Героический эпос народов СССР. Том первый

Зарождаться земля начинала тогда,

Медь начинала твердеть тогда,

Русла в горах пробивали ручьи,

Звезды небес загорались в ночи,

Деревья корнями за землю брались,

Верхушки свои устремляя в высь.

Но выше всех гор в этом месте был

Могучий красавец Кирим-тасхыл.

От подножья тасхыла, покинув юг,

Мчался на север Хан-Харасуг,

Хан-Харасуг - звонкий ручей,

Приютил ты много хороших людей,

Напоил ты немало степных табунов,

Хан-Харасуг - сын земных пластов,

Разгульная сила в твоих волнах,

Счастливая жизнь на твоих берегах.

Много народа живет в тех краях,

Много пасется скота на лугах.

Славные песни в улусах поют,

Много в улусах хороших юрт,

Только одна красивее всех -

Песни здесь звонче и радостней смех.

В ней богатырь Албыган живет,

Человек, которого любит народ.

Перед юртою высится столб золотой,

У столба привязан конь молодой,

Бело-буланый красавец степной

Конь Албыгана с гривой густой.

С удивлением люди на лошадь глядят -

Могуч и красив гордый Ойат.

А рядом стоит скакун удалой.

Он, кажется, создан для битвы лихой,

Он грудью пошире и крепче в ногах.

Он словно буран, что гуляет в степях...

Хара-Хулатом зовут коня.

Хозяина ждет он, уздою звеня.

Как будто бы хочет сказать: "Хулатай,

Скорее меня напои, оседлай.

Ты сын Албыгана и сам богатырь,

Зовет нас с тобою степная ширь,

Туманная даль, скалистая высь.

Скорее, мой друг, на меня садись!"

Но молод еще богатырь Хулатай,

Боится покинуть отцовский край.

Он вместе с сестрою Алтын-Кеёк

Часто с тоскою глядит на восток,

Туда, где зарницы, играя, горят,

Куда беспокойные ветры летят.

Алтын-Кеёк быстро растет,

Шестьдесят косичек по утрам плетет,

Песни веселые звонко поет,

Но Хулатай не рад ничему -

Дорога дальняя снится ему,

Молодая кровь в груди горяча -

Руки просят стального меча.

Кажется низким любой хребет -

Тяжести лет на плечах нет.

Летят без возврата счастливые дни!

Один за другим улетают они,

Как гуси осенью в небесах,

Дни пролетают у всех на глазах.

Хулатай однажды к отцу пришел

И смелым голосом речь повел:

"Любимый народом отец Албыган,

Тобою мне конь богатырский дан,

Сила, сноровка даны мне тобой.

За это я предан тебе душой.

Хочется мне побывать на воле,

Под светлым небом поездить в поле.

Испробовать мне богатырской бы доли.

Широкую землю объехать мне, что ли?

И в самом деле, не поискать ли другого

Хара-Хулата, как мой, удалого?

Да есть ли на свете такой край,

Где живет, мне подобный, другой Хулатай?"

Отец на сына взглянул сурово

И молвил: "Я слышу хвастливое слово.

Твой век, Хулатай, добротою отмечен.

Тебе не к лицу неразумные речи!

Не об этом, сынок, у тебя забота.

Слава не в каждые ходит ворота.

Не в каждую юрту заходит счастье.

Не каждый под крышей сидит в ненастье.

Поживешь на земле - и увидишь, что много

Людей без крова бредут по дорогам.

Поживешь - и увидишь, что горе и голод,

Злые болезни, нужда и холод

Людям простым не дают покою.

Подумай об этом - и сердце заноет...

Я стар и хочу, чтобы сын мой любимый

Сторожил от набегов наш край родимый,

Чтоб каждому роду главою он стал,

Чтоб мысли и правде просторы он дал,

Чтоб славой народ свой навек увенчал..."

Отцовский наказ - для сына святой

Хулатай прослушал с холодной душой.

Хотел он сказать, что согласен с отцом,

А сам, уходя, думал о том,

Как бы скорее уйти в поход

Туда, где в тумане синел небосвод.

Стал он готовиться в дальний путь.

Кольчугой закрыл богатырскую грудь.

На голову пёрик для боя надел.

(На солнце вечернем он ярко блестел.)

Изогнутый месяцем лук боевой

Шесть раз затянул тетивою стальной.

Решившись, шагнул Хулатай из дверей.

Прощаясь, взглянул на просторы степей.

Доброго слова никому не сказал,

К золотому столбу, торопясь, зашагал.

Хара-Хулата по холке трепал,

Слова ему нежные тихо шептал.

Из юрты сестричка к нему подошла,

Повод отвязанный подала,

Сказала: "Мой милый брат Хулатай,

Где бы ты ни был, - отцовский край

Ни душою, ни сердцем не забывай.

Сила тебе для народа дана.

Пусть не уйдет бесполезно она.

Помни наказ мой, брат Хулатай,

За свободу народа грудью вставай,

Всегда обездоленным помогай,

Радость людскую не нарушай,

Счастье народа оберегай".

Наказ этот, данный родною сестрой,

Хулатай прослушал с холодной душой.

В ответ ни слова не проронил,

На Хара-Хулата ловко вскочил

И рысью поехал улусом большим

Дорогой прямой на тасхыл Кирим.

Распалилось сердце в груди от огня.

Он дернул тин, не жалея коня,

Вздыбился конь, как вихрь степной.

Оскаленный рот - как яр над рекой.

Богатырь поводьев коню не дает -

По большому, как степь, стегну его бьет

Как ветер, понесся всхрапнувший конь,

Через реки скачет взмыленный конь,

Через степи проносится, как огонь.

Такая у лошади смелая прыть,

Что трудно скачки ее уследить -

Открытых глаз не успеешь закрыть,

Закрытых глаз не успеешь открыть.

...Так скрылся из глаз озорной Хулатай.

Отец Албыган родной край

От недругов пришлых оберегал.

Он каждому пешему лошадь седлал,

Раздетому кров и одежду давал.

...Прошло-пролетело двенадцать лет -

И снова от сына известий нет.

Не шлет богатырь долгожданный привет,

Ни одной весточки нет и нет.

И вот на исходе двенадцатого года

Заколебалась земля под крутым небосводом.

Раздался топот Хара-Хулата,

Похожий на ярого грома раскаты.

И тут услыхала земля родная

Голос вернувшегося Хулатая.

Самый смелый и самый могучий,

Ехал он, пыль поднимая тучей,

Ехал он с песней к родному краю,

Ехал, беспечный, забот не зная.

На вершину Кирим-тасхыла поднялся,

От тяжести снежный тасхыл зашатался.

С копя соскочил богатырь Хулатай -

Долго смотрел на отцовский край.

Веселую песню зычно запел,

Возле коня на землю присел

И вдруг, завороженный, окаменел.

Окаменело могучее тело,

На лице улыбка окаменела.

Глаза закрылись. В одно мгновенье

Окаменели руки, спина, колени.

Стал Хулатай, богатырем рожденный,

С человеческим обликом камнем зеленым.

Сестра Хулатая Алтын-Кеёк,

Накинув на голову темный платок,

Запыхавшись, с трудом поднялась на тасхыл,

На колени упала, лишившись сил.

И видит она - на горе высокой

Стоит ее брат скалой одинокой.

На лице улыбка окаменела,

Окаменело могучее тело.

А рядом, в землю уйдя по колено,

Могучий конь девятисаженный

Стоит без движения, окаменелый,

Превращенный проклятием в камень белый...

...Плачет, рыдает Алтын-Кеёк,

Ветер, притихнув, на травы лег,

При виде слез он резвиться не мог.

Не удержать этих слез кровяной поток,

Не удержать этих слез ледяной поток,

Там, на вершине Кирим-перевала

Много горя она познала.

...Албыган с тревогою дочь ожидал.

Смотрел он с тоскою на перевал.

Вбежала дочка к отцу в слезах.

Кто видел ее - безотчетный страх

Тотчас поселялся у них в сердцах.

"Отец мой, - сказала, - отец Албыган,

Сын твой немало объехал стран.

Он землю обширную исколесил,

Да только завет твой не сохранил.

Беднякам обездоленным не помогал,

Радость людскую войной нарушал.

Тогда Хулатая народ невзлюбил

И, проклиная его, решил:

"Тот, кто с каменным сердцем рожден,

Пусть в камень навек превратится он!"

С глубоким вздохом сказал Албыган:

"Мне сын в наказание, видно, дан.

Ах, мой непослушный сынок Хулатай,

Зачем ты поехал в далекий край!

Зачем ты бездомным бродил по свету!

Почему не послушал моих советов!"

...На тасхыле ветры гудят и гудят.

Сизые тучи низко летят.

Куда ни кинешь орлиный взгляд -

Кругом равнинные земли лежат.

И высится там, на горе высокой,

Богатырь Хулатай скалой одинокой.

Близко живущие камень видят,

Далеко живущие о нем слышат...

...Недаром же так говорят в народе:

"Беда никогда одна не приходит".

Вдруг закачалась поверхность земли.

Все горы в тумане, все небо в пыли.

Кто это там ручьями сверкает?

Кто это там лучами стреляет?

Кто это катится шумным потоком

По руслам дорог к горе высокой?

Это стекаются темные силы

Юзут-Хана - царя, как ручьи с тасхылов.

Это война идет шумной волною,

Трижды опоясанная страшной бедою!

На Кирим-тасхыле мечи сверкают.

Недруги недруга вызывают:

"Эй, Албыган, гордец безмерный,

Рубленое мясо ты съел, наверно,

Одежду для боя надел, наверно!

О горе твоем мы давно уже знаем -

Нет у тебя силача Хулатая,

Теперь мы ребра твои посчитаем".

Албыган проворно собрался в бой,

С дочкой простился, с любимой женой.

Жена Ай-Арх голосила звонко -

Носит под сердцем она ребенка,

Видно, родится он в час ненастья!

Видно, ему не увидеть счастья!

Албыган ресницы слезой не смочил,

На коня Ойата ловко вскочил

И рысью поехал улусом большим

Дорогой прямой на тасхыл Кирим.

...На тасхыле ветры в ушах гудят...

Грудами черные тучи летят.

Пришлые недруги плотно стоят -

Сверкает молнией каждый взгляд.

На слова Албыган отвечал словами,

На удар кулаком отвечал кулаками.

С коня он спрыгнул, мечом сверкая,

На пришлых врагов озверевшую стаю.

Полнолунье прошло - Албыган все дерется,

Новолунье пришло, а он не сдается...

"... Уже иссякают последние силы...

Что будет с женою, с дочкою милой?

Что будет теперь с моим милым краем?

Помощи нет, а враги наседают..."

Знал бы отец, что в ту ночь роковую

Жена родила ему дочь вторую!

...О счастье своем ничего не зная,

В жестоком бою Албыган умирает.

"... Имеющий близких, ты честью гордишься.

Прощаясь, ты с ними рядом садишься.

А я умираю во вражеском стане...

Кто рядом со мной на прощанье присядет!

...Имеющий друга, ты счастлив вдвое.

Друг горечь прощанья разделит с тобою.

Мои же друзья умирают в темницах.

Кто нынче придет, чтоб со мною проститься?"

Так шепчет с тоской Албыган, умирая,

О дочке своей ничего не зная...

...У прекрасного утра - прекрасна заря.

Прекрасна дочка богатыря.

Не по дням, по часам на глазах растет,

Уже на крепкие ноги встает.

Над сестричкой своею - Чарых-Кеёк

Плачет, рыдает Алтын-Кеёк.

Ветер, притихнув, на травы лег,

При виде слез он резвиться не мог.

Не удержать этих слез кровяной поток,

Не иссушить этих слез ледяной поток.

...А в это время на гордом тасхыле

Враги Албыгана мечами рубили.

Страданья и боли превозмогая,

С народом прощался отец Хулатая:

"Для отдыха созданный милый край,

Любимый всем сердцем, навек прощай!

Сердце мое в крови закипает,

Закат моей жизни уже потухает..."

Как смерть, побледнела Алтын-Кеёк,

С плеч сорвала темный платок.

Вскинула руки, как крылья, она,

Золотою кукушкою стала она,

И полетела в небо она,

Туда, где бледнела вдали луна.

"Моя победа!" - вскричал Юзут-Хан,

Гордо расправив свой тонкий стан.

Свистит, не смолкая, ременный бич,

Громом летит оглушающий клич:

"Лети, мой голос, во все края!

Народа хозяином буду я!

Реки мои и земля моя!

Отныне ханствовать буду я!"

Он вынул свой меч, и конь Албыгана,

Гордый красавец бело-буланый,

Упал с отсеченною головою -

На камни хлынула кровь рекою.

...Степь застонала под вражьей пятой.

Пепел и дым летят над землей.

Жена Албыгана - красы созданье -

У золотого столба лежит без дыханья.

Повсюду следы разрушенья видны.

Все юрты разграблены и сожжены.

Тому, кто держал против нечисти меч,

Пришлось костьми на землю лечь.

...Лежал Албыган с потемневшим лицом.

До слуха его доносился гром,

Стоны и плач, проклятья и вой,

Но только не мог шевельнуть он рукой,

Не мог он пальцы остывшие сжать,

Не мог он меч над собой поднять.

Отары овец, табуны лошадей

Угонял в неволю враг-лиходей.

Понурив головы, шли скакуны,

Луга покидая родной стороны.

А тех, кто не мог, не желал идти,

Враги убивали, бросая в пути.

...На лицо Албыгана спустилась ночь.

