Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

Предыстория

Уэллс считал, что историю всякого человека надо начинать с зарождения жизни на Земле. Но сам вынужден был держаться более скромных рамок. Его биограф – тем более. Все беды пошли с «чугунки». Сначала все ладилось. Сейчас уже трудно сказать, почему семейство Нилов перебралось из Северной Ирландии в Англию. Скорее всего, ими двигала та же мысль, что и тысячами других ирландских переселенцев: Англия – страна больших возможностей, в ней легче добиться успеха. А Ирландия – что? Ирландия – захолустье. И действительно, когда Нилы променяли ирландское захолустье на английское, им кое-что удалось. Сперва Нилы открыли придорожный трактир в богом забытом Чичестере, потом Джордж Нил, дед Уэллса, переселился поближе к Лондону, в Мидхерст. Он теперь жил-не тужил: трактирщик в небольшом городке – лицо заметное. Да и прикладываться к бутылке в собственном заведении куда дешевле, чем где-то на стороне. Разумеется, у трактирщика существуют и иные обязанности, но Джордж Нил, пусть с меньшей охотой, тоже их исполнял. Порой его даже охватывали приступы деловой активности. Так, следуя примеру отца, он завел почтовых лошадей. Но, конечно, не вовремя. Уже в 1825 году в Англии была проложена первая железнодорожная линия. Правда, связывала она два незначительных городка – Стоктон и Дарлингтон, длиной была всего в двадцать миль и поезда по ней ходили сперва на конной тяге. Но всегда полупьяный трактирщик из Мидхерста не обладал даром предвиденья, которым прославился его внук Герберт Джордж. Где ему было знать, что скоро сеть железных дорог покроет всю страну и английские инженеры-путейцы примутся за дело на континенте? Он и без того не раз оказывался на мели, а железные дороги совсем его доконали. Да и с лошадьми еще до этого вышла незадача. За кучера был его дядя. И вот как-то раз, в метель, дядя, возвращаясь из Лондона, прибегнул к своему обычному средству против простуды, но слегка перебрал и никак не мог въехать в город. Поразмыслив немного, он погнал лошадей прямо в пруд и там честно разделил их участь. Хорошо еще, что пассажиров в карете не было и никто больше не утонул. Но материального положения Джорджа Нила это, как легко понять, не улучшило. Когда в 1853 году он умер и наследники расплатились с долгами, каждому из двух выживших детей – Саре и ее младшему брату Джону – досталось по десять фунтов. Сара Нил, впрочем, была к этому времени особой самостоятельной. Однажды, лет за двадцать до этого, Джордж Нил оказался вдруг при деньгах: умер его прадедушка – и он, по совету соседей, решил дать дочери образование. В 1834 году, когда девочке исполнилось двенадцать лет, он определил ее на три года в чичестерскую школу «для молодых леди», где ее обучили чтению, письму (писала она с ошибками и без знаков препинания, но зато очень красивым почерком), счету и даже начаткам географии. Сара Нил назубок знала названия всех европейских государств, их столиц, английских графств, их главных городов и рек, на которых они стоят. Кроме того, она слыхала о четырех природных стихиях, семи чудесах света и кое-что о девяти музах, имена которых, правда, немного путала. И впрямь, в изящную словесность здесь не углублялись, а против романов даже предостерегали. Но от серьезного чтения не отвращали, и Сара Нил со временем нашла свою любимую книгу – «Английские королевы», написанную некоей миссис Стрикленд. Особенную ее любовь вызывала королева Виктория. Еще когда Сара училась в школе и до сведенья учениц и наставницы дошли слухи, что в Лондоне сомневаются, передавать ли престол принцессе Виктории, это вызвало их бурное негодование. Когда же пятнадцатилетняя дочь трактирщика прошла курс наук, а год спустя восемнадцатилетняя дочь герцога Кентского стала английской королевой, первая из них радовалась этому словно собственной победе. Она следила за всеми подробностями ее личной и общественной жизни, старалась увидеть, когда могла, ее торжественные выезды, одевалась по той же моде, и, как вспоминал ее сын, с годами эти две старушки – Сара и Виктория – делались все больше похожи друг на друга. Разве что жили по-разному… Но мы слишком уж забежали вперед. Сара пока еще в школе, и, если оборвать