Герои на все времена

ЕЩЕ РАЗ ОБ АТЛАНТАХ…

«Герои на все времена». Странное название, не правда ли, тем более сейчас? Мы живем в эпоху великих перемен, а великие перемены подразумевают смену кумиров. Какое там «на все времена», когда рушатся памятники, переименовываются города и целые страны, черное провозглашается белым, белое — черным или просто вымарывается! «Вчера еще доламывали церкви, теперь ломают статуи вождей, — констатирует Александр Городницкий. — Истории людской досадный выброс…» Война памятников и памяти становится мировой, но и она, и прочие войны, споры, выяснения, осознания возможны лишь потому, что кто-то «держит небо на каменных руках», как держал сто, двести, тысячу лет назад. Не требуя поклонения, не размениваясь на склоки, не считая свою беду или обиду поводом бросить это самое небо к чертям собачьим и отправиться мстить или страдать. Эта книга о них. Атлантах Городницкого. «Детях Марфы» Киплинга.

…А Детям Марфы достался труд и сердце, которому чужд покой.

Сейчас такое не в моде (хотя когда это капитан Миронов затмевал в глазах читателей и тем паче читательниц великолепного Дубровского?). На книжных страницах засилье уголовников, коррумпированных политиков, непризнанных гениев, которым раньше мешала советская власть, а теперь непонятно что, да девиц легкого поведения, неоднозначных и местами страдающих. По фантастике и фэнтези тоже бродят толпы героев, ничего из себя не представляющих, но ждущих (и дожидающихся!) волшебника в голубом вертолете, который подарит эскимо и дюжину магических артефактов; тех же, кто имел несчастье героя даже не обидеть, но не возлюбить, накажет по всей строгости. Ну а покуда волшебник не явился, будем бурчать и ворчать.

Не спорим, сидеть и смотреть с тоской, как печально камин догорает, — элегантно, особенно если сопровождать смотрение думами о судьбах отечества и собственной исключительности. Но для этого как минимум нужны кресло, камин и дрова. Нужны сатрапы, дабы в комнату с камином не ворвались взбунтовавшиеся мужички или разбойнички, нужна армия, чтобы в нее же (комнату) не вломились чужеземные захватчики, нужны торговцы, дабы обеспечить мыслителя чаем и кофием, нужны учителя — выучить будущего мыслителя читать и писать, нужны те, кто выращивает хлеб, так как на голодный желудок много не намыслишь, нужны, нужны, нужны… Только их, делающих свое дело, не всегда разглядишь. Зато тема «выломившихся из жизни» прочно въелась в наш менталитет и систему ценностей, оказав огромное влияние на российские умы, сподвигая любить непонятых, непризнанных, тех, кто «вне» и «против». Вот «против» — и точка.

Упаси нас мироздание покушаться на великую русскую литературу, но как же поспешно порой зачисляем мы вслед за школьными учебниками «лишних людей» в положительные герои, снисходительно жалея максим максимычей и осуждая корыстных штольцев. То ли дело разгневанный Чацкий, не дрогнувший пред старухой Раскольников или осенние чеховские интеллигенты!

Но давайте немного задумаемся над тем, что же значит быть «лишним». Пожалуй, любая из бездумно затверженных формулировок способна причинить зло, но даже в общем их ряду понятие «лишние люди» на особом счету. Слишком легко перепутать надпись на литературном ярлыке с внутренним содержимым. В результате возникает странное и страшное убеждение, что быть лишним — это хорошо, быть ненужным — правильно, быть исторгнутым из своего времени, изъятым от всяческого дела — это и есть наидостойнейшая цель, к которой следует стремиться.

