Генеральские игры

Воистину воскрес

Устроившись перед телевизором, Катя бездумно смотрела передачу «Горячие факты», думая о своем.

У нее было много проблем, и главной являлась несложившаяся судьба брата.

Миша пропадал. Не спивался, нет, – он не принадлежал к числу тех мужчин, которые валяются под заборами, маются тяжкими похмельями и загибаются от кондрашки. Его разъедала тоска. Посмотришь ему в глаза – и представляешь себе зверя, томящегося в клетке. Наверное, ему нужно было родиться в другое время, в другом месте. Не в разваливающейся стране, не в эпоху глобального рынка. Плавать бы ему по далеким морям, открывать неведомые земли, сражаться за честь прекрасных дам, рубить головы драконам. А он, Миша, последние месяцы прозябал в Москве, переходя из одной охранной фирмы в другую, встречаясь и расставаясь с черезмерно разбитными женщинами, заводя шапочные знакомства вместо дружбы… заливая глаза… сыпля прибаутками… отшучиваясь, отмалчиваясь, открещиваясь.

Никому не нужный и одинокий, как костер, разведенный посреди степи непонятно для чего, неизвестно кем. Костер на ветру. Вроде бы светит, вроде бы греет, но для кого? И на сколько его еще хватит? Из задумчивости Катю вывело слово «Беслан», воздействующее на россиян примерно так же, как на американцев – упоминание одиннадцатого сентября. Правда, погрустневший ведущий сразу оговорился: на этот раз чеченским террористам не удалось провести столь крупномасштабную акцию. Но есть ли гарантии, что подобное не повторится в скором будущем? Нет, ответил себе ведущий, скорбно качнув головой, таких гарантий нет. А почему? А потому что силовые структуры и ведомства, как всегда, реагируют на происки боевиков слишком поздно. Странно, не правда ли? Ведущий позволил себе коротенькую многозначительную улыбку, прежде чем предложил зрителям перенестись на место недавних событий. На телевизионном экране возник обгоревший вагон с выбитыми стеклами, в котором, как поведал замогильный голос комментатора, погибло шестеро ни в чем не повинных пассажиров. «Они думали, что власти гарантируют им жизнь. – Голос в динамиках дрогнул. – Но власти смогли обеспечить им лишь места в морге судебной медицины…» Бегло пройдясь по лицам рыдающих родственников, камера устремилась в небо, настраивая зрителей на возвышенный лад. После чего действие перенеслось на железнодорожное полотно, тянущееся вдоль горного склона.

«Чечня, – торжественно произнес закадровый голос. – На этой сравнительно небольшой территории площадью девятнадцать тысяч квадратных километров год за годом буксует махина российских Вооруженных сил. Каковы причины столь загадочного феномена? Давайте попытаемся разобраться в этом…»

Одни годами буксуют, другие годами разбираются, и все без толку! Катя уж собиралась переключиться на другой канал, когда передумала, увидев на экране нового персонажа. Внешне он ничем не походил на Катиного брата, но вместе с тем был явно слеплен из того же самого теста, такого черствого, что укусить даже не пробуй: зубы обломишь.

Этот седой, продубленный солнцем мужчина, одетый в новехонький пятнистый комбинезон, беседовал с невидимым телерепортером, пока оператор давал крупные планы развороченной железнодорожной насыпи, особенно долго задерживаясь на бурых пятнах и кучках обгорелого тряпья. Когда камера уставилась на оплавленную бутылку из-под минеральной воды, репортер, возвысив голос, прокомментировал: «Пассажиры поезда не ожидали, что такое еще возможно. Полагая, что федеральные войска контролируют территорию республики не на словах, а на деле, они отправились в эту злополучную поездку по маршруту Москва – Гудермес… Для шестерых из них она стала последней». Телеобъектив выхватил тронутую огнем обложку книги: бритоголовый молодчик в золотом ожерелье небрежно растопырил пальцы, явно рисуясь под многозначительным названием «Отмороженный авторитет». Видимо, оператор усмотрел в этом какую-то только ему понятную символику.

«Скажите, – раздался закадровый голос, – вы, военные, собираетесь как-то реагировать на этот вызов?»

Портрет бритоголового сменился изображением седого мужчины в камуфляже.

«Если бандит с ножичком за углом жертву подкарауливает, то разве это вызов? – спросил он. – Это разбой. Бандита нужно изловить, а еще лучше – пристрелить на месте».

«Гм, не слишком ли вы упрощаете чеченскую проблему?»

«Нет никакой чеченской проблемы, – сказал военный со скучающим видом. – Ее политики придумали».

«Как же нет, – загорячился корреспондент, скрывающийся за кадром, – как же нет, когда есть? Мы с вами разве не в «горячей точке» находимся? Разве не на этом самом месте вчера совершила дерзкую вылазку банда Руслана Шалиева? Если верить сообщениям Интерфакса…»

«А вы не верьте сообщениям Интерфакса. Вы меня лучше послушайте, полковника спецназа Главного разведывательного управления Генштаба России. Когда шалиевские волки тут пассажиров резали, Интерфаксом в округе даже не пахло».

«Хорошо. Тогда объясните мне, почему отряды боевиков безнаказанно рыскают повсюду, пока вы, военные, якобы проводите свои контртеррористические акции?»