на этом рассказ о годах ее учения, читатель может получить неполное представление об уровне ее знаний. Ибо среди изучаемых предметов была еще история Англии. Молодые леди заучивали перечень английских королей и генеалогию царствующего дома. И конечно, юных пансионерок укрепляли в вере. Нилы были убежденные протестанты евангелического толка, но в конфликт с англиканством как таковым не вступали – просто причисляли себя к «низкой церкви». Взгляды мисс Рили, державшей школу, где училась Сара, во всем совпадали с вынесенными девочкой из дому, так что религиозных сомнений она не испытала. Как, впрочем, не испытывала их и на протяжении всей своей последующей жизни. Еще в школе преподавали французский, и девочка очень хотела его выучить, но отец воспротивился. За уроки французского полагалась дополнительная плата, и Джордж Нил счел этот предмет лишним. И, пожалуй, был прав. Догадаться, что французский Саре не понадобится, можно было, и не обладая даром предвидения. Смолоду она помогала по трактиру и дому – нацеживала и разносила пиво, накрывала на стол. Потом ее отдали на выучку к портнихе и дамскому парикмахеру. На это пошло несколько лет, хотя ни к той, ни к другой профессии ее не предназначали. Из нее готовили прислугу, которая всегда могла бы рассчитывать на место в хорошей семье. В двадцать лет ее устроили в такую семью, но три года спустя она оттуда ушла, поняв, что ее хозяева придерживаются иных религиозных взглядов. Стерпеть подобное было невозможно. Следующие три года Сара состояла при жене 15 некоего капитана Форда. С ней она побывала в Ирландии и многих городах Англии, но из-за болезни матери не могла с какого-то времени сопровождать миссис Форд в ее многочисленных поездках и вернулась домой. Два года спустя она нашла новое место. Было ей тогда без малого двадцать восемь (Сара Нил родилась 10 октября 1822 года), и день 7 сентября 1850 года, когда эта розовощекая миниатюрная девушка с наивными голубыми глазами и серьезным лицом вошла в ворота Ап-парка, до конца дней остался в ее памяти. Она, конечно, не могла тогда знать, сколь многое он определит в ее жизни. Ей просто нравилось, что, во-первых, новая служба находится не слишком далеко от дома. Если даже пешком, то всего три часа. Можно часто навещать родителей, а это очень важно – мама хворает. Во-вторых, – что дом знатный. В викторианские времена общественное положение слуг прямо определялось положением господ, а Ап-парк знали далеко за пределами графства Кент. Мисс Фанни Буллок, к которой она поступила в услужение, встретила ее хорошо. Вот, пожалуй, и все, что тогда запало в ее сознание. Постепенно она приобретала все больше сведений об этом доме и проникалась все большей преданностью хозяевам. Здесь все было ей по душе. И дом, и его история, и его обитатели. Ап-парк стоял на высоком, кончавшемся обрывом холме, окруженном лесами. Он смотрел фасадом на меловые скалы, подступающие к берегам Канала, как называют в Англии Ла-Манш, и не только архитектурой своей, но и образом жизни олицетворял XVIII век. Самое его начало. Дом построили вскоре после «Славной революции», начавшейся 5 ноября 1688 года, когда штатгальтер Нидерландов, Вильгельм III Оранский, приглашенный всеми английскими политическими партиями, высадился в бухте Торбей и, не встречая сопротивления, пошел со своей армией на Лондон. Единственная трудность, возникшая тогда перед Вильгельмом, состояла в том, чтобы Яков II Стюарт, которого он пришел свергнуть, подобру-поздорову убрался из Лондона. Яков был ему тестем, да и вообще не хотелось делать из него короля-мученика. 11 декабря Яков и впрямь пытался бежать на остров Шеппей, откуда его должны были переправить во Францию, но на побережье местные рыбаки приняли его за тайного иезуита и передали наместнику графства Кент, убедившему короля вернуться в столицу. Пришлось Вильгельму послать в Лондон кавалерийский разъезд, который и перевез Якова из Сент-Джеймского дворца в Рочестерский замок. Правда, крепость эта охранялась только с суши, а со стороны моря поставили хорошо снаряженную яхту. На то, чтобы Яков припомнил, что он – адмирал и владеет искусством кораблевождения, понадобилось около недели. Но 23 декабря он все же отплыл во Францию, и