Стремиться к тому, чтобы силы твои и разум так и остались невостребованными, ухнули в провал, в никуда, расточились бессмысленно и бесследно? Неужели пустота, дыра, провал, прорва, тотальное ничто — это и есть смысл жизни? А ведь восторженные девушки-курсистки из рассказа, написанного на рубеже прошлого столетия, на полном серьезе обсуждают: «Как и что нам следует делать, чтобы погибнуть?» Это не плод воспаленного писательского воображения, а закономерное развитие тезиса «Быть лишним, быть ненужным — хорошо и правильно».

«Лишние люди» стали феноменом культуры — и в этом качестве продолжают существовать, хотя ситуация несколько раз менялась в корне. Времена менялись — культурный стереотип оставался. То, что изначально было трагедией, причем навязанной извне, стало вариантом правильного поведения, а для многих — еще и этакой индульгенцией. Современникам Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Герцена было очевидно, что из жизни вытолкнули отнюдь не всех талантливых, изобретательных, решительных, ужасен был сам факт, что кого-то вообще выталкивают. Позже эта часть уравнения потерялась, и уравнение превратилось в неравенство. Бездействие оказалось достойней действия, неучастие — правильней участия, о чем бы ни шла речь, а уж если речь идет о работе на государство… Стереотип сей растет и крепнет, особенно на фоне контрстереотипа, согласно которому нужно отдавать на откуп властям все, включая совесть и талант. Эдакое «прикажут, буду акушером».

А как же нормальные люди со своими нормальными, человеческими проблемами и заботами? Они оказались как бы за кадром. Если в литературе других стран подобное понимание реализма уравновешивалось наличием ярких и достойных книг иного рода, у нас — увы. Кто знает, может быть, в этом и есть одна из причин того, что случилось с Россией, «которую мы потеряли»?

Есть скучные азбучные истины, о которых стоит напоминать, даже когда кажется, что все их помнят, и особенно если видишь, что их забывают. Тем более истины эти не так уж и скучны, да и очевидны они не всем. Когда устроители литературного конкурса, итогом которого и стал сборник, что вы держите в руках, подняли тему нелишних людей, реакция была, мягко говоря, неоднозначной. Пришлось отвечать.

«Вот здесь высказан вопрос, чем объявленный конкурс отличается от статей о «передовиках производства» в 70-е годы, — откомментировал ситуацию Николай Перумов. — Что-то типа «ими гордится страна», «в жизни всегда есть место подвигу» или даже «пионер старушку через улицу перевел».

Ирония в вопросе нескрываемая. Мол, помним-помним весь тот маразм, и генсека-бровеносца, на ордена которого пчелы слетаются, «потому что у Покрышкина или Маресьева они порохом пахнут, фу, а у него — ли-и-и-ипой». И про заготовку грубых и сочных кормов в хозяйствах Ленинградской области мы помним, и про многое другое.

Помним. Но вот беда — по соседству с романами о том, что «наша сила — в наших плавках», страданиями «богемы», коей «затыкали рот» и «не давали атмосферы», была и совсем иная жизнь. Где «липе» места не было. Где, порой чертыхаясь, порой молча, делали дело. Водили атомоходы по Севморпути, строили дома, лечили людей, учили — так, что до сих пор советское образование считается лучшим в мире; делали открытия, писали книги — «В списках не значился», «А зори здесь тихие…», «Территория», «Тяжелый песок», «В августе 44-го», «Странные взрослые», «Сестра печали» — да все не перечислить!..

Были, были «в этой стране» люди, что не давились за «дефицитом», не жили по принципу «ты — мне, я — тебе», не считали себя обделенными. Летают старые самолеты, их руками собранные, ходят поезда, стоят мосты. И нефть качают — ими, «передовиками», разведанную и освоенную. И в домах живем, построенных в основном тоже тогда — в шестидесятые, семидесятые, в первой половине восьмидесятых. Так что существовали эти самые «передовики» на самом деле. Наряду с липовыми, измышленными пропагандой (идиотизм которой никто не отрицает) — самые настоящие. Это их наследие проедаем мы уже четверть века и все никак не проедим.

Нелишние люди.

