Герман ведёт бригаду

ТРЕЩАТ ТЫЛЫ ФАШИСТСКИЕ

После провала мартовской карательной экспедиции гитлеровцев мы напечатали листовку следующего содержания:

«Смерть немецким оккупантам!

Кровь за кровь!

Захватив районы Псковщины, немцы думали, что им удастся безнаказанно грабить добро наших колхозников, безнаказанно посылать их на каторжные работы и голодную смерть в Германию. Но просчитались гитлеровцы в своих планах. Вместо покорности население Псковщины взялось за оружие и в рядах бесстрашных партизан бьет немецких захватчиков. И вот фашистский зверь, почуяв скорый конец своего хозяйничания на нашей земле, обрушил свою злость на беззащитных людей.

15 марта немецко-фашистские каратели сожгли деревни Ровняк, Дубье, Хлуполово, Волосово, Луковищи, Палицы, Укреть и Ямицы Порховского района. Забрали весь скот и имущество колхозников, уцелевшее от пожара. В деревне Ровняк гитлеровцы убили двенадцать человек: троих мужчин, четырех женщин и пять детей, в деревне Фомкина Гора убито восемь человек, в деревне Заречье — шесть человек.

В деревне Палицы фашисты согнали в сарай восемьдесят три человека — стариков, женщин и детей и заживо сожгли их. После зверской расправы над беззащитными людьми немцы пустили слух, что уничтожили всех партизан.

Врут кровопийцы!

Народные мстители живы! Казни и расправы только увеличивают наши ряды и еще больше разжигают священную ненависть в наших сердцах. За невинно пролитую кровь советских людей фашисты заплатят своей черной кровью. Никуда им не уйти от расплаты.

Кровь за кровь! — таков наш лозунг.

Красные партизаны.

1 апреля 1943 г».

Эта листовка была широко распространена среди населения оккупированной Псковщины.

Газеты, издаваемые оккупантами на русском языке, в конце марта печатали хвастливые сообщения о полном разгроме «красных банд Германа». В действительности же ни наши полки, ни отряды бригад Карицкого и Рачкова не понесли больших потерь при выходе из окружения в районе озера Сево. Партизаны стали вновь появляться на важнейших железнодорожных магистралях, смело нападать на вражеские опорные пункты. Так, 5 апреля бойцы полка Ситдикова совершили налет на село Маршавицы. В тот день гитлеровцы недосчитались трех десятков своих солдат, одного склада с боеприпасами, одиннадцати автомобилей и одной бронемашины.

15 апреля 1943 года последовал одновременный удар по двум крупным гарнизонам оккупантов. Партизаны взорвали четыре склада с боеприпасами и уничтожили около сотни фашистов.

В Скуратове, куда под аккомпанемент этих взрывов ворвались отряды полка Пахомова, комендант принял неожиданное решение. Выскочив в окно, он подал пример вверенному ему гарнизону, как нужно встречать партизан.

А на следующий день после налета на Скуратово к дому, где располагался политотдел, пришел политрук Зайцев. Увидев наше открытое окно, закричал:

— Товарищи! Ура! Я песню про Скуратово сочинил. Пока ехал к вам — и сочинил.

Через минуту Зайцев уже декламировал нараспев:

Песня нам понравилась. Через несколько дней мы напечатали ее в листовке.

Листовку с песней я показал комбригу. Он прочитал, улыбнулся и сказал:

— Вот отгрохочет на земле буря. Многое исчезнет. А вот эти листки останутся. И будут по ним ученые писать историю минувшей грозы, а дети — знакомиться с биографиями отцов. — Потом попросил: — Дайте мне пару экземпляров. Сохраню для сына.

Я не придал тогда большого значения словам Александра Викторовича и не оставил себе на память листовку с песней Зайцева. А комбриг, как мне стало известно после войны, тогда же, в апреле 1943 года, послал несколько наших листовок в далекое татарское село Теньки, где жила его семья. Он писал жене: «Посылаю ряд наших листовок, которые дадут тебе представление о зверях в овечьей шкуре и о той борьбе, которую ведут народные мстители».

Несмотря на потери, бригада наша росла. В конце апреля мы сообщили в Ленинград, в штаб партизанского движения, и в Валдай, в оперативную группу при штабе Северо-Западного фронта, о следующем составе бригады: полк Ситдикова — четыреста восемьдесят девять человек, полк Пахомова — четыреста семьдесят три человека, полк Худякова — двести восемьдесят четыре человека, штаб с отрядом Бурьянова — двести четыре человека.

Сравнительно неплохо у нас было с вооружением. Если на 1 января 1943 года в бригаде имелось пять ручных пулеметов и семь минометов, то спустя шесть месяцев количество ручных пулеметов возросло в шесть раз, а минометов в три раза. Много было автоматического оружия. Надо отдать должное руководству Валдайской оперативной группы — подполковнику Тужикову и майору Гордину, потрудились они немало, чтобы обеспечить нас оружием и боеприпасами.

Жители Славковского, Сошихинского и Порховского районов, встречая в деревнях не крохотные отряды народных мстителей, а хорошо вооруженные полки, радовались росту партизанского войска и в своих рассказах преувеличивали численность бригады. Это вводило в заблуждение командование немецкой армии и на многих командиров охранных частей наводило страх.

Весной 1943 года произошел такой случай. Вдоль большака Выбор — Остров нарушилась линия связи. То ли весенний ветер, гулявший в те дни по полям Псковщины, похозяйничал на дороге, то ли виноваты были в этом деревенские мальчишки, пытавшиеся по-своему «насолить фрицам», но в поселке Воронцово, где стоял крупный фашистский гарнизон, кто-то пустил слух: «Связь порвали партизаны. Герман идет брать Воронцово». Дежурный унтер-офицер доложил коменданту. Последний перетрусил и приказал открыть артиллерийский огонь по предполагаемому маршруту бригады. Семьдесят снарядов вздыбили и основательно попортили большак.

