Герда Таро: двойная экспозиция

Пролог Пары, фотографии, совпадения № 1

Они завораживают с первого взгляда. Счастливая, очень счастливая пара; они молоды, как и подобает героям. Не красивые (хотя и в привлекательности им не откажешь), да и вид у них совсем не героический. Они безудержно хохочут, зажмурившись и обнажив зубы, и этот нефотогеничный, но такой чистый смех заставляет их прямо‑таки лучиться.

У него лошадиная улыбка, десны напоказ. У нее десны прикрыты, зато заметно, что за клыком зуба не хватает; впрочем, это одно из тех маленьких несовершенств, что придают очарования. Свет разливается по его белой в полоску рубашке, стекает по шее женщины. Ее светлая кожа, диагональ шеи, прорисованная откинутой назад и чуть повернутой вбок головой, и изогнутая линия подлокотников – всё усиливает радостную энергию, излучаемую их созвучным смехом.

Возможно, они сидят на площади, но такие удобные кресла, скорее всего, стоят в парке, к тому же задний план сливается в плотную завесу древесных крон. А может, этот фон за их спинами – вилла богачей, бежавших за границу, едва в Барселоне начались революционные волнения. Теперь прохлада в тени деревьев принадлежит народу, этой паре, что хохочет зажмурившись.

Революция – это самый обычный день, когда все выходят на улицы, чтобы помешать государственному перевороту, готовому задушить республику, но ловят моменты затишья. Носят mono azul[1] как летнее платье, надевают под спецовку галстук, чтобы покрасоваться перед другом или подругой. В минуты отдыха это огромное ружье только помеха; через сколько рук оно прошло, прежде чем оказаться у добровольца-анархиста, и теперь мешает ему коснуться сияющей шеи своей девушки…

В этот миг они свободны от всего на свете, не считая ружья. Они уже победили. Если они, такие счастливые, и дальше будут смеяться, то к чему это древнее оружие? Все равно верх возьмет тот, кто прав. А сейчас они могут наслаждаться солнцем, смягченным листвой, и близостью любимого человека.

Мир должен об этом знать. Всё всем должно быть ясно с первого взгляда: на одной стороне – извечная война и генералы, которые привели из Марокко свирепых наемников, а на другой – люди, которые любят друг друга и хотят защитить то, чем живут.

В начале августа 1936 года многие устремились в Барселону, чтобы быть вместе с народом, который первым в Европе решительно повел войну против фашизма. Они рассказывают об охваченном волнениями городе на всеобщем языке: страницы газет и журналов с их фотографиями выставлены в витринах киосков по всему миру, вывешены в штабах партий и профсоюзов, развеваются в руках уличных газетчиков, в них заворачивают яйца, овощи и фрукты; они бросаются в глаза даже тем, кто не покупает и не читает газет.

Барселонцы по‑братски встречают иностранцев, прибывших сражаться вместе с ними плечом к плечу. Они привыкают к этому Вавилону, радостно обращаются ко всем compañero и compañera[2], и с помощью жестов, звуков и карманных словарей завязываются разговоры. Фотографы обходятся без оружия и военной подготовки, но и они – часть непрерывного потока добровольцев. Любой, кто увидит их за работой, сразу поймет: они здесь для нас, такие же как мы, они наши товарищи, – и не станет беспокоить.

Но двое добровольцев на фото смеются самозабвенно, ничего не замечая. Тот, кто их фотографирует, меняет ракурс и щелкает снова, рискуя выдать себя: ему (или ей?) хочется поближе снять эту пару, их широкую и задушевную улыбку – одну на двоих.

Вторая фотография почти идентична первой, только на ней видно, что мужчина и женщина настолько увлечены друг другом, что происходящее вокруг их совершенно не заботит. Чьи‑то шаги, как ножницы, разрезают мостовую у них за спиной, и теперь уже понятно, что они устроились не в парке, а, возможно, прямо на Рамбле, где собираются горожане с оружием. В соседнем кресле сидит женщина.

Видны только прядь ее вьющихся волос и скрытая тканью рука. А тебе нужен ее взгляд – взгляд человека, который увидел то, что скрыто от твоих глаз, но можно угадать по фотографиям.

Фотограф, снявший эту пару, работает не один. Это мужчина и женщина, застывшие бок о бок на правой стороне улицы.

И вдруг – ты не можешь поверить своей удаче – вот еще фото этой женщины в таком же кресле! И в правом верхнем углу – краешек профиля того самого молодого добровольца, который восторженно улыбается своей светловолосой подруге на других снимках.

