаться? Убить его хочешь? Какой смысл? Лучше ей станет? – Моня кивнул на Настю. – А? Лучше тебе будет, девочка?

– Лучше, – твердо ответила Настя.

– Ты так говоришь, потому что еще маленькая. Извини, конечно. А папа-то твой тоже был себе на уме. Я тут, пока тебя ждал, в компьютере поковырялся. Открыл там кое-что. Уничтожили почти всю информацию. – Он сделал ударение на слове «почти». – Но кое-что там заперто, так что не сотрешь, если лох. А работали лохи, сразу видно. В общем, папаша твой...

Настя дернулась, когда этот тип сказал «папаша».

– Не тушуйся. В общем, папаша твой лимон зеленых заныкал. Как он их выдолбил у Калмыкова, не имею понятия. Только лимон спрятан на лесопилке. В их месте. Что за место, не знаю. Знает, наверное, Калмыков. Но и ему не известно, что там лимон. Вот такая история. Так что, думайте, ребятки, думайте. Лимон зеленых, если на троих, все равно деньги немалые. А ты меня убить хочешь, мудак, – неожиданно закончил Моня. – Что смотришь? – продолжил он, заметив, как дрогнул пистолет в руках Димки. – Хочешь, чтобы я еще кое-что рассказал? В общем, так. Я вызываю Калмыкова на лесопилку. Там мы его убираем. Половину бабок беру я. Половина – по-честному – ваша. Идет?

– Когда? – спросил Димка.

– Не знаю. Через пару дней. Сейчас его в городе нет. Груз отправляет, в Финляндию поехал, контролировать чего-то там. У него еще охрана, не забудьте. Так что без меня вам кранты. Понимаешь меня, Димуля? Это тебе не продавцов в магазине пугать.

Димка посмотрел на Настю, и в этот момент она вскрикнула. Обернувшись к Моне, Димка снова вскинул пистолет и едва не нажал на курок. Моня по-прежнему сидел на полу, выставив вперед руки, свободные от намотанного Димкой скотча, и демонстративно сжимал и разжимал пальцы.

– Спокойно, Димочка, спокойно. Или ты думал, что меня обуешь? Наивный ребенок. Если бы я хотел, я бы вас уже обоих уделал. И пистолетик твой не помог бы. Так-то вот. В общем, слушай сюда. Мне было приказано инсценировать самоубийство. – Он кивнул на Настю. – Так что я звоню и говорю, что все сделано. И назначаю стрелу на лесопилке. Это – раз. Вы едете со мной. Это – два. Ты мне поможешь грохнуть этого жлоба, Димочка. Это – три. Деньги делим, как сказано. Это – четыре.

– А потом? – спросил Димка.

– Потом? Будете хорошо себя вести, все будет в елочку. Все, я пошел.

Моня пружинисто поднялся на ноги и, не обращая внимания на пистолет, сделал Димке ручкой:

– Пока. Я вам позвоню. Сидите здесь и носа не высовывайте.

Дверь за ним закрылась.

Настя поднялась с кресла, прошла в свою комнату. Порылась в письменном столе – деньги были на месте. Они лежали в нижнем ящике, накрытые листом бумаги. Моня поленился шарить в детском столе. «Конечно, – подумала Настя. – В компьютере он нашел больше».

– Ну, что скажешь? – спросил Димка, подойдя к ней.

– Скажу, что мы с тобой должны играть против всех этих гадов.

– Это круто, Настя.

– Если не хочешь, можешь отвалить. А у меня выхода нет. Я должна уничтожить этих уродов. Ну что? Валишь?

Ответить Димке не дал длинный звонок в дверь. Они кинулись в прихожую, Димка спрятал пистолет за спину и встал у стены.

– Настя! Открой! Это Николай Егорович! Сосед!

Настя открыла.

– Слушай! Это не от вас сейчас парень выходил?

– Какой парень? – спросила Настя.

– Я так и думал, что не от вас, – ответил Николай Егорович. Он стоял на площадке, растерянный, в домашнем, вытянутом на коленях и локтях спортивном костюме. – Какой-то парень вниз упал. Только что. С нашего этажа.

Он взял Настю за руку и провел мимо лифта к площадке, выходившей на улицу длинным балконом. Площадка вела на черную лестницу.

– Во. Через перила сиганул прямо вниз. Я вышел в мусоропровод ведро выкинуть, слышу крики на улице.

На сером асфальте внизу Настя увидела раскинувшийся крестом силуэт Мони.

Глава 14

Они ехали к Кузу на Фонтанку. Настя сказала, что ей невмоготу находиться сейчас дома, после этого ужасного Мони, после его непонятной смерти. Она позвонила Марку, сказала, что срочно нужен его совет, что дело очень важное, и он, разумеется, ответил, что работу пошлет куда подальше и будет ждать Настю в своем кабинете.

Настя решила ехать на метро. Потом долго думала, почему они не взяли такси, ведь денег было достаточно. У нее наличными четыре и у Димки полторы тысячи долларов.