«Акциями нехай Газпром занимается… Нам команда «фас» нужна, – сказал полковник, тоскливо взглянув куда-то вверх, на небо. – Поступила бы такая команда, мы бы их в клочья порвали, террористов сраных. Тоже мне, нашли неуловимого Джо – Черного Ворона».

«Кто же вам мешает до него добраться?» – спросил ехидный голос корреспондента.

«Вы! – рявкнул полковник. – Это ведь вы, журналюги, на каждом углу вопили про нарушения прав человека в маленькой гордой республике. Вот Запад и взял бедненьких чеченцев под свою опеку. Комиссии, наблюдатели, адвокаты…»

«А вам, военным, конечно, хотелось бы действовать без оглядки на мировую общественность? Нет уж, хватит. Это из-за таких извергов, как Буданов, чеченский народ относится к русским, как к завоевателям. Вы тут не невинных девочек насилуете и душите. Вы над целой страной надругались. Последствия всем известны».

«Ты кого это с Будановым сравниваешь, щелкопер?» – Голос полковника сделался неестественно спокойным.

«Имеющий уши, как говорится, да услышит», – запальчиво произнес корреспондент.

«Ах ты…»

Стыдливое бибиканье заглушило дальнейшую речь полковника, после чего корреспондент счел необходимым лично обозначиться на экране телевизора. Почему-то уже в студии, а не в обществе грубого спецназовца. Присмотревшейся Кате показалось, что верхняя губа молодого человека имеет нездоровую припухлость, а все его округлое лицо слегка перекошено, отчего левая половина выглядит несколько шире правой.

«Разговор с нашими бравыми вояками, как водится, закончился ничем, – заявил этот лишенный симметрии корреспондент. – Ни на один мой вопрос не пожелавший представиться полковник вразумительных ответов не дал. – Корреспондент провел пальцем по верхней губе и саркастически добавил: – Как видно, любое упоминание о разбойном нападении на пассажирский состав воспринимается нашими доблестными спецназовцами крайне… м-м… болезненно. – Новое машинальное прикосновение к губе. – Мы же, со своей стороны, провели независимое расследование, и, признаться, его результаты нас обескуражили. Слухи о непобедимости так называемого спецназа ГРУ – это лишь миф, который пора развенчать. Вот факты. – Несимметричный молодой человек зашуршал листком бумаги. – При проведении спецопераций на Северном Кавказе с лета 1999 года погибло 926 сотрудников военной разведки России. Об этом заявил агентству РИА «Новости» не кто иной, как глава нашего государства, посетивший в понедельник ГРУ Генштаба Вооруженных сил. Президент, правда, подчеркнул, что спецназ очень хорошо зарекомендовал себя в Чечне. По его словам, эффективность всех подразделений ГРУ постоянно возрастает, что доказывают проведенные в последнее время операции. Но мы-то с вами способны отличать мух от котлет, не так ли? – Корреспондент то ли улыбнулся, то ли болезненно поморщился. – Количество погибших спецназовцев свидетельствует не об их лихости, а как раз об обратном. Давайте произведем несложный арифметический подсчет…»

– Все давно подсчитано, – произнес бесшумно возникший за Катиной спиной Хват. – Выключи это.

– Что подсчитано? – полюбопытствовала она, послушно утопив зеленую кнопку пульта.

– Количество костей в человеческом организме. Их более двухсот. Будь моя воля, я бы некоторым краснобаям их переломал. Все до одной.

– Сдается мне, господин корреспондент уже подвергся физическому насилию, – усмехнулась Катя. – На месте событий, в Чечне.

– Что могло понадобиться этому жуку в Чечне? – удивился брат.

– Он там с одним полковником спецназа общался, и, похоже, они друг другу не слишком-то понравились. Боюсь, правда, что полковнику тоже досталось. Староват он, чтобы с молодыми бугаями тягаться.

– Спецназовец? – Хват расхохотался. – Ты имеешь в виду спецназовца ГРУ?

Пришел Катин черед удивляться:

– А что, бывают какие-то другие спецназовцы?

– Их нынче хренова туча наплодилась, спецназов разных мастей. Подобные подразделения формируют все кому не лень. – Хват иронически хмыхнул. – Да только войска специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба – это, сестренка, нечто особенное.

Катины глаза прищурились:

– Ты говоришь об этом с таким подъемом… Послушай, а ты ведь в десантных войсках служил, Миша, если я не ошибаюсь. Значит…

Взгляд Хвата потускнел:

– Ничего это не значит.

– Нет, погоди-погоди. – Катя вскочила с кресла. – Вспомнила! Нашивка на рукаве полковника была в точности как та, которую носил ты.

– Вздор, – буркнул отчего-то помрачневший брат.

– А вот и нет! – возразила Катя. – Могу альбом принести с твоими армейскими фотографиями.

– Вздор, – повторил Хват, потягиваясь. – Спецназовцы носят любые знаки отличия, для оперативной маскировки. То они десантники, то «пушкари», то стройбатовцы. Хрен просечешь.

– А я уж было решила…

– И напрасно.

– Мне показалось…

– Будь я спецназовцем, – сказал Хват, уставившись в окно, – я бы сейчас не домашние пирожки переваривал, а паек с боевыми товарищами делил. Там…

Проследив за его взглядом, Катя увидела лишь нагромождение городских крыш на юго-востоке столицы, но невольно поежилась.

– Нет уж. Нечего тебе там делать.

– Так они и рассудили.

– Они? Ты кого имеешь в виду, Миша?

