Герои Коммуны

18 марта 1871 года Париж просыпался не для обычной будничной работы; в этот день его народ призван был совершить величайшую революцию века. Разбуженные барабанным боем, гулом набата и стрельбой рабочие, ремесленники, лавочники, весь трудовой люд великого города бросился к своим ружьям и побежал к местам сбора батальонов Национальной гвардии. Народ был вооружен. Вторжение прусских войск вынудило власти еще в прошлом году создать в Париже народное ополчение — Национальную гвардию. Уже много месяцев гвардейцы возмущались своими буржуазными правителями, которые после развала империи Наполеона III думали только о том, чтобы разоружить «чернь» и снова загнать ее в трущобы и мастерские. Сегодня они попытались отнять у Национальной гвардии пушки, купленные на гроши бедняков. С рассветом солдаты двинулись к холмам, и прежде всего к Монмартру, чтобы захватить орудия. Это происходило в рабочих кварталах, где люди привыкли вставать рано. К тому же грохот тяжелых пушечных колес, раздавшийся на рассвете, мог разбудить кого угодно. Первыми бросились к солдатам женщины и заговорили с ними, потом подоспели их вооруженные мужья. А солдаты, возненавидевшие своих генералов, позорно проигравших войну, не только отказались стрелять в народ, но и расправились с двумя из них. Командующий расстроенными войсками генерал Винуа приказал отступать. Даже те пушки, которые солдаты привезли с собой, пришлось бросить. Да что пушки, генерал Винуа потерял в суматохе свою фуражку! А батальоны Национальной гвардии, возглавляемые революционными командирами, начали занимать все важные пункты Парижа: военное и другие министерства, префектуру, Ратушу. Париж постепенно переходил в руки восставшего народа. Над Ратушей поднялся красный флаг победоносной революции.

Было около четырех часов дня, когда из ворот министерства иностранных дел на набережной Орсэ, ближе к западным окраинам Парижа, поспешно выехала богатая карета. Кирасиры окружили ее, и кавалькада помчалась в сторону, противоположную той, где уже торжествовала революция. Карета казалась пустой, но в глубине, забившись в самый угол, сидел маленький толстый старик, испуганно поглядывавший по сторонам. Иногда он высовывался и кричал офицеру, чтобы конвой, охранявший его, скакал быстрее. Это был глава правительства Адольф Тьер. В разговорах его чаще называли — «Муха» или «Карлик». Обычно эти прозвища звучали отнюдь не добродушной шуткой. Их произносили с ненавистью, с презрением. Даже многие из близких к Тьеру людей испытывали отвращение к нему, хотя и не могли обойтись без помощи этого поразительного человечка, в крошечном геле которого было сконцентрировано столько злобного, изощренного ума, столько коварства, необычайной ловкости, иезуитской хитрости, столько способности к холодному расчету и циничной лжи, что без него так или иначе не могли обойтись все сменившиеся за последние сорок лет французские правители.

Про Тьера никак нельзя было сказать, что он восполнял свой маленький рост возвышенностью мысли; вопиющим контрастом с его тщедушной фигуркой могли служить только его необъятное тщеславие да редкостная по гигантским масштабам подлость. Правда, ему не чужды были человеческие чувства, но только самые низменные.

Власть и деньги — вот что владело всеми помыслами его души. Впрочем, власть он любил больше денег, собственно, он даже никогда не отделял одно от другого. Месяц назад он достиг высшей власти, став главой государства. Тьер начал с установления себе гигантского трехмиллионного оклада. Он и раньше не раз добирался до кормила власти. Еще при короле Луи-Филиппе Тьер стал министром, а в 1840 году, тридцать лет назад, возглавил правительство. Но, к своей досаде, он все время оставался на вторых ролях. Этот пигмей стремился к установлению своего личного, неограниченного господства над всей великой Францией, которая должна была в конце концов оказаться под каблуками его кривых коротких ножек. Он шел на все ради власти. Даже объявлял себя революционером и подстрекал к революциям, чтобы на другой день утопить их в крови. Он ненавидел революции больше всего на свете. Сколько раз революционеры мешали ему захватить власть! Но еще чаще он сам душил революции. Ради этого он помог Луи-Бонапарту совершить государственный переворот, хотя и презирал его как человека. Империя пала в крови, грязи и позоре. Народ, на этот раз вооруженный и озлобленный, внушал смертельную тревогу буржуазии. Как заставить его расплачиваться за гигантские издержки войны, как сохранить его покорным и послушным? Задача не из легких, и не было человека, который больше Тьера мог бы подойти для ее выполнения. Вот почему он, пообещав обуздать Париж, и получил теперь вожделенную власть. Сегодня Тьер предпринял первый шаг, попытавшись отнять у народа пушки. Он рассчитывал на беспечность парижан, но оказалось, что его замыслы расстроены, а ведь он всегда без тени улыбки утверждал, что никогда не ошибается!

Итак, теперь ему предстоит уже не предотвращать революцию, а подавлять ее. Для этого надо прежде всего бежать из Парижа. Вот почему Тьер погонял лошадей. Наконец миновали Севрские ворота. Тьер отпускает конвой и направляет генералу Винуа приказ вывести все войска в Версаль, в загородную резиденцию французских королей. Мэру Парижа Ферри, своим министрам он поручает отозвать всех чиновников, остановить всю систему управления городом и всем бежать в Версаль. Оттуда он поведет войну с восставшим Парижем.