Мой командир ЗРДН, молодым «советником» отражавший налеты «Б-52» на Ханой.

Учитель моего отца, С. Е. Бреслер, возрождавший разгромленную после лысенковщины молекулярную биологию, автор знаменитого учебника, первого, насколько я знаю, в стране.

Мой дед, А. Е. Алексеев, начинавший чертежником на проектировании орудийных башен для первых русских линкоров еще до Первой мировой и закончивший жизнь членом-корреспондентом АН СССР, выдающимся электротехником, не бывший ни единого дня в партии или около нее.

И множество, множество других. Честно служивших Родине, а не «режиму», «партии» или себе, не занимавших стратегической позиции в хате с краю (мол, после них хоть потоп). Сейчас их пытаются выплеснуть вместе с «мутной водой застоя». Но если бы не они, если б не их труд, не созданные ими ракеты и подводные лодки — не было бы России. А были б пресловутые «тридцать (или пятьдесят? — не помню уже) независимых государств», о необходимости разделения России на кои вещали в свое время апостолы «покаяния».

Если порыться в архивах, почитать мемуары и специальную литературу — хоть по медицине, хоть по химии, хоть по истории театра, архитектуры и балета, — да просто пройтись по Москве, Киеву, Минску, Риге, читая надписи на мемориальных досках, окажется, что в той же Российской империи, а позднее в СССР жило множество интереснейших и талантливейших людей. Они были, их не могло не быть — там, где нет никаких иных людей, кроме лишних, жизнь останавливается.

И кто сказал, что «лишние люди» исключительно поэтичны и романтичны — каждый на свой лад, — а «нелишние» обыденны, лишены индивидуальности и похожи друг на друга, как оттиски одной казенной печати? О нет — они очень, очень разные. Нелишние люди могут быть чертовски обаятельны, как Ойра-Ойра, вежливы, как Эдик Амперян, грубы, как Корнеев, опасны, как Кристобаль Хунта. Их могут обожать, как мастера Робинтона, а могут ненавидеть, как новобранцы ненавидели хайнлайновских сержантов. Над ними можно посмеиваться, как над кузеном Бенедиктом, Паганелем, воистом Кортиковым, или восхищаться, как Джеком Обри, Сайрусом Смитом, Иваном Рябовым, Андреем Львовым, Федором Серпилиным. Они могут служить империи, как Порфирий Петрович или Хорнблауэр, добывать деньги для революции, как мексиканец Фелипе Ривера, лечить, как доктор Дымов и Володя Устименко, учить, как ВикНикСор, делать бизнес, как Штольц, ловить преступников, как Жеглов и Мегрэ. Они могут управлять государством, могут работать кухарками и сантехниками. Одних «нелишних» знает весь мир, другие ведомы лишь родичам и сослуживцам. Эти люди бывают добрыми и злыми, правыми и виноватыми, веселыми и грустными, они могут выиграть, могут проиграть, но:

Каждый день мы сталкиваемся с ними — на улице, в метро, в магазине, — и от их добросовестности зависят наши жизнь и здоровье. Мы слишком мало, слишком редко вспоминаем об этом. Нет, не так. Мы слишком редко вспоминаем Детей Марфы с благодарностью, зато сплошь и рядом клянем, когда в «Час X» рядом оказываются не они, а… «лишние люди», сложные и неординарные. Одно дело — читать о «переживающей глубокую личную трагедию натуре», совсем другое — нарваться на врача, которому в свете оных переживаний плевать на больных. Как неоднозначен и достоин сочувствия разочарованный в жизни и любви герой, когда, картинно докурив сигарету и выпив коньяку, он берет пистолет и идет мстить городу и миру. Как страшно зайти в супермаркет за батоном и схлопотать пулю от подобного страдальца. Чацкие в белых халатах и раскольниковы в погонах — это жутко, но заметно. Они — герои новостных лент, избирательных кампаний и триллеров. Идущие под пули «неоднозначных» бандитов максим максимычи и горбатящиеся за гроши в поликлиниках устименки остаются за кадром. Когда они в нужное время оказываются в нужном месте, этого никто не замечает, потому что не случается беды. «А город подумал — ученья идут», и давай дальше пить коктейли пряные и ждать новостей. Когда Дети Марфы не успевают, не справляются, падают под непосильной ношей, их же частенько и обвиняют. Обвиняют их, и когда они справляются, вынуждая отвечать за козл… То есть за «лишних людей», которых занесло в медицину, науку, школу, армию, милицию, адвокатуру…

