Герои и мученики науки [Издание 1939 г.]

РОМАН О КОВАРНОМ ЛИСЕ

«Король Лев с приличным его сану достоинством восседал в кресле, окруженный блестящей свитой своих знаменитых баронов.

— Неужели, государь, негде искать правды на свете?! — воскликнул волк Изегрин, выступая на середину зала. — Ваши желания и даже ваши приказания — ничто для Ренара-Лиса, зачинщика всех зол и усобиц, этого воплощения хитрости и лукавства. Не из мести пришел я сюда искать гибели Ренара — я пришел просить у вас правосудия!

Не любил благородный Лев, чтобы его бароны ссорились и судились между собой.

Суд благородного Льва.

— Если вы непременно того желаете, — сказал он, — то Ренара вызовут в суд и рассудят это дело с соблюдением всех законных формальностей. Я принимаю вашу жалобу.

Изегрин, грустно повеся хвост, отошел в сторону. Вдруг явилась во дворец целая процессия: петух Шантеклер, курица Пинт и еще три дамы, ее сестры, — Гуссет, Бланш и Нуарет. Все они сопровождали траурную колесницу с останками благородной курицы Копе. Не далее как накануне подстерег ее Ренар, оторвал ей крыло, перегрыз ногу и замучил досмерти. Король, устав от прений, собирался уже распустить собрание, когда явился этот кортеж. Пинт первая решилась заговорить:

— Господа волки и собаки, благородные и милые звери, не отриньте жалобы невинных жертв! У меня было пять братьев — всех их съел Ренар! У меня было еще четыре сестры, во цвете лет и красоты, — все достались Ренару. Дошла наконец очередь и до тебя, крошка моя Копе! Была ли на свете курица жирнее и нежнее тебя, несчастная моя подруга? Что будет теперь с твоей неутешной сестрой? Да пожрет тебя огонь небесный, коварный Лис! Не ты ли столько раз пугал нас досмерти и портил нам платье, забравшись в курятник?! И вот теперь пришли мы все искать у вас защиты, благородные бароны, так как сами мы не в силах мстить Ренару!

В конце этой речи, часто прерываемой рыданиями, Пинт упала без чувств на ступеньки трона, а вслед за нею и все ее сестры. Волки и собаки поспешили к ним на помощь и стали брызгать на них водой, после чего, приведенные в чувство, они подбежали к королю и кинулись ему в ноги. Шантеклер стоял тут же, орошая слезами королевские колени.

Глубокая жалость наполнила душу короля. С тяжким вздохом поднял он голову и, откинув назад свою гриву, испустил такое рыканье, что все звери попятились от ужаса, а заяц — так того потом чуть не двое суток била лихорадка.

— Госпожа Пинт! — воскликнул король, свирепо ударяя хвостом по бокам. — Во имя моего отца, обещаю вам вызвать Ренара. Тогда бы увидите собственными глазами и услышите собственными ушами, как наказываю я ночных воров, убийц и изменников!»

«Роман о Ренаре-Лисе», из которого мы взяли сцену во дворце благородного Льва, — одно из величайших произведений французского народного творчества.

Подобно русским народным сказкам и песням, созданным встарину, роман о Ренаре отражал действительную жизнь далекой эпохи. Возник он во Франции в XII–XIII веках. Мы видим здесь целую галлерею животных. Их характеры, их взаимоотношения складываются в картину животного мира, организованного наподобие человеческого общества, хорошо знакомого авторам и рассказчикам романа. Все эти звери и зверушки, начиная с могучего короля — благородного Льва — и его баронов: тяжеловесного волка Изегрина, коварного хищника Ренара-Лиса, чванного осла Бернара, пронырливого кота Тибера, вплоть до улитки Запоздайки, сверчка Фробера и прочей мелкоты, — типичные фигуры феодального порядка. Сцены королевского суда, поединок между Ренаром и Изегрином, церковная служба над телом притворившегося мертвым Лиса, проповедь архиепископа, осла Бернара, и папского посла, верблюда Мюзара, пронизаны острой веселой насмешкой над господствовавшими в те времена феодальным дворянством и духовенством. Роман о Ренаре-Лисе — остроумная и меткая сатира, которой народные массы мстили своим угнетателям.

ФЕОДАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК

За семь-восемь веков до нашего времени в Западной Европе господствовали феодалы-помещики. Основой их власти было владение землей. «Нет земли без господина», гласила тогда французская пословица. Народные массы, крестьяне и ремесленники, были в полном порабощении у господ. Феодальный порядок удержался в европейских странах очень долго — до половины XVIII столетия.

В эпоху расцвета феодализма — XII–XV века — каждая страна распадалась на множество обособленных владений, или сеньорий. Каждое из них возглавлялось крупным помещиком-государем, сеньором (от латинского слова «сеньор» — старший). Последний пользовался неограниченной властью: он чеканил монету, объявлял войну, чинил суд и расправу над населением. Кроме светских феодалов — князей, графов, герцогов, — к классу феодальных землевладельцев принадлежали и духовные лица — епископы, архиепископы. Крупными землевладельцами являлись и монастыри со своими настоятелями — аббатами. Выше всех в стране был император или король, ниже стояли герцоги, графы, архиепископы, епископы, еще ниже — бароны, аббаты и, наконец, мелкие феодалы — рыцари. Получалась целая лестница общественных отношений.

Феодалы жили в укрепленных замках, обнесенных глубокими рвами и земляными валами. Мрачные сторожевые башни и массивные железные ворота, рвы с подъемными мостами защищали их от нападения соседей. Главными занятиями феодала были война, охота, разбойничьи набеги на мирное население да еще военные состязания — турниры. Духовные феодалы — епископы, архиепископы и другие «князья церкви» — не уступали светским в воинственности и тунеядстве. Феодалы-землевладельцы были паразитическим, непроизводительным классом. Их кормил и содержал трудовой люд, населявший поместья.

На помещика работали и крепостные крестьяне — сервы (потомки прежних рабов) и лично свободные вилланы (от латинского слова «вилла» — поместье). И те и другие платили помещику ценз, или чинш, — арендную плату за пользование землей, талью — подушный налог, налог с наследства и многие другие налоги. И те и другие одинаково страдали от господского «права охоты». Барская охота была сущим несчастьем для крестьянина. Пока сеньор охотился, крестьянину, под страхом виселицы, запрещалось выгонять дичь, вытаптывающую его посевы. Крепостные крестьяне, помимо всяких налогов, обязаны были ходить на барщину, то есть возделывать господскую землю. Все это, при низкой технике сельского хозяйства, еще не знавшего ни машин, ни современных способов обработки, ложилось тяжким гнетом на крестьянство.

Картинка феодального быта: выезд сеньора на охоту; расправа с крестьянами.