Выйдя на Сенной, они пошли длинным переходом к эскалатору, и тут Настины глаза уперлись в стену. Она резко остановилась, дернула Димку за руку.

– Стой.

– Что такое?

– Подожди.

Она выпустила его руку и пошла к пареньку, сидевшему у стены, маленькому, зачуханному, беспомощному. Перед пареньком даже шляпы не было – лежала газета, на ней несколько смятых мелких купюр. Ни таблички не было у паренька, вроде тех, что частенько используют нищие в метро, – «Мама больна», «Помогите на лечение». Паренек был совсем никакой. Понятно, что и подавали ему меньше, чем остальным.

– Привет, Инвалид, – сказала Настя.

– Здравствуй. А я о тебе тут вспоминал, – ответил Инвалид, нисколько не удивившись. Он увидел Настю раньше, чем она его заметила, и спокойно ждал, когда та подойдет. И не ошибся.

– Пойдем поговорим, – сказал он, с трудом поднимаясь. – И друга своего бери.

– У меня времени мало. Нас ждут, – заметила Настя, зная, что все равно пойдет с Инвалидом.

– Ничего. Подождут.

Настя махнула Димке рукой, и он подошел, не задавая вопросов. Инвалид кивнул и направился к эскалатору, но, не дойдя до него, стукнул кулачком в стену. Так, во всяком случае, показалось Насте. Оказалось, что это не стена, а маленькая железная дверь, не заметная на каменном монолите, она приоткрылась, и Инвалид юркнул в щель.

– Сюда, – буркнул он не оборачиваясь и исчез, словно растворился в стене.

Настя с Димкой последовали за ним и оказались в крохотной комнатке, которые называют каптерками. Здесь стоял древний письменный стол, стул и шкафчик для одежды. В каптерке тоже была дверь. Инвалид молча открыл ее и вывел их в тамбур, более просторный, чем первое помещение, уже с тремя дверями. Инвалид по-хозяйски толкнул одну и стал спускаться по винтовой лестнице.

Она привела ребят в какой-то тоннель. Временами из-за стен, по которым змеились кабели, доносился ровный плотный шум проезжающих электричек. В тоннеле было сухо, тепло и светло от редких, но ярких ламп на потолке.

– Присядем, – сказал Инвалид, когда они, пройдя метров пятьдесят, свернули в боковое ответвление. Здесь стояла деревянная лавка и такой же шкафчик для одежды, как и в верхней каптерке. – Ну, рассказывай.

Инвалид говорил с таким видом, словно был в курсе Настиных дел.

– Что рассказывать-то?

– Ну, я вижу, у тебя проблемы. Да и Любка мне кое-что насвистела. Что ты ей в несознанке, обдолбанная выдала.

Настя посмотрела на Димку. Она просто была не в силах снова рассказывать все.

– Давай, братан, я тебе расскажу. А девочка погуляет пока. Тяжело ей.

– Обратно найдешь дорогу? – спросил Инвалид.

– Да.

– Посиди наверху, там, в каморке. Спросит кто, скажешь, Инвалиду передачку принесла. Ждешь, мол. Усекла?

– Все нормально.

Настя еще раз посмотрела на Димку, тот ободряюще ей кивнул.

– Иди, Настя, я скоро.

Она поднялась по узкой лесенке в каптерку и села на единственный стул. Куда девалась прошлая жизнь со всеми ее радостями, друзьями, концертами, пластинками, компьютерными играми, вкусной едой, танцами, музыкой, роликовыми коньками, модными джинсами и красками для волос? Она сидела в крошечной комнатке с выкрашенными зеленой масляной краской стенами, наводящими своим видом такую тоску, что даже выть не хотелось. Вся жизнь словно замкнулась в квадратном, два на два, помещении, и выхода из него не было.

Или был? Наверное, есть выход. Надо пробить стену, пролезть в образовавшуюся брешь и начать новую жизнь. Ей только шестнадцать, самое время начинать. Без родителей, самой, самостоятельно. Весь мир будет принадлежать ей. Она им всем покажет. Только надо пробить эту стену. Решиться. Да она, собственно, и решилась.

Назад пути нет. После всего, что с ней случилось, разве сможет она ходить в школу и слушать идиотские, хоть и милые, веселые, но такие на самом деле детские рассуждения приятелей и подружек? Ее детство кончилось позапрошлой ночью.

Настя теперь смотрела на все совершенно другими глазами. Ощущения, мысли, даже запахи и звуки отличались от тех, что были раньше. В детстве.

Скрипнула дверь, в каптерку вошел Димка, а следом за ним Инвалид, который с деловым видом отомкнул замок на шкафчике, достал радиотелефон и, набрав номер, сказал:

– Винт? Я счас приеду. Срочное дело. Жди.

– Ну, бывайте, ребятки. Мне переодеться нужно, – сказал он им, убрав трубку в шкафчик. Где вас найти сегодня? Я позвоню.

Настя оставила ему номера телефонов Куза – служебный и домашний, продиктовала свой.