все вздохнули с облегчением. Нидерландский штатгальтер Вильгельм III стал в 1689 году английским королем Вильгельмом III, разделив престол со своей женой Марией, законной наследницей английской короны, и это событие подвело черту под бурными событиями уходящего века. Ибо «Славная революция» была не из тех революций, что потрясают основы, – она призвана была их укрепить. «Великий бунт» середины столетия, когда пришлось отрубить голову Карлу I, военная диктатура Кромвеля, Реставрация и вспышка реакции в годы правления дурака адмирала – все теперь было в прошлом. Устанавливался порядок. Самое время было строиться, обрастать имуществом. Или, смотря по наклонностям, его прокучивать. Меньше чем за полвека Ап-парк сменил шесть хозяев, но в 1747 году его купил за девять тысяч фунтов – сумма в ту пору немалая – сэр Мэтью Фетерстонхау, и с тех пор он оставался в этой семье. Сэр Мэтью был вольнодумец и философ. Слово это тогда значило многое. Сэр Мэтью ставил опыты с электричеством и магнетизмом и даже был выбран в Королевское общество. В своем доме он собрал (ему не дано было узнать, для кого он это делает) довольно эклектичную, но весьма обширную библиотеку. Затем дом и поместье перешли к еще одному вольнодумцу, его сыну сэру Гарри, собутыльнику принца-регента, впоследствии короля Георга IV. Времена регентства (1811–1820) не отличались строгостью нравов, и сэр Гарри хоть и пожил весело, но до седых волос остался холостяком. Он, правда, любил оказывать покровительство молодым особам женского пола, но они как-то не задерживались в его доме, хотя среди них была и такая примечательная личность, как Эмми Лайон. Попала она в Ап-парк шестнадцати лет, уже беременной, потом сменила много мест и фамилий, пока не стала леди Гамильтон – любовницей адмирала Нельсона. Когда сэру Гарри шло к семидесяти, он все-таки женился. В жены он взял двадцатилетнюю молочницу из своего поместья, по имени Мэри Энн Буллок, и отправил ее в Париж пообтесаться. Сказать, что сэр Гарри женился на склоне лет, было бы неверно: он прожил до девяноста двух, но детей от этого брака не было. Так и остался Ап-парк после его смерти в 1846 году на попечении двух женщин: леди Мэри Энн и ее младшей сестры Фрэнсис (или попросту Фанни) Буллок. Сэр Гарри долго выбирал, но женился удачно. Сестры Буллок его боготворили, а после его смерти чувствовали себя скорее домоправительницами, нежели хозяйками поместья. Их главной заботой было, чтобы «все оставалось, как при сэре Гарри». Ничто не менялось в доме. Почти ничего не менялось в семейном укладе. Так двадцативосьмилетняя камеристка Сара Нил вступила в восемнадцатый век, хотя, конечно, нельзя сказать с уверенностью, что до этого она жила в девятнадцатом. Потом, много лет спустя, тем же путем совершил свою короткую вылазку в прошлое ее младший сын Герберт Джордж Уэллс. Сестры Буллок были женщины неглупые. В деревне знали, каких они кровей, и они, в отличие от многих, не придумывали себе замысловатую родословную. Держались обе они хоть и с достоинством, но без спеси. Сара Нил скоро была уже не столько служанкой, сколько подругой своей ровесницы Фанни Буллок, отнюдь не превосходящей ее в образовании. Началась счастливейшая пора ее жизни. Она была в барском доме почти как своя. Конечно, она не возгордилась. Она знала: над нею господь бог, королева Виктория, хозяева. Их полагалось любить, и этой своей обязанностью она не пренебрегала – как и любой другой. Напротив, исполняла ее ревностно. Но все же пребывание в Ап-парке возвышало ее в собственных глазах и в глазах окружающих. Службы и зал для прислуги располагались в полуподвале, «под лестницей», как принято было говорить, комнаты для прислуги – под крышей (отдельно стоял еще домик садовника), но жилось здесь не только сытно, но и нескучно. В зале для прислуги по субботам под звуки скрипки и концертино танцевали популярные контрадансы прошлого века, такие, например, как «Сэр Роджер де Коверли». За обедом велись разговоры о генеалогии гостей, обсуждались светские новости, и никто не пренебрегал мнением камеристки, как-никак кончившей школу для молодых леди и обученной чтению, письму, счету, шитью, прическе и даже начаткам истории и географии. Из ста семнадцати окон этого