Тьер уже выехал из города за линию укреплений, и его карета проезжает мимо форта Исси, одного из многих крепостных сооружений, которые по предложению Тьера построили еще тридцать лет назад. Удастся ли их использовать для подавления революции или они станут опорой восстания? Многое тревожит сейчас Тьера. Он знал, что рано пли поздно произойдет решающая схватка, вспыхнет революция, неизбежное ь которое! он понимал, может быть, даже лучше тех, кто в Париже сейчас торжествовал победу.

Адольф Тьер использовал свой талант лжи не только в политике, но и в исторической науке. Он написал восьмитомную историю французской буржуазной революции, потом объемистую историю консульства и империи Наполеона I. Он понял, что основа истории — борьба классов. А поскольку его симпатии в исторических сочинениях всегда находились на стороне власть имущих, а его ненависть всегда обращена к народу, или к «черни», как он выражался, то и в политике он выступал только как представитель господствующего класса. В течение полувека он с тревогой наблюдал рост нового, враждебного буржуазии класса — пролетариата. Еще в июне 1848 года Тьер помог совершить кровавую расправу над восставшими рабочими. Однако рост рабочего движения не переставал тревожить сон карлика. В последние годы империи его особенно беспокоили забастовки рабочих, развитие их организаций; он чувствовал, что рано или поздно рабочий класс настолько увеличится и настолько усилится, что уничтожит буржуазию. Не наступило ли сейчас именно такое восстание рабочего класса, которого он боялся больше всего? А может быть, тем самым представился случай надолго задержать рабочее движение, расправившись с его самыми активными представителями? Надо отучить рабочий класс, эту «чернь», которую он ненавидел за то, что она угрожала его богатствам, хотя сама создавала их, отучить хотя бы на время одного поколения и думать об улучшении своей участи! Вот задача, решение которой достойным образом увенчает его карьеру! Беда в том, что это не так-то просто. В Париже 300 тысяч человек в Национальной гвардии. Если все они на стороне восставших, то что сможет сделать он, если у него всего двадцать тысяч солдат, которые к тому же сегодня не захотели стрелять в народ? Что если на помощь Парижу придут другие города Франции? Вся надежда на германского канцлера Бисмарка: ведь в плену у немцев несколько сот тысяч французских солдат. Надо, кроме того, восстановить против парижских бунтовщиков провинции. Конечно, на стороне Тьера Национальное собрание, которое через день начнет заседать в королевском театре Версаля. На его стороне церковь, все защитники старого порядка. Надо лишь, чтобы они оставили свои разногласия и поняли смертельную опасность, исходящую из Парижа, чтобы осознали небывало грозный характер восстания. Смешанное чувство восторга перед масштабами преступления, Которое он может совершить, и страха перед опасностью этого предприятия словно омолодило душу злобного карлика, вселило в него дьявольскую энергию одержимого. Конечно, у него пока нет сил, но зато есть коварство, хитрость и огромный опыт борьбы с этим добродушным гигантом — французским народом, которого надо лишь обмануть, усыпить, одурачить. Ему ли, прославленному историку, не знать, сколько раз это удавалось и более ничтожным людям, чем он!

За свою долгую жизнь Тьер доказал, что он превосходит иных королей, императоров, особенно все это скопище республиканских или монархических министров тем, что он способен на все, даже на то, что вызывает омерзение у самых закоренелых негодяев. Франция «порядка», то есть Франция капиталистов, банкиров, помещиков, генералов, священников и остальных, кто из-за глупости, страха или расчета поддерживал их, эта Франция и вручила ему верховную власть.

Кто же лучше может обеспечить «порядок»? Как писал Карл Маркс, «Тьер, этот карлик-чудовище, в течение более чем полстолетия очаровывал французскую буржуазию, потому что он представлял собой самое совершенное идейное выражение ее классовой испорченности».

Итак, вот главные действующие лица всемирно-исторической драмы, разыгравшейся сто лет назад: буржуазия, все, что было во Франции реакционного, старого, отсталого, жестокого, несправедливого, олицетворяемого Тьером, с одной стороны, и Париж, его народ, революция, свобода, социальная справедливость, все, олицетворяемое Парижской коммуной, и ее деятелями, — с другой.

Что же происходило в Париже в то время, как вслед за Тьером все буржуазные подонки и их лакеи устремились из столицы в Версаль?

22 марта в версальском собрании министр правительства Тьера Жюль Фавр говорил: «Состояние Парижа — это грабеж, воровство, убийство, возведенное в социальную доктрину, и мы все это увидим, если не победим его!.. Никакой слабости, никакого примирения! Поспешим расправиться с негодяями, завладевшими столицей!»

Ярость Фавра можно понять, кроме всего прочего, и потому, что парижские революционные газеты перепечатывали подлинные юридические документы, из которых следовало, что с помощью подлогов Фавр приобрел огромное наследство, что за ним числились и другие грязные дела. Чтобы представить действительную обстановку в Париже, обратимся к свидетельству тоже противника Коммуны, но, в отличие от Фавра, хотя бы не запятнанного уголовщиной. В одном из уютных особняков на улице Монморанси жил в это время писатель Эдмон Гонкур. Он каждый день записывал в дневник свои мысли и впечатления. Этот богатый любитель изысканного брезгливо морщился при виде бедности и рабочих людей. Разумеется, грязную работу по удержанию этой «черни» в повиновении он охотно уступал людям типа Тьера или Фавра. Сам он предпочитал все «возвышенное», оставаясь, по существу, вульгарным буржуа. Вот его записи:

«18 марта… на Монмартре идут бои… Население Парижа за эти шесть месяцев видело столько, что его, наверное, уже ничто не может взволновать… Кажется, восстание торжествует победу и овладевает Парижем; национальных гвардейцев становится все больше, и повсюду высятся баррикады, а наверху торчат шальные мальчишки».