Жил в Петербурге замечательный и, без сомнения, «нелишний» человек Артемий Николаевич Котельников, памяти которого посвящен один из рассказов сборника. Потомственный дворянин (прадед — предводитель Черноярско-Енотаевского и Царевского дворянства, дед — редактор петербургской газеты «Наша жизнь», дважды привлекался к судебной ответственности вместе с Куприным за пренебрежение требованиями цензуры), Котельников в детстве пережил голод Поволжья, а его юность совпала с войной. Выпускник артиллерийско-минометного училища принял боевое крещение на Курской дуге. Затем в составе Двенадцатой Киевской ордена Суворова, Богдана Хмельницкого, Кутузова Краснознаменной минометной бригады Первого Украинского фронта прошел от Белгорода до Берлина и Праги. После войны гвардии лейтенанта более чем настойчиво оставляли в армии, но он предпочел военной карьере юридический факультет ЛГУ. Был и прокурором, и следователем, и юрисконсультом, пока наконец не понял, что его призвание — ЗАЩИЩАТЬ, и не ушел в адвокатуру. Котельников работал до последнего своего дня, уже в больнице беспокоясь о том, что в Думе готовят подрывающий российское правосудие закон. И еще ему очень не нравилось то, что людей упорно приучают к грязи: «Именно утверждение «берут все», «все жулики, дураки и сволочи» толкает людей, особенно молодых, на нечестные поступки. Народ не верит в силу закона, а верит в силу взятки. Почему журналисты (писатели, к сожалению, тоже) всегда готовы написать про проворовавшегося чиновника или милиционера, а про то, как другой чиновник, не бывший три года в отпуске, упал с инфарктом на рабочем месте, а милиционер в одиночку пошел против четырех обкурившихся подонков с ножами, ни слова? Почему черное смакуется, а белое игнорируется? Когда-то в СССР «не было» проституции, наркомании, стихийных бедствий, а были только победы, победы и победы. Это неумно и недальновидно, но нынешняя тенденция к тотальной «чернухе» не менее порочна».

Ну что ж… Эпоха постмодернизма достигла своего зенита, уже предыдущие поколения властителей умов ниспровергли все, что могли и до чего дотянулись, вплоть до того что создали свой канон. Нынешнее поколение имеет право на свое видение и, вероятно, в состоянии поспорить с очередным сложившимся стереотипом. «Народ, забывший свою историю, обречен пережить ее вновь» — так и есть, и, наверное, помнить надо дольше и глубже. И шире, вероятно. «Популярная» история помнит единиц, и порой эти единицы более чем деструктивны. Но — ярки. Ярок был огонь Герострата. Поджигатель добился своего — его имя уцелело в веках, а многие ли знают имена строителей Парфенона? О да, покопавшись в справочниках, мы найдем Калликрата, Иктида… Более-менее начитанный человек еще припомнит Фидия, занимавшегося, говоря нынешним языком, художественным оформлением. А вот Герострата назовет практически каждый — его «самопиар» оказался действеннее. Справедливо? — Не очень. То есть совсем несправедливо на самом деле.

Бывают мирные эпохи без полководцев. Бывают спокойные эпохи без великих открытий. Бывают неяркие эпохи без взрывных, переворачивающих мир талантов. Не может быть эпохи без людей, делающих дело. Вернее, может, только эта эпоха надолго не затянется, ее сменит другая, в сравнении с которой любая постапокалиптика покажется идиллией.