Мы находились в тот день за несколько десятков километров от Воронцова.

— Пугливый немец пошел, — усмехнулся Исаев, слушая рассказ разведчика, вернувшегося из приведенного в боевую готовность фашистского гарнизона.

— А жертв не было? — задал вопрос Крылов.

— Были. Случайно в зоне обстрела оказался конный полицай. Убиты оба — и всадник и лошадь.

— Коня жаль, — резюмировал Герман.

Когда были созданы в бригаде полки, начальником разведки стал Сергей Дмитриевич Пенкин. Его командирский талант раскрылся теперь особенно ярко.

Как сейчас вижу: стоит разведчик, голова опущена, с горечью докладывает:

— В намеченный вами пункт добраться не мог. Везде засады. Пробовал проехать в разных местах — не вышло. Обстреляли. Еле-еле утек.

— Значит, пришлось от фашиста драпануть? — спрашивает Пенкин, а глаза его смеются.

Разведчик бросает исподлобья взгляд на начальника, скупо роняет:

— Пришлось.

— Сумел бежать, значит?

— Сумел.

— Ну и молодец! — неожиданно заключает Пенкин. — Разведчик на то и разведчик, чтобы не попадать впросак. Небось слышал старинную пословицу: «Без головы не ратник, а побежал, так и воротиться можно»?

— Так я хоть сейчас обратно пойду, — восклицает обрадованно боец.

— Вот и хорошо. Только сначала вместе подумаем, как нам с тобой лучше засады объегорить, а на полустанке все же побывать.

Пенкин достает карту, и оба они — и начальник разведки и ее рядовой боец — детально разрабатывают новый маршрут к нужному объекту.

Разведчики творили прямо чудеса. В середине апреля в Торошине с помощью подпольщиков они проникли в воинскую часть и изъяли у тринадцати зенитных орудий замки. Четыреста бочек горючего было уничтожено в Порхове партизанскими магнитными минами. И в этой операции участвовали наши разведчики.

Герман любил Пенкина, часто приглашал его в штаб не только по делу, а просто так, как своего друга.

Так было и 21 апреля, когда бригада остановилась на отдых в деревне Красное Сосонье. Пришли мы сюда рано утром после ночного марша.

Герман позвал Пенкина к себе. Вместе они позавтракали и легли отдыхать на полу. Через несколько часов комбриг проснулся, достал трубку и закурил, стараясь не потревожить сон Пенкина.

— Лежал я, лежал, — рассказывал нам потом Александр Викторович, — и вдруг показалось мне, что Сергей не дышит. Я его позвал: «Сергей! Сергей!» Не отвечает. Чувствую, что-то неладно. Гляжу, а он — мертвый.

Просто, молчаливо ушел из жизни человек, за плечами которого были десятки боев и которого в самых кровопролитных схватках щадили пули. У нас в то время не было врача и истинной причины смерти установить не удалось. Пенкин страдал сильной одышкой, что-то у него было не в порядке с сердцем. Наш фельдшер, да и мы все предполагали, что Сергей Дмитриевич умер от какого-то сердечного приступа.

Вечером его похоронили. Герман ходил в тот день мрачный. Выступить у гроба начальника разведки отказался категорически:

— Не могу. Поверьте, не могу.

Вскоре к нам на должность начальника бригадной разведки прибыл рослый, крупный белорус Панчежный. Его заместителем стал политрук Костарев, который после ранения в Партизанском крае лечился в госпитале в советском тылу, а затем вернулся в бригаду.

Летом 1943 года в бригаду прилетел наконец долгожданный военный врач-хирург Викентий Иванович Гилев. В первые дни его пребывания у нас я зашел в госпиталь. Викентий Иванович встретил меня в чистом халате с белой шапочкой на голове, но в пресквернейшем настроении.

— Ну, как привыкаете к нашей жизни? — спросил я его.

— К партизанской жизни я привыкну скоро. А вот лекарства разводить не на чем — спирту мало. Операции не знаю, как буду делать, — на исходе эфир. Мучают нас ежедневные переезды, помещение для операционной оборудовать не можем, раненые от переездов страдают, — и хирург сокрушенно начал перечислять вопросы, которые он не знает, как решить.

— Викентий Иванович, а вы по-партизански что-нибудь попробуйте придумать, — единственно что я смог посоветовать тогда в ответ на его справедливые претензии.

Через некоторое время, когда я опять зашел в госпиталь, меня встретил уже веселый, улыбающийся Гилев:

— А ведь мы кое-что придумали, по-партизански. Вот глядите! — Викентий Иванович при этом указал мне на купол белого парашюта, висевший над большим столом. — Это наша походная операционная. В любой избе парашют обеспечивает нам чистоту, и с потолка никакая пакость не свалится на оперируемого. Теперь и спирт нас не лимитирует — мы научились разводить медикаменты на самогоне.

Удивительно скромный и спокойный, Гилев в то же время оказался человеком энергичным и инициативным. Он быстро улучшил «партизанскую медицину». Многим партизанам Викентий Иванович спас жизнь, восстановил здоровье.

Весну и лето 1943 года 3-я Ленинградская провела в постоянном движении. Мы, точно в песне, шли по долинам и по взгорьям, только не Дальнего Востока, а в основном безлесных районов Ленинградской области. Часто наш маршрут проходил и по берегам реки Великой и холмам Новоржева, где мы не раз встречали калининских партизан.