На другой день эстетствующий буржуа, однако, заволновался: «19 марта… Я устал быть французом; во мне зреет смутное желание поискать себе другую родину, где мысль художника может течь спокойно, где ее не тревожат каждую минуту глупая агитация и бессмысленные конвульсии всесокрушающей толпы… Для этой черни Свобода, Равенство, Братство могут означать только порабощение и гибель высших классов… Отвращение охватывает при виде их глупых и мерзких лиц; эти торжествующие и пьяные физиономии словно излучают беспутство».

Пропустим несколько дней и прочитаем запись, раскрывающую причину благородного негодования автора пикантных романов: «28 марта… совершается просто-напросто завоевание Франции рабочими и подчинение дворян, буржуа и крестьян их деспотической власти. Власть уходит от имущих и переходит к неимущим, она уходит от тех, кто материально заинтересован в сохранении существующего общества, и переходит к тем, кто отнюдь не заинтересован ни в порядке, ни в стабильности, ни в сохранении прежнего режима».

«10 апреля… Примирение между Версалем и Коммуной — это мечта идиота!» Да, именно так, что и выясняется в одной из следующих записей, где писатель пересказывает содержание плаката, который он увидел на стене. Во Франции 7,5 миллиона семей владеют всего десятью миллиардами, в то время как 450 тысяч буржуазных семей имеют 400 миллиардов. «Плакат этот, — отмечает Гонкур, — сокровенная суть секретной программы Коммуны!» Почему же секретной? Коммунары открыто говорят, что ведут борьбу за социальную справедливость!

Это и вызывает ярость Версаля. Страх потерять нечестно нажитые богатства, утратить несправедливые привилегии, отчаянная жадность собственников, дрожащих над награбленным добром, звучит в диких проклятиях, посылаемых из Версаля Коммуне. У них революция 18 марта и вызвала взрыв бешеной ярости. Буржуазия испугалась, что ее собственный лозунг «Свобода, Равенство, Братство» из фальшивой вывески на зданиях префектур, судов и тюрем станет принципом реальных человеческих отношений. Эта перспектива ужасает версальцев.

Но именно по этой же причине восставший Париж, объединенный вокруг Коммуны, охвачен небывалым энтузиазмом.

Париж и Версаль разделяет пропасть, ибо Версаль — проклятое прошлое, Париж — прекрасное будущее.

В Версале царит страх, в Париже — уверенность и радость.

Версаль исходит злобой и ненавистью, Париж сияет великодушием и доброжелательностью.

Коммуна воплощает лучшие стремления, высокие и благородные желания. Коммуна — надежда на лучшее будущее. Коммуна — мечта о подлинной свободе и правах для каждого. Коммуна — вера в торжество справедливости.

Прекрасен и суров Париж весной 1871 года. На улицах, где так много теперь людей, чувствующих приближение счастья, стоят баррикады и пушки. А у одной из баррикад беззаботно играет ребенок. Жюль Валлес, коммунар и писатель, обращается к нему:

— День 18 марта раскрыл перед тобою прекраснее будущее, мой мальчик. Ты мог бы, подобно нам, расти во мраке, топтаться в грязи, барахтаться в крови, сгорать от стыда, переносить несказанные муки бесчестья. С этим покончено! Мы пролили за тебя кровь и слезы. Ты воспользуешься нашим наследием. Сын отчаявшихся, ты будешь свободным человеком!

Но могут сказать, что Валлес, писатель, наделенный чувствительной душой, жил романтическими грезами. А что ощущал народ? Труженики Парижа восприняли Коммуну как радостный праздник свободы, как долгожданный триумф справедливости, как воскресение своих не раз обманутых, истерзанных, затоптанных, ныне чудесно оживших, сокровенных надежд!

В день провозглашения Коммуны гигантские волны сотен тысяч людей с оркестрами и барабанами, с красными знаменами, с фригийскими колпаками на штыках затопили Гревскую площадь. Здание Ратуши украшено флагами, на трибуне возвышается мраморный бюст Марианны — символ республики, обвитый красными лентами, а вокруг него стоят члены Коммуны. Главный герой здесь — ликующий народ.

Габриель-Ранвье, член Центрального комитета, провозглашает Коммуну:

— Центральный комитет Национальной гвардии передает свою власть Коммуне. Граждане, я не могу сегодня произносить речь, мое сердце слишком полно радостью. Позвольте мне только воздать хвалу населению Парижа за тот великий пример, который он дал миру!

Далеко не все из многих тысяч людей, окружавших Ратушу, разобрали слова Ранвье: ведь микрофонов тогда не было. Но каждый чувствовал, понимал смысл слов, которые должны быть сказаны. И толпа откликнулась выражением единодушного восторга. Впрочем, послушаем свидетелей этого необыкновенного праздника. Один из них, Катюль Мендес, держался в сторонке. Противник Коммуны, он был поражен народным апофеозом и писал о нем так: «Внезапно раздается пушечный выстрел, песня несется грозными раскатами. Громадная зыбь знамен, штыков, кепи уходит, набегает, струится и сбегает к трибуне. Пушки продолжают грохотать, но их слышно только, когда смолкает пение. Затем все звуки теряются в общем голосе толпы; и у всех этих людей единое сердце, как у всех у них один голос, один крик: «Да здравствует Коммуна!»