Помещик смотрел на крестьянина, как на вьючное животное. Недаром говорит немецкая феодальная пословица: «Крестьянин — тот же бык, только безрогий». Крестьянская беднота прозябала на самом низком уровне. Ютились обычно в глиняной избенке. Избенка была курная — дым выходил через дыру в крыше. Вместо окон — отверстия, заткнутые тряпьем. В такой грязной и тесной норе не переводились всякие болезни. Изголодавшиеся, доведенные до отчаяния крестьяне часто восставали против феодалов. Но эти стихийные, неорганизованные бунты всегда кончались жестокой расправой.

Не меньше графов и баронов притесняли крестьян духовные феодалы. У духовенства была своя мощная организация — католическая церковь, руководившая религиозной жизнью верующих. Церковь была крупнейшим феодалом, сосредоточившим в своих руках больше трети всех земель. Ее колоссальные богатства составлялись из различных источников: к церкви стекались огромные приношения от верующих «на помин души», то есть за молитвы о душе покойника; церковь присваивала себе всевозможные ценности, которые сдавались в монастыри на хранение во время войны; она выгодно сбывала продукты своего хозяйства; она захватывала силой, а также получала в дар от королей значительные земельные участки. Дарить церкви и монастырям считалось «богоугодным» делом — ведь духовенство называло себя посредником между богом и людьми. Священники и монахи уверяли, что крупным подарком церкви, «смиренной» служительнице бога, можно купить себе спасение души на том свете. Вот выписка из дарственной грамоты в пользу церкви (1035 год):

Любопытно, что сервы, то есть крепостные крестьяне, перечисляются здесь наравне со строениями, пашнями, лугами и т. п. Их можно покупать и продавать, как вещь. Серв — такая же частная собственность, такой же предмет эксплоатации, как какой-нибудь выгон.

«Святые отцы» умели выжимать доходы из своих крепостных еще покруче светских феодалов. Они выколачивали из крестьян десятину — десятую часть всех доходов. Десятина взималась со всего, «что имеет стебель», то есть не только с зерна, но и с сена, с винограда, с овощей и плодов. Десятина платилась и со скота: аббаты то и дело требовали то ягненка, то теленка, то домашнюю птицу. Особенно любили служители церкви лакомиться крестьянскими курами. Каких только названий для кур не придумывалось, чтобы отобрать побольше сортов: и «постные», и «кадильные», и «сенные», и «телесные», и «садовые», и всякие другие. Отбирались также продукты, получаемые от домашних животных: молоко, сыр, масло, яйца, шерсть, перо и т. д.

Чем удерживались в повиновении народные массы? Они удерживались и силой оружия и силой религиозного воздействия, исходившего от церкви. Прочный союз меча и креста был направлен против трудящихся масс и прежде всего против крестьянства.

Феодальное государство было организацией светских и духовных помещиков для господства над крепостными крестьянами.

ВЛАСТЬ ЦЕРКВИ

Никогда церковь не пользовалась такой властью и могуществом, как в феодальную эпоху, так называемые средние века, между закатом древней культуры и расцветом новой. В самом деле, где и в чем мог искать утешения феодальный крестьянин, составлявший большинство населения? Бесконечные поборы светских и духовных господ, нищета, эпидемии и голодовки, темнота и невежество — все это представляло прекрасную почву для религиозного дурмана. «Религия — опиум народа», сказал Карл Маркс. Церковники умели ловко использовать народное горе-злосчастье. Распыленная, неорганизованная крестьянская масса была неспособна дать отпор насильникам. Бедняку внушали терпение и покорность. Он должен молча страдать, отказывать себе во всем. «Бог терпел, да и нам велел». Чем безропотнее ты страдаешь на земле, тем вернее заслужишь награду на небесах. А за протест, за бунт против господ бог покарает адскими муками.

О райских наградах и адских мучениях бедняку говорили и проповеди аббатов, и пышные церковные процессии, и вся обстановка католических храмов. Он видел их на картинах средневековых художников, украшавших стены храмов. Горящие свечи, церковное пение, торжественные звуки органа, печальный свет, льющийся через раскрашенные стекла, — все призывало его уйти от мирских забот и думать только о спасении души.

Христианская религия утверждает, что человек состоит из тела и души. Главное в человеке — не тело, а бессмертная душа. Заботиться о теле — значит угождать дьяволу. Цель жизни верующего — спасение души молитвами, постами, богоугодными делами и прежде всего смирением и терпением.

В наше время каждый школьник знает, что никакой души, независимой от тела, не существует, что бессмертная душа и загробная жизнь — поповские басни. То, что мы называем душевной жизнью — наши мысли, наши чувства, наши желания, — тесно связано с работой мозга и некоторых желез. Со смертью тела исчезают и мысли и чувства. Никакой другой жизни, кроме земной, нет. Вот почему надо бороться за лучшую жизнь на нашей родной планете — Земле. Вспомним слова Владимира Ильича:

«Современный сознательный рабочий, воспитанный крупной фабричной промышленностью, просвещенный городской жизнью, отбрасывает от себя с презрением религиозные предрассудки, предоставляет небо в распоряжение попов и буржуазных ханжей, завоевывая себе лучшую жизнь здесь на земле». (Ленин, т. VIII, стр. 419–420).

Но отсталый крестьянин эпохи феодализма был еще очень далек от сознательного рабочего XX века, о котором говорит Ленин. Он был весь во власти религиозных предрассудков. Господствующая католическая церковь была мощным орудием эксплоатации. Мир небесный она строила наподобие мира земного. «Царство небесное» управляется «троицей» — бог-отец, бог-сын (Иисус Христос), бог — дух святой. Немного пониже — мать божия, заступница перед сыном. Еще ниже — святые. Подобно феодалам, они располагаются по лестнице: апостолы, великомученики и, наконец, просто мученики.

Сам бог установил феодальный строй на небе и на земле — утверждали церковники. Они объявляли вечным и неизменным порядок, который держался насилием незначительного меньшинства феодалов над несметными массами закрепощенного крестьянства и городской бедноты. «Рабы, повинуйтесь господам вашим!» будто бы завещал сам апостол Павел.

Так христианская церковь отвлекала массы от классовой борьбы и учила их безропотно переносить гнет и насилие.

Забитый, невежественный феодальный крестьянин был весь во власти попов. Радость ли у него, горе ли, родился ли ребенок, умер ли кто из близких, постиг ли его неурожай — к нему тянутся жадные, загребущие руки. За молебны «о даровании урожая», за молитвы «об исцелении от болезни» — за все он должен платить последние гроши.

говорится в народной песенке того времени.

Великолепными насосами для выкачивания средств из тощего кармана крестьянина или городского ремесленника были средневековые монастыри. Населявшие их монахи и монахини лицемерно уверяли, что они удалились от мира для спасения души, для «святой» жизни в постах и молитвах. На самом деле они часто предавались разгулу и обжорству.

Великий писатель XVI века Рабле так высмеивает этих бездельников и тунеядцев:

Привольное житье было монахам! Каждый монастырь представлял собой крупное хозяйство. В монастырских закромах скоплялись богатые запасы хлеба, в монастырских погребах хранились самые дорогие вина, в монастырских прудах разводилась самая лучшая рыба. Монастырь вел торговлю хлебом, скотом, рыбой и другими товарами. Его обитатели едва поспевали опорожнять огромные, в рост человека, кружки для пожертвований. Из народных грошей складывались миллионы, которые широким потоком текли в монастырскую казну.

ТОРГОВЫЙ ДОМ «ПАПА РИМСКИЙ И Кº»

По мере того как возрастали земельные и денежные богатства церкви, росло и ее политическое значение. Феодальные владения, как мы знаем, были разрознены, замкнуты в себе. Одна католическая церковь, объединившая все страны Западной Европы, представляла сильную централизованную организацию. Она имела свое особое управление, свой особый церковный суд. Во главе этой организации стоял папа римский.

Папа объявил себя преемником главного «святого», апостола Петра, у которого якобы хранятся ключи от рая. Но и этого показалось мало. Папы провозгласили себя представителями самого Иисуса Христа на земле. Для поддержания своего авторитета один из них пустил в ход подложные документы. В них удостоверялось, что церковь независима от государства, что папы выше королей, что имущество церкви священно и неприкосновенно, и т. п.

В качестве полномочного представителя Иисуса Христа папа римский присвоил себе право «отпускать» грехи. Само собой разумеется, что это стоило денег. Церковная лавочка бойко торговала индульгенциями — так назывались квитанции об уплате за прощение того или иного греха. Была выработана даже такса: чем больше грех, тем больше плата за «отпущение». Одна плата — за простое воровство, другая — за поджог, грабеж, убийство. Особая плата — за убийство брата, сестры, отца, матери. Но больше всего плата — за оскорбление церкви.

Торговля индульгенциями оказалась весьма прибыльным предприятием. Она давала папству огромные доходы. Бельгийский писатель Шарль де-Костер в своей известкой книге «Тиль Уленшпигель» рисует такую бытовую картинку из эпохи феодализма.

Два монаха прибыли продавать индульгенции. Поверх их монашеских одеяний были надеты кружевные рубахи.

В хорошую погоду они торговали на паперти,[1] в дождь — в сенях. Здесь была прибита их такса. Они продавали отпущение грехов за шесть ливров, за пол-парижского ливра, за семь флоринов, за дукат на сто, двести, триста, четыреста лет, а равно, смотря по цене, и на полное загробное блаженство или на половину его…

Покупателям, уплатившим сполна, они вручали кусочки пергамента, на которых указано было число оплаченных лет.

Под числом было написано:

Индульгенции выдавались не только живым, но и мертвым. Чем больше заплатят родственники за покойника, тем скорее душа его попадет в рай!

Монах Тецель, продающий индульгенции.

Нет такого греха, который не покрывался бы индульгенцией, — уверяли церковники, — и вольные, и невольные, и прошлые, и настоящие, и даже будущие. Знаменитый итальянский гравер и скульптор Бенвенуто Челлини в своей интересной автобиографии рассказывает, как папа Климент V заранее отпускал ему будущие убийства, выгодные для церкви:

Не нужно думать, что отпущение грехов за деньги практиковалось только на Западе. Торговля индульгенциями существовала и в царской России. Здесь они назывались «прощеными» или «разрешительными» грамотами. «Прощеные» грамоты изготовлялись в большом количестве на московском Печатном дворе. Такая грамота, изукрашенная всякими «святыми» изображениями, обходилась православной церкви в рубль двадцать копеек, а продавалась по сто рублей золотом. При массовом производстве это составляло недурной доход. Глава православной церкви, «святейший патриарх», так же спекулировал на народной темноте, как и папа римский, возглавлявший церковь католическую.

Другим крупным источником доходов для церкви христовой была торговля реликвиями.

Реликвиями назывались якобы сохранившиеся «священные» предметы, имевшие отношение к Христу, богоматери и к различным святым. Чего-чего тут не было, в этих диковинных лавках старьевщика! И куски «животворящего» креста, на котором будто бы был распят Иисус Христос, и гвозди, которыми его прибивали к кресту, и кусок окна, из которого архангел Гавриил возвестил деве Марии, что она родит Христа, и пеленки младенца Иисуса, и молоко богородицы, и кости ослицы, на которой Иисус въехал в Иерусалим! Во многих часовнях показывали волосы богоматери — в одних черные, в других белокурые, а кое-где и рыжие. Целый ряд монастырей с гордостью хранил «нетленные останки святых» — туловища, головы, руки, ноги…

Поверим на минуту в подлинность этих реликвий. И что же окажется? У святого Севастьяна было четыре туловища, пять голов и тринадцать рук, у Иоанна Крестителя — десять голов, а у святого Юлиана — не более, не менее как двадцать туловищ и двадцать шесть голов!

Из остатков «животворящего» креста можно было бы соорудить целый огромный корабль. Гвоздей, которыми будто бы был распят Христос, набиралась чуть не бочка. А что касается «молока» богородицы, то о нем правильно сказал один из врагов католической церкви: «Этого молока так много, что если бы святая дева была коровой или кормилицей всю свою жизнь, то и тогда она не смогла бы дать столько молока». «Молоко богородицы», после исследования учеными, оказалось разведенным в воде галактитом — белым порошком, который часто встречается на сводах пещер.

Но рекорд побил один из монастырей во Франконии: там показывали… палец святого духа!

Все эти нелепости нисколько не смущали духовных отцов. Вереницы верующих паломников, тянувшиеся в монастырь, чтобы «приложиться» к реликвиям, приносили им колоссальные барыши. Недаром папа Бонифаций VIII как-то сказал: «Ни одна басня никогда не приносила столько дохода, как басня о Христе». А один из кардиналов, его ближайших помощников, добавил: «Чернь хочет быть обманутой».

СУМЕРКИ КУЛЬТУРЫ

Владычество католической церкви в средние века накладывало сумеречный отпечаток на всю жизнь. Средневековый крестьянин или городской ремесленник считал чем-то низменным, греховным заботу о теле. Потребность в свежем воздухе, в чистоте, в физической культуре тела подавлялась и заглушалась. И деревня и город утопали в грязи. Нечистоты выбрасывались в реку или прямо на улицу. Мостовых не было. Император Фридрих III, проезжая в 1485 году по улицам одного германского города, едва не утонул в нечистотах вместе со своей лошадью. Вследствие антисанитарного состояния часто свирепствовали эпидемии. Иногда вымирали чуть не целые города.

На узких, кривых уличках средневекового города громоздились деревянные строения. Неимущий люд жил в низких, тесных каморках с крохотными решетчатыми окнами, не пропускавшими ни света, ни воздуха. Только каменное здание церкви или монастыря выделялось из кучки неприглядных домишек. Так и в сельской местности угрюмые башни рыцарского замка высились над жалкими крестьянскими лачугами. Два хищника — замок и монастырь — поделили между собой власть.

На всю культуру наложила церковь свою тяжелую руку. Что изображала средневековая живопись? Христа и богородицу, апостолов и святых, картины райского блаженства и особенно — адских мук: грешников жарят на сковородах, черти подвешивают их за ребро, бросают в кипящую смолу… В архитектуре господствовали знаменитые готические храмы со стрельчатыми арками. Остроконечная, легкая, полувоздушная арка как бы стремилась ввысь, к небесам…

И наука также шла на поводу у церкви. Мирская наука была объявлена «служанкой богословия». Университет, школа были проникнуты церковным духом. Ни малейшей свободы исследования не допускалось. Средневековые ученые-схоластики (от латинского «схола» — школа) не искали новых истин. Они всячески толковали и долбили только те «премудрости», которые были возвещены церковными авторитетами. Самым непогрешимым авторитетом для церкви было так называемое «священное писание», или библия, состоящая из Ветхого (древнего) и Нового заветов. Ветхий завет представляет сборник легенд о происхождении мира и человека, преданий о судьбах еврейского народа, различных религиозных предписаний, пророчеств, богослужебных гимнов и т. п. Новый завет, или евангелие, содержит пестрые и противоречивые рассказы о земной жизни Иисуса Христа, в действительности никогда не существовавшего. Многочисленные христианские писатели, так называемые «отцы церкви», своими толкованиями только вносили еще большую путаницу в эти предания, давно опровергнутые нашей современной наукой. Из древних философов и ученых в средние века признавался один Аристотель, живший больше двух тысяч лет назад. В библии и у Аристотеля искали ответов на все вопросы. Если в «священном писании» сказано, что пророк Иисус Навин остановил солнце, значит солнце ходит вокруг земли, а земля неподвижна. Если сказано, что бог сначала сотворил свет и тьму, а потом солнце, стало быть, так и есть, хотя всякий знает, что свет на земле — от солнца. Если Аристотель написал, что у мухи четыре лапки, то не смей сомневаться в этом, хоть ты и видишь собственными глазами, что у мухи не четыре, а шесть лапок!

Какие вопросы занимали ученых-схоластиков?

Может ли дьявол пройти через замочную скважину? Сколько дней пробыли в раю первые люди, Адам и Ева? Может ли бог знать больше, чем он знает? Как спят и питаются ангелы? Что произошло раньше — курица или яйцо?

Таков был круг вопросов, в котором билась мысль средневекового ученого. Эта своеобразная гимнастика ума, разумеется, была праздным, никому не нужным занятием.

Таким же пустопорожним занятиям предавались и в школе. До нас дошел весьма любопытный «учебный план» придворной школы императора Карла Великого (IX век). План составлен в виде вопросов ученика и ответов учителя. Приведем некоторые из них:

Что такое солнце? Сияние шара, счастие природы, честь дня, распределитель часов.

Что такое луна? Глаз ночи, подательница росы.

Что такое звезды? Пестрота неба, краса ночи.

Что такое туман? Ночь среди дня, тяжесть для глаз.

Что такое земля? Мать рождающихся, келья жизни.

Что такое человек? Раб старости, гость в своем доме.

Что такое воздух? Хранитель жизни.

Что такое язык? Бич воздуха.

Поразительно, что ни один из этих ответов ничего не объясняет, не касается сущности вопроса. Узнает ли ученик из ответов учителя, что такое воздух, из чего он состоит, как образуется туман, какова природа человека? Нет, ровно ничего не узнает! Хитроумная игра слов — и только. «Схоластика думала все объяснить, взяв скорлупу слов вместо зерна вещей», правильно говорит о средневековой лженауке итальянский философ XVI века Джордано Бруно.

Школьное обучение начиналось с того, что ученик с голоса учителя запоминал главные молитвы. Преподавание и в школах и в университетах велось на латинском языке, непонятном массам. На том же мертвом языке писались книги, велись диспуты. Школ и университетов было очень мало. Население городов, и тем более сел, было почти поголовно неграмотно. Грамотность была привилегией духовенства. Ученых и просто грамотных было мало даже среди баронов и рыцарей. Короли и императоры зачастую были так же безграмотны, как их подданные. Хорошо грамотный император составлял счастливое исключение. Так, о Генрихе IV (XI век) современник с восхищением пишет: «Император был так учен, что сам был в состоянии читать и понимать всякие письма, какие ему присылались».

Такой низкий уровень культуры и даже простой грамотности был, конечно, наруку церковникам. Больше всего боялась церковь, чтобы ученый от бессмысленных словопрений не перешел к исследованию природы. Ведь он мог притти к выводам, несогласным со «священным писанием». А каждая трещина в здании веры грозила развалом всему феодальному порядку!

Церковное мракобесие черной тенью окутывало средние века. Загнанная, затравленная наука едва-едва просачивалась в опытах алхимиков, в наблюдениях медиков.

НАУКА ИЛИ МАГИЯ?

Какими путями подлинная наука познает мир? У нее в распоряжении два надежных средства: наблюдение и опыт. Почему апельсины зреют в теплом климате и не родятся на севере? Почему в Японии часто бывают землетрясения, а в Голландии — никогда? Почему бутылка, опущенная в горячую воду, лопается? Почему у человеческого зародыша в известный момент есть хвост, как у животного? Наблюдая различные явления, ставя опыты, ученый ищет связи между явлениями и устанавливает законы природы. Точное познание этих законов дает человеку возможность овладевать силами природы и использовать их для своих потребностей.

Такие же закономерности ученый вскрывает и в человеческом обществе. Почему в Австралии еще сохранились дикари, не знающие ни земледелия, ни скотоводства, ни употребления металла, а в Европе такие дикие люди давно исчезли? Почему буржуазная революция в Англии произошла в XVII столетии, а в Германии — только в XIX? Исследователь тщательно изучает факты, наблюдает, сопоставляет, делает выводы. Благодаря знанию законов развития человеческого общества мы можем до известной степени предвидеть и направлять ход общественного развития.

Религия глубоко враждебна науке. Основа науки — познание причинной связи между явлениями; основа религии — вера в сверхъестественное. Наука призывает к исследованию, религия — к слепой вере. «Верю, ибо нелепо», говорил Тертуллиан, один из «отцов церкви» III века. Для веры нет ничего невозможного. На каждом шагу возможно вмешательство чуда. «Бог захочет — и палка выстрелит».

Средневековая схоластика, служанка религии, не была настоящей наукой. Она не искала опоры в опыте и наблюдении. Она не стремилась к познанию природы и человеческого общества. Единственной задачей ее было укрепить веру при помощи древних авторитетов и особенно «священного писания». Схоластики погружались в словесные упражнения, они без конца спорили, доказывали, опровергали. Все, что несогласно с библейскими сказками о создании мира в шесть дней, о сотворении человека из «праха земного» (из горсти земли), объявлялось тяжким грехом, ересью. А всякая ересь — от дьявола!

Дьявол, он же сатана, «князь тьмы», вообще играл большую роль в понятиях средневекового человека. Вера в бога неразрывно связана с верой в дьявола. Если все блага от бога, то все зло должно быть от дьявола. Как же не верить в дьявола, если в «священном писании» сказано, что сатана искушал самого Иисуса Христа!

По твердому убеждению верующего, дьявол на каждом шагу вмешивался в человеческую жизнь. Бесы вселялись в людей. Женщины, страдавшие припадками, считались ведьмами, «одержимыми» нечистой силой. Для изгнания беса прибегали к молитвам, заклинаниям, а то и пыткам. Очень часто несчастных «ведьм» сжигали на костре.

Веру в дьявола разделяли и средневековые ученые. Среди них были даже специалисты «демонологи», то есть знатоки сатанинских дел. Известный демонолог Жан Вейер насчитывал в легионах сатаны шестьдесят пять герцогов, маркизов и графов и семь миллионов четыреста пять тысяч девятьсот двадцать восемь простых чертенят. В книгах демонологов приводились не только имена бесов и их изображения, но и договоры их с ведьмами и колдунами. Иной раз на договоре виднелся след, оставленный якобы когтем или копытом демона. В Парижской национальной библиотеке до сих пор хранится «письмо дьявола», адресованное будто бы одной одержимой им монахине. Письмо это, написанное на французском языке, за подписью демона Асмодея, изобилует орфографическими ошибками.

При таком господстве слепой веры в бога и в дьявола неудивительно, что в большом почете была магия, то есть колдовство. Мало знакомый с законами природы, смотревший на мир как на игру божественных и бесовских прихотей, средневековый ученый обращался к «сверхъестественным» силам. От магии он ждал осуществления своих заветных мечтаний. Средневековая лженаука питалась магией. Вместо естествознания, вместо подлинной науки процветали астрология и алхимия.

Астрологи верили, что судьбу человека можно определить по движению небесных светил. При каждом короле, епископе, крупном полководце была должность астролога. В случае какого-нибудь крупного события, радостного или печального — брака, рождения ребенка, болезни, угрозы войны, — астрологу поручалось составить гороскоп. Астролог чертил круг и делил его на двенадцать частей, или «домов», связанных с различными сторонами жизни, как-то: дом богатства, дом друзей, дом врагов, дом болезней, дом потомства и т. д. Против каждого «дома» ставился знак, обозначавший положение главных созвездий на небе в момент рождения человека. События его жизни предсказывались по движению Луны, Венеры, Марса и других планет среди этих созвездий. Астролог дрожал от страха, если гороскоп предсказывал недоброе его владыке. Своими туманными и путаными вычислениями он старался доказать, что знатная особа, на которую составлялся гороскоп, родилась «под счастливой звездой». Это выражение сохранилось и до сих пор.

Многие из средневековых ученых усердно занимались алхимией. Отцом алхимии считался легендарный египетский мудрец Гермий Трижды Величайший, сын бога Озириса и богини Изиды. Он первый, по преданию, открыл, что все камни и металлы, все минералы, существующие на земле, происходят из одного вещества.

«Если все на свете происходит из одного вещества, то одни металлы могут превращаться в другие», думали алхимики. Простой камень можно превратить в благороднейший металл — золото. Алхимики страстно мечтали найти «философский камень», который обладает свойством превращать все металлы в золото. Чудесный камень будет давать людям богатство и бессмертие! Ночи напролет алхимики лихорадочно работали в своих узких, темных лабораториях — смешивали различные вещества, процеживали, перегоняли, растирали, сплавляли, кипятили, ожидая, что вот-вот на дне сосуда сверкнут золотые крупинки…

Иногда алхимику казалось, что цель достигнута, что золото получено. Ведь у него не было точных приборов, посредством которых наши ученые умеют отличать настоящее золото. Можно себе представить, как бывал потрясен средневековый ученый, когда, случайно сплавив в своем горне четыре части меди с одной частью олова, он вдруг получал из красной меди и белого олова желтоватый, отливающий золотом прекрасный металл! Добытую им бронзу он, конечно, мог принять за золото. В такой же восторг могла его привести медная монета, потертая ртутью и принявшая вид серебряной. Наш алхимик опьянен своими открытиями, он — счастливый обладатель тайны превращения всех металлов в золото и серебро!

Но вот через некоторое время он вдруг замечает, что мнимое серебро потускнело, что мнимое золото покрылось таким же зеленоватым налетом, каким покрывается от сырости обыкновенная медь. Какое горькое разочарование! Наш алхимик с трудом приходит в себя после такого удара… и снова принимается за свою мудреную кухню.

Рисунок из книги алхимика: сверху — знак планеты Марс (воин на коне); внизу — судьба родившегося под планетой Марс: воинственные, похождения, избиение мирных жителей.

Так повествует о своей неудаче один из искателей «философского камня». Однако в кухне средневекового алхимика главную роль играли не человеческие выделения, а два вещества: сера и ртуть.

Сера считалась отцом металлов, ртуть — их матерью. В зависимости от чистоты ртути и серы при соединении их с другими веществами получаются благородные металлы — золото и серебро, или неблагородные — железо, свинец и другие. По мнению алхимиков, семь известных им металлов (золото, серебро, ртуть, медь, железо, свинец и олово) были созданы по числу планет. В воображении средневекового ученого между металлами и планетами существовала какая-то таинственная связь. Золото соответствовало Солнцу, серебро — Луне, мать всех металлов, ртуть, — Меркурию, медь — Венере, железо — Марсу, олово — Юпитеру и свинец — Сатурну. Алхимик, передавая свои знания ученику, рисовал перед ним такую картину:

Открытие «философского камня» не было единственной задачей алхимиков. Еще одна неосуществимая мечта волновала их воображение. Это была мечта… о создании живого существа! Крупный ученый XVI века Парацельс предлагал специальный рецепт для изготовления гомункулюса (по-латыни — маленький человечек). Рецепт этот гласил:

Так упрощенно представляли себе люди в те времена зарождение жизни.

Алхимик в своей лаборатории (с о старинной гравюры).

Фантазии алхимиков давно отвергнуты учеными, однако нельзя не признать, что наряду с ошибочными, ложными, иногда совершенно нелепыми представлениями в книгах алхимиков встречаются и правильные мысли. Алхимики старались проникнуть в глубь химически процессов, имеющих место в природе. Под таинственными формулами скрывалось изучение вещества. Алхимия отличалась от выросшей из нее науки химии так, как маленький, уродливый зародыш — от зрелого, гармонически сложенного организма.

Первым борцом за подлинную науку был англичанин Рожер Бэкон.

РОЖЕР БЭКОН ПОДНИМАЕТ ЗНАМЯ ВОССТАНИЯ

Рожер Бэкон родился в 1214 году, в рыцарской семье. Образование он получил в лучших тогдашних университетах: Оксфордском и Парижском.

Уже в молодости, в своих лекциях и сочинениях, Бэкон изобличал феодальное насилие и распущенность нравов правящих классов. «Везде, с самых верхов, — писал Бэкон, — царит полнейшая испорченность. Святой престол (то есть папский) стал добычей обмана и лжи… Все духовенство предано гордости, роскоши, обжорству… Князья, бароны, рыцари притесняют, грабят друг друга, разоряют своих подданных… Народ ненавидит их и, где только может, выходит из повиновения».

В Бэконе кипел великий гнев. Его возмущало и насилие над темным, забитым бедняком и умственный застой его эпохи. Рожер Бэкон был целой головой выше окружающей среды. Его мощный ум рвался из узкого круга, в котором копошились средневековые ученые. Его выводило из себя их беспомощное топтание на одном месте, их рабское преклонение перед авторитетами.

Разве это не дико: схоластики способны были вести нескончаемые споры о том, «есть ли у крота глаза». Казалось бы, чего проще — поймай крота и удостоверься, есть ли у него глаза. Но средневековые ученые считали такой способ познания истины слишком грубым. Для решения вопроса им нужно было привести сотни цитат, выписок из Аристотеля и «отцов церкви». Если Аристотель умалчивал насчет глаз у крота, то надо было, на основании его сочинений, сделать вывод, какого мнения должен быть Аристотель по этому поводу. Для схоластика важно было не выяснить данное явление природы, а как можно искуснее построить цепь рассуждений и умозаключений.

«Обезьяны Аристотеля!» презрительно шептал Бэкон, расхаживая большими шагами по своей комнате с круглыми, скупо пропускающими свет окнами. Надо познавать собственным умом, а не питаться заплесневелыми крохами от стола древних мудрецов. И не только думать, но и зорко смотреть собственными глазами, чутко слушать собственными ушами. Наши органы чувств — это окна, открытые в мир. Через их посредство мы познаем все окружающее. И другого пути к познанию не существует.

Рожер Бэкон.

«Без эксперимента (опыта) невозможно достаточное познание», решил Бэкон. Это была чрезвычайно плодотворная мысль. Бэкон открывал новые пути науке. Опыт, соединенный с наблюдением, он положил в основу своих собственных занятий. Целыми днями он производил физические и химические опыты, конструировал различные инструменты и приборы. По ночам он долгими часами наблюдал звездное небо.

Среди духовенства, которое так смело изобличал Бэкон в невежестве и пороках, у него было много врагов. Они злорадно выслеживали ученого и наконец пустили о нем зловещий слушок: Бэкон знается с нечистой силой, по ночам он колдует, вызывает каких-то духов, он маг и чародей. Ловко пущенные слухи выросли в грозное обвинение. Враги добились своего. По обвинению в «чернокнижии», то есть колдовстве, Бэкон был подвергнут строгому заключению на десять лет.

Но ученый и в заточении продолжал свое дело. У него за плечами уже большой опыт, накоплена масса наблюдений. Бэкон размышляет, приводит в систему свои знания, подводит итоги. Написанный им в тюремной келье, тайком от надзиравших за ним монахов, «Большой труд» содержит ряд ценных открытий и наблюдений. Он исследует такие «загадочные» явления, как радугу и мираж, которым давали совершенно фантастическое объяснение: радуга — разноцветный мост, переброшенный с неба на землю после потопа; мираж — бесовская игра и обман зрения. Бэкон впервые заявляет, что в этих явлениях нет ничего сверхъестественного. Он дает описание устройства глаза. В его сочинении имеется такое замечательное место: «Достаточно смешать в известной пропорции самые обыкновенные вещества, и можно произвести такой ослепительный взрыв, перед которым потускнеет шум грома и блеск молнии… Если бы люди умели пользоваться как следует этой смесью, они делали бы чудеса…» Бэкон, очевидно, делал опыты по составлению взрывчатых веществ. Ему принадлежит первый известный в Европе рецепт изготовления пороха.

Рожер Бэкон задумывался и над вопросом о том, как усилить слабое от природы человеческое зрение, как сделать видимыми отдаленные или ничтожно малые предметы. «Прозрачные тела, — пишет он, — могут быть так обделаны, что отдаленные предметы покажутся близкими, и наоборот… Можно их так оформить, что большое покажется малым (и обратно), высокое — низким, скрытое — станет видимым…» В этом глубоком уме уже бродила идея очков, микроскопа, телескопа…

Слава великого ученого пробивалась через тюремные затворы. «Удивительный доктор» — со страхом и благоговением называли его в народе. В те времена «доктор» означало «ученый». Иногда под окнами монастыря, где он содержался, собиралась кучка любопытных. Высоко запрокидывая головы, они пристально вглядывались туда, откуда мерцал слабый свет.

— Удивительный доктор все знает, от него ничего не скрыто, — почтительно шепчет тщедушный Яков, подмастерье малярного цеха.

— Ему известно все, что было когда-то, с самого сотворения мира, — прибавляет булочница Мери-Анна.

— Он знает не только прошлое, но и будущее, — восхищенно подхватывает вдова кузнеца Барбара.

Бэкон, конечно, не был чудодеем, как думали в простоте своей эти люди. Но он действительно предвидел будущее. В его главном произведении «Большой труд» встречаются совершенно изумительные пророчества: «Можно построить приспособление для плавания без гребцов, так чтобы самые большие корабли, речные и морские, приводились в движение одним человеком… Можно также соорудить повозки, которые двигались бы без животных с невыразимой быстротой, и летательные машины, сидя в которых человек может летать, как птица. Можно провести мосты, не нуждающиеся в столбах или иных подпорках. Можно, наконец, соорудить инструменты для прогулок в глубине рек и морей без опасности для тела».

Мы видим, как опередила свой век гениальная мысль Бэкона. Он предвидел и пароход, и паровоз, и самолет, и подводную лодку задолго до их изобретения.

«Людям, открывающим науке новые пути, всегда приходится бороться с препятствиями», писал Бэкон. Главная его заслуга состояла в том, что он с презрением отвергал слепую веру в авторитет и выдвигал на ее место опыт, требуя самостоятельного исследования. А между тем «отцы церкви», как, например, «блаженный» Августин, утверждали: «Авторитет священного писания выше всех способностей человеческого разума». Защищая права человеческого разума, Бэкон боролся за науку — против религии, душившей ее. Этот замечательный человек открывал собой длинный ряд мучеников науки.

Почти четверть века продержали церковники в тюрьме Рожера Бэкона. Это была еще «мягкая» кара! Чем больше разгоралась борьба между наукой и религией, тем более суровые и жестокие меры принимала «святая апостольская церковь» против своих непокорных сынов. С XIII века в ее руках появилось новое могущественное орудие борьбы с «ересью». То был высший церковный суд — инквизиция.

В 1267 году Бэкона выпустили на свободу. «Десятилетнее заключение, конечно, смирило этого упрямца», думали торжествующие враги.

Пытка водой.

Но Бэкон был не из тех, кого могли сломить жестокие кары, физические страдания. Он с удвоенной энергией продолжал борьбу за науку. В своем новом сочинении «О ничтожестве магии» он страстно боролся с суеверием и доказывал, что вера в волшебство и магию порождена невежеством. Не забудем, что он писал это в такое время, когда люди сжигались живьем по обвинению в колдовстве. И Рожер Бэкон поплатился за свое исключительное мужество — его снова бросили в тюрьму, на этот раз на целых четырнадцать лет! Его дух не сломили, но сил для борьбы уже не было. Вскоре по выходе на свободу он умер.

«СВЯТЕЙШАЯ ИНКВИЗИЦИЯ»

Весной 1208 года папа Иннокентий III бросил воинственный клич всему христианскому миру: «Восстаньте, воины христовы! Истребляйте нечестивых всеми средствами, какие укажет вам бог!»

Это был призыв к истреблению «еретиков» Южной Франции, известных под названием альбигойцев (от городка Альби).

Кто такие были еретики и чего они хотели?

Еретиками были те, кто возмущался засильем феодальной знати, привилегиями духовенства, алчностью церковников. Обездоленное, закрепощенное крестьянство мечтало о равенстве и справедливости, об освобождении от насильников. Особенно притеснял его своими поборами крупнейший крепостник — папа римский. Ремесленники и купцы цветущих городов Южной Франции также страдали от папских налогов.

Альбигойцы и другие еретики не признавали власти папы, отвергали некоторые обряды, не хотели повиноваться епископам. Они обличали духовенство в роскошном образе жизни и призывали церковь отказаться от своих богатств. За все это папы объявили их богоотступниками и предали проклятию.

Требования еретиков часто носили религиозный характер. Но под «религиозной мантией», по выражению Энгельса, скрывался глубокий социальный протест, борьба угнетенных против угнетателей. И городские ремесленники и крестьянские массы поднимались против феодалов-помещиков, против бесчисленных князей и королей и самого могущественного из них — папы римского. В этом и состояла их «ересь».

Пытка колесом.

Папа собрал против альбигойцев двухсоттысячное войско. К нему шел всякий сброд, в расчете на легкую поживу. Кроме того, папа обещал отпущение грехов за расправу с альбигойцами. «Мы не обещаем вам награды здесь, на земле, за службу вашу богу с оружием в руках, — объявил папа, — но вы войдете в царствие небесное». Через три месяца папская армия вторглась в город Безьи и стала беспощадно избивать жителей. В этой бойне погибло больше шестидесяти тысяч человек. Когда у папского посла спросили, как отличить еретика от верного сына церкви, он ответил: «Бейте их всех, господь узнает своих».

«Крестовый поход» против альбигойцев и разгром их не прекратили движения масс против феодалов и папской власти. Ересь надо было вырвать с корнем! С этой целью и было организовано вскоре после похода на альбигойцев верховное судилище — «святейшая инквизиция».

Большую поддержку папству оказывали монашеские объединения, или ордены. Особенным влиянием пользовался орден доминиканцев, названный так по имени его основателя, испанца Доминика. На своем знамени доминиканцы изображали собаку с горящим факелом в пасти. Это означало, что они, как верные псы, охраняют истинную веру. Да и самое их название «доминиканес» по-латыни означало «псы господни». Этим «псам» папа и поручил ведать инквизицией (от латинского слова «инквизицио» — розыск).

Страшные дела творились в застенках инквизиции! Людей, подозреваемых в ереси, хватали по первому доносу. Допрос и суд велись в полной тайне. Защиты не полагалось, зато обвинять мог всякий и каждый. Главным способом вырвать признание в ереси была пытка. Каких только зверств не придумывали «святые» палачи! Выворачивали суставы, бросали людей на острые гвозди, лили через воронку в рот бутылями холодную воду, завинчивали ноги в «испанские сапоги», поджаривали на медленном огне, замуровывали живых людей в монастырские стены. Неудивительно, что обвиняемые сознавались в чем угодно — только бы избавиться от мук. Люди возводили на себя всевозможные небылицы.

За ересь было одно наказание — смерть. Но ведь в «священном писании» сказано: «Не убий». Как же быть? И попы нашли выход. Осужденные еретики передавались в руки светских властей с наказом обходиться с ними «кротко и милосердно» и наказывать их «без пролития крови». Эта зловещая формула обозначала: сжечь на костре заживо!

Замуровывание заживо.

Сожжение еретиков, или аутодафе, обставлялось с большой торжественностью. Каждому, кто шел на это зрелище, папа объявлял прощение грехов вперед на сорок дней. Тысячи любопытных стекались к месту казни. Сюда же съезжались короли, герцоги, графы со своими свитами. Осужденные шли с горящими свечами в руках. На их одежде были нарисованы дьяволы и ведьмы. Бумажный колпак, надетый на голову, тоже был испещрен изображениями чертенят. За осужденными шли монахи-инквизиторы, священники и епископы. Шествие замыкал руководитель этого чудовищного судилища, сам «великий инквизитор», в фиолетовом одеянии, окруженный стражей.

По всей Европе пылали костры инквизиции. Людей сжигали «к вящей славе божией» целыми пачками — десятками и сотнями. Испанский великий инквизитор, Торквемада, прозванный «первосвященником палачей», хвастался, что он один предал сожжению сто тысяч двести двадцать человек. За все время деятельности инквизиции — а она продолжала свою страшную работу вплоть до конца XVIII века — было сожжено не менее трех миллионов человек. Это было «угодно богу», лицемерно уверяли монахи. К тому же, это было чрезвычайно выгодно для них — ведь все имущество осужденных конфисковывалось в пользу церкви!

Сожжение еретиков.

Церковному суду подлежали не только те, кто имел дерзость выступить против папства, не только те, кто требовал у церкви отказа от власти и богатств. Согласно инструкции инквизиторов, к этому суду привлекались также и «все, занимавшиеся чародейством», «всякий, прикосновенный к ереси словом, делом или сочинением».

Такие пункты давали широкий простор для борьбы с возрождающейся наукой. Мы видели, что уже в XIII веке зарницы ее прорезали мрак средневековья. Научные опыты легко было приравнять к «чародейству». А «прикосновенным к ереси» церковники объявляли всякое научное открытие, несогласное с бреднями «священного писания».

«Святейшая инквизиция» охраняла устои старого, феодального мира, искавшего опоры в библейских легендах. Но эти устои постепенно расшатывались. Подымались борцы за новую культуру, за подлинную науку. Они возвышали свой голос против верований и предрассудков, которые церковь объявляла священными. Много надо было героизма, много страстной веры в науку, чтобы пробивать ей пути под угрозой костра. Безвестные герои камень за камнем закладывали ее фундамент, боролись и гибли в борьбе. Лишь наиболее стойкие, наиболее одаренные оставляли свои имена будущим векам. Их труды, их жизнь учат нас, как добывались великие достижения, человечества.

Вслед за Рожером Бэконом история выдвинула новых борцов, целое созвездие славных имен.

КОЛЫБЕЛЬ БУРЖУАЗНОГО ПОРЯДКА

Печально, глубоко унизительно было положение науки, прислужницы церкви, в эпоху господства феодализма. Почему же с конца XV столетия мы видим большие культурные сдвиги? Какие силы вызвали возрождение науки и обеспечили ей победное шествие? Это был рост городов и развитие в их недрах нового общественного класса — буржуазии.

Городом первоначально называлось огороженное, укрепленное место. С течением времени города стали торговыми пунктами. Они притягивали торговцев и ремесленников различных специальностей. Постепенно происходит отделение города от деревни: в деревне по-прежнему сосредоточено сельское хозяйство, город становится центром торговли и промышленности.

Благодаря торговле и ремеслам города непрерывно росли и обогащались. В раннюю пору средневековья население большинства городов не превышало тысячи человек. В XIV–XV веках в немецком городе Страсбурге было уже двадцать тысяч жителей, а в Лондоне — тридцать пять тысяч. Городское население называлось в Германии бюргерами (от слова «бург» — город), во Франции — буржуа.

Горожане находились в зависимости от тех же хищников-феодалов, которые высасывали все соки из крестьян. Возникнув на земле, принадлежавшей монастырю или светскому сеньору, города вынуждены были платить им крупную дань. Но аппетиты сеньоров все росли. Они старались извлечь как можно больше выгод из городской промышленности и торговли. Изобретательность их не знала границ: брали за провоз товаров по реке, по дороге, через мост; брали за быструю езду, за остановку в пути; брали за поднятую по дороге пыль, за помятую траву…

Трудолюбивые, деятельные и предприимчивые горожане не хотели мириться с произволом тунеядцев-феодалов. С ростом благосостояния городов росло и их стремление освободиться от закрепощения их феодалами. Некоторым городам удавалось откупиться крупной суммой; другие завоевывали свободу ценой долгой и упорной борьбы с сеньорами. Так или иначе, многие города добились самоуправления. Власть вверялась выборному мэру (городскому голове) и двенадцати присяжным, которые составляли городской совет. Такие города назывались коммунами.

Коммуны, отвоевавшие себе свободу, были, конечно, ненавистны феодалам. «Коммуна! — с негодованием пишет церковный писатель XII века. — Это слово новое, отвратительное. Благодаря коммуне оброчники освобождаются от прежней зависимости, отделываясь ежегодной податью!» Так города мало-помалу сбрасывают иго феодалов и завоевывают независимость. В Германии даже сложилась поговорка: «Городской, воздух дает свободу».

В борьбе с феодалами горожане находили поддержку со стороны королевской власти. Короли смотрели на могущественных и своенравных феодалов, как на своих соперников. Они охотно помогали бюргерам сбить спесь с герцогов и баронов в надежде усилить за их счет свою собственную власть. До нас дошло интересное завещание французского короля Людовика IX своему сыну. Из этого завещания видно, как короли и города поддерживали друг друга в борьбе с феодалами.

«…Сила и богатство твоих добрых городов, — писал король, — воспрепятствуют чужеземцам и частным лицам, особенно крупным вассалам и баронам, ставить тебя в неприятное положение. Я с удовольствием вспоминаю о Париже и о добрых городах моего королевства, которые помогли мне против баронов».

Если короли были заинтересованы в усмирении надменных феодалов, то и бюргеры, со своей стороны, жаждали крепкой центральной власти. Такая власть должна была защищать их от произвола феодальных хищников и содействовать мирному развитию торговли и промышленности. Союз между королями и «добрыми городами» подрывал мощь феодалов.

На грани XVI века феодализм заметно разлагался. Города стали колыбелью нового, буржуазного общества. Но старый порядок не уступал. Борьба длилась еще долго. Буржуазия окончательно захватила власть революционным путем в Англии только в XVII, во Франции — в XVIII веке, в других странах — еще позже.

С ослаблением мощи светских и духовных феодалов приходила в упадок и церковь. Самым красивым зданием в городе был уже не храм, а ратуша,[4] самым почтенным лицом — не монах, а купец или владелец мастерской. Церковь раньше играла большую роль в хозяйственной жизни страны. Теперь она стала паразитом — хозяйственные заботы перешли к городской буржуазии. Прежде церковь была главным авторитетом — ей верили слепо. Теперь этот авторитет заметно падал. Раскрепощался от власти феодалов не только горожанин и сельский житель. Вместе с ними раскрепощался от церковной опеки и человеческий ум.

Вид средневекового города.

Чем больше развивались промышленность и торговля, тем яснее становилось человеку, что он зависит не от бога, а от своих собственных сил и способностей. Он становится самостоятельнее. Блеск папского имени тускнеет, доверие к духовенству падает. То, что раньше считалось грехом, дьявольским наваждением, то теперь естественно и законно. Пытливый ум человеческий стремится охватить весь мир, проникнуть в тайны природы, чтобы сделать жизнь богаче и разностороннее. Человеческая личность предъявляет права на земные радости. Она не желает довольствоваться обещанием небесных наград. Человек хочет быть богаче, образованнее, счастливее. Он ищет ответа на свои запросы уже не в «священном писании», а у великих писателей и художников древности, забытых в средние века. Наступила эпоха возрождения наук и искусств. Поднимающаяся буржуазия ломала узкие рамки феодального мировоззрения. В главнейших странах Западной Европы широко развивалось умственное движение, известное под названием гуманизма (от слова «гуманус» — человеческий).