Они кивнули Инвалиду, вышли, поднялись на эскалаторе наверх и оказались в толчее Сенной площади, заполненной ларьками, торгующими дешевыми продуктами. Чуть ли не половина города съезжалась сюда каждый день, чтобы закупить еды, сэкономив несколько рублей. Здесь всегда, в любое время дня, колыхалась толпа хмурых и озлобленных женщин с огромными сумками, пихающих друг друга и перемещающихся из одной очереди в другую.

– Ну, что он? – спросила Настя.

– Поехал к бригадиру своему. Советоваться. Сказал, что подумает и назовет сумму.

– Подумает над чем?

– Над тем, возьмется ли он за это дело.

– Какое?

– Убрать Калмыкова.

– А он сможет?

Настя спрашивала это скорее для Димки. Чтобы выяснить, насколько он уверен в успехе. Ей-то казалось, что Инвалид и не на такое способен.

Димка подумал.

– Много я видел крутых. Не скажу, что этот самый мощный, но парень конкретный, это точно. По разговору видно даже. Человека всегда по разговору можно просчитать. Этот – зверь. Покруче Мони.

– Ладно, – задумчиво сказала Настя. – С ним ясно. Кузу что будем говорить?

– А что за Куз?

– Господи... – Настя даже остановилась. Ей казалось, что они с Димкой знакомы уже тысячу лет. А ведь он ничего не знал о ее жизни. Прошлой жизни.

– Слушай, я и забыла, что вы не знакомы. Ладно, ты сиди молчи, я сама с ним разберусь.

Пропуск в редакцию им был выписан, они поднялись на третий этаж и вошли в кабинет.

Димка, как и договорились, помалкивал, а Настя рассказывала о последних событиях. Пока она говорила, Куз несколько раз тайком наливал себе в маленький стаканчик из стоящей под столом бутылки.

– В общем, я думаю так, – сказала Настя, осмелев напоследок. – Вы, Марк Аронович, позвоните Калмыкову и скажете, что папа оставил вам письмо, из которого вы кое-что узнали. О деньгах, например. И назначите ему встречу на лесопилке.

– А почему ты думаешь, что он поедет на лесопилку, а не пошлет меня подальше? И не грохнет потом?

– Видите ли, дело в том, что без него мы не найдем этих денег. Можете сказать, что хотите купить лесопилку или что отец отписал ее вам, что вы пайщик, ну, я не знаю, придумайте что-нибудь, вы же писатель. Журналист.

Куз помолчал, снова вытащил из-под стола бутылку, налил себе стаканчик, выпил и наконец произнес:

– Так... Значит, ты, Настя, организуешь преступное сообщество. И вы, молодой человек, и я – бойцы. А ты, Настя, пахан. Ну-ну, всю жизнь мечтал о живом деле.

Он подумал еще, посмотрел в пустой стакан.

– С этой сволочью надо, конечно, рассчитаться. Только ты представляешь себе, чем все это может кончиться?

– Представляю. Все будет нормально, – ответил за Настю Димка. – Я в этом варюсь уже не первый год. И не такое на моих глазах проделывали. А этот ваш Калмыков – за ним никого нет. Он – одиночка. Не мы, так другие его прищучат.

– Одиночка... А ты уверен?

– Да.

Куз хотел что-то еще спросить, но телефонный звонок оборвал его на полуслове.

– Алло, – сказал он. Потом, растерянно взглянув на Димку, передал ему трубку. – Это вас.

– Я слушаю, – ответил Димка, молча выслушал то, что ему говорили, сказал «Окей» и отключил связь.

– Ну что? – Настя схватила его за руку. – Это он?

– Он. Сегодня вечером приедет к тебе. Сначала позвонит, надо будет его встретить. Он согласен.

Настя посмотрела на Куза.

– Ну, что? Едете с нами?

– Да, – ответил журналист, – еду, – он выкатил из-под стола пустую бутылку. – А то иначе мне, пожалуй, это дело не бросить.

Вечером у Насти состоялся «военный совет». Инвалид приехал с охраной. Здоровенный лоб, которого хозяин называл Геной, молча сидел возле дверей, не участвуя в беседе. Инвалид был одет очень прилично: брючки, рубашечка. Все, как заметила Настя, дорогое, но не броское. Просто хорошая, добротная одежда.

– Ну, что... – Инвалид внимательно оглядел собравшихся. – Я готов взяться за это дело. Мы выяснили кое-что. Разберемся, короче. Как вы это себе представляете?

– Надо, чтобы он приехал в лес. Место я покажу, – сказала Настя. – Там лесопилка. Никого нет. Это участок моего папы. Он его купил.

– А на хрена туда-то тащить? – строго спросил Инвалид.

– Надо. И... – Куз с удивлением поднял брови, услышав, как вмиг отвердел Настин голос. – И я хочу, чтобы его бросили под поезд.

Инвалид тоже удивился, и не счел нужным скрывать это от двух ребят и стареющего алкаша, которых, судя по всему, ни во что не ставил.

– Под поезд? Но эта романтика будет стоить дороже.

– Они папу моего... Так... Вот и я хочу.

