Героиновые пули

— Нет…

— Анечка, женщине с вашим темпераментом надо рождаться глупой…

— Я…

— Не перебивайте, милая. Именно глупой. Вам нужен мужик, самец. Сильный, рукастый, который бы мог доставить телесную радость. Однако, встречая настоящего мужика, который как говорят подбивает под вас клинья, вы, Анечка, начинаете его оценивать по своей шкале: ах, он не очень умен; ох, о чем мы с ним будем беседовать?.. Разве не так?

— Наверное так.

— Неужели у вас нет на примете мужчины, который мог бы стать другом, мужем, в крайнем случае, если боитесь брака, — любовником?

— Есть… — Анечка выдохнула ответ почти не артикулируя звуки, и он прозвучал как шорох листьев при ветре.

— Так что же?

— Он мне не особенно нравится.

— Почему?

— Он такой большой… и пахнет табаком… Он громко смеется. Он все время пытается меня обнять… потрогать…

— Милая, это же так хорошо…

О чем шел разговор дальше Жанна не знала — её позвала на кухню мама. Но тетя Аня, молодой искусствовед, вскоре вышла замуж за большого, пахшего табаком мужчину — Андрея Николаевича Пальцева. Со временем тонкая изящная Анечка обабилась, расплылась, растолстела, завела двух детей. В муже она не чаяла души, но главное — у неё перестало без видимых причин портиться её настроение, в характере появились житейская уверенность, доброта, внимательность к людям…

Тогда Жанна не сумела связать преображение тети Ани, которая по словам мамы «всю жизнь искала принца из сказки», в нормальную женщину — мать и жену, с советами, которые ей дали. Только в зрелом возрасте пришло понимание глубокой человеческой правоты отца.

После школы Жанна избрала для себя профессию психолога. Она сумела успешно окончить университет, защитила диссертацию.

Углубляясь в науку, Жанна открывала для себя новый мир, скрытый от прямых взглядов, узнавала такие казалось бы странные вещи как специфика человеческих реакций, мотивация поведения и поступков, особенности социального поведения в связи с изменением обстоятельств, психоанализ и психокоррекция. Стараясь анализировать особенности собственного поведения и натуры по методикам, которые рекомендовала наука, Жанна все больше убеждалась что её представления о собственной высокой индивидуальности всего лишь самообман. В основном весь комплекс психических свойств каждого состоит из тех стандартных элементов, которые природа собрала в особый набор. Разница определялась в основном ресурсами здоровья и состоянием нервной системы.

Жанне удалось удачно устроиться в фирме, которая проводила тестирование и психологический отбор сотрудников для серьезных, в том числе зарубежных компаний и государственных организаций.

В двадцать два года Жанна вышла замуж. К несчастью не по расчету, как тетя Аня, а по любви. Миша Рогов — её однокурсник и одногодок оказался человеком слабохарактерным, быстро пристрастился к алкоголю, опустился, и они разошлись.

До встречи с Алексеем у Жанны возникало несколько мимолетных романов. Еще больше их наклевывалось, но не состоялось. Жанна сама от их развития отказывалась.

Все мужики устроены одинаково и переделать их почти невозможно. В том, что он заметил Жанну случайно, Алексей не сомневался. Случайным было и то, что она ему понравилась. Однако все дальнейшее зависело только от его мужской настойчивости и находчивости — в это Алексей был полностью уверен. Он ведь такой: захотел — своего добьется. Допустим, зацепившая его на крючок женщина ему бы не понравилась, расплели бы они тот узелок и — адью мадам! Их бин, как говорят, вами не интересант. Но уж коли незнакомка понравилась, простите за нахальство, он от неё ни за что не отступился бы.

Жанна о том, кому принадлежало первенство в акте их знакомства даже не задумывалась. Хотя она заметила Алексея ещё в вагоне поезда, когда тот даже и не смотрел на нее. Глядя искоса, она сразу решила, что это, судя по выражению лица, целеустремленный, решительный человек. В то же время по той предусмотрительности, с какой он уступал дорогу продвигавшимся к выходу пассажирам, можно было заметить, что он человек добрый. покладистый, не раздражавшийся из-за пустяков.

Когда Алексей набился в провожающие, Жанна посопротивлялась лишь для приличия. Она прекрасно понимала на что идет и действовала сознательно. Не раз и не два случайные мужики набивались к ней в приятели, имея при этом лишь одну определенную цель. И хотя отсутствие близости с мужчиной по причинам чисто физиологическим часто давало о себе знать угнетенным состоянием и головными болями, Жанна не могла преодолеть потребности ощутить хотя бы самый легкий налет романтизма, который по её воззрениям должен окрашивать отношения мужчины и женщины. В данном случае именно случайная встреча с Алексеем и её обстоятельства придавали их знакомству желанный для неё привкус романтики.

Алексей набился на чашку чая и она согласилась. Они поднялись на седьмой этаж большого дома и вошли в квартиру.

Алексей огляделся. Однокомнатная стандартная для Москвы клетушка — кухня, санузел, спальня и небольшая прихожая, в которой трудно разминуться, если в ней появился гость. Обязательный сервант в комнате с хрусталем на полочках. Двуспальная кровать, покрытая розовым шелковым покрывалом. На стене фотографии красивого моложавого мужчины. Судя по общим с Жанной чертам, он был её отцом.

Алексей уже собирался пройти из прихожей в комнату, но хозяйка предложила ему:

— Сполосните руки. Будем пить чай.

Совмещенный санузел — ванная, раковина, унитаз — хранил следы женского одиночества: косметику на полочке перед зеркалом, одну зубную щетку в пластмассовом стаканчике, одно полотенце на крючке справа от раковины. Алексей сполоснул руки, достал носовой платок и вытерся им.

В прихожей у двери ванной его появления ждала Жанна с небольшим махровым полотенцем. Алексей смутился. Ему стало неприятно от одной мысли, что она могла подумать, будто он вытерся её полотенцем. Он вынул из кармана влажный носовой платок, показал:

— Спасибо, я уже успел…

Она улыбнулась.

— Пьем чай?

Он послушно кивнул в знак согласия, хотя ему совсем не хотелось ни есть, ни пить.

Они вошли в комнату. Жанна включать свет не стала. Она подошла к балконной двери и широко распахнула её. Вместе с отдаленным шумом улицы в квартиру ворвался сквозняк. Вздулась парусом и затрепетала белая тюлевая штора.

В комнате стоял таинственный полумрак летнего вечера, когда трудно понять то ли уже темнеет или только что начало светать.

Алексей прошел к дивану. Сел, широко разложив руки на спинке. Жанна подошла, устроилась рядом. Взяла со столика пенал телевизионного управления. Спросила:

— Включить?

— Не надо.

Он хотел ответить громко, уверенно, но обстановка к этому не располагала, и он сам удивился, когда прошептал ответ. Она положила пульт на место. Он осторожно протянул правую руку к ней, взял её за плечо и попытался приблизить к себе. Жанна мягко и в то же время настойчиво отстранилась.

— Ты ещё не признался в любви.

Реплика прозвучала насмешливо, но слышалась в ней и едва уловимая нотка грусти.

— А что, если я и в самом деле тебе признаюсь?

— Ах! — Она иронизировала. — Видимо я должна сгореть от счастья?

— Не надо так, Жанна. Что мы знаем о счастье, кроме его названия? Еще час назад я не видел света. У меня недавно погиб брат. Погиб глупо. По собственной неразумности. А я все думаю, что в этом есть и моя вина. И вдруг эта встреча с тобой. — Алексей говорил негромко, будто боялся кого-то разбудить или потревожить. Жанна молчала, слушая его, и вдруг поняла — человека допекли одиночество и тоска. — Конечно, ты подумаешь, что я эгоист. Что думаю только о себе. И ты будешь права. Да, это все так. Но я сейчас вдруг почувствовал облегчение. От общения с тобой. От того, что ты оказалась рядом. И мне показалось, что то же самое можешь вдруг почувствовать и ты…

Она приложила к его губам ладонь, словно старалась заставить его замолчать.

— Не надо говорить…

Он перехватил её руку и стал целовать пальцы — один за другим. Жанна не пыталась сопротивляться. Он молча обнял её и прижал к себе. Потом нежно коснулся губами её лба, бровей, щек, уха… Она сидела, покорно и безмолвно позволяя ему овладевать ею.

Рука Алексея скользнула по её спине. Под пальцами оказалась ребристая полоска молнии. Она тянулась от талии до самой шеи. Алексей потянул вниз маленькую висюльку застежки. Раздался еле слышный хруст раскрывавшихся зацепок. Жанна вздрогнула, словно приходя в себя от глубокого сна, и резко отпрянула от Алексея. В полумраке он увидел её глаза, темные, молчаливо укоряющие.

— Можно?

Голос его прошелестел едва ли сильнее, чем шуршала занавеска, раздуваемая легким сквозняком.

— Нет, не надо, — сказала она отчужденным стылым голосом.

Он резко потянул висюльку замка вверх, и молния без сопротивления задернулась. Жанна встала с дивана. Прошла к двери, щелкнула выключателем. Холодный электрический свет залил комнату, сразу убив очарование вечернего полумрака и развеял многообещающие надежды. Алексей от неожиданности на миг зажмурился.

— Все, я приготовлю чай…

Он вернулся домой счастливым: без победы, но с обретением.

Генерал Волков выглядел расстроено. Что-то не вязалось в его делах, но о таком подчиненным рассказывать не принято. Потому приходится прибегать к испытанному аппаратному методу — перекладывать свои трудности на чужие плечи. Именно этого ждал Богданов, когда шеф вызвал его к себе. Но генерал построил разговор иначе.

— Мы с тобой крупно вляпались в дерьмо с Турчаком. Вчера был у министра и сам понимаешь… — К удивлению Богданова Волков готов был разделить с ним вину за позорный прокол. — Сейчас важно срочно подкинуть начальству и общественности нечто похожее на успех. Такой, чтобы о нем забалабонила пресса… Министру это тоже необходимо.

Богданов понимающе склонил голову. Он и сам чувствовал, что момент для дивертисмента созрел.

— Сделаем, Анатолий Петрович.

— Надеюсь.

— Да, чтобы ты знал. Я уже несколько раз зондировал обстановку. Пора тебя представлять на генерала…

— Это вам решать, Анатолий Петрович.

— Если бы. Начинаю разговор, но в кадрах каждый раз что-то крутят.

— Я понимаю, дело непростое…

— Ничего, пробьем. Если доложим об успехе, будет очень кстати…

— Постараемся, Анатолий Петрович.

— Надеюсь.