розового кирпичного дома открывался вид на обширную и благоустроенную территорию парка – второго по величине в графстве. Парк был поистине прекрасен, и не только своей продуманной планировкой, но и множеством лесных полянок, лощин, овражков, где текли ручьи и пробивалась сквозь папоротники небольшая речка. Из зарослей время от времени выглядывали лани – их здесь было не перечесть. Но вся эта красота вряд ли глубоко трогала сердце Сары Нил, никогда не отличавшейся особой любовью к природе. Зато другой человек впитывал ее всей душой. Звали его Джозеф Уэллс, и был он на пять лет моложе Сары. Понять, кто из них стоял выше на социальной лестнице, сейчас практически невозможно: викторианское общество знало в этом смысле столько градаций, что современное сознание перед всем этим просто пасует. А с Джо дело обстояло совсем сложно. Часть его родни была из крестьян-арендаторов, часть относилась к кругу лиц, в низших сословиях высоко почитаемых: они были старшими господскими слугами. Сам он появился в Ап-парке в июне 1851 года в качестве садовника, а значит, принадлежал к категории «слуг вне дома», но, с другой стороны, его отец был старшим садовником в обширном, еще тюдоровских времен, поместье барона де Лисла в Пенхерсте. Отец и определил его по своей профессии. Сара, впрочем, не задалась тогда вопросом, кто из них перед кем должен драть нос. В середине прошлого века в Англии около сорока процентов женщин оставались незамужними, и, хотя Сара не была сведуща в статистике, она прекрасно знала это 18 из жизни. Ей же вот-вот должно было стукнуть двадцать девять, и она отнеслась к молодому садовнику с большим интересом. Она уже давно вела дневник и, когда ей представили мистера Уэллса, отметила там, что в нем есть что-то «особенное». Сделай она эту запись несколькими годами позже, она бы добавила: «и для меня неприемлемое». Не во всем, разумеется. Их сближало то, что оба они были люди грамотные (тогда это отнюдь не было общим правилом), он много читал, а ей нравилось записывать все, что случалось с ней и вокруг нее. Но положительность, сдержанность (недоброжелатели назвали бы ее чопорностью) и некоторая доля душевной сухости Сары Нил никак не гармонировали с открытым, беспокойным и, как выяснилось с годами, раздражительным характером молодого человека, которому посчастливилось привлечь к себе ее внимание. Он был, что называется, «хороший парень», – но и только. Растения он любил, но окапывал их лишь по обязанности. Что он и впрямь делал с энтузиазмом, так это играл в крикет. Надо сказать, это было немало. Крикет иногда называют просто английской лаптой, но в таком сравнении пропадает главное: крикет – это любимейшее развлечение англичан и ведущие крикетисты – почти что национальные герои. Эта медленная игра, способная усыпить любого иностранца (да и английским зрителям дающая возможность вздремнуть на солнышке), считается своеобразной приметой английского образа жизни, и самый малый уважающий себя город стремится иметь свой крикетный клуб. Соревнования между ними происходят по субботам и длятся по шесть часов, а между сборными графств – по три дня. А Джо обещал стать первоклассным крикетистом. Он был невелик ростом, но необычайно ловок, подвижен, изобретателен. Очевидно, это было семейное. Двоюродный брат его отца Тимоти Дьюк, которому еще предстояло возникнуть в дальнейшей жизни Джо, несколько лет подряд выступал за сборную Кента, а потом создал в Пенхерсте собственное дело по производству принадлежностей для крикета. Когда Джо получил свое первое место всего в миле пути от Пенхерста, он после работы бегом несся домой, чтобы до наступления сумерек успеть еще полчаса поиграть в крикет. С местом ему повезло. Он попал в имение Редлиф, славившееся своими садами. Хозяин этого поместья Уильям Уэллс был нельзя сказать что из больших бар. Он служил в свое время капитаном корабля, ходившего в Индию, потом стал судовладельцем, титулов не имел и единственно чем мог похвастаться, так это кличкой «тигр», приобретенной за лютость в обращении с подчиненными. Зато его садовник был человек знаменитый. Он создал первый в Англии «американский сад» – некую имитацию пейзажа, характерного для северо-западной части тихоокеанского побережья