– Хозяин – барин. Мои условия такие. Вы его туда тащите. Обозначаете мне его маршрут. Вот вам одна штучка, – он протянул Насте, как ей сначала показалось, пуговицу, – маячок. Или ему засуньте, или с ним вместе езжайте. А мы следом двинемся. Все очень просто. Охраны у него плотной нет, но пару дружков здесь нужно будет ликвидировать. На всякий случай. Чтобы «хвостов» не оставалось.

Димка вздрогнул. Прямо-таки Мониными словами говорит Инвалид.

– Ты чего дергаешься? – экс-нищий заметил Димкину реакцию. – Мальчик, что ли?

– Куда там...

– Вот и я вижу, что не мальчик. Пойдешь со мной. Поможешь. Мне не хочется привлекать к этому делу много народу. Это у меня, – хихикнул он, – как бы халтурка. В общем, за все про все – десять штук, – неожиданно переключился Инвалид на другую тему. – Пять сейчас, пять потом. Дешево беру. Нигде за такие бабки не найдете исполнителя.

Настя молча выложила четыре тысячи, Димка присовокупил еще десять стодолларовых бумажек.

Инвалид с непроницаемым лицом спрятал деньги в карман, встал со стула, огляделся, посмотрел даже на потолок.

– Ну все. Мы пошли. Утром позвоню. Кстати, Калмыков приезжает завтра. Я выяснил. Так что скоординируем действия, и вперед. Дело-то – тьфу. Не ссыте, – вдруг закончил он как-то по-хулигански.

Уже выходя на лестничную площадку, он сказал:

– Деньги зажимать не советую. Надеюсь, это понятно?

– Обижаешь, – сказал Димка.

– Ну-ну. Хорошо, если так, – ответил Инвалид и нажал на кнопку лифта.

Инвалид врал, когда говорил, что за Калмыковым никто не стоит. Эта девочка дала ему классную наводку, которая сулила немалый куш. Поэтому он и взялся за это дело. Не из-за десяти же штук, из которых ему достанется какая-то мелочь. Он посоветовался с бригадиром, и Винт сказал, что надо трясти фраера, трясти «Краб», где он заправлял, и выходить на фактического хозяина этого довольно мелкого в масштабах города, но тем не менее прибыльного наркокоридора в Европу.

Вечер они с Винтом посвятили разработке операции – потенциальных трупов получилось больше, чем предполагал Инвалид. Всплыл какой-то Пегий, калмыковская шестерка, Рыба, без которого этот гад последнее время шагу не делал, Конь, шофер-телохранитель. Всех их надо было убрать. И только потом наезжать на «Краб». Это место, конечно, не золотая жила, но доход сулило стабильный.

Винт долго согласовывал свои действия с Турком – то, что они с Инвалидом затеяли, не входило в их компетенцию. Их зона была под землей. Координация нищих, расстановка их по точкам, сбор денег, отсечение леваков-индивидуалов, курирование молдавских, украинских, казахских и цыганских группировок, наезжавших на заработки в Питер под видом беженцев и ходивших по вагонам, экипировка под «афганцев» безногих алкашей, изготовление или покупка для них удостоверений и военных билетов и все такое. Активными действиями наверху занимался Турок. Он же был и хозяином всего предприятия.

Винт сказал, что в лес они поедут с Инвалидом вдвоем. А насчет тех, кого нужно убрать в городе...

– Пять штук дали тебе?

– Вот. – Инвалид выложил деньги на стол. Они сидели у него дома, в двухкомнатной, уставленной антиквариатом, квартире. Единственный сын богатых родителей, умерших от рака, когда ему еще и не было шести лет, Инвалид сохранил все эти вещи благодаря бабушке, ухаживавшей за больным с детства внучком. Бабушки давно уже нет, а внучек нашел себе вполне приличную, на его взгляд, работу.

– По штуке за рыло, – сказал Винт. – Есть у тебя бросовый материал?

– Найдется, – ответил внук любвеобильной бабушки. – Есть пара доходяг.

– Вот и спишем их.

Пегий ехал на своей верной «девятке» домой. Вернулся Калмыков, и сегодня у них была серьезная беседа. Мони больше не было, и теперь на Пегого легли новые обязанности. Зато и новые деньги маячили на горизонте. О каких Пегий, работая с Моней в паре, и не мечтал. Думал, что нашел в жизни свой ручеек, возле которого и просидит спокойненько до самой смерти. Его в принципе все устраивало, и он привык к стабильному, вполне сытному навару. Но теперь... Теперь Калмыков предложил ему стать его замом в «Крабе». Заведение укрупнялось, расширялось, требовались люди.

Он, как обычно, свернул на углу Невского и Марата, и, как обычно, здесь образовалась небольшая пробка. Впереди маячил раздолбанный «Москвич». Пегий едва успел тормознуть, чтобы не въехать в его бампер. Повезло. А то хлопот не оберешься, эти совки такие занудные. Начнут вонять. Нервы портить.

Вечно здесь пробки. Каждый день ездит, каждый день на одном и том же месте. И пацаны те же, с тряпками и аэрозолями. Вот и сейчас подскочил один, худющий, в лохмотьях, пацан лет тринадцати, дохлый какой-то. Наверняка уже года два плотно сидит на игле. Сразу видно.