Эта женщина, явно из рабочих, держит неожиданный в ее руках журнал мод, а к ногам приставила ружье; похоже, она не из тех, кто поддастся любопытству из‑за парочки фотографов, которые наснимав наперегонки громкий смех товарищей влюбленных, решили увековечить заодно и ее. Нет, говоришь ты себе, такие, как она, видят всё и одновременно не видят того, что их не касается. Она всегда настороже – ведь у нее оружие, – но сейчас ей хочется просто насладиться минутами покоя.

Но, представляешь ты, через несколько дней эта женщина окажется на пляже, где проходят учения добровольцев, и снова встретит этих двух фотографов. Он с виду – вылитый цыган и одет кое‑как, а она – ну точно модель, сошедшая со страниц модного журнала на Рамбле, только на шее у нее ремень громоздкой фотокамеры, болтающейся где‑то у бедер.

Теперь женщине станет любопытно: кто эти двое? Откуда они? У них роман, какие бурно цветут в здешнем климате революции, в разгар лета и свободы, или они женаты?

Что‑то между ними есть, судя по тому, как слаженно они работают, переговариваясь на каком‑то резко звучащем языке. Она улыбчивая и шустрая, как кошка, но становится сдержанной, когда показывает девушкам, как взять оружие. Оба увлечены работой, веселые и восторженные, делят на двоих даже сигареты «Голуаз» – знак близости и благодарности.

«Я их уже видела», – скажет та женщина, когда фотографы уйдут и все примутся оживленно их обсуждать, но ее не услышат. Все наперебой расспрашивают товарища журналиста, который сопровождал фотографов на пляж. Они только что из Парижа, но уже чуть было не погибли: их двухмоторник совершил аварийную посадку в Сьерре. Крупная шишка из французской прессы сломал руку, а на них ни царапины, слава небесам. Его зовут Роберт Капа, и он говорит, что Барселона великолепна и напоминает ему родной город, только в Будапешт он не сможет вернуться, пока город в руках адмирала Хорти и его банды реакционеров. А Герда Таро, его спутница, должно быть, alemana[3], одна из тех эмансипированных девушек, которых даже Гитлер не смог подчинить.

«А когда выйдут фотографии?» – не отпускают ополченки журналиста.

Он обещает узнать, но не у фотографов: те скоро отправятся в места боевых действий – сначала на Арагонский фронт, а затем на юг, в Андалусию.

Через год после того, как были сделаны эти фотографии, в Барселоне появились первые жертвы: восемнадцать человек погибли под обломками зданий, разнесенных артиллерийским огнем крейсера «Эудженио ди Савойя». Ополчение распущено, и та женщина вернулась на фабрику. Быть может, она шьет униформу для Народной армии, в которой даже анархисты обязаны подчиняться беспрекословно, а женщинам больше нет места. Но и на фабриках продолжают слушать радио, обсуждать новости и стараются не падать духом.

Теперь представь, как кто‑то читает вслух газету от 27 июля 1937 года. Пишут, что Мадрид героически сопротивляется, но враг при пособничестве немецкой и итальянской авиации прорвался к Брунете, где произошла трагедия. Погибла девушка-фотограф, приехавшая издалека, чтобы запечатлеть борьбу испанского народа. Она была образцом мужества, и даже генерал Энрике Листер поклонился ее гробу, а поэт Рафаэль Альберти посвятил товарищу Герде Таро свои самые торжественные строки.

«А это не та ли, что фотографировала нас на пляже?» – восклицает женщина, пытаясь привлечь внимание подруг, которые уже направились к выходу из цеха, болтая о своих делах. Да, это она; в статье говорится об «ilustre fotógrafo húngaro Robert Capa que recibió en París la trágica noticia»[4].

Работницы фабрики по пошиву униформы ошеломлены, растроганы нахлынувшими воспоминаниями.

Солнце за спиной, песок в ботинках, смех, когда одна из них упала назад, на мокрый песок, сбитая с ног отдачей от выстрела, взрыв радости, когда другой удалось попасть в яблочко. И с первого взгляда было понятно, что эта иностранка – senyoreta[5] белоручка и могла бы спокойно остаться у себя в Париже, снимать актрис и элегантных манекенщиц, но вместо этого приехала снимать их, как они учатся стрелять на пляже. Она любовалась ими и, казалось, даже немного завидовала им. И вот она погибла как солдат, а они гнут спину на фабрике и после смены бегут на поиски продуктов, но они все еще живы. Это несправедливо. Горите в аду, фашисты!