И нынешний конкурс — дань чувству справедливости, попытка хоть как-то изменить баланс литературных весов в пользу тех, кто создает и хранит.

Открывает сборник городская фэнтези. Наше время, наша страна, наши люди и не только люди. Название раздела «Ангел-хранитель» говорит само за себя, только — ангел ангелу рознь, да и внешность у ангела может оказаться такой, что коллеги не упадут в обморок лишь по причине форс-мажора: некогда падать — хранить надо. И хранят в меру сил и способностей.

Разные они, эти хранители, — и профессии у них разные, и рабочий инструмент. Три добрых молодца из трех не самых добрых миров («Ангел-хранитель»), столкнувшись под московскими елками, действуют по обстановке, превращая в оружие все, что под руку подвернется. Подозрительный тип Вовка и заподозривший его участковый («Заступник») лезут к черту в зубы с «АКСУ», мечом и святой водой. Таинственный Степан («Дворник на радуге») больше надеется на метлу, ведь он в самом деле работает дворником и убирает мусор. Не только тот, безобидный, что заметен каждому. Ну а что делать простому российскому оборотню («Песец для котенка»)? У бедняги в волчьей ипостаси только и есть, что зубы, нюх и… совесть, которая и вынуждает его нарушить обязательные для всех оборотней РФ правила проживания. И угодить в ангелы-хранители… А что граждане приняли его за одичавшую овчарку, так это даже хорошо. Каков же он все-таки — наш ангел? Нелюдь, пришелец, специально обученный рыцарь или любой из нас? Обычный человек с обычными делами, заботами, страхами? Вышел в оказавшийся роковым вечер из метро, но до дома так и не добрался. И теперь бросает на кон негаданное бессмертие, спасая уже чужую жизнь («Сорок вторая»). Зная, что напрасно, что сроки вышли, что судьбу не изменить, — и все равно пытаясь отменить неотменимое. Человек может так мало, человек может так много… Эта тема красной нитью проходит через следующий раздел, объединивший то, что в старину назвали бы притчами.

Эльдорадо… Мечта конквистадоров, сказочная страна золота и драгоценных камней, но не ради золота рвется к неведомым берегам молодой капитан («Твое Эльдорадо») и не ради монарших наград. Его ведет Муза дальних странствий, та самая, гумилевская. Капитан находит острова своей мечты и приносит в дар своей королеве. Вместо золота, и королева понимает и принимает дар. Мир должен быть открыт, только любое ли открытие — благо? Не об этом ли воркуют «голуби Теслы», великого ученого и изобретателя, чья жизнь до сих пор остается загадкой? Почему легендарный серб поступил так, как поступил? Можно ли жить одной лишь наукой, не думая о том, что несут твои открытия? И можно ли доверить правителям земным то, что борзописцы окрестили сверхоружием?

Мы так и не узнаем, отчего в одночасье погиб мир из рассказа «Сосны на морском берегу» — не оттого ли, что люди получили в свои руки то, к чему не были готовы? Или причина была иной? Так ли это важно сейчас, когда ты остался один? Намного важнее другое — что ты сотворишь с упавшим на твои плечи небом и собственной душой? Останешься ли собой в сгоревшем мире? Останешься ли собой в мире, где можешь получить все, отбросив ерунду вроде совести, любви, творчества, памяти?

Единое правительство, единый язык, единый закон, единое телевидение… Для всех, кроме горстки не пожелавших принять новый порядок упрямцев. Ирландское семейство, украинец, русский, пожилая норвежка, пара американцев… Кто они на самом деле, эти так называемые националисты — балласт на ногах объединенного человечества или его последняя надежда («Я, русский»)?