Преступников в городе милиция задерживает каждый день. Несколько человек попадают в руки сыщиков уголовного розыска, нескольких отлавливают наряды патрульно-постовой службы, увеличивают число задержанных сотрудники автомобильной инспекции, подразделений борьбы с организованной преступностью.

Так из отдельных задержаний складывается общая цифра, которая затем учитывается статистикой.

Полковник Богданов прекрасно знал, что какими бы ни были общие итоги правоохраны, внимание начальства на себя обращают дела громкие, которые вызывают резонанс в прессе и обществе.

Сами собой подобные дела не возникают. Их надо уметь делать, выбирая в общем мутном потоке преступлений наиболее интересные по сюжетам и выигрышные по шансам раскрытия. Затем надо уметь подать их средствам массовой информации.

По утрам Богданов имел обычай просматривать суточную оперативную сводку происшествий, случившихся в городе. И сразу обратил внимание на сообщение, поступившее от одного из городских отделов внутренних дел.

— Сережа, — Богданов вызвал своего помощника старшего лейтенанта Кривова. — Сегодня лихой нигериец должен быть у меня.

— Раз надо, — в решении подобных вопросов Кривов никогда не тушевался, — значит будет.

Экспансия порошка «белой смерти» — героина — в Москве ведется во многом черными руками. Черными не в переносном, поэтическом так сказать смысле, а в буквальном, поскольку этот промысел налажен и поставлен на поток выходцами из Черной Африки — нигерийцами. Их колонию составляют в основном студенты, прибывшие в Москву на обучение в Российский университет Дружбы народов.

Это учебное заведение было создано советским правительством в 1960 году для оказания помощи развивающимся странам в подготовке квалифицированных кадров с высшим образованием. По благому замыслу устроителей после прохождения курса русского языка на подготовительном отделении иностранные студенты переходили на основные факультеты — физико-математический, естественно-научный, медицинский, сельско-хозяйственный, инженерный. При создании университета, чтобы ярче подчеркнуть его интернациональную сущность, по большевистской традиции заведению присвоили имя Патриса Лумумбы.

Патрис Эмери Лумумба был первым премьер-министром независимой Республики Конго. До этого он возглавлял партию Национальное движение Конго, которая боролась против колониальной зависимости от Бельгии. В 1960 году Лумумбу отстранили от власти и позже убили. На родине память Лумумбы увековечили портретом на банкноте в двадцать макуту. В последующем деньги этой страны украшались только ликом более удачливого соперника Лумумбы — Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенды Ва За Банги — «могучего самца леопарда, оплодотворяющего нацию».

С 1971 года Конго стало именоваться Заиром.

Как и многое другое из того, что создавалось в СССР, правительство России в 1992 году реорганизовало Университет Дружбы, переименовав его в Российский университет Дружбы народов, отбросив при этом имя Лумумбы.

Готовясь к встрече с арестованным торговцем героином, Богданов попросил подготовить ему справку о стране, гражданином которой был господин Икенна Окороафор. И вот она лежала перед ним.

Справка многого не дала, и Богданов отложил её в сторону. Нажал клавишу интерфона, вышел на помощника.

— Сережа? Давайте ко мне Икенну. — Выдержал паузу и добавил. — Ибибио его папу и маму…

Негр был худой, длинный узкоплечий с большой круглой головой, с приплюснутым носом и толстыми навыворот губами. Богданов едва удержался от смеха, когда на его вопрос зачем ему потребовались наркотики, дитя Черного континента ответило с непосредственностью хлопчика с полтавского базара:

— Та ось для сэбя покуповав маненько…

— Ты наркоман?

— Трохи е…

Подсобрав в уме все, известные ему украинские слова, Богданов выстроил их в одну фразу:

— Гарно, хлопчик. Ото мы тоби зараз рокив десять приваримо на просвиту. У Сибирь.

Правильно ли прозвучало на заграничном языке обещание припаять десять лет сроку на поумнение, Богданов не знал. Но негр его явно понял. У него задрожали колени. Что больше его испугало — сам срок или Сибирь, сказать было трудно, но эффект оказался достигнутым.

— Домой хочешь?

— Хочу.

— Тогда надо трудиться. Бери стул, садись.

Негр сел, положил руки на колени.

— Слухаю, шановны пан.

— Слухай, сынку, слухай. Я могу отпустить тебя прямо сейчас. Но ты должен выложить мне все, что знаешь о нигерийском наркобизнесе здесь, в нашей столице. И не по мелочам, которые я и без тебя знаю, а по крупному. Короче все. — Богданов подумал и добавил по-заграничному. — Усэ, як е.

— Все я не знаю. — Оказалось, что негр полиглот и способен сносно изъясняться по-русски.

— Это плохо. — Богданов по интерфону вызвал одного из своих оперов — старшего лейтенанта Черкесова. — Семеныч, зайди ко мне.

Хороший милицейский начальник всегда имеет личный резерв. Обычно это один или два сотрудника, которым можно доверить самые щекотливые поручения, а такие возникают достаточно часто. Насколько легко читать в криминальных сводках слова: «Преступники полностью признали свою вину», настолько трудно принудить уголовника признаться в своих прегрешениях.

Ни один дурак не идет на преступное дело с тем, чтобы в случае задержания враз расколоться и взять вину на себя. Следователю, который живет и дышит в рамках закона, приходится часами глядеть на наглую рожу и на каждый вопрос слышать ответ: «Попробуйте, докажите».

В практике розыска бывает немало случаев, когда собрать доказательства оказывается чрезвычайно трудно, а сроки расследования поджимают, торопят и потому надо искать нестандартные выходы. Тут-то умный начальник и привлекает силы личного резерва. В комнате допросов вдруг вместо следователя, задающего вопросы и пишущего, пишущего, преступник вдруг видит крепкого дядю с одухотворенным лицом профессионального искателя истины, который вкрадчиво спрашивает: «Ну что будем запираться или я начну изобличать?»

Опытные уголовники хорошо знают формулу изобличения. Она определяет зависимость чистосердечного признания от силы и частоты ударов, необходимых для достижения результатов, угодных следствию.

У Богданова в личном резерве числились два надежных сотрудника — старшие лейтенанты Родион Черкесов и Николай Буров. Им он доверял дела, требовавшие особой деликатности и сноровки.

Родион Семенович Черкесов был мастером международного класса по боксу и долгое время блистал на рингах страны и международных соревнованиях в цветах общества «Динамо» и сборной СССР. Он обладал феноменальным ударом правой. В обмен ударами с соперниками включался неохотно, тщательно готовил атаку и кончал её одним мощным тычком. Зал в едином порыве вскакивал. Болельщики орал: «Черкес! Черкес!» А герой дня поднимал руку вверх, зная, что противник встанет не скоро. Уйдя с ринга, Черкесов сохранил мускулатуру, которая распирала его форменные одёжки во все стороны.

Когда Черкесов вошел в кабинет, Богданов озабоченно сказал ему:

— Возьмешь этого хлопчика и в подвал его. Потом готовь документы. Будем передавать в суд. И поговори с судьей. Мальчику очень хочется пожить в Сибири. Лет восемь — десять…

— Господин комиссар! — Окороафор выкатил глаза так сильно, что казалось они могут выпасть из орбит. — Зачем Сибирь? Я ничего не знаю, но можно узнать…

Богданов поглядел на арестованного с интересом.

— Ты это серьезно?

— Очень. Только вы меня отпустите.

— Надо подумать. — Богданов сделал вид, что колеблется, хотя с самого начала рассчитывал привлечь оплошавшего наркоторговца к сотрудничеству. Проникнуть в среду нигерийцев человеку со стороны не имелось ни малейших шансов. Внутренние отношения в этой преступной группе строились на принципах землячества и никто иной, кроме своих, в организацию попасть не мог. — Что ты сможешь узнать?

— Все что надо. Только отпустите.

— Хорошо, я подумаю. Но учти, Икенна, обмануть меня не удастся. Мы с тобой подпишем договор. Сделаешь дело — я тебе эту подписку верну. Попробуешь обмануть — передам твоим приятелям. Ты понял?

— Понял…

— Вечером я сообщу тебе наше решение. Но на всякий случай запомни, — Богданов снова перешел на нечто, напоминавшее украинский, — о цей сержант, — Богданов показал на Черкесова, — дуже поганый москаль. Будешь с ним шутковать, вин тэбя убье як погану муху. Розумеешь?

Не ожидая ответа, Богданов посмотрел на Черкесова.

— Ты зрозумив, шо я казав цему хлопцу?

— А чого не зразумити? — Вопросом ответил лихой казак и хищно улыбнулся Окороафору.

— Тогда запомни нашего нового друга. Я его отпущу. Он пойдет к своим, но поработает на нас. Ты держи его в виду. Попытается скрыться из Москвы… — Богданов выразительно щелкнул пальцами. — Без предупреждения и рассуждений…

Часто прямо с работы Алексей возвращался домой с оружием, чтобы утром снова уехать в рейс с приходившей за ним машиной. Поэтому ему пришлось завести металлический оружейный шкаф для хранения ружья и пистолета, как того требовал закон.

Регулярно Алексей чистил оружие, приводя его в надлежащий вид. Езда с помповиком в кабине грузовика по асфальтовым дорогам города не гарантировала чистоты оружия. После двух-трех рейсов на металл ложился тонкий слой пыли, который легко замечался и глазом и на ощупь.

В случае необходимости открыть огонь это не помешало бы работе помповика, но абразивные частицы на трущихся деталях конечно же сокращали срок их службы.

Алексей любил возиться с ружьем и пистолетом, разбирать их, протирать, чистить. Однообразная механическая работа хорошо успокаивала нервы. Алексей знал это и без труда находил себе такие занятия даже во время боевых действий в Чечне. Солдату при желании всегда есть чем заняться.

В тот вечер, оказавшись дома он решил поработать. Достал из кобуры пистолет «ПМ», большим пальцем левой руки до отказа отжал назад защелку магазина. Одновременно указательным пальцем уперся в прилив магазина и потянул его вниз. Обойма стронулась с места и легко вышла из рукоятки. Алексей положил его на газету, которой перед началом работы прикрыл стол.

Теперь предстояло убедиться, что в патроннике нет патрона. Держа пистолет за рукоятку, Алексей большим пальцем сдвинул вниз флажок предохранителя. Левой рукой, сжав пальцами насечку на кожухе, отвел затвор назад до отказа. Затворная задержка щелкнула и остановила кожух. Алексей осмотрел патронник, увидел, что он пуст, нажал задержку, позволив затвору скользнуть в переднее положение. Следующую операцию — отделение затвора от рамки он мог проделать с закрытыми глазами. Держа пистолет в правой, левой рукой он потянул переднюю часть спусковой скобы вниз и сдвинул влево. Гребень скобы, служащий ограничителем хода затвора, уперся в рамку. Алексей оттянул затвор и приподнял его заднюю часть. Когда та вышла из зацепления с рамкой, сдерживая движение, он позволил боевой пружине вернуть кожух в переднее положение. Теперь в левой руке у него казался снятый с пистолета затвор, в правой — рамка со стволом, на который была надета боевая пружина. Он положил части на стол и, медленно покручивая пружину, снял её со ствола пистолета. Малая разборка была окончена. Он приступил к чистке. Именно эта часть общения с оружием требовала массы бездумных, но старательный движений. Заправив в прорезь протирки длинную ленточку мягкой ткани, Алексей макнул её в жидкость для чистки, вставил протирку в ствол через дульную часть и ритмичными движениями начал гонять тугой пыж по каналу. Так он поступал несколько раз, меняя ветошь на чистую, после того как та выходила из ствола почерневшей. С таким же тщанием Алексей отчистил патронник, хотя в этот раз он не гонял протирку по стволу, а вращал матерчатый пыж, прижав его к кольцевому уступу. Закончив чистку, Алексей смазал все части оружия тонким слоем жидкой золотистой смазки и собрал пистолет. На мгновение задержал его в руке, ощущая удобство рукоятки и надежную тяжесть оружия, которое ещё ни разу его не подводило.

Наконец он толчком вогнал магазин на место. Защелка негромко клацнула, закрепляя обойму в рабочем положении.

Осторожно, как если бы оружие было стеклянным, Алексей положил его на полку. Собрал принадлежность и отправил её туда же. Затем закрыл дверцу и щелкнул ключом, запирая замок. Постоял немного, подумал, потом снова отпер ящик, взял пистолет и сунул его под матрас ближе к стенке. Зачем он это сделал, даже себе объяснить было бы трудно. Только потом прошел в ванную, почистил зубы и лег спать.

Алексей проснулся внезапно, ещё не понимая, что его разбудило. Такова уж природа человека. Когда он готов к неприятностям, ожидает их с минуты на минуту, подсознание старается контролировать обстановку даже во сне.

Алексей присел на кровати. Сердце учащенно билось. Дыхание стало частым, неглубоким. Слух обострился. От входной двери донесся легкий, едва слышный царапающий звук.

Алексей спустил босые ноги на пол и встал. Сунул руку под матрас со стороны стены. Извлек оттуда пистолет. Под подушку оружие он не клал — слишком хорошо известен этот тайник лихому люду. Алексей привык к тому, чтобы патрон был в патроннике. Он считал, что в случае нужды незаряженное оружие может оказаться бесполезным. Потому патрон в его «Макарове» всегда находился на месте. Оставалось только освободить предохранитель. Движением пальца он сдвинул флажок в положение «огонь».

Осторожно ступая по холодному линолеуму, сделал несколько шагов в сторону входной двери. Теперь царапанье стало слышнее. Снаружи кто-то старался открыть замок. Он действовал либо универсальной отмычкой, либо подбирал ключи.

Взять такого лихача не составляло труда. Дверь открывалась внутрь квартиры, и это позволяло хозяину увидеть гостей раньше, чем они успеют оглядеться.

Неожиданно подозрительный скрип раздался из кухни. Сделав шаг вперед, Алексей оказался перед дверным проемом и на фоне светлого городского неба увидел черную фигуру человека. Тот висел на канате, спущенном с крыши и пытался прорезать стекло алмазом.

Итак, в квартиру ломились с двух сторон. Недурно. Это сильно усугубляло положение.

Сторожко перемещаясь вдоль стены, так, чтобы быть как можно менее заметным, Алексей выбрал позицию у входа на кухню. Это позволяло ему держать под прицелом сразу и дверь и окно.

Алексей мог прямо в тот же момент выстрелить в человека через окно и одним ударом решить половину проблем. Но делать этого он не стал. Надо иметь полую гарантию того, что громила ломится к нему. Что, если потом кто-то докажет, будто это был окномой, который решил поработать в неурочное время? Глупость, конечно, но стоило на всякий случай иметь твердые доказательства злого умысла, чтобы у дознавателей, адвокатов и судей не оставалось ни малейшего шанса поставить под сомнение правомерность его действий. Тем более, что предстояло ещё доказать, будто оружие, из которого пришлось стрелять, отобрано у самих бандитов.

Треск в кухне был неожиданно громким. Окно, которое не открывалось уже более года, распахнулось с громким шумом.

Алексей выглянул из-за косяка. Человек, присев на корточки, готовился спрыгнуть с подоконника. В руке — и это было отчетливо видно — он сжимал пистолет.

Будь нападавший один, Алексей возможно постарался бы взять его, не применяя оружия. Но за дверью возился второй и неизвестно, не было ли с ним ещё кого-то. Это меняло тактику.

В замкнутом пространстве квартиры выстрел бабахнул оглушающе. Алексей видел, как человека, спрыгивавшего с подоконника, пуля отшвырнула назад. Он ударился головой о край окна, взмахнул руками, как если бы собирался взлететь. Оружие вылетело из его ладони, с глухим стуком упало на пол.

Алексей знал — промаха не было и сразу его взор обратился к двери.

Вряд ли нападавшие, собираясь на дело, не обзавелись глушителями. Поэтому громкий выстрел в квартире для них прозвучал сигналом тревоги, после которого вряд ли кто-то продолжил ковыряться в замке. Алексей прокрутил вертушку запора. Ударил ногой дверь, распахнул её во всю ширь. Выскочил на лестничную площадку. Снизу доносился топот ног бежавшего по ступеням человека. Кабина лифта стояла на этаже. Нападавшие в спешке не рискнули довериться технике. Держа пистолет на изготовку, Алексей побежал вниз. Правым боком он прижимался к стене, чтобы с пролета его не было видно. И все равно снизу плеснул огнем выстрел. Пуля ударила в железную стойку перил, дико взвизгнула, врубилась в стену. На голову посыпалась бетонная крошка.

— Зараза! — Алексей выбрал самое безобидное для такого случая слово. Он вжался в дверной проем чужой квартиры.

Жахнул ещё один выстрел. И еще. Это даже обрадовало Алексея. Чем больше грохоту наделают налетчики, тем проще будет ему обосновать применение оружия в том единственном случае, когда он сделал выстрел. Убегавший палил не целясь. У него сдали нервы, и он явно паниковал.

Алексей услыхал как внизу, закрываясь стукнула входная дверь и сразу бросился вниз, прыгая через две ступени. Он не думал о том, что погоня куда опасней, чем отраженная в доме атака. Им в тот момент двигало только желание догнать противника и отбить у того охоту к повторению нападений.

За последнее время на Алексея уже столько раз падали сверху мешки с кулаками, что он удивился бы, произойди все по-иному, чем оно происходило.

Ошибочно думать, что добрый человек, которого все время угнетают жестокостью, будет беспредельно долго оставаться добреньким. Христианская мораль непротивления злу ответным насилием противна человеческой природе. Святые великомученики, все терпевшие и никогда не роптавшие на судьбу, чаще всего образы выдуманные или по крайней мере изрядно приукрашенные в интересах воспитания в людях религиозной покорности. Но даже если они и были реальными персонажами истории, то их малочисленность, давшая возможность возвести их в ранг святых, лишь подчеркивает правило. Будь терпение человека беспредельным, это качество характера не стали бы возводить на высоту идеала, к которому должны стремиться все. Короче, если мирному песику постоянно наступать на хвост, он озвереет.

Алексей с детства привык давать сдачу первым, когда видел, что без неё обойтись нельзя. Теперь он думал не о сдаче, а о полновесной плате за все, что ему предъявляли по счету.

На бегу Алексей расстрелял все патроны, и теперь пистолет помочь не мог. Однако он не отставал от бандита. Догнал его на углу улицы, когда тот нырнул за киоск, торговавший всем — от шоколадок до табака и спиртного. Видя, что уйти не удается, преследуемый прижался к стене дома.

— Ну подойди, подойди!

Голос у мужика хрипатый, как карканье юного вороненка. Он всем видом выражал решимость схватиться, но в то же время ничего не предпринимал для атаки. Вполне возможно он собирался броситься и внезапным нападением решить исход стычки, а для начала показной неподвижностью маскировал намерения.

Алексей сделал короткий отвлекающий шаг вперед. При этом он был готов развернуться и поворотом уйти из под возможного удара. Мужик не выдержал напряжения и поторопился. Он целил ножом в ложбинку между грудью и шеей. Алексей увернулся. Лезвие лишь задело плечо и слегка порезало куртку. Уходя от удара, Алексей резким ударом отбил руку противника в момент, когда она находилась в горизонтальном положении. Удар оказался болезненным и мужик яростно заорал:

— Ну, собака, убью! Ух-х!

Он хрипел ещё сильнее и более зло, чем сначала и явно перестал думать о самозащите. Для него все желания сводились к одному — к атаке. Теперь он намеревался нанести удар в живот. Об этом можно было судить по руке, опущенной вниз. Двигаясь из стороны в сторону, чтобы не дать противнику сосредоточиться, Алексей зацепил рантом ботинка за камень, качнулся, на миг потерял равновесие.

Противник не ожидал этого. Больше того, он принял неожиданное движение за хитрый прием и потому проворно отскочил назад. Выступать против ножа с голыми руками не так-то просто, но искать что-либо подходившее для обороны не было времени.

Они стояли один напротив другого, раскачиваясь из стороны в сторону.

Противник Алексея остерегался необдуманных движений. Внезапный и профессионально точный уход Алексея от прямого удара в грудь, заставил его остерегаться. И все же злость во второй раз позвала его совершить ошибку. Он рванулся в атаку, когда Алексей уже удержал равновесие. Именно в этот момент он увидел в темном углу за киоском огрызок метлы, надетой на длинную палку. Маскируя намерение, Алексей дернулся телом влево. Противник повторил его движение, держа жало клинка направленным вперед. Алексей резко изменил направление броска, схватил черенок метлы как шпагу, выбросил его перед собой. Противник увидел летевший ему в лицо пучок голых прутьев и шарахнулся назад.

Второй выпад позволил Алексею с силой ударить противника по локтевому сгибу. Удар оказался настолько резким и болезненным, что мужик яростно взвыл. Удержать нож в руке ему не удалось. Лезвие упало на асфальт, глухо загремев. За ударом по руке последовал стремительный тычок. Обтерханные прутья помела воткнулись под подбородок противника. Его затылок со стуком врезался в стену. Ноги подогнулись, и он медленно сполз на землю. Его лицо стало походить на помидор. Глаза выпучились. Рот скривился. пальцы судорожно скребли по асфальту…

До полудня в квартире Алексея работала следственная бригада. Фиксировали вещественные доказательства, составляли протоколы. Зашел Крячкин. Дружески похлопал приятеля по плечу.

— Ты знаешь, я думал за тебя наркомафия взялась. Оказалось — долгопрудненские рэкетиры. Ты что, где-то им перешел дорогу? Тот, которого ты хлопнул — Кирилл Комков. Второй год во всероссийском розыске. На его счету — пять трупов. Так что не нервничай. Разрешение на оружие у тебя законное. Нападение было, тут даже доказывать нечего. Весь подъезд пулями исколупали. Короче, наши тебя немного потрясут и отстанут. Дело быстро закроют.

«Кирилл Комков, — подумал Алексей, — вот кто ты, Рваное Ухо…»

Когда убитого засовывали в черный пластиковый мешок, чтобы увезти в морг, Алексей увидел его лицо и узнал — это был тот самый парень, кто пытался завладеть деньгами конторы. Слишком долго сжигала его злость на неудачу и ненависть к человеку, который пометил его, удачливого шельмеца. Вот и сгорел в собственном пламени…

Лейтенант из центра общественных связей, начинающий журналист, недавно взятый в милицию, положил на стол Богданова заметку, подготовленную для передачи средствам массовой информации.

— Молодец. — Богданов поощряюще посмотрел на лейтенанта. — Только вот здесь, — он показал карандашом на слова «один нигериец убит», — надо поправить «нигериец» на преступник или наркоторговец. И учти на другой раз — мы выбираем противников не по национальному признаку, а в силу их принадлежности к преступным сообществам. И вот тут: «изъято более двух килограммов наркотика». Это плохо. Надо прямо сказать: героина. И желательно указать рыночную цену изъятой отравы. Для тети Маши из колхоза «Новый расцвет демократии» героин даже в тоннах — не мера. А вот если сказать, что товар стоит, допустим, сто миллионов рублей, это она поймет и оценит нашу работу. — Богданов посмотрел на лейтенанта и покровительственно улыбнулся. — Нам ведь всем приятно, когда нашу работу ценят. Верно?

— Так точно.

Было видно — лейтенанта испекли недавно: форма не утратила новизны, румянец не сошел со щек. Что ж, все ещё впереди: помакают его раз другой начальники головой в дерьмо, потрут, потискают — обомнется, порастратит энтузиазм, заматереет, глядишь, человеком станет.

— Вы знаете, сколько стоит грамм чистого героина в рознице?

Лейтенант заметно смутился: он занимался журналистикой, а не торговлей.

— Нет, товарищ полковник.

— Очень плохо. Такие мелочи надо знать. Четыре сотни баксов. Вот и посчитайте, какую прибыль наркодельцам могут дать два килограмма.

Лейтенант облизал губы.

— Почти миллион долларов…

— Теперь переведите в рубли и удивите тетю Машу. Вы поняли?

— Да, товарищ полковник.

— Хорошо, я просил вас организовать мне встречу с Федоткиным. Это удалось?

— Да, конечно. Я его пригласил. Он ожидает.

Богданов притворно возмутился.

— Лейтенант! Заставлять такого гостя ждать, пока мы с вами решаем рутинные вопросы — просто невежливо. Надо было сразу пригласить его ко мне. На другой раз учтите: пресса — это власть, и мы к ней обязаны относиться с полным расположением. Давайте сюда Федоткина!

Игорь Федоткин — розовощекий мальчик с красными аккуратными губками, чернобровый, с носиком остреньким и небольшим как у синички — был аккредитован при пресс-центре управления от редакции «Московского курьера». Он специализировался на тематике, связанной с распространением наркотических средств. Уверовав в свое положение представителя «четвертой власти», Федоткин ощущал себя и прокурором и судьей в одном лице. Не было ни одной публикации, в которой не проглядывали бы лица двух врагов демократического общества — организованной преступности и правоохранительных органов.

В управлении Федоткина не любили, но принимать решения о лишении его аккредитации никто не рисковал. «Московский курьер» был газетой беспардонной, горластой и попадать в список её врагов никому не хотелось.

Богданов органически не переваривал журналистов. Особенно криминальных репортеров. Эти недоноски считали, что способны разобраться во всех проблемах и главное — верили, что, окажись они на месте практиков, сумели бы все вопросы утрясти и решить без особых усилий. А сами писали глупости вроде того, что раскрытие преступления стало очередной победой молодого следователя уголовного розыска. Хотя таких следователей в розыске не существует.

Мало того, эти писаки всегда старались раскопать кучу, от которой пахло покруче, нежели от других и начинали её расковыривать.

Надолго Богданов запомнил встречу из известной журналисткой из столичных «Известий». Это была симпатичная второй молодости дама, которая прониклась крутой верой в свою высокую значимость в духовном воспитании членов социалистического общества и держалась высокомерно, строго официально. Еще бы — слева над мощной титькой, утянутой неким подобием подпруги, красовалась пластиковая карточка с фотографией, фамилией владелицы и названием газеты.

Богданов, в то время молодой лейтенант, был уже в достаточной мере искушен в человеческих отношениях и легко определил, что дама в некоторых вопросах покладиста и даже, если положить ей на колено руку, шокированной не будет.

— Вспомните самое смешное событие в вашей службе. — Мадам задала вопрос и придвинула ко рту лейтенанта Богданова черную блямбу микрофона, как соску младенцу.

Самое смешное? Ха-ха! Это он тогда подумал про себя.

И в самом деле было над чем посмеяться. Будучи курсантом милицейского училища, Богданов и его напарник патрулировали улицы. Шли в аккурат по Конюшковскому переулку. Стоял ноябрь. С Москва-реки дул пронизывающий холодный ветер. В лицо мело колючим снегом. Они двигались, прикрывая лица рукавицами.

Внезапно от одного из домов им навстречу бросилась женщина. Дрожа и задыхаясь от волнения и страха, она рассказала, что её только что ограбили. Она по делу вошла в подъезд дома, там на неё кто-то напал и вырвал из рук сумочку с деньгами и документами.

— Пошли.

По молодости Богданов был смел и решителен. Он первым вошел в подъезд дома, который указала дама. Зажег фонарик. Пошарил им по сторонам, отыскивая следы злоумышленника. И обнаружил его самого.

Под лестницей на спине лежал в дымину пьяный бомж. Видимо, он забрался в подъезд, чтобы скоротать холодную ночь под батареей парового отопления. Все лицо и грудь мужика были заляпаны желтой кашей, похожей на горчицу. Острый запах меркаптана свидетельствовал об органическом происхождении вещества. Рядом с бомжем валялась черная сумочка из искусственной кожи, тоже изрядно перепачканная «горчицей».

В том, что рассказала пострадавшая милиционерам что-то явно не вязалось. Пришлось её допросить. Правда оказалась смешной и дурацкой.

Дама призналась, что возвращалась из гостей, когда по дороге её прихватил разбушевавшийся кишечник. На морозе облегчить свои страдания она не рискнула. Вошла в подъезд, забралась в уголок под лестницу и присела там. Все, чему не хотелось оставаться в организме, изверглось наружу и попало точно на лежавшего на полу бомжа. Тот инстинктивно, защищая себя от обделывания, махнул рукой и выбил сумочку, которую держала мадам…

Рассказывать журналистке этой истории Богданов не стал. В служительнице самой свободной в мире социалистической прессы он узнал ту самую «пострадавшую», жертвой расстройства желудка которой оказался неприкаянный бомж.

Федоткин вошел в кабинет уверенным шагом.

— Здравствуйте, товарищ полковник.

Газетный мальчик отчаянно гыркал, произнося звук «р». Богданова грассирование всегда раздражало. В деревне, где он вырос, картавость считали болезнью и от любого, кто р-рыкал, старались держаться подальше. Став горожанином и получив образование, Богданов пытался преодолеть инерцию деревенских предрассудков и однажды, в разговоре с бабушкой пустил в ход тяжелую артиллерию политической аргументации:

— А Ленин? Он картавил, и что? Больной был?

Бабушка, Пелагея Петровна, подперла тогда кулачком щеку, походившую на печеное яблоко, поморгала и, не задумываясь, ответила:

— А то как? Самый как ни есть больной от прирождения…

Этот ответ сломил Андрея, и он принял деревенское отношение к картавости как к проявлению нездоровья, которое другим способом обнаружить нельзя. Рыкающие люди стали его раздражать, а общаясь с ними, он никогда не терял настороженности.

Гостя Богданов встретил радушно: встал из-за стола, пожал руку, провел к гостевому столику. Тут же осведомился:

— Чай, сок?

Богданов посмотрел на журналиста и, не ожидая его решения, подвинул к нему большой бокал из дымчатого стекла, наполненный апельсиновым соком. Сок был из холодильника, и бокал аппетитно запотел.

Себе Богданов взял с подноса широкогорлую чашечку золотистого чая.

— Вы знаете, Игорь… Можно я буду вас так называть? Спасибо. Так вот я давно слежу за вашим творчеством. Очень давно…

Федоткин работал в «Московском курьере» меньше года, но признаваться в этом и поправлять полковничье «давно» ему не хватило духу. Он только кивнул и отпил из стакана глоток соку.

— Иногда, — и в это вы, наверное, не поверите, — Богданов говорил с большой убежденностью, — я ловлю себя на мысли, что будь на вашем месте, писал бы точно так же.

— Спасибо.

Федоткин ожидал чего угодно — гневной отповеди, начальственного брюзжания, отказа в аккредитации и был ко всему этому готов. Служба изучения общественного мнения предупреждала редакцию о негативном отношении милицейских чинов к газетным публикациям. Поэтому «спасибо» из уст журналиста прозвучало совершенно искренне.

— Не за что. — Богданов улыбнулся. — Думаю, что для вас не будет открытием, но все же скажу… Вы смелый человек, Игорь.

Федоткин похвалы любил, но при этом умел выглядеть скромником.

— Обычный, товарищ полковник. Вот вам действительно приходится рисковать. Когда идешь брать банду…

— Это не та смелость, Игорь. Совсем не та. На банду для меня бывает сходить легче, чем сказать в глаза правду своему начальнику.

Федоткин своему начальнику тоже предпочитал правды не говорить, но похвалу воспринял с открытым сердцем.

— Вы преувеличиваете.

— Нисколько. Вон как вы смело и замахиваетесь на такие высоты власти…

От удовольствия у Федоткина покраснели уши.

— Такая у меня работа.

— Бросьте, не скромничайте. Конечно, я понимаю, ваши материалы перед публикацией прочитывает юрист, чтобы вас не подловили на слове и не потащили в суд. Но ведь существует угроза физической расправы. Разве не так?

Федоткин надулся петушком.

— Грозили, и не раз…

— Вот это я и называю смелостью.

— Спасибо, Андрей Васильевич. Я думал, что у вас обо мне другое мнение…

— Видите ли, Игорь, вы натура цельная. Что думаете — то и пишите. А мы — чиновное племя — склеены из двух половинок. Одна — казенная, другая — моя личная. Как человек, я бы с удовольствием рассказал вам немало полезного и интересного. Но казенная моя часть сделать этого не позволяет. Нельзя, и все тут. Я ведь давал присягу. Обязан соблюдать требования десятков инструкций. Как человеку вы мне нравитесь. Как чиновник, который стоит на страже авторитета милиции, я, конечно же, не одобряю многое из того, что вы пишите…

Федоткин смотрел на Богданова с изумлением. Полковника он обычно привык видеть на разного рода пресс-конференциях и брифингах. Тот сидел за столом с мрачным видом, слегка кривил уголки губ, когда все смеялись, и вообще производил впечатление замкнутого и неинтересного человека в себе. И вот вдруг открылось, что полковник не просто чиновник, он — личность, причем интересная, глубокая. Особенно поразило журналиста то, что Богданов знал его творчество, следил за ним.

И все же, ещё не решивши как себя держать дальше, Федоткин спросил:

— Какая из ваших половинок сейчас беседует со мной?

Богданов захохотал. (Ну и ну! Он даже смеяться умеет!)

— Молодец, Игорь! Уел. Один ноль в вашу пользу. К сожалению, на половинки я не делюсь. Всегда един в двух лицах. Такой ответ устроит?

Федоткин заулыбался. Он уже понял — с ним общается та половинка полковника, которую он сам назвал личной. В миг растаяла напряженность, которая не оставляла его с момента, когда он переступил порог этого кабинета, пришла приятная расслабленность, возникло чувство комфорта.

Богданов тем временем продолжал удивлять.

— Если вы позволите, Игорь, я вас и покритикую. Не все же медом потчевать, а?

Федоткин подобрался. Что-то загадочное скрывали слова полковника, а выяснять загадки было одной из черт журналиста.

— Я готов, говорите.

— Недавно мы встречались с полковником Джеймсом Паркером. Это один из крупнейших мировых специалистов в борьбе с наркомафией.

— Да, слыхал о таком. Он из Вашингтона. Верно?

— Вы хорошо осведомлены. Это приятно, Игорь. Очень приятно. Так вот я показал Паркеру ваши публикации. Переводчик их ему перевел… — Богданов запнулся. — Может все же не стоит продолжать?

Федоткин упрямо набычился. Он уже понял — сейчас ему скажут какую-то гадость, но показать слабину и не дослушать до конца он считал для себя позорным.

— Говорите, пожалуйста.

— Хорошо. Паркер назвал ваши публикации дилетантскими.

— И в чем по его мнению это проявляется?

— В подходах к теме. Они у вас — учтите, это слова Паркера, — отстали от эпохи лет на пятьдесят. Он даже спросил о вашем возрасте. На Западе считают, что взгляд на наркоманию как на социальное зло — это глубокая ошибка. Психологи уже пришли к выводу, что употребление наркотиков по сути дела есть форма социальной защиты личности. Человек убегает во внутренний мир от безденежья, обид, несправедливости, от семейных и служебных конфликтов. От страха смерти, наконец.

Федоткин угрюмо молчал.

— Я понимаю, Игорь, такой поворот мысли кажется вам неожиданным. Враг теряет лицо. Но давайте вспомним некоторые всем известные вещи. Разве наркотики не были формой социальной защиты для тонкой творческой души Владимира Высоцкого?

Федоткин ощутил способность сопротивляться.

— Это довольно спорный тезис…

— Спорный, если не думать. Одно время гомосексуализм у нас считали преступлением. В советском уголовном праве имелась статья «мужеложство». А теперь мы называем это явление «нетрадиционной сексуальной ориентацией».

Богданов посмотрел на собеседника и понял — он попал туда, куда целил. По оперативным данным, Игорь Федоткин, интеллигентный борец за демократические свободы личности был гомосексуалистом и состоял в интимной связи с известным рок-музыкантом Андреем из группы «Хамелеоны».

В редакции «секреты» Федоткина ни для кого не были тайной. Художник Ларионов, встречая его в коридоре, дружески шлепал по ягодицам и неизменно спрашивал: «Работаем?» Шеф-редактор службы информации Круглов в день рождения поздравил Игоря словами: «Желаю тебе, коллега, большого, человеческого…» Больше он ничего не добавил, но все бурно зааплодировали. Фотокорреспондент Калинин однажды на отдыхе на лоне природы оглядел Федоткина от пояса до колен и спросил: «Ты ещё себе эту штуку не срезал? Зря. Тысячу баксов за такой трансплантат дадут…»

Богданов, серьезно изучавший любой интересовавший его предмет, знал и другие истории о юном носителе «четвертой власти», однако перебарщивать в использовании своих знаний на первый раз не собирался — они могли пригодиться в другое время. Потому Богданов изящно увел разговор в другую плоскость.

— И еще, Игорь, хочу подкинуть в вашу кошелку проблемку. Существует мнение, что в стране только тогда восторжествует законность, когда власть окончательно возьмут в свои руки криминальные структуры…

— Вы шутите? — Федоткин округлил глаза. — Или это розыгрыш?

— Игорь, дорогой, я говорю с вами доверительно, как с человеком, который способен думать самостоятельно. Тысячи обывателей читают и потом пережевывают идеи, которые вы им подкидываете в своих статьях. Но вы-то до этих идей доходите сами. Или я ошибаюсь?

Федоткин молча кивнул.

— Вот видите, кому как не вам исследовать проблему. В её парадоксальности немало привлекательного для читателей. Такая статья может стать бестселлером.

— А сами что вы думаете по этому поводу?

Богданов хитро улыбнулся.

— Нет, господин журналист, позвольте мне промолчать. Дабы не было причин сказать, будто я давил на вас своим мнением.

— Я не боюсь советов.

— Аналогично. Но у меня есть постулаты, которых строго придерживаюсь. И вообще, на мой взгляд, если бы на знаменах демократии написали лозунг «Знай свое место», общество избежало бы многих недоразумений. К сожалению, лицемерие одна из наиболее живучих инфекций любого общества, любого социального института. Нам долго вбивали в головы, что всем можно совать носы в любые дыры. И мы лезем куда надо, куда не надо. А это опасно даже в условиях самого открытого общества. Есть темы, закрытые для общества. Журналистам, которые их касаются, грозят серьезные неприятности. Правда, бывают смельчаки, которые на таких темах делают имя.

— Вы имеете в виду что-то конкретное?

Федоткину показалось, что полковник готов предложить ему нечто остренькое и проверяет его на готовность взяться за тему.

— Есть и конкретное, но боюсь вам от одного взгляда поплохеет. — Богданов смотрел на журналиста с ехидной улыбкой. Тот понял — отвечать надо в таком же тоне.

— Что-нибудь гнусненькое?

— Не то слово. Есть желание взглянуть?

Журналист не спешил выдать интерес, который уже забродил в нем.

— Если покажете.

Богданов вынул из папки лист стандартного формата, взглянул на текст, убедился что это та самая бумага что надо, перевернул её так, чтобы написанное оказалось внизу, подвинул Федоткину. Тот взял лист за уголок и перевернул текстом вверх. Богданов заметил его неуверенное движение и засмеялся:

— Боитесь оставить пальчики?

— Нет, что вы…

— Ладно, ладно, я пошутил. Читайте.

Глаза Федоткина привычно заскользили по строкам.

Федоткин оторвался от текста. Приподнял глаза к потолку, кивнул подбородком вверх и спросил:

— Это он?

Богданов молча кивнул.

Дочитав, Федоткин осторожно, как нечто взрывоопасное, перевернул лист текстом вниз.

— Да, я вам скажу…

— Мне ничего говорить не надо. — Богданов выглядел угрюмо. — Набрались бы духу и сказали об этом в газете.

Федоткин быстро оценил ситуацию и искус поразить воображение читателей «жареным» фактом зажег в нем огонек азарта.

— Вы мне это отдадите?

— Под гарантию анонимности. Только, Игорь, не подумайте, что я боюсь. Просто не могу подставить под удар людей, которые это мне передали.

— Все ясно, товарищ полковник.

Они поняли друг друга и союз был заключен.

Прощаясь, Богданов протянул Игорю руку и на миг задержал его ладонь в своей. Игорь поднял на него глаза и подумал, что Богданов уже нравится ему как мужчина.

Андрей из «Хамелеонов», с которым его связывала почти двухгодичная связь, растратил свой шарм. Он медленно опускался — жирел, тело становилось дряблым, манеры грубыми. Его облик все больше соответствовал имиджу группы, которую фанаты называли просто и точно: «хамы». Андрей не любил мыться, вонял потом, не брился и все чаще поглядывал на других женоподобных мальчиков. А их вокруг «Хамелеонов» крутилось немало. Пора с ним кончать отношения. Пора…

— Командир, я его нашел вчера. — Гриша Кислов по кликухе Турухан дрожал от победного нетерпения. — Фраера, который шился к аптекарше.

Голиков с нервным автоматизмом постукал ногой по полу, как собака хвостом. Он делал это в минуты раздражения сам того не замечая.

Поставив перед Туруханом задачу найти типа, который угрожал их делу, Голиков не стал посвящать подручного в тонкости дела и все свел к банальной ревности, которую он испытывал к своей полюбовнице.

— Кто он?

— Работает в «Трансконтинентале». Командир, прикажете провести операцию по нейтрализации?

Голиков поморщился. Слишком быстро Турухан нахватался военных выражений. И это полковнику не нравилось в такой же мере, как если бы тот начал называть себя генерал-майором.

— Ты очень уверенно смотришь на это. Может он из ментовки?

— К-о-м-ан-д-ир, — Турухан протянул слово с таким долгим звуком, словно растягивал во всю ширь меха гармошки. — Он секурити. Я выяснил.

— Се-ку-ри-ти! — Голиков в последний раз стукнул ногой и дробь прекратилась. — Охренели вы все! Менаджеры, продусеры, авдиторы, хоть бы говорили как следует!

На такие выпады Турухан вообще не привык обращать внимание. Русский язык великий и могучий. Можно сказать: «Чего хочешь» или «чего хотишь», один хрен поймут. И пошли они все, со своими университетами. Турухан один срок оттянул в Азербайджане в Мингечауре и выговаривал эти названия даже под большой балдой, а президент Горбачев — был такой государственный чудик — ковырял языком, как лопатой: «Азербаджан». Все слушали, понимали, в аплодисменты били. Короче, пошли они все со всеми своими университетами!

— Ты уверен, что он не мент?

Турухан чиркнул ногтем большого пальца по горлу.

— Командир! Сука буду!

— Сумеешь его спеленать?

— Е-моё, хрен с бандурой! Раз плюнуть.

— Ты не дрочись, Григорий. Похищение — дело подсудное.

— Командир! Все в лучшем виде…

— Ну, смотри, на твой страх и риск.

— Понял, не турок же в самом деле…

— Возьмешь его, привози на дачу.

От троллейбуса к дому Алексей шел проходными дворами, спрямляя неблизкий путь. За ним на отдалении в несколько шагов шли два парня. Насколько сумел заметить Алексей, им было не больше, чем по шестнадцать лет. Шли они весело гогоча. Их ноги шаркали по асфальтовой дорожке с громким шорохом.

Обычная настороженность не подала Алексею сигнала тревоги. Единственное, что он попытался сделать — чуть отступил, когда парни достаточно приблизились и оказался к ним лицом. Но с этим маневром он опоздал.

Последние метры, отделявшие их от Алексея, парни преодолели ускоренным шагом. Они быстро распахнули полотнище брезента, который несли с собой и набросили его на голову Алексея. Это действие скорее всего они отрабатывали на тренировках, поскольку оно получилось без какого-либо сбоя. Полотнище плотно укрыло Алексея, а сильные руки тут же спеленали его, плотно закрутив ткань. Потом Алексея опрокинули на спину.

Место атаки было выбрано с точным расчетом. Едва полотнище развернулось в руках нападавших, из-за угла пятиэтажки за спиной Алексея выскочили ещё два человека. Отбиться от четверых никаких шансов не имелось.

Крепкие руки оторвали Алексея от земли, подняли, плашмя сунули в кузов тут же подъехавшей «Газели».

Заурчал мотор. Машина тронулась. Днище кузова под Алексеем затряслось на колдобинах дороги. Сидевший рядом охранник придавил ему ногой бок, не давая возможности на крутых поворотах скатываться к борту. Алексей пытался сориентироваться и хотя бы примерно понять куда его везут. Он запомнил, что на тряской дороге машина сделала два правых поворота. Потом скорость стала выше, и его перестало трясти так зверски, как некоторое время назад. Скорее всего они выбрались на шоссе и покатили по асфальту.

Очень трудно определить время, когда нет ни часов ни видимых ориентиров. Пять минут, проведенных с завязанными глазами, могут показаться и часом и двумя часами в зависимости от неудобств, которые приходится испытывать. И все же по прикидкам Алексея ехали они по шоссе не более часа, потом опять свернули на тряскую дорогу. Машина пошла медленно. Двигатель то переставал урчать, когда колеса спускались в глубокие колдобины, и вдруг свирепо завывали, когда надо было из рытвины вылезать наверх.

Наконец, они остановились. Пару раз громко газанув, водитель выключил мотор. Стало тихо.

Сильные руки схватили Алексея и без какой-либо осторожности потащили наружу, затем подняли и понесли. Он услыхал скрип открывавшейся калитки. Один из несших его споткнулся и сквозь зубы матерно выругался. Неожиданно Алексея поставили на ноги и сдернули брезент, коконом облегавший тело.

Было темно. Но Алексей все же понял, что оказался на крыльце дома перед закрытой дверью. С двух сторон его за руки придерживали дюжие парни. Загремел засов, запиравший вход изнутри. Алексея втолкнули в помещение. Они миновали темные сени и вошли в слабо освещенную просторную комнату с крайне скудной обстановкой. В углу вдали от окна, закрытого решеткой, стоял обеденный стол. В другом углу высился почерневший от старости буфет. Посередине комнаты громоздилась широкая деревянная лавка. Один из сопровождавших пленника мужиков сильно толкнул Алексея в грудь. Сильные руки схватили его за плечи и повалили на скамью, прижали к ней. Алексей дернулся, пытаясь вырваться. Тут же ему врезали по боку резиновой полицейской палкой.

Алексей громко и замысловато выругался, упомянув сразу всех мужиков, которые были рядом, их шлюх мам и алкоголиков пап в одном всем хорошо известном контексте. Это, как ни странно, вызвало оживление присутствовавших.

Один из крутых схватил Алексея за горло и сдавил его.

— Сам придумал или списал?

Алексей видел стоявших вокруг трех мужиков почти одного калибра — ростом по сто восемьдесят пять сантиметров. Все они были в черных масках, сделанных из лыжных шапочек. Судя по неровным прорезям для глаз, маски делались наспех кривыми руками без какого-либо старания.

— Что вам надо? Я ничего не знаю.

Алексей произнес это и вдруг понял, что повторил слова и даже интонацию, которые недавно сам слышал от Козлика и мадам Изольды. Оказывается, в одинаковых обстоятельствах разным людям приходят на ум одинаковые мысли и поступают они чаще всего одинаково.

— Все что нам надо, ты вспомнишь быстро.

— Пошли вы! — Алексей ещё раз отвел душу в изысканном выражении.

Тут же последовал удар резиновой палкой по затылку. Голова будто взорвалась изнутри. Глаза затянул голубоватый туман, звуки ушли, отдалились, стали глухими. Колени подогнулись, и Алексей бы упал, но его подхватили под руки, удержали.

— Кончай, Турухан! Он полковнику живым нужен. Тебе лишь бы мозги кому-то вышибить.

— Ничего не случится. Иначе он не заговорит.

— Заговорит. — Молодой голос прозвучал с веселой лихостью. — Как миленький. Тащите утюг.

Собеседники понимающе заржали. Судя по голосам их было не менее четырех. Кто-то, поскрипывая половицами, вышел из коматы. Молодой голос недовольно поторопил его.

— На полке утюг. На верхней. Чё там копаешься, как жук в навозе?

Из отдаления — может из кладовки или из кухни — раздался голос другого человека.

— Не базлай, Картоха. Заткнись. Куда он денется.

— Утюг? — Молодой ещё и острил.

— Пошел ты! — Шутку его не приняли.

Вскоре вернулся тот, кто ходил на поиски и со стуком поставил на стол нечто тяжелое. Алексей понял — принесли утюг. Молодой нагнулся к нему, дохнув водочным перегаром. Спросил злым голосом:

— Ну что, собака, будем тебя подогревать?

Чужие руки расстегнули пряжку и раздернули пояс, стягивавший брюки. Небрежным рывком выдернули рубаху. Жесткая ладонь звучно шлепнула по голому пузу.

— Значит молчишь? Рокки, подай прибор.

Вот заразы, — несмотря на трагичность своего положения подумал Алексей, — то же мне, иностранцы!

Внезапно в комнате погас свет. В наступившей темноте сразу несколько голосов начали яростно материться.

— Турухан! — Басистый рык, который перекрыл галдеж, прозвучал в комнате впервые. Он явно принадлежал авторитету, который до сих пор молча наблюдал за происходившим. И только теперь он решил вмешаться, поскольку ситуация в чем-то вышла из-под контроля. — Турухан, я тебе говорил — проверь проводку. Неужели не просекаешь? Пробки выбило.

Может удастся выбраться? Алексей пошевелился, пытаясь выяснить степень свободы, которой он располагал. Но понял — ничего не выйдет. Его продолжали крепко держать. В дверь дома снаружи громко замолотили чем-то металлическим. Грохот разнесся комнате.

— Открывайте, милиция!

Хриплый голос встревожено спросил:

— Полковник, что делать?

— Спокойно. — Алексей неожиданно догадался, что басистый рык авторитета, которого он не видел, принадлежит Голикову, чей голос он никогда не слышал. — Турухан, утащи нашего гостя на чердак и заткни ему хайло. Потом мы откроем двери. Здесь у нас все чисто.

— Есть, командир!

В дверь снова забарабанили, на этот раз сильнее прежнего.

— Открыть! Милиция!

Сильные руки двух мужиков поставили Алексея на ноги и поволокли к лестнице на второй этаж. Один из амбалов подсвечивал дорогу слабым светом ручного фонарика. Через потолочный люк они поднялись на чердак. Алексея положили на доски лицом вниз.

Второй сопровождавший сразу ушел. Наверху остался только Турухан. Здоровенный, как бревно, поставленное на попа, держался нагло и не скрывал пренебрежения к пленнику. С давних пор в своем квартале он был некоронованным принцем, на улице считался князем; в масштабах группировки братвы, подчинившей себе территорию, он был корешем и соратником Мазая, для которого все вокруг были не больше, чем длинноухие зайцы.

Вы могли не знать, кто такой Мазай, какое место в иерархии темной власти над улицами занимал Турухан — это ровным счетом ничего не значило. Главное — сам Турухан прекрасно представлял свою общественную значимость, верил в силу своего кулака, в устрашающее влияние пистолета, который носил в кармане.

Милиция? Пусть живет, если так надо власти. Турухан с ней старался не конфликтовать. Милиция — это конкретные люди: участковый Митькин, сержанты патрульно-постовой службы Рогов, Пашутин, Саввичев. Мимо них всегда можно пройти мимо, скромно потупив глаза. Пистолет в кармане? Ха-ха! Это не есть проблема, как говорил студент-юрист Карпович, обслуживавший советами местную братву. В кармане Турухана всегда лежала записка: «Оружие нашел. Несу в отделение». Важно регулярно переписывать маляву, чтобы не выглядела затертой.

Конечно, если «шпалер» отберут менты — будет жалко. «Вальтер» с глушителем — штукенция удобная, в руке лежит плотно и расставаться с ней не хотелось. Но чтобы за задницу и в мешок — здесь ни-ни, руки сосклизнут. Зафиксированное на бумаге заявление о намерениях — это юридический документ. Любой адвокат при такой бумаге ментов в дерьме изваляет.

Алексей не первый раз встречался с такими типами. В армию приходили всякие и обламывать их приходилось с немалыми усилиями, но он обламывал. Ничего в психологии Турухана не было секретом. Сильный, здоровый, наглый. Такого трудно согнуть. Значит надо ломать. Резко, решительно, неожиданно. Ко всему они не в армии, значит на вежливость можно плюнуть.

Снизу через потолок из дома доносился шум. Турухан к нему внимательно прислушивался, временами забывая следить за пленником. Выбрав подходящий момент, Алексей подтянул ноги, уперся руками и быстро вскочил. Резким крушащим ударом — таким он на занятиях в училище ломал доски и крушил кирпичи — всадил Турухану кулак в солнечное сплетение. Тот даже не думал, что пленный, которому уже помяли бока, рискнет врезать ему плюху и не собрался, не успел напрячь мускулатуру живота. Удар согнул Турухана пополам. Он выронил из губ сигарету, схватился за живот руками. Как окунь на суше скруглил рот в баранку и стал жадно глотать воздух. Это только в кино, схлопотав сокрушительный тычок, человек бросается в контратаку, крушит противника и побеждает его. После удара Алексея такое удалось бы немногим. Подсечкой Алексей опрокинул Турухана на бок, перевернул на живот, завел руки за спину. Снял у него с пояса наручники, как сказал бы сам Турухан, «набросил на грабки». Быстро пробрался к слуховому окну и вылез на крышу. Осторожно, после каждого движения замирая и прислушиваясь, Алексей полз по скату к коньку. Теперь он получил отличный обзор.

Две милицейские машины, въехавшие во двор, мордовали ночную тьму всполохами проблесковых маячков. От этого пейзаж приобрел вид декорации к фантастическому фильму ужасов. Мертвенно-синий свет выхватывал из тьмы то угол хозблока, то поленницу, сложенную египетской пирамидой, то высвечивал призрачные силуэты деревьев фруктового сада. По двору неторопливо прохаживались люди в бронежилетах с автоматами На крышу никто из них не смотрел.

Рядом с домом стоял высокий клен. Одна из его ветвей нависала над скатом крыши. Прижимаясь животом к черепице, Алексей медленно подполз к дереву. Больше всего он побаивался не того, что не сумеет удержаться на крутом склоне и сорвется вниз, а того что одна из плиток треснет под ним, загремит и наделает шуму. Однако все обошлось.

Еще раз Алексей замер в испуге, когда ухватился за толстый сук руками, а весь клен вздрогнул и зашелестел листвой. Любой деревенский парень, а тем более охотник, обратил бы на это внимание, но милиционеры, накатившие из города, брали в расчет другие, более привычные и потому настораживавшие их звуки.

Пробраться до ствола и спуститься по нему к земле — непростое дело, но Алексей с ним справился. В детстве он любил карабкаться на деревья столь ловко, что нередко заставал ворон и галок, сидевшими в гнездах. Слезать вниз не проще, чем лезть вверх, но при определенном опыте это вполне по силам каждому.

Оказавшись за оградой, Алексей присел у корня клена, выжидая, когда успокоится сердце и нормализуется дыхание.

На мгновение в нем всколыхнулось страстное желание вскочить и сразу же бежать. Но он подавил этот инстинктивный порыв. Поспешное безоглядное бегство было лишено здравого смысла. Милиция могла оцепить усадьбу постами со всех сторон и, не убедившись в их отсутствии, покидать укрытие было нельзя.

Несколько минут он стоял, плотно прижавшись к стволу дерева и следил за проулком. Признаков присутствия людей здесь не обозначалось. Слева, шагах в десяти стояла «Газель», на которой сюда приехала вся шарага. Алексей перебежал дорогу. Дверца кабины открылась без сопротивления. В деревенской глуши приехавшие сочли запирать её делом не обязательным. Выдрать из замка провода стартера труда не составило. Двигатель заработал сразу. По переулку Алексей выбрался на соседнюю улицу и погнал машину в сторону шоссейки. Никто его не преследовал и он покатил в сторону Москвы. Проехал километра три и вдруг увидел у перекрестка, где шоссе сопрягалось с грунтовой дорогой, голосовавшего человека.

По душевной простоте и некоторого расчета — ехать вдвоем все же удобнее — Алексей притормозил. Махнул рукой:

— В город? Садись.

Дверца открылась и пассажир сел на сидение… Все остальное погрузилось во мрак забытья…

Сколько прошло времени, сказать Алексей не мог. Он выплывал из темного липкого тумана с большой неохотой, словно ему не хотелось возвращаться в шумный и неуютный мир. То ли усталость, накопившаяся в нем ещё не прошла, то ли это действовала химия, которой его попотчевали грабители, но он с удовольствием воспринимал свою беспомощную распластанность — лежать удобнее, чем сидеть.

Едва он закрывал глаза, сознание заполняли бредовые образы. Из тишины выплывал белый солнечный диск. Он плавился, истекал удушающим зноем. Зной тек сверху вниз. Он лился по крутому боку лысой горы, возвышавшейся над ущельем. Он стекал по краям каньона в его глубину, где билась в теснине бурная река.

Память услужливо подсказывала: «Это Чечня. Это Бамут. А ты, Моторин, дурак. Хер тебя понес и заставил оторваться от взвода. Сейчас тебе чечи надерут задницу. Тоже ещё — герой-одиночка с гранатой в руке…» Одновременно другой, более трезвый уровень сознания сопротивлялся и подсказывал, что все обстоит иначе. Если рядом чечи, то почему они говорят только по-русски? Если он оторвался от взвода, ушел вперед, то где его граната. Почему правая рука безвольно опущена куда-то вниз и пальцы разжаты?

— Товарищ, товарищ…

Кто-то настырный, надоедливый, липкий тряс Алексея за плечо и не дав полежать, закрыв.

— Товарищ…

Алексей открыл глаза, готовый произнести нечто нелестное о тех, кто ему не давал покоя.

— Очнулся… Что с вами?

Алексей возвращался в мир суеты и беспокойств. Кисея сизого тумана становилась все прозрачней, и он вдруг ясно увидел лицо офицера, склонившееся над ним. Большая майорская звезда на погоне тускло светилась в рассеянном свете подфарников «уазика», который стоял рядом с ними.

— Спасибо, уже ничего.

Алексей попытался встать. Он потянулся вверх и его тут же качнуло. Он инстинктивно распахнул руки, чтобы не рухнуть столбом. Майор поддержал его.

— Вам плохо?

В голосе майора прозвучала тревожная нотка, и Алексей неожиданно почувствовал к нему расположение.

— Хуже не придумаешь.

Теперь Алексей увидел ещё двух офицеров. Один стоял у машины, второй держался за спиной майора. Видимо при всей готовности помочь незнакомому человеку они учитывали возможность непредвиденных ситуаций и на всякий случай грамотно заняли позицию для обороны.

— Что-то случилось?

Алексей горько усмехнулся.

— Меня вышвырнули из машины.

— Иномарка.

Майор не спрашивал, он уверенно фиксировал факт.

— «Москвич», — возразил Алексей и помотал головой, стараясь вытрясти из мозгов остатки дури. О «Газели» вспоминать было опасно.

— В город? Можем подвезти.

Машину вел капитан. Алексей видел только его погоны, коротко стриженный затылок и уши, торчавшие в стороны.

Они проехали километров десять, когда впереди в зареве белого света на дороге увидели несколько машин. Милицейские мигалки полосовали ночь мазками синих чернил.

Капитан притормозил, замедляя ход. Алексей увидел хорошо знакомую ему «Газель». Она стояла на обочине. Возле нее, опираясь о борта руками, широко расставив ноги, стояли трое мужчин. Два милиционера с короткоствольными автоматами наизготовку, держали их под прицелом.

Алексей узнал одного: это были тот, что остановил его на дороге, заставил надышаться химической гадостью и бросил на обочине. Значит, их было трое. Хорошо ещё не убили. Что им стоило пырнуть его ножом или приложить чем-то тяжелым по тыкве…

Теперь Алексей больше всего боялся, что их остановят. Его серьезно пугала встреча с бандитами. Если те совершили что-то более серьезное, чем угон автомашины, им могло показаться выгодным указать на него как на водителя, пострадавшего от их рук. Тогда неизбежно возникали вопросы и на них надо было бы отвечать.

Подняв жезл, навстречу машине вышел двинулся милиционер с автоматом, в каске и тяжелом бронежилете. Подошел со стороны водителя. Увидел офицеров, разрешающе махнул рукой:

— Проезжайте.

Когда машина тронулась, майор обернулся к Алексею.

— Чикаемся мы со всякой сволочью. Раз поймали — надо стрелять. Лично я бы только так…

Алексей не ответил.

Ехать домой он не рискнул. Поздно ночью добрался до дома Жанны, поднялся на седьмой этаж. Позвонил. Прошло как ему показалось изрядно времени, прежде чем за дверью раздался заспанный и в то же время встревоженный голос. Мелькнула гадкая мысль: «А что если у неё мужчина?» Стоял, не зная что сказать. Ответил только на повторный вопрос:

— Жанна, это я, Алексей. Открой, если можно.

— Ты пьяный? — задала она неожиданный для него вопрос.

— Нет, — ответил он уверенно, — только голодный.

Щелкнул замок. Зазвенела снимаемая цепочки. Дверь открылась. Жанна сразу заметила — он прихрамывает.

— Что с ногой?

— Мура, — он отмахнулся от вопроса, но тут же поморщился от боли.

— Вот что, Алеша. — Она встала и подошла к нему. — Давай я взгляну, что там у тебя.

— Зачем? — Он отшатнулся от нее, словно испугавшись. — Просто слегка потянул сухожилие. Это пройдет. Само.

— Нет, ты должен мне показать. — В Жанне всколыхнулось упрямство. — Давай условимся: либо ты мне покажешь ногу, либо собирайся и уходи.

— Ультиматум? — Он старался придать вопросу шутливый характер.

— Да. — Ответ прозвучал энергично и зло.

Алексей тяжело вздохнул. По голосу Жанны он понял — её условие совсем не шутка. Она в самом деле злится на его упрямство.

Перспектива уйти отсюда Алексея никак не устраивала. И потому что сильно болела нога, и потому что возвращаться домой без предварительной разведки он опасался: кто знает, не ждут ли его там те, с кем он не хотел больше встречаться.

Алексей подошел к софе, сел, приподнял брючину, приспустил носок и открыл голеностоп, украшенный фиолетовой гематомой.

— Боже, как это тебя угораздило?! Сиди.

Она сходила на кухню, принесла горячую воду, бутылочку йоду, вату. Присела у софы, стала обмывать ногу. Он опустил глаза и под распахнувшимся халатом увидел крепкую красивую грудь. Дышать сразу стало труднее. Он облизал губы, стараясь не выдать своего открытия и чувств, при этом возникших.

— Что с тобой случилось? Расскажешь?

Она не настаивала, но по её тону он понял — только честность укрепит её доверие к нему.

Сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, он рассказал ей о происшедших за последние дни событиях. Жанна сидела у его ног с видом отстраненным, отсутствующим. Он провел пальцем по её руке от запястья до открытого локтя.