Трагическая весть особенно поразила женщину, которая в тот день сидела с журналом мод на Рамбле. Вновь зажженный окурок коптит ей пальцы, сзади грохочут автоматные очереди швейных машин. Ее охватывает волнение, но не только потому, что ее переполняет чувство благодарности к погибшей, к пичужке, прилетевшей из холодной страны. Она снова ясно видит схваченную случайно сценку, когда она рассеянно подняла взгляд от журнала: темноволосый мужчина и блондинка со стрижкой боб фотографируют блондинку со стрижкой боб и темноволосого мужчину, счастливо хохочущих. Блондинка снимает, наклонив голову так, что камера закрывает ее лоб. А у него настолько маленький фотоаппарат, что над ним видны даже его брови, такие же густые, как и у добровольца. Закончив работу, они тоже смеются, живо, по‑заговорщически. Даже постороннему, даже ей понятно, что эти двое узнали себя в другой паре. И что они так же влюблены.

По чистой случайности фотографам, только что прибывшим в Барселону, суждено было наткнуться на пару, так похожую на них самих. И, может быть, по чистой случайности Герде Таро удалось запечатлеть взрыв смеха этих влюбленных, а Роберт Капа запоздал – наверное, настраивал широкоугольный объектив. Если бы Герда работала с «Лейкой», на которую он учил ее фотографировать, то и ее снимки были бы прямоугольными, как вторая фотография пары и как фото женщины с журналом; именно прямоугольный формат кадра позволяет установить авторство Капы. Герда же купила себе недорогую среднеформатную зеркалку «Рефлекс-Корелле», без которой не смогла бы так идеально центрировать квадратный формат. Спустя полгода после этой поездки в Барселону их общего дохода хватило на «Контакс» для него, а спутницу своих голодных лет – «Лейку» – он вручил девушке, которая помогла ему оставить эти годы в прошлом.

Когда они уезжали из Парижа, у них не было ни гроша. Ее роман с фотографией только начинался, у него не было постоянных контрактов, хотя его уже знали и печатали снимки; зато у них была неиссякаемая вера в свою будущую славу.

Жить в Париже, не имея ничего, кроме «Лейки», было умением выкручиваться изо дня в день. Андре Фридман и Герда Похорилле уверились: будет проще найти работу, если взять псевдоним. И придумали легенду о Роберте Капе, у которого было все, чего не хватало им самим: богатство, успех, бессрочная виза в паспорте уважаемой страны, чье могущество не было омрачено ни войнами, ни диктатурами. Объединившись в тайное общество со стартовым капиталом в виде вымышленного имени, они стали еще ближе друг другу и еще смелее в мечтах о будущем.

Но время сказок закончилось. Над Испанской республикой нависла угроза, и главным было теперь оказаться в нужное время в нужном месте и поймать реальность в объектив, чтобы встряхнуть людей, поддержать сопротивление и заставить свободный мир вмешаться в эту войну.

Но если верно, что в фотографии неизбежно отражается и тот, кто ее сделал, то снимки пары, в которой фотографы мимоходом углядели свою копию, могут рассказать об их авторах. На Гердином фото мужчина и женщина делят пространство поровну, их объединяет разлитый в воздухе смех; гармонию композиции подчеркивает контраст с бьющей через край энергией. На снимке Капы женщина в центре; он воспевает ее физическую привлекательность в тот миг, когда она склонилась к своему другу, и камера фотографа следует за ее сияющим взглядом.

Они шли бок о бок и заметили двух добровольцев, так похожих на них самих, таких счастливых. Но вовсе не любовь к игре отражений побудила их вдвоем снимать одну и ту же сцену (так больше шансов сделать подходящий для газет снимок), а надежда, воплощенная лицами и телами, которые преобразил безгранично счастливый смех, утопия, ожившая на несколько мгновений, в которые этот мужчина и эта женщина были свободны от всего на свете. Да, свободны, с общими идеалами и чувствами, но не одинаковыми. Роберт Капа уловил их безудержное стремление принадлежать друг другу, а Герда Таро – дерзкую радость, рвущуюся покорить мир.

Такие разные, они дополнили друг друга тем августовским днем, навеки выхваченным из потока событий. Они сами, искренние, как запечатленный ими смех, невольно проговариваются об этом в автопортретах, похищенных у их товарищей по оружию и по любви в то короткое анархическое лето в Барселоне..