Шаг от страшного до смешного и обратно не всегда заметен сразу, но всегда внезапен. Чего, кроме смеха, можно ожидать от открывающей фэнтезийный раздел повести с оптимистическим названием «Здравствуйте, я ваша теща» — и ведь не какая попало теща, а самая настоящая аристократка. Расщедрившаяся Судьба отсыпает герою всяческих благ — и должность, и недвижимость, и тещу знатную… приятно, не так ли? В сказке, может, и приятно, в действительности — далеко не всегда. Потому что отнято у тебя все, чего ты раньше желал, вся твоя прежняя жизнь — а взамен дана совсем другая. И придется принять ее, нежеланную и чужую, и пройти до конца — чтобы спасти тысячи других жизней.

Не хочется? Трудно? Бывает и хуже, герой рассказа «Хранитель рукописей» тому свидетель. Темен, труден и страшен его долг. Лучшие люди королевства смотрят вслед монстру с ужасом и отвращением, и неудивительно, ведь его работа состоит в уничтожении древних знаний. Это известно всем, в отличие от имени убийцы («Сорок оттенков черного»), чье преступление всколыхнуло целый город. Улик никаких, все черным-черно, страсти накаляются, а мистер Холмс в данном мире не предусмотрен. Нет его и в Лондоне, утонувшем в канун Нового, 1900 года в небывалом снегу, потому что это другой Лондон, и проблема, что обрушилась на министра Ее Величества, отнюдь не криминального толка. Попробуйте-ка в считаные часы подручными средствами исправить ошибку гения, тут впору кинуться за помощью к нечистой силе. С благословения священника, разумеется («Народ шестерни»).

А вот в корыстных и тем более преступных целях апеллировать к нечисти не стоит, хотя некоторым сие и неочевидно («Не буди…»). Результат подобной сделки, самое малое, испортит праздник тысячам людей, но разбитые витрины и унесенные шляпы — такая ерунда в сравнении со слезинкой ребенка и рвущимся к вожделенной должности карьеристом. Хорошо хоть, нечисть оказалась пусть заспанной и вредной, но честной, так что не торопитесь шарахаться от чужака только потому, что он чужак. «Всякой твари земной» есть место под солнцем. И всякому дару. И даны разумным тварям клинок и молитва, доблесть и сострадание, все мы люди, и все мы звери, но как узнать, когда час для меча, а когда для милосердия?

Узнают. Если не разумом, то сердцем, и становятся милосердны в бою и беспощадны в храме, потому что так надо. Следующий раздел — псевдоисторическое фэнтези. Иные миры, но как же они похожи на наш!

Вспоминают былую войну князь и генерал («Осенние яблоки»). Для молодых она была давно, для них — только что. Не осталось у князя-некроманта иного выхода, только сделать то, что он сделал, потому и похоронил себя победитель в северных владениях. Неспешно течет беседа, и пахнет, пахнет в доме поздними яблоками, а разговор продолжается. Теперь говорит старый Ян («Паромщик»). О своей молодости, лихой и горькой. О лезущей из соседней державы уже нечеловеческой мерзости. О скончавшемся намедни правителе, которого оплакивают все от мала до велика. Правильно оплакивают, спас покойник страну, а что не был ангелом во плоти, что загубил счастье Яна и не заметил, так могло быть и хуже, тем паче война не кончена и воспоминания прерывает бой. Для кого-то — последний, для кого-то — первый…

Великое и смешное, неизбежное и случайное, уродливое и прекрасное… Из скольких смальт мозаичник Время («Стурнийские мозаики») выкладывает картину, имя коей История? Восстают против бессмертных титанов люди и кентавры («Боги смотрят»). Штурмуют захолустную имперскую крепость осмелевшие варвары («Имя им — легион»). Ждет своего единственного девушка из провинциальной харчевни («Рыжий вечер»). Суетятся, обделывают свои делишки халифы на час («И вновь на весну надеюсь…»). Флейта фавна поет о любви, китара человека будит прошлое. И прошлое подставляет плечо настоящему, спасая будущее. Именно это и предстоит узнать, понять, прочувствовать девчонке-послушнице («Всех поименно»). Наша память, наша благодарность воскрешает тех, кто уже защитил нас еще до нашего рождения, — и они снова заслоняют нас от беды. А значит, мир оберегают и те, кто хранит павших от забвения. Всех. Поименно.