И весной и летом Герман требовал от командиров полков неукоснительного выполнения главной задачи бригады — создания нетерпимой обстановки для оккупантов на коммуникациях. В апреле, когда забурлили на Псковщине сотни рек и речушек и половодье прервало даже кое-где сообщение между деревнями, мы отправили на задания двадцать диверсионных групп. Они взорвали тринадцать мостов, уничтожили девять паровозов, сто восемьдесят вагонов. В мае отряды бригады появились на новой для нас железнодорожной ветке Остров — Псков. Это был участок Варшавской дороги, имевшей важнейшее значение в битве за Ленинград.

На шоссейных и грунтовых дорогах в лесистой местности излюбленным приемом партизан были засады. Но лесных дорог в районе немного, и фашисты на шоссе Остров — Выбор — Новоржев разъезжали без большой опаски.

Тогда Герман приказал чаще прибегать к минированию большаков и проселочных дорог. Гитлеровцы предприняли контрмеры. Прежде чем самим пройти или проехать по дороге, фашисты заставляли жителей ближайших деревень запрягать лошадей в катки или бороны и подозрительный участок дороги прокатывать или боронить. Тогда наши подрывники стали закладывать мины глубже. В результате ни каток, ни борона их не трогали, а под давлением автомашины или танка мина взрывалась.

На новоржевских дорогах, у переправ через Великую и Сороть оккупационные власти выставили большие щиты с объявлением:

Опасно!

Здесь появляются партизаны!

Ходить в одиночку и мелкими группами воспрещается.

В мае Шпейман вторично бросил против бригады крупные части охранных войск. Прочес местности велся широким фронтом. В помощь карателям были выделены самолеты-разведчики.

В мае мы провели девятнадцать боев с карателями. Во всех этих боях враг имел численный перевес, но ни в одном из них не одержал сколько-нибудь крупной победы. Вот хроникальная запись некоторых майских боев бригады, которую я сделал в те дни в своей походной тетради:

«…3 мая у деревни Речки Новоржевского района отряд Журавлева устроил засаду. По дороге немцы подтягивали к Ругодевскому лесу артиллерию и боеприпасы. Отряд смело бросился на противника, отбил две пушки и уничтожил их.

…10 мая у деревни Полозово Ашевского района Калининской области отряд Загороднюка (2-й полк) и штабной отряд провели упорный бой против немецкой артиллерийской части. Бойцы наши прочно залегли на рубеже и уничтожили свыше тридцати фашистов. Владимир Иванович Загороднюк в этом бою пал смертью храбрых.

…11 мая группа под командованием политрука Андрея Мигрова получила задание устроить засаду в районе деревни Заречье Новоржевского района и задержать продвижение противника к штабу бригады. К 14 часам гитлеровцы подошли к Заречью. Засада встретила их огнем, и противник, понеся потери, откатился. Через несколько часов он снова начал наступление. Засада опять встретила его огнем, заставила развернуться, а сама отошла на новые рубежи, откуда повела огонь. Так противник и не подошел к месту расположения штаба. Засада Мигрова мотала его до самого вечера.

…27 мая отряд штаба бригады вел бой с карателями в Ругодевских лесах. Группе из двадцати пяти человек под командованием Заварина была поставлена задача охранять фланг. Противник силою до двухсот человек пошел в обход прямо на группу. Партизаны подпустили немцев на расстояние пятнадцати метров и открыли сильный огонь из пулеметов и винтовок. Свыше семидесяти фашистов было убито. Противник откатился».

В последних майских боях потеряли мы общего любимца бригады пулеметчика-баяниста Лешу Гринчука. Это случилось вблизи села Крюково, западнее Ругодевских гор.

Штаб со своим отрядом стоял там вторые сутки. Со стороны Новоржева к селу направилась большая колонна карателей. Мы дали встречный бой. К фашистам подошло подкрепление. Было принято решение отойти из Крюкова, не ожидая, как обычно, наступления темноты.

Среди партизан, прикрывавших отход, был и Гринчук. Алексей занимал позицию на высотке у деревенского погоста. Огневой рубеж был выгодный. Несколько раз бросались каратели в атаку, и каждый раз отступали под огнем пулемета Гринчука.

Алексей увидел, как с соседних позиций стали отходить бойцы его группы. Пора и ему покинуть высоту. Но к ней снова бросились гитлеровцы. И опять пулеметчик припадает к прикладу и поливает свинцовым огнем атакующего врага.

Фашисты окружили высотку со всех сторон. Отходить некуда. Еще несколько коротких очередей. Патронов больше нет, а гитлеровцы наглеют, поднимаются во весь рост, что-то орут злорадно, торжествующе. И тогда Гринчук, взяв в руки противотанковую гранату, ложится на пулемет. Поднявшись на высоту, гитлеровцы бросаются на Гринчука. Раздается взрыв…

Июнь 1943 года бригада воевала без Германа. Александр Викторович был вызван в Валдай, оттуда в Москву. За комбрига оставался Иван Васильевич Крылов.

В июне в бригаде появился новый полк. Произошло это таким образом. В начале мая в Сошихинском районе высадился воздушный десант — четыре десятка партизанских командиров и политработников. Это был костяк 4-го отдельного партизанского полка, который надлежало сформировать из местного населения. В тяжелых условиях удалось создать полк. Командовал им Григорий Иванович Ефимов, в прошлом парторг Ленинградского обкома ВКП(б) одного из крупных леспромхозов области. Комиссаром полка был Иван Ступаков — активный участник боев в Партизанском крае.

Пулеметчик Алексей Гринчук.

Малочисленному и слабообученному молодому полку сразу пришлось вести ожесточенные бои с карателями. Воевали ребята храбро, но силы были слишком неравные. И тогда Ефимов подался к нам. Мы пополнили полк людьми, хорошо вооружили. Позже Ленинградский штаб партизанского движения официально включил этот полк в нашу бригаду.

Каратели не оставляли нас в покое и в первый летний месяц. Сорок четыре раза скрещивалось наше оружие в июне. В борьбе против партизан фашисты не гнушались никакими средствами.

Однажды в районе Ругодевских лесов наши бойцы увидели на окраине деревни группу незнакомых людей. Степан Щитов, лихой бригадный разведчик, поднес к глазам бинокль. У незнакомцев на фуражках виднелись красные партизанские звездочки, у многих на груди сияли ордена и медали.

— Боевые, видать, ребята, — поделился Щитов своими мыслями с товарищами. — Но все же люди незнакомые, коней стоит попридержать.

Незнакомцы замахали руками:

— Товарищи! Давай сюда, подъезжай быстрее, разговор есть.

Нашей разведке часто приходилось встречаться с разведчиками и группами партизан других бригад. Щитов и его товарищи, уверенные, что имеют дело и на этот раз с коллегами, поехали в деревню. Степан, подстегнув своего коня, вырвался вперед и галопом подскакал к крыльцу крайней избы, у которого стояли незнакомцы.

— Прибыл по вашему приглашению, — расплылся в добродушной улыбке Щитов.

В ответ — в упор автоматная очередь. Степан без стона рухнул на землю.

Двум другим нашим разведчикам удалось спастись. Отстреливаясь, они отступили в лес. Когда в бригаде стало известно о предательском убийстве Щитова, Кадачигов сразу определил:

— Не обошлось без участия гестапо.

И точно. Вскоре наша разведка выяснила подоплеку этого черного дела. Фашисты перебросили из-под Луги в наши районы специально созданную гестапо банду лжепартизан. Главарем у них был отпетый негодяй изменник Родины Мартыновский. Под видом партизан, нацепив на себя ордена и медали, снятые с убитых советских воинов, бандиты рыскали по деревням, в которых часто бывала наша бригада. Население принимало их за истинных народных мстителей и не скрывало перед ними своей ненависти к оккупантам. Тогда начинались дикие расправы над патриотами.

Бригада приняла меры предосторожности и с помощью населения начала охотиться за бандой. Мартыновский вынужден был увести своих людей из района наших действий. Однако время от времени продолжал засылать к нам свою агентуру. Как-то, маневрируя, мы вышли к берегу реки в деревне Старый Двор. Южнее этих мест наши полки раньше не появлялись. Весь север был обложен частями охранных войск. Долго думали Исаев и Крылов, что делать. И решили временно, буквально на несколько дней, увести бригаду в «чужой» район — южнее Новоржева.

Поздно вечером к нам в Старый Двор пришли два парня. Они назвались калининскими партизанами, отставшими от своих отрядов во время боев с карателями, и просили принять их в нашу бригаду. В то время такие случаи были нередки, и поэтому парни не вызвали особых подозрений. Их направили в один из отрядов и для первого раза поручили на марше нести сумки с радиопитанием.

А переход получился долгий. По ходу нашего движения разведка уточняла обстановку. На отдых остановились в деревне на южной границе Новоржевского района.

Исаев, Крылов и я только что решили перекусить, как к нам в избу бойцы штабного отряда привели двух пожилых женщин. Старший из бойцов обратился к Исаеву:

— Вот, товарищ комиссар, задержали двух. Ходят и расспрашивают, где самый главный партизанский начальник. Говорят, дело у них к нему большое есть.

Женщины смущенно оглядывались.

— Ну, в чем дело, мамаши? — спросил Исаев.

— Да нам бы с вами наедине словом перемолвиться.

Крылов и Исаев провели женщин в другую половину избы, где никого не было… Одна из них, волнуясь, стала говорить:

— Товарищи начальники, у вас в партизанах полицейские. Мы видели двоих. Они в нашей деревне были всего неделю тому назад. Вместе с фашистами грабили и истязали людей.

Женщины рассказали, в какой избе остановились эти полицейские.

— Черт-те знает, что получается, — ругался Иван Васильевич, отправляя посыльного за начальником особого отдела.

Через несколько минут были арестованы те парни, что пришли к нам в Старый Двор. Они вынуждены были сознаться, что состоят в банде Мартыновского и были засланы в бригаду с целью ликвидировать ее командный состав и в первую очередь убить Германа. Бандиты-провокаторы никак не предполагали, что бригада пойдет на юг Новоржевского района. Их расстреляли сразу же после допроса.

Месяц без Германа — тяжелый месяц. У нас большие потери. В начале июня в бою был тяжело ранен наш Пахомыч. Его удалось эвакуировать самолетом в Валдай, но спасти ему жизнь врачи не смогли. Погиб и другой соратник Германа — Ситдиков. Всего за май и июнь бригада потеряла сто тридцать пять человек убитыми, восемьдесят человек без вести пропавшими и сто пятьдесят человек вышли из строя из-за ранений.

Люто расправлялись фашисты с партизанами, которые попадали к ним в руки. Летом им удалось захватить командира группы конной разведки Ивана Быстрова и двух его товарищей. Гитлеровцы и бандиты Мартыновского поломали раненым партизанам ноги и руки, вбили в глазницы патронные гильзы.

Недавно ветеран-германовец Сергей Эммануилович Лебедев прислал мне текст песни, посвященной мученической смерти наших товарищей. В песне есть такие слова:

Любили эту песню партизаны.

В каждой новой деревне, где мы останавливались на дневку, десятки, а подчас и сотни жителей с нетерпением ждали правдивого слова о положении на фронтах, о Москве, о Ленинграде. Мы, работники политотдела, взяли за правило всегда выступать с докладами перед населением, даже если бригада появлялась в деревне за несколько часов до боя с карателями. Выступали с докладами комиссары полков, я и два новых инструктора политотдела: Андрей Федорович Дмитриев и Анатолий Леонидович Васильев, старые коммунисты, опытные пропагандисты.