Другой свидетель, Артур Арну, стоял на трибуне; он был членом Коммуны. «Когда Центральный комитет объявил имена избранных в Коммуну, — вспоминает он, — когда пушечный залп внезапно потряс город, из тысяч грудей раздался крик, полный такого энтузиазма, такого единодушного и решительного провозглашения республики и Коммуны, что этого не забудет никто из присутствующих на этом торжестве, хотя бы ему пришлось жить столетия».

С основанием Коммуны занялась заря новой эры в истории человечества. Коммуна открыла совершенно новую страницу в книге истории. Каждая минута немногих недель ее существования была матерью веков.

В Версале кричали, что Париж превратился в разбойничий притон, в гнездо разврата, в рай для уголовных преступников. В действительности, никогда еще Париж, из которого изгнали жандармов и полицейских, не жил так спокойно. Нет больше убийств, грабежей, воровства. Сам народ, каждый гражданин охраняет порядок. Витрины магазинов сверкают изобилием товаров. Но ни один из них не был разграблен. В своей щепетильности Коммуна, пожалуй, заходила слишком далеко, охраняя собственность буржуа.

Жизнь огромного города, хозяйство и администрацию которого намеренно дезорганизовал Тьер, отозвав всех опытных чиновников, наладилась за несколько дней. Никогда еще почта, больницы, дома престарелых и детские приюты не работали так образцово. Простые рабочие встали во главе министерства финансов и всех хозяйственных учреждений. Они проявили не только честность и добросовестность, но и поразительные административные таланты. Хотя Париж блокирован с одной стороны пруссаками, а с другой — версальцами, Коммуна обеспечивает бесперебойное снабжение продовольствием. Более того, цены снижаются, жизнь становится дешевле. Коммуна окружает вниманием и заботой стариков, инвалидов, вдов, сирот и больных. Администрация Коммуны стала для них заботливой матерью. Чуткими мерами искореняется нищенство. Проституция, которой славился Париж, больше не позорит улиц города.

Повсюду, везде, во всем человек из объекта эксплуатации, преследования, унижения и оскорбления превращается в объект заботы, внимания, уважения и почета. Коммуна обеспечивает всем, без всякого исключения, личные права и свободы. В Париже начинают заседать десятки политических клубов. Для народных собраний предоставлены величественные древние соборы. Церковные органы исполняют «Марсельезу», и на жизнерадостную толпу свободно рассуждающих, спорящих, думающих граждан смотрит каменный Христос, обвитый красными лентами революции…

Да что Христос, сам великий скептик Вольтер удивился бы, увидев, как на площади его имени, у подножия статуи знаменитому философу коммунары устроили символическую церемонию: сюда притащили из тюрьмы гильотину, разбили ее и сожгли. Коммуна приняла декрет об отмене смертной казни!

К несчастью, крайний, доведенный порой до абсурда демократизм Коммуны, беспредельное уважение к правам личности, ее безграничное великодушие подло использовались Версалем в борьбе против революции. Тщательное, доходящее до какой-то мании соблюдение всесторонней демократии было странным, вопиющим диссонансом на фоне ожесточенной, кровопролитной, зверской войны Версаля против Коммуны. Демократизм Коммуны ослаблял удары, которые она должна была наносить своим смертельным врагам. Но не компенсировалась ли эта слабость поддержкой народных масс, их энтузиазмом, порожденным ощущением реальной свободы? Если бы Коммуна не была демократичной, гуманной, великодушной, не утратила ли бы она свою притягательную силу, свое неизмеримое моральное превосходство над версальскими палачами? Нравственное превосходство Коммуны над буржуазным обществом, ее благородство сделали ее ярко вспыхнувшей путеводной звездой, зарницей грядущего подлинно человеческого общества!

Во всем Коммуна решительно разрывала с самыми священными для буржуазного общества принципами. Величайшее символическое значение имело свержение Вандомской колонны, гигантского памятника в честь побед Наполеона I. Коммуна объявила, что императорская колонна представляет собой памятник варварства, символ грубой силы и ложной славы, апологию милитаризма, отрицание международного права, постоянное оскорбление победителями побежденных, вечное посягательство на один из трех великих принципов французской республики — братство. 16 мая 1871 года колонну снесли в присутствии многочисленной толпы; народ приветствовал свержение памятника тирану. Коммуна обещала, что монументы, которые она сама воздвигнет, никогда не прославят какого-нибудь исторического разбойника. Они увековечат для потомства славные завоевания в науке, труде и в достижении свободы.

Еще не осела пыль от рухнувшего колосса милитаризма и шовинизма, а Вандомскую площадь переименовали в Международную. Коммунары, страстные патриоты, горячо мечтали о Всемирной социальной республике, среди них было немало членов Интернационала, Всемирной ассоциации трудящихся, основанной Марксом и Энгельсом. Коммуна с радостью предоставляла уроженцам других стран великую честь бороться и умирать за ее идеалы. Ее фактическим министром труда был венгр Лео Франкель. Пост главнокомандующего Национальной гвардии она предложила легендарному итальянцу Гарибальди. Видные генералы Коммуны — поляки Домбровский и Врублевский. Вместе с французами против Версаля сражалось много бельгийцев, поляков, итальянцев, северо-африканцев. Были там и русские.