США, и этим положил начало новому стилю садоводства, быстро вошедшему в моду. Все, кто мог, принялись устраивать у себя «дикие» и «экзотические» сады. Он считался выдающимся мастером своего дела и даже удостоился статьи о себе в «Гарднерс мэгэзин». Звали его так же, как и мальчишку, поступившего в 1843 году к нему в помощники, и как отца этого мальчишки, так что когда старший садовник барона де Лисла (получившего, кстати говоря, свой титул за то, что женился на королевской любовнице) Джозеф Уэллс определил того из своих пяти сыновей, которого звали Джозеф Уэллс, к старшему садовнику из Редлифа Джозефу Уэллсу, состоявшему на службе у Уильяма Уэллса, такой чреде совпадений нельзя было не подивиться. Дед писателя, видимо, хотел вырастить из своего сына садовника самого высокого класса и в выборе места для него не ошибся. У садовника из Редлифа было чему учиться, и он любил учить. Он привязался к шустрому пареньку, давал ему читать книги по ботанике, учил зарисовывать растения и старался привить вкус к самообразованию. Каким-то путем он понял, что мальчишка этот – не без способностей. Так оно и было. Джо Уэллс любил задаваться вопросами. Много лет спустя он, к удивлению своего сына Герберта («Берти»), рассказывал ему, как часами глядел на звездное небо, пытаясь разгадать, что за тайны скрыты в этих неведомых мирах, и Берти про себя тотчас отметил, что его мать подобными вопросами наверняка не задавалась: она все знала про небесную твердь и про звезды, укрепленные на ней господом во славу свою. Да, Джо Уэллс был не без способностей. Но реализоваться им не было суждено. За четыре года, проведенные в Редлифе, он гораздо меньше перенял у своего наставника, чем можно было ожидать: очень уж отвлекал крикет. А в 1847 году «тигр» Уэллс помер, имение было продано, садовник, которому перевалило за семьдесят, ушел на покой и Джо остался без работы. То, что в этот период все вокруг были Уэллсы, привело к занятной путанице, которая потом сложилась в семейную легенду. Садовник Уэллс превратился в хозяина имения, и его отеческое отношение к младшему тезке и однофамильцу якобы заставило того думать, что добрый старик что-то «отпишет» и ему в завещании, но его ожидания не оправдались. Герберт Уэллс тоже верил в эту легенду. Ее он и изложил как чистую правду в своем «Опыте автобиографии». Как бы там ни было, а в 1847 году двадцатилетний младший садовник принялся искать себе новое место. Другого такого, как Редлиф, было не найти, и следующие четыре года – вплоть до поступления в Ап-парк – он нигде прочно осесть не мог. Вероятно, именно тогда его впервые посетила мысль, по временам к нему возвращавшаяся, – уехать куда-нибудь в Америку или, еще лучше, в Австралию рыть золото. Но ни в этот раз, ни в какой-либо другой он серьезных шагов к осуществлению этого смелого плана не предпринял. В Ап-парке же он ни о чем подобном, конечно, не думал: здесь у него зародились иные мечты. С Сарой Нил они встречались на субботних танцах, достаточно, следует думать, церемонных (никто из слуг в этом доме не 20 потерпел бы, разумеется, богопротивной фривольности, отличавшей мерзких папистов, живущих по ту сторону Канала), и еще по воскресеньям, когда вся дворня, растянувшись чуть ли не на сотню ярдов, шествовала в приходскую церковь. Джо, подавляя свою природную живость, вышагивал не менее солидно, чем остальные. С некоторых пор он удостоился чести нести молитвенник мисс Нил (такова была общепринятая форма ухаживания), и они рассуждали о серьезных предметах – например о первородном грехе. В голосе Сары все чаще появлялись теплые нотки. Если тот или иной вопрос оставался нерешенным, они обменивались письмами. Конечно, через почту они их не пересылали, такой нужды не было, но какое викторианское ухаживание обходилось без переписки? И все чаще Джо делился с «дражайшей Сарой» мечтами о том времени, когда они рядышком будут листать Священное писание у своего камелька. Если у нее зарождались сомнения в его религиозности, он опровергал их самым решительным образом. Немногим более года спустя после появления мистера Уэллса в Ап-парке они с мисс Нил уже знали, что их судьбы связаны навеки. Все было решено. И если свадьба задержалась, то не по их вине.