«Сказание о сестре Софии и падении Константинополя» открывает раздел исторической фэнтези. Плавно льется старинный сказ. Обо всем поведает он в свой черед — о последнем императоре и безвестном иноке, о подвиге и предательстве, о негаданном чуде и о великом завете, вобравшем в себя слишком многое из того, что нельзя терять. Да и пристало ли сказителю торопиться, когда речь его о великом граде, сами стены которого святы?

А так ли просто понять, что есть святость и что есть величие? Слишком многие путают величие и жестокость, святость и недеяние. Избежать греха, сохранив руки чистыми, а одежды белыми, стать жертвой, а не палачом, остаться в памяти людской незапятнанным — это ли не подвиг? Вот они и сошлись лицом к лицу — «Воевода и Ночь», воевода — и вся его жизнь, воевода — и те, кто принял на себя несвершенное, непонятое, невыбранное…

Каким разным, каким чудовищным может оказаться долг, помнит Беларусь, «зямля пад белымi крыламi», как называл свою родину Владимир Короткевич. Перед нами еще один цикл рассказов, каждый из которых сам по себе и при этом часть единого целого, потому что земля одна, и история тоже одна, и нельзя вырывать из нее лоскутки. Нельзя видеть лишь то, что хочется, и отбрасывать неприятное, подчас страшное. Было, было, когда люди глядели друг на друга зверьми и лишались за то благословения («Крест»). И тем, чей долг спасать — хоть души, хоть тела, — приходилось убивать больных, защищая еще здоровых («Огненный змей»). И служить не стоящим верности тоже доводилось — и людям, и нелюди. Как и понимать, что чужие предательство и несправедливость не оправдание уже твоего отступничества («Сокровища на все времена»). Что в сравнении с истинными сокровищами сгинувшие богатства Радзивиллов! И сокровища эти в равной степени принадлежат несвижскому домовому, русскому генералу и английскому драк… Простите, кто он, так никто и не узнал. Придет на помощь в миг опасности — и исчезнет, когда беда миновала, не оставляя следов, кроме пары смутных легенд и сданных в архив старых стенограмм («Самолет для особых поручений»). Что поделать, иные тайны так и остаются тайнами. Или не остаются: нет вопроса, нет и тайны, а кто, находясь в здравом уме, спросит старшину Федосеича, не бог ли он («Двум смертям не бывать»)? Может, и бог, а может, просто солдат, тот самый русский солдат, защитник и спаситель, что одолел неодолимое.

Грань меж чудом и подвигом, летописью и сказкой, где она? Может, в недосказанности? Сказка, она ведь не предлагает готовых рецептов, только ставит вопросы, и сборник завершается сказками. Старыми, хорошо знакомыми, но рассказанными немного иначе.

Рыцарю, отправившемуся сражаться с кошмарным драконом, кажется, что уж он-то знает о Добре и Зле все, но ему еще учиться, учиться и учиться («Drachenland»). Куда быстрее соображает обретающийся у Бабы-яги кот («Сказ о коте Митрофане и жизненных трудностях»). Не случись его в нужное время в нужном месте — и жизненные и экологические проблемы в некотором царстве могли бы закончиться весьма печально… Но он ведь случился, нелишний Кот! В полном соответствии с одним из самых главных жизненных правил — небо нужно держать, и если не я, то кто? А уж кот я или титан и скажут ли мне спасибо, дело десятое.

Разные авторы.

Разный возраст.

Разные взгляды, разные профессии, города, страны.

Разные истории.

Разные герои. Очень разные.

И все же есть у всех этих столь разных героев и общее: