Германская история: через тернии двух тысячелетий

Облик эпохи

Почти полувековой мир в Европе был взорван летом 1914 г.

Механизм и процесс сползания в Первую мировую войну до сих пор остаются полностью не выясненными. Свою роль сыграло множество факторов, и невозможно выделить какой-либо один из них в качестве определяющего. Сознательно развязать большую войну не хотел никто. Но все соперничавшие державы были готовы пойти на определенный риск, не задумываясь о том, что ход событий всегда приобретает собственную логику, не совпадающую с целями и намерениями людей.

С самого начала война пошла не по планам германского генерального штаба. Не удалось добиться быстрого разгрома поодиночке сначала Франции, а затем России. Маневренная война перешла в позиционную, которая сопровождалась кровавыми сражениями с огромными людскими и материальными потерями с обеих сторон. В Германии роль кайзера все больше отходила на второй план, а его слабые канцлеры все больше ощущали давление Верховного командования. Наконец, в августе 1916 г. была установлена фактическая военная диктатура командующего Пауля фон Гинденбурга и действительного руководителя армии Эриха Людендорфа.

Вступление в 1917 г. в войну США с их огромным потенциалом окончательно предрешило уже давно намечавшийся исход. Его не могли изменить ни революции в России, ни Брестский мир на Востоке. Военный крах сопровождался политическим переворотом. В ноябре 1918 г. император и монархи всех германских государств без сопротивления отреклись от тронов. Германия стала республикой, которой в дальнейшем пришлось дорого заплатить за то, что она родилась в горниле военного поражения, а не под звуки бравурных фанфар победы.

План Шлифена

Еще в 1905–1906 гг. начальник генерального штаба граф Альфред фон Шлифен (1833–1913) тщательно разработал план стратегического ведения войны, которую он считал неотвратимой. Шлифен исходил из того, что Германии придется вести войну на два фронта. Учитывая, что России для полной мобилизации и начала активных действий потребуется не менее шести недель, Шлифен предлагал сосредоточить практически все силы против Франции, чтобы за это время разгромить ее, а затем повернуть на Восток.

Сконцентрированные на правом фланге (линия Мец — голландская граница) главные силы должны были в ходе охватывающей операции продвинуться через Люксембург, Бельгию, Южную Голландию и Северную Францию до побережья Ла-Манша, окружить с запада Париж, прижать французскую армию к франко-германской границе и устроить ей Канны XX века.

Более слабое левое крыло германской армии (линия Мец — швейцарская граница) должно было сковать наибольшее число французских частей. Война должна была проходить молниеносно — поэтому план Шлифена являлся первой в истории концепцией «блицкрига». Стратегической внезапности автор намеревался достигнуть нападением на нейтральные Бельгию и Люксембург. Ни его, ни кайзера, ни политических руководителей империи не смущало такое откровенное нарушение международного права. Что же касалось Англии, то Шлифен полагал, что она может выслать только экспедиционный корпус, который не будет иметь большого военного значения.

К 1914 г. новый начальник генерального штаба Гельмут фон Мольтке (1848–1916), учитывая изменение мировой ситуации, модифицировал план своего предшественника. Теперь предполагалось сразу бросить одну армию против России и усилить левое крыло немецких войск на Западе, поскольку Мольтке опасался быстрого наступления французских частей в Лотарингии.

Кроме того, новый план сохранял нейтралитет Голландии, чтобы использовать ее как коридор для военно-продовольственного снабжения. Был разработан также план внезапного захвата сильной бельгийской крепости Льеж.

Июльский кризис

Прямым поводом для начала международного кризиса явились события в Сараево, боснийской столице, 28 июня 1914 г. В этот день сербские националисты убили наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену. В Вене и Берлине это покушение спешили использовать как повод для нанесения удара. Начальник генерального штаба Австро-Венгрии Конрад фон Гетцендррф потребовал немедленного начала войны против Сербии. Но венское правительство ставило выступление в зависимость прежде всего от позиции Германии, поскольку за спиной Сербии стояла Россия. В тогдашней политической ситуации война против Сербии не могла остаться локальной, а неизбежно должна была перерасти в большую европейскую.

Таким образом, решение вопроса быть или не быть войне находилось в руках Берлина. А кайзер Вильгельм еще 30 июня заявил: «Теперь или никогда! С сербами надо разделаться, и притом быстро». Опубликованные документы показывают, что в те решающие недели 1914 г. кайзером, генералитетом, правительством и дипломатами владела одна мысль: для Германии наступил исключительно подходящий момент для начала войны. Поэтому Берлин заверил Вену в своей полной и безоговорочной поддержке ее выступления против Сербии.

Окончательное решение о начале войны было принято 5 и 6 июля 1914 г. в Потсдаме, где кайзер и канцлер Бетман-Гольвег, встретившиеся с австро-венгерскими представителями, подтвердили свое заявление о решительной поддержке Вены, даже если война против Сербии повлечет за собой вооруженное столкновение Германии с Россией. Впрочем, Вильгельм считал, что Россия к войне пока не готова и, возможно, останется в стороне. В те дни в Потсдаме проходили почти непрерывные совещания о мерах в случае войны. Военный министр Эрих фон Фалькенхайн заверил, что армия готова к войне как никогда. Новый мобилизационный план и план стратегического развертывания вступили в силу еще 1 апреля, а в военном министерстве даже лежал заранее подписанный кайзером приказ о мобилизации.

Россия первоначально стремилась к тому, чтобы по возможности избежать конфликта, поскольку действительно не была готова к войне. Ее программа вооружений должна была завершиться только к 1917 г. Лишь во время визита французского президента Раймона Пуанкаре в Петербург 20 июля было решено, что в случае войны Россия выступит на стороне Сербии и получит полную поддержку Парижа. Во всех этих событиях решающее значение имела позиция Англии. Если бы она ясно определила свои намерения, Германия была бы осторожнее. Но британское правительство дистанцировалось от вспыхнувшего конфликта и заняло очень туманную и уклончивую позицию, что привело Вильгельма к убеждению, что Англия не ввяжется в войну.

23 июля Австрия предъявила сербскому правительству ультиматум, составленный в нарочито оскорбительных тонах. Принятие австрийских требований означало бы фактический отказ Сербии от политической самостоятельности. Однако сербские дипломаты, по настоянию Петербурга, где все же опасались войны, сумели дать удовлетворительный ответ на все требования, кроме допущения австрийской полиции к расследованиям на территории Сербии антиавстрийской деятельности. Даже Вильгельм посчитал, что повода для войны больше не существует. В Вене полагали иначе, и 25 июля австрийский посол выехал из Белграда, заявив о разрыве дипломатических отношений. Это было началом прямого конфликта.

28 июля Австро-Венгрия объявила Сербии войну, а на следующий день через Дунай началась бомбардировка Белграда. Россия, которая не желала терять своего влияния на Балканах, объявила частичную мобилизацию. В Берлине все еще надеялись на нейтралитет Англии. Но уже 29 июля английский министр иностранных дел Эдуард Грей заявил немецкому послу, что если в конфликт будут втянуты Германия и Франция, Англия выступит на стороне Парижа. До этого момента германская дипломатия энергично провоцировала войну, но теперь она попыталась уговорить австрийцев пойти на компромисс. Однако такой шаг Бетман-Гольвега был просто пресечен военными. Начальник генерального штаба Мольтке твердо заявил о необходимости начать скорейшие военные действия, пока у Германии сохраняется преимущество. В самой империи уже более недели осуществлялась скрытая мобилизация. При этом надо иметь в виду, что Германия находилась на такой стадии высокотехнического развития, когда сформировавшиеся военно-технические структуры — транспортная система, связь, аппарат мобилизации, развертывания и снабжения армии и т. д. — в случае приведения их в действие остановить было уже почти невозможно. Они начинали развиваться по своей собственной логике и выходили из-под человеческого контроля.

29 июля Германия заявила, что если Петербург не отменит мобилизацию, то ее объявит и кайзеровская империя. Царь уже был готов отступить, но теперь свое слово сказали и русские генералы. 30 июля Россия объявила всеобщую мобилизацию, а Германия предъявила ей ультиматум с требованием прекратить военные приготовления. Получив отказ, Германия 1 августа объявила России войну. При этом кайзер Вилли и царь Никки буквально бомбардировали друг друга телеграммами с просьбами не начинать войну.

Хотя Франция не предпринимала никаких активных действий и даже отвела от границы свои войска, Германия 3 августа объявила войну и ей. В этот же день передовые части немецкой армии вторглись в нейтральные Бельгию и Люксембург. В ответ Англия заявила протест и потребовала вывести все вошедшие войска. После отказа Германии сделать это 4 августа Британия объявила ей войну. Поскольку в состоянии войны оказалась и вся Британская империя, это означало, что война приняла мировой характер.

Германия в начале войны

В жаркие августовские дни 1914 г. Германию охватил невиданный патриотический подъем. Впрочем, такие же страсти бушевали в Лондоне и Париже, Вене и Петербурге. Если еще в июле в Берлине, Кёльне, Гамбурге, Мангейме и других индустриальных центрах Германии проходили многотысячные антивоенные демонстрации, то с момента начала войны она предстала в глазах почти всего населения как война национальная и оборонительная, как война за само существование государства и нации. Сказались плоды многолетней националистической пропаганды. Выступая в рейхстаге 4 августа, Вильгельм II заявил: «Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев». Этими словами кайзер провозгласил политику согласия и установление «гражданского мира».

Первыми среди левых сил этот призыв поддержали лидеры профсоюзов, постановившие прекратить все трудовые конфликты и отказаться от стачек и забастовок. 4 августа социал-демократическая фракция рейхстага единогласно (хотя на предварительном обсуждении фракции Карл Либкнехт решительно возражал) проголосовала за выделение военных кредитов и призвала рабочих отдать все силы укреплению обороны родины. Установлением «гражданского мира» правительство Бетман-Гольвега стремилось упрочить тыл и добиться необходимого единства всех слоев немецкого общества. Тем не менее в кон. 1914 — нач. 1915 г. в Германии произошло более 160 стачек.

В правящих кругах также не было полного единства. Их не устраивала осторожность Бетман-Гольвега. Неуверенность канцлера в успешном исходе войны заставляла его воздерживаться от откровенно экспансионистских и агрессивных выступлений, которых ждали от него аннексионисты и пангерманцы. Канцлер возражал также и против применения особенно жестоких методов и средств ведения войны, опасаясь, что это увеличит число противников Германии и настроит против нее мировое общественное мнение. Негодование реакционных сил вызывала, кроме того, подчеркнутая предупредительность канцлера по отношению к лидерам социал-демократии, в которых он — с полным основанием — видел лучших проводников правительственного влияния на рабочий класс.

После того как выяснилось, что война приобретает затяжной характер, основной задачей стал перевод всей экономики на военные рельсы. Рассчитывая, по плану Шлифена, на молниеносный разгром сперва Франции, а затем России, немецкое правительство не позаботилось о создании в стране крупных запасов стратегического дефицитного сырья и товаров, не разработало подробных планов мобилизации промышленности и распределения рабочей силы. Все это пришлось делать уже в условиях военных действий.

С другой стороны, сама структура экономики Германии во многом облегчала ее приспособление к потребностям войны, несмотря на недостаточность специальной и заблаговременной хозяйственной подготовки. Благоприятственными факторами являлись высокая степень концентрации, которая давала возможность быстрой мобилизации промышленности, новейшая техника, позволявшая осваивать новые виды производства, высокая квалификация и дисциплинированность рабочих. Государственный аппарат империи имел хорошие навыки управления хозяйством. Пруссия давно обладала значительной государственной собственностью в виде железных дорог, каменноугольных шахт и копей селитры. Такие особенности Германии давали ей возможность выдерживать длительную войну в условиях фактической блокады и недостатка собственных ресурсов значительно дольше, чем можно было рассчитывать.

Ахиллесовой пятой немецкого хозяйства были отсутствие сырья и нехватка собственного продовольствия. В таких условиях важнейшее значение приобретала торговля с нейтральными странами, от которых Антанте так и не удалось полностью отрезать Германию. Из Швеции она получала железную руду, медь и лес, из Норвегии — никель, из Швейцарии — алюминий, из Дании и Голландии — продовольствие. В целом Германия практически до конца войны удержала на довольно высоком уровне импорт важнейшего сырья и отчасти продовольствия. Широкое распространение получила система эрзац-продуктов (заменителей). Был разработан способ получения искусственного каучука, извлечения азота из воздуха, хлопок заменила особо обработанная целлюлоза, технические масла стали изготавливать из касторки и рыбьего жира. Конечно, это снижало качество продукции, но все вместе взятое — строгая экономия сырья, импорт и система эрзацев — позволило Германии вести войну на протяжении четырех лет, а не запланированных трех — четырех месяцев.

Война на Западе и Востоке

Война определяла жизнь Германии более четырех лет. Она началась по плану Шлифена, немецкое правое крыло продвигалось вперед, охватывая левый фланг французской армии. 21 августа у Шарлеруа были разбиты 5-я французская армия и английский экспедиционный корпус. После этого немецкое командование посчитало, что кампания уже выиграна, и начало нарушать предписания плана Шлифена. Часть войск была оставлена в Бельгии, два пехотных корпуса и кавалерийская дивизия отправились в Восточную Пруссию.

При этом немецкие войска продвигались вперед, проходя в день по 40–50 км, солдаты от усталости валились с ног, и французы нередко брали в плен немецких солдат, спящих мертвым сном. В начале сентября германские части вышли на берега Марны и оказались в 70 км от Парижа, но не западнее его, как предполагал план Шлифена, а севернее. Уже готовился обстрел французской столицы из сверхтяжелых крупповских орудий, в том числе гигантского 98-тонного монстра — «Большой Берты», каждый снаряд которой весил тонну, но в четырехдневной битве, с 6 по 9 сентября, немецкое наступление было остановлено. Когда между двумя немецкими армиями возник опасный разрыв в 50 км, встревоженный Мольтке приказал отвести все армии правого крыла на 80 км назад. Париж был спасен, французы назвали это «чудом на Марне». Это поражение немцев не только предрешило исход войны, но и похоронило надежду немецкой аграрно-консервативной элиты воспрепятствовать промышленной и общественной модернизации внутри своей страны.

Теперь начался «бег к морю», когда обе стороны продвигались на север, пытаясь охватить противника с фланга. Во время этого продвижения родился и знаменитый миф Лангемарка. В этом месте Нормандии 24 октября 1914 г. немецкие части, состоявшие преимущественно из малообученных военному делу студентов и гимназистов, с пением национального гимна в полный рост цепями двинулись на вражеские позиции. Но перед этой героической атакой не было никакой артиллерийской подготовки, и она превратилась в бойню — погибло 11 тыс. молодых людей.

Война на Западе превратилась в позиционную. Фронт, который протянулся от побережья Северного моря до швейцарской границы и оставался таким до конца войны, зарылся в систему траншей и окопов и ощетинился рядами колючей проволоки. Начавшееся по просьбе Франции ранее запланированного и плохо подготовленное русское наступление в Восточной Пруссии было отражено. Два русских корпуса потерпели поражение в битве при Танненберге в конце августа. Командовал Восточным фронтом отставной генерал Пауль фон Гинденбург (1847–1934), но фактическим организатором победы был начальник его штаба, энергичный и талантливый генерал Эрих Людендорф (1865–1937). В плен попало свыше 137 тыс. русских солдат. Однако поражение за поражением терпела и австро-венгерская армия, что вынуждало немецкое Верховное командование постоянно выделять войска в поддержку союзника. В таких условиях вести большие операции одновременно на всех фронтах было невозможно.

В 1915 г. главным стал Восточный фронт, поскольку было необходимо обеспечить безопасность промышленной Силезии, спасти от поражения Австро-Венгрию и сохранить — через Балканы — прямую связь с союзной Турцией. Эти цели были достигнуты в ходе наступлений австро-германских войск весной и летом 1915 г. Они прорвали фронт в Галиции, а русские части были оттеснены далеко назад и потеряли 743 тыс. чел. убитыми и ранеными. В плену оказалось 895 тыс. солдат и офицеров. Австрийские и германские войска заняли всю Галицию и Польшу, а 1 августа — и Курляндию. Румыния осталась нейтральной, а Болгария выступила на стороне Германии. Таким образом, 1915 год оказался самым успешным за всю войну, но общие перспективы оставались зыбкими, тем более что в мае в войну на стороне Антанты вступила Италия и образовался третий, Южный фронт.

В 1916 г. центр событий вновь переместился на Запад. После того как попытки союзников прорвать немецкий фронт в Артуа, Фландрии и Шампани не удались, немецкое Верховное командование решило нанести контрудар и обескровить французскую армию. В феврале

1916 г. немцы начали наступление на Верден, опорную крепость всего французского фронта. Самое кровопролитное за всю войну сражение продолжалось с февраля по декабрь, никому не принеся победы. «Верденская мясорубка», ставшая символом всех ужасов и бессмысленности войны, стоила французам от 317 до 364 тыс. убитых и раненых, немцы потеряли от 282 до 338 тыс. человек.

В июне 1916 г. началось англо-французское наступление на реке Сомма с целью прорвать немецкий фронт. Бои, в которых англичане впервые в больших масштабах применили танки, продолжались до ноября; в результате, союзники продвинулись вглубь на отдельных участках фронта всего на 10 км. Сражение на Сомме, в котором англичане и французы потеряли более 600–700 тыс., а немцы — около 450–500 тыс. чел., показало, что о военной победе ни одна из сторон еще и не может мечтать. Однако в том же июне знаменитый «брусиловский прорыв» русской армии фактически уничтожил австро-венгерские войска в Галиции, которые потеряли более 600 тыс. солдат. Воодушевленная этим Румыния, торопясь получить свою долю пирога от победы, вступила в войну на стороне Антанты, хотя против этого возражало русское командование, справедливо полагая, что вскоре ему придется спасать новоявленного союзника от разгрома, что и случилось.

Становилось все яснее, что положение медленно, но неуклонно меняется в пользу Антанты. Ставший козлом отпущения за неудачу под Верденом Фалькенхайн покинул свой пост. Новое, уже третье Верховное командование возглавили популярные победители при Танненберге Гинденбург и Людендорф; единственным средством добиться победы оно считало радикализацию методов ведения войны. С февраля 1915 г. Германия начала неограниченную подводную войну, чтобы блокировать Англию и добиться ее выхода из войны.

Подводная война вызвала резкие протесты нейтральных государств, чьи суда могли быть потоплены по ошибке. Когда 7 мая 1915 г. немецкая подводная лодка торпедировала британский океанский лайнер «Лузитанию» и погибло более 1200 человек, среди которых было много американцев, США пригрозили объявить Германии войну. Немцы были вынуждены отступить, но в январе 1917 г. вопреки возражениям Бетман-Гольвега подводная война возобновилась. Это было уже шагом отчаяния. В апреле в войну вступили Соединенные Штаты, огромный потенциал которых окончательно склонил чашу весов на сторону антигерманского блока.

В конце 1916 г. впервые встал вопрос о заключении мира. Германский канцлер в середине декабря заявил о согласии начать переговоры, а президент США Вудро Вильсон выразил готовность выступить посредником. Но ни одна из воюющих сторон не думала о заключении мира на самом деле. Когда летом 1917 г. рейхстаг принял резолюцию о заключении мира по согласию, она так и осталась на бумаге. Война унесла столько жертв, что о восстановлении статус-кво не могло быть и речи. Каждая из воюющих стран в принципе соглашалась на заключение мира, но только на своих условиях.

Мобилизация экономики

Война потребовала крайнего напряжения всех сил империи и усиления государственного руководства экономикой. Регулирование и распределение военных заказов осуществляло Центральное управление военным хозяйством, в которое входили крупнейшие представители финансово-промышленных кругов, государственных органов и армии. Специальное управление военно-стратегического сырья получило право изымать сырье у мелких и средних предпринимателей и передавать его в отрасли военной промышленности.

В 1915 г. военное производство составляло 38% всей промышленной продукции, в 1917 г. — три четверти. Резко, от 50 до 800%, возросли прибыли крупных предприятий, занятых этим производством. Прибыли концерна Круппа подскочили с 31,6 млн. марок в 1913–1914 гг. до 77,9 млрд. в 1916–1917 гг., фирмы Рейнметалл — с 1,4 до 15,3 млн. марок[160].

Война потребовала и огромных финансовых затрат. Ежедневные расходы на нее составляли до марта 1915 г. 36 млн. марок, до марта 1916 г. — 67 млн., а затем — около 100 млн. марок. К тому же в стране началась инфляция. Государственный долг вырос с 5,2 млрд. марок в 1914 г. до 156,4 млрд. в 1918 г. Были значительно урезаны все социальные расходы, а косвенные налоги возросли почти вдвое. Однако нехватка сырья и квалифицированной рабочей силы и снижение производительности труда (ушедших на фронт мужчин на производстве заменяли истощенные женщины и подростки) вели к неуклонному снижению объема промышленной продукции. Добыча угля упала с 190 млн. т в 1913 г. до 159 млн. т в 1916 г., выплавка стали — с 16,9 млн. т до 13 млн. т, чугуна — с 16,7 млн. т до 11,3 млн. т. Постоянно сокращался национальный доход, в 1914 г. он составлял 84% от уровня 1913 г., в 1917 г. — 67%. Заработная плата за годы войны в среднем возросла в 2,5 раза. Больше всего она увеличилась для мужчин, работавших в электротехнической промышленности (на 198%) и работниц — в металлообрабатывающей (224%). Но в пищевой промышленности она возросла только на 50%[161].

Тяжелое положение сложилось в сельском хозяйстве, продукция которого в 1915–1916 гг. сократилась более чем на треть, а к концу войны наполовину. Это катастрофически сказывалось на снабжении не только гражданского населения, но и армии. Поэтому здесь требовались особенно решительные меры со стороны государства. Уже осенью 1914 г. была введена единая система максимальных цен на хлеб, картофель, сахар и жиры, а в начале следующего года — хлебная монополия, вызвавшая негодование и протесты крупных аграриев. Все запасы зерна поступали в распоряжение Военного общества зерновых продуктов. Постепенно государственное регулирование охватило все важнейшие продовольственные продукты и контролировалось Военно-продовольственным управлением, подчиненным непосредственно канцлеру.

Для наведения порядка в распределении продуктов правительство было вынуждено ввести в 1915 г. карточную систему на хлеб, к кон. 1916 г. — на все основные продукты питания (картофель, мясо, молоко, сахар, жиры). Широкое распространение получили суррогаты: брюква вместо картофеля, маргарин или окрашенный творог вместо масла, сахарин вместо сахара, а зерна ячменя или ржи вместо кофе. Все это вело к ухудшению питания. Если до войны немец в среднем употреблял вдень 3500 кал., то в 1916–1917 гг. — не больше 1500–1600. В стране процветал черный рынок. За годы войны он поглотил треть произведенного масла, молока и сыра, половину мяса, яиц и фруктов. Из-за спекулятивных цен три четверти населения Германии не могли покупать продукты на этом рынке и голодали. За годы войны от голода и недоедания в Германии умерло около 750–760 тыс. чел. Детская смертность возросла на 300%.

Некоторые мероприятия не были продуманы и вели к трагикомическим результатам. Так, в начале 1915 г. правительство, обеспокоенное резким сокращением запасов картофеля, распорядилось провести массовый убой свиней и разрешило ландратам — главам сельских округов — даже отбирать их у хозяев, отказывавшихся выполнять это распоряжение. С чисто немецкой обстоятельностью была проведена широкая пропагандистская кампания, в ходе которой экономисты и журналисты объявили свинью «внутренним врагом» империи, поедающим нужное людям продовольствие, а потому ослабляющим силу «сопротивления» немецкого народа. В результате весной было забито около 9 млн. свиней, и к концу года возник явный недостаток мяса и особенно жиров.

Война привела к резкому ухудшению демографической ситуации. В августе 1914 г. немецкая армия насчитывала около 2 млн. человек, в начале 1915 г. под ружьем стояло уже 4,4 млн. К 1916 г. в армию было мобилизовано свыше 7 млн. человек. А к декабрю этого года только на Западном фронте было убито, ранено, пропало без вести или попало в плен почти 2,5 млн. солдат и офицеров[162].

Всего же за 1914–1918 гг. через горнило войны прошло 13 млн. немцев, или 20% всего населения. Из них погибло 2 млн., почти миллион пропал без вести, 4,8 млн. было ранено или искалечено.

Общество и война

После успешного 1915 г. военная кампания 1916 г. оказалась неудачной. На Западе немецкая армия фактически проиграла битву за Верден, на Востоке пришлось срочно спасать австро-венгерского союзника от русского наступления в Галиции и Буковине. Не удалось и прорвать морскую блокаду в ходе безрезультатного Ютландского сражения с британским флотом в мае 1916 г.

Вера руководящих деятелей империи и всего населения в возможность добиться военной победы намного снизилась. Правительство Бетман-Гольвега, еще имевшее в 1916 г. шансы закончить войну путем переговоров, старалось заключить сепаратный мир с Россией, которая колебалась и не давала никакого определенного ответа.

В этих условиях назначение нового командования в лице Гинденбурга и Людендорфа было воспринято в обществе с воодушевлением. Газеты и журналы прославляли их, прежде всего Гинденбурга, поскольку Людендорф предпочитал держаться в тени, как спасителей отечества. Правда, ставший к этому времени начальником штаба Восточного фронта, злоязычный генерал Макс Гофман, показывая гостям поля Танненберга, всякий раз говорил: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь во время сражения»[163]. Но и Гофман не мог поколебать сложившийся миф о Гинденбурге. Фактически новое Верховное командование установило в Германии диктатуру.

Гинденбург немедленно представил военному министру, генералу Герману фон Штейну свою программу и потребовал за полгода удвоить производство легкого вооружения и боеприпасов и утроить производство орудий, пулеметов и самолетов. Все предприятия, не связанные с производством вооружений, лишались запасов сырья и топлива, а квалифицированных рабочих следовало принудительно перевести с этих предприятий в военную промышленность.

В кон. 1916 г. был принят Закон «О вспомогательной патриотической службе», по которому в военном производстве трудовая повинность стала обязательной для всех мужчин от 16 до 60 лет. Запрещалось менять место работы по своему желанию. Война со стороны Германии стала приобретать тотальный характер. Окончательно сложилась система государственного капитализма, которую видный деятель СДПГ, депутат рейхстага и главный редактор «Лейпцигской народной газеты» Пауль Ленш характеризовал как «военно-национальный социализм»[164]. Лидер национал-либеральной фракции в рейхстаге Густав Штреземан имел все основания констатировать, что «вся Германия превращается в единую военную фабрику»[165].

Однако программа Гинденбурга, которая потребовала страшного напряжения всех сил, только ускорила истощение Германии и ее экономики. Выполнение программы неизбежно должно было повлечь за собой обострение противоречий и нарастание социальной напряженности. Понимая это, Бетман-Гольвег возражал против исключительно жестких мер. Позиция канцлера привела к резкому ухудшению его отношений с Верховным командованием, которое стало требовать его отставки.

Опасения Бетман-Гольвега быстро подтвердились. В течение всего 1916 г. в Германии нарастала волна антивоенных митингов и демонстраций, происходили массовые выступления рабочих в Берлине, Бремене, Штутгарте. В этой ситуации для успокоения общества канцлер предложил провести умеренную реформу избирательной системы, но консервативно-милитаристское окружение кайзера решительно выступило против его проекта.

Более успешным было другое мероприятие правительства, объявившего в ноябре 1916 г. о создании самостоятельного польского государства из тех земель, которые входили в состав России, а теперь были заняты немецкими войсками. Это должно было поднять морально-политический престиж рейха. Однако создание, пока на словах, независимой Польши вызвало большую тревогу в Вене и негодование царского правительства. Эта мера фактически сорвала переговоры о мире с Россией, которые велись с лета 1916 г.

Силы Германии были уже на исходе, она испытывала острейший недостаток сырья и продовольствия. Неурожай картофеля в 1916 г. повлек за собой страшную «брюквенную зиму», смертность по сравнению с 1913 г. возросла на 32,3%. Тем не менее Германия все еще продолжала наращивать производство оружия и боеприпасов. Так, производство взрывчатых веществ возросло с 8 тыс. т в месяц в 1916 г. до 14 тыс. т в 1917 г.

Консерваторы и Верховное командование продолжали категорически отклонять все требования проведения внутриполитических реформ, выдвигаемые левыми либералами, социал-демократами и Центром. Отношения левых и правых политических сил перешли в стадию открытой и непримиримой конфронтации. Бетман-Гольвег, пытавшийся сгладить расхождения и примирить тех и других, потерпел неудачу и по требованию Верховного командования в июле 1917 г. был отправлен в отставку.

Вначале предполагалось назначить канцлером либо Бюлова, либо адмирала Тирпица. Но кайзеру, его окружению и Верховному командованию они казались слишком самостоятельными политическими фигурами. Поэтому канцлером стал совершенно бесцветный прусский чиновник Георг Михаэлис (1857–1936), удобная марионетка для Верховного командования, одобрившего это назначение. Военных активно поддерживала созданная пангерманцами в Кёнигсберге осенью 1917 г. крайне агрессивная аннексионистская Немецкая Отечественная партия, оплот всех реакционных политических сил.

В противовес пангерманцам левое крыло партии Центра, либералы и умеренные социал-демократы образовали Народный союз за свободу и отечество. В него вошли представители свободных и католических профсоюзов, видные либеральные деятели, ряд известных университетских профессоров. Союз требовал заключения компромиссного мира, социально-политических реформ и тесного сотрудничества с руководством СДПГ. Ближайшей же целью Союза было проведение избирательной реформы в Пруссии.

Михаэлис не сумел наладить никакого сотрудничества с парламентским большинством из либералов, Центра и социал-демократов. Уже в октябре он был заменен 75-летним графом Георгом фон Гертлингом (1883–1919), являвшимся до этого премьер-министром Баварии. Новый канцлер долгие годы играл активную роль в правом крыле партии Центра, имел большой политический опыт. Были основания полагать, что он сумеет наладить отношения с либералами и умеренными социал-демократами, от которых к этому времени откололось левое крыло, создавшее весной 1917 г. Независимую социал-демократическую партию Германии (НСДПГ) во главе с Карлом Каутским и Георгом Ледебуром. В нее на правах автономии вошла и наиболее левая революционная группа «Спартак», возникшая в начале 1916 г. Раскол социал-демократии отражал растущее недовольство немецких рабочих, требующих немедленного окончания войны. Выступления под такими лозунгами прошли весной и летом 1917 г. почти по всем промышленным городам Германии. Волнения не могло успокоить и пасхальное послание кайзера, пообещавшего после окончания войны ввести в Пруссии всеобщее и равное избирательное право. Антивоенные настроения начали проявляться в армии и особенно на флоте, неподвижно застывшем после Ютландского сражения в северогерманских гаванях.

Агония империи

Октябрьский переворот в Петрограде и выход России из войны заметно усилили антивоенные и революционные настроения в Германии. В январе 1918 г. всеобщая политическая стачка охватила основные индустриальные центры страны — Берлин, Гамбург, Бремен, Рейнско-Вестфальский район, Среднюю Германию. Свыше миллиона ее участников требовали заключения мира с Россией, амнистии политическим заключенным, отмены военной диктатуры, улучшения продовольственного снабжения. Лишь введя осадное положение, власти через посредничество правых лидеров СДПГ Эберта и Шейдемана добились прекращения стачки. После подписания Брестского мира возросли надежды на скорую победу и на Западе. Усилились аннексионистские амбиции пангерманцев, рьяно требовавших германизировать Крым и Прибалтику.

Весной и летом 1918 г. германская армия предприняла четыре отчаянных мощных наступления, чтобы разгромить англо-французские войска до прибытия в Европу главных американских сил. В ходе третьего наступления немецкие части вновь достигли берегов Марны и прошли дальше того рубежа, на котором они были остановлены в сентябре 1914 г. В Париже, на который стали падать снаряды «Больших Берт», началась паника. Но измотанные, истратившие последние резервы и обескровленные германские дивизии не могли выдержать контрудара англофранцузских армий. 8 августа союзники прорвали немецкий фронт под Амьеном, а в сентябре начали методичное наступление по всему фронту, медленно оттесняя истощенные немецкие войска, которые, несмотря на предельную усталость после пяти месяцев непрерывных боев, отходили в полном порядке, разрушая за собой мосты и дороги.

Провал наступлений вызвал сильнейшее брожение в стране. Экономика Германии трещала по всем швам, население окончательно утратило веру в кайзера и генералитет, происходили почти непрерывные забастовки, началось разложение армии и флота. В Германии назревал еще невиданный в ее истории социальный взрыв. 29 сентября на совете в Спа, где располагалась ставка, Гинденбург и Людендорф заявили, что армия начинает выходить из повиновения и что единственное средство спасения — в быстром заключении перемирия, поскольку Западный фронт может в любой момент окончательно развалиться.

Поскольку в ответ на просьбу о перемирии немцам дали понять, что дальнейшие переговоры будут вестись только с парламентским правительством, то 3 октября кайзер поручил принцу Максу Баденскому (1867–1929), имевшему репутацию либерала и сторонника широких реформ, создание нового кабинета. В его правительство впервые вошли социал-демократы — Бауэр и Шейдеман. В ночь с 3 на 4 октября германское правительство направило Вильсону телеграмму с просьбой о посредничестве в заключении перемирия. Поражение Германской империи свершилось.

Одновременно началась лихорадочная работа по парламентаризации и демократизации политической системы. Но все эти меры слишком запоздали. 3 ноября, после недели волнений вспыхнуло вооруженное восстание матросов в Киле. За неделю революция охватила всю Германию. Попытка императора и командования подавить революционные выступления фронтовыми частями выявили полную ненадежность последних. Тем не менее кайзер упорно отказывался отречься от престола, передать власть социал-демократам и назначить выборы в Национальное собрание, на чем настаивал Макс Баденский. Действуя на свой страх и риск, канцлер решился опубликовать прокламацию; в ней говорилось, что император отрекся от власти и назначил новым канцлером лидера СДПГ Фридриха Эберта. Узнав об этом, Вильгельм II немедленно выехал в Голландию, где и прожил до самой смерти 4 июня 1941 г. 10 ноября власть в Берлине перешла в руки социал-демократического Совета народных уполномоченных. Германской империи более не существовало.

11 ноября в силу вступило Компьенское перемирие с крайне жесткими условиями. Германия в течение месяца должна была очистить Эльзас, Лотарингию, Бельгию, Люксембург, левобережье Рейна. Она была обязана выдать победителям 5 тыс. орудий, 25 тыс. пулеметов, 3 тыс. минометов, 1700 самолетов и все дирижабли, весь подводный флот, 5 тыс. паровозов, 500 тыс. вагонов, 5 тыс. автомобилей, всю броневую технику и химическое оружие[166]. Германский флот должен был идти сдаваться в указанные союзниками порты. Это были только условия перемирия, но они говорили о том, какой же мир будет продиктован разоруженной и обескровленной стране.

Облик эпохи

Веймарская республика стала первой в немецкой истории удавшейся попыткой создать демократическое государство. Власть перешла в руки социал-демократии, большинство лидеров которой уже отошло от революционных устремлений прежних лет и считало главной задачей обеспечение плавного эволюционного перехода от старой государственной системы к новой, социалистической. Осталась нетронутой частная собственность в промышленности и сельском хозяйстве. Сохранили свои посты чиновники и юристы, в большинстве настроенные антиреспубликански. В армии командную власть удержал старый офицерский корпус. Попытки левых сил повернуть революцию на радикально большевистский путь пресекались военным путем.

В избранном в 1919 г. Национальном собрании, которое приняло новую и тогда самую демократическую в мире конституцию, большинство принадлежало трем республиканским партиям — СДПГ, леволиберальной Демократической партии и партии Центра. Но в 20-е гг. в обществе и рейхстаге возобладали силы, относившиеся к демократической республике если не открыто враждебно, то с более или менее глубоким недоверием. Растущее недовольство подпитывалось прежде всего тяготами послевоенного времени и унизительными условиями Версальского мирного договора. Итогом стала растущая внутриполитическая нестабильность и социальное напряжение. Период существования Веймарской республики — это период то явной, то скрытой гражданской войны; нагнетания раскола и поляризации общества.

Недолгая история Веймарской республики отмечена знаком трагизма. Это история рождения демократии из военного поражения и революционного хаоса; история бесконечных унижений великой нации зарубежным диктатом, баснословными репарациями, международной дискриминацией; история хронически больной экономики на фоне страшнейшей инфляции и мирового экономического кризиса; история «республики без республиканцев», против которой яростно выступали противники и которую весьма нерешительно защищали сторонники; история демократии, которая не смогла и не сумела постоять за себя. Демократические свободы предполагали и необходимую политическую ответственность, которой не оказалось у неприученного к ней немецкого народа.

В 1923 г. кризис достиг апогея. Об этом свидетельствовали невиданная инфляция, франко-бельгийская оккупация Рура, попытка коммунистического переворота, мюнхенский путч нацистов. Затем в основном усилиями Густава Штреземана установилось хрупкое политическое равновесие. Но после неожиданной смерти первого президента, социал-демократа Эберта, главой государства в 1925 г. был избран кандидат правых сил, бывший кайзеровский фельдмаршал Гинденбург. Он стоял на почве конституции, но внутренне так и не принял республику, надеясь на реставрацию монархии Гогенцоллернов легитимным путем.

Предпосылки революции

Октябрьские реформы 1918 г., провозгласившие в Германии систему парламентарной монархии, внешне дали массам то, чего они требовали. Но простые рабочие и солдаты не видели никаких практических перемен. Конституционная реформа в основном осталась декларативной. Со своей стороны президент США Вильсон настаивал на отречении кайзера и заявил о готовности вести переговоры только с настоящим парламентским правительством.

Начавшаяся фактически 28 октября с мятежа матросов в Киле, отказавшихся выполнить приказ о самоубийственном выходе в море для решающего сражения с британским флотом, революция быстро распространилась по всей стране. Она не была делом рук леворадикальных агитаторов, но началась стихийно под воздействием объективных причин.

«Гражданский мир», провозглашенный в августе 1914 г., мог сохраняться только до тех пор, пока существовали надежды на скорую победу. Но она улетучивалась в той мере, в которой осложнялась ситуация на фронте и ухудшалось положение масс в стране. Особенно сильное недовольство, несмотря на относительно высокую заработную плату, выказывали рабочие военной промышленности. Дело в том, что большинство из них прежде было занято в других отраслях промышленности, а в военной оказалось не по собственному желанию. Недовольство охватило и средние слои, проявлявшие все меньше лояльности к авторитарному режиму Германии. В ходе войны все большее число служащих и чиновников приближалось по своему положению к пролетариату и начинало чувствовать общность своих и его материальных интересов.

У ремесленников и мелких торговцев высокие цены, нехватка или даже конфискация запасов сырья, административное давление со стороны государства вызывали растущее чувство раздражения. Они все громче требовали скорейшего окончания войны и заключения мира, безразлично на каких условиях.

Крестьяне, которые меньше других общественных групп страдали от голода, выражали недовольство в связи с тем, что труд их стал совершенно непосильным, рабочей силы не хватало, закупочные цены были низкими, а спекуляция продуктами обрела характер разгула. В глазах большинства немцев старый режим настолько утратил привлекательность, что его больше не стоило защищать. Все большую популярность получало требование отречения кайзера, особенно после ноты Вильсона 23 октября 1918 г.

Заключение мира казалось невозможным без полного устранения прусского милитаризма, ответственного в глазах многих за затягивание бессмысленной войны. Стремление к заключению мира отвечало и растущему желанию масс добиться в стране полного торжества демократии. Конкретно это выражалось в требовании созыва Национального собрания, которое могло бы заключить мир на более мягких для Германии условиях. Средние слои и значительная часть рабочих не требовали большего, чем мира и буржуазной демократии. В индустриальной Германии, где было хорошо развито разделение труда, а большинство населения было связано с государством, рабочим было что терять помимо собственных своих цепей, и потому среди них преобладал враждебный революции «рефлекс антихаоса». В стране, где уже имелось всеобщее избирательное право, речь шла в первую очередь о дальнейшем расширении демократии, а диктатура пролетариата означала бы ее свертывание[167].

Что касается социалистических требований, то рабочие, прежде всего горняки, выдвинули их только во второй половине декабря. В октябре и ноябре более насущными были другие заботы.

Фазы революции

Германская революция прошла три основных этапа. Первый начался 3 ноября 1918 г. вооруженным восстанием матросов в Киле, и закончился через неделю, 10 ноября, созданием нового правительства — Совета Народных уполномоченных. Второй период завершился январскими боями 1919 г. в Берлине. Но некоторые историки считают, что он закончился с разгромом Баварской Советской республики в апреле — мае 1919 г. В марксистской историографии этот разгром считается концом третьего этапа. Наконец, существует мнение, что заключительным аккордом революции можно считать восстание в Руре в марте 1920 г. Его подавление стало концом революции.

Германская революция была стихийным выступлением уставших от войны масс. Ее знаменем стало красное знамя, символ социализма, потому что оно воплощало мир и оппозицию против правящего режима. Социал-демократы, расколовшиеся на умеренную СДПГ большинства и более радикальную Независимую СДПГ (НСДПГ), действовали под давлением событий, не имея четкого политического курса. В ночь с 7 на 8 ноября независимец Курт Эйснер провозгласил социалистическую республику в Мюнхене, а берлинские социал-демократы потребовали немедленного отречения кайзера. Утром 9 ноября прекратили работу почти все промышленные предприятия Берлина. Демонстранты, заполнившие улицы столицы, стекались в центр города. Последний имперский канцлер, принц Макс Баденский, на свой страх и риск объявил об отречении Вильгельма и передал власть лидеру СДПГ Фридриху Эберту, который надеялся сохранить монархию, чтобы предотвратить хаос и угрозу гражданской войны (по его собственным словам, он ненавидел революцию как «смертный грех»[168]). Но из-за напора масс это уже было невозможно. После полудня другой лидер СДПГ, Филипп Шейдеман, провозгласил перед зданием рейхстага республику, а руководитель крайне левой группы независимых социал-демократов «Спартак» Карл Либкнехт с балкона Берлинского замка объявил о создании социалистической республики.

Поскольку все социалистические группировки выступали под лозунгом предотвращения братоубийственной гражданской войны, Эберт предложил независимцам сформировать общее правительство, в которое предложил войти и Либкнехту. Но тот, придерживаясь крайне левых позиций, отказался, так же, как и лидер радикального крыла НСДПГ Георг Ледебур.

10 ноября был создан Совет Народных Уполномоченных, СНУ, из трех представителей умеренной социал-демократии (Эберт, Шейдеман, Отто Ландсберг) и трех независимцев (Гуго Гаазе, Вильгельм Дитман, Эмиль Барт), который опирался на поддержку берлинских рабочих и солдатских Советов. 29 декабря в Берлине состоялась общая конференция спартаковцев и леворадикалов. 30 декабря на ней была создана компартия Германии, КПГ. На этом учредительном съезде царил дух фанатичного утопизма, откровенно ориентированного на российский большевизм. СНУ, которому принадлежала вся полнота власти, оказался перед лицом реально угрожавшей Германии опасности голода, хаоса и даже распада. Новый начальник штаба действующей на Западе армии генерал Вильгельм Грёнер уже в ноябре позвонил из ставки Эберту и предложил помощь армии в наведении в стране порядка. Эберт с готовностью принял это предложение. Пакт Эберта — Грёнера фактически предотвратил в Германии кровавую гражданскую войну, какая уже бушевала в России.

СНУ в первые же дни своей работы провозгласил все преобразования, которых жаждал народ. Был введен 8-часовой рабочий день, учреждены пособия по безработице, гарантировано обязательное восстановление на работе демобилизованных фронтовиков, провозглашались всеобщее и равное избирательное право для мужчин и женщин с 20-летнего возраста, а также все политические права и свободы. Была даже создана комиссия — во главе с известными марксистскими теоретиками Карлом Каутским и Рудольфом Гильфердингом — по социализации ряда отраслей промышленности. В итоге, даже не успев начаться, революция лишилась целей — бороться было не за что.

Лидеры СДПГ рассматривали СНУ как чисто временный орган власти на период революционных потрясений. Вопрос о власти и государственной форме должно было, по их мнению, решить демократически избранное Национальное учредительное собрание. Так считало и руководство большинства рабочих и солдатских Советов, рассматривавшее Советы тоже как временные организации. Лозунг спартаковцев «Вся власть Советам!» не получил широкой поддержки. Это показал состоявшийся 16–20 декабря в Берлине всегерманский съезд Советов, на котором из 489 делегатов всего десять высказались за передачу власти Советам и который принял резолюцию о выборах в Национальное собрание в январе 1919 г.

Но всего через несколько дней после создания СНУ коалиция двух социал-демократических партий развалилась. В знак протеста против акции Эберта — он призвал регулярные фронтовые части усмирять взбунтовавшихся из-за невыплаты жалования матросов Народной морской дивизии — главной опоры левых, независимцы в ночь с 29 на 30 декабря вышли из СНУ. Их заменили правые социал-демократы Рудольф Виссель и Густав Носке. Теперь эйфорическое настроение ноябрьских дней сменила конфронтация внутри социалистического рабочего движения.

Когда левые независимцы вышли из СНУ, их сторонников стали повсеместно смещать с административных постов. Но глава берлинской полиции, левый независимец Эмиль Эйхгорн заявил, что не уйдет со своего поста и что он подчиняется не правительству, а берлинскому Исполкому Советов. Тем не менее 4 января он был смещен. Возмущенные этим левые независимцы, революционные берлинские старосты предприятий и коммунисты создали Ревком, который призвал к свержению правительства Эберта и объявил, что берет власть в свои руки.

Эберт обратился за помощью к Верховному командованию. Оно не имело достаточного числа надежных соединений, однако еще в декабре по призыву Грёнера демобилизованные офицеры начали формирование фрейкора — добровольческих корпусов из бывших фронтовиков, не нашедших места в мирной жизни, политически активных студентов, авантюристов и бродяг разного рода. Фрейкор и стал главной опорой правительства, которое предложило Носке возглавить военные операции. Тот сразу же согласился, заявив, что не боится ответственности, а кто-то все равно «должен стать кровавой собакой»[169].

10 января в Берлине началось «спартаковское восстание». На следующий день в столицу вступила трехтысячная колонна фрейкоровцев, во главе которой шагал сам Носке. Совершенно не подготовленное восстание было разгромлено. Погибло свыше 100 повстанцев, в то время как фрейкор потерял всего 13 человек убитыми и 20 — ранеными.

Лидеры КПГ, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были зверски убиты. Вначале их доставили в штаб гвардейской кавалерийской стрелковой дивизии в отеле «Эден». После короткого допроса было приказано поодиночке доставить их в тюрьму Моабит. При выходе из отеля они были жестоко избиты. По дороге в тюрьму Либкнехта высадили из машины и предложили продолжить путь пешком якобы из-за поломки мотора. Через несколько шагов капитан Пфлюг-Гартунг выстрелил Либкнехту в затылок, труп его был доставлен в морг как «неизвестный». Роза Люксембург была застрелена прямо в автомобиле лейтенантом Фогелем. Ее тело, завернутое в одеяло и опутанное проволокой, было брошено в Ландверканал и найдено только в конце мая. Эта кровавая расправа обезглавила КПГ и отвратила многих рабочих от правительства, молчаливо принявшего убийство.

Вслед за Берлином в феврале — марте были подавлены рабочие восстания в Бремене, Вильгельмсхафене, Мюльхайме, Дюссельдорфе и Галле. Но 3 марта в Берлине началась новая всеобщая забастовка, через два дня переросшая в ожесточенные уличные бои. Носке, по приказу которого в столицу вновь вошел 42-тысячный фрейкор, распорядился расстреливать на месте каждого, задержанного с оружием в руках. Погибло от 1200 до 1500 рабочих, фрейкоровцы потеряли 75 человек. В апреле — мае правительственные войска навели «порядок» в Брауншвайге, Магдебурге, Дрездене и Лейпциге, а Советская республика в Мюнхене пала под ударом 20-тысячной армии, посланной из Пруссии.

В том же апреле мощное стачечное движение, в котором участвовало более 400 тыс. рабочих, охватило весь Рур. Правительство ответило введением осадного положения и тактическим маневром. Собравшийся в это время второй Всегерманский съезд Советов, которым дирижировали реформисты, рекомендовал установить в Германии «советскую систему». Наделе она представляла собой слегка модифицированный вариант заключенного еще в первые дни революции, 15 ноября 1918 г., соглашения между крупнейшими промышленниками и лидерами профсоюзов о «Трудовом сотрудничестве», по которому за профсоюзами признавалось право представительства интересов рабочих, вводилась система коллективных договоров, арбитражное разбирательство спорных вопросов, на предприятиях создавались фабрично-заводские комитеты.

Январское восстание в Берлине ознаменовало решительный поворот событий. Жестокое подавление восстания привело не только к резкой радикализации части рабочих, но и к недовольству курсом правительства даже среди его сторонников. С январского восстания берет свое начало усиление правого и левого экстремизма и ослабление социал-демократической линии на мирное социально-демократическое переустройство общества.

Создание СНУ немецкие рабочие рассматривали как свой приход к государственной власти. Однако в государственном аппарате, в армии и хозяйстве не произошло практически никаких изменений. Новое государство базировалось на старом фундаменте. Везде сидели те же люди, что и при кайзере. Так, спустя полгода после 9 ноября из 470 управлявших сельскими округами прусских ландратов только один был социал-демократом, остальные сидели на своих постах еще со времен империи. Отсутствие реальных перемен вызывало рост недовольства. Начались волнения и забастовки в Рурской области и Верхней Силезии, Саксонии и Тюрингии, в Берлине, Бремене и Брауншвайге. Они проходили под лозунгами как повышения заработной платы и улучшения продовольственного снабжения, так и социализации предприятий, сохранения рабочих Советов и даже ликвидации капиталистической системы.

Армия и революция

Вследствие произошедшей революции встал вопрос о демобилизации бывшей кайзеровской армии и формировании новой армии. Эту задачу осуществило офицерство, стремившееся в первую очередь защитить свои интересы. Верховное командование германской армии и заключившие с ним союз лидеры социал-демократии преследовали следующие цели: освободиться от революционных и ненадежных элементов; ликвидировать солдатские Советы; сохранить офицерские кадры; отобрать среди унтер-офицеров и сверхсрочников кадры, пригодные для использования их в контрреволюционных целях. Вместе с тем социал-демократическому правительству и руководству профсоюзов, промышленникам и верховному командованию приходилось заботиться о том, чтобы демобилизация армии не привела к массовой безработице и к дальнейшему обострению политической ситуации в стране.

К моменту окончания войны в Германии под ружьем было более 8 млн. чел., в том числе в самой Германии — 2,7 млн., 1,9 млн. — на оккупированных немцами территориях на востоке и юго-востоке Европы, 3,4 млн. — на Западном фронте и 0,2 млн. чел. — на остальных театрах военных действий[170]. Отвод войск с запада в пределы германских границ был закончен к 9 ноября. В тот же день Гинденбург опубликовал обращение к армии, в котором была обещана самая быстрая демобилизация всех призванных в армию возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения.

В начальных распоряжениях о демобилизации, подписанных в Военном министерстве 15 и 16 ноября 1918 г., было сказано, что в первую очередь демобилизации подлежат лишь военнослужащие рождения до 1879 г. включительно, т. е. лица старше 40 лет, но уже через четыре дня было объявлено, что демобилизация распространяется и на военнослужащих по 1895 г. рождения. Однако солдаты кайзеровской армии, не дожидаясь наступления обещанных сроков демобилизации, зачастую разбегались по домам, чему офицеры не могли, да во многих случаях и не старались, помешать. Они рассчитывали таким образом быстро и безболезненно освободиться от беспокойных революционных элементов. «Для того чтобы справиться с положением, — писал в своих воспоминаниях г. Носке о первых днях революции в Киле, — власти предоставляли отпуска всем, кто захочет»[171]. 16 ноября 1918 г. Военное министерство опубликовало указание отпускникам следить за газетами, с тем чтобы быть в курсе всех предстоящих распоряжений насчет оформления демобилизации. 14 декабря 1918 г. последовало подписанное комендантом Берлина Отто Вельсом распоряжение, по которому оформление стихийно происходившей демобилизации производилось по месту нахождения соответствующих запасных воинских частей. Фактически Военному министерству приходилось лишь оформлять под видом демобилизации стихийный распад армии. Начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гофман писал в своем дневнике 12 ноября 1918 г.: «Я не могу больше удержать здесь своих людей. Все хотят домой».

Генерал Людендорф утверждал, что германские армии Западного фронта, отступив в относительном порядке за Рейн, «затем, вследствие поспешной демобилизации и непосредственного соприкосновения с революционными толпами родины, также поддались разложению». Такие части кайзеровской армии были непригодны для борьбы с революцией. Однако до конца декабря 1918 г. Верховное командование не оставляло надежд справиться с последней путем военного подавления, о чем свидетельствует создание воинской группы под командованием генерала Арнольда Леки для разгрома Советов в Берлине. Провал попытки совершить в Берлине 24 декабря 1918 г. переворот, а также разложение армий Восточного фронта вынудили Верховное командование и социал-демократическое правительство издать 31 декабря 1918 г. «Закон о демобилизации», устанавливавший срок окончания демобилизации всех возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения, 10 января 1919 г. Таким образом, демобилизация всей армии должна была осуществиться в течение всего лишь десяти дней.

Согласно первым приказам о демобилизации, всем военнослужащим, затруднявшимся найти себе гражданскую службу, предоставлялась возможность — во избежание роста безработицы — оставаться пока в армии. Однако 4 января 1919 г. право задерживаться на военной службе было отменено, а демобилизация была ускорена, чтобы ненадежные солдатские элементы не оставались больше организованными в воинские формирования. При этом в целях предотвращения резкого роста безработицы был издан декрет, обязывающий хозяев предприятий с числом рабочих не менее 20 принимать на работу в течение двухнедельного срока после демобилизации всех тех, кто до своего призыва работал на данном предприятии. Второй параграф этого декрета запрещал одновременное увольнение других рабочих. Однако пятый параграф содержал оговорку, допускавшую такое увольнение в том случае, если ведение дел с прежним числом рабочих является невозможным. В наиболее неблагоприятном положении оказывалась молодежь, не работавшая до призыва в армию.

Отсутствие массовой безработицы и гибкая политика «Демобилизационного управления», возглавляемого генералом Йозефом Кэтом, способствовали тому, что демобилизация армии не привела к обострению ситуации в стране в 1918–1919 гг. Более того, в законе о демобилизации был ряд оговорок, позволявших военным властям под предлогом выполнения специальных работ, несения караульной службы, охраны пленных, охраны границ и др. задерживать на военной службе тех, кто был необходим в деле создания новой армии. Из этих же соображений зачисление на сверхурочную службу было прекращено только 30 ноября 1918 г., а демобилизации сверхсрочников чинились всяческие препятствия.

Солдатские Советы не смогли взять в свои руки демобилизационный процесс. В результате, по мере осуществления демобилизации, все успешнее развертывалось контрнаступление офицерства на Советы. Они были окончательно ликвидированы к июню 1919 г.

13 сентября 1919 г. был принят специальный «Закон о возмещении» офицерам, демобилизованным из армии в результате ее сокращения, по условиям мирного договора. По этому закону офицеры с 10-летним сроком службы получали пенсию, полагающуюся им по выслуге лет, и, кроме того, в течение 2–5 лет — вознаграждение, размер которого вместе с пенсией достигал 75% жалованья, получаемого на действительной военной службе. Офицеры, прослужившие менее десяти лет, получали соответственно меньше. Такой же закон был принят в отношении сверхсрочников.

В 1-й пол. 1919 г. офицеры, демобилизовавшиеся из действующей армии, в значительной части нашли себе применение в различных военных учреждениях, штаты которых разбухли в несколько раз, и главным образом в демобилизационном аппарате. Всего в Германии в мае 1919 г. было 2206 военных учреждений, в которых было занято 116 тыс. чел., и число офицеров среди них было очень высоко[172]. В дальнейшем офицеры привлекались также на работу в государственных учреждениях, в промышленности, в банках, в различных общественных организациях и в высших учебных заведениях, где они являлись проводниками милитаризма.

Тем не менее переход на гражданскую службу для многих офицеров был вынужденным и тяжелым шагом и означал крушение надежд, связанных с карьерой, и ухудшение материального положения. Для сплочения офицерства как социальной группы военными властями еще в период революции были созданы офицерские союзы, которые способствовали укреплению пошатнувшегося положения офицерства в армии и тому, чтобы оно стало главной военной и важной политической силой германской контрреволюции.

Значение офицерства в Германии как политического фактора особенно возросло после свержения монархии в связи с тем, что прежние политические партии переживали кризис и временно вышли из игры: хотя они энергично перестраивались и меняли свои названия, было неясно, насколько эффективной окажется их деятельность в новой обстановке. Из возникших офицерских союзов наиболее крупным был «Германский офицерский союз», основанный 28 ноября 1918 г. Его председателем в январе 1919 г. был избран бывший военный министр генерал Генрих Шойх. В начале апреля 1919 г. ГОС насчитывал уже свыше 80 тыс. членов и 200 местных организаций. Только в Большом Берлине было десять районных групп ГОС.

«Германский офицерский союз» добивался присоединения к нему всех остальных офицерских союзов. В итоге, к нему примкнули «Союз германских санитарных офицеров», «Союз германских ветеринаров», «Союз офицеров флота», «Саксонский союз офицеров», часть баварских офицеров, объединившихся в «Германской офицерский союз — баварское отделение». Руководители ГОС делали предложения о присоединении даже «Австрийскому офицерскому союзу».

Соперником «Германского офицерского союза» пытался выступить «Национальный союз германских офицеров» (НСГО). Руководство последнего обвиняло ГОС в аполитичности: по его мнению, председатель ГОС, генерал Шойх, был повинен в государственной измене, поскольку, будучи военным министром, не применил 8 и 9 ноября 1918 г. оружие против народа. НСГО требовал также ареста бывшего канцлера Макса Баденского за преждевременное опубликование отречения кайзера. НСГО отказывался примириться со свержением монархии и занимал самую непримиримую позицию в вопросе о подписании Версальского мирного договора.

Однако НСГО, несмотря на свою большую политическую активность, не был массовой организацией; он насчитывал всего несколько сот человек. Успеху же «Германского офицерского союза» способствовало его внимание к экономическим нуждам офицеров. Союз создавал всевозможные кооперативные организации, переселенческие общества, курсы по переквалификации и бюро по подысканию работы демобилизованным офицерам, сотрудничал в этой области с ведущим свое начало еще с 1884 г. «Офицерским кооперативным обществом» и возникшим во время войны «Немецким союзом помощи раненым офицерам».

С весны 1919 г. офицерские союзы развернули активную деятельность по возрождению «Союзов воинов», т. е. союзов бывших военнослужащих, которые создавались в нач. 70-х годов XIX в. с целью культивирования военных традиций. «Германский союз воинов», объединявший перед войной 21 884 местных организаций с 1,9 млн. членов, к нач. 1919 г. насчитывал 22 250 местных организаций с 1,7 млн. членов.

Фрейкор

В обстановке политической нестабильности в стране старшие офицеры германской армии, именовавшейся теперь рейхсвером, активно вели подстрекательскую антиправительственную деятельность и тайно снабжали оружием группы бывших солдат, придерживавшихся правых убеждений. Сами эти солдаты, именовавшиеся фрейкоровцами, обычно группировались вокруг своих бывших офицеров, которых знали еще с фронта и которым доверяли, отряды фрейкоровцев, как правило, получали свое название по имени командовавшего ими офицера. Членов отряда сплачивало чувство фронтового товарищества, а служба в отряде становилась для бойцов главным смыслом существования, поскольку они не могли найти работу и хоть как-то устроиться в мирной жизни. Многие будущие видные нацисты в эти бурные времена состояли в рядах фрейкора, возникавших в Германии повсеместно. Хорошо дисциплинированные, фрейкоровцы были беззаветно преданны командирам своих подразделений. Многие отряды фрейкора достигали в численном отношении размера бригад и были отлично вооружены — в дополнение к стрелковому оружию во многих случаях они имели тяжелые пулеметы, минометы, артиллерийские орудия, броневики, а иногда даже танки.

Первую боевую часть фрейкора сформировал генерал Георг Меркер 14 декабря 1918 г. в Вестфалии. К лету 1919 г. численность подразделений фрейкора, растущих, как грибы после дождя, достигла 422 тыс. человек[173]. По боевой подготовке, а также по уровню организованности и вооружений они уже могли соперничать с самим рейхсвером. При этом если верность фрейкоровцев к командирам своих подразделений была непоколебимой, то верность последних рейхсверу или правительству уже серьезно пошатнулась. Некоторые из командиров исключительно из меркантильных соображений служили правительству, которое покупало их лояльность.

Большинство фрейкоровцев по-прежнему носили армейскую форму, в которой демобилизовались; те, у кого формы не было, обычно носили куртки военного образца. Так или иначе, на форме красовались фрейкоровские эмблемы: значки со свастикой и изображения «мертвой головы» — черепа с костями (за несколько лет до того, как свастику приняли в качестве своего главного символа нацисты, а «мертвую голову» — эсэсовцы). Последняя в немецкой военной геральдике являлась традиционной эмблемой элитных гусарских частей в императорской армии, а также штурмовых частей огнеметчиков в годы Первой мировой войны. Многим немцам фрейкоровские отряды казались олицетворением хоть какого-то подобия порядка в том хаосе, который царил в Германии первых послевоенных лет.

Особое замечание следует сделать относительно военных моряков. Они находились под влиянием главным образом левых политических сил. В то же время отряды моряков-фрейкоровцев относились к числу наиболее жестоких сторонников правых радикалов.

В дни январского восстания 1919 г. правительство было повергнуто в шок зверствами фрейкоровцев. Прошедшие суровую школу войны, они были накоротке со смертью и не ведали пощады, которой не ждали и от противника. Санкционировав использование фрейкора, правительство тем самым открыло ящик Пандоры. Получив свободу действий, фрейкор стал сам для себя законом и уже почти не поддавался контролю. Добровольческие отряды свирепствовали по всей Германии. Так, в Бремене отряд фрейкора «Герстенберг», взявшийся устранять только что созданную здесь Советскую республику, в течение нескольких дней жестоко расправлялся со всеми левыми, которые только попадались в его руки. Вся Германия пребывала в смятении.

Новая националистическая, реваншистская идеология, как и старая антисемитская и пангерманская, нашли в добровольческих корпусах самую благоприятную почву. После путча Каппа они, по требованию союзников, были распущены, но спустя некоторое время стали восстанавливаться под новыми названиями. Участники морской бригады Эрхардта, которые уже во время путча Каппа носили на своих шлемах свастику, вновь объединились в ряде военизированных союзов (например, в «Союзе викинга») и в тайной организации «Консул». Старший лейтенант Артур Мараун в марте 1920 г. преобразовал свой добровольческий корпус в «Младонемецкий орден». Добровольческий корпус «Оберланд» в 1921 г. сменил название на «Союз Оберланд».

Политическая сцена Веймара

Веймарская республика была многопартийным государством, а партии веймарской Германии проявили мало склонности к компромиссам и готовности к взаимному сотрудничеству. Кроме того, у веймарских партий не было — за исключением Густава Штреземана (1878–1929), лидера национал-либеральной партии, а с конца 1918 созданной на ее основе немецкой народной партии — сильных и дальновидных лидеров, способных поставить интересы нации выше интересов отдельных социальных слоев и классов. В конечном счете это привело к деградации и параличу партийно-парламентской системы

Узость политического кругозора была присуща как партиям, стоявшим на республиканских позициях, так и их антидемократическим соперникам. СДПГ, например, так и не смогла окончательно освободиться от догм прошлого и безоговорочно принять ту государственную форму, в создании которой сама сыграла главную роль. Принятая в 1925 г. Гейдельбергская программа показала, что СДПГ превратилась в реформистскую партию, которая стремилась к достижению социализма эволюционным путем. Руководство партии представляло собой группу бесцветных функционеров, неотличимых друг от друга и старательно избегавших решительных и рискованных действий (в 1930 г. только 10% членов партии были моложе 25 лет, а ее лидеров называли «старыми бонзами»).

В 20-е гг. СДПГ, которая являлась как главной опорой демократической республики, так и козлом отпущения за все ее прегрешения, исполняла роль лояльной оппозиции и настолько привыкла к такому положению, что стала считать его желательным и всячески избегала ситуаций, которые вынудили бы ее взять на себя государственную ответственность. Роковой ошибкой СДПГ были ее самодовольство и твердолобость. Вместо того чтобы превратить партию в привлекательную для всех слоев политическую силу, ее лидеры неутомимо твердили, что партия выражает интересы исключительно рабочего класса. На практике это сводилось к тому, чтобы не делать никаких шагов, способных вызвать недовольство профсоюзов. Что же касается НСДПГ, то эта массовая партия, численность которой превышала 900 тыс. человек, пыталась совместить несовместимое — сочетать Советы с парламентаризмом. В итоге, в конце 1920 г. левое крыло независимцев объединилось с КПГ, а оставшаяся половина партии в 1922 г. вошла в состав СДПГ; незначительные остаточные организации НСДПГ влачили маргинальное существование до 1931 г.

Созданная 20 ноября 1918 г. бывшими прогрессистами и левыми национал-либералами Немецкая Демократическая партия (НДП) страдала расплывчатостью целей, что приводило к постоянным внутрипартийным трениям и частой смене руководства. В 1919 г. НДП была третьей по силе партией республики, но всего за год она потеряла половину своих первоначальных избирателей. Причиной этого явилась главным образом неистребимая склонность либералов больше интересоваться абстрактными понятиями, а не волнующими массы проблемами. Поэтому для избирателей НДП все чаще выглядела партией непрактичных интеллектуалов. Кроме того, состав президиума партии и ее активная поддержка авторитетной газетой «Берлинер Тагеблатт», шеф которой Теодор Вольф был одним из основателей партии, все более придавали ей в глазах избирателей имидж еврейской партии.

Третья партия первоначальной веймарской коалиции — Центр — была более стабильной, чем НДП. Она придерживалась гибкого парламентского курса и выступала за сотрудничество с социал-демократией. Массовый базис партии был гетерогенным и охватывал самые различные социальные слои. Так, фракция Центра в рейхстаге состояла из профсоюзных функционеров и членов производственных Советов (20%), учителей и литераторов (11,5%), духовенства (5,7%), а также из промышленников, коммерсантов, трактирщиков и крестьян. Политика Центра была более прагматичной, чем политика СДПГ, и популярнее, нежели политика либералов. Партия Центра более других отличалась склонностью к компромиссам. Как выразился один из ее лидеров, Йозеф Йоос, партия придерживалась не девиза «Или — или», а лозунга «Почему бы не то и другое?», что делало возможным ее сотрудничество как с левыми, так и с правыми политическими силами[174].

Уже с 1925 г. стало очевидно, что без участия Центра невозможно никакое правительство парламентского большинства. Возросшее по этой причине самомнение партии стало представлять потенциальную опасность для демократии. Пока во главе партии Центра стояли такие люди как Йозеф Вирт (1879–1956) или Вильгельм Маркс (1863–1946), опасность антиреспубликанского эксперимента была маловероятной. Но когда в 1928 г. руководителем партии стал католический теолог Людвиг Каас (1881–1952) более чем его предшественники нетерпимый к недостаткам и неустойчивости парламентаризма и готовый искать радикальные решения для преодоления трудностей, партия явно начала менять курс в правом направлении.

Довольно сильная антидемократическая тенденция была присуща созданной Штреземаном из правого крыла национал-либералов Немецкой Народной партии (ННП), которая негативно относилась к республике, хотя и не вела против нее активной борьбы. Партия выражала интересы крупного капитала под лозунгом «Что хорошо для промышленности, то хорошо и для нации». Не случайно членами парламентской фракции ННП были крупнейшие немецкие предприниматели Гуго Стиннес и Альберт Фёглер, а в 1930 г. десять депутатов от ННП занимали в различных предприятиях 77 директорских постов.

После смерти в 1929 г. Штреземана, по мере сил стремившегося ослабить прямое влияние промышленных кругов на партию, его преемники — сперва председатель парламентской фракции Эрнст Шольц, а затем адвокат Эдуард Дингерлей — проводили все более антидемократический курс, сближаясь с открытым противником Веймарской республики — Немецкой Национальной Народной партией (НННП).

Эта партия, созданная из бывших консервативных партий кайзеровской Германии 24 ноября 1918 г., выражала интересы представителей рейнско-вестфальской тяжелой промышленности, восточнопрусского юнкерства, высшей бюрократии и офицерского корпуса. Она стала оплотом всех антиреспубликанских, националистических и монархических политических сил, крикливо настаивая на ревизии Версальского договора и реставрации династии Гогенцоллернов. Когда в 1928 г. во главе партии встал бывший член дирекции крупповского концерна, владелец огромной газетной империи и крупнейшей немецкой киностудии «УФА» Альфред Гугенберг, человек огромного самомнения и невиданного упрямства, она окончательно перешла на экстремистские, праворадикальные позиции, напрочь отвергая Веймарскую республику. Логично, что политические интриги НННП завершились ее союзом с национал-социалистами.

По большинству вопросов националистов поддерживала созданная 12 ноября 1918 г. региональная Баварская Народная партия (БНП), которая формально считалась самостоятельным отделением партии Центра, но фактически стояла гораздо правее.

Новым явлением в партийной системе Веймарской республики стала созданная в Мюнхене в январе 1919 г. Немецкая рабочая партия. Свое окончательное название — Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) — эта партия нового фашистского типа получила в феврале 1920 г. после принятия официальной программы «25 пунктов». В 1921 г. единоличным лидером партии стал неудавшийся художник австрийского происхождения, участник войны, человек с явно харизматическими данными и огромной интуицией Адольф Гитлер (1889–1945).

Программа[175] требовала отмены Версальского и Сен-Жерменского (с Австрией) мирных договоров, объединения всех немцев в единую Великую Германию, изгнания из нее всех инородцев, прежде всего евреев. Эти положения программы были созвучны настроениям народных масс, как и многие другие, более частные — запрет нетрудовых доходов, национализация крупных трестов, отмена земельной ренты, сдача крупных универмагов в аренду мелким торговцам и пр. Лозунг партии «Общее благо выше личной выгоды» звучал совершенно по-социалистически. Но основными принципами партийной идеологии являлись ненависть к демократии и либерализму, антисемитизм и антимарксизм и основывалась эта идеология не на рациональной логике, а на слепой вере в непререкаемые догмы.

Партийно-политическая раздробленность Веймарской республики привела к тому, что с 1919 по 1928 г. в ней сменилось 15 кабинетов, ни один из которых не продержался более 18 месяцев. Эта чехарда объяснялась тем, что в рейхстаге было представлено слишком много партий, так что любое правительство могло быть только коалиционным, а значит — внутренне непрочным. К тому же социал-демократы и националисты наотрез отказывались сотрудничать между собой. В реальности жизнеспособными коалициями могли быть только две: правительство большой коалиции с участием СДПГ и других крупных партий левее националистов или буржуазный кабинет без СДПГ, но с участием НННП и партий правее социал-демократии. Но и эти потенциально возможные коалиции полностью зависели от благосклонности высших партийных функционеров, державших своих министров на коротком поводке и постоянно оказывавших на них давление, шла ли речь о внепарламентских интересах партий или о приступах идеологической горячки, которая время от времени внезапно охватывала партийных лидеров. В таких условиях партийнопарламентарная система Веймарской республики все более приобретала облик бесконечной цепи правительственных кризисов, которые приводили в раздражение и озлобляли массу избирателей, и без того не испытывавших особой любви к демократической системе, навязанной, по их убеждению, Германии западными странами.

Национальное собрание и конституция

Выборы в Национальное собрание состоялись 19 января 1919 г. По сравнению с последними довоенными выборами 1912 г., когда право голоса имели 14,4 млн. чел. (22,2% населения рейха), теперь число избирателей возросло до 36,8 млн. (63,1% населения). Такой скачок объяснялся тем, что впервые в немецкой истории к избирательным урнам были допущены женщины, а возрастной ценз был снижен с 25 до 20 лет. Среди 423 избранных депутатов была 41 женщина, т. е. 9,6%[176]. Столь высоких показателей не достигали затем не только ни один рейхстаг Веймарской республики, но и ни один бундестаг ФРГ до кон. XX в.

СДПГ получила 11,5 млн. голосов и 165 мандатов, став самой крупной фракцией. Напротив, независимцы провели в собрание всего 22 депутата, получив 2,31 млн. голосов. КПГ, оставшаяся верной сектантскому лозунгу «Вся власть Советам!», в выборах не участвовала.

Среди буржуазных партий наибольший успех выпал на долю Центра, который вместе с БНП получил 5,98 млн. голосов и провел в собрание 91 депутата. Вплотную за ним следовала Демократическая партия, набравшая 5,64 млн. голосов и получившая 75 депутатских мест. Националисты вынуждены были довольствоваться 44 местами, получив 3,12 млн. голосов избирателей. Аутсайдером стала Народная партия, за которую проголосовало 1,34 млн. человек, что принесло ей 19 мандатов. Остальные семь кресел заняли кандидаты от мелких партий и организаций.

Вопреки ожиданиям и расчетам лидеров СДПГ, их партия не достигла абсолютного большинства, на которое рассчитывала. Вместе с независимцами она получила 45,5% голосов избирателей. Буржуазные партии набрали в общей сложности 54,5% голосов. Следовательно, будущее правительство могло быть только коалиционным. В итоге переговоров была создана веймарская коалиция из СДПГ, НДП и Центра.

Спустя месяц после выборов первый демократически избранный немецкий парламент открыл свои заседания в тихом Веймаре подальше от беспокойного Берлина. Первым президентом республики И февраля был избран Эберт, а через два дня рейхстаг поручил Шейдеману сформировать первое легитимное правительство, в которое вошли шесть министров от СДПГ и шесть — от НДП и Центра. Министерство иностранных дел возглавил беспартийный Ульрих фон Брокдорф-Ранцау.

Важнейшими задачами правительства и парламента являлись заключение мирного договора и принятие конституции. После шестимесячного обсуждения в различных инстанциях Национальное собрание 31 июля 1919 г. голосами депутатов от партий веймарской коалиции утвердило конституцию, против принятия которой высказались националисты, независимцы, ННП и БНП. После подписания ее президентом конституция вступила в силу 14 августа 1919 г.

Отцы Веймарской конституции, главную роль среди которых играл статс-секретарь внутренних дел, профессор государственного права, член НДП и убежденный демократ Гуго Пройс (1860–1925), не вняли мудрому совету выдающегося французского дипломата наполеоновской эпохи Талейрана, утверждавшего, что конституции должны быть короткими и туманными[177]. Вместо этого с чисто немецким педантизмом была создана состоявшая из 181-й статьи конституция, рассчитанная на все случаи и времена и не оставлявшая без внимания ни одной сферы государства и общества. Парадоксально, но конституция была слишком идеальной для того, чтобы практически ее можно было соблюдать полностью.

Основополагающий принцип гласил, что «государственная власть исходит от народа», который может выражать свою волю путем прямого референдума. Конституция декларировала основные демократические права и свободы в той мере, в какой слова могут вообще что-либо гарантировать. Она провозглашала принципы «защиты труда» и «обеспечения достойного человека существования». Сохранив незыблемость частной собственности, конституция одновременно объявила, что «собственность обязывает», а пользование ею должно быть и «служением общему благу», что в случае необходимости отдельные предприятия и отрасли промышленности могут быть социализированы.

Главным законодательным органом республики объявлялся избираемый всеобщим голосованием сроком на четыре года парламент, рейхстаг, который большинством голосов утверждал канцлера и правительство, ответственное перед парламентом. Однако принятая в целях предотвращения необоснованной потери голосов система пропорционального представительства и голосования списком повлекла за собой плачевные результаты. Она способствовала появлению многочисленных мелких партий, что ослабляло прочность правительства. Так, в выборах 1930 г. участвовало 28 политических партий.

Пройсу не удалось провести свое предложение о превращении Германии в унитарное государство и о преобразовании земель в провинции. По настоянию партии Центра и правительств отдельных земель Германия осталась федерацией. Поэтому была учреждена и вторая палата — рейхсрат, союзный совет, состоявший из представителей земель, в котором 26 из 66 мест принадлежало Пруссии. Права рейхсрата были скорее номинальными. Хотя он исполнял контрольные функции и обладал правом вето, последнее утрачивало силу, если рейхстаг вторично подтверждал свое решение.

Главой государства являлся президент, избираемый на семь лет всеобщим голосованием и обладавший чрезвычайно широкими полномочиями. Он назначал и увольнял главу правительства — канцлера и министров, имел право досрочно распускать рейхстаг и назначать новые выборы, а также референдумы. Президент являлся главнокомандующим армией и представлял государство на международной арене. В одном отношении президент имел больше власти, чем даже кайзер. Согласно 48-й статье, в случае возникновения чрезвычайной ситуации он получал право издавать декреты без согласия рейхстага, применять для наведения порядка вооруженные силы, приостанавливать действие статей о правах и свободах граждан и даже экспроприировать частную собственность.

Правда, по конституции, в случае несогласия рейхстага с чрезвычайными мерами президента они теряли силу. Зачастую в литературе ошибочно утверждается, будто президент был полностью независим от рейхстага: 43-я статья конституции гласила, что двумя третями голосов рейхстаг имел право вынести на референдум вопрос о досрочном прекращении президентских полномочий. Если референдум отклонял это предложение рейхстага, то последний подлежал роспуску. Статья о диктаторских полномочиях президента была задумана как возможное средство стабилизации положения в условиях революционных потрясений. На деле она оказалась оружием антиреспубликанской реакции.

С другой стороны, нельзя отрицать того, что Веймарская конституция была самой демократической конституцией того времени. Казалось, что в мире нет людей более свободных, чем немцы, нет правительства более демократичного и либерального, чем немецкое. По крайней мере, именно так выглядело это на бумаге.

Версальский диктат

Чтобы официально закончить Первую мировую войну, 18 января 1919 г. в Париже открылась мирная конференция 27 союзных и присоединившихся государств, на которую Германию не пригласили. Ее будущую судьбу победители решали без ее участия. Немцев позвали только в конце — для вручения текста договора, который Германия могла или принять, или отклонить. До этого веймарское правительство, поскольку страна стала демократической республикой, рассчитывало на мягкий мир с некоторыми территориальными потерями и сносной контрибуцией. Иллюзии развеялись, когда 7 мая победители объявили о своих условиях. Немцы были готовы к худшему, но такого не ожидал никто. Требуемые территориальные уступки превышали самые пессимистические предположения. Германия теряла все колониальные владения: Эльзас-Лотарингия возвращались Франции, Северный Шлезвиг — Дании (после плебисцита). Бельгия получила округа Эйпен и Мальмеди и область Морене, на 80% населенные немцами. Новорожденное польское государство получило основную часть провинции Познань и Западной Пруссии, а также небольшие территории в Померании, Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Чтобы дать Польше выход к морю, в районе устья Вислы был создан коридор, отделивший Восточную Пруссию от остальной Германии, а чисто немецкий Данциг был объявлен вольным городом под верховным управлением Лиги Наций, как и Саарская область, угольные шахты которой были переданы Франции. Левобережье Рейна оккупировалась войсками Антанты, а на правом берегу создавалась демилитаризованная зона шириной в 50 км. В целом Германия теряла 73.5 тыс. кв. км территории (13,5%) с населением в 7,3 млн. чел., 3.5 млн. которого составляли немцы. Эти потери лишали Германию 10% ее производственных мощностей, 20% добычи каменного угля, 75% добычи железной руды и 26% выплавки чугуна. Рейн, Эльба и Одер объявлялись интернационализированными, т. е. свободными для прохода иностранных судов. Германия была обязана передать победителям почти весь военный и торговый морской флот, 800 паровозов и 232 тыс. вагонов. Впрочем, немецкие моряки 17 июня 1919 г. сами потопили свой военный флот, интернированный в британской гавани Скапа-Флоу. Общий размер репараций должна была позднее определить специальная комиссия, а пока Германия должна была уплатить странам Антанты 20 млрд. золотых марок в основном в виде угля, красителей и другой продукции химико-фармацевтической промышленности, скота (в том числе 140 тыс. молочных коров). Позднее Уинстон Черчилль едко заметил, что «экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными»[178]. Их направленность выразил французский премьер Жорж Клемансо. Когда он получил телеграмму о капитуляции Германии, то радостно воскликнул: «Наконец-то! Он пришел, тот день, которого я дожидаюсь полвека. Он пришел, день реванша! Мы отберем у них Эльзас и Лотарингию, мы восстановим Польшу. Мы заставим бошей заплатить нам десять, двадцать, пятьдесят миллиардов. Этого довольно? Нет! Мы им навяжем республику»[179].

Версальский договор практически разоружал Германию. Ее армия не должна была превышать 100 тыс. добровольцев, зачисляемых на долгосрочную службу, а флота — 15 тыс. Германии запрещалось иметь на вооружении самолеты, дирижабли, танки, подводные лодки и суда водоизмещением более 10 тыс. т. Ее флот ограничивался шестью легкими броненосцами, шестью легкими крейсерами, 12-ю эсминцев и 12-ю торпедными катерами. Такие условия превращали немецкую армию в силу, пригодную только для полицейских акций, но не для обороны страны. Кроме того, немцам был вручен список 895 офицеров, имевших несчастье проиграть войну и объявленных военными преступниками. Впрочем, союзники не особенно настаивали на выполнении этого требования, отлично сознавая его нереальность, поскольку в истории еще не было такого прецедента.

Наконец, статья 231 Версальского договора возлагала на Германию и ее союзников полную и единоличную ответственность за развязывание войны.

Немецкая сторона единодушно отвергла эти жесткие условия. Шейдеман официально заявил об отказе от подписания договора, если в него не будут внесены существенные изменения. Но союзники настаивали на безоговорочном выполнении своих требований. Заявив, что «пусть отсохнет рука, подписавшая такой договор», Шейдеман подал в отставку. Кабинет покинули и министры от Демократической партии. Новое правительство сформировал социал-демократ Густав Бауэр (1870–1944), занимавший до этого пост министра труда.

Под давлением продолжающейся блокады страны и угрозы со стороны победителей возобновить военные действия большинство Национального собрания согласилось на подписание предложенных условий. 28 июня в Версале появились два полномочных представителя Германии — министр иностранных дел Герман Мюллер (СДПГ) и министр транспорта Иоганнес Белль (Центр). Церемония подписания договора, этого тяжелейшего для немцев последствия проигранной войны, проходила в том самом Зеркальном зале Версальского дворца, где почти за пол века до этого была провозглашена Германская империя. Как тогда, так и теперь это стало символом триумфа победителя и унижением побежденного, который должен был не только платить, но и пресмыкаться. Крупный ученый, философ и историк Эрнст Трёльч в связи с этим писал, что «Версальский договор — это воплощение садистски-ядовитой ненависти французов, фарисейски-капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев»[180].

Однако не сама по себе тяжесть экономических последствий Версальского договора, а возобладавшие в результате этою в Германии чувства унижения и бессилия перед несправедливым актом определили дальнейшую судьбу Веймарской республики, став питательной почвой для расцвета национализма и реваншизма. Еще в Версале британский премьер Дэвид Ллойд Джордж пророчески заявил, имея в виду договор, что его «главная опасность в том, что мы толкаем массы в объятия экстремистов».

Среди победителей имелись различные мнения относительно будущего Германии. Франция, прежде всего ее генералитет, требовала вновь раздробить ее на множество мелких государств. Американцы склонялись к тому, чтобы безо всяких оговорок принять демократическую Веймарскую республику в круг западных стран. Но был избран третий, разрушительный, путь. По Версальскому договору, Германия осталась единым государством, но в военном отношении беспомощным, экономически разоренным, политически униженным. Авторы договора не отличались дальновидностью: для уничтожения Германии договор был не слишком категоричным, для наказания ее он был слишком унизительным.

9 июля 1919 г. Национальное собрание ратифицировало Версальский договор (208 голосов «за», 115 — «против»), а 10 января 1920 г. он вступил в силу. С немецкой точки зрения, «Версальский диктат» был полным произволом. Демократия была поэтому воспринята немцами как чужеземный порядок, навязанный победителями, а борьба против Версаля означала для немцев и борьбу против демократии. Политических деятелей, которые призывали к сдержанности и компромиссу с Западом, как правило, обвиняли в позорной слабости, а то и предательстве. Это и была та почва, на которой в итоге вырос тоталитарный и агрессивный нацистский режим.

Во 2-й пол. 1919 г. казалось, что республика упрочила свое положение. Спала волна революционных выступлений, начался некоторый экономический подъем, снизилось число безработных, голод уменьшился благодаря поставкам американского продовольствия. Но республике угрожала теперь опасность не слева, а справа. Унизительное бремя Версаля, нерешенные экономические проблемы, удручающе безрадостная повседневность вели к изменению в настроении людей, которые все внимательнее прислушивались к агитации националистов.

Требуемое союзниками сокращение вооруженных сил прежде всего касалось фрейкоровцев, которые упорно сражались в Силезии — против поляков, и в Прибалтике — против Красной армии (отстояв Ригу; в 1976 г. выдающийся западногерманский режиссер Фолькер Шлендорф снял об этом замечательный по своему драматизму фильм «Выстрел из милосердия»), и теперь (не без основания) считали, что республиканское правительство, и без того ими презираемое, просто предало их, распорядившись расформировать фрейкор.

В ответ фрейкор начал готовить военный переворот, который возглавил крупный восточнопрусский чиновник и аграрий Вольфганг Капп, игравший в свое время видную роль в аннексионистской Отечественной партии. Среди руководителей заговора были также командующий берлинским гарнизоном генерал Вальтер фон Лютвиц, бывший кайзеровский полицай-президент Берлина Трауготт фон Ягов и организатор убийства Либкнехта и Люксембург, капитан Вальдемар Пабст. Тесную связь с ними поддерживал видный генерал периода войны, а теперь вдохновитель и организатор немецкого фашизма Эрих Людендорф (1865–1937), который, однако, предпочитал оставаться в тени. За спиной капповцев стояли также капитаны рейнско-вестфальской тяжелой промышленности и крупные банки.

10 марта 1920 г. Лютвиц вручил президенту Эберту фактический ультиматум, требовавший роспуска Национального собрания, перевыборов президента, отказа от сокращения армии и от передачи вооружений победителям. Лютвиц мотивировал требования тем, что армия и фрейкор необходимы для борьбы против большевизма. Эберт отверг ультиматум и предложил Лютвицу добровольно подать в отставку. Но когда через три дня правительство решилось на арест заговорщиков, оказалось, что в его распоряжении нет сил для выполнения такого приказа. Хотя командующий рейхсвером — ограниченными по Версальскому договору вооруженными силами Германии — генерал Вальтер Рейнхардт стоял на стороне правительства, войска подчинялись не его приказам, а распоряжениям начальника общевойскового управления, фактически начальника штаба рейхсвера, генерала Ханса фон Секта, имевшего большой авторитет. Сект открыто заявил президенту, что «солдаты в солдат стрелять не будут», а правительство должно поискать себе других защитников. Президенту и кабинету не оставалось ничего другого, кроме бегства на автомобилях в Дрезден, а оттуда на поезде в Штутгарт.

Сумрачным ранним утром, 13 марта 1920 г. в Берлин по Деберицкому шоссе вошла главная ударная сила путчистов — морская бригада капитана 2-го ранга Германа Эрхарда, на касках солдат красовалась свастика. Не встретив никакого сопротивления, они расположились лагерем у Бранденбургских ворот в центре столицы. Здесь Эрхарда приветствовали Капп, Лютвиц и Людендорф, в 6 час. утра вышедший-де «подышать свежим воздухом». Путчисты объявили о роспуске Национального собрания и создании нового правительства во главе с Каппом, ввели осадное положение и закрыли все оппозиционные газеты.

Президент и правительство Бауэра вместе с профсоюзами призвали население к защите республики и всеобщей забастовке. После некоторых колебаний к ним присоединилась и КПГ. Забастовка, в которой участвовало более 12 млн. чел., полностью парализовала всю страну. Не работали транспорт, промышленные предприятия, электростанции, коммунальные службы, закрылись все учебные заведения и большинство магазинов, перестали выходить газеты, берлинское чиновничество тихо саботировало распоряжения руководителей путча, которые к тому же просто не знали, что делать дальше.

Когда до Каппа дошли сведения о том, что в ряде частей берлинского гарнизона назревает недовольство мятежом, он, потеряв всякое мужество, 17 марта бросил своих соратников на произвол судьбы и бежал в Швецию, Генерал Лютвиц спешно выехал в Венгрию, где скрывался в течение пяти лет. Путч потерпел полный крах.

Но он повлек за собой одно значительное последствие. Всеобщая забастовка приобрела такой размах, что пробудила у КПГ надежду на новую революцию. Созданная в Руре Красная армия, которая насчитывала от 50 до 80 тыс. вооруженных рабочих, разбив путчистов, взяла под свой контроль всю область восточнее Дюссельдорфа. Перед лицом этого мощного натиска слева Эберт, чтобы овладеть положением, был вынужден призвать на помощь именно тех людей, которые неделей раньше отказали ему в защите. Генерал Сект, ставший командующим армией, получил диктаторские полномочия и задание навести порядок в Руре. Он ввел туда участвовавшие в капповской авантюре части фрейкора. Теперь им было на ком выместить свое озлобление. В начале апреля восстание было подавлено.

Еще до окончания боев в Руре Эберт заменил скомпрометировавшее себя бездействием правительство Бауэра и 27 марта назначил канцлером Германа Мюллера. Не сумевший удержать Лютвица под своим контролем Носке покинул правительство. Новым военным министром стал представитель правого крыла Демократической партии Отто Гесслер (1875–1955), сохранивший этот пост до 1928 г.

Казалось, перед республикой открываются прекрасные шансы для консолидации. Но выборы в рейхстаг 6 июня 1920 г. стали для нее катастрофой. Все три ведущие партии веймарской коалиции понесли сокрушительные потери. Наибольший урон претерпела НДП, болтовня лидеров которой не прошла для партии даром. Теперь за нее проголосовало 2,33 млн. избирателей, а число мест сократилось с 75 до 36. Центр, число сторонников которого составило 3,84 млн. чел., имел в рейхстаге 64 мандата вместо прежних 91. Почти половину избирателей потеряла СДПГ, которой отдали голоса 6,1 млн. чел. и которая получила теперь 102 места. Ее прежние сторонники перешли в ряды избирателей НСДПГ, увеличившей число депутатов с 22 до 84. Чуть более 500 тыс. чел. отдали свои голоса КПГ, которая получила четыре мандата.

Общий крен вправо отразил успех БНП, Народной партии и националистов. Баварцы, получив более миллиона голосов, имели фракцию из 21 депутата. Число избирателей Народной партии, имевшей теперь 65 мест вместо прежних 19, возросло до 3,9 млн. чел. Националисты, на миллион увеличившие число избирателей, провели в парламент 71 депутата и стали сильнейшей буржуазной фракцией.

В ситуации, когда веймарская коалиция получила 205 мест из 452, СДПГ перешла в оппозицию, уступив дорогу первому чисто буржуазному правительству во главе с лидером партии Центра Константином Ференбахом (1852–1926), в которое вошли также министры от Народной и Национальной партий.

После выборов 1920 г. республиканским партиям ни разу не удалось получить большинство мест в рейхстаге. У них оставалось две возможности — либо вступать в коалицию с антидемократическими партиями, либо создавать кабинеты меньшинства, участь которых зависела от терпения и согласия их противников в рейхстаге.

Репарации и политика «выполнения»

После долгих расчетов и тягучих переговоров была, наконец, в принципе решена проблема репараций. Баснословный первоначальный счет в 265 млрд. золотых марок, выставленный Германии победителями, постепенно снизился до 200 млрд.

1 марта 1921 г. в Лондоне министр иностранных дел Германии Вальтер Симонс потребовал установить общую сумму репараций в 30 млрд. марок. Германская сторона заявила, что страна уже выплатила 21 млрд. в виде имущества, переданного союзникам. Но репарационная комиссия, тон в которой задавала Франция, оценивала это имущество всего в 8 млрд. марок. Берлин соглашался выплатить 30 млрд. в течение 30 лет при условии предоставления международного займа в 8 млрд. марок, прекращения завышенного обложения немецкого экспорта и возвращения Германии Верхней Силезии, занятой в это время французскими войсками.

Резко отклонив предложения Симонса, союзники предъявили Германии ультиматум с требованием принять до 7 марта их решения. Поскольку немецкое правительство не ответило на ультиматум в установленный срок, 8 марта войска Антанты заняли Дуйсбург, Дюссельдорф и речной порт Рурорт, а также установили на Рейне свои таможенные посты, обложив германский экспорт налогом в 50% его стоимости.

Закулисные переговоры об урегулировании конфликта завершились тем, что 5 мая вторая Лондонская конференция установила окончательную сумму репараций в 132 млрд. золотых марок, которую Германия должна была выплатить в течение 37 лет. В ближайшие же 25 дней она была обязана внести 1 млрд. марок, иначе союзники пригрозили оккупировать всю Рурскую область, а Франция тут же объявила частичную мобилизацию. Немецкое правительство погасило эту сумму, выбросив на мировые валютные биржи огромное число (50 млрд.) свеженапечатанных бумажных банкнот, что привело к резкому падению курса марки.

Еще накануне вручения ультиматума, 4 мая 1921 г., кабинет Ференбаха, который покинули министры от Народной партии, ушел в отставку. Тяжелая задача выполнения западных требований легла на плечи нового правительства, во главе которого стояли, пожалуй, самые одаренные политики веймарского периода — ставший канцлером лидер левого крыла партии Центра Йозеф Вирт и президент крупнейшего электротехнического концерна АЭГ, член руководства НДП Вальтер Ратенау (1867–1922), который через некоторое время занял пост министра иностранных дел. В кабинет вошли и четыре социал-демократа, включая вице-канцлера Бауэра.

Вирт и Ратенау отлично сознавали, что нет никакой альтернативы выполнению ультиматума союзников, в решимости которых у них не было ни малейших сомнений, тем более что премьер-министром Франции в начале 1922 г. стал Пуанкаре, отличавшийся жесткостью и ярой враждебностью к Германии. Он немедленно обвинил немецкое правительство в том, что оно сознательно обесценивает марку, и потребовал установления за Германией строгого финансового контроля.

Зная твердолобость Пуанкаре, Ратенау сделал решительный шаг. Когда в апреле 1922 г. в Генуе открылась международная экономическая конференция, то Ратенау принял после согласования с Виртом предложение советского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина заключить мирный договор с Советской Россией с установлением нормальных дипломатических и торговых отношений и отказом от взаимных претензий. Заключение 16 апреля в Рапалло, курортном городке близ Генуи, этого договора между изгоями переполошило западных политиков, которых обошли с фланга. Рапалльский договор вывел из международной изоляции Советскую Россию и Германию, которых свели вместе их слабость и бойкот со стороны остальных европейских государств.

Политика выполнения версальских обязательств и примирения с прежними врагами, проводимая Виртом и Ратенау, вызывала ярость правых экстремистов, перешедших к открытому террору. 26 августа 1921 г. два бывших морских офицера, ставших членами террористической организации «Консул», убили в Грисбахе (Шварцвальд) подписавшего 11 ноября 1918 г. Компьенское перемирие М. Эрцбергера, выпустив в него 12 пуль. А когда Ратенау стал министром иностранных дел, одна из правых газет негодовала по поводу того, что отстаивать интересы Германии на мировой арене поручено еврею, назначение которого является «абсолютно неслыханной провокацией».

Утром 24 июня 1922 г., когда Ратенау ехал на работу в открытом лимузине, его нагнала машина с тремя террористами, один из которых швырнул гранату, а другой несколько раз выстрелил в министра, скончавшегося через несколько часов. Убийство Ратенау потрясло страну. Во всех крупных городах прошли массовые демонстрации с требованием активной борьбы против террора. 25 июня канцлер Вирт произнес в рейхстаге знаменитую речь, которая заканчивалась получившими широкий резонанс словами: «Враг стоит справа!»[181]. 18 июля после долгих и ожесточенных дебатов рейхстаг принял закон о защите республики, который вводил смертную казнь за политические убийства.

Смерть Ратенау лишила кабинет Вирта жизненной энергии. Канцлер пытался спасти положение, предложив создать широкую коалицию всех крупных партий. Но его план провалился из-за нежелания социал-демократов и националистов сотрудничать между собой. В атмосфере вражды и взаимных обвинений Вирт 14 ноября подал в отставку. Ситуация требовала нового руководства и новых идей, но устраивающего всех кандидата в канцлеры не было. Потребовалось вмешательство Эберта, который 22 ноября поручил формирование кабинета директору судоходной компании ГАПАГ, беспартийному Вильгельму Куно (1876–1933), административные способности и энергия которого были широко известны. Выбор Эберта показал, что у него появился скепсис в отношении дееспособности парламентской системы.

Куно рассчитывал на поддержку промышленников и банкиров, но те не желали поступаться даже малейшими своими интересами и требовали ликвидации всех социальных завоеваний рабочих в дни революции 1918 г. Новый канцлер оказался не слишком компетентным политиком, когда стало очевидно, что под предлогом задержки Германией поставок леса и угля в счет репараций Франция готовится оккупировать Рур. Куно не нашел лучшего решения, чем обратиться к союзникам с требованием пятилетнего моратория на репарационные платежи. Канцлер заявил, что Германия готова уплатить 20 млрд. марок, если ей будет предоставлен международный заём, а Франция выведет свои войска с территорий, занятых ею в марте 1921 г.

Но было уже поздно. Еще 26 декабря репарационная комиссия под нажимом Парижа вынесла решение, что Германия не выполняет своих обязательств. 9 января с этим согласились правительства Франции, Италии и Бельгии, а через два дня девять французских и бельгийских дивизий вступили в Рурскую область.

Рурский кризис

Оккупация Рура лишила Германию 7% ее территории с населением в 3 млн. человек. Она потеряла 70% добычи каменного угля, 54% выплавки чугуна и 53% выплавки стали[182]. В Руре была сконцентрирована почти четверть индустриальных рабочих Германии, сердце промышленности которой было парализовано.

Немецкое правительство не приняло на этот случай никаких мер предосторожности, поскольку Куно до последней минуты был убежден в том, что какое-нибудь обстоятельство остановит Пуанкаре. Когда же оккупация началась, кабинет, в заседании которого приняли участие президент Эберт, командующий рейхсвером Сект и бессменный социал-демократический министр-президент Пруссии Отто Браун, принял решение об организации пассивного сопротивления. 13 января, выступая в рейхстаге, канцлер заявил, что Германия прекращает репарационные платежи Франции и Бельгии. Он призвал население Рура к бойкоту всех распоряжений оккупационных властей и к отказу от уплаты налогов. Были прекращены поставки угля и леса во Францию и Бельгию, которым так и не удалось наладить производство в Руре. Фактически на оккупацию Франция потратила средств больше, чем в результате получила, поскольку добыча угля в Руре упала до минимума. В 1922 г. Германия поставила в счет репараций 11,46 млн. т угля и кокса, а в 1923 г., даже под угрозой репрессий, из Германии было вывезено всего 2,37 млн. т. Курс пассивного сопротивления встретил широкую поддержку партий и профсоюзов. Что же касается КПГ, ставшей после объединения с левыми независимцами массовой партией, то, действуя в духе коминтерновской «теории наступления», она выдвинула авантюрный лозунг «Бейте Пуанкаре и Куно в Руре и на Шпрее!», который только раскалывал общий фронт сопротивления оккупантам.

Французские оккупационные войска, на треть состоявшие из негров, что должно было еще сильнее унизить немцев, ответили на рост саботажа и забастовочного движения усилением репрессий. 31 марта французские солдаты заняли крупповский завод в Эссене. В ответ на требование рабочих покинуть территорию завода был открыт огонь. Погибло 13 и было ранено около 40 рабочих. Но оккупационные власти наказали не французских офицеров, устроивших это побоище, а руководителей и служащих завода. Сам Крупп в мае был приговорен к 100 млн. марок штрафа и 15 годам тюрьмы, из которых он, впрочем, отсидел всего семь месяцев. Сопротивление немецких железнодорожников французы попытались сломить другим путем. С января по июнь 1923 г. более 5 тыс. рабочих и служащих вместе с семьями были выселены из их жилищ, свыше 4 тыс. человек оккупанты насильно выслали из Рура.

Свирепость оккупационных властей дала праворадикальным силам толчок к переходу от пассивного сопротивления к активному противодействию, В марте и апреле особая команда, в которую входил бывший лейтенант балтийского фрейкора Альберт Лео Шлагетер, устроила ряд взрывов на рурских железных дорогах. 2 апреля Шлагетера арестовали. По приговору французского военного суда в Дюссельдорфе 26 мая он был расстрелян. Это вызвало волну возмущения во всей Германии, причем самые резкие протесты заявили коммунисты, а член ЦК ВКП (б) и Исполкома Коминтерна Карл Радек, главный кремлевский эксперт по Германии, назвал Шлагетера «мужественным солдатом контрреволюции», который «заслуживает всяческого уважения»[183].

С июня 1923 г. правительство Куно практически уже не контролировало положение в стране. Политика пассивного сопротивления не оправдала надежд канцлера на прекращение оккупации, а ее продолжение грозило развалить государство. При прямой поддержке Франции в Ахене и Кобленце была провозглашена «Рейнская республика», в Шпейере — «Пфальцская республика». Осенью между оккупированной территорией и остальной Германией была создана таможенная граница.

Внутреннее положение становилось все более неустойчивым. Летом по Германии прокатилась волна забастовок. В июле прекратили работу 100 тыс. берлинских металлистов, в июле и августе крупные волнения вспыхнули среди сельских рабочих. Появилась реальная угроза повторения событий 1918 г. Видя, что канцлер не в силах овладеть ситуацией, 11 августа фракция СДПГ в рейхстаге отказала ему в доверии. Это было неожиданностью для Эберта, но президент не стал защищать человека, которому всего девять месяцев назад доверил пост канцлера. Впрочем, и сам Куно с облегчением предпочел вернуться в более простой и спокойный мир компании ГАПАГ.

Человеку, пришедшему ему на смену, было суждено стать главным политиком Германии на протяжении последующих пяти лет и последним из тех, кто олицетворял для многих немцев надежду на выживание республики. Строго говоря, Густав Штреземан казался не очень подходящей для этого фигурой. В кайзеровские времена он поддерживал экспансионистский курс Бюлова, в годы войны принадлежал к числу шумных аннексионистов и безоговорочно одобрял действия Верховного командования. Оставаясь монархистом, он сочувствовал капповскому путчу, хотя позорный крах этой акции убедил Штреземана в бесперспективности правого переворота. Его настолько потрясли убийства Эрцбергера и Ратенау, что он перешел на республиканские позиции.

Став 13 августа главой кабинета большой коалиции из Народной, Демократической, Национальной, Социал-демократической партий и партии Центра, Штреземан нашел в себе мужество объявить 26 сентября, на следующий день после введения президентом осадного положения в Германии, о прекращении пассивного сопротивления в Руре, возобновлении репарационных платежей и потребовал предоставления правительству чрезвычайных полномочий, которые были утверждены рейхстагом 13 октября. Иного пути выхода из кризиса просто не существовало.

Инфляция

Тяжелейшие экономические последствия войны яснее всего проявились в ужасающих размерах обвала немецкой валюты. Эта тенденция обнаружилась уже в годы войны, когда ее общая стоимость — 164 млрд. марок — погашалась главным образом не прямыми и косвенными налогами, а военными займами (93 млрд.), ценными бумагами казначейства (29 млрд.) и увеличением выпуска бумажных денег на сумму в 42 млрд. марок.

После войны этот курс был сохранен. Вместо того чтобы повысить налоги на тех, кто был в состоянии их платить, правительство в 1921 г. фактически существенно сократило их налогообложение. В результате, дефицит бюджета возрос в 1923 г. до 5,6 млн. марок. Растущие расходы на репарации, пособия по безработице, устройство демобилизованных фронтовиков, поддержку населения оккупированного Рура власть стала компенсировать с помощью печатного станка. Уже в октябре 1918 г. денежная масса в пять раз превышала довоенную и составляла 27,7 млрд. марок, а к концу 1919 г. она возросла до 50,1 млрд. марок. Государственный долг увеличился с 5 млрд. марок в 1913 г. до 153 млрд. в 1919 г. Инфляция превратилась из ползучей в галопирующую и стала неуправляемой. Марка стремительно падала в бездонную пропасть. Если в июле 1914 г. курс доллара по отношению к марке составлял 1:4,20, то в январе 1919 — 1:8,90, в январе 1920 — 1:64,80, в январе 1922 — 1:191,80, в августе 1923 — 1:4 620 455,00. Абсолютный рекорд был установлен в ноябре 1923 г., когда за один доллар давали 4,2 трлн. марок. Свыше 300 бумажных фабрик изготавливали бумагу для денег. День и ночь в 133 типографиях 1783 пресса выбрасывали отпечатанные (обычно только на одной стороне) триллионы денежных знаков, которые военные развозили затем в огромных коробах по местам выплат[184].

Если один килограмм хлеба в декабре 1922 г. стоил 163 марки, то через год за него платили уже 339 млрд. марок, которые падали в цене едва ли не каждый час. Посетители ресторанов расплачивались за обед заранее, потому что к его концу обед мог подорожать в два-три раза. Даже отапливать помещение банкнотами было дешевле, чем углем. На предприятиях и в учреждениях зарплату выдавали дважды в день, отпуская после этого персонал на полчаса, чтобы он успел что-нибудь купить. Это был призрачный мир, в котором почтовая марка по номиналу была равна стоимости фешенебельной виллы довоенного времени.

Но, с другой стороны, инфляция была выгодна владельцам материальных ценностей. Они брали банковские кредиты, вкладывали их в промышленные предприятия, недвижимость или другое материальное имущество. Инвестиции приносили надежную прибыль, а кредит возвращался обесцененными деньгами. Таким способом сколачивались огромные состояния. Самый богатый капиталист того времени Гуго Стиннес создал гигантскую империю из 1340 предприятий, шахт, рудников, банков, железнодорожных и судоходных компаний в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, на которых насчитывалось более 600 тыс. рабочих[185].

Свой маленький бизнес делали в период инфляции тысячи мелких спекулянтов, жуликов и нуворишей, которые за бесценок покупали у отчаявшихся людей ценные вещи, картины, драгоценности, чтобы выгодно сбыть их в Голландии или Бельгии за твердую валюту. Они орудовали на черном рынке, скупая скудные запасы продуктов, а затем втридорога продавая их. Все это вело к падению общественной морали, росту преступности и цинизму, бурным потоком лившемуся на обывателя из песенок, с театральных подмостков, в карикатурах. Невиданных размеров достигла женская и мужская проституция. Будущее казалось безысходным, и тот, у кого были для этого средства, спешил насладиться настоящим.

Инфляция привела к страшному обнищанию средней и мелкой буржуазии, богатство которой составляли не материальные ценности, а денежные сбережения, превратившиеся в труху. По сравнению с 1913 г. число лиц, получающих жалкое социальное пособие, возросло в три раза. В большинстве своем это были старики и вдовы, которые в нормальных условиях могли бы спокойно жить на свои пенсии и сбережения.

Мелким торговцам, коммерсантам и ремесленникам, в отличие от Стиннеса, было не так-то легко получить кредит в банке. Они полностью зависели от узкого местного рынка, были вынуждены закупать товары, сырье и орудия труда по заоблачным ценам. А поскольку в июле 1923 г. был введен государственный контроль за розничными ценами, они потеряли возможность компенсировать затраты повышением цен на свои изделия. Кроме того, именно на средние слои ложилось основное бремя налогов. Инфляция подкосила их сильнее, чем война.

Рабочие страдали от инфляции меньше, поскольку на ее первой стадии безработица была еще сравнительно небольшой, а заработная плата благодаря действиям профсоюзов увеличивалась. Но их положение резко ухудшилось, когда с конца апреля 1923 г. марка стала бурно рушиться; разрыв между заработной платой и стоимостью жизни стал расти на глазах. В конце 1923 г. лишь 29,3% немецких рабочих были заняты полный рабочий день. Среди организованных в профсоюзы рабочих 23,4% были безработными, а 47,3% заняты неполный рабочий день с соответственным уменьшением зарплаты. Сами профсоюзы, лишившиеся своих денежных накоплений, были бессильны помешать тому, чтобы заключенное в 1918 г соглашение «О трудовом сотрудничестве» кануло в небытие. Фактически был отменен 8-часовой рабочий день, на большинстве предприятий его продолжительность составляла десять часов. Рабочие массами покидали профсоюзы, численность которых в 1923 г. сократилась с 7 до 4 млн. членов.

Но самыми беззащитными перед инфляцией оказались больные и дети. Взметнувшиеся вверх больничные цены и гонорары врачам сделали медицинское обслуживание недоступным для миллионов людей. И это как раз в то время, когда постоянное недоедание ослабляло организм и приводило к болезням и эпидемиям, напоминавшим страшные времена «брюквенной зимы» 1917 г. Доля смертности в больших городах выросла в 1921–1922 гг. с 12,6 до 13,4 на тысячу человек и продолжала увеличиваться.

Что касается детей и подростков, то в 1923 г. в Берлине в народных школах 22% мальчиков и 25% девочек имели рост и вес гораздо ниже нормального для их возраста. Стремительно росло число детей, больных туберкулезом. В берлинском районе Нойкёльн их доля в 1914 г. составляла 0,5, а в 1922 г. — 3,2%. В школах района Берлин — Шёнеберг количество больных рахитом увеличилось с 0,8 в 1913 г. до 8,2% в 1922 г. Нации начинало угрожать вымирание. Потерявшие все надежды люди во всем обвиняли республику. Но эти проблемы были прежде всего следствием проигранной войны, Версальского договора и безответственной и эгоистичной позиции крупных промышленников и аграриев, встававших на дыбы при любой попытке увеличить на них налоги.

К общему изумлению, Штреземану удалось жесткими мерами прекратить рост инфляции, не прибегая при этом к иностранным кредитам. 15 ноября 1923 г. была введена новая рентная марка, приравненная к одному триллиону бумажных денежных знаков. Поскольку государство не имело достаточного золотого запаса, то стабильность новой марки обеспечивалась всей продукцией промышленности и сельского хозяйства. Землевладение, торговля, банки и промышленность были обязаны внести 3,2 млрд. рентных марок. Для этого рентный банк выпустил в обращение 2,4 млрд. новых банкнот, которыми кредитовалась экономика. Эксперимент удался, но помимо инфляции в 1923 г. республика столкнулась и с другими проблемами и трудностями.

Кризисные очаги республики

В 1923 г. Веймарская республика находилась на грани не только экономического краха, но и политического переворота, грозившего ей как слева, так и справа. Сначала правительство едва избежало нового издания капповского путча. Еще в феврале 1923 г. было принято решение перед лицом французской угрозы создать тайную резервную армию — «черный рейхсвер», официально именуемый «трудовыми командами», которые проходили военную подготовку в различных гарнизонах регулярной армии. К сентябрю численность этих команд приближалась к 80 тыс. человек. Четыре команды располагались в Кюстрине недалеко от Берлина. Они подчинялись майору Бруно Бухрукеру, у которого было больше энергии, чем здравого рассудка, и которому не терпелось пустить свои команды в дело.

Бравый майор внушил себе, что если он совершит марш на Берлин и разгонит правительство, то рейхсвер во главе с Сектом окажет ему поддержку, поскольку из окружения шефа армии к Бухрукеру поступали туманные сведения о сочувственном отношении генерала к заговору. Однако когда в ночь на 1 октября части Бухрукера захватили три форта восточнее Берлина, Сект отдал приказ силам регулярной армии окружить путчистов, которые сдались после двухдневного сопротивления.

Осенью 1922 г. на выборах в ландтаги Саксонии и Тюрингии КПГ добилась значительного успеха, который привел к усилению ее воинственного настроя. Ультралевые руководители берлинской организации КПГ Рут Фишер и Аркадий Маслов начали яростную атаку на осторожную позицию лидера партии Генриха Брандлера (1881–1967). Их поддержало руководство Коминтерна, заявившего, что Германия созрела для социалистической революции. События в Саксонии и Тюрингии, казалось бы, подтверждали это. В мае 1923 г. социал-демократическое правительство Тюрингии утратило доверие ландтага. Канцлер возложил ответственность за поддержание общественного порядка на командующего военным округом генерала Вальтера Рейнхардта. Но его неуклюжие попытки взять под контроль политическое положение привели к обратному результату — сближению социал-демократов и коммунистов.

В Саксонии положение было еще напряженнее. Там СДПГ, также потерпев парламентское поражение, заключила союз с КПГ и согласилась ввести рабочий контроль на предприятиях, осуществить коммунальную реформу и начать формирование вооруженных пролетарских сотен. 21 мая премьером стал левый социал-демократ Эрих Цейгнер. Еще более усилился дрейф влево после падения кабинета Куно. 9 сентября в Дрездене состоялся парад пролетарских сотен, выступая перед которыми ораторы предсказывали скорое начало борьбы за установление в Германии диктатуры пролетариата. Головной болью Штреземана было и положение в Баварии, которая с 1919 г. стала постоянным источником сепаратизма и нестабильности. Когда в стране было введено чрезвычайное положение, а Сект практически стал диктатором, Бавария не признала этого решения, а ее кабинет министров объявил свое собственное чрезвычайное положение и назначил правого монархиста Густава фон Кара (1862–1934) генеральным комиссаром земли, наделив его неограниченными полномочиями. Кар немедленно установил тесные связи с командующим рейхсвером в Баварии генералом Отто фон Лоссовом и начальником полиции полковником Хансом фон Зайссером.

Еще со времен Древнего Рима история не раз показывала, что триумвираты весьма склонны к авантюрам. Не стала исключением в этом плане и лихая баварская тройка, которая отказалась выполнять любые приказы из Берлина. Раздраженный Сект 24 октября отстранил Лоссова от командования, но Кар объявил, что генерал останется на своем посту и потребовал, в нарушение конституции, чтобы военнослужащие принесли специальную присягу на верность баварскому правительству. Это был уже не только политический акт, но и военный мятеж, в ответ на который Сект пригрозил силой подавить любое выступление. Но Штреземан вовсе не был уверен в готовности рейхсвера выступить против правой оппозиции. Поэтому канцлер уклонился от прямого баварского вызова и предпочел выжидательную тактику. Более неотложной задачей он считал овладение ситуацией в Саксонии и Тюрингии.

Для такого решения у Штреземана были веские основания: вся обстановка свидетельствовала, что выступление коммунистов не за горами. Саксонский премьер Цейгнер ввел коммунистов в свой кабинет и объявил о создании рабочего правительства единого фронта. Это отвечало планам КПГ, руководство которой поспешило из Берлина в Дрезден. Но оно могло бы не затруднять себя этой поездкой. 13 октября командование саксонским военным округом приказало немедленно распустить пролетарские сотни. Генерал Мюллер подчинил себе саксонскую полицию и ввел войска в Дрезден. Его действия опередили планы КПГ.

21 октября в Хемнице собралась конференция представителей фабзавкомов и других рабочих организаций Саксонии, на которой выяснилось, что у большинства нет никакого желания начинать активные действия. Страстный призыв Брандлера к всеобщей забастовке был встречен гробовым молчанием. Он имел только то практическое последствие, что кабинет Штреземана использовал его как повод к окончательному решению проблемы Саксонии. Канцлер потребовал от Цейгнера удалить коммунистов из правительства. Когда воинственный премьер отказался сделать это, Штреземан по соглашению с президентом в соответствии с 48-й статьей конституции сместил его с поста. По такому же сценарию развивались события и в Тюрингии.

Твердые действия канцлера повергли руководство КПГ в растерянность, чем, очевидно, объясняется тот факт, что решение об отмене восстания не успело вовремя дойти до Гамбурга, где 23 октября около 400 боевиков из ударных групп во главе с Эрнстом Тельманом (1886–1944) и сотни две их плохо вооруженных помощников попытались совершить переворот. Опоздание курьера в качестве причины кажется маловероятным, ведь существовали также телефонная и телеграфная связь. Восстание даже не успело выйти за пределы рабочего района Бармбек, где оно началось. Местная полиция с помощью морских частей и социал-демократической милиции в течение трех суток подавила эту бурю в стакане воды. Впрочем, для самой КПГ восстание имело далеко идущие последствия. Провал «немецкого Октября» повлек за собой отстранение Бранддера от руководства. После недолгой интермедии, когда во главе партии стояла Рут Фишер, в сентябре 1925 г. председателем КПГ стал Тельман, который без сомнений и возражений следовал изменчивым директивам Москвы.

После ликвидации опасности слева и одновременного затухания рейнского сепаратизма у Штреземана оставалась нерешенной еще одна проблема — Бавария. СДПГ, недовольная смещением Цейгнера, требовала от канцлера такого же решительного курса и в отношении Баварии. Она не хотела и слышать доводы Штреземана, что вступление рейхсвера в Баварию может привести к гражданской войне. Когда канцлер дал понять, что и впредь будет проводить осторожную политику, министры от СДПГ 2 ноября вышли из правительства.

Этот шаг не повлек за собой немедленной отставки Штреземана, так как Эберт продлил парламентские каникулы. Но такое положение не могло длиться бесконечно. К тому же энергия Штреземана, на которого нападали и социал-демократы, и правое крыло его собственной партии во главе со Стиннесом, настойчиво требовавшее союза с националистами, была истощена. Число влиятельных политиков, готовых не только свалить Штреземана, но и покончить с конституционно-демократической системой, было столь велико, что успешная революция справа в Баварии могла бы получить мощную поддержку в Берлине.

Однако события пошли по другому пути. Баварский триумвират после устранения коммунистической опасности в Саксонии и разлада между канцлером и СДПГ смягчил свою политику конфронтации. Некоторое ослабление напряженности побудило Гитлера и его жаждущих действий приверженцев к известному «пивному путчу» 8–9 ноября 1923 г., к участию в котором он привлек и вездесущего Людендорфа. Но триумвират не поддержал объявленную Гитлером «национальную революцию» и предоставил ему свободу идти своим собственным путем. Ранним утром 9 ноября Гитлер привел колонну нацистов на мюнхенскую Одеонплац, где нелюбезный залп полицейской цепи положил досрочный конец походу на Берлин и дал нацистскому движению 16 его первых мучеников. Остальные моментально разбежались.

Так закончился последний из политических кризисов, которые в 1923 г. несколько раз подводили республику к краю пропасти. После провала гитлеровского путча положение в Баварии заметно стабилизировалось. Кар, хотя и остался влиятельной политической фигурой, отказался от своих далеко идущих планов. Новое мюнхенское правительство Генриха Хельда не обнаруживало никакой склонности к сепаратистским выступлениям. В конечном счете штреземановская тактика проволочек оправдала себя. Но СДПГ не могла смириться с этим.

Когда 20 ноября рейхстаг возобновил работу, она немедленно начала нападки на канцлера за его политику в отношении Саксонии. В тот же день объединенными голосами социал-демократов и националистов рейхстаг выразил канцлеру недоверие. Эберт пришел в ярость от такого решений его партии и во всеуслышание заявил, что «последствия этой глупости будут сказываться еще 10 лет»[186].

30 ноября новым канцлером стал лидер партии Центра Вильгельм Маркс. Штреземан сохранил за собой пост министра иностранных дел. Он выполнил свою задачу прекратить инфляцию и стабилизировать политическое положение в Германии. Закончились пять лет балансирования на грани гражданской войны, хаоса, невиданной в истории инфляции, левых и правых путчей. Поистине, у колыбели Веймарской республики не стояли добрые феи.

Партии и кабинеты

На первый взгляд кажется, что последующие пять лет были временем внутриполитического затишья. Но такое впечатление возникает только по сравнению с бурным предшествующим периодом. В действительности и в 1924–1929 гг. было предостаточно как малых, так и крупных кризисов, но ни политические, ни экономические проблемы решены не были. Именно в годы стабилизации накапливался тот потенциал, который в 1930–1933 гг. взорвал республику.

Состоявшиеся 4 мая 1924 г. выборы в рейхстаг принесли успех радикальным партиям. Националисты вместе с реакционным аграрным Ландбундом, получив более 6 млн. голосов, имели 105 депутатов. Центр, располагая фракцией в 65 человек, сохранил свои позиции. Существенные потери понесла либеральная Народная партия, от которой отвернулись 1,5 млн. избирателей, число ее мандатов сократилось с 65 до 45. Демократическая партия уменьшила свое представительство в рейхстаге с 39 до 28 депутатов. СДПГ осталась на прежних позициях, ее фракция потеряла всего два места и состояла из 100 депутатов. Однако, учитывая то, что к моменту выборов независимцы уже сошли со сцены, расколовшись между СДПГ и КПГ, фракция социалистов уменьшилась в рейхстаге на 84 депутата.

За счет избирателей, прежде голосовавших за НСДПГ, коммунисты добились значительного успеха. Им отдали голоса уже не 500 тыс., а 3,69 млн. человек. Фракция КПГ возросла с четырех до 62 депутатов. Но в рейхстаг прорвались также получившие почти 2 млн. голосов впервые участвующие в выборах правые экстремисты. Объединившись вокруг нацистской партии, они получили в парламенте 32 места.

Поскольку коалиционное правительство Вильгельма Маркса могло опереться всего на треть депутатов, то канцлер, рассчитывая получить большинство, настоял перед президентом Эбертом на досрочном роспуске рейхстага и проведении в декабре новых выборов. Избирательная кампания велась под знаком борьбы вокруг репарационного плана, разработанного под руководством американского банкира Чарлза Дауэса. Опубликованный в апреле 1924 г. план исходил из того, что общая сумма платежей в 132 млрд. марок превышает возможности Германии. По плану Дауэса, утвержденному Лондонской конференцией летом 1924 г., окончательный размер и срок выплаты репараций не устанавливался. В 1924–1925 гг. Германия должна была уплатить 1 млрд. марок, затем взносы повышались и в 1928–1929 гг. составляли уже 2,5 млрд. Источниками репарационных платежей должны были стать таможенные пошлины и налоги на товары массового потребления, а также отчисления от облигаций промышленных предприятий на сумму 5 млрд. марок. 11 млрд. правительство рассчитывало получить от облигаций железных дорог, превратившихся из государственных в акционерные. Бюджет, Рейхсбанк и железные дороги подлежали контролю генерального репарационного агента, американца Патрика Джильберта, ставшего одним из самых влиятельных людей в стране. Для стабилизации валюты Германии был предоставлен заём в 800 млн. марок, а всего за 1924–1929 гг. она получила 10 млрд. марок долгосрочных и 6 млрд. марок краткосрочных кредитов, главным образом американских, выплатив за это же время по репарациям около 9 млрд. марок. Внушительные кредиты объяснялись не в последнюю очередь высокими процентными ставками в Германии. Они достигали почти 8% и значительно превышали ставки на рынках стран-кредиторов.

Националисты и коммунисты с разных позиций развернули шумную агитацию против плана Дауэса, называя его «новым Версалем» и «дальнейшим закабалением» Германии. Для утверждения этого плана рейхстагом требовалось большинство в две трети голосов, которого не имел кабинет Маркса. Оно могло быть обеспечено только согласием с планом фракции НННП, руководство которой устроило небольшой спектакль. Чтобы не терять своего имиджа патриотов, лидеры националистов сориентировали фракцию таким образом, что 52 депутата проголосовали против принятия плана Дауэса, а 48 (сколько и требовалось) высказалось в его поддержку. Внешне же это выглядело так, будто депутаты голосуют согласно своим личным убеждениям.

Новые выборы в рейхстаг 7 декабря 1924 г., проходившие в условиях постепенной стабилизации, показали явное ослабление политического радикализма. Правые партии и КПГ потеряли по миллиону избирателей. В рейхстаге было теперь 14 нацистов и 45 коммунистов. СДПГ завоевала почти 2 млн. новых избирателей и увеличила свою фракцию до 131-го места. Либералы несколько улучшили свои показатели, как и националисты, получившие еще восемь мест. После выборов новый кабинет сформировал беспартийный Ханс Лютер (1879–1862), занимавший в правительствах Штреземана и Маркса пост министра финансов. В его кабинет вошли министры только от буржуазных партий, а СДПГ перешла на скамьи оппозиции.

Общая ситуация этого периода показывает, что партийно-политический спектр неизменно состоял из трех главных сил — близкие к правительству центристские партии, правые и левые радикалы. При этом постоянно усиливались тенденции и нарастали проблемы, которые существенно ослабляли жизнеспособность веймарского парламентаризма и самой республики, хотя единственный раз в ее истории рейхстаг в 1924–1928 гг. отработал свой полный срок.

Республиканские партии, даже испытывая постоянное давление более радикальных партий справа и слева, до 1930 г. все время имели возможность сформировать компромиссное правительство, но так и не сделали этого.

Леворадикальная КПГ являлась достаточно сильной для того, чтобы ослабить СДПГ, но была слишком слабой для того, чтобы придать весомость собственной партийной революционной стратегии.

СДПГ и партия Центра, без участия которой невозможно было образовать ни одного устойчивого кабинета, на протяжении всего периода республики словно пребывали в каком-то оцепенении. СДПГ никак не могла сделать окончательный выбор между курсом на участие в коалиционных правительствах и линией социалистической оппозиционности. Центр же постоянно колебался между союзом с правыми или с социал-демократами.

Обе либеральные партии, Демократическая и Народная, неуклонно терявшие свое влияние, стремились дать действенный отпор националистическим фантазиям и марксистским утопиям, но так и не смогли договориться между собой даже в отношении простого единства политического курса, и когда в 1925 г. создали «Либеральное объединение», оно почти сразу оказалось мертворожденным.

Главным недостатком всех политических партий Веймарской республики было практическое отсутствие четких концепций и нежелание взваливать на себя государственную ответственность.

Больная экономика

С началом стабилизации появилась надежда, что наконец-то найден путь к быстрому экономическому оздоровлению и подъему на базе широкой рационализации производства. При этом профсоюзы и социал-демократия считали, что рационализация станет мотором социального улучшения в положении масс. Рост производительности труда должен был повлечь за собой повышение заработной платы и сокращение продолжительности рабочего дня. А предприниматели рассматривали рационализацию как средство восстановления утраченных в годы войны и революции позиций и внутри страны, и на мировой арене. Такой подход был характерен прежде всего для магнатов тяжелой промышленности. Представители же наиболее современных отраслей химической и электротехнической промышленности видели в рационализации наилучшее средство интеграции рабочих в капиталистическую систему.

Применение новейших методов организации производства (конвейерная система, тейлоровская научная организация трудовых операций) позволило к 1929 г. поднять производительность труда на 40%. Одновременно резко усилился процесс монополизации промышленности. В 1925 г. был создан самый мощный в Европе химический концерн «ИГ Фарбениндустри», который производил 80% синтетического азота и почти 100% красителей и синтетического бензина. В 1926 г. появился другой промышленный гигант — «Стальной трест», включивший в себя свыше 300 предприятий с 200 тыс. рабочих. Тресту принадлежало более 40% производства железа, чугуна и стали. Росла и роль государства. Если в довоенное время его доля в валовом национальном продукте составляла 17,7%, то к 1929 г. она поднялась до 30,6%[187].

С другой стороны, рационализация влекла за собой неуклонное сокращение рабочих мест. В 1922 г. число рурских горняков составляло 544,9 тыс. чел, а в 1929 г. только 352,9 тыс., т. е. четверть шахтеров потеряло работу[188]. В социальном плане появление устойчивой структурной безработицы влекло за собой нарастание напряженности в отношениях между постоянно занятыми квалифицированными рабочими и массой плохо обученных людей, которые первыми пополняли ряды безработных, становившихся приверженцами радикальных партий. Но положение занятых рабочих заметно улучшилось. Их заработная плата с 1924 по 1927 г. увеличилась на 37%. Правда, если учесть, что точкой отсчета служил чрезвычайно низкий заработок в годы инфляции, то этот показатель выглядит не столь впечатляющим.

На первый взгляд немецкая экономика казалась вполне благополучной. Объем промышленной продукции, составлявший — с учетом изменившихся границ — в 1925 г. 47% уровня 1913 г., возрос в 1925 г. до 85%, а в 1928 г. довоенный уровень был превзойден на скромные 3%. Доля Германии в мировом промышленном производстве в 1926–1929 гг. составляла 11,6%, но не превысила показатели 1913 г. (14,3%). Она далеко отставала от США (42,2% промышленного производства в мире), но опередила Великобританию (9,4%) и Францию (6,6%). Германия не достигла и довоенного уровня экспорта, доля которого в национальном доходе в 1913 г. составляла 20,2%, а в 1928 г. — 17%. Торговый баланс, кроме 1926 и 1929 гг., оставался пассивным, а задолженность иностранным государствам постоянно возрастала.

Подъем германской экономики покоился на непрочном фундаменте. Массовая безработица, которая к 1929 г. возросла до 1,9 млн. человек, и слабый экономический рост были очевидными симптомами ее нездоровья. Уже с 1927 г. замедлились темпы роста производства и сократился товарооборот. В 1930 г. объем промышленного производства вновь упал ниже довоенного, составив 91% от уровня 1913 г.

Версальский договор наложил на Германию, традиционно тесно связанную с мировым рынком, ряд тяжелых ограничений. Ее заграничное имущество и почти весь торговый флот были конфискованы. Утрату внешних рынков Германия не могла компенсировать за счет внутреннего рынка, который оставался весьма узким из-за низкой покупательной способности населения; достаточно сказать, что в 1927–1928 гг. производство предметов потребления в Германии ежегодно падало на 3%.

В аграрном секторе господствовала депрессия. Остэльбское юнкерство с падением династии Гогенцоллернов потеряло своего традиционного защитника и благодетеля, а война и блокада лишили крупных землевладельцев традиционных рынков экспорта своей продукции. Чтобы стать конкурентноспособными, они должны были модернизировать свои хозяйства. Но их нерентабельность отпугивала инвестиции капитала и вела к неуклонному росту задолженности. Несмотря на значительную помощь веймарских правительств, юнкерство так и не смогло выпутаться из заколдованного круга получения новых кредитов и необходимости выплаты долгов и процентов.

Эрзац-кайзер во главе республики

В сер. 1925 г. истекал срок полномочий действующего президента. Предстоящие выборы обещали стать простой формальностью, ибо никто не сомневался в переизбрании Эберта. Он не был яркой политической личностью, но, волею судьбы оказавшись во главе государства, сумел защитить интересы нации и уберег страну от хаоса и распада.

Однако случилось неожиданное: 25 февраля 1925 г. после неудачной операции запущенного аппендицита Эберт скончался. Досрочные выборы нового президента были назначены на 29 марта. Каждая из семи партий выдвинула своего кандидата. Лишь националисты и Народная партия договорились о единой кандидатуре — беспартийного дуйсбургского обербургомистра и бывшего министра внутренних дел в правительстве Карла Ярреса, близкого к правому крылу ННП. Центр снова выдвинул Вильгельма Маркса, СДПГ — прусского премьера Брауна, а КПГ — Тельмана. От правых радикалов баллотировался Людендорф.

Разумеется, никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства голосов. 26 апреля предстоял второй тур, в котором было достаточно набрать простое большинство, хотя бы в один голос. В итоге трудных переговоров СДПГ, Центр и демократы создали «Народный блок» и договорились выставить своим общим кандидатом Вильгельма Маркса, который мог рассчитывать на поддержку большинства избирателей, поскольку правые вряд ли могли получить значительный прирост голосов по сравнению с первым туром. Для этого им было необходимо выдвинуть вместо малоизвестного Ярреса более популярную фигуру. И они нашли выход.

Националисты в союзе с ННП, баварцами и региональной Ганноверской партией после закулисных переговоров выставили кандидатуру героя мифа о Танненберге — сражения периода Первой мировой войны (1914), в котором потерпели поражение два корпуса 2-й русской армии под командованием генерала А.В. Самсонова — 78-летнего фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. Впрочем, сам старый господин не имел ни малейшего желания становиться президентом демократической республики. Уговорить его дать свое согласие удалось только адмиралу Тирпицу.

Расчет правых полностью оправдался. Как иронично заметил Штреземан, немецкий народ жаждал президента не в цилиндре, а в военном мундире с множеством орденов. Даже Баварская Народная партия предпочла поддержать протестантского пруссака Гинденбурга, а не кандидата Центра, католика Маркса. КПГ вновь выставила Тельмана, хотя из Москвы, где более здраво оценивали ситуацию, ей настойчиво рекомендовали поддержать Маркса. Однако если бы даже обе рабочие партии договорились о поддержке единого кандидата, у него уже не было реальных шансов быть избранным.

Во втором туре участвовало на 2,66 млн. избирателей больше, чем в первом, и почти все они отдали голоса бывшему кайзеровскому полководцу, который получил 14,7 млн. голосов. За Маркса высказались 13,75 млн. чел., Тельман остался при своих 1,9 млн. сторонников. Правые и монархические круги бурно ликовали.

Сразу после выборов новый президент принялся изучать веймарскую конституцию, на верность которой ему предстояло присягнуть через несколько дней, и, к своему удивлению, обнаружил, что она, «собственно говоря, вполне прилична». Особенно Гинденбургу импонировало то, что президент являлся главнокомандующим и обладал почти всеми правами прежнего кайзера. К великому разочарованию своего окружения Гинденбург и не думал о том, чтобы восстановить монархию. Вместо этого он решил лояльно служить нелюбимой республике.

Первая речь Гинденбурга в рейхстаге была вполне достойна президента демократического государства. Он обратился к депутатам с просьбой помочь ему в трудной задаче консолидации нации и заметил, что партии в спорах между собой должны заботиться не об утверждении собственных интересов, а о том, чтобы доказывать, «кто из них всего вернее и успешнее служит нашему угнетенному народу»[189]. Но веймарские партии не проявили к этому никакой склонности. Их эгоистичная политика постепенно истощила терпение Гинденбурга, солдатской душе которого претила их недостаточная лояльность, угрожавшая, по его убеждению, национальной безопасности.

Правые круги, со своей стороны, недооценили серьезности отношения Гинденбурга к присяге. Будучи прусским офицером, он, присягнув на верность республиканской конституции, считал долгом чести относиться к ней с таким же уважением, как и к прусскому полевому уставу. Но при всех добрых намерениях, Гинденбург плохо разбирался в политике, ему были необходимы советники. В зависимость от помощников ставил его и весьма солидный возраст. Однако окружение Гинденбурга — старые боевые камрады из прусской армии и сливки остэльбского юнкерства, которым ненависть к республике и демократии застилала и без того узкий политический горизонт, — отнюдь не было таким, каким оно должно было бы быть у главы демократической республики. Чаще всего президент прислушивался к мнению своего сына Оскара, политической пустышки, но человека крайне тщеславного, самоуверенного и тупого. Оскар Гинденбург твердо верил в то, что призван вершить историю в качестве «не предусмотренного конституцией» президентского сына. Сам он в свою очередь послушно следовал советам жены, необычайно честолюбивой баронессы Маргарет фон Маренхольц, которая, неожиданно став хозяйкой первого политического салона Германии, неизменно предупреждала его посетителей, что в президентском дворце не могут приниматься никакие решения, идущие вразрез с «духом семьи».

Само по себе избрание Гинденбурга президентом еще не означало смертного приговора Веймарской республике. Но исход выборов обнаружил слабость германской демократии и показал, что в широких кругах населения распространена ностальгия по «старым добрым временам».

Курс Густава Штреземана

Внешняя политика, проводимая бессменным с 1923 по 1929 г. министром иностранных дел Штреземаном, находила поддержку в умеренно левых и центристских партиях, но беспрерывно подвергалась ожесточенным нападкам со стороны националистов, нацистов, коммунистов и правого крыла его собственной Народной партии.

Основой политики Штреземана являлось стремление вернуть Германии полный суверенитет и возродить ее в ранге великой державы, которая не зависела бы от благосклонности других государств и могла бы сама защитить себя от внешнего врага. Но это было возможно только после реализации ближайших целей — добиться уменьшения, а затем и отмены репарационных платежей, вывода всех оккупационных войск с немецкой земли, разрешения на достижение военного равенства с другими державами, ревизии восточных границ, объединения или заключения тесного союза с Австрией (категорически запрещенного особой статьей Версальского договора).

Правым партиям и большинству населения внешняя политика Штреземана была по душе. Однако обуреваемые нетерпением правые круги не хотели понять, что реальное положение в Европе требует от немецкого внешнеполитического курса осторожности, двусмысленности и терпеливого ожидания благоприятного момента. Штреземан твердо придерживался высказанного им постулата: «Такова жизнь, и было бы глупо проводить внешнюю политику с позиций идеологии. Мы должны принимать людей, народы и обстоятельства, такими, какими они являются». Для правых ультрапатриотов это выглядело не очень героически, и ураганный огонь их критики не стихал ни на минуту. Они могли бы сковать действия Штреземана, если бы его курс не поддерживали СДПГ и Центр, хотя он и не мог твердо рассчитывать на их лояльность в каждом отдельном случае. Трезвый реализм Штреземана — который подчас отличала от беспринципности весьма зыбкая грань — мог иногда возмутить политические души не только националистов, но и умеренных политиков.

Несмотря на постоянные помехи со стороны партий, Штреземану в течение пяти лет удалось осуществить значительную часть намеченных целей. Со времен Бисмарка ни один немецкий государственный деятель не обладал таким умением вести переговоры и добиваться желаемых результатов.

Когда Штреземан положил конец пассивному сопротивлению в Руре, это вбило первый клин между Англией и Францией и привело к плану Дауэса. Открылся путь к осуществлению главного замысла Штреземана — созыву конференции по европейской безопасности. Первый шаг к этому немецкий министр сделал в начале сентября 1924 г., направив в Совет Лиги наций меморандум о готовности Германии вступить в Лигу. В начале 1925 г. в Лондон и Париж поступили официальные немецкие предложения о заключении гарантийного пакта и признании сложившегося положения на Рейне. Успеху переговоров способствовал вывод в августе французских войск из Рура, Дуйсбурга и Дюссельдорфа.

5 октября 1925 г. в швейцарском курортном городке Локарно открылась конференция министров иностранных дел Англии, Франции, Италии, Германии, Бельгии, Польши и Чехословакии. После трудных переговоров был заключен Рейнский пакт, гарантировавший существующие границы между Германией, Францией и Бельгией, которые обязались не применять силу друг против друга и решать все спорные вопросы мирным путем. Англия и Италия становились гарантами пакта. Но с Польшей и Чехословакией были заключены лишь арбитражные договора, в которых Германия обязалась не изменять силой нынешние границы, что отнюдь не означало ее отказа от стремления к ревизии этих границ. Официальное подписание Локарнских соглашений состоялось в Лондона 1 декабря 1925 г. Главное, что их определяло, была направленность против Советской России.

В Германии и правая, и коммунистическая пресса начали ожесточенную кампанию против ратификации пакта и обвинила Штреземана в национальной измене. 26 октября министры от Национальной партии демонстративно покинули кабинет Лютера, а председатель КПГ Тельман выступил в рейхстаге с резкой речью, назвав Локарнские соглашения «пактом войны» против СССР.

Проблема восточных границ носила более сложный характер, чем кажется на первый взгляд. Польша, имея армию, которая в три раза превышала численность рейхсвера, главным противником считала не Германию с ее «реваншизмом», а Советскую Россию. А Чехословакия расценила Локарнскую систему как значительное улучшение своего международного положения, переориентировав свои военные планы на оборону против Венгрии.

8 сентября 1926 г. Германия была принята в Лигу наций и стала постоянным членом ее Совета. В Германии этот триумф западной политики Штреземана вызвал ликование либералов и пацифистов. Со своей стороны, националисты, коммунисты и нацисты начали новую беспардонную атаку на министра, которая весной и летом 1927 г. перешла в открытую травлю. Отчаянные попытки Штреземана преодолеть непонимание его политики в Германии и кризис доверия в отношениях с Парижем почти не имели успеха. Франция явно затягивала освобождение Рейнской области, обострилась проблема репараций, вопрос о разоружении зашел в тупик.

Много сил отняли у полубольного Штреземана последние в его жизни выборы в рейхстаг 20 мая 1928 г., на которых его Народная партия потеряла полмиллиона избирателей и провела в парламент всего 35 депутатов вместо прежних 51-го. А совершенно обнаглевший свежеиспеченный депутат от нацистов, доктор философии Йозеф Геббельс (1897–1945), во всеуслышание заявил, что теперь-то он сможет официально спросить Штреземана — действительно ли министр «является масоном и женат на еврейке?»[190]. 27 августа 1928 г., едва оправившись от микроинсульта, Штреземан участвовал в Париже в подписании пакта Бриана — Келлога, провозгласившего отказ от войны как инструмента внешней политики. Кончина Штреземана 3 октября 1929 г. означала фактический конец политики, нацеленной на достижение взаимопонимания и примирение с другими странами. Некоторые немецкие и зарубежные политики и публицисты считали позднее смерть Штреземана чуть ли не главной причиной крушения Веймарской республики. Хоть это и преувеличение, но такое, в котором содержится изрядная доля истины.

Нелегитимная республика

Многочисленные политические конфликты середины 20-х годов между республиканцами и правыми силами не привели к победе ни одной из сторон, которые по большей части находились в отношении друг друга в состоянии неустойчивого равновесия.

Это ясно продемонстрировал конфликт, возникший в мае 1926 г., в связи с указом правительства о приравнивании имперского черно-бело-красного флага торгового немецкого флота к флагу республики и о том, что оба флага должны висеть рядом во всех торговых и консульских учреждениях Германии за рубежом. Указ привел не только к бурной общественной полемике, но и к тому, что рейхстаг голосами демократов и левых выразил канцлеру недоверие. Гинденбург назначил нового канцлера — лидера Центра, Маркса. Но тот не только сохранил весь лютеровский кабинет, но и не отменил провокационное решение об имперском флаге.

В том же 1926 г. в Германии состоялся всколыхнувший всю страну референдум по поводу княжеских имуществ, которые были конфискованы после революции. Вначале прусское правительство согласилось с требованием Гогенцоллернов выплатить им компенсацию в 500 млн. марок. Затем и все правившие до 1918 г. династии выставили свои претензии, общая сумма которых достигла 3 млрд. марок золотом. Их активно поддержали правые партии, отвергавшие требование безвозмездной конфискации имуществ, законопроект о которой внесла в рейхстаг фракция КПГ. Подхватив возникшую среди рабочих идею всенародного референдума, коммунисты и социал-демократы призвали к его проведению.

В референдуме, который прошел 20 июля, приняло участие 14,4 млн. чел. (36,4% имеющих право голоса). Хотя референдум провалился, т. к. для принятия положительного решения требовалось 20 млн. голосов, он показал значительный потенциал обеих рабочих партий в случае их совместных действий. Но установить между ними прочное сотрудничество не удалось.

Согласно выдающемуся ученому Максу Веберу, легитимация власти осуществляется в одной из трех идеально-типических форм — традиционной, рациональной или харизматической. Признание законности власти Веймарской республики противоречило традиционным, прежде всего монархическим установлениям. Попытки демократов мобилизовать традиции национализма для осуществления идеи «общенародной интеграции» закончились самым плачевным образом. Направленный первоначально против Версальского диктата немецкий национализм обернулся против республики.

Не возникло и рациональной легитимации, хотя для нее имелись предпосылки в виде закрепленных конституцией идеалов свободного правового государства и основных социально-политических прав граждан. Для их реализации так и не удалось создать экономической базы.

Что касается харизматической формы утверждения власти, то ни один из видных политиков веймарского периода не обладал притягательной для масс силой, даже Штреземан. В 20-х гг. в Германии появился, однако, харизматический лидер в полном смысле этого слова. Звали его Адольф Гитлер.

К кон. 20-х гг. во всех партиях ощущалась тоска по сильной личности, по вождю, способному мобилизовать и сплотить вокруг себя массы. Общее недовольство издержками парламентской демократии и чехардой кабинетов вело к сползанию буржуазных партий вправо. Особенно это было заметно на примере Национальной партии, которую в 1928 г. после ухода умеренного крыла возглавил Гугенберг, начавший внимательно присматриваться к нацистам как к возможным союзникам.

К концу периода стабилизации все политические силы Веймарской республики пережили опыт крушения. Социалистическая модель потерпела поражение уже в 1919–1920 гг. Коммунисты были травмированы провалом октябрьского выступления 1923 г. СДПГ и либералы после катастрофы на выборах 1920 г. постоянно занимали только оборонительные позиции. Партия Центра замкнулась в своей политике компромисса то с правыми, то с левыми.

За неполные 12 лет в Веймарской республике был испробован весь спектр политических действий и во всех направлениях результатом была неудача. Социально-политическое многообразие и яркая динамика событий, которые так отличают веймарский период от других эпох немецкой истории, одновременно привели и к невиданной дискредитации политики. Следствием стало неприятие в обществе демократической модели и усиление тяги к сильной авторитарной власти.

Кризис парламентаризма

20 мая 1928 г. состоялись выборы в четвертый рейхстаг. Они принесли рабочим партиям значительный прирост голосов, а правым и умеренным — заметные потери. За СДПГ, которая, получив 153 места, далеко опередила остальные партии, проголосовало почти на 1,3 млн. избирателей больше, чем в 1924 г. КПГ привлекла на свою сторону полмиллиона новых сторонников и получила 54 мандата вместо прежних 45. Националисты потеряли почти 1,9 млн. голосов, а их представительство сократилось со 103 до 73 мест. Неудачными оказались выборы для Центра, Народной и Демократической партий, которые лишились от 400 до 500 тыс. сторонников. Центр и НДП потеряли по семь мест, а НДП — даже 16 кресел.

Исход выборов означал возможность воссоздания веймарской, или большой, коалиции с участием на этот раз и ННП. Скрепя сердце, Гинденбург назначил главой правительства председателя СДПГ Германа Мюллера. Но президент был приятно поражен, увидя перед собой во время первой аудиенции, данной им новому канцлеру, дюжего мужчину с военной выправкой, который держался с подобающим респектом.

Однако кабинет Мюллера с самого начала стали раздирать противоречия. Народная партия в это время пыталась прорваться к власти в Пруссии, но ее планы сорвал Центр, опасавшийся возможного конкордата Пруссии с Ватиканом. Партия Центра, добиваясь увеличения для себя министерских постов, буквально шантажировала партнеров, отозвав на три месяца из кабинета одного из двух своих представителей. СДПГ же склонялась к тому, чтобы все вопросы экономической политики решать в интересах профсоюзов. Поэтому правительство Мюллера трудно назвать коалиционным в полном смысле этого слова. Его члены отстаивали прежде всего интересы своих партий.

Не успели новые министры прочно устроиться в своих креслах, как разразился политический конфликт. Еще правительство Вильгельма Маркса приняло одобренное прежним рейхстагом решение о строительстве четырех тяжелых крейсеров, разрешенных Германии Версальским договором. СДПГ же вела избирательную кампанию под лозунгом «Никаких броненосцев — за хлеб для наших детей!». Когда канцлером стал Мюллер, казалось, что эта программа будет заморожена или отменена совсем, тем более что против нее высказывались НДП и часть политиков партии Центра. Однако 10 августа кабинет единогласно высказался за строительство первого крейсера. Но СДПГ не желала отказываться от своей позиции. 15 августа были приняты две взаимоисключающие резолюции. Правление партии осудило своих министров, а фракция СДПГ в рейхстаге высказалась за непременное их дальнейшее участие в правительстве «в интересах всех рабочих». При этом она внесла в парламент законопроект об остановке строительства и обязала всех членов партии, включая министров, поддержать его. Все это уже походило на политический фарс. Однако новому министру рейхсвера Грёнеру без особых проблем удалось провести через рейхстаг решение о строительстве всех крейсеров.

В это же время к великому разочарованию Штреземана основанная им Народная партия превратилась в откровенный рупор крупных промышленников и все больше сближалась с национальной оппозицией Гугенберга. Последним успехом Штреземана стали новые переговоры по репарациям. С февраля по июнь 1929 г. в Париже работала международная комиссия под руководством американского банкира Оуэна Янга, результаты которой — план Янга — были утверждены в августе на Гаагской конференции. План устанавливал окончательную сумму немецких репараций в 113,9 млрд. марок, поделенную на 50 ежегодных платежей. Иностранный контроль над германской экономикой отменялся, а Франция обязывалась полностью вывести свои войска из Рейнланда к середине 1930 г.

Правые круги и коммунисты встретили план Янга в штыки. В сентябре группа известных в Германии лиц — лидер НННП Гугенберг, руководитель Пангерманского союза Класс, Франц Зельдте от «Стального шлема», Фриц Тиссен как представитель Имперского союза немецкой промышленности и приглашенный лично Гугенбергом Гитлер — выступила с проектом нового закона, по которому правительство должно было официально отклонить 231-ю статью Версальского договора о единоличной ответственности Германии за войну и потребовать немедленного вывода всех оккупационных войск. Под этим крайне опасным и безответственным документом было собрано 4,135 млн. подписей, которых вполне хватало для проведения референдума. Но рейхстаг отклонил предложенный правыми закон. Провалился и состоявшийся 22 декабря референдум, в котором приняло участие только 6,2 млн. чел. из 42 млн. немцев, имеющих право голоса. За предложение правых лидеров проголосовало 5,8 млн. человек.

Политическое и социально-экономическое положение в стране все отчетливее складывались таким образом, что падение кабинета Мюллера делалось только вопросом времени. Решающим фактором явилась экономическая рецессия, которую не смогли остановить меры государства. Уже в нач. 1929 г. число зарегистрированных и получавших пособие безработных выросло до 1,5 млн. чел. На самом деле их было гораздо больше, поскольку еще не работавшие молодые люди регистрации не подлежали. Правительство было вынуждено запросить в парламенте дополнительно 400 млн. марок для выплаты пособия. В ответ правые силы потребовали существенного сокращения пособий. Это вызвало столь резкий протест профсоюзов, что какие-либо разумные дискуссии на эту тему стали совершенно невозможными.

В сентябре социал-демократические министры финансов и труда — Рудольф Гильфердинг и Рудольф Виссель, поддержанные прусским правительством, предложили план, по которому повышались взносы предпринимателей и рабочих в страховой фонд. Предприниматели обрушили на этот план шквал критики и потребовали, наоборот, сокращения социальных расходов и снижения налогов. Рейхстаг, хотя и с трудом, принял-таки план кабинета, но это не снизило напряжения. Проблемы страны только начинались.

В конце 1929 г. президент Рейхсбанка Ялмар Шахт (1877–1970), способнейший финансист, но необычайно высокомерный и честолюбивый человек, начал атаку на правительство, отказавшись выделить кредиты на пособия по безработице. Разразился крупный скандал, а Шахт демонстративно покинул свой пост, обвинив правительство в безответственности и некомпетентности. Канцлер не мог справиться с создавшейся ситуацией. (Отчасти это объясняется и тем, что в это время у него обнаружилось тяжелое заболевание печени, от которого в марте 1931 г. Мюллер умер.) Поскольку ни министры от разных партий, ни профсоюзы, ни объединения предпринимателей не могли достичь компромисса, то 27 марта 1930 г. Мюллер вручил президенту прошение об отставке кабинета. Это был конец последнего парламентского правительства Веймарской республики, в истории которой началась заключительная глава — период президиальных кабинетов.

Облик эпохи

Начало последней фазы Веймарской республики совпало с началом мирового экономического кризиса, разразившегося в конце октября 1929 г. На волне невиданной безработицы и массового обнищания резко активизировались правые и левые экстремисты. На улицах немецких городов постоянно возникали вооруженные стычки политических противников. Только за один день, 10 июля 1932 г., в них погибло 17 человек, а 10 было смертельно ранено. Страна неудержимо катилась к гражданской войне. В обществе царили настроения растерянности, страха и озлобленности. Коммунисты — слева и национал-социалисты — справа раскачивали утлую лодку Веймарской системы, стремясь опрокинуть ее на голову своего политического противника и отправить на дно его, а заодно и ненавистную парламентскую республику. В рейхстаге уже не могло сложиться большинства, способного управлять страной. Кабинеты держались только волею президента, имевшего по конституции огромные полномочия.

Страна ждала спасителя, но к несчастью для немцев мессию звали Адольф Гитлер. Поначалу незначительное возглавляемое им национал-социалистическое движение, сочетавшее радикальные антидемократические лозунги и злобный антисемитизм с ультрареволюционной демагогией, с 1930 г. росло как на дрожжах. В 1932 г. НСДАП стала крупнейшей партией Германии. 30 января 1933 г. Гитлер был назначен рейхсканцлером, и парламентская система Веймара, показав свою несостоятельность, быстро деградировала. Демократические свободы предполагают и политическую ответственность. У населения Веймарской Германии ее не оказалось. Гитлер же хладнокровно и расчетливо использовал представившийся ему шанс совершить собственную «национальную революцию» под лозунгом восстановления порядка и сильной государственной власти.

«Черная пятница»

В четверг (в Европе уже наступила пятница) 25 октября 1929 г. произошел внезапный и грандиозный обвал акций на нью-йоркской бирже и начался самый страшный в истории капитализма экономический кризис, охвативший практически весь мир. В Германии, положение которой в целом и без того было удручающим, это привело к роковым последствиям: казавшийся вначале обычным, временным спад конъюнктуры перерос в невиданную доселе катастрофу и явился катализатором краха той демократической системы, которая уже утратила свою привлекательность. Иными словами, экономическая катастрофа ускорила катастрофу политическую.

Спад производства в немецком хозяйстве достиг тогда таких размеров, что многие политики, ученые и простые люди ожидали полного краха экономической системы капитализма. Уже накануне кризиса, к сер. 1929 г., рост промышленного производства совершенно прекратился, а затем он стал резко падать и в 1930 г. снизился по сравнению с 1928 г. на 19%, а в 1932 г. даже на 54%, т. е. сократился более чем на половину. Если в 1929 г. добыча каменного угля составила 163,4 млн., то в 1930 г. — 142,7 млн. т. Производство чугуна упало на 21,3%, а выплавка стали даже на 24%. Необычайно возросла недогрузка предприятий. В нач. 1931 г. она составляла 56,2%, а это означало, что свыше половины производственных мощностей германской индустрии не использовалось[191].

За падением покупательного спроса со стороны нищавшего населения последовало падение цен на потребительские товары. Если точкой отсчета взять 1928 год, то в 1929 г. цены снизились на 2%, в 1931 — на 20%, а в 1932 они составляли 67% от уровня цен докризисного периода. Одновременно снижалась заработная плата по тарифным договорам. Впрочем, для многих рабочих и служащих — тех, что были заняты неполный рабочий день, либо безработных — тарифы уже не имели значения. Со времени кризиса 1926 г. безработица в Германии сохранялась на высоком уровне и неуклонно росла. В 1927–1928 гг. без работы оставалось в среднем 1,39 млн. чел. (6,3%), в 1929 г. — 1,9 млн. (14%), в 1930 — 4,5 млн. рабочих и служащих (27,1%). 1932 г. стал пиком безработицы, которая охватила 5,6 млн. чел., а в феврале превысила даже 6 млн. Но к этому надо прибавить еще около миллиона незарегистрированных безработных.

Больнее всего кризис ударил по рабочим и служащим в строительной, тяжелой и горнодобывающей промышленности, чуть лучше обстояли дела в более современных отраслях — электротехнической и химической. Выше среднего уровня безработица была среди молодежи в возрасте от 18 до 30 лет. Кроме того юноши и девушки, которые проживали еще в родительских семьях, не имели права на получение пособия и лишались всяких средств к существованию.

Безработица стала тяжелой социально-психологической проблемой. Люди, потерявшие работу, чувствовали себя бесполезными и просто не знали, как провести очередной день, не суливший ничего утешительного. Видимость выхода они находили в деятельности в группах людей, объединяемых общей горькой судьбой — в военизированных формированиях при отдельных партиях. Дисциплина организации заменила прежнюю дисциплину труда, а боевые отряды давали отчаявшимся людям иллюзию смысла жизни и надежду на лучшее будущее. К 1932 г. КПГ превратилась фактически в партию безработных, а национал-социалисты сумели привлечь на свою сторону миллионы людей из средних слоев, крестьян и сельских рабочих, а также молодежь, доля которой составила в НСДАП 42,2%.

Таким образом, вследствие экономического кризиса «внизу» быстро радикализировалась масса тех людей, которые потеряли все перспективы, «наверху» политики правого толка и старые элиты пытались использовать казавшийся им благоприятным момент для нанесения смертельного удара по демократии, от которой стали панически шарахаться миллионы немцев и немок.

Кабинет Брюнинга

В этих условиях на политическую сцену выступили военные, стремившиеся положить конец растущей поляризации общества на враждебные друг другу силы. В нач. 1930 г. военный министр Грёнер и статс-секретарь его министерства, генерал Курт фон Шлейхер, человек невиданной изворотливости и беззастенчивый интриган, пришли к убеждению, что следует создать новое правительство из людей, не связанных никакими обязательствами перед партиями и лояльных по отношению к президенту.

Генералы сошлись на кандидатуре лидера фракции Центра в рейхстаге Генриха Брюнинга (1885–1970), который пользовался в партии большим авторитетом, имел консервативные социально-экономические воззрения, а в парламенте всегда поддерживал предложения армейского руководства. Брюнинг разделял враждебное отношение Шлейхера к социал-демократии, а как убежденный католик, был готов на авторитарное решение трудных общественных проблем.

Именно Шлейхер сумел убедить Гинденбурга в необходимости назначить канцлером Брюнинга, к католицизму которого президент питал недоверие. Козырным тузом Шлейхера стало солдатское прошлое Брюнинга — то, что тот в чине лейтенанта в годы войны командовал пулеметной ротой и за храбрость был награжден Железным крестом первой степени. Это возымело успех. 30 марта Брюнинг стал канцлером коалиционного правительства.

Возможно, он не вполне отдавал себе отчет в том, что оказался ставленником армии. Человек безупречной репутации, скромный и честный, даже аскетичный, Брюнинг надеялся укрепить государство и вывести его из кризиса с помощью курса жесткой экономии. Такой курс был возможен только при условии получения от президента чрезвычайных полномочий. Гинденбург не слишком охотно согласился, но добавил, что будущие предполагаемые меры не должны противоречить конституции.

Внешне новый кабинет не слишком отличался от предыдущего, из 11 его членов семь были министрами и в правительстве Мюллера. Но у него было две особенности — непривычно молодой для Германии средний возраст министров и участие в кабинете шести бывших фронтовиков.

Канцлер понимал, что время не ждет. Уже в апреле он сумел провести через рейхстаг законы о повышении косвенных налогов на 448 млн. марок и пошлин на импорт важнейших продуктов питания. В июне правительство представило вторую часть плана экономии. Значительно сокращались пособия по безработице: право на них теряли лица моложе 17 и старше 65 лет — вводились налоги на холостяков и поголовный налог. Программа вызвала озлобление многих депутатов рейхстага, особенно из правых фракций, и парламент отклонил ее. По просьбе Брюнинга президент утвердил ее чрезвычайным декретом. Рейхстаг потребовал отменить декрет, который, действительно, был весьма сомнителен с конституционно-правовой точки зрения, ибо статья 48 могла применяться лишь в случае возникновения угрозы общественной безопасности и порядку, о чем тогда не было и речи.

В поисках выхода из тупика канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить новые выборы на последний предусмотренный конституцией срок — 14 сентября. И по сей день неизвестно, каким образом Брюнинг надеялся получить поддержку большинства нового рейхстага. Но зато давно известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Сам того не желая, канцлер пробил первую крупную брешь в веймарской конституции и указал путь отъявленным демагогам и злейшим врагам республики. Брюнинг удивительно неверно оценивал ситуацию и общественное настроение, которое все отчетливее склонялось на сторону экстремистских партий. Было очевидно, что новый рейхстаг окажется практически неработоспособным и неконтролируемым, но канцлер, искренне убежденный в правильности своего курса, наивно надеялся на рассудительность и благоразумие избирателей, которые в большинстве своем находились уже под воздействием демагогии Гитлера. Тот обещал вновь сделать Германию могучей, разорвать постыдный Версальский договор и отказаться от уплаты репараций, железной рукой искоренить коррупцию и дать по рукам денежным тузам, особенно если они евреи, обеспечить каждого немца куском хлеба и работой. Что могло быть привлекательнее для миллионов обездоленных людей?

Шансы Гитлера на успех были велики, но он и сам удивился исходу выборов. Рассчитывая получить примерно 50 мест, нацисты получили 107 мандатов, сразу став второй после СДПГ фракцией. Им отдали голоса 6,4 млн. людей, т. е. на 5,5 млн. больше, чем два года назад.

Вперед продвинулись и коммунисты, за которых высказалось на 1,8 млн. людей больше, нежели на предыдущих выборах, а фракция КПГ увеличилась с 54 до 77 депутатов.

Поскольку националисты потеряли почти 2 млн. голосов, было очевидно, что их прежние сторонники перебежали к Гитлеру. Миллиона избирателей лишилась Народная партия, фракция которой сократилась с 35 до 30 человек. Пять мест потеряли и демократы. Среди умеренных партий лишь Центр немного улучшил свои позиции. Число его сторонников выросло на полмиллиона, а количество мандатов с 62 до 68.

Результат выборов означал, что правительство никоим образом не может рассчитывать в рейхстаге на необходимое для принятия важных законов большинство в две трети парламентариев. Фракции нацистов и коммунистов, враждебные друг другу, но в унисон и с порога заявлявшие «нет» любым предложениям буржуазного правительства, фактически блокировали работу парламента. Конституционный эксперимент Брюнинга потерпел полное крушение.

Национал-социализм и его динамика

Ошеломляющий успех нацистской партии на выборах лишь отчасти можно объяснить тем, что вследствие тяжелой экономической ситуации массы глубоко разочаровались в партийной системе Веймара. То обстоятельство, что именно НСДАП совершила головокружительный рывок вперед, в основном следует отнести на счет личности и политических способностей ее лидера, а также притягательности нацистских лозунгов.

Действительно, многие немцы не разделяли принципов национал-социализма, но считали, что он принес в серую и холодную повседневность «механически-рационального порядка» Веймара накал драматизма и страсти и казался эмоциональным романтическим протестом против бездушной действительности. Выборы 1930 г. проходили в условиях, еще сравнимых с теми, что были в 1926 г., когда спад производства был преодолен сравнительно быстро. Сам прорыв нацистов в большую политику случился не в период наибольшей степени кризиса, а на стадии его стабилизации.

После освобождения в 1925 г. из заключения в крепости Ландсберг (за неудавшийся путч 1923 г.) Гитлер невероятно быстро воссоздал и реорганизовал фактически развалившуюся партию, определив для нее новую тактику: «не перестрелять ноябрьских преступников, а переголосовать их». Примечательной чертой нацизма была его безудержная активность. В идеологическом отношении НСДАП представляла собой конгломерат самых различных идей — антисемитизма, антилиберализма, антимарксизма и антикапитализма, а также иррационального мифологизма и социального протеста «молодого поколения» против старого окостеневшего мира. Второй после Гитлера человек в партии, Грегор Штрассер (1892–1934), провозгласил: «Эй, старичье, уступите дорогу!».

Многие свои аргументы национал-социалисты заимствовали у консервативных критиков процесса модернизации и его последствий. Однако их идея будущего «народного сообщества» уже выходила за пределы консервативно-реставрационных воззрений. Старые элиты, со своей стороны, питали иллюзорную надежду на приручение нацистского движения и использование его в своих интересах. Им казалось, что нацизм был просто более радикальным изданием консервативных врагов республики и демократии. Они не поняли, что это была совершенно новая, еще невиданная разрушительная сила. Нацистская партия «следовала не делу, а человеку, верила не в принципы, а в вождя»[192].

НСДАП была, в сущности, первой «народной партией», о чем свидетельствует ее социальный состав. В 1930 г. в партии было больше всего служащих (25,6%). За ними шли сельские хозяева (14,1%), ремесленники и кустари (9,1%), торговцы (8,2%), лица свободных профессий (3,0%), учителя (1,7%) и прочие (6,6%). Что же касается рабочих, то они составляли 28,1%, в то время как доля рабочих среди всех занятых в Германии составляла 45%. В это время за нацистов голосовало около 2 млн. рабочих, а в штурмовых отрядах (СА) их насчитывалось более 200 тыс. — в основном это были те, кто потерял работу[193]. В отличие от других партий, НСДАП сумела создать наиболее разветвленную сеть местных организаций (хотя и не могла прочно утвердиться на католическом юго-западе).

В целом социальный облик партии оказывался неопределенным вследствие неопределенности профессий ее членов: за «торговцем» мог скрываться как владелец солидного магазина, так и бродячий разносчик, а «рабочего» могли представлять и высококвалифицированные мастера, и сельские батраки. Что касается возрастного состава НСДАП, то в 1930 г. более трети ее членов было моложе 30 лет, доля вступавших в партию молодых людей в 1930–1933 гг. превышала 40%, а 27% членов не достигло 40 лет[194]. По сравнению с другими партиями, кроме КПГ, нацистская партия действительно была движением молодежи. А это в свою очередь усиливало впечатление динамики, мобильности и нацеленности в будущее, поскольку молодые нацисты, как и коммунисты, уже не ожидали ничего хорошего от слабой и беспомощной республики.

Но почему же среди развитых цивилизованных стран одна Германия бросилась в объятия тоталитаризма, при том что кризис экономики и либеральной демократии охватил все европейские страны, в которых также происходила вызванная модернизацией ломка традиций и массовая дезориентация? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно, поскольку в нач. 30-х годов ситуацию в Германии определяло совпадение нескольких особенных факторов ее развития.

Экономический кризис ударил по Германии больнее, чем по большинству других государств, и при этом немцы утратили веру в возможность самоизлечения существующей системы и повернули в сторону ее обновления на тоталитарной основе. Процесс модернизации на рубеже XIX–XX вв. проходил в Германии гораздо стремительнее, чем в других европейских странах. Однако потрясения войны и последовавший за нею кризис привели к разочарованию и негативному отношению к модернизации, и хвастливое имперское мышление столкнулось со страхом перед непредсказуемыми последствиями социально-экономических перемен. Выходом казалась радикальная ломка всей прежней политической и социально-экономической структуры. Фантом «народного сообщества» приобретал все большую популярность по мере нарастания кризиса. Аналогичные процессы шли и в других странах, но не в такой степени, как в Германии, где произошло фатальное совпадение всех кризисных факторов.

Война, революция, жесточайшая инфляция, национальное унижение привели к разрушению прежних социально-моральных норм и ценностей. Ни монархический режим накануне войны, ни республика так и не добились общественного признания. Все больше людей начинало верить в обещания коммунистов и национал-социалистов. Вопрос был лишь в том, кто сулил более радужные перспективы?

Падение Брюнинга

Сознавая, что его кабинет оказался самым непопулярным за все время республики, Брюнинг, тем не менее, упорно продолжал свой курс жесткой экономии, за что получил прозвище «канцлер Голод». Вновь была снижена заработная плата рабочих и государственных служащих, притом что одновременно их взносы в фонд страхования по безработице были повышены до 6,5% от заработка, дотации же государства в этот фонд значительно уменьшались. Однако в экономической сфере по-прежнему не было ни малейших признаков оживления.

В поисках выхода канцлер решил прибегнуть к рецепту Бисмарка — уладить внутренние проблемы, достигнув внешнеполитических дипломатических успехов. Он намеревался добиться отмены репараций, мораторий на которые объявил американский президент Герберт Гувер в июне 1931 г., а также договориться на предстоящей конференции по разоружению о военном паритете Германии с другими европейскими державами в том случае, если они откажутся снизить свои вооружения до уровня Германии.

В марте 1931 г. в прессе появились сообщения о предстоящем заключении австро-германского Таможенного союза. Примечательно, что теоретически такой проект выглядел вполне реальным, но, в отличие от тактики Штреземана, об этом плане было объявлено без всякого предварительного дипломатического зондирования. Это являлось чистой импровизацией, непродуманным броском вперед в стиле Вильгельма II. Такой союз означал возможное в дальнейшем объединение двух стран. Это обстоятельство не устраивало Францию и Чехословакию, которые заявили категорический протест. Более того, Франция, чтобы заставить Берлин отказаться от проектируемого союза, потребовала немедленного возврата всех краткосрочных кредитов. За этим дипломатическим поражением последовал явный рост недоверия западных держав к политике Германии. В итоге авторитет Брюнинга заметно снизился, хотя козлом отпущения стал министр иностранных дел Юлиус Курциус, вынужденный уйти в отставку.

Убежденный сторонник восстановления монархии Брюнинг разработал план отмены с согласия рейхстага и рейхсрата предстоящих в 1932 г. президентских выборов, что означало автоматическое продление полномочий Гинденбурга. Канцлер полагал, что после этого он сможет получить согласие рейхстага на провозглашение монархом одного из сыновей наследного принца, а роль регента, по его мнению, следовало отвести престарелому президенту. Таким образом Брюнинг хотел выбить почву из-под ног нацистов. Но Гинденбург не желал слышать ни о каком другом императоре, кроме самого экс-кайзера, и объявил в конце концов, что будет бороться за свое переизбрание. План восстановления монархии обсуждался и с Гитлером, для чего с ним встретились сначала канцлер, а затем и президент. Гитлер разумеется, наотрез отказался поддержать эту идею и был страшно раздражен. На седовласого Гинденбурга он произвел такое жуткое впечатление, что тот заявил Шлейхеру, что этот «богемский ефрейтор» годится только в министры почты, чтобы лизать марки с портретом главы государства.

И октября Гитлер принял участие в проходившем в брауншвайгском городке Бад-Гарцбург съезде «национальной оппозиции», представленной главным образом старыми консервативными силами — Национальной партией Гугенберга, правым крылом «Стального шлема», пангерманцами, Ландбундом, выражавшим интересы крупных аграриев. На съезде можно было увидеть вездесущего Шахта и директора «Дойче банк» Эмиля Штауса, генерального директора Стального треста Альберта Фёглера и председателя Союза горнозаводчиков Эрнста Бранди, экс-канцлера Куно и принца Фридриха Прусского, генералов Гольца, Секта и Лютвица[195].

Созданный на съезде «Гарцбургский фронт» объявил канцлеру войну. Однако Гитлер презирал этих «последышей старого режима», и его не устраивала предназначенная ему роль второй скрипки. Со своей стороны, Брюнинг еще раз попытался достичь соглашения с лидером НСДАП, пообещав ему, по некоторым сведениям, что уйдет в отставку сразу после отмены репараций и установления военного паритета, а на свое место предложит кандидатуру Гитлера. Это также не устраивало фюрера, который решил сам баллотироваться в президенты, и прежде всего добился от нацистского министра внутренних дел в Брауншвейге требуемое для этого немецкое гражданство.

Предвыборная кампания носила крикливый и сумбурный характер, который усугубился вступлением в нее еще двух кандидатов, не рассчитывавших на победу, но способных отобрать у главных соперников несколько миллионов голосов: Теодора Дюстерберга, выдвинутого националистами, заурядного политика, одного из лидеров «Стального шлема» (нацисты, к их неописуемой радости, вскоре уличили его в еврейском происхождении), и Тельмана, выдвинутого коммунистами. На прошедших 13 марта 1932 г. выборах Гинденбург получил 18,65 млн. голосов (49,6%), Гитлер — 11,34 млн. (30,1%), Тельман — 4,9 млн. (13,2%) и Дюстерберг — 2,5 млн. (6,8%). Во втором туре 10 апреля победил Гинденбург, за которого отдали голоса 13,35 млн. чел. (53%), Гитлер получил 13,4 млн. (36,8%), а Тельман — 3,7 млн. (10,2%).

Еще накануне первого тура выборов гессенская полиция обнаружила в городе Боксхайм в штаб-квартире НСДАП документы, которые доказывали, что СА намерены совершить государственный переворот после избрания Гитлера президентом и ликвидировать демократическую республику. После своей победы Гинденбург по настоянию Брюнинга и Грёнера, на которых давили встревоженные ситуацией правительства Пруссии и Баварии, 13 апреля подписал декрет о роспуске штурмовых отрядов. Но по наущению Шлейхера президент одновременно потребовал от Грёнера, который теперь исполнял и обязанности министра внутренних дел, объяснений, почему вместе с СА не были запрещены и военизированные отряды социал-демократического Рейхсбаннера.

Гинденбург резко охладел и к Брюнингу, которого еще совсем недавно называл «лучшим канцлером после Бисмарка». Старый аристократ не мог простить канцлеру того, что тот не сумел добиться отмены выборов, на которых фельдмаршалу пришлось соперничать с коммунистом и с ефрейтором, который был настолько бездарным, что за все годы «великой войны» так и не сумел выбиться хотя бы в фельдфебели. Неприязнь Гинденбурга к Брюнингу резко усилилась, когда канцлер предложил национализировать за солидную компенсацию несколько дышавших на ладан юнкерских поместий и передать их безземельным крестьянам. Юнкерство немедленно завалило президента жалобами на «аграрный большевизм» Брюнинга, которого следует немедленно сместить с поста канцлера. В воскресенье, 29 мая, Г инденбург в резкой форме предложил Брюнингу уйти в отставку, но остаться в новом кабинете министром иностранных дел. Оскорбленный Брюнинг, который, по его словам, «находился в ста метрах от цели», ответил отказом и немедленно подал прошение об отставке. Возможно, в этот момент он вспомнил пророческое предупреждение генерала Грёнера: «Единственное, на что вы всегда можете твердо рассчитывать, — это измена старого господина».

Падение Брюнинга знаменовало начало предсмертной агонии Веймарской республики, длившейся еще восемь месяцев. А на политическую авансцену выступила нелепая фигура из театра абсурда, навязанная дряхлому президенту все тем же Шлейхером.

«Кабинет баронов»

Новым канцлером 1 июня 1932 г. был назначен Франц фон Папен (1879–1969), выходец из обедневшего вестфальского дворянского рода, незадачливый политик католического Центра, вероломный, тщеславный и хитрый человек, умевший, однако, пустить пыль в глаза и прекрасно ездивший на лошади. Выбор президента вызвал всеобщее недоумение, но ему понравились обходительность и превосходные манеры этого бывшего гвардейского офицера. Папен не имел никакого политического веса, не был даже депутатом рейхстага, а всего лишь занимал место в прусском ландтаге, где отсиживался на задней скамье, не проявляя никакой инициативы. Согласие Папена занять пост канцлера после грубого отстранения Брюнинга вызвало такое возмущение партии Центра, что его немедленно из нее исключили.

Правительство Папена получило название «кабинет баронов»: из его десяти министров шесть человек были дворянами, а двое — директорами промышленных корпораций. Деятельность кабинета представляла собой, по ядовитому замечанию известного немецкого дипломата и писателя Гарри Кесслера, «комбинацию глупости и реакционности». Министром обороны стал Шлейхер, выведенный на этот раз президентом из-за политических кулис. Первым шагом нового канцлера стало выполнение условий сделки Шлейхера с Гитлером. 4 июня он распустил рейхстаг и назначил новые выборы на 31 июля, 15 июня он отменил запрет штурмовых отрядов. На улицах немецких городов немедленно завязались стычки между штурмовиками и ротфронтовцами. Только в Пруссии с 1 по 20 июня произошла 461 схватка, в которых погибло 82 человека, а 400 были тяжело ранены. То же самое продолжалось и в июле. Все партии, кроме НСДАП и КПГ, настойчиво требовали от кабинета восстановления элементарного порядка.

Реакция Папена была двоякой. Он запретил за две недели до выборов все политические демонстрации, а 20 июля сместил прусское правительство и объявил себя рейхскомиссаром этой крупнейшей германской земли. Предлогом для совершенного им государственного переворота послужило побоище в Гамбурге, в котором погибло 19 и было ранено почти 300 человек. Это было расценено как неспособность прусского правительства контролировать ситуацию, что, в общем, соответствовало действительности. Кабинет социал-демократа Отто Брауна не оказал никакого сопротивления Папену. В распоряжении СДПГ имелась хорошо вооруженная полиция Пруссии, превышавшая по численности местные части рейхсвера, но социал-демократы заявили, что остаются на почве законности и не станут использовать антиконституционные средства защиты. Кабинет Брауна отверг как слишком опасную идею всеобщей забастовки, которая в 1920 г. спасла республику от капповского путча. В гроб Веймарской системы был вбит еще одни гвоздь.

Выборы 31 июля принесли нацистам оглушительный успех. За них проголосовало 13,74 млн. чел., а их фракция в рейхстаге в 230 депутатов стала самой большой, опередив идущую на втором месте СДПГ, которая получила 7,95 млн. голосов и провела в парламент 133 депутата. Третье место заняли коммунисты, фракция которых насчитывала теперь 89 человек. Из других партий только Центр несколько улучшил свои позиции и увеличил свое представительство с 68 до 75 депутатов. Прочие партии откатились назад. Националисты получили 37 мест, потеряв четыре мандата, а от обеих либеральных партий в рейхстаг попало всего 11 человек.

Но Гитлер был не слишком доволен тем, что его партия, за которую проголосовало 37% избирателей (столько же, сколько и на выборах президента), не смогла получить абсолютное большинство в рейхстаге, где насчитывалось 608 членов. Было очевидно, что большинство немцев было по-прежнему настроено против национал-социализма. Однако при встрече 5 августа со Шлейхером фюрер потребовал для себя пост канцлера, а для партии — министерства внутренних дел, юстиции, экономики, а также кресло премьер-министра Пруссии. Одновременно Гитлер заявил, что потребует от рейхстага предоставления ему чрезвычайных полномочий для наведения порядка. Шлейхер вел себя уклончиво, но Гитлер поспешно уверовал в его согласие. Однако 13-го августа Папен и Шлейхер взяли назад все свои обещания, предложив Гитлеру только пост вице-канцлера и неопределенно намекнув, что через некоторое время Папен конституционно уступит ему свое место. В тот же день Гитлера принял Гинденбург, заявивший, что не может рисковать передачей власти такой партии, которая не располагает абсолютным большинством и является чрезвычайно нетерпимой, крикливой и разнузданной.

Новый рейхстаг, в котором Папена практически никто не поддерживал, еще не приступил к работе, а канцлер уже заручился президентским декретом на право его роспуска. Однако зачитать декрет в начале заседания легкомысленный канцлер не смог, так как забыл его дома. Ухмылявшийся председатель рейхстага Герман Геринг (1893–1946) упорно не замечал просившего слова канцлера и предложил немедленно голосовать за предложенный коммунистами вотум недоверия правительству. За это высказались 513 депутатов, против — всего 32 человека. Чуть позже рейхстаг все-таки принял декрет о роспуске, и новые выборы были назначены на 6 ноября. За несколько дней до них коммунисты и нацисты совместно организовали всеобщую пятидневную забастовку транспортников Берлина, которая парализовала столицу; деловые круги начали опасаться единой красно-коричневой коалиции.

На выборах нацисты потеряли 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге. Эти голоса отошли в основном к националистам, увеличившим свою фракцию с 37 до 52 человек. КПГ, за которую на этот раз проголосовало на 700 тыс. человек больше, получила 100 мест. Ее новые избиратели перешли из электората СДПГ, фракция которой сократилась со 133 до 121 депутата. Прочие партии в целом сохранили свои позиции. Важнейшим итогом выборов стало доказательство того, что НСДАП практически исчерпала свои возможности и вряд ли сможет добиться большего.

Встревоженные такой ситуацией крупнейшие представители тяжелой промышленности, банков, аграрных кругов по инициативе Шахта 19 ноября направили президенту любезное по форме послание, в котором недвусмысленно говорилось, что для избежания дальнейших «экономических, политических и духовных потрясений» не следует в который раз распускать рейхстаг и проводить новые выборы, а необходимо назначить канцлером «лидера крупнейшей национальной группы» (имя Гитлера прямо не называлось), чтобы «подкрепить кабинет наибольшей народной силой»[196].

Тем временем заранее информированный о письме Папен затеял за спиной Шлейхера собственную игру, еще раз попытавшись договориться с Гитлером о вхождении его в правительство. Это угрожало планам военного министра, который стремился ограничить свободу действий Гитлера, заключив соглашение с левым крылом нацистской партии во главе с Грегором Штрассером и с лидерами реформистских профсоюзов. Когда полгода назад Шлейхера спросили о мотивах, по которым он выдвинул Папена в канцлеры, генерал полушутя ответил, что ему нужна не голова, а шляпа. Теперь же шляпа решила поискать себе другую голову. Но переговоры Папена, а затем и Гинденбурга с Гитлером снова закончились неудачей. Фюрер продолжал категорически настаивать на передаче ему власти безо всяких оговорок, хотя его ближайшее окружение уже было согласно немедленно войти в кабинет.

После этого канцлер совместно с министром внутренних дел, бароном Вильгельмом фон Гайлом выработал удивительный по политической наивности план изменения конституции президентским указом. Суть его сводилась к тому, чтобы превратить демократическую республику в авторитарно-сословное государство, в котором небольшая элита консерваторов будет управлять лишенными всех прав массами. Сознавая, что этот план нарушает конституцию, Папен все же надеялся убедить Гинденбурга принять его как единственный выход из политического лабиринта. Но против этого неожиданно для канцлера выступил Шлейхер, который не без оснований опасался того, что против такого фактического переворота совместно выступят экстремистские партии, которые имели миллион вооруженных приверженцев и за которыми шли 18 млн. избирателей страны.

А это уже грозило гражданской войной и всеобщим хаосом. Недалекий Папен предложил президенту тотчас отправить Шлейхера в отставку, но старый господин не согласился, заявив, что не желает на склоне лет нарушать присягу на верность конституции и брать на себя ответственность за возможную гражданскую войну и что пускай теперь счастья попытает Шлейхер. 2 декабря впервые после сменившего Бисмарка в 1890 г. Лео фон Каприви германским канцлером вновь стал поднаторевший в политике генерал, которому вообще никто не доверял. Берлин погряз в интригах и заговорах настолько, что к началу 1933 г. уже совершенно невозможно было разобрать, кто с кем блокируется и кто кого предает.

Крах планов Шлейхера

Многосложные интриги возвели, наконец, Шлейхера на высшую государственную должность как раз в тот момент, когда экономический спад достиг наивысшей точки, когда рушилась Веймарская республика, которой он причинил так много вреда, когда никто ему уже не верил, даже президент, которым он так долго манипулировал. Дни его пребывания на вершине власти были сочтены — это знали почти все, кроме него. И нацисты в этом не сомневались. В дневнике Геббельса за 2 декабря имеется запись: «Шлейхера назначили канцлером. Долго он не протянет».

Так же думал и Папен. Он страдал от уязвленного самолюбия и жаждал отомстить «другу и преемнику», как он именует его в своих мемуарах. Чтобы убрать Папена с дороги, Шлейхер предложил ему должность посла в Париже, но тот отказался. Президент, как указывает Папен, хотел, чтобы он оставался в Берлине «в пределах досягаемости». Берлин был самым удобным местом для плетения интриг. Энергичный Папен сразу взялся задело. Кроме интриг Папена и Шлейхера друг против друга не затихала возня и в президентском дворце вокруг президента, активную роль в которой играли сын Гинденбурга Оскар и статс-секретарь Мейснер. Кишел заговорами и отель «Кайзерхоф», где Гитлер и его окружение не только замышляли захват власти, но и строили взаимные козни.

«Я находился у власти всего пятьдесят семь дней, — сказал Шлейхер в беседе с французским послом, — и не проходило дня без того, чтобы меня кто-нибудь не предавал. Так что не толкуйте вы мне о "немецкой порядочности"!». Лучшим подтверждением его слов были собственная карьера Шлейхера и его практические дела.

Свою деятельность в качестве канцлера Шлейхер начал с того, что, не сумев заполучить в свой кабинет Гитлера, предложил посты вице-канцлера и министра-президента Пруссии Грегору Штрассеру, надеясь тем самым внести раскол в ряды нацистов. Имелось основание полагать, что расчет его оправдается. Штрассер возглавлял политическую организацию партии и являлся в партии вторым человеком, в ее левом крыле, искренне верившим в национал-социализм, он пользовался даже большим влиянием, чем Гитлер. В качестве политического руководителя он был непосредственно связан со всеми нацистскими лидерами в землях и городах и мог, казалось, рассчитывать на их преданность. К этому времени он укрепился в мысли, что Гитлер завел движение в тупик. Сторонники более радикальной политики стали переходить на сторону коммунистов. Опустела партийная касса. Фрицу Тиссену было строго рекомендовано прекратить выдачу субсидий движению. Не было даже денег на выплату жалованья тысячам партийных функционеров и на содержание отрядов СА (одни эти отряды обходились партии в 2,5 млн. марок в неделю). Типографии, печатавшие обширную нацистскую прессу, грозились остановить машины, если им не заплатят по просроченным счетам.

11 ноября Геббельс записал в дневнике: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Ничего, кроме долгов и обязательств». А в феврале он пожаловался, что придется сократить жалованье партийным функционерам. В довершение всего земельные выборы в Тюрингии, состоявшиеся 3 декабря, в тот день, когда Шлейхер вызвал к себе Штрассера, показали, что нацисты потеряли 40% голосов. Стало очевидно, по крайней мере Штрассеру, что посредством голосования нацистам прийти к власти не удастся. Поэтому он настаивал, чтобы Гитлер отказался от девиза «Все или ничего» и брал то, что дают, т. е. вошел бы в коалиционное правительство Шлейхера. В противном случае, предостерегал он, партия развалится. Эту мысль он высказывал на протяжении нескольких месяцев, и дневниковые записи Геббельса за период с середины лета до декабря полны горьких сетований на нелояльность Штрассера по отношению к Гитлеру.

5 декабря на совещании нацистской верхушки в «Кайзерхофе» произошло открытое столкновение. Штрассер потребовал, чтобы нацисты терпимо отнеслись к правительству Шлейхера. Геринг и Геббельс резко выступили против Штрассера и склонили на свою сторону Гитлера. 7 декабря Гитлер и Штрассер снова встретились в «Кайзерхофе» для откровенного разговора. Встреча закончилась громким скандалом. Гитлер обвинил своего главного сподвижника в том, что тот пытается нанести ему удар в спину, отстранить от руководства партией и расколоть нацистское движение. Штрассер гневно отверг все обвинения, уверяя, что никогда не занимался двурушничеством, и в свою очередь обвинил Гитлера в том, что тот ведет партию к гибели. Видимо, тогда он высказал Гитлеру не все, что у него накипело на душе после событий 1925 г. Вернувшись в отель «Эксельсиор», где он остановился, Штрассер изложил все это в письме к Гитлеру, закончив просьбой освободить его от всех занимаемых в партии постов.

Письмо, доставленное Гитлеру 8 декабря, было для него жестоким ударом, какого Гитлер не испытывал на себе с 1925 г., с тех пор как реорганизовал партию. Именно сейчас, когда он стоял у дверей власти, его главный соратник бежит от него, грозя уничтожить все то, что он создал за последние семь лет. По словам Геббельса, несколько часов кряду фюрер метался по гостиничному номеру. Наконец, он остановился и сказал: «Если партия распадется, то один лишь выстрел — и через три минуты все кончено».

Но партия не распалась, и Гитлер не застрелился. Возможно, Штрассер и достиг бы своей цели, что коренным образом изменило бы ход истории, однако в решающий момент он сдал позиции. Ему надоела вся эта история, и он, сев в поезд, отправился отдыхать в солнечную Италию. Гитлер же, оказывавшийся на высоте всякий раз, когда обнаруживал слабое место у своих противников, действовал быстро и решительно. Политическую организацию партии — детище Штрассера — он возглавил лично, а начальником штаба назначил Роберта Лея, гаулейтера Кёльна. Люди Штрассера были изгнаны, а все лидеры партии приглашены в Берлин подписать декларацию верности Гитлеру, что они и сделали.

И снова фюрер вывернулся из положения, которое могло стать для него роковым. Штрассер же, которого многие считали фигурой значительнее Гитлера, быстро сошел со сцены. В дневниковой записи Геббельса за 9 декабря он значился «мертвецом». Два года спустя, когда Гитлер начал сводить старые счеты, он стал мертвецом уже не в переносном, а в буквальном смысле.

10 декабря, через неделю после того, как Шлейхер дал ему подножку, Папен затеял собственную интригу. Вечером того дня он выступил в закрытом клубе, объединявшем представителей аристократических и крупных финансовых кругов, после чего имел беседу с бароном Куртом фон Шредером — кёльнским банкиром, оказывавшим финансовую помощь нацистам. В этой беседе он попросил банкира устроить ему тайную встречу с Гитлером. В своих мемуарах Папен утверждал, что Шредер сам подсказал ему мысль о такой встрече, а он только согласился. По странному совпадению мысль о встрече высказал ему от имени нацистского лидера и Вильгельм Кепплер, экономический советник Гитлера и один из посредников между ним и деловыми кругами. И вот два человека, бывшие всего неделю назад во враждебных отношениях, приехали утром 4 января в Кёльн, в дом Шредера, чтобы побеседовать, как они думали, в обстановке полной секретности. К удивлению Папена, у входа его встретил какой-то человек и сфотографировал, однако он тотчас забыл о нем. Гитлер провел два часа наедине с Папеном и хозяином дома. Вначале беседа не клеилась, так как Гитлер начал упрекать Папена за плохое отношение к нацистам в бытность его канцлером, но скоро переключилась на то главное, что определило потом судьбу их обоих и страны в целом.

Момент для лидера НСДАП был решающий. После бегства Штрассера он лишь ценой нечеловеческих усилий сохранил единство партии. Но настроение у нацистов по-прежнему было подавленное, а финансовое положение партии было бедственное. Многие предрекали ей скорый конец. В дневниковых записях Геббельса, сделанных в этот период, читаем: «1932 год принес нам сплошные несчастья… Прошлое было трудным, будущее выглядит мрачным и унылым; не видно перспективы, пропала надежда».

Таким образом, положение Гитлера было далеко не таким выгодным, чтобы торговаться, однако не лучше обстояли дела и у Папена, потерявшего пост канцлера. Содержание их беседы является предметом споров. Папен утверждал на Нюрнбергском процессе и в мемуарах, что не стремился действовать против Шлейхера, а лишь рекомендовал Гитлеру войти в состав кабинета, формируемого генералом. Но, зная, как часто Папен делал лживые заявления, более достоверной кажется картина, нарисованная на процессе Шредером. Банкир заявил, что в действительности Папен предлагал заменить кабинет Шлейхера кабинетом Гитлера — Папена.

Переговоры, разумеется, велись в обстановке строжайшей секретности. Однако 5 января, к ужасу Папена и Гитлера, утренние берлинские газеты вышли с громадными заголовками, сообщавшими о встрече в Кёльне, с резко критическими редакционными статьями в адрес Папена за его предательство в отношении Шлейхера. Хитрый генерал, будучи человеком догадливым, послал в Кёльн своих людей. В их числе, как потом понял Папен, был и тот самый фотограф, который снимал его возле дома Шредера[197].

Тем временем канцлер Шлейхер, не теряя близорукого оптимизма, продолжал попытки создать жизнеспособное правительство. 15 декабря он выступил по радио с неофициальным обращением к нации, призывая забыть, что он генерал, и уверяя слушателей, что он не поддерживает «ни капитализм, ни социализм» и что его не приводят в ужас «такие понятия, как частная и плановая экономика». Свою основную задачу Шлейхер, по его словам, видел в том, чтобы дать работу безработным и вернуть устойчивость экономике государства. Налоги повышаться не будут, зарплата понижаться тоже не будет. Он даже идет на то, чтобы отменить последнее решение Папена о сокращении зарплаты и пособий. Кроме того, он отменяет квоты сельскохозяйственного производства, введенные в угоду крупным землевладельцам, и приступает к осуществлению планов, предусматривающих отчуждение у разорившихся юнкеров восточной части страны около 200 тыс. гектаров земли и раздачу ее 25 тыс. крестьянских семей. Цены на такие предметы первой необходимости, как уголь и мясо, будут подлежать строгому контролю.

Это была попытка заручиться поддержкой тех самых масс, которым он до этого противопоставлял себя и интересы которых игнорировал. За выступлением по радио последовали беседы Шлейхера с лидерами профсоюзов, у которых создалось впечатление, что в организованных рабочих и в армии он видит две главные будущие опоры нации. Однако рабочие профсоюзы не захотели сотрудничать с человеком, к которому не питали никакого доверия. Что касается промышленников и крупных землевладельцев, то они ополчились на нового канцлера за его программу, которую называли не иначе как большевистской, а дружеские жесты Шлейхера в адрес профсоюзов привели их в смятение. Владельцы крупных поместий негодовали по поводу его решения уменьшить государственные субсидии помещикам и приступить к экспроприации разорившихся поместий в Восточной Германии. 12 января «Ландбунд», объединение крупных помещиков, выступил с яростными нападками на правительство, а его руководство, в состав которого входили двое нацистов, заявило протест президенту. Гинденбург, сам ставший юнкером-землевладельцем, призвал канцлера к ответу. Тогда Шлейхер пригрозил опубликовать секретный доклад рейхстага об афере «Восточная помощь». В этом скандальном деле, о котором все знали, были замешаны сотни юнкерских семейств, разжиревших на безвозмездных государственных «займах», а также косвенно сам президент, поскольку восточно-прусское поместье, подаренное ему, было незаконно зарегистрировано на имя его сына, что освобождало последнего от налога на наследство.

4 января, в тот день, когда Папен и Гитлер совещались в Кёльне, канцлер устроил Штрассеру, возвратившемуся к тому времени из Италии, встречу с Гинденбургом. В беседе с президентом, состоявшейся два дня спустя, Штрассер дал согласие войти в кабинет Шлейхера. Этот шаг внес смятение в штаб нацистов, размещавшийся в тот момент на маленькой земле Липпе, где Гитлер и его главные подручные отчаянно бились за успех на местных выборах, чтобы укрепить позиции фюрера в дальнейших переговорах с Папеном. Лидеры НСДАП опасались, что если Штрассер действительно примет предложение канцлера, то партия окажется в весьма затруднительном положении. Так думал и Шлейхер. В беседе с австрийским министром юстиции Куртом фон Шушнигом, он безапелляционно заявил, что «герр Гитлер уже не проблема, его движение больше не представляет политической угрозы, судьба его решена, он канул в прошлое».

Но Штрассер не вошел в кабинет; не вошел в него и Гугенберг, лидер националистической партии. Оба решили вернуться к Гитлеру. Штрассера без обиняков отвергли, к Гугенбергу же отнеслись радушнее. 15 января, в тот самый день, когда Шлейхер доказывал Шушнигу, что с Гитлером покончено, нацисты добились успеха на местных выборах в Липпе. Успех, правда, был не столь уж значителен. Из 90 тыс. избирателей за нацистов проголосовало 38 тыс., или 39%, на 17% больше, чем на прошлых выборах. Но Геббельс поднял такой шум вокруг этой победы, что произвел впечатление на консерваторов, и прежде всего на статс-секретаря Мейснера и сына президента Оскара.

Вечером 22 января они отправились в пригородный дом малоизвестного нациста Иоахима Риббентропа, являвшегося другом Папена (во время войны они вместе служили на Турецком фронте). Там их встретили Папен, Гитлер, Геринг и Фрик. По словам Мейснера, до этого рокового вечера Оскар фон Гинденбург был против каких-либо контактов с нацистами. Возможно, Гитлер об этом знал и предложил Оскару поговорить с глазу на глаз. Они уединились в соседней комнате и провели там около часа. О том, что сказал Гитлер сыну президента, не отличавшемуся ни блестящим интеллектом, ни твердостью характера, осталось тайной. В кругу нацистов ходили слухи, будто фюрер обещал и угрожал одновременно. Угрожал, в частности, обнародовать сведения о причастности Оскара к афере «Восточная помощь» и о том, каким образом ему удалось избежать уплаты налогов на поместье отца. Что касается обещаний, то о них можно судить по тому факту, что спустя несколько месяцев семья Гинденбургов присоединила к своим владениям еще более одного гектара необлагаемой налогом земли, а Оскару, до этого полковнику, в августе 1934 г. присвоили звание генерал-майора.

Нет сомнения в том, что Гитлер произвел на сына президента сильное впечатление. На процессе в Нюрнберге Мейснер показал, что «всю дорогу, пока мы ехали обратно, Оскар фон Гинденбург молчал. Сказал лишь, что делать нечего, надо пускать нацистов в правительство. Мне показалось, что Гитлеру удалось подчинить его своему обаянию».

Гитлеру оставалось расположить к себе отца. Сделать это, по общему признанию, было трудно: как ни ослаблены были умственные способности старого фельдмаршала, годы не смягчили его крутого нрава. Однако деятельный и обходительный Папен не переставал уговаривать старика. И становилось все очевиднее, что Шлейхер, несмотря на свою изворотливость, теряет почву под ногами. Не удалось ему ни привлечь нацистов на свою сторону, ни расколоть их. Не сумел он и заручиться поддержкой националистов, партии «Центр» и социал-демократов.

Гибель республики

23 января Шлейхер посетил президента. Он признал, что не может получить поддержки большинства в рейхстаге и потребовал распустить рейхстаг, чтобы править страной с помощью президентских декретов, как это предусмотрено 48-й статьей конституции. Канцлер просил, кроме того, временно распустить рейхстаг и откровенно признался, что вынужден будет установить военную диктатуру. Таким образом, Шлейхер оказался в том же положении, в каком находился в начале декабря Папен, но теперь они поменялись ролями. Прежде Папен требовал предоставления ему чрезвычайных полномочий, а Шлейхер возражал, заявляя, что мог бы, став канцлером, обеспечить поддерживаемое нацистами парламентское большинство. Теперь сам Шлейхер настаивал на установлении диктаторского режима, в то время как Папен заверял президента, что сможет склонить Гитлера на сторону правительства, которое получит поддержку рейхстага.

Гинденбург напомнил Шлейхеру, почему он 2 декабря сместил Папена, и сказал, что с тех пор ничего нового не произошло. Поэтому он просит генерала и дальше добиваться поддержки парламента. Шлейхер понял, что партия проиграна. Поняли это и те, кто был посвящен в его тайну. Геббельс, один из этих посвященных, на следующий день записал: «Шлейхера свалят в любой момент так же, как он свалил многих других».

Официальный конец карьеры генерала наступил 29 января, когда он подал президенту прошение об отставке своего кабинета. «Я уже одной ногой в могиле, — заявил Гинденбург обозленному Шлейхеру, — и надеюсь, что мне не придется потом, на небесах, сожалеть о своем решении». «После такой несправедливости, господин президент, я не уверен, что вы действительно попадете на небеса», — парировал Шлейхер и удалился с исторической сцены Германии.

В полдень того же дня президент поручил Папену выяснить возможность формирования нового кабинета во главе с Гитлером на «конституционных основах». Хитрый интриган Папен лелеял надежду вновь стать канцлером и обмануть фюрера, который уже знал о намерении президента поручить ему формирование нового кабинета. Папену удалось привлечь на свою сторону Гугенберга, которому было обещано два места в правительстве. Затем, после новых переговоров с Гитлером было достигнуто соглашение о том, что нацисты кроме должности канцлера получат министерство внутренних дел, а для Геринга будет создано министерство авиации. Но Гитлер внезапно потребовал еще имперский комиссариат по делам Пруссии и прусское МВД, которое дало бы ему контроль над сильной прусской полицией. В довершение всего он заявил о необходимости проведения новых выборов в рейхстаг.

Но, услышав о новых условиях фюрера, Гинденбург опять заколебался и успокоился лишь после того, как его заверили от имени Гитлера, что это будут последние выборы. Принятию решения способствовали распространившиеся к вечеру 29 января слухи о том, будто Шлейхер вместе с начальником войскового управления рейхсвера, генерал-полковником Куртом фон Хаммерштейном, поднимает по тревоге потсдамский гарнизон, чтобы арестовать президента и совершить военный переворот. Гитлер немедленно распорядился держать в полной боевой готовности всех берлинских штурмовиков.

Но лучше всех использовал этот слух, так и неизвестно кем пущенный, завзятый интриган Папен. Он сразу уговорил президента вызвать из Женевы генерала Вернера фон Бломберга (1878–1946), который ранним утром 30 января был приведен к присяге еще до создания нового кабинета в качестве министра рейхсвера и получил указание президента пресекать любые попытки военного путча и оказать всемерную поддержку новому правительству, которое будет создано через несколько часов.

Оставалось последнее препятствие — Гугенберг, который упорно не соглашался с проведением новых выборов, опасаясь вполне возможного поражения своей партии. Его сопротивление было сломлено только в кабинете Мейснера, когда члены намечаемого правительства ожидали их приема президентом, который уже выражал недовольство непонятной задержкой. Лишь когда статс-секретарь с часами в руках объявил, что через пять минут Гинденбург отправится завтракать, дружными усилиями удалось уговорить Гугенберга дать согласие на проведение новых выборов, тем более что Гитлер пообещал не делать никаких персональных изменений в кабинете независимо от результатов выборов. Приведя к присяге этот «кабинет национальной концентрации», Гинденбург распрощался с ним напутственными словами: «А теперь, господа, с Богом за работу!»[198]. Так холодным январским утром закончилась четырнадцатилетняя драма Веймарской республики, хотя тогда вряд ли кто мог предположить, к чему приведет Германию диктатура национал-социализма.

Место Веймара в германской истории

Приход Гитлера к власти означал не только крушение первой немецкой республики. Германия перестала быть конституционно-правовым государством, которым она являлась уже до 1918 г. На вопрос «можно ли было предотвратить катастрофу?» есть много ответов. Так, одной из главных причин победы Гитлера часто называют раскол рабочего движения. Республика покоилась на классовом компромиссе между большинством умеренно настроенных рабочих и буржуазией. Социал-демократы до войны категорически его отвергали. Между ними и коммунистами существовали принципиальные разногласия. КПГ выступала за насильственный радикальный переворот, который мог бы повлечь за собой гражданскую войну. Это пробуждало в буржуазии и средних слоях страх, которым никто не сумел воспользоваться лучше Гитлера.

Нацизм не пришел бы к власти, если бы не кризис демократии и не настроение отчаяния в немецком народе. И здесь сыграли свою роль несколько факторов. Прежде всего дело было не только в том, что немцы проиграли войну и не желали примириться с этим. Решающую роль сыграл Версальский договор, поставивший Германию в предельно жесткие условия. Но поистине роковой оказалась 231-я статья, взвалившая всю вину за развязывание войны исключительно на одну Германию. Впервые в истории морально была осуждена целая нация, фактически ставшая изгоем Европы.

Второй важный момент состоял в том, что после войны большинство немецкого народа внутренне не приняло демократию. Этот режим выглядел как навязанный стране извне победителями, что когда-то уже было проделано Наполеоном. К тому же Германия оказалась под давлением не только Запада, но и Востока, откуда исходила угроза распространения большевистской революции. Кровавая гражданская война в России смертельно напугала немецкое бюргерство, перед которым замаячила страшная участь не только социального, но и физического уничтожения.

Наконец, экономический кризис привел к появлению в Германии шести миллионов безработных, опустившихся до нищеты и вынужденных (да и то не все) кормить семью на жалкое пособие в 17 марок в неделю.

На фоне этой отчаянной ситуации немцы видели, как через каждые несколько месяцев меняются правительства, распускается рейхстаг и исчезает парламентское большинство, способное и желающее проводить демократическую политику. Результатом стали утрата внутреннего равновесия и дезориентация, дошедшие до такой степени, что большинство населения жаждало только одного — восстановления порядка, которое наиболее убедительно обещал Гитлер. Единственной альтернативой его диктатуре могло быть установление военной диктатуры. К такому печальному итогу пришла Веймарская республика.

В тот роковой день, 30 января, одна обыкновенная гамбургская учительница сделала в своем дневнике следующую запись: «Гитлер стал рейхсканцлером! Ах, что за кабинет! О таком в июле мы не могли и мечтать. Гитлер, Гугенберг, Зельдте, Папен!!! К каждому относится большая часть моей немецкой надежды. Национал-социалистический порыв, немецко-национальный разум, аполитичный «Стальной шлем» и незабываемый всеми нами Папен. Это так невыразимо прекрасно…»[199]. Но это прекрасное видение закончилось катастрофой. Весной 1945 г. этот дневник был найден в руинах разбомбленного союзниками дома рядом с останками его хозяйки. Такой ужасный конец тоже был по-своему символическим.

Гибель Веймарской республики не была неизбежной и запрограммированной изначально. Но национал-социализм наиболее адекватно выразил общий дух неудовлетворенности и смятения германского общества. Его восхождение и приход к власти не могут быть поняты — при всей важности экономических, политических и социальных факторов — без учета того, что осталось тайной за семью печатями для прежних политических партий и движений и что превосходно уловил Гитлер, — фактора морально-психологической дезориентации человека в атомизированном обществе, человека, помещенного в бурный поток стремительных перемен. Национал-социализм успешно сыграл роль альтернативы обанкротившимся либерализму и демократии, которые воплощали старую цивилизацию и культуру XIX в., уничтоженную в огне Первой мировой войны. Это была иррациональная реакция на разрушение традиционных экономических, социальных, политических и духовных структур.

Феномен массовой культуры

В Германии веймарского периода изменилась не только политическая система. Другим стал сам образ жизни, определяемый новым явлением — массовой культурой, которое знаменовало собой переход мира в эру технизации. Деятели культуры и искусства, относившиеся до этого к последней с демонстративным безразличием, теперь уже больше не могли ее игнорировать. Невиданное ускорение темпов жизни и диктатура машинного Молоха неумолимо требовали новых форм творческого отношения к окружающему миру.

В литературе необычайно популярным стал жанр репортажа, документальной зарисовки событий. Причем одинаковым успехом пользовались произведения и партийно-политического «неистового репортера» Эгона Эрвина Киша, и скептически-отстраненного наблюдателя Эрика Регера, и тонкого эссеиста Зигфрида Кракауэра. Последний писал в 1929 г., что репортаж является «контрударом по идеализму, но не более того», что «сотни отчетов о фабрике не складываются в ее реальность, ибо она всегда является конструкцией»[200]. Иными словами, согласно Кракауэру, массовая культура с ее стандартизированной продукцией предлагала либо банальное, наподобие фотографии, отображение реальности, либо критическую реконструкцию последней. Зачастую и в том и в другом случае искусство было далеко от создания действительно художественных образов нового человека, новой техники и нового общества. Характерным явлением культурной жизни стали многочисленные варьете и кабаре, а также массовые театрализованные уличные представления агитационного характера, рассчитанные на самого широкого зрителя.

В авангарде массовой культуры, несомненно, шагали радио и особенно кинематограф, который с самого начала являлся своего рода плебейским театром. Новые масс-медиа стали доступными для тех групп населения, которые прежде были вообще отстранены от культуры. Большие кинотеатры, появившиеся в нач. XX в., были для населения тем же, чем в XIX в. для аристократии и буржуазии были опера и театр. При этом кино очень скоро заставило заговорить о себе как о виде искусства. Так, в немецком кино появились выдающиеся экспрессионистские фильмы «Метрополис», «Кабинет доктора Калигари», «Доктор Мабузе», «Девочки в униформе», благодаря которым оно получило мировое признание. Любопытное наблюдение в связи с этим сделала известная исследовательница немецкого кино Лотта Эйснер: «Немцы — чудаковатые люди. Для них несчастье, если дела идут слишком хорошо. Чем больше осложняется политическая ситуация, тем больше они отдаются в объятия творческой музы. Немецкие художники должны жить в условиях отчаяния и даже экзальтации, чтобы создавать значительные произведения. Как во время наполеоновского гнета расцвела великая немецкая поэзия от Гёте до Шиллера! И позднее, в 20-е годы, когда политическая и экономическая жизнь стала просто невыносимой, родилась великая кинематографическая культура: Ланг, Мурнау, Пабст, Бергер…»[201]. Немецкое кино уже тогда начало испытывать сильнейшую конкуренцию Голливуда, который успешно завоевывал вкусы зрителей своей сентиментальной или развлекательной продукцией. С появлением звукового кино в 1928–1929 гг. начался звездный час музыкальных фильмов.

Радио приступило в Германии к регулярным передачам только с 1923 г. Но уже в 1926 г. в стране было зарегистрировано свыше 1 млн. радиослушателей, в 1928 — 2 млн., к 1932 г. — более 4 млн. На 100 семей приходилось тогда 24 радиоприемника, а в кон. 20-х гг. в быт прочно вошли уличные громкоговорители. Немецкое радио было в первую очередь использовано политической властью в своих идеологических целях. Фактически оно было правительственным. Формально все девять радиовещательных корпораций являлись акционерными обществами, но в каждой из них государству принадлежал контрольный пакет акций, все передачи строго контролировала государственная цензура, имевшая право запретить любую программу, и все они носили в основном познавательный и развлекательный характер. Однако по радио нередко выступали и видные деятели культуры, в том числе и левых, а то и радикальных взглядов.

Новым явлением в Веймарской республике стало возникновение концернов всех видов средств массовой информации. Среди концернов прессы ведущее место занимала империя Гугенберга, поставлявшая готовые газетные полосы формально независимым провинциальным изданиям. Со своей стороны, представитель левого политического фланга, энергичный член руководства КПГ Вилли Мюнценберг создал своеобразный альтернативный концерн прессы, издательств и кинопроката со значительным штатом рабочих, корреспондентов и фотографов.

Новый образ жизни утверждался в Германии с ростом числа приобретаемых населением современных технических товаров широкого потребления. В 1932 г. на тысячу жителей в Германии приходилось 66 радиоприемников, 52 телефона, восемь легковых автомобилей, что превышало средние европейские показатели (соответственно 35, 20 и 7), но значительно отставало от показателей США (131, 165 и 183)[202].

Дух модернизма

Веймарскую Германию часто изображают как образец модернизма. В целом это соответствует действительности, только не следует забывать, что почти все имеющиеся при этом в виду явления — экспрессионизм в живописи и литературе, конструктивизм в архитектуре, теория относительности и квантовая теория в физике, психоанализ и социология знания — возникли еще в нач. XX в., в предвоенные годы, но что их влияние на человека в его отношении к самому себе, обществу и окружающему миру в полной мере начало сказываться только в 20-е годы[203].

Создатели и поклонники веймарской культуры чувствовали, что живут в новом мире, отделенном от прошлого потрясениями войны. Увлечение модой и модерном охватывало в себе многое — от идей коммунизма до африканского джаза, от восточной мистики до оккультизма. Но в лучшем смысле стиль 20-х гг. определял эксперимент с новыми идеями и новыми формами, и дух модернизма особенно ярко проявился в архитектуре, театре, музыкальном искусстве. Разрыв с прежними традициями был особенно заметен в творчестве молодых литераторов, смело ломавших прошлые общепризнанные нормы. Так, нашумевшее произведение Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац» взрывало все классические каноны романа и своим построением и языком походило на мастерски смонтированный фильм. Не случайно в 1930 г. по книге был поставлен радиоспектакль, а на следующий год ее экранизировали. Таким же путем шел и Бертольт Брехт (1898–1956), «Трехгрошовая опера» которого являлась одновременно романом, театральной пьесой, мюзиклом и готовым киносценарием.

Когда-то великий драматург Фридрих Шиллер заметил, что театральная сцена является «общественным каналом, по которому свет мудрости изливается на лучшую, мыслящую часть народа и мягкими лучами расходится по всему государству». Эту задачу стремился выполнять и театр веймарской эпохи, один из ведущих в Европе. В спектаклях, поставленных Максом Рейнхардтом и Эрвином Пискатором, органично сочетались литература, музыка, скульптура, пантомима, на сцену проецировали кадры из игрового и документального кино, коллажи из газет и журналов. Экспрессионистские авторы и режиссеры увлекались абстрактными и символическими образами. Так, в их произведениях персонажи назывались не по имени, а по профессии — рабочий, крестьянин, торговец, спекулянт и пр., а в их речи наряду с восторженно-высокопарными тирадами присутствовали и полупристойные шутки и вызывающие танцы. Широкий успех у публики имели направленные против войны, национализма, социального неравенства и угнетения, фальшивых ценностей и убивающих душу религиозных учений пьесы Райнхарда Геринга, Эрнста Толлера, Георга Кайзера, Эрнста Барлаха, Бертольта Брехта. Эти драматурги вывели на театральную сцену отверженные и презираемые низы общества — бродяг, нищих, воров, проституток.

В 1919 г. возникло наиболее влиятельное из всех художественных течений — Баухауз. Это была новая школа искусства, архитектуры и технического дизайна во главе с архитектором Вальтером Гропиусом (1883–1969), ставшая задачей устранить разделение между художником и ремесленником, сплавить воедино искусство и технику в новых доселе невиданных зданиях, полных света и прозрачности. В аудиториях Баухауза сначала в Веймаре, а затем в Дессау со студентами проводили занятия виднейшие мастера искусства — художники Пауль Клее, Василий Кандинский, Йозеф Альберс, график Герберт Байер, скульптор Герхард Маркс, архитектор Марсель Бройер. Первая выставка Баухауза летом 1923 г., которую посетило свыше 15 тыс. человек, знаменовала собой новый этап в развитии современного искусства. После прихода нацистов к власти почти все лидеры школы эмигрировали в США, где были встречены с распростертыми объятиями. Можно понять радость американцев. Мастера Баухауза наглядно показали, что повседневные предметы быта — мебель, посуда, столовые приборы, светильники — могут отлично сочетать простоту, строгость, функциональность и изящество форм.

В музыке достижения веймарского периода были, пожалуй, скромнее. Потускнели оригинальность и яркая образность произведений крупнейшего композитора-новатора кайзеровской Германии Рихарда Штрауса (1864–1949). Из новых композиторов наиболее значительными были Пауль Хиндемит (1895–1963), создавший в духе неоклассицизма известные оперы «Кардильяк» и «Художник Матис», и Арнольд Шёнберг (1874–1951), основатель атональной музыки. Среди широкой публики большой популярностью пользовалась музыка Курта Вайля (1900–1950), создателя первых мюзиклов. Музыкальной столицей Германии являлся Берлин с его тремя оперными театрами, десятками симфонических оркестров, струнных квартетов и хоров. От него не отставали Дрезден и Штутгарт, Мюнхен и Франкфурт, Гамбург и небольшой Дармштадт.

«Новая» женщина»

В Веймарской Германии доля работающих женщин составляла около трети всего женского населения страны. В 1925 г. занятых мужчин насчитывалось 20,5 млн., а женщин —11,5 млн., т. е. соотношение здесь было примерно 2:1. Возраст работающих женщин колебался от 18 до 60 лет, а две трети среди них составляли незамужние или овдовевшие. Почти половина женщин трудилась в сельском хозяйстве, в промышленности они были заняты в основном в текстильном и картонажном производстве. При этом в 1907–1925 гг. сократилась доля служанок и горничных (с 16 до 11,4%), а также сельских работниц (с 14,5 до 9,2%). Группы промышленных работниц и служащих, напротив, возросли (соответственно с 18,3 до 28% и с 6,5 до 12,6%). Самую значительную группу составляли женщины, помогавшие в домашних или семейных промыслах (36%)[204].

Сами по себе такие изменения еще не могут объяснить, почему в Веймарской республике так горячо дискутировалась проблема женской занятости. А причина лежала в том, что изменилось само представление об общественном положении женщин, которые заняли заметное место в наиболее современных секторах электротехнической, оптической, химической промышленности, в торговле, на государственной и коммунальной службе. Появились новые массовые и типично «женские» профессии — машинистки, стенографистки, конвейерные работницы, продавщицы, учительницы, служащие социальной сферы. Сложился образ «новой» женщины, молодой и еще незамужней. Но работающие замужние женщины нередко подвергались критике, бытовало мнение, что «двойные заработки» в одной семье способствуют росту мужской безработицы и даже разрушительно действуют на семью, которой занятая жена и мать не может уделять достаточного внимания. В целом же в немецком обществе 20-х гг. доминировало традиционное представление о женщине как в первую очередь о жене и матери. Это отражалось и на зарплате женщин. В сельском хозяйстве даже при равном труде женщины получали в среднем 40% заработка мужчин, в текстильной промышленности — около 70%.

В 1932 г., в период кризиса был принят закон, по которому все замужние женщины, занятые в органах государственной службы, подлежали немедленному увольнению. Больнее всего этот закон ударил по молодым женщинам с высшим образованием. В это время в Германии было около 20 тыс. студенток (16% всего студенчества) и более 12 тыс. женщин, закончивших высшую школу.

Однако по сравнению с кайзеровской Германией в Веймарской республике роль организованного женского движения снизилась, поскольку требования равенства полов формально были выполнены. В женском движении выделились два направления. Одно пропагандировало тип современной, аполитичной и сориентированной на потребление и развлечения молодой работающей женщины. В другом доминировало стремление к идеалу матери и добропорядочной супруги в гармоничном семейном кругу.

Проблема молодежи

Изменение стиля жизни в урбанизированном индустриальном обществе выдвинуло на повестку дня молодежную проблему. Она возникла уже в кайзеровской Германии на рубеже XIX–XX вв. и рассматривалась прежде всего как проблема контроля. В годы войны целое поколение выросло практически без отцов. А это вело к снижению роли родительского авторитета и к разрыву с традиционными нормами социальной морали. Особенно сказывалось это в средних слоях, материальный и социальный статус которых значительно снизился. По конституции вопросы воспитания из прежнего ведения отдельных земель были переданы центральной власти. Поэтому появилась благоприятная возможность укрупнения и реформирования раздробленных до этого институтов воспитания и самих молодежных организаций. В 1926 г. из 9 млн. молодых людей 4,8 млн. состояли в каких-нибудь организациях. Но 1,6 млн. из этого числа были членами спортивных союзов, а 1,2 млн. — церковных организаций. В рабочих молодежных объединениях насчитывалось почти 400 тыс. чел., а в буржуазном движении «бюндиш» (прилагательное от нем. Bund — союз) — чуть более 50 тыс. (тем не менее, в сравнении с другими, этому молодежному движению, основанному на принципах дисциплины, солидарности, вождизма и сохранения национальных духовных ценностей, в исторической литературе уделяется гораздо больше внимания). Организации молодежи имели преимущественно мужской характер, хотя в спортивных союзах и молодежном движении насчитывалось уже значительное число девушек. По-прежнему, согласно правилам хорошего тона, требовалось чтобы девушки появлялись в общественном месте непременно в мужском сопровождении — отца, брата или друга.

Молодежь быстрее взрослых адаптировалась к новым ценностям урбанизированной и массовой культуры, образцом которой чаще всего выступал «американизм». Появились новые виды досуга, грампластинки, кинотеатры, танцплощадки, ярмарочные аттракционы, прочно вошли в молодежный быт. Но части молодежи было присуще критическое неприятие заокеанской культуры как тлетворной и негерманской, причем такая позиция никак не зависела от социальной принадлежности, а определялась скорее личными пристрастиями молодых людей, в условиях послевоенной дезориентации искавших собственный жизненный путь.

Массовая безработица послевоенного времени охватывала в первую очередь молодых рабочих и выпускников высшей школы. Высокая рождаемость довоенного десятилетия привела теперь к избыточному количеству молодежи, вступившей в самостоятельную жизнь, но оказавшейся лишней и ненужной. Не случайно в 20-е гг. начались горячие дискуссии об элитарности небольшого числа людей в противовес массе «неполноценных». Объективная неспособность веймарской социальной системы обеспечить работой дипломированных специалистов вызывала враждебность ко всей «республике старцев». Все чаще звучали гневные высказывания о «народе без жизненного пространства», о «процентном капиталистическом рабстве» и о позорном Версальском диктате. Такие настроения вели молодежь в ряды радикальных партий — НСДАП и КПГ. Она жаждала перемен и революции — все равно социалистической или национал-социалистической. Горькое чувство бессилия выплескивалось в уличные столкновения.

Поскольку большинство студентов являлось выходцами из высших и средних классов, среди них преобладали антиреспубликанские настроения. Корпорации и землячества разного рода объединяли примерно 56% студентов мужского пола. В кон. 1929 г. большинство студенческих корпораций примкнуло к «Стальному шлему», т. е. к нацистам, и активно требовало проведения референдума по плану Янга, чтобы отклонить его. Созданный в 1926 г. Национал-социалистический немецкий союз студентов стал сильнейшей политической силой в университетах, за которой шло 55–60% всех учащихся. Большую роль сыграла в этом нацистская агитация, призывавшая студентов спасти Германию и сокрушить ее врагов кулаками, дубинками или ножами. Обыденностью университетских аудиторий стали дикие кошачьи концерты студентов, срывавших таким способом лекции либеральных или демократических профессоров. Проблема молодежи в годы Веймарской республики выглядела противоречиво. С одной стороны, молодому поколению уделялось повышенное внимание. С другой, — резко возросла угроза маргинализации юношества.

Жизнь и нравы

Духовную атмосферу веймарской Германии определяли повсеместно распространившееся ощущение нестабильности и тревожное ожидание грядущих перемен. Над республикой тяжелым бременем легли материальные и нравственные последствия военного поражения, голод и нищета рождали состояние безысходности. Люди стремились отгородиться от реальности, уйти в свой внутренний мир. Не случайно одним из самых читаемых писателей стал тогда для немцев певец страдания и терпения Ф.М. Достоевский, а наиболее популярным философом — Освальд Шпенглер (1880–1936), в книге которого «Закат Европы» предсказывалась гибель Западного мира. Единственной опорой оставалось далекое историческое прошлое — в нем еще можно было черпать силы для противостояния гнетущей современности и безрадостному будущему.

Традиционным средством бегства от действительности была погоня за удовольствиями. Если кайзеровский Берлин бряцал оружием, выставляя напоказ агрессивную динамику молодого и мощного государства, то Берлин первых послевоенных лет демонстрировал апокалипсис нравов побежденной, но великой нации. Германская столица отчаянно возвещала всему миру, что она превратилась в новый Вавилон. Ужасающих размеров достигли наркомания и проституция. Каждый вечер по берлинской Тауентцинштрассе и прочим улицам вблизи ее шло шествие уличных женщин. Среди них были и совсем девочки, зябнущие в потертых пальтишках, и гордые кокотки в меховых шубах, и свирепые матроны в высоких сапогах из красной или зеленой кожи с непременным хлыстом в руках. Многие из этих женщин вовсе не были профессиональными жрицами любви. Их, потерявших под Верденом или на Сомме отцов или мужей, погнали на панель голод и нищета. Повсюду были кокаин и морфий, голые танцовщицы, американские сигареты и французское шампанское. Удовольствия и жестокая нужда шагали рядом. В оккупированных победителями рейнских областях обыденным явлением стали иностранные «друзья», чаще всего чернокожие солдаты французских колониальных частей, оставившие после себя множество «шоколадных» детей, обычным уделом которых становились воспитательные дома.

Страны Антанты, высокомерно третировавшие демократическую веймарскую Германию, лили воду на мельницу ее внутренних врагов. На ущемленном национальном самолюбии немцев удачнее всего сыграли реваншисты и нацисты, кричавшие о том, что только они способны порвать унизительный Версальский договор и возродить могучий фатерланд. Как справедливо заметил лидер партии Центра Людвиг Каас, Гитлер родился не в крохотном австрийском городке Браунау, а в Версале.

С приходом зыбкой стабилизации начались короткие германские «золотые двадцатые годы». Промышленное производство превысило довоенный уровень, росли торговля и заработная плата, строились многоэтажные жилые дома из кирпича и бетона, общественные здания, фабрики и заводы. Появились огромные универмаги и роскошные рестораны, заполненные клиентами. По вечерам улицы крупных городов заливали сполохи световой рекламы. Германия оживала и прихорашивалась.

Во 2-й пол. 20-х гг. Веймарская республика добилась значительных успехов в самых различных сферах жизни. Летом 1928 г. в Германии состоялся ряд общенациональных и международных выставок — «Питание» в Берлине, «Человек» в Штутгарте, «Техника современного города» в Дрездене, «Печать» в Кёльне, «Техника и домоводство» в Мюнхене. Они наглядно демонстрировали высокий уровень и огромный потенциал немецкой науки и техники. В апреле 1928 г. летчики Герман Кёль и барон Гюнтер фон Хюнефельд на самолете «Бремен» совершили первый трансатлантический перелет, за который президент США Калвин Кулидж лично вручил им американские летные медали.

Веймарская республика была, вероятно, самой читающей страной. Она занимала первое место в мире по количеству издаваемых газет и второе, после США, по числу журналов. На двух жителей Германии, включая детей, приходилась одна газета, которую можно было выписать, купить в киоске или у разносчиков, оглашавших улицу громкими выкриками сенсационных новостей. Обычно экономные немцы предпочитали выписывать местные издания, сообщавшие о важнейших событиях в городе или округе, особенно интересовавших их читателей. В 1929 г. издательский концерн Ульштейнов впервые начал принимать фотоснимки по телеграфу, что делало публикации более злободневными.

Широкое распространение в веймарской Германии получили физкультура и спорт. Государство и местные власти выделяли на это значительные средства. Часто в роли меценатов выступали предприниматели, заинтересованные в здоровых рабочих, к тому же гоняющих мяч, а не устраивавших уличные демонстрации. Звезды спорта пользовались популярностью, не уступавшей популярности киноактеров. По опросу, проведенному среди старшеклассников, их кумиром, опередив президента Гинденбурга, оказался чемпион мира, боксер в тяжелом весе Макс Шмелинг, радиорепортажи о поединках которого немцы были готовы слушать даже и глубокой ночью. Не меньшим авторитетом пользовался среди молодежи и знаменитый автогонщик Манфред фон Браухич.

В нач. 30-х гг. в Германии насчитывалось 7,5 млн. любителей спорта, из них 900 тыс. женщин. Самыми распространенными видами спорта являлись гимнастика и футбол, третье место занимала легкая атлетика. Популярностью пользовалось и плавание, причем здесь имел место модный бум, начавшийся уже в 20-е гг.: на смену вызывавшим теперь смех женским бабушкиным купальным костюмам из цветного ситца с оборками, а то и чулками, пришли купальники из эластичных материалов, подчеркивавшие фигуру. Мужчины вместо трусов до колен стали пользоваться треугольными плавками из шерсти.

По выходным городские жители независимо от возраста, пола и социального положения устремлялись за город. Весьма распространенным был ближний туризм — пешеходный, велосипедный, автобусный и железнодорожный. Вокзалы и автостанции осаждались людьми с рюкзаками и палатками. Бывало, в воскресенье, более миллиона берлинцев (четверть его населения) брали штурмом поезда. Учащиеся и студенты во время каникул небольшими организованными группами бродили по Гарцу, Шварцвальду, лесистой Тюрингии, отправлялись на мекленбургские озера, в заросшую вереском Люнебургскую пустошь или даже в соседние Австрию, Данию, Чехословакию.

Особое место в повседневной жизни немцев играли пивные, расположенные почти на каждом углу. В них можно было перекусить, выпить пива, почитать свежую газету, поиграть в настольную игру, пообщаться с приятелями и даже провести собрание какой-нибудь организации. Пивные были и центрами местной политической жизни, о направленности которой было нетрудно догадаться, увидя на стенах портреты кайзера Вильгельма, Гинденбурга или Бебеля. Хозяева охотно предоставляли свои заведения для политических собраний, поскольку это увеличивало их доход, а то и вступали в партии только затем, чтобы привлечь новых посетителей. В свое время сам Фридрих Эберт имел в Бремене пивную с модной новинкой — бильярдом. Владельцем берлинской пивной был и отец Густава Штреземана.

Заметим, что, поскольку пивные являлись центрами местной партийной жизни, это затрудняло привлечение в партии женщин, которые заглядывали в пивные крайне редко, да и то обычно в сопровождении мужчин.

Интеллектуалы и республика

В Германии противники парламентаризма выступали как с левых, так и с правых позиций, внешне диаметрально противоположных, но внутреннее глубоко родственных. Разумеется, поддерживали Веймарскую республику коммунистические интеллектуалы, которые жили в ожидании новой настоящей революции и рассматривали данную республику как завуалированную форму фашизма, предрекая ей смерть в тот час, когда пролетариат раскусит ее подлинную сущность. Как кратковременный эпизод немецкой истории рассматривали республику и правые идеологи.

Весьма влиятельной в обществе была также группа университетских профессоров, которые, за немногим исключением, также были убежденными противниками новой системы, поскольку та не раз (хотя и безуспешно) пыталась ограничить их привилегии и несла, по их мнению, ответственность за инфляцию, в результате которой уменьшилось их жалованье.

Трагедией Веймарской республики можно считать то обстоятельство, что именно в тот момент, когда экономическая и политическая стабилизация открывала перед ней благоприятные шансы на будущее, большинство интеллектуалов повернулось к ней спиной. Одни писатели, такие как Людвиг Рубинер, Бертольт Брехт, Иоганнес Бехер, повернули к коммунизму. Другие, такие как Арнольд Броннен или Ханс Йост, были очарованы идеями национал-социализма. Третьи, как Франц Верфель и Вальтер Хазенклевер, взамен своего прежнего революционного воодушевления погрузились в религиозные, оккультномистические и экзистенциалистские переживания. Открытые выступления ученых или писателей в защиту республики были редкостью. Когда в 1922 г. Томас Манн призвал профессоров и студентов Берлинского университета поддержать Веймарское демократическое государство, это был глас вопиющего в пустыне, а слушатели устроили оратору настоящую обструкцию.

Помимо Томаса Манна новорожденную демократию принял и другой выдающийся немецкий писатель — живший в Швейцарии Герман Гессе. Но примечательно, что и они не верили в ее прочность и долгую жизнь. Оба были убеждены в неотвратимом закате общества западного типа и предрекали неизбежность ожесточенной борьбы между анархическим и авторитарным путями развития. Глубоким скептицизмом был проникнут философский роман Манна «Волшебная гора» (1924), в котором отчетливо звучало сомнение в том, что в состоянии охватившего Европу кризиса может восторжествовать гуманный разум. Ощущение нарастающего безумия человечества с необычайной выразительностью передал Гессе в романе «Степной волк» (1927). Из других авторов следует назвать Эриха Кёстнера, в романе которого «Фабиан» (1931), посвященном годам экономического кризиса, изображалось мрачное и безысходное состояние немецкого общества. Никакого проблеска надежды, только чувство общей виновности и повальное духовное сумасшествие. Широко распространившееся тогда убеждение в том, что общество морально полностью разложилось, приводит к тому, что в литературе и театре на первый план выдвигается фигура авантюриста и мошенника без принципов и морали. Героизация криминального элемента означала молчаливое признание того, что система, в которой процветают такие личности, не заслуживает ничего лучшего, кроме гибели.

Представители литературно-художественного модернистского течения «Новая вещественность», чьи взгляды по общественно-политическим вопросам колебались от либерально-демократических до леворадикальных, откровенно негативно относились к капитализму, милитаризму, прусскому юнкерству, консерватизму церкви, буржуазным нормам и ценностям. Но в политическом аспекте они являлись маргиналами, не принимая никакой партийной дисциплины. Сознавая свою изолированность от широкого политического движения, они пытались компенсировать ее громкими и безответственными тирадами и радикальными заявлениями.

Показательной в этом отношении была фигура самого крупного после Гейне немецкого сатирика и крайне циничного по природе человека Курта Тухольского (1890–1935), плодовитого журналиста, писавшего сразу под четырьмя псевдонимами. Неутомимый борец против антидемократических тенденций и беспощадный критик немецкой буржуазии Тухольский отличался необузданностью пера и политическим радикализмом, хотя это скорее играло на руку его политическим противникам справа, которые успешно использовали его знаменитое и совершенно неуместное для давних традиций Германии выражение «Солдаты — это убийцы!». Язвительные нападки Тухольского на «ноябрьских преступников», в том смысле что они не довели революцию до полной победы, внешне ничем не отличались от лозунгов правого экстремизма. Он презирал Эберта еще больше, чем ненавидел Секта. В то время когда демократические политики Веймарской республики нуждались в талантливых публицистах для противодействия Гитлеру и Гутенбергу, Тухольский осыпал демократов несправедливыми и презрительными насмешками, утверждая, что самой большой опасностью для Германии и Европы является не «стальной шлем» немецкого солдата, а «шелковый цилиндр» Штреземана[205]. Это была широко распространенная среди левых интеллектуалов позиция. Хотели они того или нет, но объективно их нападки на республику слева способствовали ее гибели так же, как и антидемократические наскоки справа.

Идеология «консервативной революции»

Своеобразным и необычным явлением в общественно-политической жизни Германии 20-х гг. была группа идеологов «консервативной революции», каким бы парадоксальным ни казалось такое сочетание внешне совершенно несовместимых друг с другом понятий. «Консервативная революция» представляла собой антизападное, антилиберальное, антидемократическое, романтическое и отчасти антисемитское движение[206]. Впервые словосочетание «консервативная революция» использовал в Германии Томас Манн в предисловии к антологии произведений русских писателей (1921). Но широкую известность оно получило после речи известного австрийского писателя Гуго фон Гофмансталя «Литература как духовное пространство нации» (1927). Он характеризовал духовные поиски молодого послевоенного поколения как «консервативную революцию невиданного в европейской истории размаха».

Это движение объединяло группу весьма различных, но едва ли не самых блестящих и ярких немецких мыслителей веймарского периода. Его целью являлось возрождение самых главных национальных мифов на основе жесткой критики явлений современной цивилизации и принципа «культурного пессимизма». Перед его ведущими представителями маячил апокалипсис новой истинной революции, которая уничтожит все прежние системы, перевернет в духе Фридриха Ницше все традиционные ценности и создаст новый рейх невиданной мощи. Эти идеологи отказывали политике в праве на рациональные мотивы и цели и идеализировали насилие как ценность саму по себе. На фоне цинично-оскорбительной язвительности левых интеллектуалов патриотизм и идеализм революционных консерваторов звучал выигрышно и привлекательно. Самый знаменитый из них и наиболее яркий философ того времени, создатель книги «Закат Европы» Освальд Шпенглер (1880–1936), задал самые значительные ориентиры для концепции «немецкого социализма». Крупнейший консервативный публицист и теоретик Артур Мёллер ван ден Брук (1876–1925) возродил националистический миф об имперском величии Германии. Самый известный немецкий правовед и оригинальный мыслитель Карл Шмитт (1888–1985) создал теоретически безупречную концепцию неизбежности установления тоталитарного государства. Создатель консервативной философии истории, публицист Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) сформулировал основополагающие принципы критики либерализма и демократии. Писатель и фронтовик, получивший в окопах 14 ранений и высшую военную награду кайзеровской Германии — орден «За отвагу», Эрнст Юнгер (1895–1998) воспел войну как «повышающий ценность человека порядок». Менее известный среди остальных — журналист Ханс Церер (1899–1966) разработал концепцию создания новой интеллектуальной элиты как наставника общества. Деятельность революционных консерваторов была нацелена на расшатывание демократических устоев Веймарской республики. Их иррационализм и нигилизм расчищал нацизму путь к власти.

В своем наиболее известном политическом сочинении — памфлете «Пруссачество и социализм» (1919) Шпенглер усматривал будущее возрождение Германии в органичном соединении «старопрусского духа и социалистических взглядов». Поскольку нет и не может быть никакого иного социализма, кроме немецкого, то Шпенглер требовал прежде всего освободить социализм от Маркса. Он выдвинул против марксистской теории прусско-социалистическое представление о солидарности, по которому «труд является не товаром, а долгом». В основе прусской системы лежит, по мнению Шпенглера, идея государства, принцип подчинения личных интересов каждого человека общему государственному интересу. В Германии нет капиталистов и рабочих, так как всякий истинный немец — рабочий, который служит общенациональному делу. Шпенглер противопоставлял друг другу две враждебные системы: английский капитализм и прусский социализм, силу денег — силе права: в итоге «меч победит деньги». Он считал, что немцам уже не суждено в будущем дойти до Гёте, но они могут дойти до Цезаря, ибо наступает эпоха цезаризма. Ее главным содержанием является уже не внутренняя работа духа, а лихорадочная внешняя активность, экспансия, создание мировых империй.

Шпенглер крайне негативно оценивал германскую революцию, считая, что она прошла две фазы — «глупости и низости», а совершил ее «сброд во главе с отбросами литературы». Он полагал, что революционный дух не имеет ничего общего ни с национальной психологией немцев, ни с трезвой прагматичностью англосаксов. Этот дух обрел свою подлинную родину только во Франции, ибо кошмарные ужасы якобинского террора, потоки крови под гильотиной и оргии беснующейся толпы, таскающей по парижским улицам отрубленные головы, как нельзя лучше соответствуют «садистскому духу этой расы». Памфлет Шпенглера получил большую популярность — в обескровленной и поверженной Германии он пробуждал чувство национальной гордости и вселял надежду: коль скоро новая революция с целью установления настоящего немецкого социализма непременно должна была произойти, для Германии открывался путь в будущее, к достижению ранга мировой державы. Не случайно другой идеолог консерватизма, Эрнст Юнгер, посылая философу в 1932 г. свою книгу «Рабочий», написал: «Освальду Шпенглеру, выковавшему после разоружения Германии первое новое оружие».

В своей книге «Третий рейх» (1923) Мёллер ван ден Брук также обрушивался на марксизм и германскую революцию. Он заявил, что «во всех произведениях Карла Маркса не отыщешь ни единого слова любви к человеку, в них содержится только темная страсть ненависти и возмездия». Призывая к новой национальной революции, Мёллер настаивал на том, что революция 1918 г. не была немецкой, а строилась на чуждых Германии западных принципах либерализма и демократии. Пропагандируя немецкий социализм, он считал либерализм атрибутом вырождения, декаданса, упадка, а демократию рассматривал как либерального перекрасившегося хамелеона — «молоха, пожирающего массы, классы, сословия и все различия человечества». Противостоять этому может только национальная идея, способная объединить и сплотить всех немцев под флагом третьей партии между правыми радикалами и левыми экстремистами. Мёллер проводил границу между Западом и Востоком по Рейну и относил немцев к молодым динамичным восточным народам, которым предназначено сокрушить Францию — этот источник мирового разложения. Расовые идеи ван ден Брука заметно отличались от примитивно биологических идей нацистских теоретиков. На первом месте для него стояла не расовая чистота, а расовое единство, которое вызревает в постоянной борьбе различных духовных 440

Для того чтобы уничтожить воплотившую либерализм ненавистную республику, Мёллер призывал ликвидировать все политические партии и установить истинный консерватизм на базе антикапитализма и антилиберализма. В начале 1922 г. в Берлине ван ден Брук имел беседу с Гитлером, от которой тот пришел в полное восхищение и заявил, что его собеседник «выковал духовное оружие, для обновления Германии» и что им необходимо сотрудничать. Напротив, Мёллер был весьма разочарован и после встречи сказал о Гитлере, что «этот парень ничего не понимает и никогда не поймет». Он и его коллеги по консервативному политическому «Июньскому клубу» воротили нос от «плебея» Гитлера и своры его уличных погромщиков. Крайне подавленный наступившей после 1924 г. стабилизацией и укреплением республики ван ден Брук впал в душевный кризис и 30 мая 1925 г. покончил с собой.

Из всех правых мыслителей Веймарской республики Карла Шмитта выделяли широчайшая эрудиция и необычайно тонкая аргументация, с которой можно было не соглашаться, но против которой было невозможно возразить что-либо в формальном смысле. В своих книгах, принесших ему славу, «Политическая романтика» (1919), «Диктатура» (1921), «Политическая теология (1922), «Понятие политического» (1927) и многих других, Шмитт утверждал, что современные институты государства стали насквозь коррумпированными и идут к неотвратимой гибели. Государство, превратившееся в арену борьбы отдельных политических групп, больше не имеет определенной и общепризнанной цели. Парламентарии из свободных представителей народа деградировали в агентов различных политических партий, а вся парламентская работа превратилась в пустой и ничтожный формализм.

Шмитта чрезвычайно интересовала проблема децизионизма, т. е. процесса принятия решений, точнее не того, как принимаются политические решения, а того, что они вообще должны приниматься. Теория децизионизма в условиях паралича власти в веймарский период направлялась против неэффективности парламентаризма и обосновывала требование установления сильной диктатуры, которая не боится принимать ответственность за свои решения. Участники же бесконечных парламентских дебатов стремятся как раз уклониться от принятия решений. В этом отношении теория Шмитта являлась первым шагом к утверждению принципа фюрерства. В центре ее был вопрос о мощи и суверенитете государства и в конечном итоге — об оправдании государства тоталитарного типа, поскольку, согласно Шмитту, только такое государство, в отличие от государства, построенного на принципе общественного плюрализма, способно обеспечить в эпоху массовой демократии политическое единство нации, в котором особенно нуждалась Германия.

Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) во время войны был боевым летчиком, после войны в 1919 г. принимал в рядах фрейкора участие в подавлении Баварской советской республики. После демобилизации Юнг заинтересовался корпоративистской теорией Отмара Шпанна, слушал в Лозанне лекции Вильфредо Парето. По окончании учебы он работал адвокатом в Мюнхене. На его воззрения оказали сильное влияние пессимизм Шпенглера, утопическая вера Мёллера ван ден Брука и политические воззрения Гуго фон Гофмансталя. Во время стабилизации, после 1924 г., Юнг оставался политически активным, в отличие от Юнгера, Шпенглера, Мёллера и Шмитта. В 1924 г. на выборах в рейхстаг он выдвинул свою кандидатуру от Немецкой народной партии, но не прошел, что не охладило его политических амбиций. В 1930–1931 гг. Юнг активно работал в «Народном консервативном объединении», стремясь создать партию левее Немецкой национальной народной партии после того, как в ней к руководству пришел Гугенберг, что означало резкий поворот вправо единственной крупной консервативной партии Германии. После неудачных попыток организации новой партии Юнг в 1931 г. поддержал «национальную оппозицию» в ее борьбе против «системы». С начала 1933 г. Юнг стал неофициальным секретарем вице-канцлера Папена и писал для него речи, когда тот в 1933–1934 гг. был членом кабинета.

Среди его публикаций выделяется вышедшая в 1927 г. книга «Господство неполноценных, его развал и замена новым рейхом». Это произведение можно назвать программным для «консервативной революции», ее библией, особенно для младо-консервативного течения. В книге победа революции определялась Юнгом как победа неполноценных, а либеральная политическая система Веймарской республики — как господство неполноценных. По убеждению Юнга, различные интересы побеждают в буржуазном обществе не в открытой борьбе, а на основе закона большинства, т. е. предпочтение отдается не тому, что оптимально, органично, истинно, а тому, чего желает большинство. Политические деятели должны подлаживаться под посредственность или сами быть такими — отсюда и господство неполноценных. Юнг был уверен, что европейская история, европейские народы окончательно зашли в тупик, им необходимо обновление. «Мы стоим, — писал Юнг, — на пороге нового мира. В грядущем тысячелетии от немецкого народа будет зависеть, станет ли он творцом новой европейской империи». Немцы у Юнга — это единственный народ Запада, который имеет душу. Столь же широкую и многозначную душу, считал он, имеет Россия, но ей не хватает стремления к порядку и воли к завершению, а именно это делает Германию самой европейской страной.

Дух рассуждений Юнга после 1933 г. совершенно расходился с духом нацистского режима. Давление нацистов на общественное мнение, беспорядки, учиняемые штурмовиками, дезорганизация общественной жизни сделали его отношения с нацистскими лидерами крайне напряженными. Прямым обвинением нацистского режима была написанная Юнгом речь для Папена, произнесенная тем 17 июня 1934 г. в Марбургском университете. Эта речь была настоящим вызовом нацистам. Юнг писал, что за «немецкой революцией» скрываются эгоизм, бесхарактерность, ложь, нечестность. Что ее чертами стали анонимная слежка, унифицированная нацистами пресса, подавление критики, всесилие бюрократии. Он резко отрицательно высказывался о преследованиях евреев, о расовом учении, об увольнении профессоров по политическим мотивам. Юнг с его смелой критикой режима был очень популярен, копии его речи для Папена во множестве ходили по рукам. Он до конца сохранил верность своим идеалам и был убит в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г.

Поклонник опасностей и приключений, Эрнст Юнгер всю жизнь ненавидел мещанский уют и порядок. В своих книгах «В стальных грозах» (1920), «Полная мобилизация» (1931), «Рабочий. Господство и облик» (1932) он в героическом ключе идеализировал войну, фронтовое братство и утверждал, что война является наиболее естественным проявлением полнокровной человеческой жизни и что без нее наступают застой и вырождение. Только очищающие душу грозы войны в состоянии обновить народ и придать ему динамику нового развития. Убежденный нонконформист и противник веймарской системы Юнгер все же уклонялся от участия в какой-либо партии, хотя его популярность была настолько велика, что Карл Радек заметил однажды, что для коммунистов привлечение Юнгера на свою сторону было бы более важным завоеванием, чем завоевание большинства в рейхстаге. Юнгер испытывал сильное влияние Ницше и Шпенглера и вслед за ними предрекал вступление мира в стадию конфликтов и жестокого насилия, которая закончится победой самоотверженного труженика, безразлично — стоит ли он у станка, сидит за письменным столом или лежит в грязном окопе. Воспевание техники и промышленной модернизации свидетельствовало о преклонении Юнгера перед новой рабочей аристократией. Он убежденно провозглашал конец буржуазной эпохи и грядущее появление нового национально-социального имперского государства, в котором трудовой план будет важнее всяких конституций. Трудный и противоречивый характер писателя сказался в его призыве к существованию в одиночестве, в его отстраненности от своего времени, в проповеди аристократического индивидуализма в стиле Ницше. Романтизм и стремление придать новый и высший смысл серой и будничной жизни, а немецкой культуре — динамику, волю и целеустремленность привели Юнгера в объятия «консервативной революции».

Разумеется, овеянный романтикой славного фронтового прошлого Юнгер стал кумиром значительной части немецкой молодежи. Но с ним пытался соперничать и политический публицист, руководитель журнала «Tat» («Действие») Ханс Церер, который впоследствии, уже в ФРГ стал духовным наставником крупнейшего консервативно-националистического издательского концерна Акселя Шпрингера. Церера весьма занимала проблема конфликта поколений, очень острая в веймарской Германии, поскольку университеты выпускали специалистов, число которых вдвое превышало потребности государства и общества. Позицию Церера лучше всего иллюстрировала опубликованная в 1929 г. его статья под программным заголовком «Внимание, фронт молодых! Всем стоять в стороне!». Он предостерегал молодежь от погружения в грязное болото политики и утверждал, что наступила полная инфляция гражданского доверия к государству. Церер настоятельно советовал не защищать и не поддерживать веймарское государство, трактуя его предстоящую гибель как своего рода грандиозную переплавку. Он предсказывал контуры нового, грядущего германского рейха и понимал историю как мистический процесс величайшего самоочищения. Во всяком случае, Цереру с его туманными пассажами удалось поднять тираж своего журнала с одной до 30 тыс. экземпляров. Факт, который весьма красноречиво характеризовал состояние умов молодой немецкой интеллигенции, упоенной кризисом и саморазложением прежних государственных форм. В художественном отношении позицию Церера можно назвать экзальтированным морализаторством, но в политическом смысле она обнаруживала опасную близость к национал-социализму, который поставил романтику на службу отнюдь не романтическим замыслам.

Идеологи «консервативной революции» удивительным образом сочетали иррациональный эстетизм с политической прозорливостью. Нацистский Третий рейх, который уже стучался в двери Веймарской республики, не стал, однако, тем государством, о котором они мечтали и в котором надеялись стать духовной элитой. Наоборот, после 1938 г. почти все они испытали чувства горького разочарования и несбывшихся надежд. Этот печальный итог консервативно-национального движения точно сформулировал Шпенглер: «Мы хотели покончить со всеми партиями. Осталась же самая отвратительная».

В консервативной революции участвовало множество правых организаций, группировок и движений. С известной долей условности их можно разделить на такие основные течения, между которыми имелись довольно существенные различия, но которые объединял общий «антизападный аффект». К этим течениям принадлежали наиболее динамичные и плодотворные младо консерваторы, которые выступали за корпоративную организацию общества и авторитарную политическую систему, но скептически относились к идее национального социализма. Вторым движением было реформационное расово-биологическое движение «фёлькиш», которое рассматривало человеческую душу как воплощение свойств именно своего народа, а душа, в свою очередь, отражалась в крови, в которой она сосуществует с телом. Это движение было особенно склонно к антисемитизму и антиславянизму. Его почвенно-народническая концепция исходила из того, что все люди одной крови являются большой единой семьей, члены которой обязаны защищать и поддерживать друг друга.

Национал-революционное крыло консервативной революции отличалось от других своим подчеркиванием необходимости проведения революционных преобразований либеральной веймарской демократии и довольно необычной среди правых ориентацией на советский опыт. Оно создало в немецкой политической культуре особую и несвойственную ей атмосферу радикализма. Это пестрое движение объявило важнейшей целью создание тоталитарного национального государства, введение плановой экономики и тесное сотрудничество с СССР. Лидер национал-большевистской группировки внутри этого крыла Эрнст Никит утверждал, что сталинский тоталитарный режим является истинным осуществлением прусской идеи.

Облик эпохи

Основанный на расовой теории и безудержном антисемитизме германский национал-социализм был прежде всего идеологическим явлением, тоталитарной системой, для полного завершения которой недоставало лишь абсолютного огосударствления экономики. В этом отношении он внутренне был гораздо ближе к коммунистической диктатуре в СССР, чем к фашистскому режиму в Италии, который лишь в отдаленной мере походил на тоталитарные режимы Москвы и Берлина.

30 января 1933 г. Гитлер легальным путем стал рейхсканцлером и главой коалиционного правительства. Однако он быстро освободился от своих консервативно-националистических союзников. Благодаря закону о предоставлении кабинету чрезвычайных полномочий, принятому с одобрения всех буржуазных политических партий, Гитлер получил практически неограниченную власть и летом 1933 г. запретил все партии, кроме своей собственной. Гражданские права, по сути, были отменены, профсоюзы разогнаны. Против политических противников и просто неугодных режиму лиц развернулся безжалостный террор. Тысячи людей без суда и следствия оказались за колючей проволокой концлагерей. Парламентские органы на всех уровнях были ликвидированы или лишены реальной власти, из федеративного Германия превратилась в унитарное государство. После смерти в 1934 г. президента Гинденбурга Гитлер объединил в своем лице посты канцлера и президента, получив тем самым власть и над армией.

Стабильность нового режима укрепилась благодаря крупным внешнеполитическим успехам. В 1935 г. Германии после плебисцита был возвращен Саар и было восстановлено ее право на создание крупной регулярной армии. В 1936 г. немецкие войска заняли демилитаризованную рейнскую зону. В марте 1938 г. Третий рейх поглотил Австрию, а осенью с согласия западных держав аннексировал Судетскую область. Германия вновь стала державой мирового ранга.

Истоки национал-социализма

Национал-социалистическая идеология была создана не Гитлером. В его ранних выступлениях и статьях не имелось почти никаких оригинальных мыслей. Все они уже получили довольно широкую известность, но Гитлер радикализировал их в своем толковании и превратил в политическую веру. При этом, с самого начала он сознательно придавал этим идеям расплывчатый и двусмысленный характер, чтобы привлечь к нацистскому движению как можно большее число людей, — каждый мог отыскать в этой идейной мешанине то, что отвечало его интересам и склонностям.

Но все-таки в основе этого конгломерата лежали три главных компонента, которые возникли еще в XIX — нач. XX в. Это были социальный дарвинизм с его принципом борьбы за существование, в ходе которой сильный подчиняет или уничтожает слабого; идея о необходимости завоевания «жизненного пространства» для германского народа, прежде всего на востоке Европы; и расовая теория, ядром которой стал антисемитизм, объявивший евреев козлами отпущения за все земные мерзости и неурядицы.

При первом поверхностном взгляде на авторов XIX в., которые пропагандировали социал-дарвинистские, расовые и антисемитские лозунги, может показаться, что это были эксцентричные одиночки, которых всерьез можно не принимать. Однако круг сторонников и почитателей их идей был весьма велик, а многие из созданных ими химер в годы нацистской диктатуры стали частью официальной политической доктрины. Речь не идет о таких обскурантистах и ариософах, как Йорг Ланц фон Либенфельс, основавший «Орден новых тамплиеров», или мюнхенский мистик Альфред Шулер, который носился с бредовой идеей излечить от безумия Фридриха Ницше, исполнив перед ним корибантский ритуальный танец (затея провалилась за неимением необходимых для танца медных лат). Речь идет о весьма уважаемых в свое время людях, которые пользовались влиянием не только в Германии, но и в Европе.

Сам Чарлз Дарвин не может нести никакой ответственности за искаженное толкование его учения и идеологизацию принципа «борьбы за существование». Он писал о биологическом понятии расы в совершенно нейтральном и безоценочном смысле. Что касается врача Вильгельма Шалльмейера, который в Германии считается основателем расовой гигиены, то здесь уже дело обстоит сложнее. Шалльмейер не утверждал о существовании качественного различия между расами. Для него единственной мерой суждения о человеке служила социальная полезность последнего. Чтобы обеспечить появление как можно большего числа полезных людей, необходимо поощрять и регулировать продолжение рода. У женщины нет более высокого призвания, чем быть женой и матерью. Чем больше детей у нее будет, тем лучше. А чтобы это были здоровые дети, следует ввести анкеты расово-гигиенического контроля. Поэтому Шалльмейер требовал стерилизации «физически или душевно неполноценных» людей и высылки из страны всех инвалидов. А это уже, конечно, довольно сомнительные методы с точки зрения гуманизма.

Еще радикальнее были настроены современники Шалльмейера, врач Альфред Плётц и землевладелец Александр Тилле, которые подчеркивали в первую очередь особую ценность германской расы. В книге «Основы расовой гигиены» (1895) Плётц настаивал на необходимости «выпалывания» больных и слабых людей. Он даже предлагал предписывать супружеским парам, до какого возраста они могут зачинать детей, и требовал убивать каждого ребенка, появившегося позднее установленного срока. Тилле, анонимно выпустивший опус «Народная служба» (1893), писал, что следует беспощадно выбраковывать детей с дурной наследственностью, которых «общество терпит только из сострадания и которые все равно погибнут». Они не имеют права не только на «продолжение рода, но и даже на существование»[207]. Так что нацисты — задолго до возникновения современной — создали собственную программу эвтаназии, т. е. умерщвления неизлечимо больных и душевнобольных людей. Тилле громогласно требовал «жизненного пространства для немцев» и обосновывал право более сильной расы уничтожать слабейшую: «Если та не имеет способности сопротивляться, то не имеет и права на существование».

Уже в кон. XIX в. можно встретить и элементы будущей гиммлеровской программы выведения идеальной расовой породы людей — «Лебенсборн». Так, пражский профессор философии Христиан фон Эренфельс предлагал ввести с этой целью практику искусственного оплодотворения и узаконить для расово безупречных мужчин полигамию (многоженство).

Идеей превосходства германской расы над остальными были пропитаны необычайно популярные на рубеже веков исторические романы Феликса Дана, иррационалиста и пангерманца чистейшей воды, и ярого бисмаркианца Густава Фрейтага. Ее усердно насаждали известные расовые теоретики Пауль де Лагард (1827–1891), написавший «Германские сочинения», и автор нашумевшей книги «Рембрандт как воспитатель» Юлиус Лангбен (1851–1907). Но если мысли Лагарда трудно назвать расистскими, то у Лангбена отчетливо выступал расово окрашенный антисемитизм.

Лагард утверждал, что только немцы обладают душой, в отличие от прочих народов, которые являются всего лишь «человеческим сырьем». Он протестовал против эмиграции людей из рейха, утверждая, что на чужбине они теряют свою германскую сущность, и требовал восточной колонизации, поскольку «не индустрия, а только земледелие, животноводство и торговля могут сделать Германию богатой и процветающей»[208]. Такие аграрно-романтические представления были широко распространены в различных кругах немецкого общества и легли затем в основу концепции «кровь и почва» нацистского аграрного теоретика Вальтера Дарре.

Лангбен мечтал о «пангерманской федерации» и искал корни арийской расы не в Индии, а на берегах Северного моря, откуда она будет повелевать остальным миром. Такого же мнения придерживался и женатый на дочери великого композитора Рихарда Вагнера (1813–1883) Еве, натурализовавшийся в Германии сын британского адмирала Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855–1927). Его огромный полумистический труд «Основы XIX века» (1899), наполненный множеством сведений из биологии, ботаники, искусства, музыки, философии, истории, привел в неописуемый восторг кайзера Вильгельма II, который не хуже любого литературного агента усердно рекомендовал эту книгу объемом в 1200 стр. своему окружению. Труд Чемберлена послужил и образцом для главного теоретика национал-социализма Альфреда Розенберга, считавшего автора «истинным художником, формирующим историю». Чемберлен полагал, что человеческие расы наделены неодинаковыми способностями, а «германцы принадлежат к той группе особо одаренных рас, которую называют арийцами». Они «физически и духовно превосходят всех прочих людей», поэтому призваны стать «владыками мира»[209].

К началу XX столетия широкое распространение получили концепции о вековой расовой борьбе между германцами и славянами. Согласно этой теории, именно германцы принесли культуру в Восточную Европу, прежде всего в Польшу и Прибалтику. Следовало поэтому вернуть эти области в состав Германской империи. А Лагард предлагал, кроме того, выселить оттуда, а заодно и из Германии и Австрии всех евреев в Палестину. В своем сочинении «Евреи и индогерманцы» (1887) он обвинял евреев в расовом высокомерии и сравнивал их с вредными паразитами, которых «нельзя перевоспитать, а следует уничтожить как можно быстрее и основательнее». Такое сравнение стало позднее излюбленной метафорой радикального антисемитизма.

Лангбен, со своей стороны, различал благородных и неблагородных евреев и утверждал, что в Германии в основном проживают, к сожалению, вторые: «… за каждый народ бог и дьявол ведут борьбу между собой. Сегодняшние евреи попали преимущественно под власть дьявола». Поэтому любой «честный и мужественный немец» обязан бороться против них.

Последовательным антисемитом был и Рихард Вагнер, который в своем знаменитом трактате «Иудаизм в музыке» (1850) провозгласил, что «иудаизм — это нечистая совесть современной цивилизации», уже всё «взявшей под свой контроль». В другой работе, «Познай самого себя», Вагнер приписывал евреям абсолютное превосходство во зле и характеризовал их как «пластичных демонов упадка человечества», из-за которых суждено погибнуть немцам. Откровенным антисемитом был и широко известный экономист и социалист Ойген Дюринг (1833–1921), который в целом отклонял расовые учения, но требовал «беспощадного искоренения евреев», которые угрожают самому существованию арийской расы.

Фанатичным антисемитом был также Герман Альвардт, который в своей книге «Отчаянная борьба арийских народов против еврейства» (1890) одним из первых заговорил о еврейском заговоре с целью установления господства над миром и в своей речи в рейхстаге, депутатом которого он являлся, открыто потребовал «искоренения» евреев. Альвардт был учителем. Именно в школах и гимназиях антисемитизм расцвел наиболее пышно. Его усердно вдалбливали в головы учеников их наставники, как правило, большие поклонники Лагарда, Лангбена и Трейчке. В 1890 г. журналист Карл Пааш писал в данцигском журнале «Зеркало антисемитов», что самым простым решением проблемы было бы, конечно, поголовное истребление евреев. Но поскольку для культурной Германии это невозможно, то всех их следует депортировать на колониальный остров Новая Гвинея — какое буквальное предвосхищение плана нацистов о выселении евреев из Европы (правда, на другой остров — Мадагаскар)!

Таким образом, основные мифы и лозунги будущего национал-социализма были готовы уже к нач. XX в. А спустя десятилетие появился еще один опус, в котором была изложена и систематизирована вся программа немецкого национализма, экспансионизма и расизма. В 1912 г. лидер Пангерманского союза Генрих Класс выпустил под псевдонимом книгу «Если бы я был кайзером». Опасаясь постоянно растущего влияния СДПГ, которая на выборах 1912 г. получила более трети голосов избирателей, 110 депутатских мест и стала сильнейшей фракцией рейхстага, он потребовал более жесткого внутриполитического курса. Класс обвинил правительство и даже самого кайзера в слабости и нерешительности и предложил отменить всеобщее избирательное право, введя высокий имущественный и образовательный ценз, выслать из Германии всех социалистических агитаторов и разрешить только истинно немецкую прессу, которая писала бы исключительно для немцев. Касаясь евреев, влияние которых в Германий достигло, по мнению автора, немыслимых пределов, он требовал лишить их, как иностранцев, политических и гражданских прав, не допускать их к участию в общественной жизни, к воинской службе, к профессиям юристов, учителей, директоров театров и банков. А в качестве возмещения за ту защиту, которую имеют эти «чужеродные элементы», Класс предлагал обложить их двойными налогами.

Чтобы притормозить дальнейшую эмиграцию немцев, он выступал за широкие социальные реформы и активную крестьянскую политику, за присоединение к империи восточноевропейских территорий. Класс считал, что, хотя война против России является не слишком заманчивой, бояться ее не следует, ибо она непременно завершится победой Германии.

Наконец, лидер Пангерманского союза возлагал все надежды на сильного вождя нации. Он писал, что было бы счастьем, если бы таким вождем мог стать сам кайзер. Но Класс глубоко сомневался в этом и был, безусловно, прав в своем скептицизме относительно Вильгельма II. В его концепции впервые в основных чертах была изложена концепция тоталитарного государства XX в., почти дословно воспроизведенная потом Гитлером. При первой встрече с Классом в 1920 г. фюрер почтительно заметил, что в его программном проекте содержится все самое важное и необходимое для возрождения немецкого народа и самой Германии.

Установление диктатуры

Большинство нового кабинета, созданного 30 января, состояло из консерваторов и националистов, получивших в нем десять постов. У нацистов, кроме самого канцлера Гитлера, должность министра внутренних дел получил Вильгельм Фрик, а Геринг стал министром без портфеля. Таким образом, чисто арифметически это было совсем не нацистское правительство. Тем не менее вечером 30 января никто не сомневался в том, что демократической Веймарской республике пришел конец, но относительно будущего царила полная неясность. Чтобы понять сдержанное спокойствие общества, надо иметь в виду, что у подавляющего большинства немцев не было никакого представления о подлинном зловещем характере национал-социализма, который казался только одним из прочих праворадикальных движений. Те немногие люди, которые прочитали программную книгу Гитлера «Майн Кампф», не принимали ее всерьез, полагая, что идеологические формулировки — это одно, а практические политические действия — совсем другое. К тому же, сам поворот к открыто авторитарному режиму не стал чем-то необычайным. Уже с 1930 г. не было никакого парламентского контроля за деятельностью кабинетов. Наконец, схожие процессы происходили в большинстве европейских государств, где к власти пришли диктаторские режимы. Господствовало убеждение, что в период тяжелого экономического кризиса демократия обнаружила свою несостоятельность, что пришло время сильных личностей. У всех перед глазами стоял пример Бенито Муссолини (1883–1945), которым «открыто восхищались такие люди как видный либеральный деятель, издатель Теодор Вольф или социалист Курт Хиллер»[210].

Парламентские фракции и не помышляли о том, чтобы сплотиться для отражения коричневой опасности. Руководство СДПГ сравнивало приход Гитлера к власти с бисмарковским «исключительным законом» против социалистов и полагало, что хуже все равно быть не может. Коммунисты вообще не верили в жизнеспособность и прочность нацистского режима. Когда лидер парламентской фракции КПГ, Эрнст Торглер (1893–1963), предложил руководителю партии, Тельману, объявить 29-го января состояние особой готовности партии, тот ответил, что Торглер сошел с ума, что буржуазия «даже близко не подпустит Гитлера к власти», и предложил поехать поиграть в кегли в столичный район Лихтенберг[211]. Среди консерваторов царили просто радужные настроения. Неисправимый позёр Папен, оптимизм которого граничил с глупостью, хвастливо уверял всех друзей, что он пользуется абсолютным доверием президента, а консервативное большинство кабинета «через два месяца загонит Гитлера в угол и прижмет так, что он запищит»[212]. Увы, через полтора года жалобно пискнуть и притихнуть придется самому вице-канцлеру Папену.

Сначала правительство Гитлера действовало как прежние президиальные кабинеты. 1 февраля канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить на 5 марта новые выборы. Избирательная кампания стала первым этапом на пути к диктатуре и подготовлялась мощной пропагандистской машиной нацистской партии и разнузданным уличным террором штурмовиков и эсэсовцев. Ее целью было достижение абсолютного большинства в рейхстаге и практическое удаление с политической арены обеих левых партий — СДПГ и КПГ. Для этого 4 февраля 1933 г. был выпущен президентский указ о защите немецкого народа. Указ предусматривал возможность запрета любых политических собраний и митингов под открытым небом в том случае, если может возникнуть «непосредственная угроза общественной безопасности». Аналогичным образом могли запрещаться предвыборные листовки и газеты. Примечательной чертой указа была расплывчатость и неопределенность формулировок, дающая большой простор для произвольных интерпретаций, затруднявших деятельность рабочих партий, а также партии Центра. Хотя указ предусматривал возможность обжалования запрета в имперском суде, но поскольку такое обжалование могло последовать (естественно) только после уже совершенного запрета, то практическая польза обращения в суд становилась проблематичной. Решающим оказывалось то обстоятельство, что и имперское, и прусское МВД находились в руках нацистов Геринга и Фрика. Геринг сполна использовал все возможности, чтобы превратить Пруссию в главную сцену установления полной власти НСДАП.

Уже в феврале борьба против «марксизма» пошла полным ходом. Курс Гитлера был совершенно ясен: террор против оппозиционных партий. В речи перед промышленниками 20 февраля канцлер четко заявил, что должен иметь всю полноту власти для сокрушения противников режима. Непредвиденный случай позволил резко ускорить этот процесс. В ночь с 27 на 28 февраля запылало здание рейхстага. Трудно сказать, был ли поджог запланированной провокацией нацистов или делом рук схваченного в горящем здании бывшего коммуниста, психически неуравновешенного молодого голландца Маринуса ван дер Люббе, в декабре 1933 г. приговоренного Имперским судом в Лейпциге к смертной казни. Однако доказать на суде причастность коммунистов к поджогу не удалось даже Герингу. Уже после войны свидетель на Нюрнбергском процессе, бывший ординарец Рема Ханс Крузе заявил, что поджог совершили 23 штурмовика по приказу Рема и с одобрения Геринга. Все они как нежелательные свидетели были расстреляны в «ночь длинных ножей».

Пожар немедленно объявили коммунистическим сигналом к государственному перевороту. Уже через несколько часов почти все руководители компартии и ее депутаты рейхстага были арестованы, коммунистическая пресса и некоторые издания социал-демократической партии запрещались. 28 февраля появился президентский Указ «О защите народа и государства», временно отменявший основные конституционные права и свободы. Полиция получила право проводить аресты без предъявления мотивов и доказательств. Отменялись неприкосновенность жилища и собственности, тайна переписки и телефонных разговоров, свобода слова, собраний и прессы. Вместо статьи о пожизненном заключении за государственные преступления вводилась смертная казнь. Вслед за коммунистами пришла очередь и социал-демократов, которых Геринг уже 28 февраля попытался обвинить в соучастии в поджоге. Этот документ, узаконивший беззаконие, продлевался еще дважды и действовал до самого краха Третьего рейха, поддерживая в Германии перманентное состояние чрезвычайной ситуации. С принятием указа предвыборная кампания перешла в стадию откровенного террора. В уличных схватках с обеих сторон погибло 69 человек, несколько сотен получили тяжелые ранения. К середине марта только в Пруссии в тюрьмах и импровизированных концлагерях оказалось 100 тыс. политических противников нацистского режима.

Выборы 5 марта принесли правительству абсолютное большинство. Нацисты, националисты и «Стальной шлем», образовавшие «Черно-красно-белый боевой фронт», получили 53% голосов. Террор оказался чрезвычайно действенным средством, но, тем не менее, КПГ получила 12,3%, а СДПГ собрала 18,3% голосов. Даже в обстановке террора за рабочие партии не побоялось проголосовать 12 млн. чел. Нацисты, правда, получили больше всех — 17,27 млн. голосов. Но это составило 44% избирателей, так что большинство немцев по-прежнему было настроено против Гитлера. Католические партии Центра и БНП, получив 13,9% голосов, даже немного улучшили свои прежние показатели.

Однако и в новом рейхстаге правительство не имело большинства в две трети мест, необходимого для принятия закона о предоставлении кабинету чрезвычайных полномочий, а фактически — для установления личной диктатуры фюрера. Лишь путем угроз и уговоров Гитлеру удалось добиться согласия остальных буржуазных партий. Против закона голосовала только уже изрядно поредевшая фракция СДПГ, депутаты-коммунисты уже были в концлагерях или эмиграции. Принятый 23 марта «Закон о преодолении бедственного положения народа и государства» давал кабинету право издавать любые законы без утверждения рейхстага. Веймарская конституция практически была отменена (хотя формально она продолжала действовать до 1 апреля 1937 г.). Теперь диктатура Гитлера получила юридическое обоснование, что делало канцлера независимым не только от парламента, но и от президента. Консервативные партнеры Гитлера потеряли свои позиции, хотя и пытались апеллировать к Гинденбургу. Кроме того, — и это было главным следствием только что упомянутого закона — отныне никакое легальное сопротивление новому тоталитарному государству было невозможно. Итог подвела официальная нацистская газета «Фёлькишер Беобахтер»: «На четыре года Гитлер получил все, что необходимо для спасения Германии. В негативном смысле — для искоренения разлагающего народ марксизма, в позитивном — для создания нового народного сообщества»[213].

Унификация

Унификация, под которой понимается процесс создания тоталитарной однопартийной системы, проходила стремительными темпами. За пять месяцев Гитлер добился того, на что итальянскому фашизму потребовалось пять лет. Правда, Гугенберг, не желавший уступать Гитлеру всю полноту власти, настаивал сохранить за президентом право участвовать в выработке законов. Но старый господин настолько устал от бремени власти, что счел за благо практически отойти от государственных дел. Это вполне отвечало нежеланию Гитлера ставить себя в какую-нибудь зависимость от непредсказуемости и строптивости Гинденбурга.

Первым шагом к унификации явилась ликвидация самостоятельности германских земель, которые на протяжении веков упорно отстаивали свою автономию. Метод был очень прост. Нацисты в ультимативной форме потребовали своего участия в земельных правительствах, прежде всего — контроля над полицией и юстицией. Если местные власти сопротивлялись, в игру вступал министр внутренних дел Фрик, который издавал постановление о немедленном смещении земельных кабинетов и замене их назначенными Берлином рейхскомиссарами. Чистка началась уже в день выборов 5 марта с Гамбурга, за которым на следующий день последовали Бремен и Любек, затем Гессен, Саксония, Баден, Вюртемберг. Вечером 9 марта последним было разогнано баварское правительство.

31 марта Гитлер и Фрик, впервые использовав чрезвычайные полномочия, издали декрет о роспуске и переформировании всех земельных ландтагов, кроме прусского, который полностью контролировался Герингом. 7 апреля был издан второй декрет об учреждении в землях нового поста — райхсштатгальтера (имперского наместника), имевшего право формировать и смещать местные правительства, распускать ландтаги, назначать и увольнять чиновников и судей. В Пруссии наместника назначал сам канцлер, не спрашивая согласия президента, любимец которого Папен был заменен самим фюрером, сразу сделавшим главой прусского кабинета Геринга. Тот немедленно заявил в ландтаге, что является «в первую очередь вернейшим паладином своего фюрера Адольфа Гитлера»[214]. Так была уничтожена исконная федеральная структура Германии. В январе 1934 г. ландтаги были упразднены окончательно, а прежние права земель переданы центральной имперской власти.

После этого начался второй этап — унификация партий, профсоюзов и прочих организаций. Первой жертвой пала КПГ, все парламентские мандаты которой были объявлены недействительными. 26 марта было конфисковано все имущество компартии, которая практически оказалась ликвидированной, хотя формального ее запрета так и не произошло.

С социал-демократической партией, которая в Веймарской республике политически не была столь изолирована, как коммунисты, приходилось действовать осторожнее. Первый удар нацисты нанесли по ее союзникам — военизированному «Рейхсбаннеру», повсеместно запрещенному к концу марта, и профсоюзам, бесславно капитулировавшим. Это было тем более удивительно, что социал-демократические «свободные профсоюзы» насчитывали 4,5 млн. чел., но не сделали ни малейшей попытки оказать Гитлеру сопротивление. Более того, 9 апреля их лидеры заверили канцлера в готовности к лояльному сотрудничеству с новой властью и даже предложили ему назначить в профсоюзы особого рейхскомиссара. Капитулировали также католические (1 млн. членов) и либеральные (500 тыс.) профсоюзы.

Разумеется, позиции профсоюзов были весьма ослаблены невиданной безработицей, а нацисты, со своей стороны, громогласно обещали проводить политику создания новых рабочих мест. В результате, уже летом 1932 г. наметилась тенденция сближения профсоюзов и национал-социалистов. Показательно в этом смысле то, что в апреле 1933 г. правительство провозгласило 1 мая официальным «праздником национального труда», выполнив тем самым давнее требование рабочего движения, которое не осуществили даже социал-демократы в правительствах Веймарской республики. Но 2 мая, на следующий день после праздника, во всей Германии профсоюзные здания были заняты штурмовиками. Все средства профсоюзов были конфискованы, а их руководители арестованы. Через три недели фюрер издал декрет об отмене практики заключения коллективных договоров: эта обязанность возлагалась теперь на «доверенных уполномоченных по труду», назначаемых самим канцлером. Фактически это означало объявление забастовок противозаконными. «Хозяевами дома» вновь стали предприниматели. Впрочем, правительство старалось не перегибать палку, оставив большинство профсоюзных функционеров на прежних местах. 6 мая вместо прежних профсоюзов был создан общенациональный Германский трудовой фронт (ГТФ) во главе с Робертом Леем (1890–1945), законченным алкоголиком, обладателем редкого для нацистской верхушки университетского диплома и жены, слывшей первой красавицей Берлина.

10 мая было конфисковано имущество СДПГ, почти все руководство которой уже перебралось к этому времени в Прагу. Нацисты немедленно использовали это обстоятельство, чтобы объявить партию «враждебной народу и государству». 24 июля все социал-демократические чиновники и государственные служащие были уволены без права получения государственной пенсии. Если они не хотели ее лишаться, то в течение трех дней были обязаны официально заявить в письменной форме о полном разрыве с партией и ее местными организациями.

В июне — июле все буржуазные партии были вынуждены заявить о своем самороспуске. Это означало ликвидацию всякой демократии, к уничтожению которой они также приложили руку. Сложнее всего в этом отношении было с роспуском католических партий, ибо за ними стояла мощь церкви, которую нацисты пока не решались затрагивать. Поэтому 23 марта 1933 г. Гитлер заявил, что новый режим будет уважать права церквей и все их прежние соглашения с правительственными органами. Католическая церковь отреагировала моментально. Уже 28 марта в поддержку канцлера высказалась конференция епископов в Фульде. Стало очевидно, что католическая церковь готова отказаться от политической деятельности, если будет заключен конкордат с Римом, что и произошло 8 июля, через три дня после решения партии Центра объявить о своем самороспуске.

27 апреля о переходе «Стального шлема» в нацистскую партию объявил его руководитель Зельдте. В марте 1934 г. «Стальной шлем» был переименован в «Национал-социалистический союз немецких фронтовиков». Наконец, 7 июля из кабинета вышел непредсказуемый лидер националистов Гугенберг, высказавший на Лондонской конференции по проблемам мировой экономики политически неуместные и бестактные требования относительно возвращения Германии потерянных ею в итоге Первой мировой войны колоний и права Германии на восточную экспансию. Гитлер, не желавший по тактическим соображениям пока раскрывать свои истинные намерения, немедленно дезавуировал Гугенберга. 28 июня Национальная Народная партия первой объявила о своем самороспуске. За ней с политической сцены безропотно сошли либеральные и католические партии. После этого Гитлер подвел итоги, заявив 6 июля на заседании кабинета, что с устранением прочих партий тоталитарное государство близко к завершению. А 14 июля вышел декрет, объявивший нацистскую партию единственной разрешенной в Германии. Попытки создания других политических партий объявлялись уголовно наказуемыми преступлениями. Так, спустя четыре месяца после того, как рейхстаг отрекся от своих демократических прав и обязанностей, оформилось однопартийное тоталитарное государство, не встретившее практически никакого сопротивления.

Партия и государство

Следующим шагом в укреплении тоталитарной системы стало сращивание национал-социалистической партии с государством, которое она превратила если не в свою частную собственность, то, во всяком случае, в свое монопольное владение. 1 декабря 1933 г. появился специальный Закон «Об обеспечении единства партии и государства», в котором говорилось, что «НСДАП является носительницей германской государственности и неразрывно связана с государством». В результате, государство стало партийным, а партия — государственной. Ее лидеры одновременно являлись и руководителями государства. Так, Гитлер по линии партии — вождь нации, а по государственной — рейхсканцлер; Геринг в государстве — министр авиации, министр-президент Пруссии и руководитель четырехлетнего экономического плана по подготовке к войне, а в партии — рейхсфюрер СА и СС; Геббельс в государстве — министр пропаганды, за которую он отвечает и внутри партии, являясь одновременно куратором всей немецкой культуры и гауляйтером Берлина. В партии Гиммлер — рейхсфюрер СС, в государстве — член Имперского совета обороны, а позднее и министр внутренних дел. Министерские посты или кресла членов Имперского совета обороны занимали и прочие высшие руководители партии — Гесс, Розенберг, Риббентроп, Дарре, Лей, Франк, Фрик.

К концу 1933 г. почти все руководящие должности в имперских, областных и местных органах власти заняли члены партии. Кандидатов на эти посты могли выдвигать только местные организации НСДАП. Жесткая централизация практически ликвидировала всякое местное самоуправление. Ни один чиновник не мог оставаться вне рядов нацистской партии. Под строгий контроль были поставлены и суды, члены которых могли комплектоваться только из обладателей партийных билетов.

Таким образом, все государственные органы оказались под всеобъемлющим оком национал-социалистов. Более того, в Третьем рейхе не мог быть принят ни один закон, если руководство партии предварительно его не рассмотрело и не одобрило. Принятие законов рейхстагом свелось к простой формальности, поскольку абсолютное его большинство составляли нацисты, а сам парламент был неотличим от партийного съезда, так же единодушно голосуя за все законы, уже завизированные в партийной канцелярии.

На съезде в Нюрнберге в 1935 г. Гитлер откровенно определил место нацистской партии в Германии: «Не государство дает нам приказы, а мы даем приказы государству». Если государство получило политическое благословение партии, то и она оказались под юридической защитой государства. Преступления против партии, подрыв ее престижа критическими высказываниями или даже политическими анекдотами наказывались тюремным заключением или отправкой в концлагерь, а то и смертной казнью. Срастание партийного аппарата с государственными органами было настолько тесным, что практически нельзя было различить, где начинается партия и кончается государство. Его учреждения стали насквозь партийными и политизированными, а партийные органы превратились в государственно-бюрократические организации. Национал-социалистическая партия утратила облик политической партии в обычном смысле этого слова и превратилась в государственно-принудительную организацию. В сущности, законы государства не имели силы для партии и ее членов, которые не могли привлекаться к обычной уголовной или гражданской ответственности. Совершивший преступление партиец вначале должен был быть исключен партийным судом из партии, а лишь затем как обычный гражданин Германии предавался гражданскому суду. Но большей частью партийные суды находили, что преступниками «двигали истинно национал-социалистические побуждения, а не какие-либо низкие намерения».

Обычной практикой стали и характерные для тоталитарной системы телефонные указания партийных бонз судьям о соответствующем приговоре. А поскольку все судьи были обязаны состоять в партии, то такие указания становились для них обязательными. Единство партии и государства распространялось и на идеологию. Как партийное знамя легко превратилось в государственный флаг, так и нацистская партийная идеология стала государственной. Как монопольно правящей стала партия, так монопольно господствующей оказалась и ее идеология. По словам Гитлера, если «национал-социализм как идеология не хочет сам себя уничтожить, он должен быть нетерпимым, т. е. при всех обстоятельствах отстаивать и проводить правоту своих взглядов и директив». Вторя фюреру, Геббельс заявил, что тот, кто не является национал-социалистом, априори не может оказаться правым.

Террор и пропаганда

Важнейшими инструментами упрочения нацистского режима являлись террор и пропаганда. Основным методом первого стало лишение свободы в различных вариантах. Особенно широко применялись превентивные аресты без судебного решения сроком от нескольких дней до многих месяцев. Поводом к такому аресту могло стать простое подозрение в принадлежности или симпатиях к КПГ или в «связях с марксистами». Арестованный полицией, пока что соблюдавшей юридические процедуры, человек мог считать, что ему еще повезло. Куда хуже приходилось тем, кого хватали штурмовики, устроившие к весне 1933 г. только в Берлине более 50 пыточных бункеров и подвалов.

Поток арестованных непрерывно возрастал. В марте 1933 г. по приказу Гиммлера в Дахау близ Мюнхена в бараках бывшей пороховой фабрики был создан первый крупный концлагерь. К концу года в нем насчитывалось почти 5 тыс. заключенных, в основном (на 80–90%) коммунистов. За ними следовали социал-демократы и прочие «политические враги государства», составлявшие три четверти всех узников. Дахау стал моделью для других концлагерей, заменивших тюрьму и каторгу. Печальную славу образцового организатора этого вида террора стяжал второй комендант лагеря Теодор Эйке, а охрану составляли особые части СС «Мертвая голова».

Keep. 1933 г. концлагеря появились по всей немецкой земле. Однако прежняя веймарская регулярная полиция не очень подходила на роль инструмента беспощадного террора. Поэтому уже в апреле по инициативе Геринга вначале в Пруссии, а затем и в других землях была создана тайная государственная полиция — гестапо, задачей которой было расследование всех «опасных для государства политических устремлений». С ноября 1933 г. политическая полиция постепенно начала переходить под контроль Гиммлера, бывшего тогда шефом баварской полиции, хотя номинально она оставалась под надзором Геринга. Настоящим организатором тайной полиции явился группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих (1904–1942), бывший морской офицер, интеллектуально намного превосходивший своего шефа Гиммлера.

Ведомства СС имели три основные задачи — слежка и надзор за всем населением, выявление и преследование противников режима, и последующее их наказание. Первую задачу выполняла служба безопасности — СД во главе с Гейдрихом. Поскольку всякое общественное мнение было загнано в подполье, то СД располагала обширной сетью шпиков и доносчиков, строчивших пухлые «отчеты о настроениях».

Если СД была «глазами и ушами» нацистского режима, то гестапо и полиция, выполнявшие вторую задачу, были его «рукой». В июне 1936 г. все органы полиции и СС оказались под контролем «рейхсфюрера СС и шефа немецкой полиции» Гиммлера. Политическая и криминальная полиция подчинялись Гейдриху. Полицией порядка — охранной, местной и жандармерией — командовал генерал Курт Далюге. Существенным фактором усиления и эффективности террора стало объединение под эгидой СС политической и криминальной полиции.

Концлагеря — этот краеугольный камень репрессий — выполняли третью задачу: наказание или уничтожение противников нацистского режима. Назначенный «инспектором концлагерей и фюрером охранных отрядов СС» Эйке к 1937 г. организовал еще два крупных лагеря — Заксенхаузен под Берлином и Бухенвальд близ Веймара. К этому времени охранные части СС «Мертвая голова» насчитывали 3500 человек.

Столь же важным инструментом режима, как и террор, стала пропаганда. Ее задача состояла в привлечении на сторону нацизма тех 56% избирателей, которые в марте 1933 г. отдали свои голоса не нацистской партии. Значение пропаганды для стабильности режима и для успешного ведения современной войны никто не понимал лучше самого Гитлера. Посвященная этой проблеме глава в «Майн Кампф» была не только одной из лучших, но и невероятно циничной. Нацисты, как ни одна другая партия, использовали пропаганду в качестве оружия политической борьбы. В ход пошло все — пресса, радио, кино, грампластинки, плакаты. В избирательной кампании 1933 г. все предвыборные речи Гитлера транслировались по радио и доходили до каждого потенциального избирателя.

Имперское министерство народного просвещения и пропаганды под руководством Геббельса было создано 13 марта 1933 г. Благодаря заблаговременной подготовке его организация заняла всего несколько недель. Новый министр сразу прибрал к рукам функции других правительственных органов. МИД уступило ему заграничное вещание, МВД отдало Геббельсу вопросы культуры, министерство экономики — рекламу, выставки и ярмарки, министерство транспорта и связи — радио и телеграф. Это было логично, но в дальнейшем приводило к бесчисленным спорам о компетенции по тем или иным вопросам. Как и террор, пропаганда носила тотальный характер и была направлена на все население и на все сферы жизни. Геббельс выработал золотое правило пропаганды — простота, размах и концентрация. Днем и ночью, на улице и на работе, дома и в магазинах, в ресторанах и кинотеатрах на людей обрушивался поток печатной и радиопропаганды. Несомненно, Геббельс был самым блестящим мастером пропаганды в Европе. Не случайно американский историк Р. Герцштейн назвал свою книгу о нацистской пропаганде «Война, которую выиграл Гитлер».

Пропагандист, по Геббельсу, должен быть «лучшим знатоком человеческих душ… Он должен знать не только душу народа вообще, но и улавливать все ее тайные колебания. Он должен обращаться к народу в целом и к отдельным его слоям, он должен говорить с рабочим, крестьянином, бюргером, с жителем Южной Германии и с жителем Северной Германии, он должен уметь говорить с людьми различных профессий и верований. Он должен всегда говорить на языке, понятном для народа». В одном из выступлений Геббельс подробно изложил намерения нацистов перестроить различные виды пропаганды с целью подчинения их задачам фашистского режима.

Сам Геббельс занимал три поста — главного партийного пропагандиста, министра пропаганды и руководителя Имперской палаты культуры. Однако он не был единственным на этой ниве властелином, особенно в руководстве печатью. Здесь у него было два серьезных конкурента — «старые бойцы» партии, «рейхсляйтер по делам прессы» Макс Аман и начальник отдела прессы в кабинете Отто Дитрих. Аман уже в 1921 г. руководил центральным издательством партии в Мюнхене, а к началу войны контролировал 80% газетных издательств Германии. От него зависело, кто может или не может издавать газеты в Третьем рейхе. Дитрих оказывал большое влияние на содержание пропаганды, поскольку получал личные указания фюрера, отнюдь не всегда координировавшего свои выступления с Геббельсом. В сферу деятельности министра пропаганды постоянно вторгался также официальный идеолог партии Розенберг, откровенно считавший малютку-доктора «аморальным типом». Но острый на язык Геббельс не оставался в долгу и публично именовал Розенберга «сумасшедшим обитателем психушки» и «шумным дурачком». Дебютом министра Геббельса стал «день Потсдама», 21 марта 1933 г. Это был прекрасно поставленный спектакль о примирении и союзе молодого нацистского движения и доброй старой Пруссии. Сценой служила гарнизонная церковь в Потсдаме, где на свое первое заседание собрался новый состав рейхстага. Под звон колоколов, оглушительный салют и аплодисменты вставших зрителей канцлер в мешковато сидевшем черном пальто и президент в полной униформе кайзеровского фельдмаршала после коротких речей обменялись символическим рукопожатием над саркофагом их общего кумира Фридриха Великого. Все выглядело так, как и задумывал Геббельс — Третий рейх становился единственным законным наследником и продолжателем кайзеровской империи.

Создание министерства пропаганды, несомненно, означало новую ступень в укреплении нацистского режима. Это был переход к невиданным еще ранее в истории Германии тотальным действиям и формам идеологической обработки широких масс немецкого народа.

«Коричневая революция»

Когда Гитлер подчинил себе Германию, перед ним встал ряд еще нерешенных проблем, главной среди которых была проблема предотвращения второй революции. Первым о необходимости такой революции заговорил шеф СА Эрнст Рем (1887–1934), призвавший нацистов приступить к ее осуществлению. Так же думал и Геббельс, заявивший, что «революцию надо продолжать повсеместно». Нацисты уничтожили левых противников. Но, по убеждению рядовых партийцев, остались правые: крупный капитал, аристократия, юнкерство, прусские генералы, прочно державшие армию в своих руках. Их-то и хотели ликвидировать радикальные члены НСДАП. Рем, под командованием которого находилось более 2 млн. отлично вооруженных штурмовиков, прямо заявил о необходимости ликвидировать «реакционеров, не имеющих никакого понятия о революционном духе»[215].

Но Гитлер рассуждал иначе, рассматривая социалистические лозунги только как тактическое средство завоевания масс. В речи перед руководителями СА и СС он подчеркнул, что будет «беспощадно пресекать всякие разговоры о второй революции, которая привела бы только к хаосу». Фюрер быстро запретил «Боевую лигу коммерсантов среднего сословия», которая устраивала погромы в крупных универмагах или просто захватывала их, и назначил министром экономики прожженного дельца, директора крупнейшей в Германии страховой компании Карла Шмидта. Разочарование рядовых нацистов было велико. Эти обедневшие и недовольные люди видели, что рушатся их надежды поживиться добычей и получить хорошие места в коммерции или органах управления. Экономический эксперт партии Готфрид Федер настаивал на национализации крупного капитала, отмене рентных доходов и «процентного рабства». Новый министр сельского хозяйства Вальтер Дарре пригрозил перепуганным банкирам сокращением крестьянских долгов, просто списав их основную часть.

Положение обострилось и из-за старых разногласий Гитлера с Ремом, который требовал превратить СА в костяк будущей народной армии, избавиться от «этих старых болванов», как он именовал прусских генералов, и заменить их крепкими парнями из штурмовиков. Но Гитлер понимал, что от армейского командования зависит его судьба, особенно теперь, когда Гинденбург совершенно одряхлел.

В феврале 1934 г. Рем представил правительству меморандум, предложив начать формирование народной армии на базе штурмовых отрядов. На офицерский корпус меморандум подействовал, как красная тряпка на быка. Командование не могло допустить, чтобы перевооружение, обещанное Гитлером, и вся армия попали под контроль «казнокрадов, хулиганов, пьяниц и гомосексуалистов», как выразился будущий главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер Браухич. Впрочем, штурмовиками уже тяготился и сам Гитлер. Он здраво полагал, что только поддержка военных поможет ему сохранить власть после смерти Гинденбурга, что в качестве инструмента власти кадровая армия гораздо полезнее, чем буйная орава штурмовиков… Его всерьез начали беспокоить трескучие тирады Рема о второй революции, в ходе которой «серый остров» рейхсвера будет поглощен «коричневым половодьем» СА.

К лету стало очевидным серьезное беспокойство консервативных элит, а напряженность между СА и армией настолько обострилась, что под угрозой оказалась позиция самого канцлера. Судьба лидеров СА была решена, когда в руководстве партии Геринг и Гиммлер договорились действовать совместно с целью сместить их общего и опасного конкурента Рема, используя для этого части СС, вооруженные из арсеналов рейхсвера. В ночь «длинных ножей», 30 июня 1934 г. почти все руководители СА были арестованы и немедленно расстреляны. В ходе кровавой чистки погибли также некоторые давние недруги фюрера — его прежний соперник по партии Грегор Штрассер, личный секретарь Папена Эдгар Юнг, руководитель берлинской организации «Католическое действие» Эрих Клаузенер, давно отошедший от политики Густав Кар, которому Гитлер так и не простил поведения во время «пивного путча». Были также убиты бывший канцлер Шлейхер и его ближайший сотрудник, генерал-майор Фердинанд фон Бредов, на что командование рейхсвера отреагировало с олимпийским спокойствием. Гинденбург выразил благодарность Гитлеру как «спасителю немецкой нации» и ворчливо заметил, что давно надо было покончить с этой «бандой гомосексуалистов»[216].

О количестве жертв существуют самые противоречивые сведения. Гитлер в рейхстаге заявил, что погибло 77 человек. В «Белой книге», изданной в Париже немецкими эмигрантами, называется 401 убитый, но приводятся имена всего 116 человек. Фигурирует и цифра в тысячу человек или чуть более. Кровавая расправа Гитлера с беспокойной частью своего движения стала решительным шагом и критическим моментом в консолидации его власти. Была ликвидирована сила, которая потенциально могла стать серьезной оппозицией. После «ночи длинных ножей» СА под руководством их нового шефа, обергруппенфюрера Виктора Лутце, были реформированы и в военном отношении уступили первенство вышедшей на сцену новой мощной силе — СС, преторианской гвардии фюрера, которая заметно усилила его позиции. 20 июля Гитлер объявил СС «самостоятельной организацией внутри НСДАП» и разрешил Гиммлеру начать формирование воинских частей СС, явно не желая оказаться в полной зависимости от армии, все еще настроенной скорее прусско-консервативно, чем национал-социалистически.

Утром 2 августа 1934 г. на 87-м году жизни скончался президент Гинденбург. Гитлер провозгласил себя фюрером и рейхсканцлером, упразднив пост президента и взяв на себя его функции. Тем самым он давал понять, что его авторитет зиждется на более высокой легитимности, чем у его предшественников. Президентов в Германии было уже два, но фюрер оставался единственным, первым и последним. По инициативе Бломберга все солдаты принесли торжественную присягу на верность не конституции, а лично Гитлеру. Учитывая жесткий этический кодекс немецких вооруженных сил, трудно переоценить значение такого изменения. Чуть позднее присягу на верность лично фюреру принесли и все государственные гражданские служащие. А 19 августа на референдуме более 38 млн. немцев одобрили решение Гитлера взять на себя все функции президента. Лишь 4,25 млн. чел. имели мужество голосовать против этого нововведения.

Экономика Третьего рейха

Сразу после прихода к власти нацистский режим начал устанавливать свой контроль над экономикой. Заключалось это в ограничении конкуренции и рыночных отношений, введении административных методов управления и планирования, а затем — монополии государства на распределение важнейших экономических ресурсов Германии. В феврале 1934 г. был издан Закон «О подготовке органического построения германской экономики». В промышленности создавалось 13 главных групп, состоявших из множества отраслевых. Ими руководили «фюреры промышленности», функции которых перекрещивались с полномочиями министра экономики. На практике это вело к постоянной неразберихе и злобным склокам. Поэтому, по настоянию Шахта, была образована Организация промыслового хозяйства, делившаяся на имперские группы: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетики. Ниже располагалась целая паутина более мелких групп. Членство в этой Организации было обязательным, в результате, она контролировала все немецкое хозяйство.

Эта невероятно сложная система с бесчисленными палатами и отделами, бесконечными правилами, инструкциями и законами вела к неимоверному размаху коррупции и взяточничества. С другой стороны, действительно казалось, что Германия экономически возрождалась. Безработица сократилась с 6 млн. в 1933 г. до 0,4 млн. чел. в 1938 г. Но произошло это за счет осуществления лихорадочной подготовки к войне, усиленного перевооружения страны, широкого развертывания общественных работ по строительству автобанов, каналов и дамб. В 1933–1937 гг. промышленное производство возросло на 102%, а национальный доход — в два раза. Третий рейх стал походить на гигантский пчелиный улей, в котором каждый трудился, не покладая рук.

Однако, хотя в стране появились миллионы новых рабочих мест, доля немецких рабочих в национальном доходе упала с 56,9% в кризисном 1932 г. до 55,6% в 1938 г., когда происходил экономический бум. Одновременно доля прибыли с капитала возросла с 17,4 до 26,6%, Пропаганда трубила о солидарности и общей ответственности предпринимателей и рабочих, но от нацистской политики больше всего выигрывали капиталисты. Так, если в 1934 г. концерн Круппа получил 6,65 млн. марок прибыли, то в 1938 г. — уже 21,11 млн. Колоссальной была прибыль немецких банков — она поднялась с 36,3 млн. марок в 1934 г. до 1342,1 млн. в 1939 г.

Что же касается рабочих, то они фактически были отданы во власть хозяев, официально ставших фюрерами своих предприятий. Их заработная плата снизилась, а различные отчисления, взносы и налоги составляли от 15 до 35% заработка. Введя в феврале 1935 г. обязательные трудовые книжки, без которых никто не мог устроиться на работу и которые хранились у администрации, нацистский режим, по сути, восстановил внеэкономическое принуждение. В июне 1938 г. было принято постановление, обязывающее каждого немца отрабатывать трудовую повинность там, куда его направило государство. Уклонение наказывалось штрафом и тюремным заключением. Правда, отбывавший трудовую повинность человек не мог быть уволен предпринимателем без согласия властей, так что он имел определенную гарантию сохранения работы. Чтобы отвлечь рабочих от их трудного существования, руководитель ГТФ Лей, разъяснявший, что «гораздо важнее утолить духовный голод людей, чем заполнить их желудки», предложил создать организацию по обеспечению отдыха и досуга «Сила через радость» (Kraft durch Freude). Она действительно облегчала жизнь простых немцев, создавая многочисленные союзы и клубы, начиная от шахматных или футбольных обществ и кончая кружками любителей канареек или роз. «Сила через радость» организовывала для членов ГТФ невероятно дешевые туристские поездки и морские круизы. Так, если среднемесячный заработок в промышленности составлял 130–140 марок, то круиз вокруг Италии стоил примерно 155 марок, недельная поездка на Северное море — 35 марок, а неделя отдыха на морском курорте на острове Рюген обходилась всего в 20 марок. До войны в Италии смогла побывать треть немецких рабочих[217]. Организация распространяла дешевые, ценой всего в одну марку, а чаще и вовсе бесплатные, билеты в театры, оперу, на концерты[218].

Вскоре после прихода к власти Гитлер заявил, что каждый немец или по крайней мере каждый рабочий должен иметь свой народный автомобиль — Фольксваген ценой в 990 марок. Организация Лея рьяно взялась за строительство близ Брауншвейга огромного завода с ежегодной производительностью в 1,5 млн. машин. Трудовой фронт вложил в строительство 50 млн. марок, но основную долю финансирования несли сами рабочие, обязанные отчислять в неделю от 5 до 15 марок в зависимости от заработка. Когда сумма взносов достигала 750 марок, будущий покупатель получал номерной сертификат, позволявший получить автомобиль, как только тот сойдет с конвейера. План был превосходным и весьма современным. Беда только в том, что, кроме опытной партии, ни одного автомобиля-жучка, обтекаемую форму которого придумал сам фюрер, так и не было изготовлено. Выплатив около 100 млн. марок, немецкие рабочие не получили назад ни пфеннига. К началу войны завод перешел на выпуск более необходимых грузовиков и санитарных автобусов.

Успешное перевооружение Германии было бы немыслимо без финансового таланта Шахта. Его виртуозное умение проявилось в том, что в 1936 г. рейхсмарка имела одновременно 237 курсов, с финансово-экономической точки зрения факт из области фантастики. Созданная Шахтом система кредита в Германии, у которой было мало легкореализуемого капитала и почти не было валютных запасов, стала уникальной. Примером тому являлись гарантированные государством мефовекселя, которые выдавал Рейхсбанк. Ими расплачивались с компаниями по производству вооружений. Мефовекселя не фигурировали в государственном бюджете, но выпущенные на сумму в 12 млрд. марок, они обеспечили финансирование перевооружения Германии. Гитлеру, который был полным невеждой в экономике и на которого она нагоняла тоску, никак не мог понять, в чем состоит хитрость Шахта, и министр финансов Иоганн Шверин фон Крозиг, помявшись, объяснил ему, что это всего лишь один из способов печатания денег[219]. Тяжелая промышленность, которой не мешал даже закон об ограничении прибыли шестью процентами, также не осталась в накладе. В 1938 г. общие накопления предприятий в облигациях составили 2 млрд. марок, а невыплаченные прибыли — 5 млрд. Поистине, нацистская Германия стала золотоносным Клондайком для крупного промышленно-финансового капитала.

Четырехлетний план

В августе 1936 г. Гитлер составил секретный меморандум о необходимости скорейшего перевооружения Германии. Он настолько откровенно изложил свои замыслы, что доверил его содержание лишь Герингу и Бломбергу. Утверждая, что величайшую опасность для Европы представляет большевизм, Гитлер писал, что если Германия в несколько лет не превратит свою армию в сильнейшую в мире, то рейх погибнет. Поэтому, подчеркнул фюрер, главнейшая задача, которой следует подчинить все остальные, состоит в том, чтобы через четыре года сделать немецкую армию готовой к крупномасштабным боевым действиям, а немецкое хозяйство — готовым к большой войне. Так родился четырехлетний план. Для его реализации создавался Генеральный совет во главе с рейхсминистром авиации Германом Герингом. Канцлер поставил своей целью осуществить не только военную, но и экономическую мобилизацию страны — создать запасы сырья и продовольствия, обеспечив успех в скоротечной войне, а затем за счет побежденных стран решить все остальные проблемы. Назначение «толстого Германа» фактическим руководителем немецкой экономики означало резкое изменение условий альянса между нацистским режимом и старой промышленно-финансовой элитой в пользу первого.

По декрету 18 октября Герингу как уполномоченному фюрера и партии давалось право издавать любые приказы и инструкции всем государственным и партийным инстанциям. Свое назначение импульсивный и честолюбивый нацист № 2 принял с нескрываемым самодовольством. Но его склонность недооценивать проблемы и избегать кропотливой будничной работы привели к тому, что сначала он направил свою энергию на борьбу с конкурирующими ведомствами, всячески напирая на то, что является «хозяином германских денег», а потому требует абсолютного повиновения.

Четырехлетний план явно отдавал авантюризмом. До минимума был сокращен импорт товаров, вводился жесткий контроль над ценами и зарплатой, дивиденды по акциям ограничивались 6-ю%. Возникли огромные заводы по производству синтетического бензина и каучука, тканей и другой продукции из отечественного сырья. Поскольку рурские концерны предпочитали более богатую и рентабельную в переработке скандинавскую руду, то «комиссар по железу» в администрации четырехлетнего плана Пауль Плейгер летом 1937 г. настоял на создании акционерного общества «Рейхсверке Герман Геринг» по добыче и переработке низкокачественной отечественной руды в Зальцгиттере, а затем и в Австрии. Нацистская партия заняла командные высоты в экономике, а частные промышленники, которым Геринг обоснованно сулил золотые горы прибылей от гонки вооружений, превратились в винтики военно-промышленной государственной машины.

Пока министром экономики оставался Шахт, люто ненавидевший хвастуна и экономического невежду Геринга, он резко протестовал против дилетантских и поспешных шагов и настаивал на праве предпринимателей самим принимать решения с точки зрения их интересов. Сменивший в августе 1937 г. непокладистого Шахта старый «борец партии» Вальтер Функ с изумлением и даже ужасом обнаружил, что деятельность промышленников скована такой колоссальной отчетностью и столь жесткими ограничениями, что они заняты не столько делом, сколько составлением отчетов и изучением указаний — что, сколько и по какой цене производить.

Нет достаточного статистического материала, чтобы обоснованно судить о реальном значении четырехлетнего плана в экономическом развитии рейха в 1936–1939 гг. Но совершенно очевидно, что поставленные в меморандуме Гитлера цели полностью достигнуты не были. К 1939 г. не было осуществлено намеченное самообеспечение Германии сырьем, валютой и продовольствием. Производство горючесмазочных материалов далеко отставало от запланированного, а их синтетические заменители оставались низкокачественными. Ощущалась также острая нехватка необходимой для зарубежных закупок валюты. Однако начавшееся в 1937 г. оживление мировой торговли способствовало значительному увеличению немецкого экспорта, прежде всего изделий машиностроительной и электротехнической промышленности. Он возрос на 23% и обеспечил Германию валютой на сумму в 150 млн. рейхсмарок. Аншлюс Австрии в 1938 г. принес Третьему рейху еще 295 млн. золотом и валютой. Но и государственный дол г в 1938 г. достиг астрономической цифры в 42 млрд. марок и увеличился по сравнению с 1932 г. в три раза.

С другой стороны, принятая по четырехлетнему плану программа привела к ускоренному развитию новых отраслей и технологий, в первую очередь в производстве целлюлозы, пластмасс, вискозы, кожзаменителей. Другим структурным изменением немецкой экономики стало перемещение центра тяжести промышленности с запада на юг Центральной Германии. Отчасти по стратегическим соображениям, отчасти вследствие географического расположения крупнейших запасов бурого угля появились огромные химические предприятия в Мерзебурге и Шконау. Алюминиевая промышленность, в которой Германия вышла на первое место в мире, сконцентрировалась в Биттерфельде, заводы по производству синтетического бензина и мазута — в Магдебурге, Цайце и Белене. По сравнению с этим, крайне мало внимания уделялось производству товаров массового спроса. Если в 1933 г. их доля составляла 44,5% в общем валовом продукте, то в 1939 г. она упала до 18,9%. Соответственно, до 81,1% выросла доля производства средств производства, прежде всего в военной отрасли.

Осуществление четырехлетнего плана привело не только к установлению полного контроля нацистской партии над экономикой, но и к усилению уже ранее наметившейся тенденции к концентрации производства в руках крупнейших концернов. Показателен в этом отношении взлет химического концерна ИГ Фарбениндустри, когда Геринг назначил одного из его директоров, Карла Крауха, своим генеральным комиссаром в химической промышленности. В августе 1938 г. он передал Крауху весь контроль над производством нефтепродуктов, резиновых изделий, взрывчатых веществ и легких металлов, чтобы ослабить в этой сфере влияние военных ведомств по экономическому планированию. Краух блестяще справился с порученной ему задачей, собрав для своего шефа богатый материал о непродуктивности и некомпетентности военно-промышленного управления, что и позволило Герингу добиться значительного сужения полномочий военных. В результате, ИГ Фарбениндустри стал химическим монстром и образцом сотрудничества нацистского режима и крупного капитала в подготовке войны, которое и привело после 1945 г. директоров концерна и некоторых других капитанов немецкой индустрии на скамью подсудимых.

Хотя в 30-е гг. тенденция к усилению государственного вмешательства в экономику проявилась во всех развитых странах, в Германии этот поворот обозначился раньше и принял наиболее радикальные формы. Сохранив частную собственность, нацистский режим осуществил одновременно жесткую централизацию в экономике, управляя ею командно-административными методами. При этом примечательно, что накануне краха Гитлер высказывал горькое сожаление, что не экспроприировал в свое время всю промышленность.

Национал-социализм и крестьянство

Когда Гитлер пришел к власти, немецкое сельское хозяйство переживало тяжелые времена. Доходы от него в 1932/33 финансовом году упали на 1 млрд. марок по сравнению с 1924/25 годом. За это время общие долги земледельцев достигли баснословной суммы в 12 млрд. марок. Столь трудное положение дел взывало к решительным действиям, и Гитлер заявил, что главным приоритетом для нового правительства является «устранение бедственного положения в сельском хозяйстве», в противном случае «крах немецкого крестьянства станет крахом немецкого народа». Еще в программе 1928 г. НСДАП пообещала крестьянам земельную реформу, издание закона о безвозмездной конфискации земли, отмену поземельной ренты и запрет всякой спекуляции землей. Но после прихода к власти нацисты забыли все обещания. В 1938 г. 2,5 млн. мелких хозяйств имели земли меньше, чем горстка юнкерства, составлявшего 0,1% населения Германии. Нацистская диктатура даже не покусилась на огромные остэльбские латифундии, порядки в которых напоминали феодальное средневековье.

Тем не менее нацисты громогласно провозгласили новую аграрную программу, в которой на все лады подчеркивалось, что крестьянство — это соль земли и опора Третьего рейха. Летом 1933 г. был произведен общий перерасчет долгов, и они были снижены наполовину — с более чем 1 млрд. марок до 650 млн. Одновременно для аграрной продукции был существенно снижен налог с оборота, примерно на 50%. В итоге доходы от ее продажи выросли с 6,7 млрд. марок в 1933 г. до 10,7 млрд. в 1938 г., т. е. на 60%. В целом за первые два года нацистского режима оптовые цены на сельхозпродукцию поднялись в среднем на 20%, хотя одновременно выросли цены и на необходимые крестьянству машины и удобрения. Во всяком случае, сельским хозяевам жилось лучше, чем рабочим и тем мелким предпринимателям, которые не сумели подобрать ни крошки от жирного пирога военных заказов.

Но перевооружение страны сказалось негативно и на сельском хозяйстве. Сельские рабочие уходили в военную промышленность, а это ставило в трудное положение мелкие хозяйства, часто разорявшиеся. Если в 1933 г. в сельском хозяйстве было занято 28,9% самодеятельного населения, то в 1939 г. — 25,9%. С другой стороны, за эти годы в три раза увеличилось количество сельскохозяйственной техники. Ускоренная механизация и более широкое применение удобрений привели к росту общего объема аграрной продукции на 20%. Однако самообеспечения страны сельскохозяйственными продуктами нацисты так и не добились. К 1939 г. Германия могла обеспечить себя продовольствием только на 93%[220].

Бесспорные (хотя и скромные) успехи нацистской аграрной политики, и прежде всего структурная реорганизация сельского хозяйства, были заслугой созданного в 1930 г. аграрного отдела партии. Его возглавлял Рихард Вальтер Дарре, в отличие от прочих нацистских бонз прекрасно знавший свое дело, поскольку был специалистом-аграрником с университетским дипломом. Он был также автором книги «Крестьянство как источник жизни нордической расы», на которую обратил внимание сам Гитлер.

Гитлер и Гиммлер довольно долго находились под влиянием аграрной романтики, антиурбанизма и антимодернизма Дарре. Тот занимался формированием аппарата аграрного отдела партии, не обладая, однако, необходимыми для этого организаторскими способностями. Аграрная романтика Дарре простиралась довольно далеко: он стремился оставить крестьянина крестьянином, а всю аграрную сферу в целом извлечь из-под влияния естественного рыночного механизма, искусственно оградив его от кризисов, сопровождающих процесс развития экономики. Первоначально Дарре смог последовательно осуществлять принцип приоритета идеологии над экономикой. Несмотря на огромные финансовые проблемы Третьего рейха, налоги на крестьян систематически снижались. В июне 1933 г. Дарре стал министром сельского хозяйства и продовольствия. Перед ним была поставлена задача преобразовать все сельское население от крупного землевладельца до нищего батрака, от хозяина булочной до владельца сахарного завода в единое унифицированное имперское продовольственное сословие. В сентябре 1933 г. был введен порядок регулирования производства, переработки и сбыта сельскохозяйственных продуктов по заранее установленным ценам. Руководил сельским хозяйством огромный бюрократический аппарат в 20 тыс. чел.

Самым нашумевшим аграрным законом нацистского режима стал вышедший 29 сентября 1933 г. закон о наследственных дворах, по которому крестьянские хозяйства от 7,5 до 125 га — а они составляли 55% сельскохозяйственных площадей Германии — были объявлены «наследственными дворами», не подлежащими разделу или дроблению в процессе наследования, отчуждению за долги или продаже без судебного разрешения; после смерти хозяина они переходили лишь к одному наследнику по старшинству. Этот закон отвечал задаче предотвращения распыления крестьянской собственности и сохранения крестьянского двора как единицы эффективной хозяйственной системы. Наследство передавалось только по мужской линии, бездетная вдова крестьянина имела право лишь на незначительную компенсацию, без учета доли ее приданого, даже в виде земли, и вложенного в хозяйство труда совместно с мужем. Стремление нацистов отстранить женщин от права собственности на землю на практике не удалось довести до конца — слишком нелепым оно было: в 1933–1939 гг. 11% единоличных владельцев сельскохозяйственных угодий были женщины[221]. Крестьяне были недовольны законом, запрещающим самостоятельно распоряжаться своей землей, передавать ее дочерям, если не было сыновей, или зятю. На практике, впрочем, крестьяне могли добиться нужного им решения наследственного иска, поскольку местные крестьянские функционеры более важными считали интересы производства, а не идеологические мотивы своих руководителей. Владеть наследственным двором могли только немцы, доказавшие чистоту своей арийской крови с 1800 г. Они удостаивались почетного звания «крестьянин». Владельцы земельных участков, не подпадавших под «наследственные дворы», оставались просто «сельскими хозяевами». В законе отчетливо выразилась установка на сохранение «крестьянства как чистокровного источника немецкого народа». Крестьянство должно было стать главным героем будущей восточной колонизации. Всего на статус «наследственных дворов» было переведено почти 690 тыс., или 21,6% крестьянских хозяйств, которым принадлежало 38% всей сельскохозяйственной площади.

Женщина в нацистской Германии

В 1932–1934 гг. национал-социалистический режим приступил к мерам по ликвидации доставшегося им в наследство тяжелого экономического положения страны, развернув в том числе кампанию по увольнению с работы замужних женщин, чтобы освободить их места для безработных мужчин.

Германский национал-социализм перенял антифеминизм итальянского фашизма, но проводил эту политику более жестко и последовательно. В глазах его идеологов прогресс, которого добилась Веймарская республика в освобождении женщин от оков кайзеровской эпохи, являлся непозволительной дерзостью. Образ эмансипированной берлинки 20-х гг. они воспринимали как угрозу и общественной морали, и доминированию мужчин, и даже будущему арийской расы. Правда, во время выборов президента в 1932 г., когда Гитлеру были крайне необходимы голоса избирателей, НСДАП провозгласила, что «мужчина и женщина — товарищи в жизни и работе», а семья — это «наименьший, но самый ценный элемент всей государственной системы», но это был не более чем предвыборный лозунг.

После прихода нацистов к власти стремление женщин к профессиональной, политической или академической карьере сразу стало рассматриваться ими как противоестественное явление. Высшим счастьем женщины объявлялось ее пребывание у семейного очага рядом с мужем. Как однажды прямо высказался Гитлер: «Наша женская программа сводится к одному слову — дети»[222]. Не случайно еще в 1921 г. в НСДАП было принято решение не допускать женщин до высоких партийных постов. В сентябре 1932 г. среди 108 коричневых депутатов рейхстага, в отличие от других партийных фракций, не было ни единой женщины.

Уже с весны 1933 г. началось планомерное очищение государственного аппарата от занятых в нем женщин, и не только государственного аппарата — беспощадно увольнялись замужние представительницы прекрасного пола, работавшие врачами, ибо нацисты объявили здоровье нации такой ответственной задачей, которую нельзя доверить женщине. В 1936 г. из органов юстиции были удалены замужние женщины, работавшие судьями или адвокатами. Резко сократилось количество учительниц, а в женских школах основными предметами стали домоводство и рукоделие. Уже в 1934 г. в немецких университетах из прежних 10 тыс. студенток осталось всего 1,5 тыс. Примечательна и судьба женской половины последнего веймарского рейхстага. Четыре депутатки покончили с собой, десять попали в концлагерь, 30 некоторое время находились под арестом, а 40 были вынуждены эмигрировать в другие страны[223]. Более дифференцированную политику проводил режим в отношении женщин, занятых на производстве и в сфере услуг. Нацисты не тронули ни те 4 млн. женщин, которые по налоговой статистике проходили как «домашние помощницы», ни многочисленный слой продавщиц — зато их рабочий день оплачивался неполностью. Напротив, эти занятия были объявлены «типично женскими». Всячески поощрялась трудовая повинность девушек. С января 1939 г. она стала обязательной для всех незамужних женщин моложе 25 лет. Направлялись они главным образом в деревню или служанками к многодетным матерям.

Нацистский режим был весьма заинтересован в увеличении населения. Если трудящаяся женщина вступала в брак и добровольно оставляла работу, ей выдавалась беспроцентная ссуда в 600 марок. Ссуда в 1000 марок предоставлялась, если за шесть месяцев до брака невеста уходила с работы. Результат был поразителен. К 1935 г. было выплачено 378 тыс. ссуд на сумму 206 млн. марок, уже в 1933 г. было заключено на 200 тыс. браков больше, чем в 1932 г., — наглядное свидетельство эффективности демографической политики нацистов[224]. Государственные брачные ссуды были поддержаны выплатами частных компаний. Так, гамбургская табачная компания Реемстма премировала своих работниц 600 марками, если они увольнялись после вступления в брак.

С 1934 г. началось активное поощрение рождаемости, вводились детские и семейные пособия, соответствующая медицинская помощь оказывалась по льготным расценкам. Была создана широкая сеть специальных школ, где беременных женщин готовили к будущему материнству. Пропаганда не уставала превозносить достоинство и честь матери, а те женщины, которые имели восемь детей, награждались Золотым материнским крестом. Нацистская Германия стала единственной развитой европейской страной, в которой постоянно росла рождаемость. В 1934 г. родилось более 1 млн. детей, а в 1939 г. — уже 1 млн. 410 тыс. Если в 1933 г. на тысячу женщин приходилось 58,9 случаев рождения детей, то в 1939 г. — уже 84,8[225].

К началу войны число женщин — членов партии возросло по сравнению с 1935 г. в три раза и составляло 16,5%. Если они стремились к участию в общественно-политической жизни, то им предлагалась идеологическая работа по воспитанию других женщин в национал-социалистическом духе. Различные нацистские женские организации насчитывали более 7 млн. членов. Они выпускали многочисленные женские журналы, устраивали разнообразные культурные и образовательные мероприятия, вечера отдыха и танцев, благотворительные концерты, выставки цветов.

Немецкая пресса всячески подчеркивала, что выдающиеся успехи великолепной актрисы и режиссера Лени Рифеншталь или знаменитой спортсменки, летчицы Ханны Рейч, проведшей в 1937 г. первое испытание вертолета, якобы органично связаны с их глубокой верой в принципы национал-социализма. Образцами для подражания объявлялись также бывшая актриса, «первая дама» Третьего рейха Эмми Геринг и руководившая с 1933 г. Немецким бюро моды, мать шестерых детей Магда Геббельс, умопомрачительные туалеты которой наглядно показывали немкам, что истинной национал-социалистке нет никакой надобности облачаться в скромную униформу Союза немецких девушек. Образцом немецкой жены и матери могла являться и руководительница всех женских нацистских организаций, мать 11 детей Гертруда Шольц-Клинк — всегда в белой блузке с галстуком и темном жакете, с короной уложенных кольцом светловолосых кос.

Немецкие женщины спокойно и в целом безропотно воспринимали проводимую по отношению к ним политику. Они были довольны уже тем, что муж имеет работу и регулярно приносит домой небольшую зарплату, что можно пойти в магазин, не опасаясь оказаться в столпотворении уличного побоища, что в мире начинают считаться с их любимой Германией. Когда на партийном съезде 1934 г. Гитлер в беседе с активистками женских организаций заявил, что существует противоположность между большим и жестоким миром мужчин, борющихся «за государство и общество», и «маленьким миром» женщины, который «ограничивается ее мужем, ее семьей, детьми и домом», то его слова встретили больше согласия, чем возражений, в первую очередь у представительниц евангелических организаций. А на съезде партии в 1937 г. Гитлер произнес большую речь перед 20 тыс. немок, собравшихся со всех концов страны. Перед ним были молодые девушки и почтенные старушки, помнившие еще великого Бисмарка, красавицы и дурнушки, озлобленные фурии и романтичные мечтательницы, женщины с высокими моральными устоями и дамы не слишком строгого поведения. Гитлер не слишком глубоко разбирался в женской душе. Но он интуитивно нашел слова, вызвавшие подлинный экстаз: «Что дал вам я? Что дала вам национал-социалистическая партия? Мы дали вам Мужчину!». В ответ на пламенного оратора обрушивается шквал аплодисментов и восторженных истерических воплей.

Лояльному отношению немок к новому режиму способствовало и улучшение к 1936 г. материального благосостояния населения. Из-за нехватки рабочих рук были смягчены ограничения для занятости женщин на производстве. Возможно, это выглядит парадоксально, но режим, отношение которого к роли женщин в обществе воплощало антифеминизм, немало способствовал улучшению их реального положения. Поэтому неудивительно — мы это видим, глядя на кадры кинохроники, — что подавляющее большинство женщин Германии боготворили своего обожаемого фюрера. Им глубоко импонировало утверждение Розенберга, что «обязанность женщины — поддержать лирический аспект жизни».

Во время войны из-за нехватки рабочей силы представители вермахта, правительства и партийные бонзы разработали закон об обязательной женской трудовой повинности. В июне 1940 г. закон был согласован со всеми инстанциями, но неожиданно его отказался подписать Геринг, который до этого полностью поддерживал министра труда Франца Зельдте в этом вопросе. Теперь же Геринг посчитал принуждение женщин работать сомнительным по социальным причинам, а нехватку рабочих на военных предприятиях он собирался восполнить военнопленными и людьми, угоняемыми с оккупированных территорий.

Хотя технократы, военные и промышленники настаивали на введении обязательной женской трудовой повинности, партийные лидеры воспрепятствовали этому по политическим и идеологическим соображениям. Капитанам индустрии оставалось только призывать женщин добровольно помочь родине в час испытаний. Однако широкая пропагандистская кампания особых результатов не дала. К 1941 г. из 3 млн. женщин в возрасте от 17 до 45 лет работой было охвачено лишь 900 тыс.[226].

Молодежная политика

Прекрасно понимая, что молодежь — это завтрашний день страны, нацисты уже в 1922 г. создали в Мюнхене Молодежный союз НСДАП, ставший прообразом «Гитлерюгенда». Сама организация «Гитлерюгенд» была создана в 1926 г., ее первым руководителем был Курт Грубер. В 1933 г. «Гитлерюгенд» был объявлен единственной молодежной организацией в Германии. Ее руководителем стал молодой, приятной внешности потомок старинного дворянского рода с примесью американской крови Бальдур фон Ширах (1907–1974). После того как в 1940 г. он был назначен гауляйтером Вены, «Гитлерюгенд» возглавил его заместитель и председатель Комитета молодых юристов Артур Аксман. Масштабы этой организации были так велики, что многие наблюдатели в Германии и за границей вообще воспринимали национал-социализм почти исключительно как молодежное движение, призванное спасти Германию от хаоса демократии и от беззакония.

Национал-социализмом с самого начала была использована сила, присущая молодежи во всех революциях. Более того, нацисты понимали: если молодежь окажется в плену их мировоззрения, их будущее обеспечено. Они извлекали политический капитал из неудовлетворенности молодежи, из ее стремления к бунту против родителей и школы. В кон. XIX в. большая часть буржуазной молодежи проявила желание отделиться от «респектабельного» общества, к которому принадлежала по рождению. Гитлер показал им путь, и многие молодые люди, и не только не из числа безработных, устремились в ряды партии, привлеченные активностью нацистов, их приверженностью героическим поступкам и их четко обозначенными целями. Молодые люди могли критиковать буржуазию, подразумевая собственных родителей и придерживаясь в то же время глубоко сидевших предрассудков. Многие из них, ослепленные идеалами движения и возможностями приключений, вначале не осознавали, что было правильно и что неправильно в стоявших перед ними задачах.

Для привлечения молодежи нацисты использовали и склонность молодых людей к романтике обновления и возвышенной утопии. Молодежи нравилось, что нацисты насмехались над стремлением бюргеров к безопасности, к гарантированности существования, над их мещанством, посредственностью и банальностью. Потребности бюргеров в безопасности нацисты противопоставляли идею динамичного жизненного порыва. В стремлении к утверждению молодой энергии, силы и готовности к испытаниям нацистское молодежное движение было сходно с итальянским: в первые годы власти Мусолини в Италии на каждом углу висел лозунг с его словами: «vivere pericilosamente» (жить рискуя). Нацисты и сами стремились воплотить все качества юности — силу, риск, решительность, романтизм, жертвенность. Нацистские лидеры были сравнительно молоды: Гитлеру в 1929 г. было 40 лет, Герингу — 36, Розенбергу — 36, Гессу — 35, Геббельсу — 32, Гиммлеру — 29. Средний возраст нацистского правительства составлял 40 лет (американского — 56 лет, английского — 53 года)[227]. В этом смысле приход нацистов к власти был сменой поколений и общественных элит. Молодежь привлекала возможность реализовать юношеский идеализм, готовность к жертвенности, спонтанное стремление к действию и к активности любого рода.

Нацистский лозунг не случайно гласил: «Будущее принадлежит тому, кто привлечет на свою сторону молодежь». Молодые люди едва ли не с пеленок попадали в щупальца нацистского спрута. Девушки с десяти до 14 лет состояли в организации «Юнгмедель», а от 14 до 18 лет — в Союзе немецких девушек. Мальчики от шести до десяти лет проходили курс ученичества в организации «Пимпф», затем переходили в «Юнгфольк». С 14 до 18 лет они пребывали в «Гитлерюгенде», а затем направлялись в трудовые лагеря, через которые к 1939 г. прошло 2,5 млн. юношей. Они строили мосты и автобаны, рыли каналы и воздвигали пограничные укрепления, после чего их ожидала двухгодичная армейская служба. Численность «Гитлерюгенда» достигла в 1939 г. 7,73 млн. человек.

В организациях «Гитлерюгенда» юноши получали систематизированную подготовку — готовились к жизни в полевых условиях, занимались спортом, изучали азы нацистской идеологии, совершали длительные переходы. Военизированный характер подчеркивался одинаковой униформой. Юноши носили коричневые рубашки с черным галстуком и шорты, девушки — белые блузки, длинную синюю юбку и совсем не женские, тяжелые ботинки военного образца. Они также совершали продолжительные походы с тяжелыми рюкзаками, но в их воспитании упор делался на их основное предназначение — стать здоровой матерью крепких детей.

Руководство «Гитлерюгенда» состояло в основном из представителей средних слоев — учителей, студентов, торговцев, каждый пятый являлся рабочим. При этом, если в 1933 г. менее 10% руководителей имели высшее образование или учились в вузах, то через шесть лет это число увеличилось до 24%. «Гитлерюгенд» была самой большой в мире молодежной организацией, в которой молодые руководили молодыми, но сами молодежные фюреры во многом были только винтиками огромной машины тоталитарного государства.

Поскольку к весне 1939 г. около 4 млн. юношей и девушек все еще оставалось вне нацистских молодежных организаций, в марте был издан закон об обязательности такого членства. Родителям, которые противились такому принуждению, пригрозили, что если их дети не вступят в «Гитлерюгенд», то будут направлены в воспитательные или сиротские дома. Но со стороны казалось, что юноши и девушки полны энтузиазма, верили в светлое будущее их отечества и в самих себя, в товарищество, не знавшее ни социальных, ни материальных различий.

Третий рейх готовил свою молодежь к будущей жизни очень серьезно. И он преуспел в этом, воспитав сильное и безжалостное поколение, перед которым содрогнулся весь мир.

Нацизм и культура

Теория национал-социализма гласила, что в век индустриализации и социальных конфликтов человек должен быть един со своим народом, при этом его личное «я» и чувство отчужденности трансформируются в чувство сопричастности. В нацистской Германии не было ни одной группы, свободной от влияния партии и государства, ни одной организации, не связанной с «новой Германией». Нацисты взялись за дело сразу же после назначения Гитлера канцлером, развернув бурную деятельность по навязыванию массам своего понимания культуры. «Мощная пропаганда, призывы и обращения, проведение частых массовых митингов лишали народ воли. Эти мероприятия сопровождались сожжением книг в городах и поселках, навязыванием единообразия во взглядах на культурные и социальные идеалы, демонстрацией псевдореволюционных зрелищ. К лету 1933 г. люди стали уже уставать от массовых митингов, речей и парадов, которые занимали все свободное время»[228]. К концу этого года уже немногие люди придерживались прежних взглядов. Большинство восприняло нацистскую культуру, пропитанную расизмом и духом арийского мифа. Вместе с тем не следует думать, что эта культура была навязана большинству правящим меньшинством. Она вызревала в обществе в течение многих предшествующих лет, когда формировался своеобразный немецкий менталитет, находившийся в оппозиции ко всему современному миру. Более того, нацистская культура постоянно апеллировала к народным вкусам. При этом Гитлер неустанно подчеркивал исключительную важность для культуры идеологического фактора. Основу новой Германии должны были составить «новые люди» — продукт «правильного» мировоззрения. Мировоззрение и идеология были реальными инструментами культурных нововведений.

Гитлер действительно верил в возможность внедрения в сознание немцев такого мировоззрения, которое представляло бы собой сплав расизма, народности и духовности, и четко представлял себе, каким образом этого можно добиться. «Любое мировоззрение, — указывал он, — будь оно правильным и тысячу раз доказавшим свою пригодность, не будет иметь никакого значения для жизни народа, пока его основные лозунги не будут написаны на знаменах воинствующего движения». Поэтому исключительно большое значение придавалось пропаганде, хотя само слово «пропаганда» могло и не произноситься: Гитлер никогда не считал, что идеи национал-социализма можно рекламировать как мыло или сигареты, — для этого требовались более тонкие методы. Из концепции французского психолога и философа Гюстава Лебона он воспринял идею, что для установления контроля над толпой необходима магическая сила, а у французского правого философа и публициста Жоржа Сореля — мысль о том, что все крупные движения сопряжены с мифами: миф внушает людям уверенность в своей правоте, поэтому его последователи считают себя армией, ведущей борьбу за правое дело против армии зла. Основные положения нацизма Гитлер почерпнул из германских традиций прежних времен, создав на их основе своеобразное вероучение, которое стало самой настоящей массовой религией.

Совершенно необходимыми Гитлер считал массовые митинги[229], так как они позволяют человеку выйти из его мастерской или цеха, где он чувствует себя одиноким, и стать частью массы, состоящей из многих тысяч людей, исповедующих те же убеждения. В результате, человек подвергается воздействию этой массы. Проведение массовых митингов стало, пожалуй, наиболее важным техническим приемом нацистского движения, в особенности в годы его прихода к власти, когда митинги проводились чуть ли не ежедневно в различных областях Германии. Наряду с этим массовое воздействие на людей осуществлялось во всех областях культуры — в литературе и образовании, живописи и скульптуре, театре и кино. Огромное значение придавалось радио, поскольку Гитлер очень рассчитывал на эффективность радиотрансляций произносимых им на митингах и фестивалях речей.

Приход нацистов к власти Гитлер назвал «величайшей расовой революцией в мировой истории, революцией духа». С другой стороны, «это была культурная революция, поскольку она не предусматривала никаких экономических преобразований»[230]. Фюрер апеллировал к старым пристрастиям и предрассудкам и обращался главным образом к квалифицированным рабочим, лавочникам и мелким предпринимателям. Это была их революция, так как нацистская идеология давала им новый статус, устранявший изоляцию от индустриального общества, и цель в жизни и при этом не угрожала их насущным материальным интересам.

Задачи культуры нацизм видел в пропаганде и насаждении собственного мировоззрения, в создании условий для его восторженного восприятия. Это делалось с учетом популярных вкусов и наклонностей людей и бытовавших среди них предрассудков. Народные массы большей частью не любят проблемного искусства и не понимают творческих исканий художников. Массам нравятся простые и понятные картины и изображения, а в литературе их привлекают интрига и занимательность. Героями для нацистов были не интеллектуалы, не образованные люди, а личности, сумевшие проявить силу воли и превратить свой здоровый инстинкт в борьбу за правое, с их точки зрения, дело. Иными словами, их мировоззрение получало иррациональное обоснование и стояло в оппозиции к интеллектуализму.

Популярные в массах вкусы искусно использовались нацистами для внушения представления об органичном единении народа. Упор делался на достоинства доиндустриального общества. Типичной в этом плане была грандиозная выставка германского искусства 1937 г., на которой главную роль играли деревенские и семейные мотивы. Рабочему, который утратил свои корни, противопоставлялся крестьянин, сидевший на земле и укорененный в ней. Именно земледелец представлялся прототипом нового человека.

Национал-социализм стал своего рода религией, тотальным мировоззрением, исключавшим все другие. Традиционное христианство превратилось в соперника. На первых порах Гитлер выступал против него очень осторожно, желая заручиться поддержкой со стороны официальной церкви, да и трудно было поддерживать идею священства семейных уз и традиционную мораль при одновременном поношении религии. Но со временем стало очевидным, что целью нацистского руководства было поглощение религии идеологией. Не случайно в нацистской Германии не допускалось деления на общественную и частную жизнь и в отношении жизни всех людей устанавливалась строгая регламентация.

Что касается общественной иерархии, то аристократию нацисты ненавидели, а буржуазию считали насквозь прогнившей. Независимо от происхождения, лидерство в стране, по их мнению, должно было принадлежать сильной и волевой личности, способной верой и правдой служить народному государству. По мнению Гитлера, прогресс человечества зависел не от активности большинства, а от деятельности отдельной конкретной личности, от ее гениальности и воли. Нацистские бонзы и были такими лидерами, имеющими право на руководство государством, поскольку именно они привели партию к победе. Гитлер считал, что управление государством должна осуществлять иерархия вождей, начиная от местных и вплоть до него, фюрера всей нации. В действительности же Третий рейх представлял собой арену борьбы соперничавших друг с другом лидеров, каждый из которых имел собственных приспешников и покровителей. Такое их соперничество вполне устраивало Гитлера, так как в результате он имел возможность контролировать всю структуру, одиноко возвышаясь над ней.

Интеллектуалы и национал-социализм

Гитлер превосходно знал, насколько важна дли власти поддержка интеллигенции. Одной из главных причин падения Веймарской республики являлось как раз отсутствие такой поддержки. Новый режим изо всех сил старался привлечь интеллектуальную элиту Германии на свою сторону, и во многом ему это удалось. Хотя целый ряд крупнейших представителей немецкой культуры покинули страну — писатели Томас и Генрих Манны, Стефан Цвейг, Франц Верфель, художники Макс Бекман и Оскар Кокошка, архитекторы Мис ван дер Роэ и Марсель Бройер, режиссеры Йозеф фон Штернберг и Фриц Ланг, — большое число интеллектуалов с ликованием встретило победу национал-социализма и оказало ему полную поддержку. На сторону нацизма перешли такие выдающиеся люди, как крупнейший лирик-экспрессионист Готфрид Бенн (1886–1956), лауреат Нобелевской премии, писатель и драматург Герхард Гауптман (1862–1946), знаменитый философ Мартин Хайдеггер (1889–1976), самый видный немецкий юрист XX в. Карл Шмитт (1888–1985). Во многом это объясняется политической наивностью далеких от реальной жизни мастеров культуры, их влечением к иррационализму, неприятием бездуховности буржуазной цивилизации, преклонением перед героическим и трагическим как наивысшими ценностями. Среди них распространилось убеждение, что в период республики немецкая культура стала чересчур космополитичной и пришло время возродить ее исконные национальные ценности. Этому убеждению казались созвучными речи фюрера, призывавшего к восстановлению живительной связи между народом и культурой. К тому же интеллектуалы были захвачены динамизмом и брутальностью молодого нацистского движения. Даже великий гуманист и пацифист Стефан Цвейг в сентябре 1930 г. приветствовал триумф партии Гитлера на выборах в рейхстаг как достойный восхищения «бунт молодежи»[231]. Многие поддержали нацистский режим из элементарного чувства страха и самосохранения. Примечательно, что все вышеупомянутые деятели культуры быстро оказывались не ко двору, как только позволяли себе суждения, не устраивавшие нацистов. Так, Бенн, который вначале видел в нацистском движении «поток наследственной жизнеутверждающей энергии», но потом стал говорить, что нацистская революция не принесла ничего нового, а героизм заменила жертвенностью, был исключен (в марте 1938 г.) из Имперской палаты литературы, а его произведения перестали печатать.

Политика в области культуры, осуществлявшаяся нацистским режимом, имела целью организовать и поставить под контроль всю духовную жизнь нации. Для решения этой задачи в сентябре 1933 г. была создана Имперская палата культуры, ведавшая «сферой производства культурной продукции», в которую входили литература, театр, музыка, кинематограф, изобразительные искусства, радио и пресса. Каждой из этих семи отраслей руководила соответствующая палата, членство в которой было обязательным для всех занимающихся той или иной творческой деятельностью. Поскольку число палат было ограничено, а необходимо было поставить под контроль все сферы культуры, то в отраслевые палаты включались представители всех родственных профессий. Так, в палату литературы входили не только писатели и поэты, но и книгоиздатели, библиотекари, книготорговцы, владельцы типографий. Это были массовые организации. В 1937 г. в палате прессы состояло 33 тыс. членов, в палате театра — 37,5 тыс., музыки — 96 тыс., кино — 5 тыс. В целом палаты культуры охватывали более 400 тыс. чел.[232]. Система их функционирования носила ярко выраженный политический характер, поскольку создавались они не для защиты интересов своих членов от бюрократического государственного управления, а, наоборот, чтобы помочь власти держать интеллигенцию на коротком поводке. Эти «творческие» союзы становились в итоге средством уничтожения подлинной свободы творчества, орудием насаждения партийных идеалов в литературе и искусстве. Согласно этим идеалам, искусство должно было быть связанным с народом, а значит, быть героическим, реалистическим, идеологическим, ясным и понятным, жизнерадостным и оптимистическим, а не безыдейным, пессимистическим, нигилистическим, модернистским или анархистским.

Основополагающий принцип новой организации культуры четко выразил сам Гитлер, заявивший, что «показателем высокого уровня культуры является отнюдь не личная свобода, а ограничение личной свободы организацией, которая охватывает как можно больше индивидуумов, принадлежащих к одной расе»[233]. Президенты палат получили широчайшие полномочия, их распоряжения обрели силу государственных законов, они могли исключить из палаты и лишить тем самым возможности работать по специальности любого, если находились факты, свидетельствовавшие о его «недостаточной благонадежности или квалификации». Разумеется, при необходимости таких фактов набиралось более чем достаточно.

Вечером 10 мая 1933 г. перед Берлинским университетом под восторженное улюлюканье собравшихся студентов было устроено поистине средневековое зрелище: сожжено более 20 тыс. «негерманских книг». В огонь полетели произведения Маркса, братьев Манн, Фейхтвангера, Ремарка, Фрейда, Золя, Пруста и десятков других авторов — книги, которые, как говорилось в студенческой листовке, «подрывают наше будущее или наносят удар по основам немецкой мысли, немецкой семьи и движущим силам нашего народа». Геббельс назвал этот варварский спектакль «грандиозной и символической акцией», показавшей всему миру, что уничтожены духовные основы революции 1918 г. 20 мая по распоряжению Геббельса только в Берлине в магазинах и библиотеках было конфисковано 500 тонн «вредной и опасной» книжной продукции. По Закону «Об изъятии продуктов дегенеративного искусства» из немецких музеев было удалено более 6,5 тыс. полотен таких художников, как Брак, Сезанн, Ван Гог, Матисс, Мунк, Гоген, Пикассо, Шагал и многих других. В марте 1939 г. более 4 тыс. работ художников было сожжено. 13 тыс. из конфискованных полотен (которые не успел прибрать к рукам любитель прекрасного Геринг) были проданы в 1939–1941 гг. на аукционе Фишера в Люцерне за столь необходимую рейху валюту.

В своем руководстве культурой нацисты подчас терпели фиаско. Так случилось с Геббельсом, когда в июле 1937 г. он распорядился открыть в Мюнхене выставку «Выродившееся искусство», на которой были выставлены полотна современных модернистов, импрессионистов и абстракционистов. Выставка замышлялась с целью отвратить публику от «развращающего декаданса», но вызвала подлинный ажиотаж, и после того как число ее посетителей стало приближаться к 3 млн., негодующий Геббельс приказал ее закрыть. Модернизм был объявлен крайней степенью «культурного разложения» прежде всего потому, что на него никоим образом нельзя было возложить политическую миссию по воспитанию немецкого народа в духе официальной нацистской идеологии. Для этого он был слишком своеобразен, далеко не всем понятен, поскольку не имел однозначной, четкой трактовки, которую требовал национал-социализм. Гитлер и заявил, что «произведения искусства, которые невозможно понять и которые требуют целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на существование и найти свой путь к неврастеникам, воспринимающим такую наглую и глупую чушь, отныне не будут находиться в открытом доступе».

Официальное искусство

Нацистская партия рассматривала литературу и искусство как свою вотчину и требовала, чтобы они художественными средствами пропагандировали ее нравственные и эстетические идеалы. Полуофициально был очерчен круг вопросов и проблем, которыми следовало заниматься немецким мастерам культуры. Так, писателям рекомендовалось заниматься прежде всего фронтовыми, патриотическими и расовыми сюжетами и руководствоваться концепцией «крови и почвы», т. е. представляя германскую землю как хранительницу вечных германских ценностей. Поэтому в тогдашней литературе сельская жизнь изображалась как идиллия, поскольку крестьяне живут соответственно ритму земли и всегда слышат ее зов. Писатели обращались к доиндустриальным мифам и символам, и это отвечало поставленной перед литературой задаче: отвлечь массы от действительных проблем, лишить отдельного человека его индивидуальности, оглушить его как личность. Человек из личности превращался в крохотную частицу катящейся каменной скалы.

Такие же задачи ставились и перед художниками. Самыми распространенными стали картины с изображением рабочих, крестьян и солдат. С одного полотна на другое кочевали усердные, мускулистые и потные горняки или сталевары. Изображениям крестьян были присущи умиротворенность и покой, вызванные близостью к земле-кормилице. А картина посредственного живописца Сена Хильца «Сельская Венера» представляла очарованному зрителю крестьянку грандиозных форм, предел мечтаний и снов худосочного горожанина.

В архитектуре и скульптуре однозначно доминировали помпезная монументальность и лжеклассицизм, которые лучше всего воплощали претензии тоталитарного государства на величие. Но даже в комментариях прессы к «Большой немецкой выставке» нового искусства 1937 г. проскальзывал скрытый и ядовитый подвох. Так, «Кёльнская газета» писала, что огромные деревянные скульптуры, сотворенные обласканной нацистскими властями Маргарет Хануш, вызвали сочувствие большинства посетителей своими «совершенно безумными размерами». Новые государственные и партийные здания напоминали феодальные замки. В таком стиле были выстроены высшая партийная школа в Хемизее, новая рейхсканцелярия в Берлине, Дом немецкого искусства в Мюнхене. Толстые каменные стены, сравнительно небольшие окна с коваными решетками, огромные арочные проемы, ряды бесконечных колонн символизировали мощь и несгибаемую волю нацистской партии и государства.

Особым расположением палаты изобразительных искусств пользовались художники-декораторы, т. к. считалось, что своим искусством они «вносят большой вклад в приближение счастливой и культурной жизни». Очевидно, в виду имелось проектирование особых кроватей для молодоженов, что, пусть и косвенно, должно было способствовать повышению рождаемости, а значит — процветанию страны. Поддерживалось садово-парковое искусство, призванное «вносить красоту в повседневную жизнь немецкого народа».

Важнейшей функцией официального искусства было насаждение культа фюрера, которому приписывались все добродетели, какие только можно вообразить. Особенно велика была в этом роль прессы, кинематографа и поэзии. В необозримом море стихов о Гитлере он одновременно и велик, ибо «указывает путь к звездам», и скромен, «как ты и я». Образ фюрера навечно запечатлен в сердцах народа, который он ведет вперед, «к свободе и хлебу». Некий поэт Луцки Игенау в 1933 г. писал:

Культ вождя выработал и особый ритуал. Во всех учреждениях и учебных заведениях обязательно должен был висеть его портрет, перед которым всегда можно было лицезреть свежие букеты цветов как символ неугасающей народной любви. Ритуалу был вынужден подчиняться даже сам Гитлер. Как выходец из народа, он постоянно носил скромную коричневую форму рядового члена партии, а после прихода к власти — полувоенный китель, украшенный лишь полученным в годы войны Железным крестом. Но культ вождя имел и обратную сторону. Превращение народа в фанатичную толпу оборачивается тем, что и сам вождь начинает подчиняться инстинктам этой толпы. Он сам начинает верить в то, что приписывает ему обезумевшая масса, сливаясь с нею в едином порыве слепого фанатизма. Как точно подметил еще Фридрих Ницше: «Вождь должен иметь все качества толпы; тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен»[234].

Кино и театр

Большое значение придавалось воздействию на население кино, которое в то время было уже довольно широко распространено в Германии, где ежедневно 1 млн. зрителей смотрел фильмы в 3 тыс. кинотеатров. Еще до создания министерства пропаганды началась перестройка в нацистском духе киножурналов, а затем и кинофильмов. В них обычно, хотя бы исподволь, возвеличивалась арийская доблесть, унижались другие народы, воспевались военные походы, подчинение авторитету власти и силе, прививались самые разнузданные инстинкты. Для поощрения создания фильмов такого рода уже в 1933 г. были введены кинонедели и учреждены национальные премии, которые было решено выдавать в день труда — 1-го мая.

Всего за годы существования Третьего рейха на экран было выпущено 1097 художественных фильмов. При этом только каждый десятый содержал откровенную политическую пропаганду, остальные были развлекательными, историческими и приключенческими. Но и в них скрытно — через людей, семью, любовь — преподносились мировоззренческие установки.

К 1937 г. четыре крупнейшие кинокомпании — УФА, Терра, Тобис и Бавария — находились в руках государства, и Геббельс полностью держал под контролем все киноискусство. Интересно, что в этой сфере он проявлял заметную сдержанность. Он прекрасно знал, что для большинства людей фильмы являются формой побега от действительности, и понимал их значение для воспитания определенных чувств и мыслей. Понимал Геббельс и то, что слишком большая или чересчур прямолинейная пропаганда с экрана способна вызвать противоположные эмоции и чувство протеста. Поэтому он требовал от фильмов таких высоких художественных достоинств, благодаря которым содержавшиеся в них пропагандистские идеи проникали бы в подсознание зрителей.

Весьма успешным в этом смысле стал фильм «Квекс из Гитлерюгенда» (1933), в котором рассказывалась история романтичного подростка из рабочей семьи. Он состоит в коммунистической молодежной организации, но мечтает о «Гитлерюгенде». Когда его желание наконец-то сбывается, подросток погибает при раздаче нацистских листовок от ножа коммунистического боевика. Превосходная операторская работа и впечатляющая музыка принесли киноленте большую популярность. В фильме «Фридрих Шиллер, триумф гения» (1940) содержалась некая двойственность. Молодой поэт борется против деспотичного герцога, отстаивая свободу художественного творчества, что не укладывалось в цензурные рамки Третьего рейха. С другой стороны, главная тема литературного гения, боровшегося против реакционного правительства за свободу в Германии вполне могла вызвать аналогию с политическим гением, боровшимся против Веймарской республики. Популярным стал в Германии и злобный антисемитский фильм «Вечный жид» (1940), дублированные копии которого нацистские власти показывали во всех завоеванных ими европейских странах. В фильме в подчеркнуто документальной манере евреи изображались похожими на крыс, грязными и помешавшимися на деньгах существами. Кошмарные сцены ритуальных убийств животных должны были вызывать у истинно арийских зрителей омерзение к садизму еврейской религии. Специфической чертой фильмов военного времени «Я обвиняю», «Ритуал самопожертвования», «Кольберг» являлась проходящая через них идея смерти. Близившийся крах Третьего рейха подводил к прославлению спасения души через искупительную смерть и небесного благословения за нерушимость своей веры.

Столь же быстро, как и кино, нацисты прибрали к рукам театр. Уже 23 марта 1933 г. был создан нацистский союз «Немецкая сцена», который 11 апреля приказом Гесса был объявлен «единственной признанной театральной организацией НСДАП», а точнее, всей Германии. Специальные уполномоченные наблюдали, чтобы данные Геббельсом 8 мая директивы руководителям немецких театров неуклонно проводились в жизнь и осуществлялась нацистская перестройка театральных программ. Результатом явились упадок театрального искусства и катастрофическое снижение сборов. На заседании кабинета министров 22 марта 1934 г. Геббельс попросил о финансовой поддержке театров, чтобы, по его выражению, «не допустить здесь полного развала». Геббельс рассчитывал на не менее чем 17 млн. марок. По предложению Гитлера, было решено субсидировать театры в сумме 12 млн. марок.

Прежний экспрессионист, драматург Ханс Йост, ставший директором берлинского Государственного театра обосновал теорию «радикально новой драмы». Если «театр прошлого столетия, начиная с Лессинга, был построен на плоской основе рационализма», то новая драма, которая ликвидирует «буржуазное наслаждение искусством», должна потребовать от зрителей не «одобрения», а «активного участия». Она должна воздействовать на публику «подобно элексиру»[235].

Но воплощать национал-социалистические идеалы в театре оказалось делом сложным. Когда в сезон 1934–1935 гг. в берлинских театрах состоялись три премьеры спектаклей на крестьянские темы — «Лягушки Бюшенбюля», «Новосёлы» и «Святая земля», все они с треском провалились. Привыкшая к тон кому театральному искусству времен Веймара публика не принимала откровенной политико-идеологической направленности нацистской драматургии. Поэтому театры повернули к классике — Гёте, Шиллеру, Шекспиру. Ставились также пьесы Бернарда Шоу, в которых высмеивались нравы англичан и их демократия.

Пресса и радио

В октябре 1933 г. был издан имперский закон о прессе, который провозгласил журналистику общественной профессией. Следовательно, издатели, редакторы и корреспонденты должны были иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской национальности. Закон предписывал не публиковать того, что каким-то образом может повлечь за собой «ослабление мощи немецкого рейха изнутри или извне, подрыв воли немецкого народа, обороны Германии, ее культуры и экономики», а также не допускать публикаций, «оскорбляющих честь и достоинство Германии».

Имперская палата прессы жестко контролировала все немецкие периодические издания. Поскольку она обладала правом регулировать конкуренцию, то президент палаты Макс Аман не упускал случая расправиться под этим предлогом с неугодными изданиями или независимыми газетами и журналами, резонно полагая, что чем меньше их будет, тем лучше. Всего за первый год деятельности он умудрился отобрать лицензии у 1473 человек, а к 1936 г. было закрыто 80% всех немецких издательств. Если в 1932 г. в Германии выходило 4703 газеты, то в 1944 г. — только 977 (хотя при этом надо учитывать и возникшие сложности военного времени).

В целом в течение 1933 г. число ежедневных газет в Германии сократилось с 2703 до 1128; 1248 газет было закрыто, 327 прекратили издание сами. Число еженедельных журналов сократилось на 40%, двухнедельных — на 50, ежемесячных — на 45%. Месячный тираж печатных изданий упал с 1 млрд. в 1932 г. до 300 млн., т. е. на 70%[236].

В апреле 1934 г., после 230 лет непрерывного существования, закрылась ведущая либеральная немецкая газета «Фоссише Цайтунг», которой владело еврейское по происхождению семейство Ульштейнов. Расстались со своими прежними издателями и редакторами и две другие известные либеральные газеты — «Берлинер Тагеблатт» и «Франкфуртер Цайтунг», которую Гитлер всегда именовал не иначе как «еврейская шлюха». Впрочем, они продолжали выходить, поскольку министерство иностранных дел, зная их популярность в мире, хотело сохранить их как витрину нацистской Германии. Строгая регламентация прессы привела к ее удручающему однообразию и падению тиражей.

Под контролем министерства пропаганды находилась Ассоциация германской прессы, которая вела официальный регистрационный список всех издателей и журналистов и в 1937 г. насчитывала 15 360 членов и 18 региональных отделений. Для воспитания нового национал-социалистического поколения журналистов была создана Государственная школа прессы, выпускники которой принимались на работу в первую очередь.

Существовала при палате прессы и особая организация по делам религиозных периодических изданий с отделами евангелической и католической прессы. Они держали церковные издания под строгим контролем, не разрешая им обсуждать злободневные политические или местные события, выходящие за рамки религиозных вопросов. На учете находились также все продавцы газет, вплоть до уличных торговцев, и библиотекари.

Решающее значение в укреплении новой власти нацисты придавали радио. Геббельс называл радио «восьмой великой державой» и заявлял, что «без радио и самолетов завоевание и упрочение власти в нынешних условиях просто немыслимо»[237]. В сжатые сроки нацисты полностью реорганизовали всю радиослужбу: заменили кадры, перестроили программы. На первом съезде работников радио, 21 мая 1933 г., Геббельс выдвинул перед ними задачу достижения единства как в радиопрограммах, так и в усердии на службе национал-социалистскому государству. Программы были унифицированы, упрощены и поставлены под самый строгий контроль. Они строились тематически — «Слово предоставляется партии», «Веселые минуты на работе и дома», «Крестьянство и страна», «Час молодежи нации» и т. п.

Радио уже в то время предоставляло нацистскому руководству большие возможности воздействия на население. При общем числе жителей Германии 66 млн. человек, в 1933 г. не менее 26 млн. слушали радио. К радиосети в 1938 г. было подключено 54% немецких семей. Нацисты имели в своем распоряжении одну из наиболее технически оснащенных в мире сеть радиостанций: десять основных передатчиков и 15 менее мощных, вспомогательных. Любому государственному или чисто пропагандистскому мероприятию предпосылались рекламные передачи по радио, его проведение сопровождалось подобными массированными передачами, продолжавшимися еще и некоторое время после его окончания.

Образование

Образованием и наукой руководил в Третьем рейхе бывший провинциальный учитель гимназии и фанатичный нацист, считавший школу «пристанищем интеллектуальной акробатики», Бернхард Руст (1883–1945). Политика в области образования определялась убеждением так и не окончившего школу Гитлера, что «все осуществляемое государством образование должно быть нацелено прежде всего на то, чтобы формировать здоровое тело, а не забивать головы учащихся знаниями».

Нацификация немецких учебных заведений протекала стремительными темпами. Каждый работник сферы образования — от воспитательницы в детском саду до убеленного сединами университетского профессора — был обязан состоять в Лиге национал-социалистских учителей и быть готовым в любое время «беззаветно защищать национал-социалистское государство». Поскольку работники образования считались государственными служащими, то на них распространялось действие расового закона, запрещавшего допуск евреев в ряды преподавателей и обязывавшего последних приносить присягу «на верность и повиновение Адольфу Гитлеру». Кандидаты на должность преподавателей вначале должны были провести шестинедельные сборы в летних лагерях, где нацистские наставники изучали их взгляды, характер и наклонности, а затем представляли свое мнение о них в министерство образования.

До 1933 г. немецкие школы находились в ведении местных властей, а университеты — земельных. Теперь университеты были переданы под непосредственное управление Руста, назначавшего ректоров, деканов, руководителей Союза национал-социалистических студентов и Союза преподавателей университетов. Таким образом была ликвидирована традиционная автономия университетов, а те преподаватели, которые не смогли разглядеть в «Майн Кампф» «педагогическую путеводную звезду», подлежали увольнению. Правда, оно происходило большей частью по расовым, а не по политическим причинам. Всего к сер. 1933 г. было уволено более 1600 профессоров и преподавателей, или 16% в университетах и 11% в высших технических школах. Страну были вынуждены покинуть такие выдающиеся ученые, как Альберт Эйнштейн, Макс Борн, Джеймс Франк, Лео Силард, Эмиль Ледерер, Карл Манхейм, Ханс Кельзен и сотни других. Всего к 1938 г. в эмиграции находилось по меньшей мере 2120 университетских преподавателей. Немецкая наука оказалась обескровленной. Молодые и напористые карьеристы, размахивая флажком со свастикой и цитируя фюрера, рвались на места солидных профессоров, обвиняя их в недостаточной приверженности принципам национал-социализма. В результате за пять лет 45% штатных университетских должностей оказались занятыми новыми людьми. Нацистский идеолог, крупный философ Альфред Боймлер стал руководителем созданного специально для него Института политической педагогики при Берлинском университете. Ректором Франкфуртского университета был назначен заслуженный нацист, педагог Эрнст Крик, а ректором Берлинского — специалист по расовой антропологии Ойген Фишер, который немедленно ввел 25 новых обязательных курсов по расоведению. Тюбингенский профессор ботаники Эрнст Леман выдвинул броский лозунг «Биологию — на службу национал-социализму!»[238]. А всемирно известный физик Филипп Ленард из Гейдельбергского университета заявил, будто всякая «наука является расовой, как и любое другое творение человека, что обусловлено текущей в его жилах кровью».

Нацификация образования привела к тому, что к 1939 г. число студентов в университетах упало со 128 до 58 тыс. чел. Еще больше сократилось количество студентов в технических вузах — с 20,5 до 9,5 тыс. Катастрофически снизилось качество подготовки выпускников школ и университетов. По сводкам службы безопасности, около 40% студентов проваливается на выпускных экзаменах, а около половины не умеет проводить лабораторные работы. Впрочем, кто знает, если бы новый режим не развалил образование и не изгнал из страны цвет мировой науки, не получила ли бы нацистская Германия в свои руки атомную бомбу?

Крест и свастика

В программе 1920 г. нацистская партия заявила, что «выступает за позитивное христианство» и «свободу для всех религиозных верований» в той мере, в какой они «не угрожают национальным чувствам немецкой расы». В марте 1933 г., выступая в рейхстаге, Гитлер пообещал уважать права христианских церквей и укрепить «дружеские отношения со святейшим престолом».

20 июля 1933 г. нацистское правительство подписало с Ватиканом конкордат, который гарантировал свободу католической веры и право церкви самостоятельно «регулировать свои внутренние дела», не вмешиваясь при этом в политические процессы и воздерживаясь от проповедей политического содержания. Со стороны Германии конкордат подписал вице-канцлер Папен, со стороны Ватикана — государственный секретарь Эудженио Пачелли, будущий папа Пий XII. Соглашение, с одной стороны, защитило права католической церкви, с другой, — способствовало укреплению престижа кабинета Гитлера, в котором очень нуждался новый германский канцлер.

Однако иллюзии католической церкви быстро развеялись. Через несколько дней после заключения конкордата фактически была распущена Лига католической молодежи, а к 1939 г. нацистам удалось справиться и с остальными католическими организациями. Немецкие католики оказывали отчаянное сопротивление. Епископат единодушно заявил, что будет осуждать национал-социалистическую доктрину до тех пор, пока она «проповедует культурно-политические воззрения, которые не согласуются с католическим учением». Церковь запрещала католикам вступать в НСДАП, а Гитлер, со своей стороны, в 1937 г. объявил, что все члены партии обязаны выйти из католической церкви, которая превратилась в настоящего «врага немецкого народа». Это привело к появлению 14 марта папской энциклики «Со жгучей тревогой», в которой был выражен протест против преследования нацистами церкви и подчеркивалась принципиальная несовместимость христианских канонов с учением, основными понятиями которого являются «раса, кровь, народ, государство». Гонения на католическую церковь вызвали раздражение даже у Муссолини, назвавшего их «совершенно бесполезным идиотизмом».

Сложно складывались отношения нацизма и с протестантской церковью, издавна более тесно связанной с государством. Большинство пасторов негативно относилось к Веймарской республике помимо прочего и потому, что она опиралась на социалистов и католическую партию Центра. Они достаточно открыто поддерживали националистов и нацистов. В 1932 г. радикально настроенные протестантско-пронацистские группы организовали «Движение немецких христиан», получившее в народе меткое прозвище «штурмовые отряды Христа». Во главе движения встал неистовый и фанатичный военный капеллан Людвиг Мюллер, который познакомил Гитлера с тогдашним командующим восточнопрусским военным округом Бломбергом. «Немецкие христиане» активно пропагандировали нацистские идеи расового превосходства арийцев и пытались объединить всех протестантов в единую конгрегацию под лозунгом «один рейх — один фюрер — одна церковь». В 1933 г. 3 тыс. пасторов из 17 тыс. входили в «Движение немецких христиан».

Их противником выступала другая группа — «Исповедальная церковь» во главе с пастором Мартином Нимёллером (1892–1984), служившим в годы Первой мировой войны командиром подводной лодки. В мае 1934 г. на Барменском синоде «Исповедальная церковь» резко выступила против национал-социалистического мировоззрения и принципа фюрерства в церковных делах. Распространение «Барменской декларации» было запрещено, за непокорными пасторами установили слежку, их сочинения конфисковывались.

Стремясь унифицировать церковь, Гитлер в июле 1935 г. назначил нацистского юриста Ханса Керрля министром по делам церкви и поручил ему объединить все протестантские группы. Вначале новому министру, слывшему человеком умеренных взглядов, удалось заручиться поддержкой консервативного духовенства и создать комитет церквей для выработки общей платформы. Но группа Нимёллера, хотя и сотрудничала с комитетом, продолжала настаивать на своем единственно законном праве представлять немецкую протестантскую церковь. В мае 1936 г. она подала канцлеру вежливый по тону, но решительный по содержанию меморандум с протестом против антихристианской политики нацизма, осуждением антисемитизма и требованием, чтобы государство не вмешивалось в дела церкви. В ответ последовали репрессии и арест почти 800 протестантских прусских пасторов, которых, правда, через некоторое время освободили. В июле 1937 г. был арестован Нимёллер, на восемь лет брошенный в концлагерь. Но в целом жертвами репрессий чаще становилось католическое духовенство. Так, в 1944 г. в концлагере Дахау находилось более 300 католических священников из Германии и Австрии и только десять протестантских пасторов.

Разъясняя курс властей по отношению к церкви, Керрль заявил, что «партия стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм… Истинным олицетворением христианства является партия, а партия, и в первую очередь фюрер, призывает немецкий народ поддерживать истинное христианство». К лету 1938 г. сопротивление «Исповедальной церкви» в основном было сломлено. Большинство пасторов были вынуждены дать личную клятву верности фюреру, обязавшись тем самым выполнять приказы диктатора.

В преследовании нацистами церкви была своя логика. С их точки зрения, нельзя было допустить в стране никаких взглядов, отличных от национал-социалистических. Притязания священников на духовное руководство народом было посягательством на идеологическую монополию партии, а монополия эта сомнению не подлежала. Как писал шеф партийной канцелярии Мартин Борман, «нельзя более никогда уступать влияние на народ и руководство им церкви. Влияние это следует уничтожить полностью и навсегда. Лишь правительство рейха и, по его указанию, партия имеют право руководить народом»[239]. Иными словами, враждебное отношение нацистов к церкви и христианству диктовалось не атеизмом, а стремлением сделать религией идеологию национал-социализма.

Под маской миролюбия

После прихода к власти Гитлер сосредоточился в первую очередь на внутренних политических и экономических проблемах. Он резонно полагал, что вначале следует укрепить режим, консолидировать страну, а уж затем приступить к активному внешнеполитическому курсу, чтобы вернуть Германии ранг мировой державы. Тем не менее канцлер сразу же начал шаг за шагом исподволь менять внешнюю политику своего кабинета. Поскольку Германия была опутана сетью различных военных ограничений, то перевооружение ее армии не могло долгое время оставаться тайной, и подобные планы были связаны со значительным риском. Было ясно, что Франция и ее восточноевропейские союзники их не потерпят. К тому же, разгул внутриполитического террора усиливал сомнения в соседних странах относительно умеренности и благоразумия нацистского режима.

В этих условиях удачным ходом фюрера стало решение оставить на посту министра иностранных дел барона Константина фон Нейрата (1873–1956) — опытного и обходительного дипломата старой школы. С 1927 г. он попеременно был послом в Лондоне и Риме, имея хорошие связи как раз с теми державами, которые без энтузиазма относились к стремлению Парижа установить свою гегемонию на европейском континенте. Сам канцлер до поры до времени также предпочитал осторожность и 17 мая 1933 г. выступил в рейхстаге с речью, которую немедленно окрестили «речью мира». Он заявил, что новое правительство будет строго соблюдать все заключенные ранее договоры и соглашения, воздержится от ломки версальских условий, которые надеется изменить мирными переговорами и поисками компромиссов. В речи, обращаясь к высшим партийным бонзам, он подчеркнул, что Германия должна «искать соглашения со всеми, с кем можно договориться, поскольку у нее еще нет никакой иной возможности».

Действительно, немецкое правительство хваталось тогда за любую соломинку. Яснее всего проявилось это в отношениях с СССР. В середине февраля Гитлер выразил готовность продолжить германо-советское сотрудничество во всех областях и предоставить Москве кредит в 140 млн. марок. 4 апреля был продлен Берлинский договор 1926 г. о дружбе и ненападении между Германией и Советским Союзом.

Более сложно складывались отношения с Польшей, поскольку здесь требовалось не продолжение, а определенное изменение курса. Весной 1933 г. обстановка между обеими странами значительно обострились из-за проблемы Данцига. Польская сторона начала концентрацию войск и открыто угрожала превентивной войной против Германии. Но она не нашла поддержки ни в Париже, ни в Праге. Встревоженный Гитлер со своей стороны заявил о готовности урегулировать все проблемы мирным путем. Конфликт постепенно был улажен.

Но первостепенное внимание Берлин уделял отношениям с западными державами — гарантами Локарнских соглашений. По предложению Муссолини 15 июля 1933 г. в Риме был подписан пакт между Великобританией, Францией, Италией и Германией о поддержке ими системы коллективной безопасности в Европе и отказе от применения силы. В немецком руководстве появилось большое сомнение в целесообразности подписания этого пакта, связывающего Германии руки. Но Гитлер настоял на проведении сдержанной политики, тем более что дуче показал явную готовность к широкому сотрудничеству с рейхом, если тот откажется от мысли присоединить Австрию, на что Гитлер немедленно ответил согласием. Однако поскольку во второй статье пакта четырех предусматривалась принципиальная возможность ревизии европейских границ, это вызвало большую нервозность в Варшаве и Праге, хотя этот договор так и не был ратифицирован.

Гитлер продолжал требовать равноправия Германии в военном отношении, но одновременно заявил в «речи мира», что готов на полное и всеобщее разоружение при согласии на то остальных великих держав и их союзников. Фюрер прекрасно знал, что западные страны не пойдут на это, и оказался совершенно прав. Министр рейхсвера Бломберг подлил масла в огонь, открыто потребовав от правительства, чтобы оно добивалось прежде всего не общего разоружения, а обеспечения безопасности Германии. Поэтому Гитлер с октября перешел к более жесткому курсу. Поводом стало предложение Англии установить строгую систему контроля над вооружениями отдельных стран, что ставило под угрозу тайную деятельность Германии по перевооружению.

Гитлер незамедлительно интерпретировал это предложение как попытку сохранить и увековечить неравноправное положение Германии и заявил, что согласиться на такой контроль невозможно. За этим последовал отъезд немецкой делегации с Женевской конференции по разоружению и объявление о выходе Германии из Лиги Наций, которую Освальд Шпенглер однажды презрительно назвал «толпой дачников, тунеядствующих на Женевском озере»[240]. Это было весьма рискованное решение, но Гитлер имел основания рассчитывать на поддержку Италии и даже заранее известил дуче об этом шаге. 14 октября 1933 г. Германия официально заявила о намерении выйти из Лиги Наций и о проведении 12 ноября — одновременно с выборами в рейхстаг — плебисцита по этому вопросу. Кроме того, фюрер предложил французскому правительству провести прямые переговоры по спорным вопросам и заявил, что у Германии нет никаких территориальных претензий на Западе. Через два дня канцлер в интервью британской газете «Дейли Мейл» выразил надежду на установление прочной дружбы «между двумя родственными нациями», подчеркнув, что Германия является европейским бастионом против «опасности большевизма»[241]. 16 ноября Германия и Польша подписали коммюнике об обоюдном отказе от применения силы в отношениях друг с другом. За этим, вновь по инициативе Берлина, в большой спешке был подготовлен и 26 января 1934 г. подписан германо-польский пакт о ненападении, оставлявший, однако, возможность мирной ревизии границ в будущем. Польских лидеров толкнуло на этот опрометчивый шаг убеждение в дружеских намерениях «австрийца», им казалось, что внешнеполитический успех был необходим Гитлеру, чтобы нейтрализовать сопротивление настроенных яро антипольски прусского юнкерства и немецкого генералитета. К тому же русско-германские отношения не испортились еще до такой степени, чтобы можно было исключить их сближение на общей антипольской платформе. Это и надеялся предотвратить варшавский диктатор Юзеф Пилсудский, который после пакта четырех сомневался в готовности Франции оказать Речи Посполитой военную помощь.

Таким образом, первый год пребывания у власти принес Гитлеру несомненные внешнеполитические успехи. Выход из Лиги Наций освободил Германию от контроля за ее перевооружением и показал немецкому народу, 95,1% которого одобрило на плебисците этот шаг, что новый режим не зависит более от капризов версальских держав и начинает проводить свою самостоятельную внешнюю политику. Впрочем, в 1934 г. нацистскому диктатору пришлось столкнуться с большими осложнениями как внутри страны, так и на международной арене.

Путч в Вене

В марте 1933 г. правительство австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса (1892–1934) лишилось парламентского большинства и в условиях жесточайшего экономического кризиса перешло к авторитарным методам правления. Поворот к диктатуре клерикальнофашистского типа был вызван и резкой активизацией австрийской национал-социалистической партии, требующей вхождения страны в состав Германии и развернувшей настоящий террор, чтобы дестабилизировать обстановку. Поэтому 19 июня Дольфус был вынужден запретить нацистскую партию, и обратился за поддержкой к Муссолини, который рассматривал Австрию как сферу своих интересов, тем более что венский режим по своей сословно-корпоративной структуре весьма походил на итальянский фашизм. Гитлер еще предпочитал словесные уступки, но из Берлина и Мюнхена австрийские нацисты получали полную поддержку деньгами и оружием. Через австро-баварскую границу следовал бесконечный поток эмиссаров из Мюнхена, разжигавших в стране страсти. Лидер австрийских нацистов Альфред Фрауенфельд (1898–1977), обосновавшийся в баварской столице, каждую ночь произносил по радио истерические речи с призывами к убийству Дольфуса.

В январе 1934 г. Дольфус заявил Берлину резкий протест, но получил ответ, что австрийский конфликт не подпадает под нормы международного права, а является выражением «противоречия между австрийским правительством и историческим движением всего немецкого народа»[242]. Тогда венский канцлер обратился за поддержкой к западным державам, которые 17 февраля заявили о необходимости сохранения независимости и целостности альпийской республики. Через месяц были подписаны «Римские протоколы», в которых Австрия, Италия и Венгрия договорились о тесном сотрудничестве. Это поставило Берлин в трудное положение, что сразу уловил Гитлер, приказавший своей партии утихомирить великогерманский пыл. Но он не мог или не хотел, что вернее, приструнить австрийских нацистов. Положение в стране обострил и жестокий разгром восстания австрийских рабочих и социалистов в феврале 1934 г.

Вечером 25 июля 1934 г. 154 путчиста, переодетые в австрийскую военную форму, ворвались в федеральную канцелярию и тяжело ранили Дольфуса, умершего через несколько часов. Однако путч быстро провалился. Правительственные силы под энергичным руководством министра юстиции Курта фон Шушнига к полуночи полностью овладели ситуацией. Муссолини, который незадолго до этого первый раз лично встречался с фюрером, счел инспирированный из Германии путч личным оскорблением и приказал выдвинуть войска на альпийский Бреннерский перевал, откуда открывался путь в Австрию. Не желая обострять обстановку, Гитлер, услышавший о событиях в Вене на вагнеровском фестивале в Байройте, где слушал оперу «Золото Рейна», моментально отрекся от своих австрийских приверженцев, арестованных при переходе австро-германской границы. Немецкий посол в Вене Курт Рит, скомпрометированный своим беззастенчивым вмешательством во внутренние австрийские дела, был заменен Папеном, всего за месяц до этого чудом избежавшим расправы в «ночь длинных ножей». Выигравшей стороной оказалась Франция, которая сблизилась с Италией и вместе с ней гарантировала нерушимость австрийских границ. Особую активность развил при этом французский министр иностранных дел Луи Барту, убежденный сторонник дипломатического противодействия вызывающему курсу нацистской Германии. По его предложению в феврале 1934 г. был заключен Балканский пакт между Турцией, Румынией, Грецией и Югославией, усиливший политическое влияние Франции в этом регионе. Одновременно Барту попытался создать из Польши и Чехословакии «восточное Локарно» с возможным участием и Советской России.

Во 2-й пол. 1934 г. французской дипломатии удалось значительно улучшить отношения с Кремлем. 18 сентября СССР вступил в Лигу Наций, а 2 мая 1935 г. был подписан франко-советский договор о взаимной помощи. 16 мая такой же договор Советский Союз заключил с Чехословакией, но с оговоркой, что окажет ей помощь, если это сделает и Франция. Конструкция была довольно хрупкой, поскольку у СССР и Чехословакии не было общей границы. И не могла ли советская помощь Праге обернуться данайским даром? Франция также не могла оказать восточноевропейским союзникам значительной помощи, поскольку ей необходимо было сдерживать на Рейне натиск стремительно усиливавшейся Германии. К тому же обнаружились серьезные противоречия между экспансионистскими устремлениями фашистской Италии на Балканах и Средиземноморье и заинтересованностью Франции в сохранении статус-кво в этом регионе. Не только в Риме, но и в Лондоне франко-советское сближение было встречено с почти неприкрытым раздражением. Да и в самой Франции далеко не все политические круги поддерживали курс Барту. После его убийства вместе с югославским королем Александром I хорватскими усташами[243] 9 октября 1934 г. в Марселе новый глава французской дипломатии Пьер Лаваль хотя и продолжил переговоры с Москвой, но делал все, чтобы они остались безрезультатными. Провал венского путча привел к политической изоляции Германии, но коалиции против нее так и не удалось создать. Слишком различными были интересы окружавших ее стран.

Саарский плебисцит и создание вермахта

По условиям Версальского договора, население Саара через 15 лет должно было решить, вернется ли область в состав Германии, останется ли под управлением Лиги Наций или станет частью Франции, с которой с 1920 г. была связана экономической унией. До прихода нацистов к власти никто не сомневался в том, что саарцы выскажутся за возвращение в Германию. Но после января 1933 г. предположительные итоги плебисцита уже не казались столь однозначными. Тем не менее голос крови победил приверженность к демократии. По результатам состоявшегося 13 января 1935 г. плебисцита, 90,8% его участников высказались за возвращение в рейх, 8,8% — за сохранение статус-кво и только 0,4% — за присоединение к Франции. 1 марта Саар вновь стал частью Германского государства. Это была огромная победа Гитлера, восстановившего свой потрепанный венским путчем престиж.

Фюрер немедленно использовал этот успех, чтобы обнародовать меры, которых уже давно требовали военные. 9 марта он объявил о том, что уже стало секретом Полишинеля — Германия располагает собственными военно-воздушными силами. А 15 марта последовало официальное немецкое заявление о введении в стране всеобщей воинской повинности и комплектовании на этой основе полумиллионной армии из 36 дивизий вместо прежних 21-й. Теперь германские вооруженные силы сменили и название, вместо рейхсвера появился вермахт. В законе говорилось, что «вермахт является носителем оружия и школой солдатского воспитания немецкого народа»[244]. К этому времени армия насчитывала уже 280 тыс. чел., но ее материальная оснащенность оставляла желать много лучшего. Поэтому шеф военного ведомства полковник Людвиг Бек заявил о настоятельной необходимости резкого ускорения темпов перевооружения. Так же думал и канцлер, утверждавший, что немецкая гонка вооружений является всего лишь ответом на вооружение Франции и СССР.

Реакция стран Запада была различной. Первым, 18 марта, заявил протест — однако довольно вялый — британский кабинет. Через два дня более резко выступил Париж, решительно осудивший столь грубое нарушение международных соглашений. Итальянская нота протеста имела столь вымученный характер, что каждому было ясно, что Муссолини стремится лишь не отстать от Англии и Франции.

После того как 11 апреля представители трех западных держав на конференции в итальянском городе Стреза осудили действия Германии и вновь гарантировали независимость Австрии, Гитлер решил прощупать их позиции и 21 мая произнес в рейхстаге одну из наиболее сильных своих речей. Канцлер выглядел необычайно умиротворенным и даже расслабленным, не потрясая, как обычно, кулаками. Он осудил войну как ужасное и бессмысленное деяние и уверял, что Германия хочет только справедливого для всех мира, что она искренне жаждет столь нужного ей покоя. Фюрер торжественно объявил, что Германия признает нерушимость европейских границ, отказывается от всяких притязаний на Эльзас и Лотарингию, этого извечного повода франко-германского раздора, и сразу вернется в Лигу Наций, когда та отменит позорный Версальский договор, унижающий немцев. Слова германского лидера произвели такое впечатление, что влиятельнейшая лондонская «Таймс» назвала его речь «мудрой, откровенной и всеобъемлющей». Газета с восторгом цитировала слова Гитлера: «Если кто-нибудь зажжет в Европе огонь войны, значит, он хочет хаоса. Мы, тем не менее, живем с твердой уверенностью в том, что наше время будет ознаменовано возрождением Запада, а не его упадком. Германия могла бы внести в это дело бессмертный вклад, она на это надеется и непоколебимо в это верит». В унисон с флагманом британской прессы лондонское правительство с готовностью проглотило наживку Гитлера о согласии ограничить немецкий военный флот 35% от числа английского.

Морской договор с Британией

Правительство Великобритании уже с начала марта 1935 г. проявляло очевидную готовность к двустороннему соглашению с Германией. Поскольку его беспокоила возможность создания за короткий срок немецкой военной авиации, способной нанести мощный удар по Британским островам, в Англии уже в июле 1934 г. стартовала собственная программа строительства сильного воздушного флота. Германское правительство, желая уменьшить внешнеполитическую изоляцию страны, согласилось вести переговоры об ограничении военно-воздушных сил, но одновременно дало понять, что еще более оно заинтересовано в соглашении о морских вооружениях. Гитлер был готов пойти на уступки, понимая, что для создания флота, равного по мощи британскому, потребуются годы, и хотел добиться если не союза с Англией в осуществлении его планов восточной экспансии, то хотя бы ее дружественного нейтралитета. Таким образом, планы обеих сторон нашли немало точек соприкосновения, тем более что англичан не слишком беспокоило увеличение немецкой сухопутной армии.

Для ведения переговоров 25 марта 1935 г. в Берлин прибыли британский министр иностранных дел Джон Саймон и лорд-хранитель печати Энтони Иден. Гитлер, умевший в случае необходимости очаровывать собеседников, избрал весьма хитроумную тактику. Он показал гостям карту колониальных владений европейских стран и заявил, что у Германии настолько мало жизненного пространства, что такое положение совершенно нетерпимо. Шаг Гитлера можно было понять как предложение о союзе, поскольку он вновь многословно говорил о необходимости защиты Европы от варварского большевизма. Реакция англичан показала, что они вполне поняли ход мыслей канцлера, желавшего установить с Великобританией более тесные отношения, чем с Францией. Саймон в ответ заявил, что его страна заинтересована в дружбе как с Берлином, так и с Парижем.

Во всяком случае, Гитлер подчеркнул, что морское соглашение является не только прелюдией к воздушному, но и может определить направление будущего немецкого продвижения — на Восток или в заморские дали. При этом фюрер определенно сказал, что «Германия не имеет ни необходимости, ни желания, ни способности и средств, чтобы снова соперничать на море». В ходе продолжившихся 4 июня в Лондоне переговоров, которые с немецкой стороны вел самодовольный и наглый Риббентроп, было быстро достигнуто соглашение о том, что немецкий флот будет составлять 35% от числа британского, а по подводным лодкам — даже 60% при доведении в исключительных обстоятельствах этого числа до 100%.

По условиям соглашения Германии разрешалось построить пять линкоров, два авианосца, 21 крейсер и 64 эсминца, что могло загрузить немецкие верфи работой на десять лет. К началу войны они построили меньше — ни одного авианосца, два линкора, 11 крейсеров и 25 эсминцев. Преуспели они только в строительстве подводных лодок, спустив на воду 57. В проектировании новых линкоров у немцев было то преимущество, что они не были связаны ограничениями в 35 тыс. т по условиям Вашингтонского морского соглашения. Они немедленно воспользовались этим и заложили два самых мощных в мире линкора водоизмещением в 45 тыс. т — «Бисмарк» и «Тирпиц». Правда, суперлинкор «Бисмарк» практически не принимал участия в войне. 27 мая 1941 г. он был потоплен британским флотом, унеся с собой на дно холодной Атлантики почти 2 тыс. немецких моряков.

Новый британский министр иностранных дел Самюэл Хор, защищаясь от обвинений в двуличной политике, в послании правительствам США, Франции, Италии и Японии настойчиво подчеркивал, что англо-германское соглашение кладет конец неконтролируемой гонке морских вооружений и обеспечит превосходство английского и французского флотов над немецким, если уж нельзя совсем воспрепятствовать перевооружению Германии. Гитлер же был весьма доволен тем, что удалось пробить первую брешь в Версальском договоре и добиться согласия одного из победителей в Первой мировой войне на восстановление военной машины рейха. Циничная и эгоистичная позиция Великобритании позволила впоследствии германскому флоту стать хозяином Балтики и поощрила Муссолини, возмущенного «коварством Альбиона», напасть на древнее африканское королевство Абиссинию. Все эти события практически развалили созданный в Стрезе единый фронт против нацистской Германии. Гитлеру же оставалось решить еще одну проблему — демилитаризованной Рейнской зоны.

Переход через Рейн

Планируя вступление немецких войск в демилитаризованную по Версальскому договору Рейнскую зону, Гитлер использовал в качестве предлога франко-советское соглашение о взаимопомощи, утверждая, что оно внесло элемент дестабилизации в Локарнский договор и сняло с Германии обязанность соблюдать его условия. Уже 2 мая 1935 г. немецкое командование в обстановке строжайшей секретности начало разрабатывать план «Шулюнг» о введении войск в Рейнскую зону. Но Гитлер выжидал до весны 1936 г. Когда же выяснилось, что Муссолини увяз в Абиссинии, а принятые против него санкции Лиги Наций обнаружили ее полную беспомощность, фюрер решил, что пришла пора действовать, заручившись предварительно согласием дуче на фактический разрыв Локарнских договоренностей.

27 февраля французская палата депутатов ратифицировала договор с Москвой. Воспользовавшись удобным предлогом, Гитлер публично заявил, что это означает смертельный приговор Локарнскому соглашению, которым Германия более не связана. На рассвете 7 марта три немецких батальона перешли через Рейн в направлении Ахена, Трира и Саарбрюккена. Они имели строгое указание немедленно отступить, если натолкнутся на французское сопротивление. Но такового не последовало. Начальник французского генштаба, генерал Морис Гамелей заявил, что даже малые военные действия повлекут за собой непредсказуемые последствия и предложил сконцентрировать на оборонительной линии Мажино 13 дивизий, чтобы ожидать дальнейшего развития событий. Если бы Франция проявила решимость, то история могла бы пойти по совершенно иному пути, т. к. отступление Германии означало бы крах нацистской диктатуры. Положение спасли железные нервы Гитлера, категорически запретившего командованию, уже охваченному паникой, даже и думать об отзыве войск назад. Но Франция колебалась, а из Лондона ей ответили, что «Германия, в конце концов, просто вышла в свой собственный палисадник».

Со своей стороны Гитлер для закрепления своей авантюры в который раз выступил с широковещательными мирными инициативами. В полдень 7 марта в речи перед рейхстагом он предложил подписать пакт о ненападении сроком на 25 лет с Бельгией и Францией, заключить такие же соглашения с восточными соседями Германии, провести демилитаризацию франко-германской границы, что на деле лишило бы Францию ее главной защиты — укрепленной линии Мажино, и, наконец, без всяких предварительных условий вернуться в Лигу Наций. В заключение Гитлер торжественно объявил, что Германия отказывается от любых территориальных претензий в Европе.

Когда Германия заняла Рейнскую зону и спешно принялась возводить на границе с Францией и Бельгией мощный Западный вал, новый австрийский канцлер Шушниг понял, что пришло время для улучшения отношений с Берлином, тем более что 21 марта Гитлер заявил, что «Германия не имеет намерений вмешиваться во внутренние дела Австрии, аннексировать Австрию или присоединять ее». 11 июля 1936 г. было подписано австро-германское соглашение, по которому Германия еще раз подтвердила обещание не вмешиваться во внутренние дела Австрии, которая со своей стороны обязалась проводить внешнюю политику с учетом того, что она является «немецким государством».

Но суть договора содержалась в секретных пунктах. Шушниг согласился тайно амнистировать осужденных участников венского путча и предоставить нацистам некоторые политически ответственные посты. К концу года из тюрем было освобождено 18 тыс. 684 нациста, которые сразу развили такую бурную деятельность, что Папен попросил фюрера предписать австрийским нацистам «держаться тихо и ждать». Формально равноправное соглашение на деле стало первым шагом к лишению Австрии независимости.

«Ось Берлин — Рим»

После занятия Рейнской зоны главной задачей внешней политики Германии стали расширение дипломатическими средствами зоны свободы действий и поиски союзников. С точки зрения Гитлера, уже нацелившегося на Австрию и Чехословакию, наилучшим союзником была бы Великобритания, поскольку это парализовало бы действия Франции и ее союзников. Назначенный в апреле 1936 г. послом в Лондон Риббентроп получил задание всеми силами добиваться заключения англо-германского союза. Впрочем, сам Гитлер не питал особых иллюзий о возможности разрыва между Англией и Францией. Поэтому он обратил свои взоры на Италию и Японию, поскольку вместе с Германией эти морские державы могли бы установить блокаду Британии на Средиземном море, Атлантическом и Тихом океанах.

К подобному выводу пришел и Муссолини. Абиссинская авантюра, хотя и закончилась победой, показала военную слабость Италии и ее неспособность самостоятельно утвердиться в Северной Африке и на Средиземном море. Но это казалось возможным в союзе с нацистской Германией, которая неумолимо приближалась к конфликту с западными державами. Как Гитлер, так и Муссолини рассматривали территориальную экспансию как биологическую необходимость для расцвета нации.

С лета 1936 г. стали вырисовываться контуры итало-германского сближения. Знаковым в этом смысле явилось назначение 10 июня зятя дуче Галеаццо Чиано (1903–1944) министром иностранных дел, поскольку он был убежденным сторонником союза с Германией. Сближение обеих стран резко ускорили два события: образование во Франции правительства Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом и вспыхнувшая 17 июля гражданская война в Испании.

Италия, стремясь усилить свое влияние в Западном Средиземноморье, сразу встала на сторону мятежного генерала Франсиско Франко (1892–1975). Но до сего времени не совсем ясно, какие именно причины побудили Гитлера сделать то же самое, поскольку Испания не входила в сферу его интересов. Конечно, определенное значение имело испанское сырье, особенно хромовая руда, необходимая для производства брони, а также богатые месторождения вольфрама. К тому же вмешательство в испанскую войну давало отличную возможность опробовать в боевых условиях немецкую военную технику, особенно авиацию, шефу которой, Герингу, не терпелось пустить ее вдело.

Но Гитлер мыслил иными категориями. Его воспаленному воображению мерещилась ужасная картина окружения Германии еврейско-марксистскими силами, воплощенными в российском большевизме и правительствах Народного фронта в Испании и Франции. В случае успеха ненавистная Франция получала бы нового врага за Пиренеями. Но поддержать Франко Гитлер намеревался только в союзе с дуче, поскольку их совместная акция прочно бы привязала Италию к Берлину. 23 октября Чиано встретился с Гитлером, который заявил о необходимости заключить прочный союз и попытаться привлечь к нему другие страны под лозунгом борьбы против большевизма. Стороны договорились о том, что итальянской сферой интересов является Средиземноморье, немецкой — Балтика и восток Европы. Само выражение «ось Берлин — Рим» впервые употребил Муссолини в миланской речи 1 ноября 1936 г.[245].

Еще 23 октября, когда Чиано и Нейрат подписывали итало-германский договор, в берлинском здании МИД на Вильгельмштрассе, в нескольких минутах ходьбы от них Риббентроп и японский посол составляли документ о направленном «против подрывной деятельности Коммунистического Интернационала» японо-германском союзе. 25 ноября этот «Антикоминтерновский пакт», к которому год спустя присоединилась Италия, был подписан официально. Но в дополнение к официальному тексту был составлен и секретный протокол, направленный против советской России. Партнеры договорились провести в случае неспровоцированного нападения СССР на одного из них консультации для выработки мер по «защите общих интересов». Значимость этого пакта практически была невелика. Германия продолжала свое традиционное военно-экономическое сотрудничество с Китаем. Сам Гитлер по расовым причинам пренебрежительно относился к азиатским народам и считал, что как Китай, так и Япония имеют значение только в качестве антисоветских карт, которыми можно сыграть в нужный момент. Впрочем, и главный партийный пропагандист Геббельс в частных разговорах именовал японских союзников не иначе как «желтомордыми макаками».

Демонстрацией итало-германской дружбы стал первый визит Муссолини в Германию в сентябре 1937 г. Дуче, красовавшегося в сшитой специально для этого парадной униформе, принимали как героя-завоевателя Африки. В его честь были проведены парады, армейские маневры в Мекленбурге, ему показали гигантские военные заводы Рура. Ослепленный мощью Германии Муссолини на миллионном митинге в Берлине назвал фюрера «одним из тех редких людей, на которых не проверяется история, но которые сами творят историю». Неудивительно, что теперь дуче утратил интерес к независимости Австрии, дав Гитлеру сигнал, которого тот так ждал.

Аншлюс Австрии

Вечером 5 ноября 1937 г. в рейхсканцелярию пришли за инструкциями фюрера пять высокопоставленных персон — военный министр и главнокомандующий Бломберг, главнокомандующий сухопутными войсками, генерал-полковник Вернер фон Фрич, глава ВМС, адмирал Эрих Редер, главнокомандующий ВВС генерал-полковник Геринг, министр иностранных дел Нейрат. Вел протокол военный адъютант Гитлера, полковник Фридрих Хоссбах, записи которого («протокол Хоссбаха») и сохранили для истории этот сверхсекретный документ.

Гитлер говорил более трех часов, объяснив, что все сказанное им является плодом долгих размышлений. Поскольку Германия может решить свои жизненные проблемы только силой, то, по его словам, остается ответить на вопросы: когда и где? Гитлер подробно рассмотрел четыре возможных варианта. Первым была война Германии против «дышащих к ней ненавистью» Англии и Франции. В этом случае вначале следует захватить Австрию и Чехословакию, чтобы «обезопасить себя от угрозы с фланга» и получить дополнительные продовольственные и людские резервы. Второй вариант исходил из возможной войны западных держав против Италии, что позволит под грохот этой войны аннексировать без особого риска Австрию и Чехословакию. В третьем варианте Гитлер исходил из вероятности крупного внутриполитического кризиса во Франции, который деморализует ее армию, а тогда «настанет время действовать против чехов». Наконец, Гитлер полагал, что Англия наверняка, а Франция возможно уже списали Чехословакию со своих счетов и примирятся с тем, что однажды Германия решит этот вопрос по своему усмотрению.

Но из всех вариантов вытекало одно — нацистский диктатор объявил о своем окончательном решении встать на тропу войны не позднее 1948 г. Это решение ошеломило участников совещания. Не то чтобы они были противниками войны. Их волновали более практические моменты. Нейрат, Фрич и даже верный Бломберг сомневались в готовности Германии к большой войне, а поражение означало бы катастрофу. 4 февраля 1938 г. все трое колеблющихся лишились своих постов. Место Нейрата занял услужливый Риббентроп. Новым главнокомандующим сухопутными войсками стал генерал Вальтер фон Браухич, а верховное командование взял на себя сам фюрер, создав вместо военного министерства Верховное командование вермахта (ОКВ) и назначив его шефом генерала Вильгельма Кейтеля, заслуженно получившего за свое пресмыкательство перед Гитлером прозвище «Лакейтель». За этим последовала перетряска кадров в армии и дипломатическом корпусе. Суть происшедшего точно выразила газета «Фёлькишер беобахтер», вышедшая 5 февраля под огромным заголовком: «Концентрация всей полноты власти в руках фюрера!» Теперь Гитлер завершил свою нацистскую революцию и сосредоточил в своих руках всю политическую, экономическую и военную власть.

Но и теперь, в отличие от нетерпеливого Геринга, он предпочитал не форсировать австрийскую проблему, а готовить для нее солидную базу. Однако события в марте 1938 г. развернулись совсем не по сценарию Гитлера. А произошло следующее. На рубеже 1937–1938 гг. Австрия попала в тяжелую ситуацию. Ни одна европейская страна не выражала желания встать на защиту ее независимости. Шушнигу не оставалось ничего другого, кроме как принять приглашение Гитлера и 12 февраля приехать к нему в баварскую резиденцию — Берхтесгаден. Встреча ошеломила австрийского канцлера. Гитлер бушевал два часа, обвиняя Вену в предательстве общенемецких интересов и угрожая немедленно отдать войскам приказ войти в Австрию. Затем фюрер внезапно успокоился, а после довольно дружеского обеда Риббентроп вручил Шушнигу проект соглашения, добавив, что это окончательные требования фюрера, который даже не намерен их обсуждать.

Фактически это был ультиматум. От Шушнига требовали снять запрет на австрийскую нацистскую партию, назначить министром внутренних дел пронацистского венского адвоката Артура Зейс-Инкварта (1892–1946) с передачей в его ведение полиции и службы безопасности, а другого нациста, директора Военно-исторического архива Эдмунда Глайзе-Хорстенау, — военным министром. Предлагалось также отправить в отставку противника нацистов, начальника генштаба, фельдмаршала Альфреда Янзу, ввести обмен офицерами обеих армий и подготовить включение Австрии в экономическую систему Германии. Выполнение этих условий превращало Австрию в сателлита нацистского рейха. В этот решающий момент австрийский канцлер дрогнул и согласился подписать документ, правда, напомнив при этом, что по конституции такое право имеет только президент Вильгельм Миклас.

Началась четырехнедельная агония Австрии. В стране воцарился хаос. На улицах бушевали толпы нацистов, срывавших государственные красно-бело-красные флаги. Клиенты банков спешно забирали свои вклады, а иностранные туристы штурмовали билетные кассы. Шушниг решился на отчаянный шаг и назначил на 13 марта плебисцит по вопросу о независимости Австрии. Пришедший в ярость Гитлер отдал распоряжение днем раньше оккупировать Австрию и послать в Вену требование об отмене плебисцита. Шушниг капитулировал, но Берлин потребовал, чтобы он уступил пост канцлера Зейс-Инкварту.

Утром 12 марта немецкие войска перешли австро-германскую границу. Они имели приказ не применять насилия, но беспощадно подавлять всякое сопротивление. Однако никакого сопротивления не было. Австрийская армия сидела в казармах, а на дорогах немецких солдат встречало ликующее население. Фюрер вначале намеревался создать конфедерацию двух немецких государств. Но когда после полудня 12 марта он прибыл в родной Линц, то был настолько поражен восторженным приемом жителей, что приказал немедленно подготовить закон об аншлюсе (присоединении) Австрии. Разумеется, на референдуме 10 апреля за аншлюс высказалось более 99% населения Австрии и Германии. Первая агрессия Гитлера закончилась его триумфом. На очереди была Чехословакия.

Мюнхенское соглашение

Через 11 дней после австрийского плебисцита, 21 апреля, Гитлер вызвал к себе Кейтеля, чтобы обсудить с ним операцию «Грюн» — план внезапного нападения на Чехословакию. После Первой мировой войны чешско-германские отношения отравляла проблема Судетской области, которую населяло 3,25 млн. немцев, требовавших если не присоединения к исторической родине, то большей автономии. После прихода Гитлера к власти в Судетской области образовалась пронацистская Судето-немецкая партия под руководством учителя физкультуры Конрада Генлейна (1898–1945), которой МИД Германии ежемесячно выделял 15 тыс. марок. Эта партия так красочно живописала зверства, которые якобы чинят чехи над бедными немцами, что лидеры Англии и Франции стали оказывать нажим на президента Эдуарда Бенеша, требуя от него максимальных уступок судетским немцам. Гитлер же был убежден, что удар по Чехословакии через неукрепленную границу с прежней Австрией будет таким молниеносным, что в Лондоне и Париже не успеют и не решатся на ее защиту.

Первый кризис разразился в мае, когда британская и чешская разведки получили данные о концентрации немецких войск в Саксонии. В Судетах начались вооруженные стычки, а правительство Бенеша объявило частичную мобилизацию, не собираясь сдаваться без боя и располагая хорошей армией. Прагу поддержали западные державы и Советский Союз. В таких условиях агрессия была невозможна, и Гитлер отступил, приказав сообщить чешскому послу, что Германия не имеет никаких намерений против его страны. Кризис был улажен, а фюреру преподали урок. Но тот лишь укрепился в намерении рассчитаться с Чехословакией. Он распорядился закончить все военные приготовления до 1 ноября 1938 г.

В начале сентября кабинет Бенеша выполнил все требования лидеров судетских немцев, но как раз это не устраивало Гитлера. По его указанию Генлейн заявил о прекращении всяких переговоров, сославшись на им же самим спровоцированные столкновения с полицией в Моравска-Остраве. А 12 сентября на партийном съезде в Нюрнберге Гитлер громогласно потребовал «справедливого отношения» к судетским немцам и пригрозил добиться этого даже военными средствами. Речь канцлера дала толчок настоящему восстанию немцев в Судетской области, подавленному после двухдневных ожесточенных столкновений.

В поисках выхода британский лидер Невилл Чемберлен, поддержанный французским премьером Эдуардом Даладье, предложил Гитлеру немедленно встретиться для попытки найти мирное решение проблемы. Никогда прежде не садившийся в самолет Чемберлен был готов лететь теперь семь часов, чтобы встретиться с немецким диктатором в Берхтесгадене. В итоге переговоров Чемберлен заявил, что согласен с присоединением Судетской области к Германии, но должен проконсультироваться с Францией и собственным кабинетом.

Пока Чемберлен склонял своих министров и Даладье к уступкам Гитлеру, тот не терял времени. Был издан приказ о приведении пяти армий в боевую готовность. Под нажимом Берлина 21 сентября польское правительство потребовало плебисцита в области Тешин, где проживала большая польская колония. На следующий день с аналогичным требованием выступила Венгрия, а «Судетский добровольческий корпус» при поддержке немецких частей СС захватил пограничные чешские города Аш и Хеб. Европа вновь оказалась на грани войны.

22 сентября Чемберлен второй раз встретился с Гитлером в Годесберге и сообщил ему о согласии передать Судетскую область Германии даже безо всякого плебисцита. Британский джентльмен ожидал признательности Гитлера, но тот сразу же ужесточил свою позицию и потребовал немедленного ввода немецких войск в Судеты, одним ударом разрушив «карточный домик» мира, с таким трудом воздвигнутый Чемберленом за счет Чехословакии. Хотя Гитлеру удалось уломать Чемберлена, согласившись подождать до 1 октября (который уже давно был запланирован как день нападения), на уступки не пошли ни Франция, ни Чехословакия, объявившие мобилизацию. Был отдан приказ о мобилизации британского флота.

Но Чемберлену, который всеми силами и непомерными уступками старался избежать войны, удалось уговорить Муссолини стать посредником в созыве конференции для решения судетского вопроса. В полдень 28 сентября за два часа до окончания срока предъявленного чехам ультиматума Гитлер получил срочное послание дуче, просившего повременить с мобилизацией. Фюрер с явным облегчением ответил, что принимает это предложение. После продолжительных телефонных переговоров с Римом он предложил руководителям Англии, Франции и Италии на следующий день встретиться с ним в Мюнхене. Не пригласили СССР, одного из гарантов целостности Чехословакии, смертный приговор которой был вынесен, таким образом, в отсутствие СССР и ее самой.

Переговоры четырех лидеров проходили в обстановке подчеркнутой идиллии и походили на формальную передачу Гитлеру всего, чего тот добивался. Уже после войны выяснилось, что компромиссные предложения, с которыми выступил игравший роль миротворца Муссолини, еще накануне были составлены в Берлине. Не самом деле это был чуть подновленный Годесбергский ультиматум, чего не заметили британский и французский премьеры, жаждавшие умиротворения любой ценой. Впрочем, они вяло предложили, дабы соблюсти приличия, все же пригласить представителей Чехословакии, но Гитлер ответил категорическим отказом. Однако Чемберлену в конце концов удалось выторговать уступку — представители главной жертвы будут находиться «в соседней комнате». Там они и просидели восемь часов в томительном ожидании, пока советник британского премьера Горацио Вильсон не ознакомил их с основным содержанием четырехстороннего соглашения.

Во втором часу ночи уже 30 сентября роковой документ поочередно подписали Гитлер, Чемберлен, Муссолини и, последним, Даладье. Сохранилась выразительная фотография, на которой торжествующий Риббентроп повелительно тычет пальцем, чуть ли не в нос сникшему Даладье, торопя его закончить дело и расписаться. Радостные лидеры Запада отбыли домой. Чемберлен, размахивая в палате общин заявлением, которое он подписал с Гитлером, заявил: «Друзья мои, я привез вам мир!». Один лишь Черчилль, слова которого вызвали бурю протеста парламентариев, сказал: «Мы потерпели полное и сокрушительное поражение».

Чехословакия потеряла одну из самых индустриальных своих областей, на которой находилось 66% запасов каменного и 80% бурого угля, производилось 80% цемента и продукции текстильной промышленности, 72% электроэнергии. Она оказалась беззащитной в военном отношении, лишившись прежней линии укреплений, самой мощной в Европе после линии Мажино. Процветающая страна, остававшаяся последней демократией в Восточной Европе, была разорена за одну ночь. Правда, все участники мюнхенского соглашения гарантировали ее новые границы, но только после урегулирования вопроса с Польшей и Венгрией. А это оказалось очень трудным. Польша получила область Тешина и поддержала Венгрию в ее притязаниях на Словакию и Закарпатскую Украину. Однако у Гитлера были иные планы. Венгрия вызвала его недовольство тем, что не оказала в дни кризиса решительной поддержки, поэтому и получила всего лишь небольшие территории в Словакии. Гитлер был даже недоволен Мюнхенским соглашением, поскольку стремился к захвату всей Чехословакии. Но в 1938 г. он не рискнул развязать большую войну, исход которой был совершенно неясен.

Мюнхен стал еще одним триумфом фюрера и катастрофой для Франции, военное значение которой в Европе было сведено почти к нулю. Окончательно судьба Чехословакии была решена в марте 1939 г. после инспирированного из Берлина провозглашения независимости Словакии. Утром 15 марта немецкие войска вошли на чешскую территорию, а вечером в Злату Прагу торжественно прибыл Гитлер, объявивший о создании протектората Богемия и Моравия, во главе которого был поставлен Нейрат. Только тогда Чемберлен понял, как нагло обманул его германский канцлер, следующей жертвой которого явится Польша, что было ясно при первом взгляде на карту. С мая Германия приступила к полномасштабной подготовке к намеченной на конец лета войне. Гитлер сжег за собой корабли и назначил дату нападения — 26 августа. Но для войны против Польши, которая получила гарантии Англии и Франции, ему было необходимо предварительно договориться со Сталиным.

Пакт двух диктаторов

В мае 1939 г. встревоженные непредсказуемостью Гитлера западные державы предложили Советскому Союзу заключить пакт о взаимной помощи, который они прежде отвергали. 8 июня в Москву прибыл специальный британский посланник Уильям Стрэнг, чтобы начать переговоры. Договор давал Англии и Франции огромный выигрыш, поскольку только Советский Союз мог оказать прямую помощь соседним Польше и Румынии. Запад рассчитывал, что в любом случае вермахт застрянет в бескрайних просторах России до того времени, пока Англия и Франция не подготовятся как следует к тяжелой войне.

Сталин знал о таком расчете и еще 10 марта 1939 г. в речи на партийном съезде дал понять, что Россия не собирается таскать каштаны из огня для других держав и одновременно — что она заинтересована в улучшении отношений с Германией. Поэтому на переговорах со Стрэнгом Москва потребовала, чтобы Красная армия получила право свободного прохода через Польшу и Румынию и введения своих войск в Прибалтику не только в случае прямого немецкого нападения, но и в случае «косвенной агрессии» и фашизации этих государств, что давало бы Советскому Союзу повод для вторжения.

Сложность состояла в том, что СССР не был такой же европейской державой, как прочие. На Западе опасались, что с помощью Красной Армии в восточноевропейских странах вспыхнут большевистские революции, которых особенно страшились в Варшаве и Бухаресте. Поэтому Польша категорически отказалась разрешить советским войскам проход через ее территорию. Для Великобритании сложилась парадоксальная ситуация — отдать СССР то, что она намеревалась защитить от Германии с помощью той же Москвы. Это парализовало дальнейшие переговоры летом 1939 г., тянущиеся вяло и бесплодно. Создавалось впечатление, что Запад использует эти переговоры только как средство давления на Берлин. В конце июля переговоры вообще зашли в тупик, поскольку стороны не смогли договориться о единой трактовке термина «косвенная агрессия». Кроме того, СССР настаивал на одновременном заключении политического и военного договоров, а Запад предлагал, чтобы военные переговоры начались после подписания пакта о взаимопомощи.

Гитлер быстро сообразил, какие возможности откроются перед Германией, если он на 180° повернет руль своей восточной политики, понимая при этом, что в случае провала такой шаг приведет к катастрофе. Но тут из Москвы поступил обнадеживающий сигнал: 3 мая наркоминдел М.М. Литвинов, слывший сторонником сближения с Западом, был заменен верным сталинистом В.М. Молотовым. В Берлине расценили смещение еврея Литвинова как готовность искать соглашения с рейхом. 20 мая Молотов заявил германскому послу Фридриху фон дер Шуленбургу (1875–1944), что СССР готов возобновить прерванные зимой экономические переговоры только в том случае, если для них будет создана «необходимая политическая основа». Риббентроп отреагировал на это сдержанно, опасаясь ухудшения отношений с Японией.

Но пауза длилась недолго. Сам фюрер дал указание поддерживать с русскими постоянные контакты. 28 июня Шуленбург сообщил Молотову, что немецкая сторона рассматривает договор 1926 г. как действующий. 28 июля появилось официальное заявление о возобновлении экономических переговоров. Когда в начале августа в Москву для ведения переговоров с Россией прибыли английская и французская военные миссии, состоящие из второстепенных лиц без широких полномочий, германо-советский флирт был в полном разгаре.

Понимая, что время работает на нее, советская сторона не торопилась, а в Берлине росла нервозность, ибо 26 августа должно было начаться наступление на Польшу. 14 августа Шуленбург получил указание предложить Москве широкое обсуждение всего комплекса взаимоотношений, в том числе и вопроса о разграничении сфер интересов обеих сторон, для чего Риббентроп готов был прибыть в Москву. Советский нарком в принципе выразил согласие, но добавил, что СССР ожидает от Берлина готовности заключить пакт о ненападении и большое экономическое соглашение, а также выступить посредником в советско-японском конфликте на монгольской реке Халкингол.

В этот момент Гитлер был готов на любые условия. В Москву послали сообщение, что в течение ближайших трех дней Риббентроп в любое время готов прилететь, имея полномочия канцлера обсудить все германо-советские проблемы и «в случае необходимости подписать соответствующие договора». 17 августа советское правительство ответило, что предлагает заключить, кроме пакта о ненападении и экономического соглашения, секретный договор о разграничении сфер интересов, и ожидает Риббентропа 26–27 августа. Но немцы так торопились, что Гитлер отправил Сталину личное послание с просьбой принять Риббентропа не позднее 23 августа.

В этот день в Москве был подписан и в тот же день вступил в силу советско-германский пакт о ненападении, ставший полной неожиданностью для мировой общественности и интересный прежде всего своим секретным дополнительным протоколом, существование которого полвека объявлялось в СССР «грязной западной фальсификацией». В советскую зону интересов входили Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Бессарабия, а немецкая сторона внесла в протокол туманный пункт о своей «полной политической незаинтересованности» в Юго-Восточной Европе. Относительно Польши, судьба которой была уже предрешена, стороны определили границу своих зон по рекам Нарев, Висла и Сан, которая делила Польшу приблизительно пополам.

Оба диктатора считали, что перехитрили друг друга. Гитлеру пакт давал зеленый свет для нападения на Польшу и вселял надежду, что Англия и Франция и на этот раз останутся в стороне и не решатся начать войну. Фюрер уже намеревался после разгрома Польши повернуть войска на Запад, имея за спиной дружественную Россию. Он приподнято заявил командующим всеми родами войск, что «нет никаких оснований бояться блокады. Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец, цинк»[246]. Для Сталина же, озабоченного безопасностью страны и усматривавшего в политике западных держав лишь стремление столкнуть между собой СССР и Германию, пакт означал возможность отодвинуть войну, чтобы лучше к ней подготовиться, и расширить зону своего влияния. Само же тайное разграничение сфер интересов только еще раз продемонстрировало старую, как мир, истину: сильные и большие державы в собственных интересах всегда договариваются между собой за счет слабых и малых соседей.

Пакт стал для Гитлера пропуском в войну. Когда он получил послание Чемберлена о том, что заключение советско-германского пакта «ничего не изменит в обязанности Великобритании по отношению к Польше», нападение на которую приведет к новой мировой войне, то ответил письмом, полным возмущения зверствами поляков над немецким населением: он-де не может бросить это население на произвол судьбы, а индульгенцию на упомянутые зверства выдала полякам своими гарантиями именно Англия.

Гитлер уже отдал приказ о начале операции ранним утром 26 августа, когда получил письмо Муссолини, в котором тот сообщал, что Италия настолько слаба, что может вступить в войну не ранее 1942 г. Чтобы подсластить пилюлю, дуче заверял, что вступит в войну немедленно, если получит необходимое сырье и вооружение. Беглого взгляда на приложенный перечень необходимого было достаточно, чтобы понять, что речь идет о поставках, осуществление которых требует долгого времени.

Фюрер был настолько разочарован нейтральной позицией Италии, которая в любом случае могла бы оттянуть на себя значительную часть англо-французских сил, что отдал приказ остановить войска. В довершение всего Браухич доложил, что армия не готова к завтрашнему наступлению ни на Востоке, ни на Западе. Наступление пришлось перенести на 1 сентября, но это ничего не меняло в решимости Гитлера развязать войну. Он прекрасно знал, что более благоприятного момента может больше и не представиться. Ни Данциг, ни Польский коридор, отделявший Восточную Пруссию от рейха, ни Верхняя Силезия не были целью Гитлера. Целью было полное уничтожение Польского государства, а затем установление немецкого господства на европейском континенте.

Облик эпохи

В лихорадочном и агрессивном динамизме национал-социализма проявилось стремление к развязыванию новой войны для установления германского господства в Европе и гегемонии во всем мире, и уже в самом начале войны германский вермахт захватил почти всю Европу, одержав победы над Польшей, Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, Францией, Югославией, Грецией.

Гитлер рассматривал войну как органическое сочетание вооруженной, экономической и психологической борьбы. К этому Гитлер добавил главное — расовую войну на уничтожение. Именно она стала основой достижения желаемой цели: создать здоровое ядро арийских «людей-господ» и предоставить им жизненное пространство на захваченных европейских территориях, превратив местное население в рабов.

После нападения на Советский Союз Германия вначале, казалось, была близка к успеху, когда вермахт вплотную подошел к Москве, а в Северной Африке — к Суэцкому каналу. Однако разгром под Москвой означал, что немецкая стратегия блицкрига потерпела крах. С 1942 г. Германия и ее союзники терпели неудачи на всех фронтах. Несмотря на отчаянное сопротивление и отдельные победы, немецкая армия медленно отступала к границам рейха. В небе над Германией господствовала англо-американская авиация, сотни ее городов превратились в руины.

С высадкой союзников в Нормандии в июне 1944 г. начался завершающий этап войны. В самой Германии агонизирующий режим усиливал террор и репрессии особенно после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Но несмотря на всю бессмысленность продолжения войны и невосполнимые потери, Гитлер не прекращал ее до тех пор, пока союзники не заняли почти всю территорию Германии. 30 апреля 1945 г. фюрер покончил с собой. Война в Европе закончилась капитуляцией Германии 7–8 мая 1945 г. Вторичный ее рывок к мировому господству потерпел, как и первый, полное крушение.

Подготовка к большой войне

Выступая в рейхстаге 1 сентября 1939 г., Гитлер заявил, что Германия имеет самую лучшую и современную в мире армию, на вооружение которой ушла гигантская сумма в 90 млрд. марок, что было скорее всего преувеличением. Некоторые современные историки считают, что потрачено было около 40 млрд. марок[247]. Во всяком случае, в 1939 г. немецкое военное производство в 3,5 раза превышало британское. Армия первого эшелона насчитывала 2,758 млн. чел., но флот не достиг такого уровня, чтобы соперничать с английским. Только в авиации Германия имела неоспоримое преимущество.

Однако в отличие от 1914 г., нацистская Германия не имела достаточных запасов сырья и валюты, а также резерва рабочей силы. Поэтому упор делался на молниеносную войну и будущую эксплуатацию захваченных территорий, выкачивание оттуда сырьевых ресурсов, продовольствия и рабочих. Это была весьма рискованная стратегическая концепция. Чем больше солдат мог выставить Третий рейх, тем меньше рабочих могло стоять у станка. Чем моторизованнее становилась армия, тем острее ощущалась нехватка технических специалистов, как для вермахта, так и для индустрии. Лихорадочное строительство вермахта повлекло за собой в целом более низкий по сравнению с кайзеровской армией уровень подготовки молодых офицеров и солдат, которые не имели фронтового опыта.

Население Германии не хотело и боялось войны. Оно приветствовало и поддерживало достигнутые без применения силы внешнеполитические успехи Гитлера. Его постоянные заверения в миролюбии породили у многих немцев иллюзию, что нацистское правительство действительно стремится только к восстановлению попранной в Версале справедливости, и они не собирались рисковать уже реально достигнутыми результатами ради призрачного великого будущего. Однако всякое открытое сопротивление войне, которой в 1939 г. избежать не удалось, было невозможно. В результате массированной пропаганды об угрозе со стороны мировой плутократии, еврейства и восточного большевизма в умах немецкого населения воцарились смятение и страх. Настроение немцев было далеко от энтузиазма августа 1914 г., когда они приветствовали войну криками «ура!». В 1939 г. они отнеслись к ней негативно-лояльно, но послушно последовали за диктатором.

Определенную сложность для Германии представляла проблема продовольственного снабжения. Жизненный уровень населения отставал от уровня западных противников. Ниже было и потребление продуктов питания, структура которого перед началом войны также изменилась в худшую сторону. В 1927–1937 гг. в рабочих семьях потребление ржаного хлеба выросло на 20%, а картофеля на 4%. В то же время сократилось потребление мяса на 18%, жиров — на 37, белого хлеба — на 44%[248]. Помня печальный опыт Первой мировой войны, нацистские лидеры всеми средствами стремились избежать голода и недовольства. С самого начала войны было введено рационирование основных продуктов и товаров. Разумеется, лучше всего снабжался вермахт, но и для гражданского населения устанавливались сравнительно высокие нормы потребления, приблизительно равные английским. К началу войны Германии удалось создать запасы зерна в 6,5 млн. т.

Ввиду угрозы инфляции из-за нехватки товаров правительство должно было принимать меры по снижению покупательной способности населения. Решающее значение здесь имел контроль над триадой — заработная плата, доходы и налоги. Принятое 4 сентября постановление о военном хозяйстве отменяло все доплаты за сверхурочные часы, ночные смены и работу в выходные дни. Практически отменялись отпуска, вводился 10-часовой рабочий день и трудовая повинность.

Жесткие меры сразу вызвали критику с двух сторон. Против них выступили некоторые гауляйтеры, руководитель ГТФ Лей, заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс (1894–1987). Недовольство проявили также промышленники и военно-экономические управления, опасавшиеся падения производительности труда. Гесс и Лей считали политической глупостью «в критический момент из-за более или менее теоретических обоснований поставить на карту» с трудом завоеванное за 20 лет «доверие рабочих к фюреру и партии». Когда недовольных поддержал и Геринг, самые жесткие меры были постепенно отменены, и к лету 1940 г. оказались практически восстановлены довоенные условия и нормы. Руководство НСДАП и впредь тщательно следило за настроениями народа, стремясь не допустить нарастания недовольства. Так, солдатские жены и матери получали пособие в размере 85% прежнего заработка мужа или сына — хотя с экономической точки зрения это было неразумно, поскольку позволяло многим женщинам сидеть дома, зато поддерживало дух армии.

Налоговая политика с самого начала имела более осторожный характер. Вводился дополнительный военный сбор в размере 5% подоходного налога. Годовой доход до 2400 марок сбором не облагался, поэтому 60% налогоплательщиков избежали этого сбора. Чтобы не допустить несправедливости, всем трудящимся гарантировался минимум годового дохода в 2400 марок. Повысились акцизы на пиво, табак, водку и шампанское, т. е. на те продукты, которые не относились к «жизненно важным». В итоге доходы от налогов и пошлин возросли с 18,2 млрд. марок в 1938/39 финансовом году до 24,2 млрд. в 1939–1940 и до 27,6 млрд. марок в 1940/41 г. Вместе с другими поступлениями они обеспечили финансирование войны более чем на 50%. Остальную часть составили банковские кредиты, т. к. из-за нехватки товаров люди несли деньги в банки и сберкассы и в них скопились излишки наличности[249].

Огромное значение для войны имела мобилизация рабочей силы, резерва которой в Германии не было уже с 1937 г. Рост вермахта, насчитывавшего к сентябрю 1939 г. 4,5 млн. военнослужащих, привел к тому, что только летом этого года промышленность потеряла 2,5 млн. рабочих, в том числе и в военных отраслях производства. Возможностей компенсировать эти потери было немного — привлечение женщин, перевод на военные производства людей с других закрываемых предприятий, использование иностранной рабочей силы. Число работающих женщин в 1933–1939 гг. увеличилось с 11,6 до 14,6 млн. чел. Но оставалось еще около 6 млн. незанятых, но трудоспособных женщин. По крайней мере, как считало министерство труда, 2,6 млн. из них можно было бы привлечь к работе[250]. Много рабочих рук появилось в результате ликвидации мелких предприятий и ремесленных мастерских, число которых с 1936 по 1939 г. сократилось на 180 тыс. (с 1,65 до 1,4 млн. чел.), причем больше половины из них закрылось за один 1938 год. Особенно резким было уменьшение числа портных, сапожников, столяров, парикмахеров, пекарей и мясников. В торговле положение было немного лучше. Здесь количество занятых с мая 1939 по май 1940 г. снизилось на 425 тыс. (15%) чел. В целом к апрелю 1940 г. в военные отрасли промышленности было переведено 743 тыс. рабочих-мужчин[251]. Этот процесс продолжался бы и дальше, если бы не растущее использование иностранных рабочих и военнопленных. Уже до войны в Третьем рейхе работало около 400 тыс. иностранцев. К маю 1941 г. число рабочих-иностранцев возросло до 1,75 млн. чел., из которых 1,32 млн. составляли военнопленные. Работали они главным образом в сельском хозяйстве и на военных заводах.

К началу войны было ужесточено уголовное законодательство и расширены полномочия полиции и СС. В меморандуме министерства юстиции в январе 1940 г. говорилось, что «задачей органов юстиции в годы войны является выявление и изоляция подстрекательских и преступно настроенных элементов, которые в критическое время могли бы попытаться нанести фронту удар ножом в спину». Появилась квалификация новых типов преступной деятельности — «подрыв оборонной мощи», «экономический саботаж», «вредительство народу», которые могли наказываться даже смертной казнью, как, впрочем, и прослушивание запрещенных иностранных радиопередач.

Четвертый раздел Польши

Вторая мировая война началась с нацистской провокации. Вечером 31 августа отряд эсэсовцев, переодетых в польскую военную форму, под командованием штурмбанфюрера Альфреда Науйокса захватил в пограничном немецком городе Гляйвиц местную радиостанцию и передал в эфир подстрекательское сообщение о начале войны, полное злобных антинемецких выпадов. На рассвете 1 сентября вермахт вступил в Польшу, проникнув через польскую границу с трех сторон — из Восточной Пруссии, Померании и района Бреслау.

По земле вперед рвались 55 немецких дивизий и 2,5 тыс. танков и бронемашин, в небе надсадно ревели моторы почти 2 тыс. самолетов. Что могла противопоставить этому натиску Польша? 80 дивизий первой линии обороны, 300 танков и 420 самолетов, почти полностью уничтоженных на своих аэродромах, с которых они так и не успели взлететь.

Польская армия оказывала отчаянное сопротивление, но была раздавлена бронированным катком вермахта. Ярким примером в этом отношении стало сражение под Кутно на реке Бзура, где польская кавалерийская бригада с пиками наперевес контратаковала немецкие танки и полностью погибла. 6 сентября пал Краков. В полдень 8 сентября первые немецкие танки подошли к Варшаве, но, не имея поддержки отставшей пехоты, были остановлены. 12 сентября части вермахта приблизились к Львову. Огромные клещи, внутри которых сражалась и гибла польская армия, сомкнулись 13 сентября. Через четыре дня польское правительство, ранее уже бежавшее в Люблин, покинуло страну и выехало в Румынию.

Англия и Франция объявили Германии войну 3 сентября. Но на самом деле на Западном фронте никаких военных действий не велось; 35 немецких дивизий, состоявших в основном из резервистов, и 65 французских кадровых дивизий отсиживались в своих укрепленных линиях Зигфрида и Мажино. Со своей стороны Гитлер, желая закончить польский поход раньше предполагаемого наступления союзников на Западе, торопил Москву со вступлением в войну. Сталин колебался, но неожиданно быстрый успех вермахта и появление немецких частей на согласованной демаркационной линии, которую они уже начали переходить, заставляли действовать.

17 сентября советское правительство объявило, что Польского государства больше не существует и СССР должен взять «под свою защиту» белорусское и украинское население в Восточной Польше. Утром этого дня советские войска перешли границу и, почти не встречая сопротивления, начали продвигаться по территории уже поверженной Польши. Польскому послу в Москве при этом лицемерно было заявлено, что СССР будет строго придерживаться нейтралитета в польско-германском конфликте. В общем советско-германском коммюнике, составленным Сталиным, утверждалось, что общей целью обеих держав является «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни». Еще героически сражалась истекавшая кровью Варшава, павшая только 27 сентября, а победители уже делили добычу. 25 сентября Сталин предложил Германии территорию от Буга до Варшавы в обмен на ее отказ от Литвы, что отдавало под власть Гитлера всю Польшу.

28 сентября в Москве, куда вновь прибыл Риббентроп, был заключен новый «Советско-германский договор о дружбе и границе». Он также сопровождался секретным протоколом, по которому Литва переходила в зону советских интересов, а Варшавское и Люблинское воеводства — немецких. Одновременно была опубликована крайне трескучая совместная Декларация мира, в которой говорилось, что исчезли все причины для войны, а ответственность за ее продолжение будут нести Англия и Франция.

Полигон генерал-губернаторства

То, что осталось от Польши после того, как победители получили свои доли, стало именоваться Польским генерал-губернаторством. Его главой был назначен холодный и безжалостный Ханс Франк, заявивший, что «поляки будут рабами германского рейха». Генерал-губернаторство было превращено в полигон, на котором нацисты опробовали методы, которыми они намеревались управлять всеми захваченными восточными территориями. Польша должна была стать для Германии только источником бесплатной рабочей силы, и изначально планировалось поголовное истребление здесь не только евреев, но и польской интеллигенции, духовенства и дворянства, — всех, кто способен был возглавить национальное сопротивление.

7 октября фюрер назначил Гиммлера «рейхскомиссаром по утверждению германской расы», в задачу которого входило германизирование подходящих для этого территорий, предварительно очищенных от чужеродных элементов. Гиммлер немедленно отдал распоряжение о переселении евреев и непригодных к ассимиляции поляков на земли генерал-губернаторства к востоку от Вислы. За год туда было перемещено 1,2 млн. поляков и 800 тыс. евреев. В условиях необычайно холодной зимы 1939/40 г. на пути к месту переселения погибло множество людей.

На место выселенных прибыло около полумиллиона немцев и фольксдойче (лиц немецкого происхождения из Прибалтики и различных районов Польши). Однако число новых поселенцев и издавна живших на западных польских территориях немцев составляло не более 1–1,2 млн. чел., и они все равно оставались меньшинством по отношению ко все еще живущим здесь 8,5 млн. поляков. Одной переселенческой политикой нельзя было решить проблему германизации. Поэтому было принято решение начать также политику онемечивания местного населения. С этой целью последнее было поделено на четыре категории с различными правами, социальным статусом и уровнем жизни. Высшую группу «имперских граждан» составляли 1,724 млн. чел. из немцев и поляков с примесью немецкой крови, это были «полноправные граждане». За ними следовала приблизительно такая же по численности группа «граждан государства», отличавшаяся от первой некоторой ограниченностью в правах. Они не могли быть чиновниками, должны были получать особое разрешение на заключение брака и находились под постоянным контролем полиции. Считалось, что вначале их надо было приобщить к «немецкой жизни и культуре». Для них устанавливался испытательный срок в десять лет, но он мог быть сокращен за особые заслуги, например за мужество на фронте. Третья группа, всего 83 тыс. чел., состояла из тех, кто проходил испытательный срок для включения во вторую категорию. К 1944 г. «имперскими гражданами» было объявлено 3,485 млн. чел. Остальные 6 млн. считались «подзащитными поляками», т. е. людьми второго сорта[252].

Захваченная Польша подверглась жестокому ограблению. В 1942–1943 гг. из нее было вывезено 630 тыс. т зерна, 520 тыс. т картофеля, 28,6 тыс. т сахара, 55 тыс. т мяса и 7,5 тыс. т жиров. При этом за эксплуатацию страны отвечали, как это было заведено в нацистской системе, несколько ведомств: кроме военно-экономического управления вермахта и администрации Франка этим занимался и уполномоченный от Геринга — руководителя четырехлетнего плана.

Польша, как уже говорилось, имела для Германии огромное значение как источник рабочей силы. Франк получил задание в течение 1940 г. отправить в Германию миллион польских рабочих в основном в сельское хозяйство рейха. Вербовка была «добровольной»: людей принуждали к ней, резкое ухудшая условия их жизни. Тем не менее завербовалось только 81,4 тыс. чел., в том числе 24,7 тыс. женщин. После провала «добровольной» вербовки начался открыто насильственный угон населения, в результате которого к 1945 г. в Германии находилось около миллиона поляков.

Война на Западе

После разгрома Польши Гитлер, по своему обыкновению, 6 октября предложил западным державам признать новую ситуацию и сесть за стол переговоров. Но еще 27 сентября он сообщил командованию вермахта о предстоящем в ближайшее время наступлении на Западе, а 9 октября, не дожидаясь ответа из Лондона и Парижа, приказал армии готовиться к удару по Франции. Фюрер намеревался вначале выступить 12 ноября, но Браухич, ссылаясь на плохие погодные условия и необходимость ремонта потрепанной в Польше техники, убедил его отложить наступление. В течение осени — зимы Гитлер 14 раз переносил сроки удара, доводя своих генералов до нервного перенапряжения. Западные противники не сумели воспользоваться этой передышкой. Напротив, когда вспыхнула советско-финская война, в Лондоне и Париже стали разрабатывать план отправки экспедиционного корпуса через Скандинавию в Финляндию, хотя та не просила о помощи. Этот план предусматривал захват норвежского порта Нарвик, через который Германия получала зимой шведскую железную руду. Но план отпал, когда в марте 1940 г. Финляндия запросила перемирия.

Адмирал Редер уже с осени 1939 г. убеждал Гитлера оккупировать Норвегию, пока там не высадились англичане. Фюрер вначале противился, считая это распылением сил. Но затем и он пришел к выводу, что с севера может возникнуть серьезная опасность правому флангу немецких войск. Утром 9 апреля немецкие части перешли датскую границу, а с моря был высажен десант в Копенгаген, жители которого, отправляясь на работу, с изумлением обнаружили на собственных улицах солдат в иностранной форме.

В отличие от маленькой и беззащитной Дании, Норвегия оказала сопротивление. Во второй половине дня ее основные города и порты уже были захвачены немецкими морскими десантами. Однако путь на Осло им преградила старинная крепость Оскарсборг, крупповские орудия которой потопили тяжелый крейсер «Блюхер», унесший на дно фиорда 1600 человек, в том числе всю будущую оккупационную администрацию. Норвежская столица была занята на следующий день небольшим воздушным десантом. Ярый сторонник нацизма, майор Видкун Квислинг (1887–1945), имя которого стало синонимом коллаборациониста, т. е. лица, сотрудничающего с фашистскими захватчиками, был назначен новым премьер-министром, хотя фактическая власть принадлежала немецкому рейхскомиссару Йозефу Тербовену (1898–1945), молодому, энергичному и крайне беспощадному человеку.

Операция «Везерюбунг» закончилась блестящим успехом, но немецкий флот понес значительные потери. Кроме «Блюхера» были потоплены еще два легких крейсера и 17 более мелких судов, а другие получили серьезные повреждения. В итоге, у Германии в полной готовности остались всего один тяжелый и два легких крейсера.

10 мая, в тот день, когда новым британским премьером стал Черчилль, немецкие армии, нарушив нейтралитет Бельгии и Нидерландов, начали западный блицкриг, оказавшийся еще более эффективным, чем польская кампания. Главный удар, в отличие от 1914 г., наносился теперь южнее, через считавшиеся труднопроходимыми лесистые Арденнские горы. Впервые эту идею высказал начальник штаба группы армий «А», генерал Эрих фон Манштейн. Он сумел изложить ее Гитлеру, которому весьма импонировали дерзкие решения и нестандартные шаги. В случае успеха этого плана под названием «Гельб» англо-французские войска, устремившись к бельгийской границе, оказались бы в западне. При этом варианте не было необходимости в оккупации Нидерландов, но на ней настояло военно-воздушное командование, которому были нужны голландские аэродромы.

В численном отношении силы сторон были равны — 136 немецких дивизий против 135 союзных, но германский план был продуман превосходно. Хорошо скоординированные действия воздушных десантов и танковых колонн, варварская бомбардировка центра Роттердама, разделившего участь Варшавы, привели к капитуляции Голландии через пять дней после начала немецкого наступления. Через две недели, 27 мая прекратила сопротивление Бельгия. Английский экспедиционный корпус был отброшен к морю и прижат к побережью близ Дюнкерка. Ему грозил полный разгром, но вечером 24 мая пришел неожиданный приказ остановить танковые колонны. Причина такого приказа и имя его инициатора до сих пор являются предметом дискуссий. Скорее всего, быстрый и неожиданный успех породил у Гитлера, не имевшего военного образования, чувство беспокойства. Он не мог поверить, что война фактически уже выиграна. Поэтому, стремясь сохранить танковые силы для дальнейших операций во Франции и поверив заверениям Геринга, что его асы полностью уничтожат зажатого в котле противника, фюрер сам отдал этот приказ. Но свою роль, вероятно, сыграли и политические расчеты: Гитлер все еще надеялся на мир с Англией. Когда же немецкое наступление возобновилось, то 850 самых различных судов — от крейсеров до парусных шлюпок — начали полным ходом вывозить солдат в Англию. Всего удалось эвакуировать 338 тыс. чел., хотя сами британцы считали, что спасется не более 50 тыс.[253]. Да, английская армия потеряла там все тяжелое вооружение, но спасены были войска, уже испытанные в сражениях.

После падения Дюнкерка немецкие танки устремились вглубь Франции, прорвали фронт на Сомме и начали широкое наступление от Рейна до Абвиля. Французы, потерявшие лучшие соединения и бронетанковые силы в Бельгии, могли противопоставить 143-м окрыленным успехом немецким дивизиям только 65, да и то второсортных. Тем не менее отдельные части сражались с большим мужеством, но силы были слишком неравны. 14 июня немецкие войска без боя вошли в Париж и гордо водрузили на Эйфелевой башне флаг со свастикой. Бежавшее в Бордо французское правительство, во главе которого стоял теперь герой Первой мировой войны, маршал Анри Петен, 17 июня запросило перемирия. Гитлер ответил, что сначала должен посоветоваться с Муссолини, ибо 10 июня, когда исход был уже ясен, дуче вступил в войну, чтобы, подобно шакалу, успеть ухватить кусок добычи. Но даже и теперь более 30 итальянских дивизий ничего не смогли поделать с шестью французскими, тылам которых к тому же уже угрожали спускавшиеся по долине Роны немецкие танки.

Вечером 24 июня в Компьенском лесу под Парижем, в том самом вагоне, в котором 11 ноября 1918 г. германские представители подписали перемирие, произошло второе издание этого исторического события, только поменялись местами действующие стороны. По условиям теперешнего перемирия оставшаяся неоккупированной Южная и Юго-Западная Франция с центром в курортном городке Виши оставалась под номинальной властью французского правительства. Этот коварный расчет делил Францию и затруднял формирование французского правительства в изгнании, откуда оно могло продолжать борьбу. Так Франция превратилась в вассала Германии, а Гитлер исполнил вековые мечты многих немецких поколений. Оставалось уничтожить британскую «опоясанную морем скалу».

Но фюрер пребывал в некотором смятении. Высадка в Англии была сопряжена с огромными трудностями и риском. На мир с Черчиллем рассчитывать не приходилось. Повернуть на Восток, имея за спиной непокоренную Британию, было крайне опасно. Может быть, впервые Гитлер не знал, что следует предпринять. Немецкое командование также считало высадку в Англии слишком трудной задачей. Редер предлагал перерезать все линии снабжения Британских островов, захватив Гибралтар, Мальту и Суэц и установив полную блокаду в Северной Атлантике. Геринг, которому всегда изменяло чувство меры, хвастливо заверял, что его авиация способна поставить Англию на колени. Но этому противоречили расчеты, произведенные в 1939 г. в его собственном министерстве.

Битва за Англию или операция «Адлер» началась с крупнейшего к тому времени воздушного сражения 15 августа 1940 г. По различным данным, немцы потеряли в этот день около 75 самолетов, англичане — 34.

Впрочем, обе стороны всегда преувеличивали потери противника, но преуменьшали собственные. Воздушные налеты и сражения продолжались до мая 1941 г. Британская территория подвергалась беспрестанным налетам и варварским бомбардировкам. Промышленный город Ковентри был практически уничтожен, а Геббельс по радио угрожал, что будут «ковентрированы» и другие индустриальные центры страны. Тем не менее попытка покорить Великобританию с воздуха в конечном счете не удалась, что привело к свертыванию уже в октябре запланированного вторжения — операции «Морской лев», а затем и к его отмене.

Для Гитлера на первый план все более выдвигалась иная перспектива — завоевание России, чтобы, как заявил он своему окружению, выбить из рук Британии «континентальную шпагу» и принудить ее к заключению мира. Тем более что в марте 1941 г. конгресс США законом о лендлизе предоставил президенту Франклину Рузвельту неограниченные полномочия по оказанию поставками оружия, продовольствия и стратегических материалов помощи тем странам, которые сражаются против диктаторских режимов, и стало ясно, что США безусловно поддерживают Великобританию.

Но прежде чем обратиться на Восток, Гитлеру пришлось заняться балканской проблемой. В конце октября 1940 г. итальянские войска вторглись в Грецию. Плохо подготовленное наступление быстро захлебнулось, греческая армия, меньшая по численности и хуже вооруженная, не только отразила агрессию, но и погнала итальянцев назад в Албанию. Муссолини затеял греческую авантюру во многом потому, что к осени 1940 г. Гитлеру удалось тесно привязать к своей политике стоявшего у власти в Румынии генерала Иону Антонеску. Румыния входила в сферу интересов Италии, но ее нефтяные месторождения имели и для Германии немаловажное значение, и немцы действовали за спиной союзника. Муссолини усмотрел в этом намерение рейха ущемить его интересы и решил вознаградить себя захватом Греции, также не предупредив Гитлера. Действительно, узнав об этом, фюрер рассвирепел. Он обоснованно считал, что в балканских странах поднимется волна солидарности с Грецией, а Англия получит прекрасный повод создать себе там опорную базу. Опасения Гитлера сразу подтвердились. Британцы не упустили случая и заминировали греческие проливы, устроив базу на Крите. 4 марта в Греции высадились английские войска. Германия попыталась уладить итало-греческий конфликт, но одновременно готовила удар по Греции из Болгарии, только что присоединившейся к Германии в качестве союзника.

Большое значение на Балканах для Германии имела также Югославия, вначале державшаяся в стороне от конфликта. Но она претендовала на греческие Салоники, а Берлин был готов оказать Югославии поддержку, если бы та заключила с ней и Италией пакт о ненападении. Это произошло 25 марта, но через два дня в Белграде офицеры прозападной ориентации во главе с генералом Душаном Симовичем совершил переворот. Они обратились за поддержкой к СССР, и 4 апреля между этими двумя странами был заключен пакт о ненападении. Однако спасти Югославию это уже не могло.

6 апреля началось итало-германское вторжение в Грецию и Югославию. Хотя Белград был объявлен открытым городом, немецкая авиация подвергла его сокрушительной бомбардировке, а через неукрепленную югославо-венгерскую границу в страну ворвались танковые колонны вермахта. 17 апреля югославская армия капитулировала, а победители — Германия, Италия, Венгрия и Болгария — поделили территорию страны. Формально независимой стала Хорватия, следовавшая в фарватере Третьего рейха. А в Сербии, которую особенно ненавидел Гитлер, считая ее виновницей Первой мировой войны, закончившейся крахом Германии, сразу же развернулось сильное партизанское движение, которое немцам не удалось подавить до самого конца войны.

Стратегическое положение Греции было намного лучше. В нее можно было вторгнуться только с севера через труднопроходимые горы. К тому же, там уже находился 65-тысячный британский экспедиционный корпус, успевший изрядно потрепать итальянцев в Северной Африке, а на море господствовал английский флот. Но греческая армия уже понесла значительные потери в боях с итальянскими войсками, она не имела ни танков, ни самолетов.

Решающее значение получило то обстоятельство, что вермахт теперь мог начать наступление с захваченной территории Южной Югославии и обойти греческую укрепленную линию Метаксаса, окружив ее защитников, капитулировавших после падения 9 апреля Салоников. Британскому корпусу, который прикрывали греческие войска, удалось эвакуироваться на Крит. Однако 1 июня после неудачных попыток высадиться на остров с моря немцы выбросили мощный воздушный десант, он овладел всей территорией, понеся при этом, правда, большие потери. Германия не стала наращивать свой успех в Восточном Средиземноморье. Ее армии предстояло главное дело — удар по России.

Поход на Восток

Когда Гитлер 31 июля 1940 г. впервые обсуждал со своими генералами войну против СССР, он четко заявил, что ее целью должно быть «уничтожение жизненной силы России». В марте 1941 г. фюрер объяснил начальнику оперативного штаба ОКВ генералу Альфреду Йодлю (1890–1946), что война на Востоке — не обычный военный поход, а «борьба двух мировоззрений», в которой недостаточно разгромить армию противника, а необходимо уничтожить его «еврейско-большевистское руководство».

Поход на Восток начался без объявления войны на рассвете 22 июня 1941 г. В нем участвовало 3 млн. (75%) солдат, 153 дивизии, из которых 19 являлись танковыми, а 15 — моторизованными. Союзники — Румыния, Финляндия, Венгрия и Словакия — выставили 600 тыс. чел., к которым позднее присоединились три итальянские дивизии и испанская «Голубая дивизия». Немецкая армия имела 3648 танков и самоходных орудий, 2510 самолетов и 7146 орудий. В момент нападения на СССР в западных советских войсках находилось 2,9 млн. солдат. На их вооружении было 12,6 тыс. танков и самоходок, 5,74 тыс. самолетов, 32,5 тыс. орудий и минометов[254]. Но значительная часть советской военной техники была устаревшего образца.

Нападение застало советские войска врасплох, поскольку Сталин не верил, что Германия решится напасть, имея в тылу непокоренную Англию. Красная армия находилась в стадии реорганизации после горького опыта войны с маленькой Финляндией. В присоединенных Прибалтике, Бесарабии, Западных Украине и Белоруссии еще не было построено значительных укреплений. Но у советской стороны был большой потенциал. Она смогла выставить на фронт после мобилизации 9 млн. солдат. Быстро росла военная промышленность. Только за первую половину 1941 г. она выпустила 1800 танков, 3950 самолетов, 15 600 орудий и минометов.

Первый удар принес вермахту огромный успех. Прямо на аэродромах было уничтожено 2 тыс. советских самолетов, даже не успевших взлететь. В плен за первую неделю войны попало полмиллиона красноармейцев. К исходу второй недели группа армий «Север» захватила Ригу и двигалась на Ленинград. Группа армий «Центр» оставила позади Минск и приближалась к Смоленску. Группа армий «Юг» неотвратимо шла на Киев. Первоначальный успех настолько укрепил уверенность командования и самого Гитлера в близкой победе, что немецкая военная промышленность переключилась на производство вооружений для флота, чтобы подготовиться к грядущей схватке с англо-американцами. Но осенью немецкое наступление на Востоке захлебнулось. В начале декабря под Москвой, которую немцы уже могли видеть в бинокль, советские войска совершили мощный контрудар. Замерзающие без теплого обмундирования и выдохшиеся от пятимесячных непрерывных боев солдаты вермахта перешли к обороне по всему Восточному фронту. Немецкий стратегический план «Барбаросса» был перечеркнут.

11 декабря 1941 г., через несколько дней после внезапного нападения японцев на главную военно-морскую базу США — Пёрл-Харбор на Гавайских островах, Гитлер объявил США войну, в чем еще не было никакой необходимости. Но этим шагом фюрер рассчитывал прочнее привязать к себе Японию и не допустить ее перемирия с американцами. Тем более что в первой половине 1942 г. возросли надежды на близкую победу. Немецкие армии на Украине неотвратимо приближались к Дону и Волге, а японцы взяли позорно капитулировавший Сингапур — главный опорный пункт Великобритании. Летом вермахт достиг предгорий Кавказа и берегов Волги, а безостановочно гнавший англичан Африканский корпус знаменитого «лиса пустыни», талантливого фельдмаршала Эрвина Роммеля, приближался к Александрии, угрожая перерезать Суэцкий канал. В Атлантическом океане сотни англо-американских судов шли ко дну, пораженные торпедами немецких подводных лодок. Третий рейх достиг вершины своего могущества.

Но в октябре британские войска под командованием энергичного генерала Бернарда Монтгомери остановили корпус Роммеля и погнали его на запад. А на Волге немецкие войска постигла катастрофа. 19–20 ноября севернее и южнее Сталинграда советское контрнаступление, нанеся первый удар на флангах по слабым румынским дивизиям, привело к окружению одной из лучших в вермахте 6-й армии генерала Фридриха фон Паулюса. По бессмысленному приказу Гитлера она сражалась до февраля 1943 г., а затем ее остатки сдались в плен. Красная армия освободила Ростов, Курск и Харьков. В мае в Тунисе капитулировал корпус Роммеля, а союзники готовились к высадке в Италии, которая началась 10 июля. Через две недели в Италии произошел переворот, и власть Муссолини пала. Одновременно провалилась последняя попытка Германии взять на Восточном фронте стратегическую инициативу в свои руки. В грандиозных танковых сражениях под Курском 5–13 июля были перемолоты отборные немецкие части.

К этому времени союзники уже господствовали в небе над Германией. За неделю беспрерывных налетов 25 июля — 3 августа англо-американские бомбардировщики почти полностью разрушили Гамбург с его портом и верфями. Погибло 40 тыс. жителей, миллион человек в панике бежали из пылающего города.

Роковым для нацистской Германии стал июнь 1944 г. 6 июня в Нормандии высадились союзные войска. 30 июля их танковые соединения прорвали немецкий фронт и устремились на Париж, освобожденный 25 августа. Начатое 22 июня генеральное наступление советских армий привело к освобождению всей Белоруссии; советские войска вышли к границам Восточной Пруссии. Война возвращалась туда, откуда она началась. Разгромив 50 дивизий, Красная армия освободила и польские земли восточнее Вислы.

23 августа из войны вышла Румыния, новое правительство которой объявило Германии войну. За ней последовали Финляндия и Болгария. В октябре диктатор Венгрии Миклош Хорти попытался заключить перемирие с СССР. Но части СС заняли центр Будапешта и арестовали последнего союзника Гитлера, решившего выйти из войны. Новым премьером Венгрии стал лидер венгерской фашистской партии «Скрещенные стрелы» Ференц Салаши, и страна продолжила уже бессмысленное сопротивление советским войскам.

Последнюю попытку переломить ход войны Германия предприняла в декабре 1944 г., нанеся 16 декабря в Арденнах неожиданный контрудар силами трех армий. Первый удар был поразительно успешным, немцы прорвали фронт на протяжении 100 км и продвинулись вперед на 110 км. Это поставило англо-американцев в такое тяжелое положение, что Черчилль 6 января попросил Сталина о скорейшем наступлении на Берлин. Немецкое командование было вынуждено перебросить на Восток главную ударную группу арденнского наступления — шестую танковую армию СС. В этих боях Германия израсходовала последние резервы, а Красная армия в последний день января вышла на Одер и оказалась в 60 км от Берлина.

«Новый порядок» в Европе

Система, созданная нацистами в захваченных ими странах, получила название «новый порядок». Это была управляемая Германией Европа, ресурсы которой ставились на службу рейху и народы которой были порабощены «арийской расой господ», а нежелательные элементы, прежде всего евреи и славяне, подлежали уничтожению или выселению. Оккупированная Европа подверглась страшному грабежу. Иностранные государства выплатили Германии в виде контрибуций 104 млрд. марок, из них безжалостно выкачивались ресурсы и продукция. Только из Франции в течение оккупации было вывезено 75% урожая риса, 74% производства стали, 80% нефти. Гораздо труднее было «доить» разоренные войной советские территории. Но и оттуда в 1943 г. в Германию было доставлено 9 млн. т зерна, 3 млн. т картофеля, 662 тыс. т мяса, 12 млн. свиней, 13 млн. овец. Общая стоимость награбленного в России, по подсчетам самих немцев, составила 4 млрд. марок. Отсюда понятно, почему население Германии вплоть до 1945 г. не испытывало таких лишений, как в годы Первой мировом войны.

Когда Германия захватила почти весь европейский континент, еще оставалось неясным, как будет устроена нацистская империя. Ее крайние границы оставались пока расплывчатыми, центр же составлял сам Германский рейх, куда непосредственно включались Австрия, Богемия и Моравия, Эльзас-Лотарингия, Люксембург, населенная фламандцами часть Бельгии, «возвращенные» польские земли, включая всю Силезию. Из протектората Богемия и Моравия предполагалось выселить на Урал половину чехов, другая половина была признана годной для онемечивания. Норвегия, Дания, Нидерланды и оставшаяся часть Бельгии, населенная валлонами, должны были раствориться в Великогерманском рейхе, причем оставалось неясным, сделаются ли они имперскими областями (гау) или сохранят остатки былой государственной независимости. Францию, к населению которой Гитлер питал большое недоверие, судя по всему, предполагалось превратить в колонию Германии. К Балканам фюрер не испытывал особого интереса, но в его будущую империю должен был под названием Готенланд войти Крым, заселенный выходцами из Южного Тироля. К будущей «коричневой империи» должны были быть присоединены также, по определению фюрера, «вшивая страна» Швеция и «государство-фурункул» Швейцария, которые не имели права на независимое существование. Картину будущей Европы дополняли государства — союзники и сателлиты Третьего рейха, находившиеся от него в разной степени зависимости, начиная от партнера по оси — Италии с ее собственной империей и заканчивая чисто марионеточными Словакией или Хорватией.

Жизнь людей под железной пятой нацистов в оккупированной Европе была тяжелой, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю жителей славянских стран — Польши, Югославии, Советского Союза. На Востоке действовал генеральный план «Ост», возникший, вероятно, на рубеже 1941–1942 гг. Это был план колонизации Восточной Европы, где проживало 45 млн. чел. Примерно 31 млн. чел., объявленных «нежелательными по расовым показателям», подлежал переселению в Западную Сибирь. Предусматривалось переселение 80–85% из Польши, 75% — из Белоруссии, 64% — из Западной Украины. Проект должен был быть реализован в течение 25–30 лет. Территория будущих немецких поселений должна была охватить 700 тыс. кв. км, в то время как в 1938 г. вся площадь рейха составляла 583 тыс. кв. км. Главными направлениями колонизации считались северное: Восточная Пруссия — Прибалтика и южное: Краков — Львов — Причерноморье[255].

Сопротивление

История немецкого движения Сопротивления — это история обреченных на крах попыток положить конец нацистскому безумию и спасти Германию от полной катастрофы. В Германии оно считалось государственной изменой, предательством Отечества. Тот, кто пытался сопротивляться популярнейшему в массах диктатору, ставил себя вне нации[256]. Немецкое Сопротивление при всем разнообразии его социального состава и форм борьбы оставалось Сопротивлением без народа, но его участники доказали, что человеческое достоинство можно сохранить даже в пучине варварской бесчеловечности.

Самыми решительными противниками нацистского режима являлись члены запрещенных рабочих партий и организаций. Их жестоко преследовали, и успехи рабочего Сопротивления были незначительными. Его организации оставались разобщенными — в условиях системы всеобъемлющих контроля, слежки и доносов создать разветвленную и единую подпольную сеть было практически невозможно.

КПГ и после ее запрета пыталась сначала сохранить жестко централизованную структуру. До 1935 г. продавались (разумеется, нелегально) даже марки членских взносов. В этот период тактика коммунистов проистекала из уверенности в недолговечности нацистской диктатуры. Изменение тактики произошло только в 1935 г. на VII конгрессе Коминтерна, отказавшегося также от оценки социал-демократии как «социал-фашизма» и взявшего курс на сотрудничество с ней. Но к этому времени уже не было почти никакой связи между эмигрировавшим руководством компартии и нелегальными группами внутри рейха, которые действовали на свой страх и риск. Тяжелым ударом по немецким коммунистам явилось неожиданное заключение советско-германского пакта, после чего более 500 эмигрантов были выданы Германии. После сталинских лагерей им — как, например, Маргарет Бубер-Нойман, вдове безвестно сгинувшего в ГУЛАГЕ одного из бывших лидеров КПГ Хейнца Ноймана — довелось испытать и ужас нацистских концлагерей. Лишь со 2-й пол. 1941 г. деятельность коммунистического Сопротивления в Германии заметно оживилась. Активно действовали группы Вильгельма Кнёхеля в Руре, Георга Шумана в Лейпциге, Антона Зефкова в Берлине. Но к 1944 г. гестапо разгромило почти все эти организации, а их члены были казнены.

Руководство СДПГ слишком долго питало иллюзии, что сможет сохранить партию, проводя одержанную и осторожную политику лояльной оппозиции. Эта фатальная ошибка привела фактически к расколу партии. В Праге была создана новая организация, которая 18 июня 1933 г., т. е. еще до запрета СДПГ, обратилась к немецким рабочим с призывом к борьбе против нацизма и за «преобразование капиталистической экономики в социалистическую». Загнанные в подполье социал-демократы, в отличие от коммунистов, быстро поняли, что сохранение массовой организации приведет к ее разгрому. Поэтому они избрали выжидательную тактику, чтобы сохранить людей для будущего возрождения Германии после краха нацистского режима. Но были и активные социал-демократические группы Сопротивления, насчитывавшие в 1935 г. около тысячи членов — «Социалистический фронт» в Ганновере, «Красная штурмовая группа» в Берлине и др. Однако почти все они к 1944 г. были разгромлены гестапо, причем в основном еще в 1935–1938 гг. В этих организациях принимали участие также и коммунисты.

Позднее всего возникло Сопротивление в консервативно-аристократических кругах и офицерском корпусе. Оппозиционно настроенные, проникнутые консервативной этикой и христианской моралью видные чиновники и военные сплотились вокруг бывшего лейпцигского обер-бургомистра Карла Гёрделера, дипломата Ульриха фон Хасселя и бывшего командующего сухопутными войсками Людвига Бека, который готовил военный переворот еще в 1938 г. на случай войны с Чехословакией. К этой группе примыкали и участники христианско-социального кружка «Крейзау» во главе с представителями старых аристократических родов Хельмутом фон Мольтке и Петером Йорком фон Вартенбургом. Они в основном ориентировались на традиции бисмарковского государства, а не Веймарской республики. Поэтому для западных держав они были не очень подходящими партнерами. Но, отказав консервативным оппозиционерам в поддержке, союзники совершили ошибку, ибо это была единственная в Германии группа, которая могла попытаться реально совершить переворот. К тому же в тех конкретных условиях решающее значение имела не политическая программа, а готовность выступить против режима, пускай даже по моральным, а не политическим мотивам.

Покушение на Гитлера, совершенное 20 июля 1944 г., не удалось: по случайному стечению обстоятельств фюрер отделался легкими ранениями, когда в его восточнопрусской ставке «Вольфшанце» взорвалась бомба, подложенная полковником Клаусом фон Штауффенбергом. В Берлине нерешительные заговорщики не успели захватить ключевые позиции в аппарате власти до того как в столицу пришло известие о том, что Гитлер остался жив. Заговор был раскрыт, а последовавшая расправа над его участниками была крайне жестокой. Были казнены не только 158 заговорщиков, но и многие их родственники, не имевшие к этому никакого отношения и ничего не ведавшие. Прусские консерваторы в свое время помогли Гитлеру достичь власти. Теперь они составили ядро заговорщиков, попытавшись исправить роковую ошибку своих собратьев, сделанную в 1933 г.

В Германии существовали и молодежные группы Сопротивления, наиболее известной из которых являлась «Белая роза» в Мюнхене и Гамбурге. Моральное возмущение ее участников преступлениями режима переросло в политическое сопротивление, о чем убедительно говорит последняя листовка группы в феврале 1943 г. При распространении этой листовки были схвачены мюнхенские студенты, брат и сестра Ханс и София Шолль. Вся группа позднее была казнена.

В условиях тоталитарной диктатуры немецкое Сопротивление не имело шансов на успех. Но оно показало, что даже в самое мрачное время немецкой истории была и другая, лучшая, Германия.

Общество в тотальной войне

Чтобы преодолеть упадок духа населения после катастрофы вермахта на Волге, Геббельс в речи 18 февраля 1944 г. попытался подогреть фанатизм и стойкость немцев. Именно там прозвучал его темпераментный и полуистерический призыв к тотальной войне, встреченный собравшимися бурной овацией.

Но и следующий год не улучшил положения. Восточный фронт неумолимо приближался к границам рейха, росли потери вермахта. Резко усилились бомбардировки немецких городов. К маю 1944 г. в восточные и южные районы страны было эвакуировано 15 млн. жителей, а почти 1,2 млн. квартир было полностью разрушено. В большинстве городов не работали водоснабжение и канализация, постоянно прерывались подачи газа и электричества. Многие семьи разделились: работавшие остались на старых местах, а члены их семей были эвакуированы в более безопасные районы. С 1944 г. значительно возрос приток этнических немцев из восточноевропейских стран, число беженцев приближалось к миллиону. Среди населения росли негативные настроения и страх. Тотальная война требовала тотальной мобилизации. Ее возглавил Геббельс, назначенный 25 июля 1944 г. генеральным уполномоченным по тотальной войне. Он получил неограниченное право привлекать людей и средства для вермахта и нужд военной промышленности. Энергично приступив к делу, Геббельс немедленно закрыл все театры, кабаре, варьете, 18 из 25 цирков, музыкальные и художественные учебные заведения, большинство издательств. Из 2200 кинотеатров осталось только 630. В городах, кроме Берлина и Мюнхена, разрешалось издавать лишь одну тощую газету в четыре страницы. Резко сокращался аппарат органов управления. К ноябрю 1944 г. из него в военное производство и на фронт было направлено 33 тыс. чел.[257]. Закрылось множество магазинов, мелких предприятий, мастерских. Кафе, рестораны, пивные сократили часы работы. В широких масштабах стали привлекать женщин не только в военную промышленность, но и в вермахт. 300 тыс. молодых женщин заняли вместо мужчин места в военно-медицинских и штабных учреждениях, в подразделениях связи и прожекторных частях авиации. К январю 1945 г. еще 150 тыс. девушек были направлены в войска ПВО.

Но людей по-прежнему не хватало. С сентября по октябрь 1944 г. вермахт в общей сложности потерял 1189 тыс. чел., а прибыло на фронт всего 289 тыс. Актом отчаяния стало формирование с сентября фольксштурма (народного ополчения), в который набирались все способные носить оружие мужчины от 16 до 60 лет. На восточных рубежах все мужское население от подростков до стариков направлялось на строительство Восточного вала и работало по 12–16 часов в день.

По всем швам начала трещать экономика рейха, особенно после потери Силезии. К началу 1945 г. на производивших горючее заводах «Лейна» бомбардировки разрушили 1000 из 1300 сооружений. На многих участках фронта танки и самолеты застыли в ожидании топлива. Повсюду были сильно повреждены железнодорожные пути и станции. Но Германия, создав значительные запасы сырья и полуфабрикатов, еще сохраняла на высоком уровне выпуск вооружений, в июле 1944 г. был достигнут его наивысший уровень, однако с января 1945 г. началось резкое сокращение.

Впервые с начала войны стало не хватать продовольствия, а в марте нормы выдачи продуктов по карточкам опустились ниже прожиточного минимума. На черном рынке цены на продовольствие подскочили в сотни раз. В конце марта служба безопасности докладывала, что «недоверие к руководству в эти дни растет лавинообразно, а народ чувствует себя обманутым»[258].

Занавес опускается

Гитлер продолжал войну, невзирая на то, что она может привести к полному уничтожению Германии, По его безумной логике, если немецкий народ оказался не в состоянии одержать победу, то он является настолько слабым, что заслуживает только гибели. В то время как на Западе ракеты Фау-1 и Фау-2 все еще обрушивались на английские и бельгийские города и сеяли победные иллюзии, в то время когда на Востоке Красная армия перемалывала обескровленные немецкие дивизии и стояла на Одере, Гитлер и его окружение, усиливая репрессии, начали войну против собственного народа под лозунгом: «Мы оставим американцам, англичанам и русским только пустыню».

19 марта Гитлер издал драконовский приказ «Нерон», предписывающий до основания «разрушать все военные объекты, вывести из строя системы транспорта, связи и бытового обслуживания, а также уничтожить все материальные ценности на территории рейха». Это был смертный приговор немецкому народу. Министру вооружений Альберту Шпееру (1905–1981) с трудом удалось отговорить ряд гауляйтеров, городских бургомистров и некоторых генералов вермахта от выполнения этого приказа.

Повсюду свирепствовали военно-полевые суды со специальными командами, немедленно приводившими в исполнение смертные приговоры, в тюрьмах спешно производились массовые расстрелы, на дорогах валялись тысячи трупов узников концлагерей, угоняемых охранниками в последний «марш смерти».

Нацистские бонзы пытались спасти собственную жизнь. В апреле Гиммлер начал тайные переговоры с союзниками, выражая готовность немедленно капитулировать на Западном фронте и продолжить сопротивление на Восточном. Когда об этом стало известно пришедшему в бешенство фюреру, он объявил «верного Генриха» исключенным из партии и лишенным всех постов и приказал найти его и арестовать. Еще раньше подобный приказ был отдан и в отношении сбежавшего из Берлина Геринга[259].

Превратившегося в развалину Гитлера, который укрылся в бункере под рейхсканцелярией, уже не интересовала судьба Германии и ее народа. Он требовал от подчиненных одного — сражаться до последнего патрона. 28 апреля фюрер приказал открыть шлюзы, отделявшие тоннели берлинского метро от канала Ландвер, чтобы не дать пройти по ним советским солдатам. В неожиданно хлынувшем в тоннели потоке воды погибли тысячи раненых, детей, женщин и стариков, укрывшихся там от бомб и снарядов.

Театрально-зловещим был последний поступок Гитлера, заключившего в ночь на 29 апреля брак со своей подругой Евой Браун. Через 36 часов новобрачные покончили с собой. За своим фюрером последовал вместе с женой и шестью маленькими детьми Геббельс. Гибель Третьего рейха происходила как финал грандиозной вагнеровской оперы «Гибель богов» — в грохоте взрывов и огненном зареве пожарищ.

2 мая капитулировал ожесточенно сражавшийся берлинский гарнизон. 7 мая в главной американской штаб-квартире во французском городе Реймсе была подписана общая капитуляция Германии. В ночь с 8 на 9 мая по желанию Сталина в берлинском районе Карлсхорст состоялась повторная процедура полной и безоговорочной капитуляции. Вторая мировая война в Европе, унесшая жизни по меньшей мере 70 млн. людей, закончилась.

Нацизм и антисемитизм

В то время как Германия в кон. XIX в. превратилась во вторую индустриальную державу мира, в ее идеологии восторжествовали архаичные представления, присущие сознанию немецкого крестьянства. Чуждым и враждебным этому сознанию представал либеральный Запад, дух которого наиболее полно, как считали многие немцы, выражали евреи. Они олицетворяли ненавистные перемены и объявлялись исконными противниками германского крестьянства, тысячу лет назад подорвавшими истинно немецкий образ жизни. В евреях видели источник зла, заложенного в них от рождения. В 90-е гг. эти идеи пропагандировал неутомимый агитатор — патриарх германского антисемитизма Теодор Фрич, который в 1920 г. опубликовал в Германии печально известные «Протоколы сионских мудрецов». Непосредственно изданием руководил Людвиг Мюллер, лидер созданной в 1912 г. «Ассоциации против презумпции невиновности евреев» и редактор газеты «Ауф Форпостен». За год «Протоколы» вышли пятью изданиями тиражом в 120 тыс. экземпляров.

Антисемитизм завоевал особенно широкую популярность среди тех представителей средних слоев и той части интеллигентов, которые с трудом адаптировались в новом мире огромных картелей и крупных универмагов и нуждались в козле отпущения.

Гитлер воспринял религиозно-мистическую версию, согласно которой мир управляется добрыми и злыми силами. Силы добра олицетворяли, естественно, арийцы, а силы зла — евреи, масоны, марксисты и церковь. Два этих противоположных мира находятся в состоянии вечной борьбы. Вторая мировая война — это окончательная битва между ними. Ее исходом, по заявлению Гитлера, «будет не большевизация земного шара и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе». Одержимость и поистине религиозный фанатизм были присущи Гитлеру от начала его политической карьеры до самоубийства в бункере под имперской канцелярией. Еще в 1914 г. он утверждал, что «еврейскую заразу» можно выкорчевать лишь «беспощадными действиями прирожденных вождей с национальным мировоззрением и внутренним чувством ответственности». В 1924 г. уже посмертно вышла небольшая книга одного из создателей партии и духовного наставника фюрера Дитриха Эккарта «Большевизм от Моисея до Ленина. Мои беседы с Адольфом Гитлером». Очевидно, автору можно верить. Ведь он был одним из немногих близких друзей Гитлера и вряд ли бы исказил его высказывания. Тем более что в нацистской Германии эта книга замалчивалась из-за слишком откровенного ее характера. По убеждению Гитлера, человечество как часть природы развивается по таким же законам. Но в природе господствует неравенство, иерархия, подчинение низшего высшему, слабого сильному. В человеческой же истории происходят постоянные мятежи против этого естественного порядка — потому что ему противодействуют некие темные силы, воплотившиеся в «изначально существующем еврейском духе». Дух этот сеял семена бунтов еще в Древнем Египте до тех пор, пока возмущенные египтяне не изгнали злобных подстрекателей из страны. Вот в чем состоял подлинный смысл исхода из Египта. Моисей был первым большевиком, далеким предшественником Ленина. Частью еврейского заговора являлось и христианство, которое создал вовсе не ариец Христос, а еврей Павел. Он и его ученики подорвали проповедями пацифизма и братской любви Римскую империю и погубили ее. С тех пор эта история постоянно повторяется.

Все это кажется эксцентричным бредом безумца. Но ведь Гитлер был диктатором, покорившим почти всю Европу, и во имя его чудовищной идеи население захваченных стран подвергалось истязаниям и хладнокровному террору. Уничтожение евреев и обманутых ими низших существ рассматривалось как необходимая прелюдия к построению немецкого Тысячелетнего рейха. Любое государство, любая нация, если они сопротивлялись притязаниям Германии, оказывались тем самым для Гитлера орудием «сионских мудрецов». Всякий иностранный политик, выступавший против планов Гитлера, объявлялся евреем, человеком еврейского происхождения или, по крайней мере, подкаблучником жены-еврейки.

Главным официальным идеологом нацистской партии был патологический антисемит Альфред Розенберг. Он являлся руководителем внешнеполитического ведомства НСДАП, рейхсминистром по делам оккупированных восточных территорий, рейхсляйтером, уполномоченным фюрера по сохранению национал-социалистической философии. Розенберг руководил Союзом борьбы за германскую культуру, с 1923 г. являлся редактором официальной партийной газеты «Фёлькишер беобахтер» («Völkischer Beobachter») и с 1930 — центрального партийного журнала по политическим и культурным вопросам «Национал-социалистическией ежемесячник» («Nationalsozialistische Monatshefte»). По профессии Розенберг был архитектором, окончившим Рижский политехнический институт. Из-за своего интеллектуализма или притязаний на таковой Розенберг не имел авторитета в плебейской нацистской партии, в которой даже большинство верхушки составляли необразованные люди с кругозором мелкого лавочника. Наибольшее культурное и политическое воздействие на формирование его взглядов оказали идеи совершенно неверно истолкованного им Ф. Ницше, плохо понятого Х.С. Чемберлена и одного из создателей расовой теории — Ж.А. де Гобино. Впрочем, это был обычный круг чтения для молодого прибалтийского немца.

В 1920–1923 гг. Розенберг написал несколько пользовавшихся популярностью политических памфлетов — «Безнравственность Талмуда» (1920), «След евреев в веках» (1920), «Преступления масонства» (1921), «Антигосударственный сионизм» (1921), «Могильщики России» (1921), «Чума в России» (1922), «Суть, принципы и цели НСДАП» (1923), объемистый том комментариев к «Протоколам сионских мудрецов» (1923) и бесчисленное множество статей. Розенберг свободно владел русским языком и считал себя экспертом по большевизму, хотя почти не знал марксистской литературы и истории российского революционного движения. Ему было достаточно сообщить своим читателям, что А.Ф. Керенский на самом деле — еврей по фамилии Кирбис, Л.Д. Троцкий — Бронштейн, Л.Б. Каменев — Розенфельд, Г.Е. Зиновьев — Радомысльский, Е.М. Ярославский — Губельман, Ю.О. Мартов — Цедербаум, а В.И. Ленин — совершенно жуткая смесь «жидо-калмыко-татарина». Большевистскую революцию Розенберг считал делом рук евреев, латышей и почему-то «китайских торговцев шелком». Памфлеты Розенберга свидетельствуют о его огромной эрудиции. При том, что он довольно ловко соединяет в единый конгломерат идеи и взгляды различных авторов, его нельзя назвать плагиатором, но он являлся весьма умелым компилятором. Так, в посвященных России политических памфлетах можно без труда обнаружить значительные заимствования из книги российского эмигранта, полковника царской армии Ф.В. Винберга «Крестный путь», опубликованной в Мюнхене в 1922 г. Красной нитью через все памфлеты проходила идея о всемирном еврейском заговоре с целью установления мирового господства. Причиной всех бедствий послевоенной Германии объявлялись происки «еврейско-большевистского марксизма» и влияние еврейского материализма на христианскую церковь, которую Розенберг считал жалким пережитком прошлого, мешающим свободному росту германской расы.

В 1930 г. было опубликовано главное и получившее скандальную известность из-за своей антицерковной и антикатолической заостренности произведение Розенберга — «Миф XX века», в котором излагалась квинтэссенция нацистской идеологии, хранителем чаши Грааля которой Розенберг себя считал. Ejo крайне раздражало соперничество в сфере идеологии со стороны Й. Геббельса, которого он называл «аморальным типом», и Р. Лея, которого он именовал не иначе как «неотесанный грубиян». К 1939 г. было продано свыше миллиона экземпляров книги, которую, однако, вряд ли кто-нибудь прочел полностью из-за тяжеловесного, типично немецкого ученого («гелертеровского», от слова «Gelehrte» — «ученый») языка. Гитлер, прочитав лишь несколько страниц, посчитал книгу компиляцией, причем мрачной и недостаточно отвечающей нацистскому мировоззрению. На Нюрнбергском процессе Бальдуру фон Шираху был задан вопрос, что он думает о «Мифе XX века»? Под смех зала тот ответил, что так и не смог осилить сей трактат. Позднее американский психолог Гюстав Джильберт выяснил у подсудимых, что никто из них не читал труда Розенберга. Только злобный юдофоб Юлиус Штрейхер, пожалев главного идеолога партии, отозвался о «Мифе XX века» как о настолько глубокой работе, что лично для него она оказалась совершенно недоступной.

В этой книге Розенберг блеснул эрудицией. Он обильно цитировал древнекитайских философов Конфуция и Лао-Цзы, Гомера, Сократа, Платона, Шопенгауэра, Ницше, Достоевского, Гёте, Вагнера, Мейстера Экхарта, древние скандинавские веды и древнегерманские мифы. Лейтмотивом «Мифа XX века» являлась мысль о том, что история — это борьба рас, в которой единственно полноценная арийская, или нордическая, раса должна одержать победу над всеми прочими. Ставя целью создать из нового жизненного мифа новый тип человека, Розенберг рисовал по-своему логичную картину. Он утверждал, что расцвет любого общества зависит от чистоты расы. Именно такая чистота обусловила подъем Вавилона, Египта, Греции, Рима. Но затем в основном путем смешанных браков в эти общества хлынул поток нечистой крови — евреи, сирийцы, этруски, африканцы, финикийцы. В результате, начинается вырождение и разложение общества и культуры. Утверждая, что древний великий Рим создала первая нордическая волна, Розенберг искал в истории следы арийского типа голубоглазых блондинов. И находил их среди рыжеволосых (судя по мумиям) фараонов, голубоглазых ангелов на древних иконах, белокурых эллинов из поэм Гомера.

Розенберг в своей книге изобразил целый ряд выдающихся арийцев — Данте, Гомера, Эсхила, Платона, Канта, Рафаэля, Рембрандта, Гёте, Баха, Бетховена, Диккенса, Ньютона и, само собой, «сверхарийца» Вагнера. Этим блистательным героям истории, титанам духа и мысли он противопоставлял неарийцев. В их числе оказались «интернационалист и социал-демократ» Древней Греции Сократ, Вольтер, Руссо, Гейне, Лев Толстой, разумеется, Маркс. Немного сложнее обстояло дело с Энгельсом. Его вроде бы не было оснований отлучать от арийцев. Но Розенберг сразу находит выход из затруднения: арийца Энгельса совратил и испортил еврей Маркс. А как раз это и доказывает особую опасность и коварство неарийского рода.

Утверждая, что человечество достигло опасной черты, за которой начинается вырождение, что арийская раса, чтобы не погибнуть, должна очиститься от чуждой крови, что Германия окружена сонмом врагов, Розенберг призывал к созданию новой расовой морали (заключение браков только между арийцами), новой элиты (целенаправленный отбор нордических элементов), новому эстетическому идеалу красоты. Он заявлял, что началом и концом нацистского мышления является идея чести, которая не терпит рядом с собой «ни христианской любви, ни франкмасонской гуманности, ни римской философии». По мнению Розенберга, закон чести является судьбой германской души, а истина не доказывается логикой, а исповедуется и утверждается национальным духом.

Расовая теория стала и основой литературно-эстетической концепции Розенберга. Исследуя всеобщую значимость суждений вкуса, он присоединялся к кантовской «целесообразности без цели» и в качестве «реальной основы» дополнял ее «расовым народным идеалом красоты». Формула Розенберга гласила, что любая настоящая эстетика Европы должна иметь три предпосылки: «…нордический расовый идеал, внутренняя динамика европейского искусства… и признание эстетической воли». Именно волю Розенберг считал основой эстетики. Теория воли позволяет ему найти у Канта романтическую теорию «полярности субъекта и объекта», а через эту теорию он приходит к Шопенгауэру. При этом Розенберг подправил Шопенгауэра, различая волю и влечение. Воля — это нечто идеалистически сверхчувственное, влечение — это нечто чисто чувственное. И человек — полярное единство этих двух принципов.

Эстетика Розенберга возвеличивала сверхчувственную волю как основу «героического реализма», жертвенной преданности «народной общности». С другой стороны, он усматривал сущность германского искусства в чувстве одиночества и бесконечности и не раз восторженно отзывался о персонажах романов Ф.М. Достоевского. Необычайно высоко он оценивал также учение средневекового немецкого мистика Мейстера Экхарта и его мысль о том, что человек является хозяином всех своих ценностей. Другим кумиром Розенберга являлся Рихард Вагнер, музыку которого он считал выражением самого существенного в нордическом характере.

В годы войны Розенберг активно разрабатывал концепцию создания единой Европы, а фактически — великогерманского объединения нордических народов, в котором не оставалось места для небольших европейских стран. Не случайно, именно он явился крестным отцом операции «Везерюбунг» по захвату Дании и Норвегии.

Очевидно, Розенберг действительно верил в необходимость борьбы в интересах мистической нордической расы, лучшими представителями которой являются германцы. Этот расовый миф пронизывал все его мышление. Даже на Нюрнбергском процессе он продолжал утверждать, что национал-социализм явился ответом европейцев на проблемы XX столетия, «самой благородной идеей, которой народ Германии мог отдать все свои силы», и заявил, что до конца жизни останется верным национал-социализму, которому преданно служил.

Антисемитизм выдумали не нацисты. Но из бытового явления, идущего из мрака средневековья, они превратили его сначала в идеологическую категорию, а затем — в государственную доктрину. Без антисемитизма рухнуло бы все здание национал-социалистического мировоззрения, которому учение о расовом враге было так же необходимо, как марксизму — теория врага классового. Целенаправленная антисемитская пропаганда в Третьем рейхе была основана на официальном признании наличия всемирного еврейского заговора, отрицать его могли только враги режима, подлежащие вследствие этого изоляции или уничтожению.

Апрельские и Нюрнбергские законы

На следующий день после выборов в рейхстаг 6 марта 1933 г. сначала в Берлине, а затем в Бреслау, Хемнице, Гёрлице и других восточно-германских городах начались бесчинства против еврейских торговцев, врачей, адвокатов. Штурмовики грабили магазины, врывались в юридические конторы и врачебные кабинеты и громили их. Союз национал-социалистических немецких юристов во главе с Хансом Франком 14 марта потребовал удаления евреев из системы правосудия. Но одними требованиями дело не ограничилось: рейхскомиссары юстиции в Баварии, Гессене и Вюртемберге удалили с постов всех судей еврейского происхождения. То же самое произошло и с государственными врачами: 18 марта берлинский государственный комиссар Юлиус Липперт дал указание окружным врачам разорвать отношения с еврейскими больничными кассами, в Мюнхене врачам-евреям было разрешено лечить только своих соплеменников.

Этот первый антисемитский натиск был в основном вызван тем, что рядовые члены НСДАП требовали улучшения своего положения за счет еврейского населения и выполнения антисемитских пунктов партийной программы 1920 г. Обычно штурмовиками являлись безработные молодые крепкие парни мелкобуржуазного происхождения, которые боялись своей пролетаризации и привыкли видеть в евреях виновников своего трудного положения. Теперь они ожидали от своего канцлера только сигнала, чтобы силой взять то, в чем им отказывала до сих пор судьба.

Но для Гитлера разгул антисемитизма в партийной массе оказался совершенно некстати. Облик нового режима с его повседневным предвыборным террором и без того выглядел, особенно для заграницы, не слишком привлекательно. Антисемитские выходки могли вызвать недоверие промышленников и финансистов к нацистскому правительству. Гитлер встревоженно отреагировал на эксцессы и попытался вначале утихомирить местных руководителей СА и партийных организаций. 12 марта он обратился к штурмовикам с призывом прекратить все акции, чтобы «дать всему народу и хозяйству чувство полной безопасности». Обращение фюрера не подействовало. Тогда, чтобы совсем не потерять контроль над ситуацией, фюрер решил парализовать действия антисемитских хулиганов. 26 марта он обсудил с Геббельсом возможные контрмеры и дал указание министру внутренних дел Вильгельму Фрику подготовить ряд законов. Руководство партии распорядилось провести 1–3 апреля общенациональный бойкот «еврейских магазинов, товаров, врачей и адвокатов». Для этого был создан комитет под руководством необузданного и патологического юдофоба, гауляйтера Франконии Юлиуса Штрейхера (1885–1946). Практически не поддержанная населением акция свелась к тому, что посты штурмовиков и эсэсовцев не пропускали немецких клиентов в магазины, адвокатские конторы и врачебные кабинеты евреев.

Кроме того, чтобы придать стихийному разгулу неуправляемых штурмовиков видимость легитимности, был принят ряд законов, дающих антисемитизму правовую основу. 7 апреля вышел закон о профессиональном чиновничестве, содержащий «арийский параграф», по которому все чиновники отныне должны были иметь чисто арийское происхождение. По закону 11 апреля, евреям запрещалось занимать посты судей, прокуроров и адвокатов, а 22 апреля лечение у врачей «неарийского происхождения» переставало оплачиваться больничными кассами. Вышедший 25 апреля еще одни, четвертый, закон устанавливал квоту еврейских учеников и студентов: по всей Германии она не должна была превышать 1,5%.

«Арийский параграф» во всех апрельских законах имел исключения, вызванные вмешательством Гинденбурга, к которому обратился «Центральный союз евреев Германии». 4 апреля президент в письме к Гитлеру выразил недовольство тем, что антисемитские меры затрагивают фронтовиков: «Если они были достойны сражаться и проливать кровь за Германию, то должны быть достойны служить отечеству в своих профессиях»[260]. Ответ Гитлера был сформулирован необычайно искусно. Он соглашался с Гинденбургом по существу дела, но оправдывал свою политику ссылкой на прусскую государственную службу, которая достигла совершенства не в последнюю очередь потому, что к ней не допускались евреи. Их сверхпропорциональное представительство в отдельных профессиях ведет к тому, что многие образованные арийские специалисты, в том числе и фронтовики, не могут найти себе работу. Но вмешательство президента все же возымело свое действие. На своих местах остались 60% адвокатов и 50% судей и прокуроров еврейского происхождения, а также 75% врачей, оказавшихся ветеранами войны. Впрочем, и сами статьи законов были сформулированы наспех и требовали постоянной доработки. Первое уточнение к закону о чиновничестве последовало уже через четыре дня после его принятия и касалось понятия «неарийское происхождение»: «Неарийцем является тот, кто происходит от неарийских, в особенности от еврейских, родителей или бабушек и дедушек. Достаточно, чтобы кто-нибудь из них являлся неарийцем. Особенно следует принимать это во внимание в тех случаях, если кто-либо из них исповедует иудейскую религию»[261].

Кандидаты в чиновники должны были предъявлять доказательства арийского происхождения до дедушек и бабушек включительно. Крестьяне, владеющие наследственными дворами, должны были доказывать чистоту своей родословной с 1800 г., а желающие поступить в СС — даже с 1758 г.

Апрельские законы пока что не затрагивали экономику, но позиции евреев неуклонно ослаблялись в одной сфере деятельности задругой. За апрельскими законами последовали аналогичные ограничения для налоговых советников, стоматологов, зубных техников, фармацевтов, редакторов и журналистов. С июля 1935 г. еврейские граждане лишались права служить в армии.

С 10 по 16 сентября 1935 г. в Нюрнберге проходил VII съезд НСДАП, кульминацией которого стало заседание приглашенного туда рейхстага, утвердившего новый имперский флаг со свастикой и печально известные Нюрнбергские законы, принятые при ставшем уже привычным единодушном одобрении. Закон о гражданстве вводил различия между «имперскими гражданами» и «подданными государства». К первым относились чистокровные немцы или люди родственной крови, доказавшие «желание и готовность верно служить немецкому народу и рейху». Только они обладали полными правами. Подданные же находились «под защитой Германского рейха». Закон был сформулирован очень кратко, в нем не было термина «евреи», но было ясно, что они не могут быть имперскими гражданами. Примечательной чертой закона был сознательный отказ от принципа равенства, поскольку он базировался «на естественном неравенстве и разнообразии людей». Евреи рассматривались как люди «чуждой крови», а это распространялось уже и на бывших фронтовиков. Второй закон — «О защите немецкой крови и чести» запрещал браки и «внебрачные отношения» между арийцами и евреями. Немкам моложе 45 лет не разрешалось служить в домах еврейских семей. Нарушение закона квалифицировалось как «осквернение крови» и наказывалось сначала только тюремным заключением, а позднее — каторжными работами или превентивным арестом и отправкой в концлагерь. Всего к 1940 г. за «осквернение крови» было осуждено 1911 человек[262].

В своей речи на съезде Гитлер подчеркивал, что новые законы регулируют на правовой основе отношения между арийцами и неарийцами, что должно исключить спонтанные антисемитские эксцессы. Первые шаги к Нюрнбергским законам были сделаны еще до их принятия. Так, в мае 1935 г. было введено запрещение для военнослужащих вступать в брак с неарийками, его нарушение влекло за собой разжалование. Тогда же Шахт обратился прямо к Гитлеру с предложением принять особое законодательство в отношении евреев, чтобы положить конец неконтролируемым антисемитским выходкам, которые влекли за собой экономический бойкот Германии со стороны западных государств, но фюрер сперва не хотел и слышать об этом.

«Хрустальная ночь»

Нацистская политика в отношении евреев, облекавшаяся в множество указов, распоряжений, законов, сделала в конечном счете невозможным для них нормальное проживание в Германии. С января 1933 г. по сентябрь 1939 г. в рейхе было проведено 1448 антисемитских мероприятий. Но до 1937 г. нацисты, заинтересованные в скорейшем подъеме экономики, стремились избегать антисемитских эксцессов в этой сфере. Тем не менее уже с 1933 г. евреи были удалены из наблюдательных советов многих крупных фирм, их принуждали к продаже своих предприятий, зачастую по бросовым ценам. Экономика постепенно разделялась на арийскую и еврейскую. Затем началась ее «ариизация», т. е. вытеснение из нее евреев. Этому способствовали структурные изменения самого хозяйства, которое все больше оказывалось во власти многочисленных государственно-бюрократических инстанций, распределявших валюту, сырье, заказы, рабочую силу и энергию. Понятно, что еврейские предприниматели не могли рассчитывать на благосклонность властей.

В нач. 1933 г. в Германии насчитывалось около 100 тыс. предприятий, принадлежавших евреям, к кон. 1938 г. 60% из них перестали существовать или были проданы новым арийским хозяевам. К этому времени в рейхе осталось 350–360 тыс. евреев из прежних почти 500 тыс. Иначе говоря, эмигрировала треть евреев. Этот факт коснулся и занятости населения. В 1938 г. 60 тыс. евреев были безработными, в то время как среди немцев безработицы практически не было. Наоборот, с 1937 г. в стране стала ощущаться нехватка рабочей силы.

Катастрофическим было положение евреев, занимавшихся мелкой торговлей. Из 50 тыс. их магазинов летом 1938 г. осталось 9 тыс., причем 3637 приходилось на один Берлин, в котором проживала самая крупная еврейская община.

Солидные фирмы и банки, имевшие прочные заграничные связи, имели больше возможностей для выживания. Их ликвидация грозила общим ухудшением экономического положения, а их ариизация требовала значительных средств. Кроме того, возможные немецкие покупатели зачастую предпочитали выжидать, пока (в условиях дискриминации и притеснений) цены на эти предприятия и фирмы не упадут.

С осени 1937 г. тенденция к вытеснению евреев из экономики явно усилилась. У Гитлера вызрела идея создать «еврейский гарантийный союз», т. е. ввести принцип коллективной ответственности еврейских банкиров и предпринимателей, и обложить евреев особыми налогами. Но от принятия соответствующего закона фюрера отговорил Геринг, опасавшийся, что это нанесет ущерб сырьевому и валютному положению страны. Но в 1938 г. Гитлер возвратился к этой мысли. Он был убежден, что Германия не сможет подготовиться к планируемой большой войне, пока евреи будут иметь сильные экономические позиции. Не случайно, в сентябре 1937 г. он заявил, что «еврейский вопрос» является «мировым вопросом, который так или иначе придется решать».

Вытеснение евреев из экономики резко усилилось после аншлюса Австрии. Геринг настаивал на том, что ариизацию следует целиком передать в руки государства. С апреля по июнь 1938 г. у евреев было конфисковано 120 предприятий. Затем процесс значительно ускорился: 60 предприятий в июле, 75 — в августе, 235 — в сентябре, 230 — в октябре.

7 ноября 1938 г. в Париже 17-летний выходец из Польши Гершель Гриншпан смертельно ранил третьего секретаря немецкого посольства Эрнста фон Рата, по иронии судьбы не одобрявшего антисемитскую политику и находившегося под колпаком у гестапо. Покушение стало желанным поводом для крупнейшего со времен средневековья погрома, получившего название «хрустальной ночи» из-за миллионов витринных осколков стекла, усеявших улицы немецких городов. В ночь с 9 на 10 ноября почти одновременно запылали многие синагоги, дома и магазины евреев. Гейдрих и шеф гестапо Генрих Мюллер, руководившие этими якобы стихийными выступлениями, приказали полиции вмешиваться только в том случае, если возникнет опасность жизни и имуществу немцев, не препятствовать антисемитским демонстрациям и арестовать столько евреев, сколько их поместится в местных тюрьмах для быстрейшей отправки в ближайший концлагерь.

В итоге страшной ночи было полностью или частично сожжено 186 синагог, разгромлено и разграблено 7500 магазинов, ущерб только от одних разбитых магазинных витрин составил почти 6 млн. марок. Точно неизвестно, сколько евреев погибло во время погрома. По донесениям полиции — 36 человек, по другим свидетельствам — более 100. Несколько сот человек получили различные ранения. В концлагеря было отправлено около 30 тыс. человек. Откровенным цинизмом было то, что евреям пришлось самим платить за отобранную у них собственность. Выплаченные им страховыми компаниями суммы государство конфисковало, а, сверх того, на евреев, спровоцировавших-де народ на беспорядки, был наложен штраф в 1 млрд. марок.

«Хрустальная ночь» стала переломной: если прежние антисемитские погромы казались несанкционированными действиями завистливых или одержимых садизмом бандитов в коричневых рубашках, то теперь Третий рейх официально ступил на страшный путь преступления против человечности.

На совещании у Геринга, которое приняло решение изгнать евреев из экономики и отобрать у них всю собственность, Гейдрих резюмировал, что теперь «нашей основной задачей остается вышибить их из Германии вообще».

Изгнание евреев из рейха

По статистическим данным, с 30 января 1933 г. по 1 сентября 1939 г. Германию покинуло около 240 тыс. евреев иудейского вероисповедания. Однако неизвестно число тех, кто не принадлежал к этой вере, но по Нюрнбергским законам считался евреем. К концу октября 1941 г., когда выезд евреев был полностью запрещен, в Германии их еще оставалось чуть более 163 тыс. К этому времени — с учетом австрийских и чешских евреев — эмигрировать сумело 455 тыс. человек. 155 тыс. отправилось в США, 70 тыс. — в Палестину, 130 тыс. — в другие страны. Кроме того, еще 100 тыс. евреев эмигрировало в те государства, которые вскоре были захвачены нацистской Германией[263].

Изгнанием евреев занималось созданное в январе 1939 г. в Берлине по венскому образцу «Имперское ведомство по еврейскому переселению» под руководством Гейдриха. С октября 1939 г. непосредственную работу ведомства возглавил оберштурмбанфюрер СС Адольф Эйхман — после войны он сумел скрыться, но был похищен в Аргентине израильскими спецслужбами и в 1962 г. казнен в Иерусалиме.

Чтобы вынудить евреев добровольно покидать Германию, в июле 1939 г. было создано «Имперское объединение евреев в Германии», которое должно было в обязательном порядке зарегистрировать всех евреев независимо от их вероисповедания. Объединение находилось под полным контролем СС, иными словами — поскольку СС не была государственной организацией, т. е. не была и связана никакими государственными постановлениями, — его сотрудники действовали по усмотрению шефа СС Гиммлера.

То, что осуществление политики в отношении евреев оказалось в ведении СС, было результатом специально проведенной в сентябре 1939 г. реорганизации нацистского аппарата террора и преследований. 27 сентября было образовано Главное имперское управление безопасности, объединившее под одной крышей криминальную полицию, гестапо и службу безопасности. Это дало возможность координировать всю антисемитскую политику, вывести ее из сферы компетенции министерства внутренних дел, ускорить и радикализировать ее проведение. После захвата Польши проблема евреев перешла в иное качество. Там проживало 3,5 млн. евреев, больше, чем в любой другой европейской стране, за исключением СССР. С самого начала было ясно, что созданный нацистами «еврейский вопрос» невозможно решить прежней политикой переселения. Но теперь она оказалась связанной с ходом войны к прошла в своем развитии три этапа.

Первый охватывал период от нападения на Польшу до капитуляции Франции. Теперь для изгнания евреев имелась подходящая территория генерал-губернаторства. Террор зондеркоманд СД, следовавших за частями вермахта, заставил 60 тыс. евреев в страхе бежать на Восток. Зачастую их насильно высылали за демаркационную линию с СССР. К июню 1941 г. около 300 тыс. польских евреев покинули занятые немцами территории. С точки зрения нацистов, это было самым рациональным, поскольку не приходилось тратиться даже на транспортные расходы. Более дорогим способом освобождения территорий от евреев стали депортации, которые начались в декабре 1939 г. и временно прекратились в апреле 1940 г., когда против них стал бурно протестовать губернатор Франк: депортированные размещались в особых гетто, разбросанных по всей территории Польши без всякой системы.

Второй этап длился от момента капитуляции Франции до лета 1941 г. В это время Эйхман разработал план переселения 4 млн. евреев на Мадагаскар, который побежденная Франция уступила рейху. Идея приглянулась самому фюреру, но особенно доволен был Франк. Для подготовки переселения началось укрупнение гетто, в которых возникла огромная скученность. В варшавском гетто 445 тыс. чел. ютилось на площади 3,36 кв. км в 61 295 помещениях. Из-за скудного питания и эпидемий за короткий срок в лодзинском гетто умерла четверть его обитателей, в варшавском — 18%[264]. От мадагаскарского проекта отказались, поскольку перевезти туда миллионы людей в ситуации войны с Британией было невозможно. Но было невозможно и содержать такую массу людей в нечеловеческих условиях. В поисках решения проблемы «гуманные» эсэсовские специалисты стали высказывать идею умерщвления евреев прежде, чем они начнут погибать от голода. Поразительно, что геноцид целого народа прикрывался рассуждениями о гуманной смерти.

Оставалась, правда, еще одна территория, куда можно было выселить европейских евреев, — Россия. С нападением на СССР началась третья фаза. Поскольку войну предполагалось победно завершить через три месяца, пока можно было отложить решение «еврейского вопроса». Но война на Востоке затягивалась, а ожидаемая победа превращалась в мираж. С тем большим ожесточением действовали эйнзатцгруппы (нацистские каратели), уничтожившие к началу 1942 г. полмиллиона людей, 90% которых составляли евреи. Одной из страниц этой драмы была и массовая гибель советских военнопленных. Из попавших в 1941 г. в плен 3,35 млн. советских солдат 2 млн. умерло до 1 февраля 1942 г.

Ванзейская конференция

30 января 1939 г., за несколько месяцев до начала военных действий, Гитлер лично объявил всему миру о той участи, которую он уготовил всем европейским евреям:

«Сегодня наступил день, который, возможно, останется в памяти не только немцев, и я хотел бы добавить следующее: в моей жизни, во время моей борьбы за власть я часто оказывался пророком, но меня всегда высмеивали, прежде всего еврейский народ. Я думаю, что этот смех немецких евреев теперь застрянет у них в горле. Сегодня я снова буду пророком. Если международное еврейство сумеет в Европе или в других местах ввергнуть народы в мировую войну, то ее результатом будет отнюдь не большевизация Европы и победа иудаизма, но уничтожение еврейской расы в Европе»[265]. Так было публично объявлено о намечавшемся холокосте — тотальном истреблении евреев, стирании этой расы с лица Земли.

Семь месяцев спустя, непосредственно в день объявления войны, Гитлер распорядился о начале первого геноцида — речь шла об улучшении высшей, немецкой, расы, о «лишении жизни тех, кто ее недостоин», т. е. неизлечимо больных, слабоумных и сумасшедших немцев. Для этих целей в Германии были организованы шесть учреждений для эвтаназии, в которые направлялись после общего обследования эти больные люди, являвшиеся в то же время лишними ртами. После нескольких проб приняли процедуру удушения окисью углерода. С осени 1939 г. до августа 1941 г. более 100 тыс. душевнобольных были отправлены на смерть, так что они сыграли роль жертв на испытательном полигоне для евреев.

Программу эвтаназии окружили тайной, насколько это было возможно: семьям посылали краткие извещения, в которых сообщалось о сердечных приступах или о каких-то других формах внезапной естественной смерти. Но смерти такого рода в психиатрических лечебницах были слишком частыми, и правда стала известной. Происходили инциденты во время эвакуации больных; стали собираться толпы, и священники не замедлили открыто выступить против подобной практики. В сложившейся ситуации, учитывая чувства народа, Гитлер решил приостановить программу эвтаназии на время войны. Оказавшийся незанятым персонал был направлен в Польшу, чтобы организовать там огромные лагеря смерти, предназначенные для евреев.

31 июля 1941 г. Геринг по указанию фюрера поручил Гейдриху подготовить план «окончательного решения еврейского вопроса». 20 января 1942 г. Гейдрих изложил свой план на конференции статс-секретарей тех министерств и ведомств, которые так или иначе должны были участвовать в этой акции. Совещание проходило на уютной вилле, расположенной на берегу берлинского озера Ванзее, и получило название Ванзейской конференции, под которым и вошла в историю холокоста. Протокол вел главный эксперт СС по еврейскому вопросу Эйхман.

Гейдрих подчеркнул, что желание рейхсмаршала Геринга иметь проект организационных мероприятий, касающихся окончательного решения еврейского вопроса в Европе, и материального обеспечения их выполнения, требует предварительного совместного обсуждения этого проекта всеми центральными инстанциями, непосредственно участвующими в решении этих вопросов, во избежание возникновения параллелизма в проведении общей линии. Руководство окончательным решением еврейского вопроса независимо от географических границ возлагалось на рейхсфюрера СС и начальника германской полиции, т. е. Гиммлера.

Затем Гейдрих сделал краткий обзор уже предпринятых мер борьбы с этим противником. Наиболее существенными из них являлись вытеснение евреев из отдельных сфер жизни немецкого народа и вытеснение евреев из жизненного пространства немецкого народа. Иными словами, речь шла об осуществлении ускоренного переселения евреев с территории империи.

По распоряжению рейхсмаршала в январе 1939 г. был создан имперский центр по переселению евреев, руководство которым было поручено начальнику полиции и службы безопасности. Задачами центра были:

1) проведение всех мероприятий по подготовке усиленного переселения евреев;

2) направление потока переселяемых евреев;

3) в отдельных случаях ускорение переселения.

Цель состояла в том, чтобы легальным образом очистить от евреев жизненное пространство немцев.

Хотя, заявил Гейдрих, форсирование переселения повлекло за собой известные всем убытки, ввиду отсутствия других возможностей с этим пришлось мириться. Несмотря на трудности, с момента прихода к власти до 31 октября 1941 г. всего было переселено 537 тыс. евреев. Из них: с 30 января 1933 г. из Старой Германии — в среднем 360 тыс., с 15 марта 1938 г. из восточных областей — 147 тыс., с 15 марта 1939 г. из протектората Богемия и Моравия — 30 тыс. Для окончательного решения еврейского вопроса в Европе надо было иметь в виду, что всего в ней проживало 11 млн. евреев. В процессе окончательного практического разрешения вопроса Европу предполагалось прочесывать с Запада на Восток. Эвакуированных евреев постепенно доставлять в так называемые транзитные лагеря с тем, чтобы оттуда направлять их на Восток. Начало отдельных более крупных операций по эвакуации в значительной мере зависело от развития военных операций.

Несмотря на тогдашние неудачи вермахта в России, нацистские лидеры считали, что война почти выиграна и что Германия вскоре станет владычицей всей Европы, включая Англию и Ирландию. Из сказанного Гейдрихом со всей очевидностью следовало, что все 11 млн. евреев должны быть уничтожены. Затем он разъяснил, как надлежит выполнить эту масштабную задачу.

Дальнейшая речь Гейдриха и последовавшая за ней дискуссия были посвящены проблеме «метисов»: какой должна быть доля «арийской крови», иначе говоря, число христианских предков, чтобы эти полукровки могли быть оставлены в живых? Как к ним относиться? Это были трудные вопросы. Еще задолго до того, как Бисмарк рекомендовал выдавать замуж «еврейских кобыл за христианских жеребцов», обещая хорошие результаты от этого скрещивания, именно прусская знать начала породняться через брачные связи с богатыми еврейскими семьями, так что немалое количество офицеров и первых лиц государства имели больше, чем одну бабушку или прабабушку сомнительного происхождения. Статс-секретарь Вильгельм Штукарт, представлявший министерство внутренних дел, предложил сохранять жизнь даже метисам, но стерилизовать их. Группенфюрер СС Гофман считал, что надо шире пользоваться стерилизацией. Статс-секретарь доктор Штукарт предложил перейти к принудительной стерилизации. Статс-секретарь доктор Бюлер просил, чтобы в первую очередь внимание было обращено на польскую территорию по причине количества и плотности населения здесь еврейских гетто, «этих очагов заразы», и отметил, что в данном случае проблема транспортировки не представляет трудностей. В заключение обсуждались разного рода возможности решения этого вопроса, причем как гаулейтер доктор Мейер, так и статс-секретарь Бюлер придерживались той точки зрения, что некоторые предварительные работы надо провести в самих областях, причем надо стараться избегать волнений среди населения. Совещание закончилось просьбой начальника полиции и службы безопасности Гейдриха к участникам совещания оказывать ему соответствующую поддержку при выполнении работ по решению вопроса. Затем был предложен легкий завтрак, и совещание было закрыто.

Гейдрих, выразивший в начале заседания надежду на лояльное сотрудничество всех ведомств, мог быть доволен. Ванзейская конференция создала организационно-технические предпосылки для самого массового в истории и хладнокровно спланированного уничтожения людей.

Механизм депортаций

С приходом Гитлера к власти в министерстве внутренних дел было образовано бюро по еврейским делам одновременно с печально знаменитым гестапо. В 1935 г. Адольф Эйхман был назначен руководителем этого бюро, известного как «бюро IV В 4». Со временем его функции расширялись: в 1938 г. они распространились на Австрию и Чехословакию; в 1940–1941 гг. значительная часть европейского континента превратилась в полигон для акций СС. Как только завершалась военная оккупация какой-либо страны, эмиссары Эйхмана, наделенные обширными полномочиями, организовывали там отделение бюро IV В 4; прежде всего они приступали к проведению переписи евреев с помощью всех немецких местных органов власти. Во многих странах, начиная с самой Германии, это не составляло проблемы, потому что там в удостоверениях личности или в каких-либо регистрационных книгах указывалась религиозная принадлежность, так что расовая принадлежность, семитская или арийская, устанавливалась просто. Но в такой стране как Франция, полностью ставшей при Третьей республике светским государством, это создавало определенные проблемы.

По сути дела, распоряжения оккупационных властей в зоне оккупации, равно как и законодательные положения в свободной зоне, требовали, чтобы евреи сами заявляли о своем «неарийском» происхождении. Однако наиболее дальновидные из них, особенно если у них было преимущество в виде нетипичной фамилии, воздерживались от подобных заявлений. Но этой простой предосторожности следовало лишь незначительное меньшинство, и не только потому, что она была практически невозможна для людей с фамилиями Леви, Кац или Блок, но главным образом потому, что для здравого смысла простых смертных ужасные последствия переписи были совершенно невообразимыми. Во Франции положение зарегистрированных евреев постоянно ухудшалось вследствие ряда мер, принимаемых, с одной стороны, властями Виши, а с другой, — людьми Эйхмана. Прежде всего, речь идет, особенно во время первого года оккупации, об антисемитской пропаганде, увольнениях, отставках и конфискациях, так что возникла, особенно в Париже, особая порода жуликов и мошенников на почве этого антисемитизма.

Интернирование не заставило себя ждать. Под контролем бюро IV В 4 префектура полиции составила подробную картотеку. В мае 1941 г. около 3600 бывших польских и чешских евреев были арестованы и отправлены в два лагеря, организованных французской жандармерией в департаменте Луаре. Аналогичная операция была проведена в августе, и с этого времени возникло специфическое напряжение между администрацией Виши, не хотевшей интернировать и выдавать французских евреев, и людьми из IV В 4, в принципе враждебных к подобным нюансам и всегда действовавших в оккупированной зоне по собственному усмотрению.

Характерно, что парижский отдел IV В 4 не поставил в известность Виши, когда в декабре 1941 г. была арестована тысяча видных французских евреев, которые были отправлены в лагерь медленной смерти в Руалье около Компьена. В том же месяце евреев, содержавшихся в департаменте Луаре, перевели в лагерь Драней в предместье Парижа. Все тот же декабрь был отмечен вводом в действие в Польше вблизи Хелмно первого лагеря смерти. Однако в случае западных стран механизм депортации наталкивался на проблемы с транспортом, поскольку германский военный кризис, вызванный тяжелыми боями во время зимней кампании под Москвой и в других местах, вызвал и кризис снабжения и материально-технического обеспечения. Благодаря этому евреи Франции, а также Бельгии, Нидерландов и самой Германии получили многомесячную отсрочку. Более того, проблема транспорта стала постоянной, так что часто отдел IV В 4 не мог обеспечить отправку эшелонов согласно плану. Иногда же случалось, что эшелоны уходили не полностью загруженными из-за отсутствия жертв. В одном из подобных случаев в эшелоне, сформированном в Бордо, насчитывалось лишь 180 евреев.

В июле 1942 г. префектуре парижской полиции было поручено организовать массовые облавы для депортации иностранных евреев. Однако благодаря предупреждениям некоторых чиновников, сотрудничавших с Сопротивлением или просто гуманно настроенных, почти половина из намеченных 25 тыс. жертв смогла ускользнуть. В том же июле власти Виши со своей стороны передали немцам около 9 тыс. иностранных евреев, но в дальнейшем масштабы подобных операций сильно сократились. После протестов французской католической церкви летом 1942 г. и тем более после поражения под Сталинградом весной 1943 г. двойная игра политиков и чиновников на всех уровнях привела к тому, что люди Эйхмана не могли рассчитывать на содействие администрации и французской полиции, в том числе и в оккупированной зоне. Именно по этой причине, по крайней мере частично, общее число французских евреев, погибших в газовых камерах, не превышает 100 тыс. человек.

За исключением некоторых специфических особенностей, по той же модели, что и во Франции, развернулась охота на людей в Бельгии и Нидерландах. Однако в Нидерландах преследование евреев вызвало бурный протест. Голландский народ, имеющий славные традиции борьбы за свободу, оказал, пожалуй, самое сильное сопротивление холокосту: первые облавы привели в феврале 1941 г. к всеобщей забастовке докеров — факт, не имевший аналогов в странах, оказавшихся под немецким сапогом. Тем не менее нацистами было уничтожено более трех четвертей голландских евреев, тогда как во Франции эти потери составили около 30%. Прежде всего это объясняется географическим фактором: маленькие Нидерланды само свое название получили благодаря плоскому низменному рельефу. Во Франции же десятки тысяч евреев смогли найти укрытие в больших горных массивах, весьма удобных для партизанского движения. Следует также отметить, что — какова бы ни была моральная оценка французского соглашательства 1940–1944 гг. — сравнительная автономия Франции, увертывания Лаваля и всевозможные варианты двойной игры в целом также в значительной степени способствовали выживанию здесь евреев.

Аналогичная ситуация сложилась и в Дании: поскольку здесь не было оказано сопротивления немецким захватчикам и была сохранена прежняя власть, люди Эйхмана не могли действовать по своему усмотрению, так что более 90% датских евреев оказались спасены.

Еще более парадоксальное положение дел сложилось в фашистской Италии. В 1934 и даже в 1936 г. Муссолини иронизировал над расизмом Гитлера. После подписания «Стального пакта» в 1938 г. он был вынужден идти по следам фюрера, в том числе и в еврейском вопросе, и ввел антисемитское законодательство. Однако пока дуче оставался у власти, не могло быть и речи о депортациях. Престиж нации или диктатора часто являлся главным фактором спасения евреев. Более того, итальянское военное командование предприняло в 1941–1942 гг. на иностранных территориях, оказавшихся под его контролем (Южная Греция, Хорватия, Юго-Восточная Франция), меры по спасению евреев, не только запретив доступ на эти территории Эйхману и его подручным, но даже доходя до того, чтобы вырывать «неарийцев» из рук французских жандармов и хорватских усташей. Этому парадоксу был положен внезапный конец осенью 1943 г. после падения дуче и капитуляции Италии. Наступило время реванша: на территории марионеточной «Итальянской социальной республики» бюро IV В 4 смогло развернуться по своему усмотрению, вплоть до организации облав. Были арестованы более тысячи римских евреев прямо под окнами папы Пия XII, который в этот трагический день воздержался от публичного протеста.

На Балканах часть югославских евреев была уничтожена в первый же момент оккупации. В Болгарии царь Борис и его правительство ввели антиеврейские законы. Более того, было подписано общее соглашение с представителем бюро IV В 4, по которому для начала надлежало депортировать 20 тыс. евреев (из общего числа 50 тыс.). Но этот договор был выполнен лишь частично из-за спонтанных протестов населения, выразителем настроения которого был болгарский правящий класс и особенно духовенство.

В Греции, побежденной после героического сопротивления, основная часть ее 77 тыс. граждан-евреев, почти все из которых были древнего испанского происхождения (что достаточно характерно для всех балканских стран), жила в Салониках. Как и в других местах, здешним евреям сообщалось, что они будут направлены на «автономную территорию», созданную для них в Польше. Им рисовали такую радужную картину будущей жизни, что некоторые добровольно регистрировались для скорейшего отъезда. Причем их заставляли обменивать свои деньги на специальные дорожные чеки, предназначенные для покупки земли.

Судьба оказалась более милосердной к 700 тыс. румынских евреев. Румыния была, вероятно, единственной балканской страной, где существовала собственная антисемитская традиция, и, возможно, поэтому румынские фашисты сочли нужным самостоятельно распорядиться судьбой «своих» евреев. Здесь проводилось различие между 300 тыс. евреев в аннексированных в 1918 г. провинциях Бессарабии и Буковине, — они были перемещены самими румынами на советские территории, оккупированные их армией («Транснистрия»), и большинство из них умерло от голода, болезней и солдатских погромов, и евреями старого королевства, которые, вопреки германскому давлению на «кондуктора» Антонеску и вмешательству местных властей, были избавлены от посягательств бюро IV В 4.

Весной 1944 г. Эйхман сумел добиться большого успеха в Венгрии. Эта страна, которая с 1919 г. находилась под властью адмирала Хорти (носившего титул «регента»), также придерживалась определенной антисемитской политики, а в 1938 г., по примеру Германии, там были введены более жесткие законы. Но старый регент также не хотел допускать иностранного вмешательства, так что Эйхман смог приступить к своим операциям в Венгрии, лишь когда немецкая армия оккупировала страну, чтобы отстранить Хорти от власти. Эйхман, обычно руководивший деятельностью местных отделов из Берлина, прибыл в Будапешт, чтобы лично возглавить операцию. По словам его адъютанта, гауптштурмфюрера СС Дитера Вислицени, «единственной целью нового венгерского кабинета министров было решение еврейского вопроса». Исключительные усилия потребовались от министерства транспорта, чтобы отправлять в Освенцим по четыре эшелона в день. Венгрия была разделена на пять зон: север, восток, юг, запад и Будапешт. Евреи четырех первых зон общей численностью примерно в 450 тыс. чел. были арестованы в ходе облав в апреле и депортированы за шесть недель, с 15 мая по 30 июня. Евреев столицы, которых насчитывалось более 200 тыс., должны были депортировать в июле.

Но к этому времени англо-американцы уже твердо закрепились в Нормандии, и даже в высших нацистских сферах стали задавать себе тревожные вопросы о будущем. Так, Гиммлер якобы был увлечен фантастическим проектом, разработанном в Будапеште, об обмене еще уцелевших евреев на американские поставки, грузовики или медикаменты. Этот проект натолкнулся на отказ союзников, но Гиммлер так им заинтересовался, что без ведома Гитлера за это время успел отдать приказ о приостановке депортаций. Таким образом, оставленные про запас в качестве разменной монеты евреи Будапешта смогли избежать гибельной депортации.

С момента вступления Эйхмана в должность на него была также возложена задача расового очищения Германии. Как только он получил зеленый свет для организации депортаций, он сосредоточил основное внимание на евреях, проживающих на великогерманской территории. В данном случае организация арестов не представляла никого труда, потому что все эти евреи были уже тщательно зарегистрированы и находились под контролем. Около 70 тыс. из них были депортированы на восток в октябре и ноябре 1941 г., но затем возникли проблемы с транспортом, о которых уже упоминалось выше.

Конец варшавского гетто

Далеко не все евреи соглашались покорно подвергнуться истреблению. Весной 1943 г. около 60 тыс. евреев забаррикадировались в варшавском гетто и поднялись на борьбу против нацистских мучителей. Пожалуй, никто не смог бы составить более подробного отчета о восстании в варшавском гетто, чем надменный бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штроп. Его официальный доклад, в кожаном переплете, обильно иллюстрированный и отпечатанный на превосходной бумаге, уцелел. Он озаглавлен «Конец варшавского гетто».

В конце лета 1940 г., год спустя после захвата нацистами Польши, эсэсовцы арестовали почти 400 тыс. евреев и поместили их в гетто за высокой стеной, отделявшей этот район от остальной Варшавы. Обычно там проживало 160 тыс. чел., теперь же образовалось огромное скопище людей. Генерал-губернатор Франк отказался выделить продовольствие, необходимое для того, чтобы не дать умереть с голода хотя бы половине из 400 тыс. чел., находившихся на грани жизни и смерти. Выходить за пределы гетто запрещалось. Работать евреям было негде, за исключением нескольких предприятий по производству оружия, принадлежавших вермахту или немецким предпринимателям, которые умели извлекать крупные барыши из эксплуатации подневольного труда. По меньшей мере 100 тыс. евреев пытались выжить, имея миску супа в день, зачастую приготовленного из соломы. Это была безнадежная борьба за жизнь. Но население гетто не вымирало настолько быстро от голода и болезней, как хотелось Гиммлеру. В июле 1942 г. он приказал переселять всех евреев из варшавского гетто в другое место. За период до 3 октября, по данным Штропа, были переселены 310 тыс. 322 еврея. Точнее, они были перевезены в лагеря истребления, главным образом в Треблинку, где их направляли в газовые камеры.

И все же Гиммлер не был доволен. Когда он приехал в Варшаву в январе 1943 г. и обнаружил, что 60 тыс. евреев все еще живут в гетто, он приказал завершить переселение к 15 февраля. Но это оказалось трудной задачей. Суровая зима и потребности армии, которая потерпела поражение под Сталинградом и отступление которой на юге России требовали обеспечения транспортными средствами в первую очередь, помешали СС получить нужный транспорт для выполнения «окончательного решения». Кроме того, евреи сопротивлялись полному истреблению всеми возможными средствами. До весны нечего было и рассчитывать, что приказ Гиммлера будет выполнен. Было принято решение расчистить гетто в ходе специальной акции в течение трех дней. На деле для этого потребовалось четыре недели.

Депортация свыше 300 тыс. евреев позволила немцам уменьшить территорию огороженного стеной гетто. И после того как 19 апреля 1943 г. Штроп бросил на них танки, артиллерию, огнеметы и взводы подрывников, размеры гетто составили уже 900 на 270 метров. Все постройки были изрешечены пулями, однако отчаянно сопротивлявшиеся евреи превратили в укрепленные пункты сточные колодцы, подвалы и погреба. У них было совсем мало оружия — несколько десятков пистолетов и винтовок, около 20 пулеметов, украденных у немцев, и самодельные гранаты. Но в то апрельское утро они были полны решимости применить их в первый и последний раз в истории Третьего рейха против нацистских палачей.

В распоряжении Штропа было 2090 человек, половину из которых составляли части регулярной армии и эсэсовские войска, остальные представляли собой отряды полиции СС, усиленной литовской милицией численностью 335 человек, а также немногочисленными польскими полицейскими и пожарными. С первого дня они натолкнулись на упорное сопротивление, которое продолжалось в течение нескольких дней. Плохо вооруженные защитники отступали только под огнем танков, артиллерии и огнеметов, продолжая оказывать сопротивление. Генерал Штроп не мог понять, почему «это отребье и человеческие отбросы», как он называл осажденных евреев, не сдавались.

«Через несколько дней, — докладывал он, — стало ясно, что евреи не имеют ни малейшего намерения переселяться добровольно, а полны решимости сопротивляться эвакуации и далее… Если в первые дни еще можно было захватить значительное число евреев, которые трусливы по натуре, то в ходе второй половины операции захватывать живьем бандитов и евреев становилось все труднее. Снова и снова создавали они боевые группы, насчитывавшие 20–30 еврейских мужчин, сопровождаемых таким же числом женщин, и упорная борьба вспыхивала вновь». Некоторые женщины, отмечал Штроп, имели привычку «стрелять из пистолета, держа его обеими руками», а также прятать ручные гранаты в шароварах.

На пятый день сражения рассвирепевший от нетерпения Гиммлер приказал Штропу прочесать гетто «с максимальной жестокостью и неумолимой настойчивостью». «Поэтому, — отмечает Штроп в своем итоговом отчете, — я решил уничтожить район еврейского гетто, сжигая каждый дом». На следующий день Штроп информировал начальство: «1330 евреев были выведены из подвалов и немедленно уничтожены; 362 еврея убиты в ходе боев». Лишь 30 захваченных в плен были «эвакуированы». К концу восстания защитники гетто заняли оборону в канализационных сооружениях. Штроп пытался выгнать их оттуда, затопив основные сточные трубы, но евреям удалось перекрыть доступ воде.

В исходе сражения сомневаться не приходилось. В течение месяца загнанные в ловушку евреи сражались с отчаянной храбростью, хотя Штроп в одном из своих донесений жаловался на «коварные методы ведения боя и уловки, широко практиковавшиеся евреями и бандитами». К 26 апреля он доложил, что многие из осажденных «сходят с ума вследствие жары, дыма и взрывов». Наступил последний день — 16 мая. К вечеру Штроп отправил последнее боевое донесение: «Уничтожено 180 евреев, бандитов и ублюдков. Бывший еврейский квартал в Варшаве более не существует. Эта крупная операция завершилась в 20 часов 15 минут подрывом еврейской синагоги… Общее число евреев, подвергшихся акции, составило 56 065, включая как пойманных евреев, так и евреев, уничтожение которых может быть доказано».

Потери немцев, по отчетам Штропа, составили 16 убитых и 90 раненых. Возможно, истинные потери были значительно больше, если принять во внимание ожесточенный характер уличных боев, когда приходилось штурмом овладевать каждым домом, что сам генерал описал с такими страшными подробностями. Потери же были приуменьшены, дабы не задеть тонкую чувствительность Гиммлера.

Безумные нацистские замыслы

В какой-то мере участь, отведенная руководителями Третьего рейха евреям и цыганам, лишь предвосхищала судьбу, которая была предназначена народам всех стран Европы в случае победы Германии, поскольку страны Восточной Европы были обречены на уничтожение, тогда как остальные должны были навсегда превратиться в вассалов Третьего рейха. Можно сказать, что одних ждал биологический геноцид, а других культурный. Речь идет не только об общих соображениях — экспертами при верховном военном командовании, при министерстве оккупированных территорий на Востоке, при управлении по делам расы и колонизации СС были разработаны конкретные проекты. К воплощению в жизнь некоторых из этих проектов успели приступить. Так, весной 1944 г., когда немецкие армии уже были изгнаны за Днепр, верховное командование приказало депортировать в Германию тысячи украинских и белорусских детей.

Главный эксперт министерства оккупированных территорий доктор Альфред Ветцель разработал в ноябре 1939 г., сразу после завоевания Польши, долгосрочную программу: «В отношении обращения с населением, следует всегда исходить из принципа, что все административные и законодательные меры имеют целью только германизацию ненемецкого населения всеми способами и как можно скорее. По этой причине в Польше должна быть абсолютно исключена самостоятельная культурная народная жизнь. Польские корпорации, общества и клубы должны быть закрыты. Польские рестораны и кафе, являющиеся центрами национальной польской жизни, должны быть закрыты. Полякам будет разрешено посещать только немецкие театры и кинотеатры; что касается польских театров и кинотеатров, то они будут закрыты. Не будет никакой польской прессы, не выйдет в свет ни одна польская книга, ни один журнал. По той же причине полякам будет запрещено иметь радио или патефоны».

Что касается населения Советского Союза, то в августе 1942 г. доктор Ветцель рекомендовал еще более радикальные меры: «Делом первостепенной важности является сохранение на русских землях лишь населения, состоящего по большей части из массы, относящейся к примитивному европеоидному типу. Оно не сможет оказать заметного сопротивления немецкому населению. Эта тупая и инертная масса нуждается в энергичном руководстве, как это хорошо видно из многовековой истории этого региона. Если правящим немецким слоям удастся в будущем сохранить необходимую дистанцию по отношению к этому населению, если через посредство незаконных рождений немецкая кровь не проникнет в него, можно будет поддерживать немецкое господство в указанном регионе в течение длительного времени, разумеется, при условии ограничения биологических сил, которые постоянно ведут к численному росту этой примитивной массы».

Другие эксперты и видные деятели, в частности, министр юстиции Отто Тирак, предусматривали простое и полное уничтожение поляков и русских, за исключением людей с «выраженным германским типом». Эта задача, с учетом необходимости предварительной антропологической селекции, должна была стать основной целью «Управления расы и колонизации СС».

Не только одни славяне должны были стать жертвами нацистского геноцида. В отношении англичан планы СС предусматривали депортацию на континент после завоевания Британии всего мужского населения в возрасте от 17 до 45 лет. Весной 1941 г. непримиримость голландского народа заставила Гитлера рассмотреть вопрос о его высылке на Восток, и, возможно, что лишь трудности в России зимой 1941–1942 гт. вынудили его отказаться от этого плана. Что касается Франции, авторы нацистских планов предусматривали создание двух протекторатов — Бургундии и Бретани, с тем чтобы свести древний «шестиугольник» (Франция в ее европейских границах) к «Галлии» — широкой полосе, стиснутой со всех сторон. В интимном кругу Гитлер говорил о «границах XV века».

Тщательно разработанные планы со всеми необходимыми статистическими выкладками предусматривали мельчайшие детали. Именно они поражают при чтении, как доказательство того, что авторы этих планов были готовы к выполнению самых бредовых своих идей.

Лагеря смерти

В октябре 1941 г., вскоре после приостановки в Германии программы эвтаназии, в Польшу были направлены сотрудники, чтобы «помочь в создании необходимых помещений и газового оборудования».

В декабре первый лагерь смерти в Хелмно, близ Лодзи, вступил в строй. Здесь по инициативе гауляйтера Вартегау Артура Грейзера, рьяно стремившегося полностью очистить свой район от евреев, впервые была применена газовая камера. Грейзер получил от Гиммлера разрешение подвергнуть 100 тыс. чел. «особому обращению», что на жаргоне нацистских палачей означало уничтожение людей[266]. Три других лагеря, в Бельзеке, Собиборе и Треблинке, оснащенные все лучше и лучше, были соответственно пущены в марте, мае и июле 1942 г. Эти лагеря находились под высшим руководством генерала СС Одило Глобочника, бывшего гауляйтера Вены, и, таким образом, не подпадали под начало Эйхмана. Собственно уничтожение в этих лагерях осуществлялось эсэсовцами Глобочника при поддержке вспомогательной гвардии, в основном состоявшей из украинцев. Команда из нескольких сот евреев занималась вывозом трупов и другими работами. Во время прибытия эшелонов сотрудники действовали с большими предосторожностями, чтобы обмануть евреев, насколько это было возможно, и тем самым избежать отчаянных предсмертных выступлений.

Поскольку депортированные якобы направлялись в трудовой лагерь на «автономной еврейской территории», при входе, замаскированном под обычный вокзал, а также на зданиях были размещены фальшивые надписи: «Вход на автономную территорию», «Синагога», «Душевая» и т. п. Дополнительная задача состояла в сборе личных вещей, принадлежащих жертвам, прежде всего одежды, предназначенной для неимущих немцев.

Система нацистских концлагерей насчитывала 22 крупных лагеря (помимо вышеупомянутых назовем также Майданек и Освенцим (Аушвиц-Биркенау)), имеющих 165 прилегающих рабочих лагерей. К концу войны в них находилось более 700 тыс. заключенных, примерно 5–10% которых составляли немцы. Всего же через эту страшную машину смерти прошло 7,2 млн. чел., из которых в живых осталось полмиллиона.

Хелмно. Этот лагерь располагался в 60 км от Лодзи и предназначался для уничтожения евреев из западной части Польши, включенной в «Великую Германию». Он действовал с декабря 1941 по лето 1943 г. Газовая камера здесь располагалась в фургоне грузовика. После каждого газового сеанса, который обеспечивал четыре десятка убитых, грузовик отвозил трупы к длинной траншее или общей яме, выкопанной в соседнем лесу. В среднем каждый день происходила дюжина сеансов. Летом 1944 г. лагерь был использован последний раз, чтобы ликвидировать последних из оставшихся в живых его обитателей, которым до того времени сохраняли жизнь как полезным работникам. Из постоянной еврейской команды выжили лишь два человека. Общее число жертв лагеря оценивается Польской комиссией по военным преступлениям в 250 тыс. чел., а на судебном процессе в Бонне в 1963 г. была названа цифра в 150 тыс. — при дюжине эсэсовских палачей.

Бельзек (Бельжец). Этот лагерь, где были уничтожены более 600 тыс. евреев из восточной части польского генерал-губернаторства, а также несколько тысяч чешских и немецких евреев, в отличие от допотопного Хелмно, располагал шестью стационарными газовыми камерами, способными ликвидировать до 5 тыс. людей в день. Газовые сеансы происходили там до конца 1942 г.; весной 1943 г. все установки были разрушены самими немцами. Бельзек стал образцом для других лагерей смерти.

Собибор. Расположенный поблизости от зоны, аннексированной в 1939 г. Советским Союзом, Собибор имел те же общие характеристики, что и Бельзек, и был специально предназначен для евреев этой зоны, часть которых не смогла эвакуироваться в июне-июле 1941 г. во внутренние районы России. Но между июлем и октябрем 1942 г. сюда также были направлены несколько эшелонов из Нидерландов и Бельгии и один французский эшелон. Это был период самых массовых уничтожений. В дальнейшем эти операции стали более редкими, без сомнения, потому, что основная часть работы, особенно в том, что касалось польских евреев, уже была сделана. В Собиборе в октябре 1943 г. постоянная еврейская команда, насчитывавшая около 300 человек, сумела раздобыть какое-то оружие и перебить многих охранников. Эта попытка восстания позволила выжить трем десяткам евреев и вызвала закрытие и ликвидацию этого лагеря в октябре 1943 г. Общее число жертв здесь, включая неопределенное количество русских военнопленных, оценивается в 250 тыс. человек.

Треблинка. Этот самый большой по площади польский лагерь, намного превосходивший все остальные, был организован в сотне километров от Варшавы и специально предназначался для быстрого уничтожения примерно 400 тыс. евреев из огромного гетто польской столицы. Лагерь располагал десятком газовых камер, каждая площадью 50 кв. м. Там было 30 эсэсовцев и несколько сотен украинцев во вспомогательных частях, а также еврейская команда численностью в тысячу человек, занятых постоянно. В 1943 г. после знаменитого восстания последних рабов гетто Варшавы, еврейская команда Треблинки, вдохновленная этим примером, также решила «умереть стоя». Против всех ожиданий восстание имело успех, поскольку число выживших составило около 50. Некоторые из них участвовали в основании в 1949 г. израильского киббуца «воины гетто» («Лохамей Гагетаот»). Общее число евреев, уничтоженных в лагере Треблинка, превышает 700 тыс. человек.

Майданек. Это был лагерь совсем иного рода. По применяемым методам — сочетание немедленного уничтожения с медленной смертью от истощения — он представлял собой уменьшенный (по своим масштабам) вариант огромной фабрики смерти в Освенциме. Организованный летом 1941 г., первоначально это был трудовой лагерь, рассчитанный на 15 тыс. заключенных из разных мест. Осенью 1941 г. в нем от голода и ужасных условий погибли 5 тыс. советских военнопленных. Летом 1942 г. в лагере были установлены две газовые камеры, предназначенные для евреев. В них использовался «циклон Б», а не окись углерода, что также составляло параллель Освенциму. В Майданеке общее чисто погибших евреев, часть которых происходила из Нидерландов и Греции, оценивается в 360 тыс. челеловек.

Освенцим (Аушвиц). Этот самый крупный лагерь, настоящая фабрика смерти, был создан летом 1940 г. в Силезии. Место имело то преимущество, что было пустынным, а поблизости находился крупный перекресток железных дорог. В лагерь, раскинувшийся на площади в 40 кв. км, свозили людей из 23 стран Европы. Наличие большой и бесплатной рабочей силы заинтересовало немецких промышленников. ИГ Фарбениндустри построила близ Освенцима завод по производству синтетического каучука, затем рядом появились заводы Круппа и концерна «Герман Геринг».

Начальником лагеря был бывший комендант концлагеря Заксенхаузен, штурмбанфюрер СС Рудольф Фердинанд Гёсс, безупречный служака, хороший администратор и, как выяснилось в дальнейшем на суде, свидетель, не знающий себе равных по точности показаний. В июне 1941 г. Гиммлер вызвал Гёсса в Берлин, чтобы сообщить ему, что он получил приказ фюрера приступить к «решению еврейского вопроса в Европе». Гиммлер считал, что Освенцим особенно хорошо подходит для данной цели.

Гёссу пришла в голову мысль использовать дезинфицирующий газ, применяемый в армии, — «циклон Б». Первые эксперименты были проведены осенью 1941 г. на советских военнопленных. Эшелоны смерти стали прибывать в Освенцим со всех уголков Европы с весны 1942 г.: все евреи из Франции (с точностью до одного эшелона), все из Венгрии, часть польских евреев, а также цыгане и многие другие были отравлены здесь газом. Гёсс предложил также сжигать тела жертв сразу после удушения и построить для этой цели гигантские крематории. Несмотря на их общую пропускную способность в 12 тыс. трупов в день, излишки иногда приходилось сжигать под открытым небом.

Однако в Освенциме примерно четверть заключенных из еврейских эшелонов — мужчин и женщин, которых оценивали как пригодных к работе, временно оставляли в живых. «Селекция» происходила лишь после их прибытия в «Освенцим II» (Аушвиц-Биркенау).

Некоторые из заключенных, прежде всего благодаря собственной ловкости и интуиции, ухитрялись подняться на должности, дававшие большую власть. Это были чаще всего старые немецкие заключенные, переведенные из лагерей первых лет Третьего рейха. Они становились винтиками эсэсовской машины и обыкновенно приобретали типичные для СС черты: жестокость, лексику, общую манеру поведения и даже стиль одежды, прежде всего сапоги. Напротив, евреи относились к самой низшей категории, хотя некоторые из них, в частности, врачи, химики и художники, а также музыканты, которым удавалось понравиться эсэсовцам, избегали благодаря своим талантам изнурительных принудительных работ на открытом воздухе.

Освенцим, огромный лагерь с сотней тысяч узников, охраняло 3 тыс. эсэсовцев. День и ночь туда с весны 1942 г. тянулись эшелоны смерти со всех уголков Европы, день и ночь дымились трубы гигантских крематориев. Никто из узников, прибывавших в лагерь, не подозревал, что ждет их впереди. Газовые камеры выглядели как обычные здания, окруженные газонами и цветочными клумбами. Люди направлялись на смерть под веселые мелодии из венских оперетт, которые наигрывал оркестр, также состоявший из заключенных, молодых и симпатичных девушек в белых кофточках и синих юбках.

Конвейер смерти действовал бесперебойно и эффективно. Так, в июле 1943 г. всего за один день в газовых камерах было задушено, а затем сожжено 4 тыс. чел. Всего в Освенциме нашли свою смерть от 3 до 4 млн. чел. При этом надо учитывать, что тысячи и тысячи женщин, детей, стариков, больных после прибытия сразу направлялись в газовые камеры и не заносились в регистрационные списки.

Невозможно точно назвать и общее количество жертв холокоста. Обычно называется фигурирующая в материалах Нюрнбергского процесса цифра в 6 млн. чел. В литературе количество истребленных евреев оценивается в 5–6 млн. человек, из которых 4,5 млн. приходится на Польшу и оккупированные территории Советского Союза. По подсчетам американского историка Джекоба Робинсона, приведенным в 1970 г. в «Еврейской энциклопедии», холокост принес гибель 5,82 млн. евреев[267]. Очевидно, что при невозможности установить точные статистические данные, цифра в 6 млн. является наиболее вероятной, хотя ее отдельные составляющие могут вызывать иногда определенные сомнения. Но преступление не перестает быть преступлением в зависимости от количества жертв. Для страданий, издевательств, пыток и смерти нет количественных оценок. Невозможно утверждать, что одно массовое убийство более ужасно, чем другое. Но холокост делают единственным в своем роде геноцидом не жестокость и садизм палачей, а то, что впервые в истории человечества людей обрекали на смерть только потому, что сам факт рождения от определенных родителей уже был объявлен преступлением, которое каралось смертью. Такого раньше не бывало, никогда и нигде. Мотивации всех известных в истории случаев геноцида проистекали из конкретных конфликтов. Мотивацией холокоста явился абсолютно вымышленный «всемирный заговор» евреев. Это был особый и глобальный геноцид, основанный исключительно на идеологии.