Герберт Уэллс

В апреле 1853 года Сара получила дурные вести из дому и в середине месяца покинула Ап-парк. Мать недомогала все больше и больше, с ней творилось что-то странное, и за ней требовался постоянный присмотр. И тут внезапно умер отец. Случилось это через четыре с лишним месяца после возвращения Сары домой. Она всегда была почтительной, заботливой, любящей дочерью, и, когда после похорон мать в бешенстве кинулась на нее с криком, что она запрятала родного отца в тюрьму, она была потрясена до глубины души. В следующие два месяца, проведенные с безумной матерью, бедняжке Саре потребовалось все ее христианское терпение. К ноябрю мать умерла. С отъездом Сары Джозефу тоже незачем было оставаться в Ап-парке, и он предупредил хозяев об уходе. Никаких определенных планов у него не было, ему просто не сиделось на месте. Для начала он немного погостил у брата. Потом устроился на временную работу и стал искать постоянную, с приличным жалованьем и жильем. Но поиски затягивались. В конце концов они с Сарой поженились, не имея, что называется, ни кола ни двора. Кому это первому пришло в голову? Трудно сказать. Джозеф Уэллс не годился, конечно, в настоящие викторианцы: те знали, что надо сперва основательно устроиться в жизни, а потом уже обзаводиться семьей. Но ведь и Саре был уже тридцать один год. Венчались они 22 ноября 1853 года в Лондоне, в Сити, в церкви, расположенной прямо рядом с Английским банком, но вряд ли это предвещало богатство – уж больно жалкой была сама свадьба: ни подружек, ни даже подвенечного платья. Да и куда деваться потом? 21 Четыре с лишним месяца спустя работа все-таки нашлась. Джо приняли старшим садовником в средних размеров поместье с приличным по тем временам жалованьем – двадцать пять шиллингов в неделю. Под его началом состояло десять рабочих, и ему был отведен уютный коттедж с небольшим собственным садиком. Неделю спустя сияющий Джо встретил Сару на станции и отвез в свой домик, сразу ей приглянувшийся. К сожалению, она пробыла там хозяйкой совсем недолго. Уже через месяц хозяин начал сомневаться в правильности своего выбора, причем сомнениями этими не преминул поделиться с Джозефом. Тот покладистым нравом не отличался, и отношения стали портиться. Чем дальше, тем больше. Так что на этой должности Джозеф Уэллс не застрял. 12 апреля 1854 года он ее получил, 11 августа 1855 года ее лишился. Снова надо было искать работу и пристанище. На сей раз для троих: 20 февраля 1855 года у них родилась дочка. Сара назвала ее Фрэнсис, очевидно, в честь любимой хозяйки. Джозеф на время пристроил жену с дочкой к родственникам, а сам отправился в Лондон искать место. Ничего подходящего не подворачивалось. И тут Уэллсы (так они потом сами считали) совершили свою главную ошибку. Они купили посудную лавку в Бромли. Продал им ее Джордж Уэллс, двоюродный брат Джозефа, и поначалу это выглядело чуть ли не как подарок. Небольшие деньги, скопленные «про черный день», у Джозефа и Сары имелись, и к тому же Джозеф знал, что после смерти отца на его долю придется около ста фунтов наследства. И тем не менее Джордж не заставил их залезать в долги, с расплатой согласился подождать три года, а другой родственник, Том Уэллс, в изобилии снабдил их всяческой бакалеей, чтобы легче было завести хозяйство. И когда 9 октября 1855 года чета Уэллсов въехала в свой дом – Бромли, Хай-стрит, 47, – настроение у них было, наверное, самое радужное. Но уже на четвертый день Сара почувствовала что-то неладное. За все это время в лавку не зашел ни один покупатель! То же самое повторилось и в следующие дни. Сара поняла, что