Главное, что принесло Коммуне бессмертную славу, — ее социалистическая тенденция и пролетарская природа. Правда, Коммуна не провела коренных социалистических преобразований. Во-первых, у нее оказалось слишком мало времени, да и его пришлось в основном тратить на борьбу за существование, то есть на войну, во-вторых, самые способные социалисты Коммуны, особенно Варлен, справедливо считали, что социализм нельзя ввести одним декретом. Они понимали, что для социализма время еще не пришло, что для этого нужен целый исторический период.

И все же революция 18 марта 1871 года сразу обнаружила еще невиданную в мире социальную природу. Она резко отличалась от Великой французской буржуазной революции, которая иногда была более жестокой к рабочим, чем к монархистам. Парижская коммуна явилась правительством рабочего класса, хотя он действовал в союзе с мелкой буржуазией. Коммуна учредила особую комиссию труда. Действуя совместно с рабочими, эта комиссия изучала, предлагала и проводила важные социальные меры. Она развернула борьбу с безработицей, за сокращение рабочего дня, повышение зарплаты, она ограничила права частных хозяев, запретила штрафы, позаботилась об охране труда. Наконец, она провела через Коммуну декрет о передаче орудий производства в руки самих рабочих. Правда, он касался только брошенных хозяевами мастерских и содержал другие ограничения. Однако его социалистическая тенденция несомненна.

Конечно, если сравнивать социальную политику Коммуны с тем грандиозным социальным переворотом, каким была Великая Октябрьская революция, то она выглядит еще очень робкой, неуверенной, смутной. Дело в том, что героически восставшие сто лет назад парижские рабочие еще крайне неясно представляли себе, что же это такое — социализм? Над сознанием даже самых передовых деятелей Коммуны тяготели традиции различных школ утопического мелкобуржуазного социализма. Чаще всего они руководствовались в своих действиях инстинктом, чутьем; у них еще не было самого важного, самого эффективного оружия пролетариата — научной революционной теории. Ведь Коммуна даже не осмелилась посягнуть всерьез на собственность буржуазии.

Но удивляться надо не этому, а тому, как в неимоверно трудных, запутанных обстоятельствах жестокой борьбы, в тумане отживших представлений она все же реально, совершенно определенно обнаружила свое стремление к социальному освобождению трудящихся. Социалистической мерой явилось ее знаменитое решение о том, что никто, какой бы высокий пост он ни занимал, не может получать больше денег, чем квалифицированный рабочий. Таким образом, наступление на материальные привилегии старого общественного порядка руководители Коммуны начали с самих себя! Эта мера, которую Ленин называл «особенно замечательной», наряду с полной выборностью и сменяемостью всех должностных лиц, прямо устремлялась к социализму. Вот что вызывало бешенство тьеров, фавров и других людей Версаля. Они понимали, что дело пахнет полным уничтожением самых главных, жизненных, коренных принципов буржуазного строя.

Одно и то же ощущение возможности глубоких перемен вызывало в Версале злобу, а в Париже — радость, энтузиазм, надежду. Наступила необыкновенная весна, время прекрасных иллюзий… Люди сохраняли хорошее настроение, сияли оптимизмом, хотя в западных кварталах рвались версальские снаряды. Отряды коммунаров с пением «Марсельезы», «Карманьолы», революционной «Походной песни» шли на боевые позиции. Возвращались они тоже с песнями, но ряды их редели, хотя над ними по-прежнему развевались простреленные и опаленные огнем красные знамена. У многих в стволах ружей торчали ветки цветущей сирени. Потом зацвела вишня. Поэт-коммунар Жан-Батист Клеман свое знаменитое стихотворение, посвященное Коммуне, не зря назвал «Пора вишен».

Карл Маркс напряженно следил из Лондона за событиями в Париже. С чувством, в котором смешивались искреннее восхищение и глубокая тревога, он писал в те дни мая 1871 года: «Коммуна каким-то чудом преобразила Париж… Трудящийся, мыслящий, борющийся, истекающий кровью, но сияющий вдохновенным сознанием своей исторической инициативы, Париж почти забывал о людоедах, стоявших перед его стенами, с энтузиазмом отдавшись строительству нового общества!»

72 весенних дня 1871 года — всего мгновенье в двухтысячелетней истории Франции. Однако трудно найти в сложной, наполненной множеством бурных событий многовековой жизни великого народа столь же интересный период, как незабываемые дни Парижской коммуны. Разве случайно за сто лет после Коммуны о ней написано множество книг? И появляются все новые! По случаю столетия Коммуны во Франции выходит «Большая история Коммуны». Она состоит из пяти огромных томов. Однако наивно было бы думать, что даже в этом издании описано все касающееся Коммуны.

Каждая из множества сторон жизни восставшего города заслуживает книги. Вот, например, недавно появилась книга о том, как коммунары организовали работу почты. А Тристан Реми выпустил в прошлом году книгу, в которой описал только один день борьбы трудящихся Монмартра с наступавшими версальцами. Но история учреждений, событий, сражений является в конечном счете описанием действий живых людей. Какие же они были, эти люди Коммуны, которые жили, радовались, страдали и умирали в далекое время и в далекой стране? Что они думали, чувствовали, к чему стремились, о чем мечтали, творя историю бессмертной Коммуны?

Узнать это нелегко. Живые свидетели давно ушли из жизни. Многие письменные документы и свидетельства затерялись в потоке времени и событий. И все же в исторических сочинениях, в воспоминаниях современников Коммуны содержится достаточно сведений о многих ее Героях, Которые, по выражению Маркса, бесстрашно штурмовали небо. Конечно, речь идет лишь о тех, кто стоял на авансцене событий. Имена многих тысяч рядовых Коммунаров вообще неизвестны, как и их бесчисленные героические подвиги. Не зря объектом почтительного поклонения потомков служит анонимный памятник, не связанный ни с чьим именем: потрясающая своим простым величием Стена коммунаров, украшенная небольшой серой каменной доской с лаконичной надписью: «Мертвым Коммуны».

Один из историков великой революции 18 марта и Коммуны заметил, что она не имела своих Робеспьеров и Дантонов. На это замечание можно ответить словами революционера-якобинца Сен-Жюста, который говорил в Конвенте: «Революция в народе, а не в славе, окружающей имена некоторых личностей».

К тому же посмертная судьба выдающихся людей Коммуны оказалась очень несправедливой к ним. Словно предчувствуя это, один из великих коммунаров, Шарль Делеклюз, писал другу буквально за несколько минут до своей трагической смерти: «Пусть судит о нас потомство и история, эта проститутка». Он имел в виду буржуазную историю; ведь другой тогда и не существовало. И действительно, сколько лжи, клеветы, самой низкой и подлой, пустили в ход буржуазные историки, чтобы очернить и осквернить светлые и благородные образы коммунаров. А чаще всего сами их имена просто замалчивали и скрывали. Крупнейшая буржуазная французская газета «Монд» в номере от 31 января 1970 года призналась: «Вот уже почти сто лет образ Коммуны возникает лишь иногда, внезапно озаряя ослепительной вспышкой время праздника, время мечты, которая, едва успев воплотиться в жизнь, была убита. Затем республика привилегированных исказила смысл Коммуны или вообще отодвинула ее в забытые потемки истории. Действительно, когда мы были детьми, нам рассказывали о Жанне Д’Арк или о Бонапарте, но весна 1871 года чаще всего замалчивалась».

Друзья Коммуны давно расстроили этот заговор молчания и разоблачили клевету. Карл Маркс 30 мая 1871 года, когда еще дымились остатки баррикад Коммуны и гремели залпы карательных взводов, обнародовал свое великолепное произведение «Гражданская война во Франции», в котором гениально раскрыл величие подвига коммунаров и всемирно-историческое значение революции 18 марта. Коммуна по праву стала гордостью и славой мирового освободительного движения пролетариата.

Но что касается героев Коммуны, то даже сочувствующие им историки очень часто не столько показывают их изумительные свершения, сколько с дотошной и педантичной придирчивостью копаются в их ошибках. Игнорируя условия времени и места, им непременно вменяют в вину, что они не знали теории научного коммунизма. С равным успехом можно было бы обвинить коммунаров в том, что они во время провозглашения Коммуны пели «Марсельезу» — гимн буржуазной революции, а не «Интернационал». Но ведь «Интернационал» еще не был создан. Коммунар Эжен Потье написал его лишь через месяц после гибели Коммуны!

Могут сказать, что сам Маркс, а также Энгельс и Ленин немало писали об ошибках Коммуны. Верно, но они писали это для того, чтобы мировой пролетариат учился на ее замечательном опыте. Они при этом не только не умаляли величие подвига коммунаров, но не переставали восхищаться им. «Какая гибкость, какая историческая инициатива, какая способность самопожертвования у этих парижан! — писал Маркс 12 апреля 1871 года… — История не знает еще примера подобного героизма!., теперешнее парижское восстание, — если оно даже и будет подавлено волками, свиньями и подлыми псами старого общества, — является славнейшим подвигом нашей партии…»

Пантеон Коммуны обширен и великолепен разнообразием лиц, характеров, умов. Большинство их состояло из подлинных революционеров. Сорок из восьмидесяти членов правительства Коммуны сидели в тюрьмах при прежних режимах. Их средний возраст — 36 лет. Только шестеро были старше 60 лет. Самому старшему — Шарлю Беле — было 76. Самому молодому — Раулю Риго — 25. Среди членов Коммуны 33 рабочих, что само по себе делало Коммуну небывалым в истории правительством. В нее входило 30 интеллигентов, по своим взглядам либо близко стоявших к рабочим, либо их признанных руководителей. Среди интеллигентов 14 журналистов, 5 врачей, 4 юриста, 1 архитектор, 4 преподавателя, 2 художника. Кроме того, в Коммуну вошло 11 чиновников, 5 коммерсантов, 2 офицера.

Все они были бедняками, за исключением нескольких состоятельных людей. Но и они отдавали свое достояние на осуществление политических замыслов. Единой политической партии в Коммуне не было. Ее члены придерживались разных взглядов, различных политических направлений. Они спорили и вступали в конфликты между собой. Им так не хватало единства!

В Коммуне было много социалистов. Это прежде всего члены Интернационала, часто находившиеся под влиянием идей мелкобуржуазного социалиста Жозефа Прудона. Самой крупной фигурой среди социалистов был Эжен Варлен, решительно преодолевавший прудонистские иллюзии.