Он знает, что некому горю помочь.

Окаменел богатырь Хулатай,

Не выйдет он в бой за отцовский край,

Окаменевшие пальцы не сможет сжать,

Не сможет меч богатырский поднять.

Одного Албыган предвидеть не мог,

Что живет невредимая Чарых-Кеёк.

Она в шалаше травяном живет,

Она не по дням - по часам растет.

...Ручеек звенит, волною блестя.

Ветер летит, травой шелестя.

Близ Хан-Харасуга шумит тайга,

Молодая, как утро, поет тайга.

Мохнатые ветви тянет она

К зеленой цветистой поляне она.

А там, на поляне, стоит шалаш.

Листвою зеленой скрыт шалаш.

Стоит одиноко шалаш травяной.

В нем дочь Албыгана живет под горой.

Однажды сиротка к ручью подошла,

Плетеную вершу рукой подняла.

Огорчилась, скупой проклиная свет.

Ни одной рыбешки в верше нет!

Наутро снова пришла к ручью,

Торопясь взглянуть на добычу свою.

Снова скупой проклинала свет.

Ни одной рыбешки на завтрак нет!..

На третий день поднялась с трудом,

До Хан-Харасуга добралась ползком.

Вынула вершу, а рыбы нет.

Померк для девушки солнечный свет.

Легла в шалаше, как береста, бела.

В голоде ночь с трудом провела.

В жажде, в тоске эту ночь провела.

...Весело светит крутой небосвод.

Вдруг она слышит: кукушка поет.

Вещая птица кого-то зовет,

Вечным покоем уснуть не дает.

Веки открылись, а сердце стучит,

Вещая птица ей так говорит:

"Слушай, уснувшая с болью в груди,

Слушай, забывшая жизни красу.

Счастье лежит у тебя впереди,

Счастье тебе я сейчас принесу.

Статная, встань и покинь свой шалаш,

Силу свою ты для жизни отдашь.

В тайге трехветвистый увидишь саргай,

Три стебелька ты рукой не срывай.

Выкопай белые корни его.

Вдаль посмотри, не сказав ничего,

Вдали ты увидишь вершину земли,

Ветер просторов увидишь вдали.

Гордо взойди на крутой перевал.

Камень там белый когда-то стоял.

Облик коня ему ветер придал,

Дождь его щедро водой поливал.

Рядом увидишь ты камень другой -

Синий камень с мужской головой.

Возьми трехветвистый саргай поскорей,

Отломи и пожуй один из корней

И выплюнь саргая чудесный сок

Каменной лошади прямо в висок.

Корень второй пожуй на зубах

И плюнь в синий камень, отбросив страх.

А третий корень, пожевав, проглоти.

Счастье тебя ожидает в пути.

Радость твоя польет через край.

Счастье тебе принесет саргай,

Брата тебе вернет саргай.

Имя которому - Хулатай.

Вернись ты в шалаш той же тропой,

Там ты увидишь сундук большой.

Быстро сундук тот волшебный открой -

Брызнет искрами свет золотой.

Будет сиять и гореть пред тобой

Блеском жемчужным наряд дорогой.

Надень наряд и возьми платок,

С золотыми каймами белый платок,

Трижды шалаш свой вокруг обойди,

Трижды платком дорогим взмахни

И тогда, славная, увидишь ты

Юрту шестиглавую такой красоты,

Какой ты не видела никогда,

Какой не запомнят былые года.

Слушай, уснувшая с болью в груди.

Слушай, забывшая жизни красу.

Счастье лежит у тебя впереди,

Счастье тебе я сейчас принесу.

Твой отец Албыган - ты это знай.

Твоя мать Ай-Арх - помни ее.

Брат твой родимый - Хулатай.

Чарых-Кеёк имя твое.

Только смотри - здесь не ночуй.

Толком запомни слово мое.

Ты полетишь в дальний улус,

К чудной земле, Чарых-Кеёк.

Вещей кукушкою будешь лететь,

На сосен верхушки будешь смотреть".

Смолкла кукушка.

Шум крыльев тугих

Где-то за дальней горою затих.

Встала, уснувшая с болью в груди,

Встала, забывшая жизни красу,

Видит - сияет ей свет впереди,

Видит, саргай расцветает в лесу.

Стеблей не срывая, копать начала.

Корни саргая с собою взяла,

Ветви саргая с собою взяла,

Быстро взошла на крутой перевал.

Там на вершине камень стоял,

Облик коня ему ветер придал,

Дождь его спину водой поливал.

В ладонях зажала концы ветвей,

Отломив, пожевала один из корней.

И плюнула соком Чарых-Кеёк

Каменной лошади прямо в висок,

И с шумом упал кремневый наряд,

И встала лошадь - Хара-Хулат.

Корень второй взяла она в рот,

Корень второй быстро жует,

В синий камень соком плюет.

Камень упал у нее на глазах.

Комом в груди шевельнулся страх,

Катится эхо в далеких горах...

Пятится девушка - перед ней

Богатырь поднялся из груды камней.

Корень саргая схватила она,

Страх отгоняя, жует она,

Соки саргая пьет она.

Сразу забилось сердце ее,

Все помутилось в глазах у нее,

Упал к ногам травяной покров -

Одежда ее из травы и цветов,

Плечи красивые обнажив,

Груди прелестные обнажив.

Стыд пробежал по спине, как мороз.

Грудь прикрыли пятьдесят кос.

Богатырь, восхитясь, словно к месту прирос,

С губ не слетит ни один вопрос.

Бросив на брата испуганный взгляд,

Чарых-Кеёк обернулась назад.

Скрыться от глаз любопытных спеша,

Стрелой долетела до шалаша.

За ней поспешил Хулатай - ее брат

И конь его верный Хара-Хулат.

...Смолк в отдаленье копытный стук.

Увидела девушка белый сундук.

Тронула крышку поспешной рукой -

Брызнул искрами свет золотой,

Блеском сиял там наряд дорогой,

Белый платок с лучезарной каймой.

Быстро оделась Чарых-Кеёк.

Взяла осторожно белый платок.

Трижды шалаш свой вокруг обошла,

Трижды платком помахала она -

Таких чудес и не знала она,

Такой красоты не видала она.

Хулатай, возвратись, удивленно глядит:

Нет шалаша, юрта стоит,

К золотому столбу он коня привязал,

В юрту вошел и сестру не узнал.

Низкий отвесил хозяйке поклон,

Ласково с ней поздоровался он,

Молча сел у стены на кровать.

Девушка стала стол накрывать,

Родного гостя спеша угощать.

"Эк-кей, дорогая! - сказал Хулатай. -

Меня, мертвеца, из камней подняла,

Потухший огонь ты, радость зажгла,

Друга-коня в награду дала.

Не мучь же молчаньем сердце мое,

Скажи драгоценное имя свое".

"Эк-кей! - отвечала ему сестра. -

Как огонь и угли одного костра,

Так и мы с тобою брат и сестра.

Албыган наш отец - ты это знай.

Ай-Арх - наша мать. Помни ее.

Брат ты мне с именем Хулатай,

Чарых-Кеёк имя мое".

Пока брат с сестрою вели разговор,

Солнце склонилось к вершинам гор.

...Вышла из юрты Чарых-Кеёк.

Взглянула с тоскою на алый восток.

Вскинула руки, как крылья, она,

Светлой кукушкою стала она,

И полетела к небу она,

Туда, где бледнела вдали луна.

Молча сестру Хулатай ожидал.

Тихо с тревогой слова шептал:

"Как тебя, милая, долго нет!

Ярче становится лунный свет.

Черною силой страшна луна,

Как бы тебя не схватила она!

Как бы не съел тебя сильный зверь

С пастью, огромной, как эта дверь!"

Вышел из юрты - сестрицы нет.

Ярче становится лунный свет.

Видит: кукушка летит от огня.

Крикнул: "Вернись, не бросай меня!"

Голос сестры вдруг зазвучал -

То затухал, то нарастал.

"Брат мой, брат мой,

Брат Хулатай!

Землю родную оберегай!

Реки от недругов оберегай!

Знаю я, верю - время придет,

В море вот здесь превратится ручей,

В лугах привольно пастись будет скот.

И радостной будет жизнь для людей!"

...Со стоном на землю упал Хулатай.

Горько тогда зарыдал Хулатай.

Покоя не зная, сестру зовет...

...Лучами сияя, солнце встает,

Возле столба, где конь стоит,

Горе познавший недвижно лежит.

Крыльев могучих шум услыхал.

Птичьих перьев свист услыхал.

Белого лебедя над собой увидал.

Летит этот лебедь и говорит:

"С надеждой летела я в эти края:

Молодца увижу - думала я.

А вижу, собака воет внизу,

Собачью судьбу проклинает свою.

...С надеждой летела я в эти края:

Мудрость увижу - думала я.

Но ветер надежду мою унес:

У столба лежит бешеный пес!"

"Погоди, белый лебедь!

Хулатай закричал. -

Злобой кипит обида моя!

Таких лебедей видывал я!"

...В белую юрту он забежал,

Богатырский лук и стрелу взял,

В лебедя целясь, спустил тетиву -

Стрела полетела, свистя, в синеву.

Подстреленный лебедь камнем упал.

Хулатай за добычею поскакал,

Подъехал и видит: не лебедь убит -

Мертвая девушка здесь лежит.

Плечи закрыли - пятьдесят кос,

Спину закрыли - шестьдесят кос...

Спрыгнул с коня, вынул стрелу,

Кровь из груди полилась на траву.

Хулатай подумал: "Умел я убить,

Как же сумею ее оживить!"

Начал себя по коленям бить,

Начал слезы горячие лить:

"Невестой ты, может, моею была!

Зачем же взяла себе два крыла,

Белые перья надела зачем,

Птицей крылатой летела зачем".

Так Хулатай рыдал три дня,

Потом убитую положил на коня,

К юрте привез, коня привязал,

Красавицу молча на руки взял.

И только к постели ее поднес -

Труп этой девушки камнем оброс,

Окаменело лицо ее,

Окаменело тело ее.

На каменном теле писал Хулатай:

"Каждый живущий помни и знай:

Всю землю обширную обойди,

Под небом сияющим все обойди,

Обшарь, обыщи весь белый свет -

Краше жены Хулатая нет".

Долго стоял он, лишенный сил.

Жену одеялом любовно накрыл,

Полог нарядный рукой опустил.

Вышел из юрты, вскочил на коня,

К кургану подъехал, уздою звеня,

Огромный каменный столб разыскал,

От земли оторвав, на седло поднял,

Коня повернул и назад поскакал,

Камнем дверь юрты легко завалил,

Хара-Хулата галопом пустил.

Мчался вперед Хара-Хулат

Туда, где цветет пышно закат...

В степях недалеко от земли той,

Где проживал Хулатай с сестрой,

Край растилался совсем другой.

Крутой каменистый перевал

Огромного моря сдерживал вал.

Прекрасная Алып-Хан-Хыс там жила,

Стада на лугах буйнотравых пасла.

Хан-Мерген, ее младший брат,

Надев дорогой и красивый наряд,

Шапку дорогую надев,

Звонкую сбрую на коня одев,

Поехал забавы себе искать,

Решил за славою поскакать.

На перевал он заехал шажком,

Хитрым глазом огляделся кругом -

Земля Ах-Хана впереди лежит,

Полог тумана в небе висит.

Ударил коня Хан-Мерген рукой,

Поехал прямо густою тайгой.

На земле Ах-Хана людей не видать.

Но вот поляну пришлось проезжать.

Хан-Мерген удивленно глядит:

Шестиглавая юрта пред ним стоит.

К столбу привязал коня Хан-Мерген,

Косясь на убранство нарядных стен.

Завалена дверь курганной плитой.

Не сдвинуть ее ни рукой, ни ногой.

...Долго он ждал и дождаться не мог,

Подошел к скале, чтоб ступить на порог.

Плечом попробовал юрту открыть,

Спиною толкал, чтобы камень свалить.

Грудью налег и оттолкнул,

Через порог быстро шагнул.

Вошел и видит: стоят на столе

Яства, каких не видал на земле.

Тихо вокруг, никого не видать.

Сбоку присел Хан-Мерген на кровать.

Смотрит на полог, что рядом висит, -

Хозяин, кажется, крепко спит...

Долго сидел, озираясь кругом,

И вдруг решил - кашлянул баском,

За полог спеша заглянуть глазком.

Никто не поднялся. Тогда Хан-Мерген

Встал, не чуя дрожи колен,

Пола не чуя под собой,

Полог поднял робкой рукой.

Девушку спящую видит он,

Красоту слепящую видит он.

Сел на кровать - она не встает.

Даже рукою не шевельнет.

Хотел отвесить низкий поклон -

Камня сырость почуял он,

Камня холод почувствовал он.

На каменном теле прочел Хан-Мерген:

"Каждый живущий помни и знай -

Всю землю обширную обойди,

Под небом сияющим все обойди,

Обшарь, обыщи весь белый свет -

Краше жены Хулатая нет".

Думал встревоженный Хан-Мерген:

"На землю Ах-Хана еду я,

Еду за счастьем по следу я.

Лучшие кони туда сведены,

Богатыри там сильны и стройны.

Для честной битвы они собрались,

Как речки в море, они слились.

С ними бороться буду и я.

И, если согнется сила моя,

Мне не придется на свете жить,

Мне головы на плечах не сносить.

Хулатай побоищам всегда рад.

На битву примчит его Хара-Хулат.

Земля велика, и живет на ней

Немало испытанных богатырей.

Может, окажется хилым он!