Парень взмахнул рукой и залил мутной жидкостью из баллончика лобовое стекло. Пегий не заметил, как у стоявшего впереди «Москвича» приоткрылась дверца.

«Вот сука, – подумал Пегий, – пока своей тряпочкой сотрет... Что за гадость у него...» Тут он с удивлением увидел, что парень, улыбаясь, стоит у бокового окна. Вдруг он вытащил из-за пазухи пистолет и поднес его к самому виску Пегого, протянув руку поверх опущенного стекла. «Кажется, меня собираются убить», – это была последняя мысль Пегого.

Бросив пистолет в машину, парень подошел к приоткрытой дверце «Москвича», стоящего впереди, но в салоне джипа что-то щелкнуло, и юный наркоман рухнул на асфальт с дырочкой между бровей.

Пробка рассосалась быстро. Машины объезжали застывшую посреди дороги «девятку», поругивая отечественное автомобилестроение, и при виде лежавшего на асфальте паренька брезгливо морщились. Развели бомжей в городе, не проехать, не пройти...

Коня Калмыков сегодня отпустил. Они о чем-то долго беседовали с Пегим, потом Пегий уехал, а шеф сказал, что работы сегодня не будет, и попросил приехать завтра пораньше.

Конь заехал в супермаркет, купил продуктов, свободный вечер надо использовать по полной программе. Нужно позвонить Катерине, это безотказный вариант. Калмыковских проституток он не любил. Зачем проститутки, если есть отличная баба, чистая и пригожая. Даже любит его. По-своему.

На лестнице спал какой-то забубенный алкаш. Конь брезгливо перешагнул через него, подошел к двери своей квартиры на последнем, пятом этаже крепкого, недавно отремонтированного дома по улице Чайковского – отличный район, тихий, хоть и центр, дома прочные, стены толстые, слышимость нулевая.

Тишину нарушил дикой силы удар по затылку и грохот. Это было последнее, что Конь в своей жизни услышал.

Ленчик, как и было приказано, бросил пистолет – дешевка, сделанный в Китае из каких-то левых сплавов, почти одноразовое оружие, говна не жалко – и побежал по лестнице вниз. Через три проходных двора его ждет в автомобиле Винт, который даст ему остальные пятьсот баксов. Пятьсот авансом, ему и Попу, а еще по пятьсот после дела. Поп-то пацан еще, да и наркот, проторчит деньги за неделю. Дело плевое, но все равно донимает мандраж. Давно Ленчик не занимался такими вещами. Опустился. Нищенствовал. Ну, приворовывал. Теперь можно новый старт взять. И одеться на штуку, и Винт обещал задействовать его в настоящих делах. Это – как бы проверка.

В первом проходном дворе было темно. От стены отделилась чья-то тень. Ленчик решил не тратить время на разглядывание прохожих и рванул было мимо, но его крепко схватили за плечо, и не успел Ленчик крикнуть, как заточка проткнула спину и вошла точно в сердце.

Глава 15

– Ну, и где письмо? – спросил Калмыков. Если говорить честно, он пребывал в полной растерянности. В Финляндии все прошло отлично, он проконтролировал отправку груза, перекинулся с голландскими партнерами парой теплых словечек. Те обещали увеличить поставки, работа с Калмыковым их устраивала, условия божеские. Лес он гнал превосходный, без проблем, что они с ним делали, его абсолютно не интересовало. А тут началось. Вернулся в матушку-Россию, мать ее так.

Куз сорвал его неожиданно, но то, что он сказал, было важно, и Калмыков решил поехать с этим алкашом. Конь куда-то исчез. Это, пожалуй, взволновало его сильнее, чем сама по себе поездка. За рулем сидел Рыба и всю дорогу рассказывал дурацкие анекдоты, пока Калмыков не рявкнул на него.

Когда они приехали на место, Калмыков сразу пошел в ближайший домик, отомкнул дверь запасным ключом, порадовавшись, что никто здесь пока ничего не испоганил. Он уже распорядился об охране лесопилки, но парней можно было ждать лишь в конце недели. А пока пустующее предприятие было абсолютно бесхозным. Впрочем, случайным ворам брать здесь нечего. Одна недвижимость, и то не очень хорошего качества. Главное – не эти пилорамы. Это все наживное. Главное – лицензия на лес.

Калмыков спустился в подвал. Подвал-то – одно название. Низенький подпол, где они с Волковым решили устроить что-то вроде оперативного тайника. Так, на всякий случай.

Отворотив от стены липкое от плесени бревно при свете положенного рядом карманного фонарика, Калмыков действительно увидел в небольшой нише дипломат, обернутый несколькими слоями полиэтилена.

«Ну, Волк, ну, жук...» – подумал он. Настроение вдруг улучшилось. Ему показалось, что он вернулся в детство. Что идет какая-то занятная игра – то ли в шпионов, то ли в индейцев.

Вот сейчас он услышит сверху крики дружков: «Клин (так его звали в школе), Клин, блин, ты куда исчез?!» А он вылезет с чемоданчиком, положит его на траву и будет ждать, когда с сияющими от восхищения глазами прибегут и Петька-матрос, и Вобла, и Кривой Леха.

Но наверху не было его школьных дружков. Только этот отвратительный продажный журналистишка, насквозь пропитанный портвейном и дешевой водкой, и Рыба – безмозглый костолом, наводящий на Калмыкова уныние. Он положил кейс на лавочку, стоявшую возле домика, сорвал полиэтилен, открыл замок – кодовый, но пароль был ему известен – и увидел в чемоданчике плотно уложенные пачки стодолларовых купюр в банковских упаковках.

– Ну и где письмо?

Он ожидал, что это волковская заначка, но журналист что-то бормотал о каком-то завещании. А это надо было пресечь в зародыше.

– Не знаю. Что слышал от Волкова, то вам и говорю.

– Покажи ТО письмо. Которое ТЫ получил. ОТКУДА ты все это знаешь?

Марк смутился. Сейчас в дело должны были включиться уже другие. Он свою задачу выполнил.

Вдруг он понял, отчего ему так некомфортно. Ему надо отойти в сторону. Маленький бандит что-то такое говорил насчет снайпера.

– Не знаю! – крикнул Куз раздраженно. – Мы разве с вами на «ты»?! С каких это пор? Вы меня что тут, за мальчишку держите? – И прошел несколько шагов по поляне.

Этого оказалось достаточно. Куз отметил про себя, что организация у бандитов все-таки лучше, чем у госпредприятий. Раздался тихий хлопок, и Рыба, согнувшись пополам, повалился на землю.

Куз присел от неожиданности и понял, что надо бежать. Сейчас он здесь лишний.

Зато Калмыков не растерялся. В его сознании все еще сидели детские воспоминания. «Клим, ховайся!» – услышал он внутренний голос. Он упал на траву, одновременно вытаскивая свой ТТ, которым еще ни разу не пользовался. Носить стал недавно, после того как завладел «Крабом». Скорее для солидности, для самоуспокоения. Хотя стрелял неплохо. В армии был одним из первых.

Вторая пуля расщепила угол лавочки, к которой откатился Калмыков. Привстав на четвереньки, он рванулся вперед, за дом. Надо добежать до следующего строения, где стоит машина, и гнать в город, а там уже разбираться.

Он мельком увидел растерянную улыбку на лице Куза, стоявшего метрах в двадцати от него на поляне, – тот уже сделал шаг в сторону леса.

«Ах ты сука... Это же ты навел», – подумал Калмыков и выстрелил в журналиста.

Куз, как стоял, так и упал, врезавшись носом в землю.

«Надо же, стрелять не разучился», – отметил про себя Калмыков, и это его ободрило. Сжимая в одной руке дипломат с деньгами, в другой пистолет, он бросился вперед.

– Что там у него за чемодан? – спросил Винт.

Инвалид взял бинокль и внимательно посмотрел на бегущего Калмыкова. Журналист лежал, не подавая признаков жизни. Но бандитам было наплевать на него. Меньше свидетелей – лучше.

– Про чемодан она ничего не говорила.

– У меня есть такая думка, – продолжил Винт, – что вся бодяга из-за этого кейса. Отомстить за папу она, видите ли, решила. Лажу гонит. В чемодане бабки, я как чувствовал, что дело тут в баксах, а не в обиде.

– Посмотрим, – ответил Инвалид. – Чего, стрелять, что ли?

– Погоди. Там его пацан должен встретить.

Приехав на место, бригада Винта рассредоточилась. Собственно, на этот раз она состояла из старого знакомца Инвалида, пацана Димки, хахаля заказчицы и самой заказчицы, отмороженной девчухи. Девчуху оставили в машине, строго-настрого приказав носа не высовывать, сами залегли в подлеске, выбрав удобное место для обзора, а Димка со своим стволом засел в одном из дальних домиков. Как оказалось, правильную позицию выбрал.

– Смотри, смотри, – кивнул Инвалид в сторону подстреленного журналиста. Выбравшись из машины, спрятанной в лесу, через поляну к Кузу бежала Настя.

Калмыков увидел ее, когда обернулся, прежде чем заскочить в дом.

Ах, вот в чем дело. Жалко, Моня эту сучку не пришил. Ненависть захлестнула его, он замер, представляя собой удобную мишень, прицелился и выстрелил. Настя, так и не добежав до Куза, рухнула в траву.

Инвалид вопросительно посмотрел на Винта. Тот кивнул.

– Меньше народу, больше кислороду, – сказал он и хмыкнул.

Они подождали минут пять. Выстрелов в доме не было слышно.

– О, мать ее етти! – Винт увидел, что Настя поднялась с земли. Она, похоже, даже не была ранена.

– Со страху, что ли, рубанулась? – спросил у самого себя Инвалид.

– Может, и к лучшему, – пробурчал Винт. – Поглядим.

На крыльцо вышел Димка.

– Идите сюда! – крикнул он засевшим в засаде. – Готов парень.

Вырубленный ударом в затылок, Калмыков был без сознания.

– Ну, что, заказчик? – спросил Инвалид у подошедшей Насти. – Деньги давай.

– Вы еще не сделали то, что я просила.

– В смысле?

– Под поезд его надо.

– Ну, девка, ты даешь. Мало тебе? Надо еще пару штук накинуть, – заметил Инвалид. – Тащить его...

– Железка рядом, – сказал Димка. – Давайте закончим это дело.

Инвалид и Винт молча переглянулись. В это время дверь в домик со скрипом открылась. Три ствола мгновенно поднялись и уперлись в грудь вошедшего.

– Тьфу ты, черт, – сказал Винт, опуская свою «беретту». – Потерь, значится, нет.

На пороге стоял Куз. Лицо его было серым, он зажимал ладонью плечо. Пиджак был в травяной зелени и в крови.

– Ладно, – Инвалид посмотрел на своего бригадира. – Вязать, что ли?

Они вернулись через полчаса. За это время Настя, как могла, перевязала рану Куза. Ему было плохо, нужно было срочно ехать в город. Там возникнут еще проблемы, в больнице с такими ранами без ментов не обойтись. Если только крутые бабки заплатить.

– Посмотри-ка, Настя, в чемодане. Хватит мне на лечение?

– Хватит, – ответила Настя. – Мне не сосчитать, сколько тут вообще.

Она не очень рассчитывала на эти деньги, и пять тысяч, причитающиеся за работу бандитам, у нее были. Они с Кузом вчера съездили к родителям Волкова, взяли у них две, тысячу, «заветную», как он выразился, дал Марк, две занял у дружков Димка. Под проценты или, помрачнев, сообщил он, под отработку.

Когда Инвалид, Винт и Димка подошли к ним, Настя уже закрыла кейс. Димка встал рядом с Настей.

– Ну, хозяйка, давай расчет, – сказал Винт. – Все в лучшем виде сделано. Приятель твой подтвердит.

Настя вытащила из кармана пять тысяч, протянула Инвалиду. Тот, не считая, сунул деньги за пазуху. Наступила пауза.

Они стояли на поляне друг против друга. Настя, раненый Куз и Димка. Перед ними – два бандита с пистолетами в руках.

– Слушай, а чего там в этом чемодане-то? – лениво спросил Инвалид. – Покажи, а? Хочется знать, за что боролись.

Он протянул руку, но Настя отстранилась.

Тогда Винт поднял пистолет.

– Ребята, давайте по-хорошему. Без стрельбы...

Настя смотрела на ствол пистолета. Вот он поднялся на уровень Димкиной груди – Винт целился в единственного представляющего реальную опасность противника. Раздался выстрел, и Настя вздрогнула. Вот и все. Поиграли в бандитов...

Винт с удивлением на лице пошатнулся и упал навзничь. В ту же секунду Димка ногой изо всей силы врезал по руке Инвалида. Пистолет, описав в воздухе длинную дугу, исчез в кустах. Второй раз Димка ударил генерала подземных нищих кулаком в челюсть, и его тщедушное тельце отлетело на несколько метров в сторону.

– Бежим! – Он подхватил Куза за плечи, и тот громко застонал. – Бежим, блин, Настя! – Димка выхватил у нее чемодан и кинулся к машине Калмыкова. Куза он почти нес на себе.

Настя очнулась от столбняка и рванулась следом за ними, услышав сзади еще один выстрел. Но свиста пули слышно не было, видимо, стреляли не в них.

Димка буквально швырнул обмякшего у него на руках Куза на заднее сиденье «вольво», сам прыгнул за руль, распахнул дверцу перед Настей. Он уже завел мотор, когда заднее стекло машины разлетелось от настигшей их пули.

Не оборачиваясь на выстрелы, Димка рванул вперед.

– Пристегнись, – сквозь зубы процедил он.

Машина прыгала, взлетала на ухабах, тряслась, проносясь по толстым корням старых деревьев, которые и не подозревали, что уже выписана и оформлена лицензия на их уничтожение.

Настя обернулась. Погони не было.

– Сейчас выходим на трассу, тачку бросим. В город на этом гробу опасно въезжать, – говорил Димка. – Там КПП на въездах. Один бы я, может, проскочил, а с раненым, с баксами, без документов, блин, не отмажемся.

Въехав в курортную зону, Димка остановил машину, загнав ее в лес. Пиджак Куза пришлось выбросить, Димка дал ему свою спортивную легкую куртку.

– Держись, дружище, держись. Если доберемся до дома, будет тебе домашний личный врач, с такими бабками вылечат тебя, будешь еще лучше, чем раньше.

Куз плохо соображал. Ослабев от потери крови, он был на грани обморока и действовал механически. Вернее, не действовал, а безропотно позволял себя тащить, заталкивать куда-то, машинально переставлял ноги, когда его полунесли-полутолкали. Временами он впадал в забытье, почти не представляя, что с ним происходит. Вроде трясутся они в какой-то машине, шум вокруг, гам, кто-то громко говорит, кричит.