Глаза брата янтарно вспыхнули и тут же погасли – пара матовых леденцов, а не зрачки.

– Те, кто меня отбраковал, – пояснил он, то и дело прочищая горло покашливаниями. – Знаешь, сестренка, я ведь в спецназ по молодости рвался, даже заявление написал.

– И? – Катя превратилась в сплошной знак вопроса.

– Вступительный экзамен не прошел, – неохотно продолжал брат. – Нас, четверых кандидатов, поставили перед полуразложившимся человеческим трупом и предложили покопаться у него внутри.

– Что? – Катя передернулась. – Зачем?

– Ему в брюхо зашили четыре гильзы, которые нам было велено найти, – сказал Хват, жалея о том, что пустился в эти подробности.

– И ты?..

– Я развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал.

– Куда?

– Блевать, куда же еще, – ухмыльнулся Хват.

Так оно и было. Уже после того, как он предъявил ту чертову гильзу своим будущим наставникам. Но посвящать сестру в эти нюансы было незачем. Тем более что тишину прорезал дверной звонок, положивший конец расспросам.

Часы показывали половину девятого вечера. Катя гремела на кухне всем, что попадало под руку, производя звуки, какие умеет производить только очень раздраженная, очень сердитая женщина. В распахнутую балконную дверь проникала вечерняя прохлада, а вместе с ней запахи листвы, бензиновой гари и щей, которые то ли прокисали, то ли готовились где-то по соседству. Еще влажные обои неопрятно пузырились на стенах комнаты, по углам собрались дрожащие сугробики тополиного пуха, а сдвинутая мебель довершала картину полного раскардаша. Хвату было неприятно, что незваный гость видит, в каких убогих условиях проживает отставной капитан спецназа ГРУ. Как-никак генерал, если верить предъявленным документам.

Какого лешего ему тут понадобилось? По какой причине он предпочел встретиться в неофициальной обстановке? Каким образом вышел на Хвата и почему обратился к нему, вместо того чтобы отдать приказ соответствующему подразделению? Слишком много вопросов, на которые пока нет ответа. Провокация? Розыгрыш? Проверка на вшивость? Нет, похоже, ни то, ни другое, ни третье. Что же тогда получается? Неужели лучшие головы штаба Северо-Кавказского военного округа не придумали ничего лучше, как сделать ставку на бывшего спецназовца, о существовании которого забыли непосредственные командиры?

Гадая о причинах такого странного решения, Хват чувствовал себя кем-то вроде духа, вызванного из небытия участниками спиритического сеанса. Вот позабавятся с ним и отправят обратно: поедать пирожки с капустой, пить дрянную водку, охранять дрянных людей, наживающихся на этой дрянной водке и на всякой другой дряни, о которой даже думать не хочется. Не слишком радостная перспектива. Хотя предложение генерала тоже не сахар. Больше напоминает сыр в мышеловке…

Который так и подмывает попробовать.

Не от жадности, не с голодухи, а для того, чтобы вновь ощутить вкус риска, азарта, борьбы, победы, всего того, без чего мужчина превращается в бездумный агрегат по переработке пищи или добыванию денег.

Как же быть с этой приманкой? Равнодушно отвернуться? Или еще разок испытать судьбу, а заодно себя самого? Как ты, Миша? Не разучился дергать смерть за усы? Не обленился на домашних харчах? Не хочешь ли заняться чем-нибудь поинтереснее наклейки обоев?

Пришлый генерал поерзал на стуле, закинул ногу на ногу и нарушил затянувшееся молчание.

– Итак, что скажешь по поводу моего предложения, капитан? – спросил он.

Манера общаться несомненно генеральская: напорист, преисполнен чувства собственного достоинства, властен, по-сановному хамоват. Пришельца Хват окрестил про себя «сивым мерином»: и фамилия соответствующая, и масть. В молодые годы Конягин наверняка был рыжим, а теперь на память об этой счастливой поре только веснушки остались. Шевелюра поредела, покрылась сединой, как инеем. Щеки обвисли на манер бульдожьих, однако до пускания старческих слюней еще далеко. Генерал, он и в Африке генерал. Цивильный костюм сидит на нем как на корове седло, хоть и подогнан идеально, а все равно кажется неуместным. Выправка военная, взгляд властный, голос зычный. С таким можно иметь дело.

Но нужно ли?

– Долго мы будем играть в молчанку? – недовольно осведомился Конягин, утомившийся быть объектом пристального изучения хозяина квартиры.

– Ваше предложение очень смахивает на авантюру, – сказал Хват. – На сомнительную авантюру.

– Дело государственной важности не может быть авантюрой.

– Еще как может. Особенно если от человека, толкующего о делах государственной важности, перегаром попахивает.

– А ты наглец, капитан, – восхитился Конягин.

Хват отрицательно качнул головой:

– Офицер запаса. Потому волен говорить, что думаю. Даже если мой собеседник представляется генералом или маршалом.

Стул под сменившим позу Конягином негодующе взвизгнул.

– Я действительно генерал и я действительно замначштаба, – заявил он. – Ты можешь удостовериться в этом, как только согласишься вылететь со мной на место событий. Надеюсь, поданный для нас двоих самолет убедит тебя больше, чем предъявленные тебе документы?

– Я тоже надеюсь, – сказал Хват. – А еще я надеюсь, что за штурвал самолета сядете не вы лично. Не хотелось бы мне по пьяной лавочке в какой-нибудь нью-йоркский небоскреб врезаться.