родственники их попросту обманули. К тому же скоро выяснилось, что в торговле тоже надо знать толк. Как и в хозяйстве. А ни Джозеф, ни Сара ничего не понимали ни в том, ни в другом. Он был садовник и крикетист, она – камеристка. Они принадлежали к тому разряду господских слуг, которые привыкли жить на всем готовом. Здесь же некому было делать прическу, зато надо было уметь стряпать. Но ее этому не учили! (Как она в свое время вела хозяйство в доме своих родителей, остается загадкой. Во всяком случае, ее сын Герберт Джордж считал, что полная неспособность его матери справиться с кухней относилась к числу ее врожденных качеств.) Джозефа же никогда не натаскивали в умении вести приходно-расходные книги, оформлять кредит, налаживать отношения с оптовиками. Правда, Джозеф не собирался сидеть сложа руки. Он соорудил некое подобие семафора, которому положено было подниматься в кухне, когда в лавку входил покупатель. Кроме того, он объявил свое заведение не просто лавкой, но и чем-то вроде прокатной конторы. Из его рекламы обитатели Бромли могли узнать, что он за умеренную плату готов обеспечивать их посудой, если им захочется отметить какое-либо торжественное событие или просто устроить бал, пикник или что-нибудь еще в этом роде. Судя по всему, на эти объявления никто не откликнулся. Во всяком случае, в анналах Бромли не зарегистрировано ни одного скандала, который несомненно разразился бы, прими кто-то всерьез эти посулы: в лавке не хватило бы тарелок и для того, чтобы обеспечить хороший званый обед. Немногим более двух лет спустя после новоселья, в декабре 1857 года, Джозеф решил попытать счастья в Новой Зеландии и поместил в газете объявление о том, что лавка продается или сдается в наем. В январе следующего года он поместил второе объявление, и кто-то к нему действительно заглянул. Но тут же ушел. Тогда в окне лавки (она же – витрина) появилось постоянное объявление о сдаче в наем. На этот раз зашло и ушло уже несколько человек. Но владельцем торгового заведения в Бромли, на Хай-Стрит остался все тот же Джозеф Уэллс. Его знал теперь в лицо весь город: день-деньской он торчал перед дверьми, болтая с соседними лавочниками и с приятелями, которых становилось все больше, и издалека приглядывался к каждому прохожему: а вдруг покупатель? И опять надвигалось это бедствие – «чугунка». Бромли находится совсем близко от Лондона, и поездка в столицу не составляла никакого труда: каждый будний день от гостиницы Белла, что напротив посудной лавки Уэллсов, отправлялись в Лондон две почтовые кареты. С ходом лет они из междугороднего транспорта постепенно превращались в городской: Бромли все больше сливался с Лондоном.

Последнюю свою поездку они совершили в 1884 году. Но уже с 1861 года в Бромли появилась железнодорожная станция, в 1877 – вторая, и местные жители начали обзаводиться недорогими сезонными билетами. А столичные магазины всегда представляли для них больший интерес, чем бромлейские. Хорошо было мистеру Ковеллу, мяснику, перед лавкой которого было вывешено на обозрение публики десятка два туш и несколько дюжин битой птицы! Или торговцу рыбой мистеру Вудолу! За мясом и рыбой в Лондон никто не ездил. Да и другие соседи – галантерейщик Манди, портной Купер и даже торговец обувью Перси Оливер, что устроился рядышком с гостиницей Белла, хоть в богачах не ходили, на жизнь зарабатывали. Но у посудной лавки Уэллсов прохожие ускоряли шаги. Неужели лишь потому, что лавка была очень уж грязная? Но в конце концов, если кто купит чашку или тарелку, ее можно для него и помыть! А самому сразу брать товар в руки вовсе не обязательно!