Может, нарвется на силу он!

А я Хулатая жену увезу,

Перед сестрой пущу слезу.

Пусть помашет волшебным платком,

Чудным бичом с золотым черенком,

Чтоб жену Хулатая скорей ояшвить.

Горя не зная, буду я жить..."

Так решил Хан-Мерген, хитрец.

С каменным телом домой поскакал.

Через тайгу он путь пробивал.

Очень спешил Хан-Мерген, молодец.

В юрту Хан-Хыс вошел Хан-Мерген.

Положил красный камень на стол золотой.

Сестра Хан-Хыс сказала: "Родной!

Привез ты странную вещь домой.

Кого нежданно захватил в плен?"

"Жену я привез!" - отвечал Хан-Мерген.

Быстро Хан-Хыс к столу подошла,

На каменном теле надпись прочла,

Ту, что писал богатырь Хулатай:

"Каждый живущий помни и знай..."

"Оживи мне жену! - Хан-Мерген попросил -

Сестрица, мне свет без нее не мил!"

Хан-Хыс говорит: "Опомнись, мой брат!"

Хан-Мерген кричит: "Оживи мне жену!

Неужели заставишь везти назад

Куда-то в далекую сторону!

Если не выполнишь просьбу мою -

Меня не увидишь в родном краю!

Ты мне не сестра, я тебе не брат.

Уеду туда, куда брошу взгляд.

И не вернешь ты меня назад!"

Хан-Хыс отвечала: "Ну, что ж, поезжай!

Жену получит один Хулатай".

Со злостью вскочил Хан-Мерген на коня,

Поехал вперед, надежду храня.

Ждал он, что скажет сестра: "Вернись!"

...Из юрты даже не вышла Хан-Хыс.

Вот уж поднялся на перевал,

Но голос сестры не услыхал.

Была непреклонной Алып-Хан-Хыс.

Ни разу ему не сказала: "Вернись!"

С тревогой скакал Хан-Мерген в пыли,

Туда, где виден хребет земли,

Где перевал чернеет вдали.

Плеть подбавляла лошади сил.

На грудь перевала конь заскочил.

Взглянул Хан-Мерген за перевал.

Край незнакомый пред ним лежал.

Пустынные белые степи там,

Громадное тело черпеет там,

Что там такое - не разобрать,

Человеком нельзя назвать,

Черным зверем нельзя назвать.

Стоит внушающая дикий страх

На черной кобыле о трех ногах.

Лицом страшилище земли черней,

Сажени не хватит между ушей,

Пестро-змеиные косы у ней,

Глаза лягушачьи раскосы у ней.

Хан-Мерген от испуга: "Здравствуй!" - сказал

И сразу нежданный ответ услыхал:

"Здравствуй жених, Хан-Мерген мой,

Наконец-то встретились мы с тобой!"

Хан-Мерген чуть-чуть не свалился с коня,

Сказал: "Узнающая меня,

Кто ты, скажи мне, души не тая,

Зачем приехала в эти края?"

"Вышла из болотной тины я,

Отца Юзут-Хана покинула я,

Юзут-Арх - девушка я.

За женихом приехала в ваши края.

Ехала, думая лишь о том,

Какой богатырь будет мне женихом.

Кто первый мне встретится на пути,

За того и замуж придется пойти.

Ты первый мне встретился в поле чужом,

Так, значит, будешь ты мне женихом".

Подумал в отчаянье Хан-Мерген:

"Как же оставить нежданный плен!"

"Юзут-Арх! - он громко вскричал. -

Твоего жениха я давно знал!"

"Кто же жених мой, отвечай!"

"Тебе в женихи наречен Хулатай".

Юзут-Арх сказала: "Не знаю пути,

Чтоб Хулатая быстро найти.

Блуждает где-то, как ветер, он -

Много у света разных сторон.

Ты первый мне встретился в поле чужом.

Так, значит, и будешь мне женихом".

Хан-Мерген взмолился: "Прошу, отпусти,

Я берусь Хулатая тебе найти!"

"Ну, что же, - ответила, - поезжай.

Через двенадцать месяцев богатырь Хулатай

Должен рядом со мной стоять.

Иначе - счастья тебе не видать.

Прискачет к тебе на трех ногах

Кобыла моя, наводящая страх.

Перед тобою, гривой звеня,

Встанет горою средь белого дня,

Слышишь ли ты, несчастный, меня?!"

Каждое слово Хан-Мерген слыхал.

Прочь от страшилища он поскакал.

Он въехал галопом на перевал,

Белое море вдали увидал.

Полог тумана в небе висит.

Земля Ах-Хана внизу лежит.

Видит: столько сошлось людей,

В одну юрту не вместить гостей,

У одного столба не привязать коней.

"Как же, - подумал, - мне их обмануть,

Как мне узнать Хулатая путь?"

И вдруг улыбкой оскалил рот:

"Обмануть я сумею простой народ!"

Стрелой Хан-Мерген с перевала летит.

В руке полумесяцем меч горит.

Ногами под брюхом коня щекочет,

Летит по улусу, а сам хохочет,

Истошным голосом дико орет,

Так что сбежался вокруг народ.

"Стой! Нечистая сила! - кричит. -

Совсем ты меня уморила! - кричит. -

Сверху шкура, внутри кишка,

Совсем ты не слушаешь седока!"

Лошадь направив на народ,

Истошным голосом страшно орет,

Ногами щекочет под брюхом коня,

Машет мечом, сталью звеня.

"Эй вы, стадо богатырей,

Кто хочет жить, говори скорей!

Кто Хулатая укажет мне,

Где он сейчас, в какой стороне?

Если не скажете, на всем скаку

Пустые головы отсеку".

Испуганным голосом кто-то сказал:

"Я, я, Хулатая видал!

С Алтын-Тееком они враги.

За перевалом возле тайги

Который уж день дерутся они.

Не знаю, когда разойдутся они.

Алтын-Тееку уж свет не мил,

Он в битве лишился последних сил.

Сестру Алтын-Поос в обмен посулил,

И Хулатай его не убил.

"Ну, ладно! - вскричал Хан-Мерген, хитрец.

За то, что сказал, ты - молодец.

А то бы всем головы поотрубал!"

...И, смеясь, уехал за перевал.

Смех услыхали богатыри,

Хан-Мергена узнали они.

С досады, опомнясь, на землю плюют,

Свою доверчивость горько клянут:

"Да, если б мы знали, что это он,

Мы б его смяли со всех сторон!"

Когда Хулатай с Тееком дрались,

К ним подъехала Алып-Хан-Хыс.

"Где же ваш разум? - сказала она. -

Кому ваша драка сейчас нужна?!

Кому ваши ссоры сейчас нужны?!

Врагу Юзут-Хану - царю войны!

Бросьте мечи, поезжайте за мной.

Я награжу Хулатая женой".

Отрезвили упреки богатырей,

Стыдно им стало драки своей.

Руки друг другу пожали они,

Следом за ней поскакали они.

В юрте сели они на кровать.

Стала хозяйка стол накрывать,

Спеша желанных гостей угощать.

Потом поднялась и открыла без слов

На сундуке девять замков.

С девичьим обликом гранит подняла,

Бич с золотою ручкой взяла.

Положив на кровать тело ничком,

О камень три раза хлестнула бичом,

В каменных жилах кровь разбудив,

Сердце остывшее вновь оживив,

Окаменелость с лица сошла,

Окаменелость с тела сошла.

Хулатай удивленно глядит на нее,

Взгляд восхищенный не сводит с нее,

Слово боится одно проронить...

Наконец решился ее спросить:

"На какой земле тебя мать родила?

Из какой реки ты воду пила?

Кто были твои отец и мать?

Как повелели тебя называть?

Кем ты на родине милой была?

Зачем же взяла себе два крыла?

Белые перья надела зачем?

Птицей крылатой летела зачем?"

И так ему девушка говорит:

"С надеждой летела я в эти края.

Молодца увижу - думала я.

В отцовской солнечной стороне

Тоскуют родимые обо мне.

За песчаным хребтом у моря живут,

Дочку свою дни и ночи ждут.

Арган мой отец, Ай-Арго моя мать,

Чибек-Арх велели меня называть.

От горя страдает родная страна -

Закатом пылает лихая война.

К тебе полетела я, Хулатай,

Чтоб спас от врагов ты родимый край".

Пока разговор они так вели,

Хан-Хыс собрала всех людей земли.

Девять дней и девять ночей

Свадьба бурлила, как горный ручей.

...Каждому времени есть предел.

Девятый месяц так пролетел.

Чибек-Арх ребенка отцу родила,

Радость и счастье ему дала.

Хан-Мерген однажды ночною порой

Мальчика выкрал из юрты чужой,

К Юзут-Арх привез, на колени встал

И льстивым голосом прошептал:

"Хулатай тебе сына в подарок прислал!"

"А когда он придет? Почему его нет?

Видно, тебе надоел белый свет?!"

Хан-Мерген закричал: "Не убивай!

Завтра прискачет к тебе Хулатай".

...В тревоге скакал Хан-Мерген на восток.

Похвастаться силой своей он не мог,

Но хитрости было достаточно в нем.

Еще он гордился лихим конем,

Повсюду хвалился званьем своим.

Нарядом чванился дорогим.

К Алтын-Тееку приехал он.

Видит: у столба кони стоят

И тут же привязан Хара-Хулат.

Хан-Мерген в руке бич зажал,

В хозяйскую юрту быстро вбежал.

Видит: сидит Хулатай за столом,

Совсем опьяненный крепким вином.

Хан-Мерген его по лбу ударил раз -

Но тот не открыл затуманенных глаз.

По щеке с силой бичом щелкнул -

Но тот головы не повернул.

Хан-Мерген начал тогда рыдать,

Бичом по коленям себя хлестать.

"Искал я тебя три дня, Хулатай,

Скорее от черта сына спасай!"

Очнулся от крика Хулатай:

"Что с тобой, Хан-Мерген, прошу, не рыдай!"

Но тот голову низко склонил,

Быстро руками глаза наслюнил,

Гладит, как друга, его Хулатай:

"Не плачь, Хан-Мерген, прошу, не рыдай!"

"Да как же не плакать, - сказал Хан-Мерген, -

Сынок твой захвачен врагами в плен!

Пока ты тут был, черт прискакал,

Новорожденного сына с собою взял".

От этих слов Хулатай отрезвел.

Поспешно доспехами зазвенел,

За собою их по полу волоча,

Никому ничего не сказав сгоряча.

Успел Хан-Мерген задать вопрос:

"А что теперь будет с Алтын-Поос?"

"Ты ее заслужил!" - Хулатай сказал.

...Алтын-Теек с крыльца наблюдал,

Весь разговор до конца слыхал.

Ликованья полна Хан-Мергена душа:

Алтын-Теека сестра хороша!

"Слышал, Теек, что сказал Хулатай.

Теперь мне в жены сестру отдай

За то, что услугу я вам оказал,

За то, что я был, как ветер, удал!

На свадьбе пускай не прольет слез

Жена моя славная Алтын-Поос".

...С места рванул Хара-Хулат.

Горы и реки летят назад.

У копя такая смелая прыть,

Что трудно скачки его уследить -

Открытых глаз не успеешь закрыть,

Закрытых глаз пе успеешь открыть.

Полог тумана в небе висит.

Земля Ах-Хана внизу лежит.

Богатыри удивленно глядят:

Как гром, топочет Хара-Хулат.

И так подумали богатыри:

"Знать, Хан-Мерген очень силен,

Раз Хулатая так гонит он!

Сильней Хулатая средь нас не сыскать,

Но даже ему пришлось убегать!

Смотри, он шапку надеть не успел!

Смотри, от испуга он побелел!

А тот, который Хан-Мергену сказал,

Что Хулатая в тайге видал,

Начал хвалиться: "Всех вас

Тогда я от смерти геройски спас!

Если б его разозлили мы,

Давно бы здесь и не жили мы!"

Много было в толпе суеты.

Богатыри глядели, разинув рты.

Взглянул Хулатай за перевал.

Край незнакомый пред ним лежал.

Пустынные белые степи там.

Громадное тело чернеет там.

Стоит внушающая дикий страх

На черной кобыле о трех ногах.

Каменный панцирь не прошибить,

С ног ударом не повалить.

"Здравствуй, милый жених мой,

К отцу Юзут-Хану уйдешь ты со мной,

В болотной тине мы будем жить.

Тебя я лягушками буду кормить,

Ящериц буду тебе ловить,

Болотной водою щедро поить!"

Хулатай подумал: "Мечом не взять,

А если кобылу в беге загнать,

Тогда трехногую легче сбить,

Легче чудовище повалить".

Так он и сделал. Коня повернул,

За спиною слыша топот и гул.

Шесть стран без устали обскакал

И только коня чуть-чуть задержал,

Видит - чудовище рядом стоит,

На трех ногах из земли торчит.

...Злоба в груди жжет сильнее огня.

Дернул узду, не жалея коня.

Вздыбился конь до небесных высот,

Собой заслонил крутой небосвод.

Хулатай устремляет коня вперед.

По большому, как степь, стегну его бьет.

Проскакал три страны махом одним.

И снова чудовище перед ним.

Пищит тонким голосом, словно мышь:

"Никуда от меня не убежишь!"

Тогда Хулатай, не жалея сил,

На землю чудовище повалил,

Начал ногами мять и топтать,

Начал руками страшно душить.

Юзут-Арх успела его обнять.

Своими ручищами обхватить.

Три раза ударила по спине,

И вдруг Хулатай, точно во сне,

На грудь голову тихо склонил,

Руки могучие опустил.

Его обманом взяла она.

В глазах туманная пелена.

В голове какой-то неясный шум,

В душе смятенье всех чувств и дум.

Теперь он женою ее зовет,

За грубость себя нещадно клянет...

С песнями сели они на коней,

Поцеловались и обнялись,

В болотную тину, ветра быстрей,

С шумом и грохотом понеслись.

Злей Юзут-Арх нигде не найти -

Семь ханов разграбила по пути,

Вокруг истребляя пасущийся скот,

В плен угоняя простой народ.

Юзут-Арх в своей юрте кричит: "Хулатай,

А ну-ка сыночка скорее подай".

Откинула змеиные косы она,

Глаза раскосые щурит она,

Сосок толкает мальчику в рот,

А тот упрямится, не берет,

Головкой вертит, ножками бьет.

Юзут-Арх кричит: "Он какой-то урод!

Материнскую грудь никак не сосет.

Совсем мальчишка на меня не похож.

Скорее возьмите отточенный нож,

Зарежьте, сварите, я его съем,

А то он меня изведет совсем!"

Но тут, пересилив душевный страх,

Прибежала невольница Ай-Арх.

"Зачем же, - сказала, - дитя убивать?

Пройдет шесть дней - он будет сосать.

А сейчас ему надо побольше спать".

Быстро она собрала народ. Сказала:

"Пусть каждый подарки несет,

Арака за столом пусть рекой течет.

Надо младенца нам выручать,

Будем хозяйку мы поздравлять,

Силу и храбрость ее прославлять!.."

Ночь наступила. Вокруг тишина.

В небе стоит одиноко лупа.

Только не спит Ай-Арх одна,

Мальчика быстро берет она.

Тенью из белой юрты спешит,

Каждым мгповеньем дорожит,

Смотрит с опаскою на небосвод,

Хара-Хулата тихо зовет.

"Хара-Хулат мой, конь удалой,

Скачи без устали в край родной.

Там ты найдешь покой и приют.

Может, защитники наши придут,

От гибели страшной всех нас спасут!"

Долю невольничью горько кляня,

Посадила мальчика на коня.

...Ай-Арх смотрела лошади вслед.

Оглянулась - вокруг никого нет.

Хотела бы руки подпять она,

Хотела бы лебедем стать она,

Подняться хотела бы до облаков,

Птицей летела бы в край отцов.

Только не может она летать,

Крыльев могучих ей негде взять.

...Алтын-Поос не могла уснуть.

Бессонница тяжко давила ей грудь.

И вдруг со двора доносится к ней

Ржанье и топот чьих-то коней.

"Проснись, Хан-Мерген! - говорит она. -

Ленивый мой муж, очнись от сна!"

Хан-Мерген проворно с постели вскочил,

Ночную тьму огнем осветил.

И вдруг попятился в страхе назад -

Конь Хулатая Хара-Хулат

Стоит перед ним шагах в шести,

Черную гриву к земле опустив.

А на широкой спине у коня

Сидит младенец светлее дня.

Хан-Мерген осилил нахлынувший страх,

Рванул младенца с коня впопыхах.

Начал бить, колотить и топтать,

Сыном дьявольским называть.

Но тут красавица Алтын-Поос

Поднялась перед мужем во весь рост,

Вцепилась в голову, как могла,

Всей грудью на шею ему налегла.

"Если б с тобою судьба не свела,

Такого младенца и я б родила!"

Алып-Хан-Хыс из юрты спешит,

В темень ночную зорко глядит.

"Да что тут случилось? Скажите скорей!"

Алтын-Поос отвечала ей:

"Видишь, мой муж, проклятый черт,

Красавца мальчика топчет и бьет.

Да если б судьба меня с ним не свела,

Я бы младенца сама родила!"

Хан-Хыс увидела: возле коня

Лежит младенец светлее дня -

Ногти - монеты из серебра,

Волосы - пламя большого костра.

Доброта ей с рожденья была дана.

Младенца с земли она подняла,

Посадила красавца за стол золотой,

Накормила сладкой и сытной едой,

А утром, лишь зори на небе зажглись,

Ночное волненье в душе улеглось,

Играть отпустила младепца Хан-Хыс

С маленьким сыном Алтын-Поос.

...Однажды послышался гул вдали,

Вздрогнули тяжко пласты земли.

Словно огромный вал водяной

С гулом, стремглав, пробежал под землей.

Еще одну ночь без хлопот провели,

Наутро послышался гул вдали.

Снова качнулись пласты земли.

Словно огромный вал водяной,

Снова, стремглав, пробежал под землей.

Алып-Хан-Хыс схватилась за грудь.

Сердце забилось, не может вздохнуть.

Чует - недобрый приходит час.

"Видно, беда настигает нас!"

Третью ночь провела в тоске,

Утром увидела вдалеке:

Кто-то, нежданный, крутой перевал

С силой невиданной зашатал.

Богатырский голос сверху гремит,

От голоса колется крепкий гранит:

"Недаром мы сотни дорог прошли!

Хара-Хулата все же нашли!

Мы разыскали в чужих краях

Сына приемного Юзут-Арх!"

Алып-Хан-Хыс одела детей

В одежду добротную богатырей -

Сыну Хулатая - простой наряд,

Сыну Хан-Мергена - боевой наряд, -

Пояс и пёрик, как солнце, горят.

"Дети мои, - говорит она им, -

Идите сражаться с чудовищем злым.

Ты, сын Хан-Мергена, с Хулатаем схватись.

И помни: в той битве решается жизнь.

А ты, Хулатая несчастный сын,

Подойди к Юзут-Арх смиренно один,

Скажи ей: "Рожден я с чистой душой -

Ни в чем не виновен перед тобой.

Хара-Хулат меня ночью увез.

Я в юрте Хан-Хыс без тебя рос".

И тут же к груди прильни поскорей,

Как будто хочешь понежиться с ней.

Быстро раздвинешь панцирь стальной.

За голое тело схватишь рукой,

Тогда Юзут-Арх сможешь свалить,

Сможешь страшилище жизни лишить..."

Побежали два мальчика к черной горе.

Резво бегут, как в веселой игре.

Сын Хулатая, добежав, сказал:

"Юзут-Арх, о тебе я долго скучал!

Ни в чем пред тобою не виноват -

Увез меня ночью Хара-Хулат..."

Юзут-Арх обомлела от этих слов,

Рукой расстегнула черный покров.

Откинула змеиные косы она,

Глазами раскосыми смотрит она.

И только раздвинула руки она

И только откинула панцирь она,

Ее он руками бесстрашно схватил,

Не жалея своих богатырских сил.

Моря и реки земли Хан-Мергена

Расплескались, сверкая кипящею пеной.

Юзут-Арх, задыхаясь, шипит, как змея:

"Хулатай, настала погибель моя!

Скорей помоги, меня он убьет,

Бороться мочи уже не стает!"

Хулатай, отуманенный силой злой,

Схватил поспешившего в первый бой

Неокрепшего сына Алтып-Поос

И на могучих руках пронес.

Бросил с горы на груды камней.

В улусе слышался хруст костей,

Ребер поломанных страшный хруст,

Как будто ломали засохший куст.

Только он сына схватить успел -

Голос кукушки где-то запел,

Хулатаю песню запела она -

В глазах рассеялась пелена,

В голове затих несмолкающий шум,

В душе - спокойствие чувств и дум,

И в то же мгновенье открылся весь мир -

И разум и зренье обрел богатырь.

Он видит: ребенка собрался убить,

Сыночка родного жизни лишить.

Он видит: стоит Юзут-Арх перед ним.

"Убей побыстрее, и мы убежим,

Убей!" - завывает, земли черней,

Сажени не хватит между ушей,

Пестро-змеиные косы у ней.

Глаза лягушачьи раскосы у ней.

Содрогнулся, увидев ее, Хулатай!

Всю мерзость ее ощутил Хулатай.

Только хотел он руками схватить,

Чтоб тут же поганую раздавить,

Как облаком сажи стала она

И улетела черным-черна.

Кобыла ее на трех ногах

Рассыпалась тут же в туманный прах...

Принесла певунья много чудес,

А сама улетела за дальний лес.

Глупый умнеет, а хмурый и злой

Вновь просветлели лицом и душой.

Умерший снова живым встает,

Радостным словом друзей зовет.

Хулатай сыночка к груди прижал,

Сын Хан-Мергена на ноги встал.

В веселье с тасхыла спустились вниз.

Встретила их Алып-Хан-Хыс.

Чибек-Арх сказала: "Мой муж Хулатай,

Драгоценное время зря не теряй,

На битву с ханом народ поднимай!"

Хулатай отвечал: "Зачем нам спешить!

Хочу я в веселье денек пожить.

Хочу, чтоб лилась арака рекой.

Собирайся, народ, на великий той!"

Хан-Мерген привел его в юрту Хан-Хыс,

Подвел к столу и сказал: "Садись!

Баранину ешь, аракой запивай.

Юзут-Арх не страшна тебе, Хулатай!"

Вторая неделя пира идет,

А Хулатай ненасытней все пьет.

Хан-Мерген не дождется, когда он уйдет.

Думает: "Я обманул Хулатая.

Об этом он знает или не знает?

Не хочет ли он в отмщение мне

Жениться на милой моей жене?

Мы шутку сыграем с тобой, Хулатай,

Начни ты ругаться, кричи, нападай,

Алып-Хан-Хыс, мол, мне в жены отдай!

Сестра рассерчает, кричать начнет,

Вот тут уж над ней посмеется народ!"

Совсем опьяненный стоит Хулатай.

"Ну, что же, дружок, - говорит, - давай!"

Хан-Мерген торопит его: "Начинай!

Да только виду не подавай!"

Хулатай был доверчив и прост душой.

Хан-Мерген был с рожденья хитрец большой.

Когда Хулатай начал кричать,

Требуя в жены Хан-Хыс отдать,

Хан-Мерген аракой его напоил

И поскорей на кровать уложил.

Потом он глаза намочил слюной

И начал плакаться перед сестрой:

"Проснется, убьет меня Хулатай,

Хан-Хыс, дорогая, меня выручай!"

"Нет, - отвечает ему Хан-Хыс, -

Да ты опомнись, мой брат, очнись!

Пока голова у меня на плечах,

Пока чернота не поблекла в глазах,

Я одолею любую беду,

Но за него никогда не пойду!"

Тогда Хан-Мерген поднес ей вина,

Всю чашу заставил выпить до дна

И на кровать к Хулатаю отнес.

"Навеки моя ты, Алтын-Поос!

Теперь, Хулатай, для меня ты зять,

Жену мою в жены не сможешь взять!"

А утром он в юрту первым пришел,

Важно уселся за каменный стол:

"Ну, как ты спал, мой зятек Хулатай!

Невеста Хан-Хыс, поскорей вставай!"

От стыда Хан-Хыс заалела зарей.

От стыда Хулатай поник головой.

На разных концах кровати сидят,

Друг другу в глаза от стыда не глядят.

Прошло после свадьбы несколько дней.

Два богатыря возле дверей

Встали, вниманья к себе ожидая, -

Сын Хан-Мергена и сын Хулатая.

Напрасно Хан-Хыс их просила присесть.

"Некогда нам, не затем мы здесь!

Пришли мы просить у родни своей

Для боя способных резвых коней.

Дайте одежду, чтоб плечи закрыть,

Чтоб нечем было судьбу нам корить.

Собаки могут без имени жить,

А мы к вам пришли имена просить.

Чтоб знали люди, как нас называть,

Просим у вас нам прозвища дать".

Когда все люди вокруг собрались,

Черную книгу раскрыла Хан-Хыс,

Желая судьбу сыновей узнать,

Каждую строчку спеша прочитать.

Оскорбились молчанием богатыри,

Взглянули с отчаяньем богатыри:

"Ладно! Коль жалко вам двух коней,

Мы их попросим у добрых людей!

Если одежду жалеете дать,

Пойдем на чужбине ее искать.

Обзаведемся седлом и конем,

Счастье свое на земле найдем!"

От слов этих вспыхнула Алып-Хан-Хыс:

"Рано вы нас укорять собрались!

Черная книга дала мне совет:

Ни коней, ни одежды у вас нет.

К восходу солнца идите тропой,

Увидите моря берег крутой.

И тот, кто в синее море нырнет,

И тот, кто по дну без боязни пройдет,

Карюю лошадь себе возьмет,

Будет могучим он, словно гора,

С именем славным Тюн-Хара".

...Полнеба раскрасил утренний свет.

Богатыри не спеша поднялись на хребет.

Простились, руки друг другу пожав,

Счастья друг другу в пути пожелав.

С места рванул Хара-Хулат -

Горы и реки летят назад.

У коня такая лихая прыть,

Что трудно скачки его уследить,

Закрытых глаз не успеешь открыть.

Открытых глаз пе успеешь закрыть.

Стояли в молчании богатыри,

Глядя на алые крылья зари,

Удивляясь - отчего так земля дрожит,

Слушая топот конских копыт.

Потом, когда скрылся туман вдали,

К восходу солнца пешком пошли...

Зори на небе огни свои жгут.

Под солнцем пешие молча идут.

При звездном сиянье ночью идут.

Тропинками волчьими тихо бредут.

Идут через синий степной простор.

Ползут по отрогам невиданных гор.

В широкой долине у скал крутых

Прохладою море пахнуло на них.

Сын Хулатая другу сказал:

"Я моря такого нигде не видал!

Ты - сын Хан-Мергена, и знатен твой род.

Тебе покорять глубину этих вод.

В блестящее море нырнешь с головой,

Бесстрашно один пройдешь под волной,

И карий конек навек будет твой".

Но тот с опаскою в море глядит:

Волна за волной омывает гранит,

С небесною море слилось синевой,

Не видно с берега берег другой.

"Нет, - говорит, - мой брат дорогой,

Не хочу погибать я в волне морской.

Чем где-то в пучине косточкам гнить,

Лучше уж пешим я буду жить!"

Лицом потемнел Хулатая сып:

"Ну что же, я в море пойду один!"

...Сын Хулатая к воде спешит.

Волна за волной омывает гранит.

Как щука, в морской он пучине плывет,

Могучей рукой осторожно гребет.

И видит: на дне средь ракушек морских,

В бурлящем потоке струй голубых,

Хищная рыба хвостом шевелит,

Огромною глыбой Кир-Палых лежит.

Сын Хулатая, ничего не боясь,

В рыбешку белую обратись,

То к пасти приблизится, то отплывет,

А хищная рыба никак не поймет,

Кто это с нею игру ведет.

Потом раскрыла страшную пасть,

И тут бы рыбешке совсем пропасть,

Но сын Хулатая ловок и смел -

Стрелою в утробу он рыбе влетел.

Острым кинжалом начал колоть

Морского чудовища жирную плоть.

По воде Кир-Палых хвостом бьет:

"Кто там забрался ко мне в живот?"

"Не кричи, злая рыба, - ответил он ей, -

На свете я знаю немало людей,

Но только без имени я один,

Живу безлошадным, несчастья сын!"

Кир-Палых кричит: "Поглупел ты совсем!

Живот мой мягкий ты колешь зачем?

Выйди наружу, не то рассержусь,

С места горою черной сорвусь

И по огромным волнам побегу -

Все люди погибнут на берегу".

"Сын Хулатая с рожденья не трус.

Тебя, нечисть злая, я не боюсь!"

Кир-Палых подумала и говорит:

"Знала: когда-нибудь в мой живот

Непрошеным сын Хулатая вползет.

Так, значит, ты сын Хулатая и есть?!

Никак не пойму я - зачем ты здесь.

Родину разве не любишь свою

Раз поселился в морском краю?"

"Пойми, злая рыба, мой ясный ответ:

Для бедного счастья нигде нет!

Голые плечи мне нечем прикрыть,

Мне нечем жажду свою утолить.

Не только степного друга-коня,

Даже имени нет у меня!

Из конца в конец я всю землю прошел,

А счастья бедняцкого не нашел.

Теперь я приплыл на морское дно, -

Может, окажется добрым оно,

Может быть, силой, смекалкой своей

Счастье добуду для бедных людей".

"Выйди, - Кир-Палых ему говорит, -

И я покажу, где счастье лежит".

"Глупая рыба! - кричит он в ответ. -

Зачем ты мутить задумала свет!

Зря ты хочешь меня обмануть.

К счастью сперва укажи мне путь,

Потом уж наружу я выйти решу,

А пока всю утробу твою искрошу!"

Кир-Палых корчится: "Что ты, постой!

Как-нибудь мы поладим с тобой.

Все по порядку тебе расскажу,

К счастью тропинку тебе укажу.

...Пойдешь ты по дну против струй голубых

Ползком доберись до глубин морских.

Увидишь: скала там большая стоит,

Поток водяной не смолкая гремит.

Огромную дверь ты откроешь с трудом,

Бурлящий поток оттолкнешь плечом.

И сразу в скалу, словно в юрту, войдешь

И карюю лошадь в скале найдешь.

На эту лошадь ты не садись,

За узду руками ты не берись,

Золотую сбрую не тронь на полу.

Ищи другую себе скалу.

В другой скале дверь увидишь ты,

Чудесной, совсем не земной красоты,

Оттолкнешь плечом бурлящий поток,

Откроешь дверь и шагнешь на порог.

Шарик и посох лежат на столе,

Каких никогда не видал на земле.

Один бочок, как луна, блестит,

Другой бочок, как солнце, горит.

Справа морские огни загорят,

Тогда ты наденешь богатый наряд.

С одеждою этой тебе не тужить -

Ни рваться не будет она и ни гнить.

Станешь ты сразу статен, высок,

В руки возьмешь дорогой посошок.

Шарик возьмешь, оседлаешь коня,

Выйдешь наружу ярче огня.

Но только смотри на коня не садись,

За стремя рукою смотри не берись.

Посох потрешь ты чудесным шаром -

Не вспыхнет зарница, не грянет гром,

А встанет Ах-Пуур - белый волк пред тобой,

Волк-богатырь с гривой густой.

Он вместо коня будет тебе,

Он верным помощником будет тебе.

Крепко запомни слово мое:

Албынжи - отныне имя твое.

Друг твой будет могуч, как гора.

Имя ему - богатырь Тюн-Хара.

Алып-Ах-Пуура не надо седлать.

Сядь на него, он будет стоять.

Тогда по затылку потри шаром -

Тронется волк по простору бегом.

Чем ты сильнее будешь тереть,

Тем он быстрее будет лететь.

С ним никакого не надо коня,

Ну, а теперь вылезай из меня!"

...Пошел он по дну мимо струй голубых,

Ползком добрался до глубин морских.

Увидел: скала там большая стоит,

Поток водяной не смолкая гремит.

Огромную дверь отыскал с трудом,

Бурлящий поток оттолкнул плечом,

Слепящим скала осветилась огнем.

Внутрь он вошел, осмотрелся вокруг.

Стоит у столба конь - желанный друг.

Оружье и сбруя лежат на полу.

Но где же другую найти скалу?

Вторую дверь он долго искал,

Обшарил все выступы многих скал.

Но все же нашел и стал открывать.

Скала огнем осветилась опять.

Внутри открытой скалы второй

Солнечный луч бьет широкой струей.

Албынжи без боязни в скалу вошел,

На трех ножках увидел стол,

Сияющий снизу горящим огнем.

Круглый шарик блестит на нем,

А рядом посох лежит костяной,

Волшебный посох с ручкой резной.

Албынжи надевает богатый наряд -

Светится пуговиц длинный ряд.

Пояс шесть раз вкруг себя обмотал,

Пёрик для боя себе подобрал.

Стал он сразу статен, высок,

В руки взял дорогой посошок,

Шарик взял, оседлал коня

И вышел наружу, шлемом звеня.

Посох потер он чудесным шаром, -

Не дрогнуло море, не грянул гром,

А встал перед ним богатырский волк

С белою гривой, мягкой, как шелк.

Албынжи на волка вскочил верхом,

Потер ему гриву чудесным шаром

И вылетел вместе с крутою волной

Со дна на поверхность пучины морской,

Держа в поводу коня за собой.

К берегу волк по воде бежит,

Словно земля, под ним море лежит.

...На прибрежном песке Хан-Мергена сын

В страхе, в тоске сидит один.

Думает: "Где ты, мой храбрый друг?"

Слышит: заухало море вдруг.

Видит: вздыбились волны вокруг.

С волчьей спины Албынжи соскочил,

Карюю лошадь другу вручил,

Одежду ему дорогую дал,

Богатырским поясом стан обмотал.

"Садись поскорей на коня, Тюн-Хара,

Теперь нам в дорогу спешить пора!

К Алтын-Хану поедем сейчас,

Хотя и не ждет он, наверное, нас.

Лучшие кони туда сведены,

Богатыри там сильны и стройны.

Для честной битвы они собрались,

Как речки в море, они слились.

И мы побываем в том славном краю,

Покажем силу и удаль свою.

В состязаньях осилим богатырей,

Чтоб дочь Алтын-Хана стала твоей..."

То поднимаясь до облаков,

То опускаясь до желтых холмов,

Волк и скакун мчат седоков.

"Стой, белый волк! - Албынжи говорит.

Видишь, дорога вдали пылит.

Придется тебя превратить в посошок,

Чтоб глаз посторонний увидеть не мог".

По шерсти провел он чудесным шаром,

И снова волк стал простым посошком.

Два всадника скачут навстречу им -

Бело-буланый скакун под одним,

Светло-серый скакун под другим.

Слово привета сказали враз,

С богатырей не спуская глаз.

"Далеко ли, близко ли путь ваш лежит? –

Весело им Албынжи говорит. –

На какой земле вы стада пасете?

Из какой реки свою воду пьете?"

"Я - Ай-Мерген, - ответил один, -

Ай-Арх и Ах-Хана любимый сын.

А это мой друг - богатырь Ах-Молат,

Землей он владеет и славой богат.

К Алтын-Хану на свадьбу мы едем с ним,

На состязанье попасть спешим.

А вы что за люди, каких краев?

Поили копей из каких ручьев?"

И так отвечал Албынжи-молодец:

"Вот друг мой! Его Хан-Мерген отец.

А мать прозывают Алтын-Поос.

Он с детства у хана в юрте рос.

Здоровьем он нынче могуч, как гора,

И имя ему богатырь Тюп-Хара.

А я - Албынжи - бедным рожден,

Ханскою славою не наделен.

Отец Хулатай, Чибек-Арх моя мать

Пустили по свету несчастным плутать.

На Хара-Хулате отец Хулатай

На битву поехал в далекий край.

А я, безлошадный, иду пешком,

Пылю по дороге своим посошком".

Сказал Ай-Мерген: "Плохо пешему жить.

Не сладко по свету бродягой ходить.

Хочу я с тобой поделиться конем -

Садись на буланку, поедем вдвоем".

Албынжи восхитился его добротой,

Видно, родился он с чистой душой,

Видно, что с горем давно знаком,

Видно, на свете живет бедняком.

"Спасибо! - тогда Албынжи сказал.

- Я птицей крылатой бы в небе летал,

Да крыльев тугих за спиною нет.

Кладу я, несчастный, тропою след.

Моя судьба сзади вас идет,

Прошу вас, друзья, поезжайте вперед".

"Эк-кей, Албынжи! Мне жалко тебя.

Тебе я открыться хочу, любя, -

Сказал Ай-Мерген, - напрасен твой путь.

Отца Хулатая тебе не вернуть.

Я слышал недавно от добрых людей,

Он снова попал в лапы чертей.

Опять помутился отец твой умом,

Опять распростился с могучим мечом.

Юзут-Арх не отпустит его назад.

Закован в цепи Хара-Хулат".

Богатыри распрощались с ним,

Помчались они, как по ветру дым,

Скрылись за дальним крутым бугром.

Снова он посох потер шаром.

Вскочил на волка, сказал: "Пора!

Не отставай, мой друг Тюн-Хара!"

...Полог тумана в небе висит.

Земля Алтын-Хана внизу лежит.

Видят: в улусе столько людей,

В юрту одну не вместить богатырей,

У столба одного не привязать коней.

Албынжи говорит: "Ну-ка, друг, не плошай,

Смекалку и хитрость свою вынимай!"

Друга схватил он и с силой тряхнул,

Так что подземный послышался гул.

Зеркальце прямо к лицу поднес:

"Ну-ка, - сказал, - взгляни на свой нос".

Тот посмотрел и чуть не упал -

До того он грязным и страшным стал,

В овчину одет, одноглазым стал.

"Ладно, мой друг, смотри не тужи", -

Сказал и встряхпулся сам Албынжи.

Стал он противным плешивым слепцом,

С длинным носом, с кривым лицом.

А карий конь жеребенком стал,

Совсем худым и паршивым стал.

У юрты, где тесно столпился народ,

Слепой на кривого злобно орет,

По желтой плешине посохом бьет.

"Ах ты, проклятый, надул ты меня -

Не мог к коновязи поставить коня!

Меня, слепого, смотри не бросай.

Как в юрту войдем, хану руку подай.

А то, безумный, войдешь молчком,

Всю пищу сожрешь без меня за столом!

Алтын-Хан посмеялся над их худобой,

Велел посадить их рядом с собой,

Спросил, в какой стороне скот пасут,

Из какой реки они воду пьют.

"Да что ты! - воскликнул седой слепец.

- Хозяин наш славный, родной отец,

У таких, как мы, разве есть стада?!

Мы бродим по свету туда и сюда".

"Есть у меня, - сказал Алтын-Хан, -

Драгоценный пояс, украсивший стаи,

Алтын-Арх - моя славная дочь.

Над нею сейчас опустилась почь.

Вот там, куда смотрит твой длинный пос,

Сидит богатырь - Хара-Моос.

Видно, коварному наглецу

Дочка моя пришлась к лицу.

Всех переспорил, всех перебил,

Дочку в невесты себе попросил.

Да, видно, мне прыти его не унять,

Придется мне дочку злодею отдать!"

Слепец сокрушенно качнул головой,

Потом удивленно махнул рукой.

"Э-ге! - говорит. - Слышу женский дух,

Меня никогда не подводит мой нюх.

Скажите мне правду - тут женщина есть?"

Ответили люди: "Чил-Хара здесь,

Хара-Моосу родная сестра,

Она на язык, как иголка, остра!"

"Невеста Чил-Хара! - воскликнул слепец. -

Ну, вот мы с тобою сошлись наконец!"

Весело в юрте хохочет народ:

Чил-Хара старцу руки не дает,

Ногами пинает, в лицо плюет,

А тот к ней с ласками пристает.

Насупил брови Хара-Моос,

Совсем почернел его длинный нос:

"Да долго ли будем напрасно мы ждать?!

Пора состязание начинать!"

Тогда поднялся невестин отец:

"Мой голос, лети из конца в конец!

Пусть же найдется такой стрелок,

Кто с неба сшибет белый платок!

Борец пусть найдется из вас такой,

Кто всех уложит одной рукой!

Тому в награду я дочь отдаю,

Любовь и отраду свою отдаю".

Люди идут, а старец слепой

По воздуху шарит дрожащей рукой.

"Где ты, - кричит, - одноглазый злодей, -

Веди меня за народом скорей.

А то не оставлю тебе ушей!"

Пришли к месту схваток. И тут опять

Слепой Чил-Харе принялся кричать:

"Хочу я, Чил-Хара, бороться с тобой!

Дайте нам, люди, мерий другой!

Невеста моя, без тебя мне не жить,

Я гору готов для тебя своротить!"

Смеется народ: "А ну-ка возьмись,

Да только, несчастный, не надорвись!"

Чил-Хара, губы от злости скривив,

Камень курганный руками схватив,

Высоко подняла его над собой

И снова воткнула другой стороной.

Слепец нащупал камень рукой

И вдруг под хохот, крики и вой

Поднял его ловко, быстро, легко

И кинул с горы далеко-далеко.

Народ удивленный притих вокруг.

В глазах у Чил-Хары мелькнул испуг.

Слепец закричал: "Победитель я!

Теперь ты, Чил-Хара, навек моя!"

Меж тем уже стрелы свистят над горой,

В небо летят одна за другой.

Под Медведицей звездной висит платок

Еще не пробит ни один уголок.

Хара-Моос стрелу пустил -

Только один уголочек пробил.

Чил-Хара своею меткой стрелой

Проткнула платка уголок другой.

Воскликнул слепец: "Несчастья сыны!

Зачем вам, зрячим, глаза даны!

А ну-ка, дайте слепому лук,

Стрелу я пущу из своих рук.

А ты, одноглазый мой верный дружок,

Точнее стрелу наведи на платок".

Он левой рукой натянул тетиву -

Стрела полетела, свистя, в синеву.

Народ зашумел, словно горный поток, -

Разорван был надвое белый платок.

Слепец закричал: "Победитель я!

Теперь ты, Чил-Хара, навек моя!"

Чил-Хара, не выдержав шутки такой,

Наотмашь ударила старца рукой.

Упав, он воскликнул: "Кто меня бьет?"

"Невеста твоя!" - смеется народ.

И только хотел он на ноги встать -

Чил-Хара его оглушила опять.

"Невеста моя, за что меня бьешь?

Разве жених для тебя не хорош?"

Воскликнув, он быстро на ноги вскочил,

Чил-Хару крепко руками схватил.

Скатился с горы народ волной,

Почуяв, что начался страшный бой...

Одноглазый Хара-Мооса бьет,

Слепой Чил-Харе житья не дает.

...Шестой уж день дерутся они -

Над горой от мечей сверкают огни.

С Хара-Мооса слетела спесь,

Алой кровью обрызган он весь.

Кричит: "Чил-Хара, сил не стает,

Мой враг одноглазый меня убьет!

Выйди замуж, спаси меня,

Не то я умру на закате дня!"

Чил-Хара в злобе шипела: "Нет!

Пускай затуманится белый свет,

Пока голова у меня на плечах,

Пока чернота не поблекла в очах,

Приму я охотно любую беду,

Но за слепца ни за что не пойду!"

Под седоком не гнется седла лука,

А ханская честь, как лоза, гибка.

Закричала тут ханская дочь,

Что ей больше терпеть невмочь.

Что согласна женою стать,

Своим мужем слепца назвать.

А слепец говорит: "Постой!

Разговор я не кончил с тобой!

Взять-то тебя я, конечно, бы взял,

Да слух нехороший ко мне прискакал.

Узнал я недавно от добрых людей,

Что вскормлен ребенок грудью твоей!"

"Да что ты! - девица кричит в ответ. -

Почему услыхал ты то, чего нет!"

Слепец говорит ей: "Была молодой -

Мало ли что могло быть с тобой.

А если что было, честно открой!"

"Да нет, - отвечает, - зачем мне врать!

Плохого нечего мне сказать... "

В муках корчился Хара-Моос.

"Поскорей отвечай на вопрос.

Ничего от него не скрывай,

Из рук смерти меня спасай!"

"Ой, жених мой, - сказала сестра,

Заалев, как огонь костра,

- Я сознаюсь перед тобой:

Я была совсем молодой,

Чирис-Меке меня ослепил,

Своей удалью обворожил,

Совсем дурочкой я была

И сыночка тогда родила!"

"Ах ты, гадина! - крикнул слепец. -

Видно, глуп твой знатный отец,

Если будем с тобою жить,

Чирис-Меке ты будешь водить.

Я несчастный, я - старец слепой,

Разве мне углядеть за тобой?!

Вволю мы посмешили народ.

А теперь пусть твой брат умрет!"

...Так и скончался Хара-Моос.

Он много зла народу принес

И камнем в землю навечно врос.

А слепец говорит невесте своей:

"И ты черную кровь пролей!

И тебя я решил жизни лишить,

Чтоб за нос людей но могла ты водить!

Ты лучше других себя считала,

Себе ты мужа в народе искала,

Ну, что же, доля твоя не плоха -

На том свете пайдешь жениха!"

Как ветка, Чил-Хара душой надломилась,

Упав на колени, она взмолилась:

"Сохрани мне жизнь, мой слепец дорогой,

Тебе пригодится сынок мой!

На пегом коне мой Пилен-Тара

Телом крепок, как эта гора...»

"Мне не нужен в помощники кровосос", -

Гордо Чил-Харе слепец произнес

И меч над нею поспешно занес.

На труп брата упала сестра -

Коварная девушка Чил-Хара.

...Алтын-Арх плачет навзрыд:

"Бедное сердце мое болит.

Видно, мой смертный час настал.

От одного отвязалась, другой пристал.

Как мне исполнить наказ отца:

Одноглазого выбрать или слепца?

Как мне душой не скривить перед ним?

Как я буду жить со слепым?

Как по свету его поведу?

За одноглазого лучше пойду!"

В это время слепой стал опять молодцом,

Стройным и статным, с красивым лицом.

А одноглазый трясет головой,

Чтоб сбросить с себя весь наряд срамной.

Друга схватил Албынжи и тряхнул,

Так что подземный послышался гул.

Стал Тюн-Хара не корявым слепцом,

А стройным и гибким, как прут, молодцом.

Дочь Алтын-Хана, узнав о том,

Долго себя упрекала потом:

"Слепой оказался еще милей!

Таких я нигде не видала бровей.

Знала бы раньше, что он такой, -

Мужем моим стал бы слепой!"

Той продолжался несколько дней.

Славили люди богатырей.

Албынжи тихонько другу сказал:

"У Килин-Алыпа есть дочь, я слыхал,

Килин-Арх ту красавицу звать,

Поеду себе ее в жены брать.

А ты со своей молодой женой

Сейчас возвращайся к себе домой".

...Не долго друга ждал Тюн-Хара.

Настала скоро свадьбы пора.

Албынжи вернулся через несколько дней

С прекрасной женой Килин-Арх своей.

И тут был задан такой той -

Текла арака за столом рекой...

Недолго Хан-Хыс с Хулатаем жила -

Одну только дочку ему родила,

Крепкой, смышленой росла Хан-Чачах,

Всегда у нее любопытство в глазах,

Весело песни умела петь,

Голосом, словно чатханом, звенеть.

Как-то сидела одна Килин-Арх.

Вбежала веселая Хан-Чачах.

Искорки смеха блестят в глазах.

"Сколько веселья и смеха кругом!

Килин-Арх, дорогая, пойдем!

Что ты сидишь здесь одна взаперти!

Разве на праздник нельзя пойти?"

"Что ты задумала, Хан-Чачах?

Отвечала ей ласково Килин-Арх, -

Смотри, уже ночь в степи лежит,

Звездное небо над юртой горит,

Поздно идти нам куда-то в улус,

Мужа гневить я напрасно боюсь".

А Хап-Чачах все твердит о своем:

"Ну, тогда мы с подружкой одни пойдем!

Ты здесь в потемках одна грусти,

А нас на гулянье в улус отпусти".

"Ну, ладно! - невестка сказала ей. -

Только назад возвращайтесь быстрей".

Ушла хохотушка с подружкой своей.

Звездное небо стало темней.

Ползет по дороге стадо теней.

Невестка, случайно на дверь посмотрев,

Остановилась, вся заалев.

Стоит Хан-Чачах в углу в темноте -

Те же глаза и как будто не те,

Голос как будто тот и не тот.

Стоит и как будто кого-то ждет.

"Что это я испугалась тебя! -

Сказала невестка, платок теребя. -

Что же ты не пошла гулять?

Зачем ты в юрту вернулась опять?"

И тут же рассеялся глупый страх.

Заговорила опять Хан-Чачах:

"Килин-Арх, дорогая моя,

Да разве тебя оставлю я!

Раз ты не хочешь, и я не пойду.

Лучше я вечер с тобой проведу.

Давай посмотрим одним глазком

Посох волшебный с чудесным шаром!"

"Что ты задумала, Хан-Чачах!

Разве увидишь ты шарик впотьмах.

Албынжи не велел посох в руки брать.

Зачем же мы будем запрет нарушать?"

За полог подружку, сердясь, провела,

С кровати подушку быстро сняла.

"Смотри, - сказала, - да только скорей!"

И шарик зарницей сверкнул перед ней -

Один бочок, как луна, блестит,

Другой бочок, как солнце, горит,

А рядом посох волшебный лежит.

Потом прошептала: "Подушкой накрой

Белый посох и шар золотой.

Волшебство мы в руки не станем брать.

Лучше давай, дорогая, спать.

Холодно, холодно в сердце моем.

В одну постель мы ляжем вдвоем".

...На одну кровать легли вдвоем.

Крепким невестка уснула сном.

Добрая сердцем Килин-Арх,

Что ты видела в милых снах?!

Как тень, над ней поднялась Хан-Чачах.

Не искорки смеха блестят в глазах,

Не улыбка любви на губах лежит,

А злобою страшной лицо горит.

Стала она вдруг сама собой:

Хара-Нинжи коварной и злой.

"Очы-Сарх!" - позвала она.

В открытую дверь заглянула луна.

Сестра Очы-Сарх в юрту вошла,

Встала как вкопанная у стола.

Со смехом воскликнула Хара-Нинжи:

"Богатырем рожденный мудрец Албынжи,

Веселую шутку сыграю с тобой -

Найдешь под подушкой ты стебель сухой

Да войлочный мяч, годный лишь для того,

Чтоб малые дети играли в него.

Волшебный посох отныне мой!

Волшебный шарик отныне мой!"

Так говорила, смеясь, она,

Шарик и посох схватила она.

Сестре сказала: "Следуй за мной!

Надо укрыться во тьме ночной".

Но та повернулась поспешно назад.

На спящую кинула злобный взгляд,

Остановилась молча над ней

С мыслью, которая ночи черней.

...Килин-Арх, простая душой,

Разве ты знала, что ночью злой,

Большая беда случится с тобой?!

Добрая сердцем Килин-Арх,

Что ты видела в сладких снах?!

Очы-Сарх наклонилась над ней

С мыслью, которая ночи черней:

"Албынжи, ты любишь свою жену,

Как звездочки в пебе любят лупу.

Пусть же печаль твое сердце прожжет.

Горе пусть душу твою изгрызет.

Страх пусть всегда с тобой рядом живет,

Потом кровавым на теле взойдет.

Хара-Нинжи рыгнула слюной

И стала пестрой длинной змеей.

Вокруг спящей жгутом обвилась,

Выпучив черные пуговки глаз.

Килин-Арх не может вздохнуть.

Тело змеи страшно давит ей грудь,

Жало тянется к сжатому рту,

Чтобы дыханье ловить на лету. ...

Так и погибла Килин-Арх

В страшных мучениях, в тяжких снах...

Очы-Сарх и Хара-Нинжи

Шипели, как змеи: "Теперь, Албынжи,

Людям геройство свое покажи!"

Хара-Нинжи лисою стала,

Очы-Сарх серым волком стала,

И без дорог побежали они

Туда, где пылали зарниц огни...

...Поздно с гулянья пришла Хан-Чачах.

Молча к невестке прокралась впотьмах,

Рядом в постель неслышно легла,

Рукой осторожно ее обняла.

И, холод почувствовав под рукой,

Шепнула: "Как холодно спать с тобой!"

Тогда Хан-Чачах, ухватись за плечо,

Принялась невестке шептать горячо:

"Родная моя, как ты крепко спишь.

Ты слышишь меня, почему ты молчишь?

Проснись, Килин-Арх, рукой шевельни!" ...

Но та неподвижно лежала в тени.

Вскочила испуганно Хан-Чачах,

По телу ее прокатился страх.

Он вестником горя подкрался к ней

И сделал лицо ее снега белей.

Он дрожью скривил ее тонкий рот

И криком заставил смутить народ...

Кто горя не знает - в веселье живет.

У Алтын-Теека в юрте народ.

С восхода солнца до вечерней зари

Сидят за столами богатыри.

Хозяйке Хан-Хыс много хлопот -

То новые яства гостям подает,

То песни веселые им поет.

И вдруг увидела впопыхах

Дочку любимую Хан-Чачах.

"Почему ты, как снег, моя дочь, бела?

Зачем ты из юрты средь ночи пришла?"

Слезы у дочки из глаз полились:

"Мать дорогая, Алып-Хан-Хыс,

Душу мою страданье теснит -

Килин-Арх без дыханья лежит,

Похолодела грудь у нее,

Окаменело лицо ее".

Хан-Хыс пошатнулась от этих слов.

В висках у нее застучала кровь.

Подойдя к Албынжи, не может сказать,

Слова не может ему прошептать.

Тревога мелькнула в лице Албынжи:

"Алып-Хан-Хыс, скорее скажи!

Нежданное вижу в твоих глазах,

Горе или радость в твоих словах?"

И так прошептала ему Хан-Хыс:

"Сын мой желанный, мужайся, крепись,

Тяжкое горе в моих словах:

Крепко уснула твоя Килин-Арх,

Похолодела грудь у нее,

Окаменело лицо ее".

...От топота мелко земля дрожит -

Албынжи в свою юрту стремглав бежит,

Бежит с побледневшим, страшным лнцом,

С сердцем, горящим ужасным огнем.

Он полог откинул поспешной рукой.

Лежащая скрыта кромешной мглой.

Тогда он на ощупь приблизился к ней.

Почувствовал - тело льда холодней...

Албынжи подушку рукой приподнял

И страшно зубами заскрежетал.

Нежданное горе он увидал:

Вместо посоха - стебель сухой,

Вместо шарика - войлочный клок.

Гордой поник Албынжи головой,

Горя в душе утаить не смог,

Горячей слезы не смог удержать,

Со стоном глухим повались на кровать.

...Горьких шесть дней, шесть ночей прошло.

Гордо на небе солнце взошло.

Новый день, новый час настал -

Вдруг пошатнулся крутой перевал.

Богатырский голос сверху гремит,

Так что колется крепкий гранит,

Из трещин сыплется каменный град,

Ломаясь, гулко деревья трещат.

"Эй ты, кичливый мудрец Албынжи,

А ну-ка, смекалку свою покажи!

Без шарика ты трусливым стал.

А ну-ка, взберись на крутой перевал!

Важные есть у меня дела -

Отцовский скот я делить пришла!"

Дверь юрты раскрыв поспешной рукой,

Взглянул Албынжи на тасхыл крутой.

Много он недругов увидал.

На Хара-Хулате отца узнал.

Сидел Хулатай, помутненный умом,

Странный наряд одет на нем.

Слились в нем величие и простота,

Весь он двуличие и темнота.

А рядом с ним, высок, как гора,

Сидел сын Чил-Хары - Пилен-Тара,

А слева страшилище злое сидит -

Один бок белизною покрыт,

Другой бок чернотою блестит.

Узнал Албынжи, осилив страх,

В жутком чудовище дочь Юзут-Арх.

Он быстро надел боевой наряд -

На панцире пуговиц длинный ряд.

Стан обтянул пояс тугой,

Голову прикрыл пёрик стальной.

...Сказал Албынжи: "Меч булатный мой,

Настало время идти нам в бой!

Смелыми будьте, мои друзья!

Теперь отступать пред врагом нельзя!"

Так он близким друзьям сказал

И на тасхыл, торопясь, зашагал.

На карем коне Тюн-Хара могучий

Полетел за другом черною тучей,

А сзади мчался Алтын-Теек.

Он от друзей отстать не мог.

Три богатыря на тасхыл поднялись,

Три богатыря за мечи взялись.

Богатырям чудовище громко кричит:

"Страх, видно, сердце у вас леденит?!

Что-то поблек ваш хваленый вид!

Так слушай ты, Албынжи-мудрец,

У нас с Хан-Чачах один отец.

Хочу я народы вокруг покорить,

Хочу я славу с ней разделить,

Отдай мне сестру и сам покорись,

Если тебе дорога твоя жизнь!"

Сказал Албынжи, не потупив глаз:

"Откуда ты, нечисть такая, взялась!

Пока голова у меня на плечах -

Не будет твоею сестра Хан-Чачах".

Эти слова он гневно сказал,

В руке его молнией меч засверкал.

"Дочь черной силы! - кричит Албынжи. -

Имя свое перед смертью скажи.

Чтоб знала земля, моя милая мать,

Вечным проклятьем кого проклинать!"

Чудовище злое, схватясь за живот,

Нагло хохочет и дико орет:

"Меня не узнал ты, проклятый мудрец,

У нас ведь с тобою один отец,

И мать Юзут-Арх у нас одна!

Скоро сюда прискачет она.

Пусть имя мое внушит тебе страх -

Я прозываюсь Хочын-Арх".

Одиннадцать дней продолжался бой.

Туман заслонил небосвод стеной.

Сквозь пыли белую пелену

Совсем не видно ночью луну,

А днем, сквозь пар и коричневый дым

Свет солнца кажется кровяным.

На двенадцатый день раздался зов -

Дикая, страшная песня без слов.

Взглянул Албынжи за перевал -

Юзут-Арх - страшилище увидал.

Взмахнула ужасная пестрым бичом -

В горах раздался раскатистый гром.

Второй раз взмахнула - упала гора,

Как раненый зверь, застонал Тюн-Хара.

Бичом перебитый напополам,

Упал без дыханья к вражьим ногам.

Взмахнула ужасная пестрым бичом -

Кремневые скалы блеснули огнем.

Как кедр, пошатнулся Алтын-Теек,

Но на ногах удержаться не смог,

Грудь его бич трижды обвил И, перерезав, на землю свалил.

Радостно вскрикнула Юзут-Арх,

Злорадство блеснуло в раскосых глазах.

Звонко щелкая ременным бичом,

Подошла к Албынжи и толкнула плечом.

Лишь только хотел он мечом взмахнуть,

Бич трижды обвил богатырскую грудь,

В змеиных объятьях крепко сдавил,

Дыханья свободного сразу лишил.

Юзут-Арх, издав восхищенный клич,

С силой дернула тонкий бич.

Ремень, задрожав, натянулся струной,

До тела прорезав панцирь стальной.

Юзут-Арх рванула второй раз,

Так, что брызнули искры из глаз.

Тонкий ремень, словно черный змей,

Врезался в тело до белых костей.

От третьего страшного силой рывка

Албынжи, наклонясь, застонал слегка.

Послышался хруст перебитых костей.

Хлынула кровь, как горячий ручей.

С перерезанной грудью упал Албынжи,

Темные веки плотно смежив.

"Моя победа!" - кричит Юзут-Арх,

Садясь на кобылу о трех ногах.

Высоко подняв свой ременный бич,

Громогласно вещает победный клич:

"Лети, мой голос, во все края -

Всех ханов хозяйкою буду я!

Реки мои и земля моя -

Ханствовать буду теперь лишь я!"

...Повсюду следы разрушенья видны,

Все юрты разграблены и сожжены.

Тому, кто держал против нечисти меч,

Пришлось костями на землю лечь.

И только хитрец Хан-Мерген уцелел.

Он сладкие речи страшилищу пел.

Он ползал пред ним, не жалея колен,

Продавший родину Хан-Мерген.

Врагам он, о чести забыв, помогал,

Свое жилище он сам разрушал!

...Лежал Албынжи с потемневшим лицом.

До слуха его доносился гром,

Стоны и плач, проклятья и вой,

Но только не мог пошевелить он рукой.

Не мог он пальцы остывшие сжать,

Не мог он меч над собою поднять.

На лице Албынжи наступила ночь.

Он знает, что некому горю помочь -

Нет братьев отважных, нет мудрых сестер

Смертельною пленкой подернулся взор.

...Летят облака в голубой высоте,

Золотистые кости лежат на хребте.

Их дождик ласкает влажной рукой,

Луна им сияет ночною порой,

А днем, когда солнце встает над горой,

Ласкает их радостный луч золотой.

Ветры летят, травой шелестя.

Кости лежат, белизною блестя.

Сколько дней и ночей прошло,

Сколько воды в ручьях утекло,

Сколько дождей из туч пролилось,

Сколько померкло и вспыхнуло звезд, -

Можно ли точно число их назвать,

Можно ль песчинки в морях сосчитать!

Разграбленный край молчаньем объят,

Ветры степные печально гудят.

Черные тучи в небе летят,

Мертвые кости недвижно лежат.

Дороги дикой травой заросли,

Тропинки степным ковылем поросли,

На месте улусов цветы зацвели.

Тишина и безлюдье в степях живут,

Ветров косяки на лугах пасут.

В какое-то время, в какой-то из дней

Темное небо стало синей.

Словно зарница в небе горит, -

Вещая птица с хребта летит.

Взмахнула вещунья нарядным крылом,

Села, кружась, за ковыльным бугром,

Встряхнулась и, девушкой славною став,

Тонкие косы к груди прижав,

Песню запела, взглянув на восток,

Ту, что певала Чарых-Кеёк:

"Брат мой, брат мой,

Брат Хулатай,

Землю родную оберегай,

Реки от недругов оберегай!

Знаю я, верю - время придет

В море вот здесь превратится ручей,

В степях привольно пастись будет скот,

И радостной будет жизнь для людей!"

Так она пела, Чарых-Кеёк,

Трогая нежно алый цветок.

Взором окинув простор степной,

Слушая лепет волны речной,

Во всем узнавая свой край родной,

Девушка шла чуть приметной тропой.

И вдруг помутился радостный взгляд -

Увидела: кости повсюду лежат,

Навстречу девице никто не идет,

Ответную песню лишь ветер поет.

Летят облака в голубой высоте,

Золотистые кости лежат на хребте...

Девушка, с горя забыв покой,

Плачет и гладит их робкой рукой.

Покраснели глаза от беззвучных слез,

Похолодели щеки и маленький нос.

Плачет прекрасная Чарых-Кеёк.

Ветер, притихнув, на травы лег,

При виде слез он резвиться не мог.

Девушка силы в душе собрала,

Гордую голову подняла.

Встала, сидевшая с болью в груди,

Встала, забывшая жизни красу,

Видит - сияет ей свет впереди,

Видит - цветы заалели в лесу.

Слышится шелест нежных листков -

Сколько костей, столько цветов.

Девушка молча взялась за дела,

Травы целебные рвать начала,

Корни душистые ловко копать

И от земли поскорей очищать,

Греть на ладонях, слезами кропить

И на ветру мимолетном сушить.

Много трудов положила она.

Из облаков выходила луна,

Видела - в травах мелькает платок,

Трудится девушка Чарых-Кеёк,

Хочет поднять из мертвых костей

К бою способных богатырей.

Нет, не напрасны усилья ее!

Нет, не напрасны старанья ее!

Тот, кто любовь в своем сердце хранит,

Тот, кто заботу в душе несет,

Тот свою думу в дела воплотит,

Тот свое счастье всегда найдет!

Начали кости вокруг оживать,

Крепкими мускулами обрастать,

Губы начали воздух ловить,

Воду живую глотками пить.

Встают богатыри, пробуждаясь от сна.

Говором счастья долина полна.

Рыдает от радости Чарых-Кеёк:

"Брат мой, любимый брат Албынжи,

На ноги встань, слово скажи!

Широкие плечи мои болят,

Глаза мои светлые не глядят,

Умерших вас воскрешала я,

Покою не зная, устала я...»

Встал Албынжи, головою тряхнул,

На синее небо с любовью взглянул.

Увидел травы родных степей,

Услышал шорох нежных лесов,

Услышал, как звонко поет ручей,

Услышал ветра призывный зов.

Не мог он стоять, на колени встал

И горсти земли к лицу прижимал.

В пустое жилище они вошли,

Килин-Арх подняли с земли,

Жизни огонь в ее сердце зажгли.

Алып-Хан-Хыс следом пришла,

Принесла с собой радость родного угла.

...Так говорила Чарых-Кеёк:

"Враг наш давнишний коварен, жесток.

Возьмите вот этот волшебный ремень.

Как с ночью борется ясный день,

Как молния мглу пробивает лучом,

Так этот ремень поступает с врагом.

Кинешь ремень на врага, Албынжи,

Крикнешь вдогонку: "Крепче вяжи!" -

И сразу увидишь - враг твой лежит,

Желтым ремнем, словно цепью, обвит.

Слушай меня, мой желанный брат,

Долго ты будешь идти на закат.

Когда полоненная Юзут-Арх

Будет валяться в твоих ногах,

Когда она будет рыдать и стонать,

Себя твоей матерью называть,

Помни, что ложны все просьбы ее,

Каменным сердце должно быть твое.

Только смотри - не убивай!

Рук о страшилище не марай!

Ноги и руки ремнем связав,

Камни огромные к ним привязав,

Дай ее в жертву пучине морской,

Во имя радости нашей людской.

Умом недалек твой отец Хулатай.

Жалости в сердце к нему ты не знай.

Увидишь хребет плоский, как стол,

С черной смолою стоит там котел.

Огни под котлом, не сгорая, горят.

Ключи смоляные в котле кипят.

Кинь Хулатая ты в этот котел,

Чтоб в страшных мученьях он разум обрел.

Потом ты гнездовье врага разруши,

Предателей злобных жизни лиши,

Невольникам слабым свободу дай,

Пусть возвратятся в родимый край.

Дома тебя счастье найдет.

В море вот здесь превратится ручей.

Привольно в степях пастись будет скот

И радостной будет жизнь для людей.

Жеребенка ты вырастишь скакуном,

Сироту воспитаешь богатырем,

Пешему лошадь лихую дашь,

Раздетому кров и одежду дашь".

Каждое слово ловил Албынжи,

Каждый совет повторял Албынжи.

И вдруг замолк дорогой голосок -

Кукушкою стала Чарых-Кеёк,

Взмахнула вещунья упругим крылом

И закружилась над синим бугром.

Взглядом ее Албынжи провожал,

Наказы ее про себя повторял.

Потом он сказал: "Алып-Хан-Хыс,

Жена дорогая, брат Тюн-Хара,

Для вас наступила счастливая жизнь,

А мне собираться в дорогу пора".

Пойду я по следу врага искать.

Шесть лет вам придется меня ожидать.

А коль не вернусь я за этот срок,

Значит, мой путь и тяжел и далек,

Значит, врага я разбить не смог.

Так он сказал и, в волка превратясь,

Вдаль побежал и скрылся из глаз.

Долго бежал он, стремглав, на закат.

Видел - повсюду трупы лежат.

Скот, что не мог за врагом идти,

Злодеи кололи, бросая в пути.

К согнутым соснам людей подтащив,

На сучки подбородками нацепив,

Под громкие крики и злобный смех

Деревьев вершины пускали вверх.

Албынжи зорким глазом все примечал,

Каждого мертвого сосчитал,

Каждый сожженный улус осмотрел

И снова по следу врага летел.

У черного моря близ черной скалы,

Где бьются о камни морские валы,

Увидел и сердцем узнал Албынжи

Злодейку коварную Хара-Нинжи.

Алып-Ах-Пуур на дороге стоит,

На нем Хочын-Арх, развалясь, сидит,

А рядом на острых, как зубы, камнях

Лежит полоненная Хан-Чачах.

Стоит белый волк и не хочет бежать.

Злодеи устали его понукать.

Хара-Нинжи его палкой бьет,

А он, словно вкопанный, не идет.

Албынжи встряхнулся и стал пастушком,

Идет, напевая, махая бичом:

"Меня научила любимая мать,

Как в длинной дороге волком управлять,

А если он встанет нежданно в пути,

Могу его сразу заставить идти!

Хочын-Арх услыхала такие слова

И тотчас голову подняла.

"Пастушок мой, - сказала, - куда ты идешь?

Какую ты песню так громко поешь?"

Сказал пастушок: "Моя милая мать

Меня научила волком управлять".

"Да что ты! - воскликнула Хочын-Арх,

И радость мелькнула в раскосых глазах. -

А ну, научи нас, да только скорей,

А то здесь сижу я уж много дней".

"Что же, могу! - пастушок отвечал. -

Я раньше таким волком управлял.

Только прошу мне шарик отдать,

Чтоб мог я волка заставить бежать".

Долго упрямилась Хочын-Арх.

Напал на нее непонятный страх:

"А может быть, он неведомый дух?!

А может быть, он совсем не пастух?!"

Глядит и не может никак понять,

Но все же решила шарик отдать.

"Возьми, - говорит, - вот этой рукой,

А я подержусь за бочок другой".

Выдернул желтый ремень Албынжи,

Кинул и крикнул: "Крепче вяжи!"

Месяцем меч в руке засверкал,

Каждым ударом врагов убивал,

Без дыханья упала к ногам Албынжи

Нечисть коварная Хара-Нинжи.

Хочын-Арх, издыхая, лежит.

Черная кровь, как смола, кипит.

Поднял Албынжи на могучих руках

Сестру свою милую Хан-Чачах.

Крепко в щеки ее целовал,

Слова утешенья нежно шептал:

"Возвращайся, сестричка моя, домой,

А я поеду дорогой прямой.

Поеду по следу врага искать.

Шесть лет ты будешь меня ожидать

А коль не вернусь я за этот срок,

Значит, мой путь и тяжел и далек,

Значит, врага я разбить не смог...

...И снова вперед Албынжи спешит.

Вдали за тасхылом улус лежит.

Стоит там юрта из черных камней.

У входа - груды белых костей.

Албынжи тяжелую дверь распахнул

И в темную юрту смело шагнул.

Увидел: за каменным длинным столом

Сидит Юзут-Арх, обнявшись с отцом.

Албынжи от злобы весь задрожал,

Но ярость свою в крови удержал.

Юзут-Арх вскочила, косясь на дверь,

Шатаясь, глядит, словно загнанный зверь.

"Мой дорогой! Как ты нас разыскал!

На чем же, нежданный, ты к нам прискакал?

Здравствуй, сынок, приласканный мной!

Со счастьем пришел ты иль с черной бедой?

Вижу тебя по горящим глазам -

Пришел ты со злобой, наверное, к нам".

Подошла к Албынжи и хотела обнять.

"Тебя заждалась твоя бедная мать.

Здравствуй, сынок, дай прижать к груди,

Угощаться к столу поскорей подходи!"

Выдернул желтый ремень Албынжи,

Кинул и крикнул: "Крепче вяжи!"

Ударил проклятую прямо в висок

И молча на берег морской поволок.

...Пучина морская волною шумит.

Гадина злая змеею шипит:

"Мой сын дорогой, пощади, не убей!

Со мною ты будешь сильнее царей.

Тебя я готова всегда почитать.

Неужели ты руку поднимешь на мать!"

Албынжи ни слова в ответ не сказал.

Он камни к ногам и рукам привязал.

Он поднял ее высоко над собой

И кинул в объятья волны морской.

И только утих отдаленный гул

И лишь Албынжи назад повернул,

Навстречу ему бежит Хулатай:

"Мясистая пятка! Жену мне отдай.

Куда ты девал ее - отвечай!"

Выхватил желтый ремень Албынжи,

Кинул и крикнул: "Крепче вяжи!"

Хара-Хулата быстро поймал,

Как мешок, Хулатая к хвосту привязал.

При этом сказал: "Вот тебе мой ответ!"

И молча поехал на черный хребет.

...Огромный котел на хребте стоит.

Как облако, пар над котлом висит.

Огни под котлом, не сгорая, горят.

Ключи смоляные в котле кипят.

Сказал Албынжи: "Несчастный отец!

Твоему позору пришел конец.

Ты прожил разгульную, буйную жизнь,

Теперь уму-разуму поучись!"

...В горячей смоле Хулатай кипит.

Камни молчат, и ветер молчит.

Летят облака в голубой высоте.

Никто не плачет на черном хребте.

Лишь только конь - друг боевой

Гривастой сурово поник головой.

Звонким копытом о камень бьет.

Глядит на котел и призывно ржет.

Албынжи отвернулся, чтоб слезы сдержать.

На камень присел - нет силы стоять.

Взглянул направо - скалу увидал.

Таких он не видел огромных скал.

Со злостью он быстро скалу обхватил

И начал шатать из последних сил.

Поднял над собой, перевернул

И медной вершиной в землю воткнул.

"Я победил! - Албынжи закричал,

И глянул в огромный черный провал,

Где тысячи тысяч несчастных людей

Мучил в неволе враг-лиходей. -

Выходите, свободные, на простор!

Любуйтесь красою высоких гор,

Вдыхайте запах степных цветов,

Слушайте говор прохладных ручьев!

В родные края уводите стада,

Теперь вас не тронет враг никогда!

Много я выстрадал в битве с врагом.

Как ясных звездочек в небе ночном,

Наших страданий не сосчитать...

Но горю больше у нас не бывать!

Теперь вы свободны, друзья мои,

Теперь вы владельцы рек и земли!

Разъезжайтесь по водам и землям своим,

Ведите свой скот к улусам родным!"

Только он кончил - послышался зов,

Вышла женщина из рядов.

"Албынжи, - сказала, - спаситель мой,

Горя немало у меня за спиной.

Довези несчастную в край родной!"

Узнал он Ай-Арх, быстро шагнул,

Ласково руки к ней протянул:

"Ай-Арх, в краю твоем звонкие песни.

Горе твое никогда не воскреснет!"

Арган, испытавший неволи муку,

Подошел и пожал у спасителя руку:

"Как будто мне сон небывалый приснился!

Могу ли уйти я туда, где родился?"

Албынжи оглядел всех счастливым взглядом

И от слов его люди узнали радость:

"Летите, люди, как птицы степные,

На крыльях счастья в улусы родные!"

Как море, на волю хлынул народ.

У каждого сердце в груди поет.

Горят благодарностью лица людей,

Слышатся возгласы пылких речей:

"Спасибо тебе, золотой человек!"

"Заботу твою не забудем вовек!"

"Приезжай к нам в улус, мы тебя угостим!

Все, что имеем, тебе отдадим!"

...На медной скале написал Албынжи:

"Сам прочитай и другому скажи:

Тому, кто захочет наш край покорить,

На нашей земле не придется жить,

Тот же, кто с дружбою к нам придет,

В наших улусах любовь найдет!"

...Ветром летел Албынжи домой.

Знал он, что ждет его счастье, покой,

Радость и ласка родных и друзей,

Светлый поток лучезарных дней.

Вот он - последний крутой перевал.

Отсюда родимый он край увидал,

Долго смотрел, но не узнавал,

Будто в другое место попал.

На месте ручья - море шумит.

Стая гусей над волнами летит.

На лугах привольно пасется скот.

Весело песню пастух поет.

...С почетом героя встречал народ.

Каждый ему угощенья несет,

Песни хвалебные каждый поет.

В разгаре пира в один из дней

Послышался топот могучих коней.

Все вышли из юрты, на запад глядят -

Скачет с хребта Хара-Хулат.

"Гляди, Хулатай! - кто-то сказал. -

Он, кажется, зайца зубами поймал!"

Когда Хулатай до толпы доскакал,

Насмешник, который про зайца сказал,

Язык прикусил и совсем замолчал.

Когда-то был Хулатай молодым, -

А теперь он стал старцем седым,

Похудел Хулатай, бородою оброс,

Поблекли глаза от горючих слез.

Взглянув на людей, зарыдал Хулатай:

"Много беды испытал Хулатай,

С малых лет и до самых седин

Я жил, как бездомный, безродный сын.

В бесславных делах пролетели года,

Теперь их назад не вернешь никогда!"

Албынжи его в юрту с почетом завел,

Усадил на почетное место за стол.

И только начал отца угощать -

Новый гость появился опять.

Рослый, плечистый, красавец лицом,

Стоит, смущаясь, как перед отцом.

"Ай-Мерген! Ай-Мерген! - пронеслось по рядам. -

Он сватать невесту приехал к нам!"

Не сел с гостями за стол Ай-Мерген.

Он девять бочонков вина прикатил,

В пеструю чашу напитки слил,

Поставил средь юрты: "Кто хочет - пей!

Чтоб сердце стучало в груди веселей!"

А сам, наполнив чашу вином,

Встал, поклонившись, перед столом.

"Тебя я прошу, мой отец Хулатай,

Дочь Хан-Чачах за меня отдай!"

Хулатай посмотрел на Алып-Хан-Хыс,

А та опустила голову вниз,

Тогда Ай-Мерген поклонился ей:

"Неужели не сбыться мечте моей!

Неужели нет счастья мне в этих краях!

Отдай мне в невесты дочь Хан-Чачах!"

Тогда Албынжи слово сказал:

"Когда-то я пешим в степи шагал

И друга нежданного там повстречал.

Сказал он мне: "Пешему плохо жить,

Несладко по свету бродягой ходить.

Хочу я с тобой поделиться конем.

Садись на буланку - поедем вдвоем".

И я восхитился его добротой.

Я видел - родился он с чистой душой.

Я понял, что с горем давно он знаком,

Раз честно делился в степи с бедняком.

А звали его - богатырь Ай-Мерген.

Не так ли, скажи мне, мой друг Ай-Мерген?

Коль сватают дочку: молчать нельзя,

Так что же ему мы ответим, друзья?

Будь счастлив с женою, родной человек!

В любви и покое промчится твой век.

Пусть дети мужают, душою чисты,

Пусть горя не знают, как знал его ты".

С такими словами он выпил вино,

Чтоб знал весь народ, что согласье дано.

Сколько радости было кругом,

Сколько вина пролилось за столом,

Сколько песен пропел народ -

Разве все это мой разум сочтет!

Глазами старца смотрел Хулатай -

От счастья ликует родимый край.

Победы творец Албынжи-богатырь

Охраняет народа счастливый мир.

Он каждому роду главою стал,

Он мысли и правде просторы дал,

Он славой народ свой навек увенчал.

Жеребенка он вырастил скакуном,

Сироту воспитал он богатырем,

Пешему лошадь лихую дал,

Раздетому кров и одежду дал.

На душе Хулатая, как днем, светло.

Он с Хара-Хулата снимает седло.

Он гриву старческой треплет рукой:

"Прощай, быстроногий мой друг боевой!

Меня ты, как ветер, по свету носил.

Стремленьем одним ты со мною жил.

И волю свою ты давно заслужил.

Все травы твои на цветущих лугах,

Все воды твои в ручьях и морях.

Твоя трудовая окончилась жизнь.

Не зная седла, на приволье пасись".

Потом он свой меч в руки слабые взял:

"Не раз ты меня в боях выручал.

Как молния, ты над врагами сверкал.

Хозяин твой был беспокоен, суров.

Как часто искал он ненужных боев!

Как часто тебя заставлял он сверкать

В часы, когда должен был ты отдыхать.

Прости, старый друг, и навеки прощай!

Тобою теперь не взмахнет Хулатай".

Потом он свой панцирь в сундук положил:

"Не раз ты меня от стрелы защитил,

Не раз ты меня от меча уберег,

Не раз мне от смерти укрыться помог.

Носить мне тебя не хватает сил.

Твой верный хозяин одежду сменил.

Но знай же - настанет счастливый срок,

Придет богатырь и могуч, и высок,

И светел душою, как горный ручей,

И славен умом и отвагой своей.

Тебя в сундуке он не станет хранить,

Тебя он со славою будет носить".

...Дружит с землею радостный труд.

...Года чередою идут и идут.