Вместе со своими товарищами, как и он, простыми рабочими, сумевшими подняться из мрака невежества и беспросветного каторжного труда к духовному освобождению и приобщиться к идеям социализма, он представляет в Коммуне рабочий класс Франции. Среди социалистов-рабочих друзья Варлена: красильщик Малой, переплетчик Клемане, механик Авриаль. Здесь и Асси, металлист, организатор забастовок в Крезо. 18 марта 1871 года он руководил захватом Ратуши. Активные борцы за социализм ювелир Лео Франкель и сапожник Огюст Серрайе были уже знакомы с идеями революционного марксизма, влияние которого, к несчастью, слабо ощущалось в Коммуне. Впрочем, часто интуитивная революционная логика побуждала рабочих-коммунаров действовать вопреки прудонистским взглядам. Одним из таких людей был резчик по металлу Альбер Тейс, показавший себя на посту директора почтового управления одним из лучших администраторов Коммуны. Рабочий-ювелир Камелина столь же успешно руководил Монетным двором. Он надолго пережил Коммуну и в 1920 году играл немалую роль при образовании Французской компартии, явившись живым олицетворением ее связи с Коммуной.

Эти и другие рабочие, имена которых будут встречаться читателю, ярко выражали пролетарский характер Коммуны. Они принесли в Коммуну надежды на социальное освобождение, преданность, энергию, мысль и честь рабочего класса Парижа. Кстати, в совете Коммуны относительная доля рабочих была значительно меньше доли рабочих среди всей массы коммунаров. Но рабочие справедливо считали своими представителями в Коммуне многих интеллигентов-социалистов. Таким был талантливый журналист и писатель Верморель. Он еще до Коммуны распространял идеи социализма. Правда, с точки зрения научного социализма и в его взглядах легко заметить теоретическую слабость, присущую всем тогдашним французским социалистам. Энергичный Верморель из-за резкости характера нажил немало врагов. Своей деятельностью в Коммуне, героическим поведением в ее последние дни, он опроверг клеветнические слухи, которые некоторые распускали про него. Верморель был одним из подлинных героев Коммуны.

Социалист Лефрансе завоевал репутацию лучшего социалистического оратора. Этот школьный учитель задолго до образования Коммуны приобрел опыт революционной борьбы и подвергался преследованиям. Он красноречиво показывал ограниченность слепых последователей Прудона, их политическую трусость. Еще за пять месяцев до революции 18 марта он говорил: «Лишь Интернационал и рабочая федерация способны осуществить социальную революцию, которую обозначит провозглашение Коммуны, становящееся все более вероятным».

Наиболее многочисленной группировкой были революционеры-якобинцы. Они романтически преклонялись перед идеями и делами крайних революционеров Великой французской революции, возглавлявшихся Робеспьером. Якобинцы в Коммуне представляли интересы городской мелкой буржуазии, у них были и социалистические стремления, правда довольно неопределенные. Духовным вождем якобинцев являлся Шарль Делеклюз.

Видную роль в Коммуне играл друг Делеклюза адвокат Тамбов. Вместе они боролись против империи Наполеона III. В Коммуне Гамбон входил в комиссию юстиции, а затем — в Комитет общественного спасения. В дни «кровавой недели» он героически сражался на кладбище Пер-Лашез, а потом вместе с Варленом защищал одну из последних баррикад. Но в группе якобинцев, как и других, были и случайные для революции люди вроде Феликса Пиа, шумевшего без толку, но не без вреда больше всех.

К якобинцам примыкали бланкисты, последователи великого революционера Огюста Бланки. Он сам тоже был избран в Коммуну. Однако еще 17 марта полицейские Тьера арестовали его, заточили в тюрьму, так что он узнал о Коммуне уже после ее гибели. Бланкисты — Эд, Дюваль, Ранвье, Ферре, Риго — были крайне удручены отсутствием своего вождя. «Без Бланки нельзя ничего сделать, — говорил Риго, — с Бланки можно сделать все». Блацкисты были энергичными и бесстрашными революционерами, хотя у них, подобно якобинцам, не было ясной социальной программы.

Многие бланкисты входили в Интернационал. Среди них выделялся энергией, революционной смелостью рабочий-литейщик Дюваль. Он был одним из самых решительных руководителей в день 18 марта и стал генералом Коммуны. К несчастью, Дюваль погиб еще в самом начале апреля. Бланкист, член Интернационала, он заслужил исключительную популярность среди рабочих Бельвиля своей самоотверженной борьбой за революцию.

Наибольшим авторитетом среди бланкистов пользовался Тридон, близкий друг Огюста Бланки. Этот в прошлом состоятельный человек своему богатству предпочел служение революции. Талантливый, остроумный журналист, член Интернационала, он, будучи неизлечимо больным, поражал своей сверхчеловеческой выдержкой. Смелыми и преданными революционерами проявили себя Риго и Ферре. Но они, пожалуй, в наибольшей степени выражали слабость бланкистов. Они пренебрегали деловой повседневной работой, питали слабость к ультрареволюционной фразе.

Гюстав Флуранс, которого относят и к бланкистам и к якобинцам, славился беспримерной смелостью. Но из-за нежелания видеть реальные трудности и сложность обстановки он неизменно терпел неудачи. Маркс не зря говорил, что Флуранс слишком полон иллюзий и революционного нетерпения. В отличие от него бланкист Эдуар Вайян, врач и инженер, проявлял в Коммуне несравненно больше деловой выдержки. В Коммуне он ведал делами народного просвещения и стремился внести в него социалистические принципы.

Среди видных деятелей Коммуны выделяется яркая фигура журналиста и писателя Жюля Валлеса. Этот типичный революционер-одиночка, представитель интеллигентской богемы, тем не менее зарекомендовал себя преданным революционером. В последние недели Коммуны Валлес выступал вместе с группой социалистов.

Все вместе коммунары составляли гигантскую массу доблести, необычайной революционной стихийной силы и мужества. Но эти замечательные источники успеха остались нереализованными из-за отсутствия революционной, дисциплинированной партии единомышленников. Когда дело доходит до того, что каждый имеет в душе как бы свою собственную политическую партию, общая борьба обречена на неудачу…

Коммуна возникла стихийно, и ни одна из ее политических группировок не имела к этому времени своей политической программы. Да и сами эти группировки отнюдь не были однородными, четких границ между ними не существовало. Они напряженно искали свою политическую линию, колебались, ошибались. Поэтому Коммуна порой проводила противоречивую политику. Но это была не вина, а беда Коммуны, объясняющаяся невероятно сложной обстановкой, в которой она оказалась. Можно только восхититься тем, что и в таких условиях Коммуна сумела проявить исключительную политическую смелость, беспредельную преданность народу, поразительную интуицию. Ее объединяло и вдохновляло то, что Ленин называл «гениальным чутьем проснувшихся масс».

Среди членов Коммуны, особенно вначале, были колеблющиеся, неустойчивые, случайные люди. Ведь выборы в Коммуну явились торопливой импровизацией. Но в ней образовалось ядро подлинных революционеров. Они горели энтузиазмом и во имя своих идеалов готовы были идти на смерть. И при этом у них хватало особенно редкого мужества не претендовать на непогрешимость. Они способны были чувствовать свою скромную роль в сопоставлении с величием революции. «Пусть умрет память о нас, лишь бы революция была спасена», — говорил социалист Лефрансе, повторяя девиз деятелей Великой французской революции. Гюстав Флуранс, талантливый ученый, пламенный революционер, «Дон-Кихот революции», писал: «Я узнал, что кровью мучеников укрепляется свобода. Если моя кровь может омыть Францию от грязи и укрепить союз родины и свободы, я охотно отдам ее палачам».

Среди всех деятелей Коммуны выделяются монументальные фигуры Эжена Варлена и Шарля Делеклюза, главных героев этой книги. Оба они занимали важные посты в Коммуне, играли выдающуюся роль в критические моменты ее существования. Но не только это делает их. из ряда вон выходящими фигурами. Это были в полном смысле слова сильные личности, могучие творческие натуры, способные вопреки всему искать и находить правильный путь борьбы, не отступать ни перед какими препятствиями.

Варлен и Делеклюз не единомышленники. Напротив, каждый из них являлся крупнейшим представителем двух различных политических направлений и группировок, образовавшихся в Коммуне. Варлен — убежденный социалист, который еще до Коммуны стал лидером французского рабочего движения. Делеклюз — республиканец, последовательный демократ и революционный якобинец. Он в два раза старше Варлена. А если допустить, что идеи и взгляды тоже имеют возраст, то здесь разрыв между социализмом Варлена и якобинизмом Делеклюза еще больше. Тем не менее в различных мировоззрениях этих двух деятелей оказалось достаточно совпадений, чтобы они сами, подобно представляемым ими социальным силам, выступили в конце концов вместе под знаменем Коммуны.

О Коммуне нередко говорят, что она была последней революцией XIX века и первой революцией XX. Действительно, пролетарская социалистическая природа Коммуны, этого первого в мире рабочего правительства, своеобразно сочеталась с ее революционными буржуазно-демократическими тенденциями, с борьбой коммунаров в защиту республики, против феодально-монархического версальского собрания. Вся сложность социально-политической природы Коммуны как в зеркале отражается в образах Варлена и Делеклюза, в их различиях, в индивидуальном своеобразии каждого из них.

Это люди разного происхождения, один — рабочий-переплетчик, превратившийся в профессионального революционера; другой — представитель буржуазной интеллигенции, журналист и политик. Спокойный, молчаливый, очень сдержанный Варлен и темпераментный, резкий Делеклюз. Его принципиальность и строгость принесли ему прозвище «Стальной брус». О Варлене говорили, что это «Спартак без меча, Христос без бога». Огромный личный авторитет в Коммуне они приобрели благодаря своим необыкновенным нравственным качествам, своей беспредельной преданности делу Коммуны. Каждый из них не представлял себе иной судьбы, чем судьба Коммуны. Ни тому, ни другому и в голову не приходила мысль попытаться спасти свою жизнь. Они погибли вместе с Коммуной. Их героическая решимость, их готовность к самопожертвованию заслоняют все: их ошибки, недостатки, слабости. Они сумели гордо умереть за Коммуну. Разве можно требовать от людей большего?

Коммуна — одно из величайших событий мировой истории. Это одна из тех ослепительных вспышек, которые озаряют поток жизни на многие века. Коммуна — один из великолепнейших порывов человечества к лучшему будущему. И если искать людей, которые в наибольшей степени олицетворяли Коммуну, то это были именно Варлен и Делеклюз, ее бессмертные мученики, которые, по словам Маркса, «навеки запечатлены в великом сердце рабочего класса».