Любил я эти собрания. Народ приходил на них охотно. Размещались слушатели обычно в доме попросторнее, а летом — прямо на улице. Выступления наши начинались с рассказа о ходе войны, потом мы на конкретных местных примерах разоблачали грабительскую сущность действий оккупационных властей, подсказывали, что нужно делать жителям, чтобы приблизить час изгнания фашистов с ленинградской земли. Почти всегда задавалось множество вопросов, подчас самых неожиданных.

Герман придавал большое значение работе среди населения. В деревнях, где мы останавливались не первый раз, жители его хорошо знали. Стоило комбригу, присев на бревнышко или на завалинку у избы, заговорить с кем-нибудь из знакомых крестьян, как около него быстро собирался народ.

— Тяжело нам, Лександр Викторович, — жаловался кто-нибудь из деревенских дедков. — Вон как солнышко-то землю припекает. Пахать надо, сеять. А руки не поднимаются. Ведь супостат проклятый все равно урожай отберет.

— Верю, отец, тяжело вам, — задумчиво отвечает Герман, — только ведь не долго фашист здесь стоять будет. Выдюжить надо.

— Знать бы, скоро ль его шуганет армия наша, может, и выдюжили.

— Думаю, что скоро. Вот только и без вашей помощи здесь не обойдешься.

Крестьяне смотрят прямо в глаза комбригу, как бы стараясь узнать в них — обнадеживает их «главный партизанский начальник» или говорит, твердо зная, что желанное «скоро» не за горами…

Герман уходит, а деды еще долго сидят на завалинке. Подходят односельчане, спрашивают:

— Что здесь было?

— Герман с нами говорил, — с гордостью отвечают деды.

А. И. Исаев проводит в тылу врага собрание крестьян.

С мая 1943 года политотдел бригады начал издавать печатную газету, которую мы назвали «Партизанская правда». Бойцы любили газету и за каждым ее экземпляром буквально охотились. Размером она была с тетрадный лист.

Однажды Анатолию Васильеву было поручено написать передовицу в нашу газету. До войны работник отдела пропаганды и агитации Островского РК ВКП(б) Анатолий, как и многие пропагандисты, писал бойко, но коротко писать не умел. А размеры газеты требовали очень краткой, но выразительной статьи. Бедняга мучался над статьей очень долго. Сделает, а редактировавший газету Малинов бракует: «Не годится, велика».

Мы выпускали наши партизанские издания маленькими тиражами. Все время приходилось экономить бумагу. Политотдельцы промышляли бумагу везде: доставали у учителя Фуфаева, связанного с партизанами, добывали во время налета на фашистские гарнизоны в качестве трофея, «клянчили» у Валдая. При издании листовок и газет часто встречались у нас чисто технические трудности, о которых работники обычных издательств знать ничего не знали… Написана листовка. Аня Бодунова набирает ее и вдруг заявляет:

— Товарищи! Эту листовку я не могу набрать. Не хватает буквы «н».

И вот мы начинаем мудрить. Подсчитываем, сколько «н» надо из листовки удалить. Малинов берется за карандаш. Вносятся предложения:

— Евгений Петрович, заменяй слово «оккупант» словом «бандит».

— Не пойдет. И в слове «бандит» есть «н».

— Тогда пиши «фашист».

Наконец листовка реконструирована, и буква «н» введена в норму.

Политотдел 3-й Ленинградской партизанской бригады. Слева направо: А Л. Васильев, М. Л. Воскресенский, А. А. Калегаев и А. И. Золотухин.

Вскоре после разговора Германа в Валдае об усилении агитационной работы в войсках противника к нам в бригаду прилетели немец-антифашист и советский офицер-переводчик Калегаев. Настоящего имени немца мы не знали. Звали его Альберт. Был он солдатом гитлеровской армии и в начале войны добровольно сдался в плен. В лагере не скрывал своих антифашистских настроений и выразил желание бороться против Гитлера.

Калегаев поселился с разведчиками, а Альберт с нами, политотдельцами.

Наш новый «пропагандист» плохо говорил по-русски. Печатницу Нюру он звал «Нура», моего ординарца Вениамина — «Вэнка». Долго учился называть меня Михаилом Леонидовичем — не получалось, зато усвоил слово «начальник».

Наборщица партизанской типографии Нюра Бодунова.

Альберт был первым немцем в рядах нашей бригады. Ребята приходили поглядеть на него, как на чудо. Он не обижался и простодушно говорил с паузами между словами:

— Будем… вместе… убивать Гитлера!

— Будем вместе бить Гитлера! — отвечали хором ребята, и начинались дружелюбные похлопывания друг друга по плечу.

Наш новый «пропагандист» привез с собой пишущую машинку с немецким шрифтом. Утром вместе с Калегаевым они писали листовки для немецких солдат, в которых сообщались последние известия с фронтов и разоблачалась звериная сущность фашизма. Затем Альберт терпеливо печатал тридцать-сорок экземпляров этих листовок. Разведчики переправляли их в немецкие гарнизоны.

Наш новый товарищ был убежденным антифашистом. Как-то в Порховском районе бойцы одного из отрядов поймали группу гитлеровцев-факельщиков, поджигавших деревни. Альберт участвовал в допросе пленных. Из штаба он вернулся расстроенный, отказался от ужина и все ходил по комнате из угла в угол. Я наблюдал за ним, недоумевая, что так расстроило его. Но вот он остановился передо мной и взволнованно заговорил:

— Начальник! Это не немецкий солдат… Это бандит… Сжигать деревня… Убивать маленькие дети. Его нада… расстрелять.

Несколько позже, в бою у деревни Терегаево Сошихинского района, были взяты в плен два немецких солдата. Потных, в одних нижних рубашках, с выражением крайней растерянности на лицах, их привели к Герману на допрос. Они рассказали все, что знали о своих гарнизонах. Один из них в Германии был батраком в помещичьей усадьбе, другой — рабочим в булочной. Пожалели мы этих пленных и оставили у себя.

— Поручите пленных Альберту, — порекомендовал Исаеву и мне Герман, — он их быстро в свою веру обратит.

И тот действительно хорошо справился с этой задачей. За активную антифашистскую деятельность Альберт был награжден орденом Красной Звезды. Немцы воевали вместе с нами до прихода на Псковщину частей Советской Армии. Впоследствии группа немцев-партизан была отозвана в распоряжение штаба фронта. Мы тепло простились с Альбертом, и я его больше не встречал. Где он сейчас? Уверен, что если он жив, то активно трудится на благо своего народа где-нибудь в Германской Демократической Республике.

Альберт и инструктор политотдела А. А. Калегаев.

Когда в сводках Совинформбюро появились сведения о боевых операциях партизанских отрядов Г. и И. (Германа и Исаева), к нам стали наведываться из советского тыла гости. Первыми, кто посетил нас, были операторы Ленинградской студии кинохроники, шумливые ребята. Они поселились в том же доме, где размещался политотдел бригады.

Кинооператор Изаксон сразу же начал выбирать сюжеты для съемок. Побывав в отрядах, он вернулся в политотдел расстроенный:

— Ну кого я буду у вас снимать?

— Как кого? — удивился я. — У нас много хороших боевых ребят, достойных попасть на экраны кинохроники. Покажите нашего «укротителя немецких танков» бронебойщика Мишу Бабыкина, наконец, самого Германа.

— И вашего Германа и Бабыкина наш режиссер на экран не пустит. Какие это партизаны, если у них нет ни усов, ни бороды.

Мы долго смеялись над незадачей Изаксона. Ну что ж поделаешь? У нас действительно в бригаде почему-то усы и бороды были не в почете.

Летом 1943 года Изаксон снова побывал в нашей бригаде. После одного из боев с карателями, когда уже выстроилась походная колонна для ночного марша, к Герману подошел крестьянин Орлов из деревни Гришино с молоденьким сыном и попросил принять их в партизаны. У Орлова была настоящая большая бородища. Изаксон обрадовался:

— Роскошно получится. Отец с бородой патриарха и юный сын вступают в партизаны. Отличные кадрики будут.

На другой день после марша по просьбе кинооператора Орловых, отца и сына, вызвали в штаб. Изаксон так деятельно и нетерпеливо готовился к съемке, что и мы в какой-то степени заразились его настроением. И вот Орловы пришли. Глянул на них кинооператор и, ахнув, закричал:

— Что ты наделал? Ты понимаешь, старик, что ты наделал?

Мы от души хохотали. Бороды у Орлова не было.

— Что я хуже других? Раз стал партизаном — долой бороду, — оправдывался он.

В один из летних дней прилетел к нам и фотокорреспондент ТАСС Михаил Трахман. С наступлением белых ночей самолеты прекратили полеты к нам, и командировка Трахмана затянулась. Он прожил у нас целый месяц. Вместе с партизанами участвовал во многих походах и боях. И всегда с ним была его «лейка». Мы удивлялись его работоспособности.

Однажды Трахман захотел сфотографировать партизанскую заставу. Он выехал туда и попал в перестрелку. Гитлеровцы побежали. Фотокорреспондент вместе с партизанами бросился их преследовать. Из поездки Трахман вернулся с трофейным немецким пулеметом.

И еще один хороший гость приезжал в бригаду — журналист Борис Романович Изаков. Мы, политотдельцы, в Изакове «учуяли» лектора-международника и стали его нещадно эксплуатировать. Чутье нас не подвело — доклады Борис Романович делал замечательные.

Но этому нашему гостю не повезло. В бою с карателями в Сошихинском районе Изаков был ранен в ногу Его отправили на самолете в советский тыл. Ранение оказалось серьезным. Изакову пришлось ампутировать ногу.

11 августа 1943 года Герман послал последнее письмо жене. В нем было всего несколько строк:

«Родная Фаинушка!

У меня горячие денечки, все в порядке, бьем фрицев. Береги себя и Алюську.

Крепко целую. Шура».

В этих строчках — весь Герман. Слово «порядок» он произносил только тогда, когда бригада по-боевому громила врага. А война в тылу врага все больше и больше шла так, как мечтал когда-то об этом наш комбриг.

С момента его возвращения, в июле и августе 1943 года, у нас действительно начались горячие денечки. Тридцать пять крупных боев провела бригада в июле. Характерно, что добрая половина из них — бои с регулярными войсками. Так, 1-й полк под командованием Ивана Николаевича Синяшкина (он заменил погибшего Ситдикова) 12 июля произвел налет на остановившееся подразделение полевых войск у разъезда Русаки на железной дороге Пушкинские Горы — Псков. Наши бойцы уничтожили самолет и несколько десятков солдат, сами потерь не понесли.

23 июля непрерывные бои с регулярными частями гитлеровцев вели 2-й и 3-й полки бригады под командованием Ярославцева и Худякова, а также штабной отряд под командованием Гвоздева. Партизаны подбили танк, пушку, уничтожили пять станковых пулеметов и пять повозок с боеприпасами.

Когда комбригу докладывали о результатах столкновения с регулярными войсками врага, Александр Викторович радостно восклицал:

— Во! Во! Порядок. Пусть привыкают. Не то еще будет, когда на запад пойдут, — и шутя обращался к Ефимову или Синяшкину: — А теперь должок за вами — пара мостков.

— Ох, уж эти мосты! Ненасытный какой-то наш комбриг, — выйдя из штаба, говорил Синяшкин.

Шестьдесят три моста взлетели в июле на воздух. Бывало и так, что мы, дав фашистам возможность отремонтировать мост, на следующий день снова его подрывали. Так сделали, например, со Шмойловским мостом.

В деревне Шмойлово Славковского района местными патриотами был уничтожен мост через реку Череху. Фашисты решили восстановить его и начали строительные работы. Строили мост поляки, которых пригнали под охраной в Шмойлово. Командир одного из наших отрядов попросил разрешения у комбрига напасть на Шмойлово и разогнать строителей. Герман запретил налет. Прошло несколько недель. Теперь уже командир полка Ярославцев просил о том же. И опять комбриг сказал:

— Нельзя.

— Но почему? — спросил я.

— Рано еще. Не созрел.

— Как это не созрел?

— Чудаки вы какие-то, — засмеялся Герман. — Ну что же тут непонятного? Дорога-то не работает и не будет работать, пока строят мост. Поляки не торопятся. Гитлеровцы злятся. А мы должны радоваться. Вот когда мост построят, тогда слово за Ярославцевым.

Оккупанты начали форсировать строительные работы, установили строгий надзор за поляками. Герман приказал разведчикам вести постоянное наблюдение за строительством, — через неделю они доложили:

— Идут отделочные работы. Открытие движения через мост двадцать седьмого июля.

Комбриг сказал:

— Пора!

В ночь с 25 на 26 июля бойцы полка Ярославцева оцепили район строительства. Ворвавшись в Шмойлово, они перебили охрану, а под мост заложили двести сорок килограммов взрывчатки. Шмойловский мост вторично взлетел на воздух.

Поляки-строители покинули деревню вместе с партизанами. Некоторое время они жили у нас в бригаде, потом с разрешения Германа ушли. Тепло прощаясь с нами, обещали:

— Идем на родину. Будем, как и вы, партизанить.

В 1943 году в оккупированных районах все активнее действовали подпольные антифашистские группы. Связь с ними поддерживали работники особого отдела бригады и наши разведчики.

Работник особого отдела Петр Иванович Бесчастнов обычно приходил к нам в политотдел за газетами. Вот и сегодня он открыл дверь и сразу попросил:

— Товарищи, дайте мне побольше листовок и последнюю сводку Совинформбюро.

— Куда тебе это, Петр Иванович? — спросил его Дмитриев.

— Ребята хорошие пришли из Пушкинских Гор. Надо им дать, пусть у себя в поселке распространяют.

Я поинтересовался:

— Что это за ребята? Ведь ты второй раз берешь!

— Не ребята, а орлы. Они там проникли везде и такие сведения нам дают, что пальчики оближешь Я им уже достал взрывчатки — хотят в гарнизоне кое-что подорвать. Вот и агитационным материалом надо их снабдить.

Пушкиногорские «ребята-орлы» скоро о себе дали знать Как-то в полдень, когда мы находились в деревне Пожитове, недалеко от Сороти, за лесом Пушкинского заповедника, поднялся огромный столб густого черного дыма. Мы стояли на высотке за деревней и гадали: что бы это могло быть? Подошедший к нам Петр Иванович заметил:

— Не иначе это подпольщики сработали.

Предположение Бесчастнова подтвердилось.

Спустя некоторое время в оперативной сводке № 86 штабу Северо-Западного фронта Ленинградский штаб партизанского движения сообщал: «15.8.43 г. агентурой 3-й бригады в подвале бывшего здания райисполкома Пушкинские Горы сожжено 8 тонн бензина противника».

Бывшая разведчица разведотдела Северо-Западного фронта Анна Дмитриева, появившаяся в бригаде после провала разведывательной группы, связала нас с крупной молодежной подпольной организацией города Острова. От вожака молодых патриотов Людмилы Филипповой за подписью «Катя» и наша бригада и армейские штабы получили много ценных разведывательных данных.

Хорошо действовало и порховское подполье, которое возглавлял пожилой агроном Борис Петрович Калачев.

Горела земля под ногами у оккупантов. И те, кто в тяжелую минуту для Родины проявил слабость духа и пошел на службу к фашистам, старались теперь покинуть своих хозяев. Летом 1943 года участились случаи перехода на сторону партизан целых подразделений так называемой «Русской освободительной армии» генерала-предателя Власова.

В середине августа Исаев был вызван на продолжительное время в Валдай, и я замещал его. 12 августа утром Герман пригласил меня:

— Поедем, комиссар, к власовцам.

Через четверть часа мы с комбригом и группой автоматчиков мчались на конях в деревушку, где размещался один из наших отрядов. Сегодня ночью туда пришло подразделение власовцев-армян во главе со своим командиром. С собой они принесли двадцать винтовок, шесть пистолетов, несколько десятков гранат. Предварительно с ними вели работу подпольщики Новоржева из группы Зои Брелауск.

Вскоре мы приехали в маленькую деревушку. Везде на улице люди в немецкой форме. Они вытягиваются и почтительно приветствуют. Мы зашли в избу, где нас встретил седеющий низенький человек.

— Капитан Сагумян, — отрекомендовался он.

Герман сначала не ответил на приветствие, но затем неожиданно протянул руку:

— Поздравляю с успешным переходом из стана врагов.

Я следил за Сагумяном. Он как-то смешался. В глазах мелькнула растерянность, ее сменила необычайная радость, и по его смуглым щекам покатились слезы. Прерывающимся голосом он сказал:

— Товарищ комбриг, я понимаю свою большую вину перед Родиной. Пошлите меня на самое опасное дело, дайте очистить душу от этого страшного греха.

— На опасное дело пошлем, — ответил уже сурово Герман. — Из ваших людей мы решили создать партизанский отряд. Командиром отряда я назначаю… вас, товарищ Сагумян.

— Меня? — вскочил он. — Но…

— Можем ли мы вам доверять? — досказал Герман. — Думаю, что да.

— Спасибо, — тихо произнес Сагумян.

— Выстройте своих людей! — приказал комбриг.

Через несколько минут мы вошли в просторное колхозное гумно. Герман обратился к построенным в шеренгу перебежчикам-армянам:

— Вы совершили тяжелое преступление, пойдя на службу к врагу. Против кого вы воевали? Против своих братьев и сестер, против своей Родины. Мы не можем вас простить, не имеем права. Но мы даем вам возможность своей кровью искупить вину перед Родиной. Прощение нужно заслужить, добыть его в боях с фашистами. Желаю вам успеха.

После речи комбрига был зачитан приказ о создании отряда № 41. Комиссаром отряда назначался старый партизан коммунист Мигров.

— Ну, теперь командуйте, товарищ Сагумян! — сказал Герман и отошел немного в сторону.

— Отряд, слушай мою команду! — голос Сагумяна дрожал от волнения. — Сорвать немецкие погоны!

Сагумян первым схватил свой капитанский погон, с ожесточением рванул его и бросил под ноги. По всему строю раздавался треск разрываемых ниток.

— Отпороть немецкую курицу! — подает новую команду Сагумян.

Снова трещат нитки, и немецкие орлы, пришитые под карманом куртки, летят вслед за погонами. Люди топчут их ногами в каком-то исступлении.

Командир нового отряда подошел к Герману:

— Товарищ комбриг, разрешите заверить вас, что отряд кровью искупит свою тяжелую вину.

— Постарайтесь поменьше лить своей крови и побольше вражеской. Действуйте.

Сагумян увел отряд. Вскоре он принял боевое крещение, а в августе участвовал уже в нескольких операциях. Командир полка Ефимов хорошо отзывался о бойцах отряда, особенно с самом Сагумяне.

В августе 1943 года Центральный штаб партизанского движения решил силами ленинградских, калининских, белорусских, смоленских, брянских и других партизан привести в негодность железные дороги в тысяче мест одновременно по всему советско-германскому фронту, парализовать движение на путях сообщений фашистских армий.

Бригада наша в то время находилась в Пожитове Пушкиногорского района. Эту небольшую деревушку особенно любил наш комбриг. Останавливался он всегда в доме Шпиневых. Хозяева Яков Васильевич, Ирина Захаровна и их дочери Клавдия Яковлевна и шестнадцатилетняя Нина относились к Герману с трогательной заботой.

Получив приказ, комбриг начал деятельно готовить бригаду к предстоящей операции. Днем в отрядах проходило обучение всех партизан подрывному делу, ночью принимались самолеты, доставлявшие в бригаду толовые шашки. Политотдел выпустил специальную листовку и озаглавил ее «За Ленинград!».

В приказе объектом для массированного налета нашей бригады были указаны железные дороги Псков — Дно, Дно — Сущево.

Закончив подготовку, бригада двинулась к Порхову. Первые переходы самые большие. Бригада идет всю ночь. Перед последним переходом полки расходятся и движутся дальше каждый по своему маршруту. На день операции установлен пароль «Ленинград». Начало операции назначено на 12 часов ночи.

Деревня Козоногово. Мы стоим на пригорке за сараем. Александр Викторович то и дело поглядывает на ручные часы и волнуется:

— Андрей Иванович, пора бы уже и начинать. Почему медлят?

Исаев молчит. Зябко поводя плечами, он поворачивается в сторону, где за темнеющим вдалеке леском угадывается железная дорога.

— Смотрите! — восклицает он.

Короткая вспышка, за ней другая. Ночной воздух доносит негромкий раскат двойного взрыва.

— Ярославцев начал, — обрадованно говорит Герман.

Горизонт на севере мгновенно оживает. Вспышки следуют одна за другой. Потом наступает небольшое затишье. Но вот далеко на западе появляется новая яркая вспышка. Через несколько секунд слышится глухой взрыв.

— А это Синяшкин. Видимо, взлетел на воздух Кебьский мост, — высказывает предположение Крылов.

Все чаще и чаще раздаются пулеметные очереди. Это начинают действовать блокирующие группы.

— Только бы не было больших потерь, — говорит Исаев.

— Нет, не должно быть, — отвечает Герман, а в голосе нотки тревоги. — Удар внезапный, — значит, патрули на железной дороге обычные. Они едва ли окажут сильное сопротивление. А блокировочные ночные бои с гарнизонами наши хлопцы вести умеют «Концерт» должен пройти на славу.

Точно в подтверждение слов комбрига появляются все новые и новые вспышки. Встревоженные грохотом взрывов, на улицу выходят жители деревни. Они оживленно переговариваются о том, как партизаны здорово рвут «железку».

Гул затихает. Несколько разрозненных одиночных взрывов, несколько пулеметных очередей, и опять ночная мгла окутывает потревоженную землю.

Задание Ленинградского штаба партизанского движения выполнено. Взорваны тысячи рельсов, мосты, порвана связь. Вражеские эшелоны долго не смогут двигаться по этим магистралям.

После массированного налета ленинградских партизан фашисты на всех железнодорожных станциях и разъездах усилили гарнизоны, обнесли мосты проволочными заграждениями, заминировали подходы к ним. И днем и ночью теперь по полотну железной дороги шагали патрули с собаками — искателями мин, проезжали бронированные дрезины и обстреливали придорожный кустарник и лесные опушки.

И все же во второй половине августа бригада повторила «концерт» на железнодорожной ветке Псков — Порхов. Рытвины и ямы, искореженные обломки рельсов и обгорелые телеграфные столбы появились опять на железной дороге. Движение на ней было остановлено на восемь суток.

В оперативной сводке штаба Северо-Западного фронта указывались результаты нашего второго «концерта»: полк Синяшкина взорвал семьсот пятьдесят рельсов, полк Ярославцева — шестьсот, полк Худякова — семьсот девяносто пять, полк Ефимова — восемьсот семнадцать. Были уничтожены мосты через реки Узу и Кебь, разгромлены охранные гарнизоны на разъездах Вешки, Уза, в деревнях Печково и Дубенец.