Конягин пропустил подначку мимо ушей, во всяком случае, никак на нее не отреагировал.

– Это значит «да»? – напористо спросил он.

– Это значит, что человеку вашего положения как-то несолидно уклоняться от ответов на заданные вопросы. Если вы начинаете темнить в самом начале, то что будет дальше?

– Ты о чем, капитан?

Хват усмехнулся:

– На моей памяти всего один случай, когда генерал снизошел до того, чтобы осчастливить меня личным визитом. Но то был совсем другой генерал, и он явился ко мне не под хмельком.

– Я приехал к тебе прямо с поминок, – глухо сказал Конягин. – Сегодня хоронили самого близкого мне человека. – Его левый глаз коротко дернулся и застыл на манер стеклянного. – На похороны я не успел, но несколько чарок за упокой внучкиной души опрокинул, было дело. В чем я еще должен отчитаться перед тобой, капитан?

– Вы мне ничего не должны, товарищ генерал. Я вам – тем более.

Хват произнес эти слова намеренно жестким, даже грубоватым тоном. Не кисейные барышни беседуют – мужики. И тема разговора у них серьезная, тут не до сюсюканий и взаимных расшаркиваний. Какое кому дело до чужих похорон? Они оба пока что живы, и каждый преследует на этом свете свои цели.

– Хорошо сказано, – проворчал генерал. – Тут ты абсолютно в точку попал. Никто никому ничего не должен. Мое дело предложить, твое право отказаться. Родина без нас не пропадет, не сумеем подсобить мы, другие найдутся.

Он сделал вид, что собирается встать, и Хват отлично видел, что это лишь уловка, но, понимая это и злясь на самого себя, спросил:

– Почему вы обратились ко мне? Насколько мне известно, Главное разведуправление пока что не расформировано.

Генеральское седалище вернулось на место.

– Да пойми ты, капитан, не имею я права вдаваться в такие подробности. Задание в общих чертах тебе известно: в руки полевого командира Черного Ворона попали документы, которые могут быть использованы против нас. В Кремле очень хотят вернуть их обратно, но в частном, так сказать, порядке, негласно. Если поручить операцию армейскому спецназу, то информация может просочиться к чеченцам, а мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать компьютер.

– В вашем штабе сидят предатели?

– Предатели не навешивают на себя соответствующие таблички. Конкретно я не подозреваю никого, но сейчас ни на кого положиться нельзя, абсолютно ни на кого.

– Поэтому-то вы и обратились к человеку, которого в первый раз видите? – саркастически спросил Хват.

– Я обратился к человеку, который никоим образом не может слить информацию заинтересованным лицам, – мгновенно нашелся Конягин. – К человеку, давно отошедшему от дел. Это пока все, что я могу сообщить. – Конягин шумно вздохнул. – Я и сам не знаю точно, в чем тут петрушка. Мне поручено подыскать надежного человека со стороны, вот я и ищу.

– Повторяю вопрос, – произнес Хват ровным тоном. – Почему вы решили обратиться ко мне, а не к кому-нибудь другому? На мне свет клином сошелся?

– Похоже на то.

– Я попросил бы разъяснить.

– Я внимательнейшим образом изучил твое дело, пришел к выводу, что ты человек проверенный, значит, довериться тебе можно. – Конягин принялся загибать пальцы. – Воевал в Грозном, язык и специфику Чечни знаешь. Плюс ко всему – спецназовец, а не хрен с бугра. То есть и стрелок, и альпинист, и специалист по выживанию, и врач, и сапер…

– И общественник, и хороший семьянин, – перебил увлекшегося генерала Хват. – Не надо эту бодягу разводить. Мне прекрасно известно, что представляет собой специалист моего класса. Но я также знаю, что таких отставников сейчас полным-полно. Выбирай любого.

– Ошибаешься, – возразил Конягин. – Большинство твоих однокашников, уйдя в отставку, в таких структурах прописались, что связываться с ними просто опасно. Киллеры, антикиллеры – у них своя обедня, а у нас, военных, своя. Их разговорами о долге и чести не проймешь.

– Классного специалиста проще купить. Без рассуждений о высоких материях.

– За те десять тысяч долларов, которые я уполномочен тебе предложить? Не смеши меня, капитан. В Москве можно срубить в пять раз больше, знай только обоймы меняй да использованные стволы сбрасывай.

– То есть вы решили купить меня по дешевке?

– Хрена с два тебя купишь! – гаркнул Конягин. – И меня тоже. Ни по дешевке, ни втридорога. – Он понизил голос: – Если хочешь знать, то мой выбор на тебе остановился, потому что наши с тобой взгляды на предназначение офицерства совпадают. Ты согласишься, ты уже согласился, я вижу. – Генеральский голос упал до хриплого шепота. – Потому что для тебя не само задание важно, а принцип. Разве я не прав, капитан? Разве не подмывает тебя снова сунуться в пекло и разворошить его так, чтобы тамошним чертям тошно стало?

– Давайте лучше насчет оплаты, – сказал Хват. – Надеюсь, деньги вперед?

Конягин зашелестел извлеченным из кармана пакетом.

– Здесь четверть суммы. В рублевом эквиваленте. Сам понимаешь, штаб округа не коммерческий банк. – Он горестно вздохнул, выпуская деньги из рук. – Если бы ты знал, капитан, чего мне стоило такую сумму наличными раздобыть…

– Не знаю и не хочу знать, – отрезал Хват. – Когда я получу остальное?

– Сразу по возвращении, – пообещал оживившийся почти до суетливости Конягин. – Если что, деньги будут выплачены твоей сестре, не сомневайся.

– Сомневаюсь.

– Да ты что? За кого ты меня принимаешь?

– Успокойтесь, никто вас в нечестности не обвиняет… Пока, – добавил Хват после секундного колебания. – Но деньги получу я и только я, из рук в руки. Катерине совсем не обязательно знать, кто и за что мне платит.

– Понятное дело, – прогудел Конягин с облегчением. – Но это же на самый крайний случай. Ты понимаешь, о чем я толкую, капитан?

– Нет, товарищ генерал, не понимаю. Я обязан вернуться, и я вернусь. Никаких «но» быть не может.

– Завидую твоей уверенности.

Левый глаз Конягина то мелко подрагивал, то диковато выпучивался. Словно он видел этим беспокойным глазом нечто такое, о чем его собеседник даже не догадывался. Наблюдать за этим тиком было неприятно, и Хват притворился всецело поглощенным пересчитыванием пятисотрублевых купюр.

У него вертелось на языке множество вопросов, на которые он не рассчитывал получить ответы. Кому именно в Кремле потребовались документы? Каким образом они перекочевали в старенький компьютер, захваченный чеченцами? Это и в самом деле сведения государственной важности или же компромат на кого-то из сильных мира сего? Действительно ли Хвату предлагают послужить отечеству, или он должен спасти шкуру очередного зарвавшегося политика?

Вместо того чтобы задавать эти риторические вопросы, Хват решил прояснить для себя сугубо практическую сторону дела:

– Как осуществляется выход на отряд Ворона? – спросил он, швырнув деньги на диван.

Конягин повозился, устраиваясь на жестком стуле поудобнее. Догадался, что переговоры с упрямым капитаном переходят в завершающую стадию. Он уже не просил, не убеждал, не увещевал. Ставил перед подчиненным задачу, вводя его в курс дела ровно настолько, насколько считал нужным.

Поглядывая на него, Хват слушал, впитывая, как губка, не только слова, но и жесты, оговорки, интонации. Чуяла его душа, что дело, возможно, не просто темное, но и нечистое. Чуяла… и не протестовала. Потому что конечная цель – уничтожение одного из самых жестоких полевых командиров – оправдывала средства. Черт с ним, с компьютером и хранящейся в нем информацией. Предстоящая расправа с Черным Вороном – вот что занимало мысли Хвата.

Вор должен сидеть в тюрьме, а бандит должен лежать в земле. Всякий раз, когда в мире осуществляется этот нехитрый принцип, нормальным людям становится чуточку легче.

Известные гуманисты и правозащитники разбили бы столь примитивную теорию в пух и прах, они бы могли многое порассказать о ценности любой человеческой жизни, о свободе выбора, о том, что насилие порождает насилие. Но Хват никогда не общался с гуманистами подобного сорта, он их, честно говоря, недолюбливал. Они не ездили в поездах, подвергающихся налетам чеченских боевиков, предпочитая демонстрировать широту своих взглядов в хорошо охраняемых телестудиях. Посади председателя общества защиты диких животных в клетку с голодными волками, и он запоет совсем другие песни. Точно такая метаморфоза грозит любому гуманисту, оказавшемуся нос к носу с террористом. Так что пусть говорят. Хват предпочитал действовать, и в настоящий момент его больше занимало «что» и «как», чем «отчего» и «почему».

Он выяснил, что похищенный компьютер снабжен радиомаяком, который при включении в сеть посылает постоянный сигнал, засекаемый со спутника. Это означало, что в нужный момент местонахождение лагеря боевиков будет зафиксировано с точностью до пятидесяти метров. Хват узнал также, что искомый «Пентиум» имеет ряд характерных признаков: зигзагообразную царапину на правом боку корпуса и два сигаретных ожога на крышке.

«А ведь компьютер принадлежит «сивому мерину», – сообразил он, ничем не выдавая своей догадки. – Уж слишком точным росчерком изобразил генерал конфигурацию царапины. Вот тебе и дело государственной важности. Впрочем, плевать. Все эти тайны мадридского двора меня не касаются. Мне бы до Ворона и его своры добраться, да живым уйти, да деньги сестренке вручить. Приоденется, отдохнет как следует, развеется. Глядишь, и жениха, наконец, отхватит. Не век же ей при мне домохозяйкой состоять».

– Компьютер уничтожишь только в самом крайнем случае, – продолжал инструктаж Конягин. – При тяжелом ранении. Или попав в окружение. Но все же постарайся его забрать, капитан. Сам знаешь, какие люди в Кремле сидят. Ни словам, ни слезам не верят.

– Снаряжение? – коротко спросил Хват, которого всегда коробила чужая ложь.

– Все, что необходимо – питание, снаряжение, оружие, – будет выделено на месте. Список составишь сам.

– Отход?

– Вызовешь «вертушку» по рации. Тебя подберут максимум через час.

– Мне понадобится интенсивная тренировка, – сказал Хват. – Стрельба и рукопашка. Пусть со мной ваши спецы по полной программе поработают.

– Заметано, – ухмыльнулся Конягин. – У разведчиков это называется «мордой по стиральной доске водить». Но в полную силу заняться тобой они не успеют, времени будет в обрез. Как только боевики включат компьютер, тебя доставят на место, а там, сам знаешь, уже не до тренировок.

– Я знаю. – Взгляд Хвата был холоден. – Когда отправка на базу?

– Да хоть прямо сейчас. – Конягин взялся за мобильник. – Распоряжусь приготовить самолет к вылету.

– Позже. Пришлете машину к одиннадцати.

– Она уже у подъезда. Собирай вещички и поехали.

– Нет. – Хват распрямился перед успевшим подняться генералом. – Встретимся в одиннадцать.

– Так не пойдет, – запротестовал Конягин. – Получается, что я сам должен в машине торчать, вашего капитанского высокоблагородия дожидаючись?

– Решать вам. Я должен попрощаться с сестрой. Без лишних ушей.

Прежде чем заговорить, Конягин был вынужден придержать пальцами трепещущее веко.

– Слушай, не выламывайся, капитан. Долгие проводы – лишние слезы. Укладывай бельишко, и в путь. Сухим и мокрым пайком я тебя обеспечу, будь спок.

Хват молчал и смотрел, смотрел и молчал. С таким же успехом можно было взывать к благоразумию восковой фигуры.

– Как знаешь, – раздраженно бросил генерал, направившись к выходу из комнаты. – Жду внизу. Буду премного благодарен, если сумеешь освободиться раньше, капитан.

– Я выйду в двадцать три ноль-ноль, – произнес Хват голосом, лишенным всяческих эмоций. – Если вас что-то не устраивает, найдите себе другого специалиста… по персональным компьютерам.

– Нашел бы, – проворчал Конягин, – да некогда. – Уже очутившись на лестничной площадке, он оглянулся на захлопнувшуюся за ним дверь и прошептал: – Будь у меня хоть сто исполнителей, я бы теперь только тебя выбрал, капитан Хват. Бывший капитан Хват.

Иногда у людей появляется такое чувство, будто они родились заново. Некоторые мужчины испытывают похожее приподнятое настроение после хорошей баньки. Другие – на Новый год, когда шампанское еще только откупорено и в голове пузырятся всякие светлые мысли о том, что завтра же нужно бросить курить и начать новую, осознанную, правильную жизнь. Хват переживал подобные подъемы перед каждым опасным заданием. Сегодня он чувствовал себя заново воскресшим. Будто целую вечность провел в небытии и вдруг очнулся снова, готовый действовать, рисковать, побеждать… и проигрывать, если придется. Вчистую. Ставкой, как всегда, была собственная жизнь.

– Кто это был? – спросила Катя, когда брат возник на кухне.

– Так, один ростовский бизнесмен. Предложил мне сопровождать ценный груз отсюда до своей базы. Японские швейные машинки. – Хват потянулся. – Отправляемся в одиннадцать. За мной заедут.

Катя, драившая сковороду, швырнула «ершик» в раковину и сердито сказала:

– Твой ростовский бизнесмен тебя внизу дожидается. Ему, наверное, очень важно, чтобы швейные машинки сопровождал именно ты.

– С чего ты взяла?

– В окно за ним наблюдала. Он вышел из подъезда, забрался в машину и сидит там, как сыч.

– Плохо Москву знает, – предположил Хват, доставая из холодильника минералку. – Или наличных при себе слишком много, чтобы по ночной столице гулять. У нас ведь не Копенгаген.

– И не Осло.

– И не Осло, тут ты права.

– Вот там, – продолжала Катя, – может быть, и обитают доверчивые ослицы, которые позволяют морочить себе голову. Но я не из их породы. Я чувствую: затевается что-то опасное.

– Ну, определенный риск, конечно, есть, – согласился Хват, свинчивая крышку с бутылки. – Время такое. То гаишники остановят, то налоговики проверку на дорогах устроят. – Он озабоченно нахмурился. – И каждый норовит либо денег содрать, либо спереть то, что плохо лежит. Тут глаз да глаз нужен.

– Не морочь мне голову, – тихо попросила сестра. – Лучше просто откажись от этой поездки.

Хват, приложившийся к бутылке, едва не поперхнулся.

– Вы в своем уме, сеньорита? Если не считать проверок, то работа – не бей лежачего. Сиди себе в кабине, музычку слушай. А платят хорошо. – Поколебавшись, он назвал наспех придуманную сумму: – Аванс пять тысяч рубликов.

Сестра покачала головой:

– Тут что-то не так. Видел бы ты физиономию своего бизнесмена, когда он из квартиры вышел и на нашу дверь оглянулся. Он тебя за что-то ненавидит?

– Меня? – Хват вытаращил глаза. – За что меня ненавидеть оптовому торговцу швейными машинками? Что нам с ним делить? Оверлоки с иголками? У тебя, сестренка, слишком богатое воображение.

– У меня не воображение, а женская интуиция, – возразила Катя.

– Еще хуже. Пялиться в темноту и причитать: «Ой, кажется, там что-то есть», – вот что такое хваленая женская интуиция.

– В темноте всегда что-то есть, только вы, мужчины, этого не замечаете. – Катя помолчала немного, прислушиваясь к себе, и уверенно заявила: – У меня душа не на месте, Миша.

– Никто не знает, где место для этой самой души. Зато желудок, вот он, родимый. – Хват похлопал себя по плоскому животу и попытался сменить тему разговора. – А не попить ли нам чайку на прощание? Чем ты сегодня побалуешь добытчика? Халвой, пастилой?

Катя шутливый тон принять не смогла или не захотела.

– Я поеду с тобой, Миша.

Это был даже не шепот, а едва заметное движение губ, но на то старший брат и существует, чтобы чутко улавливать любые мелочи в поведении сестры.

– В кабине грузовика помещаются двое. – Для убедительности он растопырил два пальца. – Там жуткая тряска, водитель, как правило, знает не менее тысячи анекдотов, которыми потчует тебя на протяжении всего пути. Про евреев и гомиков, про наркоманов и неверных жен. Просто обхохочешься. – Хват скорчил кислую мину. – Особенно когда речь заходит про новых русских.

– Я даже анекдоты про Штирлица готова слушать, лишь бы поехать с тобой, – сказала Катя.

– А про ментов? Ты знаешь, что такое анекдоты про ментов?.. Пьяный милиционер не может открыть кильку в томате, орет: «Откройте, милиция!»… Мусоропровод – это проводы милиционера на пенсию… Преследуя преступника, сержант Полищук выстрелил в воздух, но не попал…

– Прекрати! Мне не до анекдотов.

– Водителя такими просьбами не проймешь, – заверил Хват сестру. – Он расскажет тебе все, что знает про ментов и Чапаева, а потом включит радио «Шансон» и начнет подпевать во всю глотку: «Мама-мама-мама, вот какая драма, поутру нас снова замели… Милая мамаша, жизнь-копейка наша, увезли меня на край земли…» – Прохрипев эти строчки, Хват сокрушенно вздохнул: – Через полчаса ты уже чувствуешь себя каким-то шелудивым уркой в автозаке, а через час начинаешь мечтать совершить побег. Некоторые просто выбрасываются из грузовиков на ходу, честное слово.

Катя с сомнением поглядела на веселящегося брата:

– Что-то ты расходился не в меру. Ой, чует мое сердце, что добром твоя командировка не кончится…

Ее голос был по-прежнему тих, но она слабо улыбнулась, и Хват поспешил закрепить успех, перебив сестру на полуслове.

– Мое сердце тоже кое-что чувствует, – бодро воскликнул он. – Придется мне отправляться в путь-дорогу несолоно хлебавши. Скажи, ты этого добиваешься?

– Ну, Мишенька, пожалуйста, ну что тебе стоит, – взмолилась Катя совсем как в детстве, когда уговаривала брата исполнить свой каприз.

– Не канючь, – строго сказал Хват. – Вот вернусь, тогда съездим куда-нибудь вместе. Хочешь?

– Куда? – Ее глаза загорелись.

– Выяснением этого вопроса и займись в мое отсутствие. Обзвони туристические фирмы, выбери маршрут поэкзотичнее… Не Рио-де-Жанейро, но и не Судак.

– Нет, на море я не хочу.

– А куда же ты хочешь?

– В горы, – ответила Катя, не задумываясь, после чего, совершенно по-детски запрыгала на месте. – Ой, придумала! Давай поедем на Кавказ, а? Сто лет там не была, честное слово.

Хват отвернулся, запихивая в холодильник бутылку, которой почему-то долго, очень долго не находилось там места.

Вспомнился рейд вдоль грузинской границы, покинутый впопыхах лагерь боевиков. Как спецназовцы ни спешили, но все равно добрались до места трагедии слишком поздно. Почти никого из захваченных чеченцами туристов спасти не удалось, большинство из них были убиты, а было в группе, ни много ни мало, восемнадцать человек. Их навел на засаду проводник, колоритный такой горец в папахе и с седыми усами. Аксакал, мать его долб, кавказский Сусанин.

Обезглавленные трупы валялись на земле, их животы были вспороты, многим отсекли также конечности. Головы насадили на сучья сухого дерева, в стволе торчала старинная сабля, которой рубили пленников. Уцелели лишь две женщины, светловолосые, на свою беду. Их держали в одном из блиндажей, раздетых наголо, чтобы сменяющие друг друга боевики не тратили времени даром. Когда их вытащили оттуда, они ничего не говорили, только выли страшными хриплыми голосами, слышать которые было невыносимо.

Давай поедем на Кавказ!

Непременно, сестренка, обязательно. Мы пройдем по всем тамошним чащам и ущельям, мы будем пить спирт с болотной водой вперемешку, будем жрать галеты и мокриц, будем спать как убитые и будем умирать наяву, а когда наш поход закончится, в горах не останется даже духа того зверья, которое именует себя воинством ислама. Вот тогда мы возьмем вас туда, милые женщины, но не раньше, нет, раньше никак нельзя. Мы сами пройдем по этим кругам ада, а вам ничего об этом не расскажем. Только не удивляйтесь потом, что лица наши носят печать нездешней угрюмости, и не корите нас за то, что слышите от нас по ночам скрежет зубовный, а не ласковые слова.

– Давай поедем на Кавказ!

– В другой раз, – сказал сестре Хват. – А пока что давай посидим на дорожку. Если хочешь, можешь рассказать мне какой-нибудь увлекательнейший рецепт косервации кабачков. Или поведать мне о последних веяниях в мире высокой моды, где то линию талии завысят, то рукава укоротят, не соскучишься. Я даже готов выслушать историю развода любой из твоих подруг, на выбор.

– Но ты всегда терпеть не мог разговоров на подобные темы, – озадаченно воскликнула Катя.

– То было раньше, – подбодрил ее Хват. – Сегодня у меня начинается новая жизнь.

По пути на военный аэродром молчали. Водитель с совершенно деревянным на вид затылком крутил баранку, ни разу не взглянув на своих пассажиров. Генерал Конягин и отставной капитан Хват не глядели друг на друга, притворяясь поглощенными созерцанием ночной столицы, полыхавшей рекламным пожаром. Наполеон не сумел взять Москву, но, почти два века спустя, это сделали рекламные ковбои «Мальборо» и мифические обладатели «харлей-дэвидсонов». По своему воздействию реклама сродни нейтронной бомбе, решил Хват. Люди испарились, исчезли, вместо них остались бездушные оболочки, потребляющие навязываемые им сигареты, кофе и чипсы. Они предпочитают жевать, а не говорить. Не случайно любимым выражением россиян сделалось словосочетание «как бы». Мы как бы вместе тусуемся, и это на самом деле очень здорово, как бы.

Призраки в мире иллюзий. Блуждающие духи. Зомби, понятия не имеющие, для чего они появились на свет божий.

Натолкнувшись взглядом на очередного плакатного счастливца, утверждающего, что он живет полной жизнью лишь благодаря питательному шампуню, Хват пожелал ему облысеть к чертовой матери. Может, тогда парень сообразит, что голова ему дана не только для отращивания ухоженных волос. Почешет он свою лысую репу и подумает: н-да, вокруг много вещей поважнее перхоти.

Если это когда-нибудь произойдет, то не здесь, решил Хват, обозревая потянувшиеся мимо московские окраины. Пустыри, заставленные бетонными коробками домов, заводские ограды, исписанные любителями кратких изречений, безлюдные автостоянки, темные арки и подворотни. Здесь начиналась настоящая Россия, лишенная столичного лоска, мишуры и макияжа.

– Это наша родина, сынок, – проворчал Конягин, на которого вид спальных районов подействовал еще более удручающе, чем затянувшееся молчание в салоне автомобиля. Не дождавшись от спутника ответной реплики, он счел нужным пояснить: – Хохма есть такая, про лягушек. Детеныш спрашивает, почему они в болоте живут, а отец ему отвечает: это, мол, наша родина, сынок. Люби такую, какая есть.

– С лягушек спрос невелик, – откликнулся Хват, притворившийся, что он не понял смысла нехитрой притчи. – Вот когда люди земноводным уподобляются, то это плохо.

– Ты кого имеешь в виду?

– Как кого? Людей, уподобляющихся земноводным.

– Гм.

Так и не уяснив для себя, был ли это выпад в его сторону, Конягин на всякий случай насупился и оборвал беседу. Уже на летном поле, куда машину пропустили беспрепятственно, приостановившись возле трапа, генерал бросил на спутника испытывающий взгляд, видимо надеясь увидеть почтительное выражение на его лице. Но махина транспортного самолета, дожидавшегося двоих пассажиров, произвела на Хвата скорее гнетущее чувство. Для него это была машина времени, готовая перенести его в прошлое, одновременно проклятое и благословенное. Туда, где он превратится в того, кем он был на самом деле. В профессионального бойца. В человека без тени. В совершенное орудие уничтожения.

Тем не менее удаляющиеся огни Москвы не вызвали у него ни грусти, ни сожаления. Его лучшие годы прошли не здесь. Да и были ли они, лучшие годы?

Когда самолет набрал высоту и лег на курс, мерно гудя моторами, Хват заставил себя уснуть. Это был лучший способ избавиться от той нервозности, которую испытываешь перед переломными событиями. Пробудившись ровно через сорок минут, как это и было запланировано, Хват встретился взглядом с нахохлившимся в дальнем углу генералом. Похоже, тот уже не раз приложился к своей пижонской серебряной фляге, и мускулы его лица обмякли, размазались, как на мутной фотографии. Но генеральские глаза еще не подернулись пьяной поволокой, и их выражение Хвату не понравилось. В них была усталость, затаенная боль и тоскливая обреченность человека, дошедшего до последней черты. Что разъедало и грызло его изнутри? Горечь утраты близкого человека? Предчувствие собственной кончины? А может быть, не до конца утопленная в алкоголе совесть?

Впрочем, самим собой Конягин оставался не дольше секунды. Стоило ему обнаружить, что спутник проснулся и наблюдает за ним, как от его хмельной расслабленности и следа не осталось. Приподняв фляжку, он спросил, перекрывая гул двигателей своим зычным, полным уверенности голосом:

– Отметить возвращение в строй не желаешь, капитан?

– А разве я вернулся в строй? – преувеличенно удивился Хват.

– Если успешно справишься с заданием, считай, так оно и есть.

– Тогда отметим это событие, когда я вернусь.

– Гляди, – пожал плечами Конягин. – Дело хозяйское. Только генералы не каждый день капитанов из личных запасов угощают. Знаешь, что у меня тут налито? – он потряс в воздухе своей флягой.

– Французский коньяк? – предположил Хват.

– Бери выше. Армянский, настоящий, по спецзаказу изготовленный. Бутылка обходится в триста пятьдесят долларов.

– Выходит, вы меня за ящик коньяку наняли, товарищ генерал?

Конягин, запрокинувший флягу, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:

– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.

– Вам совсем не обязательно передо мной оправдываться, – заверил его Хват. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?

Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.