По ступеням Настиного подъезда Димка уже нес Куза на себе.

Когда Настя открывала дверь, Димка услышал громкий собачий лай и, прислонив Куза к стене, резко обернулся, сунув руку за пазуху, где был спрятан пистолет.

– Все, Димочка, все, – сказала Настя. – Успокойся. Это дог Николая Егоровича. В соседней квартире. Когда хозяина дома нет, он иногда голос подает.

Николай Егорович вернулся домой поздно. Много времени ушло на расспросы Инвалида. Он остался цел и невредим, хотя пульки у Димки были тяжелыми, успел даже пару раз пальнуть в отъезжающую машину. Не хотел говорить, сука, но Дядя, как звали Николая Егоровича близкие знакомые, умел развязывать языки. Он оставил его там, на лесопилке. Затащил в домик Рыбу, Винта и этого доходягу, от которого после его расспросов осталось мокрое место. Поджег домик и, не оборачивась, отправился пешком через лес. На электричку. Он не любил лишний понт. А на Настю у него давно были свои виды.

– Ну что, довольна? – спросил Димка.

– Не знаю.

– И я не знаю. Но хоть деньги теперь есть, проживем.

Настя пристально смотрела на него. Потом спросила:

– Проживем вместе?

Димка отошел к окну.

– Хочешь, Настя, я скажу тебе то, чего Моня недоговорил?

– Не надо. Хватит гадостей. Не говори ничего. Я так устала. Как дальше жить-то?

Она помолчала. Потом, странно посмотрев на Димку, сказала:

– А у наших ведь в этом году экзамены.

И сколько печали было в ее голосе.

– Какие экзамены? – не понял Димка.

– Выпускные. И вступительные. Мама так хотела, чтобы я поступила в институт.

– Не волнуйся. У тебя сегодня уже был один экзамен. А у дружков твоих может никогда и не будет. Так и останутся неучами.

Резкий телефонный звонок заставил их вздрогнуть.

– Алло, – Настя говорила ровным голосом, и Димка подумал, как быстро она меняет интонации. От детской грусти переходит к взрослой жесткости...

– Кто? Рома? Какой еще Рома?

– Настя, привет! Я никак не могу до тебя дозвониться. Слушай, я тут денег немного заработал, может, сходим куда-нибудь? В клуб? Или в кино? А хочешь – в ресторан?

– Рома... Рома... А-а, вспомнила.

Ну, конечно, молодой мажор, с которым она познакомилась как-то ночью. Он вдруг показался ей совсем ребенком, будто из детского садика. И все ее одноклассники, ровесники – тоже такие.

– Нет, Рома. Не пойду я с тобой. Я уезжаю.

– Извини. Надолго?

– Навсегда.

Настя повесила трубку.

– Кто это? – спросил Димка.

– Один из тех, кто не сдал экзамен.

Димка бросил быстрый взгляд на диван, где спал Куз. Целый вечер с ним занимался Димкин знакомый, студент военно-медицинской академии. Слава Богу, Димка застал его дома по чистой случайности. В самоволке был парень. Он долго возился с журналистом и сказал, что сейчас опасность уже миновала. Отлежится. Денег ему дали, уехал довольный. Димке бы его заботы. Как жить? Он выглянул на улицу.

Сентябрьская ветреная ночь вымела последние воспоминания о светлом питерском лете. Но, несмотря на поздний час, Димка увидел на улице довольно много людей. Компания подростков, покуривая, сидела на низком заборчике, опоясывающем здание детского сада. Мимо дома прошли трое здоровяков в кожанках, с бритыми затылками, сосредоточенно и быстро, размахивая на ходу руками. Рванул с места черный шестисотый «мерс», унося куда-то в ночь высокого, совсем молодого парня в пиджаке с широкими плечами. Две пьяные девушки, громко матерясь, шатаясь, вышли из подъезда и пытались догнать здоровяков в кожанках, направлявшихся в сторону гостиницы «Прибалтийская». Жизнь города шла своим чередом. Как жить?

– Как все, – сказал Димка. – Как все.

Вдруг Настя вспомнила о своей подружке Глаше. И ей страшно захотелось ее увидеть, поболтать о том, о сем, словно ничего и не было, словно все это страшный сон. Вспомнила, как они последний раз в клуб ходили, напились. Так давно это было... Недели две назад.

Настя посмотрела на небо. Когда они возвращались с Глашей домой, все небо усыпали звезды. Это было поразительно. Настя еще сказала, что как на юге.

Сейчас, глядя вверх, Настя видела только глухую тьму. Ни единой звезды, ни единой светлой точки над Петербургом. С залива дул сильный ветер, бил в стекло так, что дребезжали стекла, и, хотя все форточки были закрыты, легкая тюлевая занавеска гуляла, колыхалась, как будто кто-то невидимый теребил ее.

– Ладно, – Настя отошла от окна. Хватит мистики. Никто не теребит занавеску, звезд не видно, просто тучи наползли. Все просто. – Ладно, – повторила она. – Как все, значит, как все. Так и решим.