— Мне кажется ты меня не слушаешь. О чем ты сейчас думала?

Она улыбнулась.

— О тебе. А ты?

— Разве я могу думать о чем-то ином, когда ты рядом? — И без перехода. — Можно я тебя буду титуловать «Ваша нежность»?

— Можно.

Она сказала это негромко, но как ему показалось чуть грустно. Он взял её за обе руки и притянул к себе. Не требовательно, а скорее испытующе, просяще. После того случая, когда она сказала ему решительное «нет», он уже не хотел рисковать, чтобы не попасть в положение, когда надо признать собственную поспешность.

Он понимал, что у него достаточно сил, позволяющих сломить её сопротивление, но не собирался этого делать. Ему хотелось добиться не собственного торжества, а настоящей взаимности, которая возникает только при совпадении желаний и чувств.

Он потянул её к себе с подчеркнутой осторожностью, но теперь не ощутил ни малейшего сопротивления. Тогда он обеими ладонями взял её за щеки. Они были удивительно нежными и теплыми. Его пальцы коснулись её ушей — маленьких, аккуратных. Он словно слепой вбирал в себя её черты осязанием. Она вдруг счастливо засмеялась и попыталась отстраниться:

— Не надо, так щекотно.

Тогда он коснулся её щеки губами. Она глубоко вздохнула, обхватила его крепкую шею, плотнее прижала к себе и с жаром ответила на его поцелуй…

Они не спали до утра. Ласки перемежались серьезными разговорами, разговоры — ласками. Жанна не могла понять, почему и зачем взрослый уже мужчина, пустился в авантюру, связанную с таким огромным риском. Зачем человеку брать на себя обязанности, которые обществом возложены на огромную систему розыска, подавления и репрессий.

— Леша, донкихотство — это состояние души. Такие люди сами ищут для себя ветряные мельницы… Да, кстати, ты знаешь, что такое дурак?

— Если задаешь такой вопрос, то скорее всего не знаю.

— Дурак тот, кто во всех случаях жизни говорит правду и пытается её отстаивать чего бы то ни стоило.

— Значит, это я.

— Не стану так говорить, но пойми — мораль, о которой так много кричат, несовместима с богатством и властью. В морали нет функциональности. Богатству разрешено все. Мораль — прибежище неимущих. Им твердят: вы бедны, но богаты духом. Тьфу!

— Ты круто загнула, Жанна. Неужели в самом деле так думаешь?

— Причем здесь крутость? Просто я вижу мир совсем не таким, каким он мнился мне в школьные годы, когда в голове бродили романтические идеи добра и нежности. Теперь я считаю, что полезнее для себя видеть и говорить то, что есть в действительности.

— Это не подпадает под твое определение дурости?

— Ни малой степени. Я не стараюсь говорить другим свою правду во всех случаях и тем более не отстаиваю никаких идей.

— Но ты рассуждаешь, и что-то ищешь, если такие мысли приходят тебе в голову. Зачем это делать, если не отстаивать того, что тебе дорого, во что ты веришь?

— Типичная интеллигентская блажь. В конечно счете не нужная, но без неё трудно. Отказывая себе в праве на поиск, человек обедняет и без того унылую пробежку по дистанции между рождением и смертью. Делает свою жизнь серой, нудной и скучной. Тебе никогда не хотелось выскочить из собственной шкуры? Ты не просыпался в холодном поту от мысли, что смерть ходит рядом, а жизнь бессмысленна? Что у неё нет никакой цели? Конечен не только человек, как отдельная личность. Конечен мир. Конечны звезды, к которым мы привыкли с детства. Потому только в поиске нового, в небольших радостях бытия человек забывается, уходит от мысли о бренности своего существования.

— Я над этим не думал.

— Зря, Алеша. Потому что иначе и не поймешь всей тщетности борьбы, которую ты затеял вроде бы из благих побуждений. Государство берет на себя роль борца с пьянством, наркоманией, проституцией, хотя эта борьба глупая, не имеющая смысла, а потому неэффективная. Считается, что пьянство — удел опустившихся низов общества. Но разве это так? Спиваются профессора, писатели, артисты. Ты слыхал, как в свое время Сталин вызвал к себе Александра Фадеева, который тогда руководил союзом писателей СССР и спросил: «Товарищ Фадеев, это правда, что Шолохов сильно пьет?» — «Да что вы, товарищ Сталин!» — Фадеев не собирался капать на коллегу. — «Товарищ Фадеев, — сказал Сталин, — мы не собираемся лишать вас пальмы первенства. Мы просто хотим знать: Шолохов сильно пьет или нет». А Шолохов пил сильно. Почему? Да потому, видимо, что хорошо понимал: точка для всех в яме, которую выкопают могильщики. И все эти разговоры о потустороннем блаженстве — обычная ерунда для самоуспокоения. Обрати внимание — больше других за жизнь цепляются священнослужители. Ко всему в них столько же самолюбования и гордыни, как в армейских генералах. Это ещё поспорить, кто на себя навешивает больше золотых украшений и мишуры… Эти красочные одежды, церковные чины, внутренняя иерархия… Да существуй бог в высоком понимании этого слова, то есть не зловредный старикашка, ведущий учет наших грехов, а творец всего сущего, создатель мира и человека, зачем бы ему были нужны эти лицемерные молитвы верующих, их песнопения?

— И все же в последнее время все чаще говорят, что душа существует, что это особый вид энергии…

— В живом теле — может быть и так. Но если душа уйдет из тела, она не сможет существовать изолированно от человека, без подпитки энергией со стороны. Действие энтропии куда сильнее, нежели наше желание жить после смерти…

Они умолкли на самом рассвете. Алексей лежал на спине, закрыв глаза и стараясь дышать как можно ровнее и тише, чтобы походить на спящего, но на деле не спал. Справа, расположившись на его руке, уткнув нос в его плечо, лежала Жанна. Он ощущал её теплое расслабленное дыхание, а её волосы щекотали ему щеку.

Все у них произошло так внезапно и в то же время в предельной степени закономерно, что по-иному и не могло быть.

Вот уже долгое время он был одинок. В своих делах, в своих думах, и главное — в чувствах. Да, мир широк, он светел, свободен, волен, но когда обстоятельства гонят тебя по ветру как шар перекати-поля, когда ты не хочешь двигаться туда, куда тебя заставляют обстоятельства — это плохо, но в конце-концов терпимо.

Куда хуже, если тебе не с кем поговорить по душам, и не на жидкостной основе совместного распития спиртного, когда каждая фраза начинается со слов: «Ты, Леха, меня понимаешь, да?», а на трезвую голову с ясным сознанием, что тебя понимают, потому что твои дела и мысли не безразличны кому-то. Если этого нет, если некому довериться, если ты перед кем-то боишься показаться слабым, незащищенным, требующим сочувствия и защиты — вот беда!

Это только кажется, что мужику все до Фени — удары судьбы по бокам, унижения, неодолимые трудности. Нет, душа мужика как и любая другая, требует понимания. Ей тогда легче сопротивляться злому ветру рока, когда кто-то находится рядом и готов поддержать в трудный момент, да что там поддержать — просто взять теплой рукой за палец и сказать потихоньку: «Я с тобой! Ты не один!».

Крупные черные буквы расположенные во всю ширину газетной страницы так и били в глаза, а текст заставлял задержать на нем внимание.

Ниже этого заголовка или «шапки», как его называют газетчики, шла «корзина» — несколько подзаголовков, которые раскрывали содержание публикации, хотя и не позволяли читателю судить к каким выводам их приведет автор.

Волков смотрел на Богданова, ожидая, что же скажет полковник. Тот просмотрел заголовки, положил газету на стол шефа и спокойно сообщил:

— Я это должен прочитать не торопясь.

— Ничего, читай здесь. Я подожду.

Богданов вздохнул и взялся за газету всерьез. Автор — Игорь Федоткин — построил материал, как беседу со специалистом-психоаналитиком из Индии профессором Рама Рау.

— сообщал автор, —

— Ну, сукин сын! — Богданов подумал о Федоткине с восхищением. — На ходу подметки срезает!

Богданов не ожидал, что журналист с такой легкостью поймет задание и столь лихо начнет его исполнять. Он взял желтый фломастер и стал оттенять места, привлекавшие внимание. Сперва это были отдельные строки, затем пошли целые абзацы.

Богданов отложил фломастер. Информация, которую излагал Федоткин, была столь концентрированной, что не имело смысла выделять отдельные абзацы. Надо было запомнить и принять на вооружение её целиком, поскольку аргументы потребуются для беседы с Волковым.

Особое восхищение у Богданова вызвал ответ профессора на последний вопрос журналиста.

— Так что? — спросил Волков, заметив что полковник окончил чтение.

— Боюсь показаться дураком, но статья, как мне показалось, серьезная.

— Почему дураком?

— Потому что, Анатолий Петрович, хорошо понимаю разницу между нами. Моя ипостась — практика. Вам приходится думать и над теорией.

Богданов, оставаясь с глазу на глаз с шефом, никогда не стеснялся тому польстить. Он знал — выдвиженец демократии стал крупным милицейским начальником только по той причине, что оказался в числе так называемых «защитников» Белого дома, когда на тот никто не нападал и смело принял сторону нападавших, когда Белый дом оказался в президентской осаде. Это было замечено и соответствующим образом отмечено. Ни особыми теоретическими познаниями, ни большой практикой подполковник, за короткий срок совершивший рекордный карьерный скачок, не располагал. Потому, умело вызывая подчиненных на беседы, он выяснял для себя те проблемы, которые перед ним вставали и никогда не стеснялся услышанное от кого-то мнение тут же выдавать за свое. Зная это качество шефа, Богданов быстро научился подталкивать Волкова в том направлении, которое ему казалось выгодным.

— Мне, Анатолий Петрович, бывает неприятно слышать, когда говорят будто милиция только и знает, что хватать и не пущать. Тем не менее при здравом размышлении понимаю: это ведь на самом деле так. Да, хватаем. Да, не пущаем. И все время оправдываемся: таков закон. А всегда ли наш закон прав? Вы, конечно, уже думали, кто такой Федоткин. Обычный мальчишка, чернильная проститутка. Но это ему не помешало зацепить серьезный вопрос. Сейчас я впервые задумался о статье двести двадцать восьмой уголовного кодекса. Простите, может быть у вас возникли те же мысли и мне не стоит этот вопрос затрагивать…

— Почему же, Андрей Васильевич. Говори, в крайнем случае поспорим…

Заход, который сделал Богданов, заинтересовал Волкова. Он обладал прекрасной памятью и часто при разговорах в высоких сферах использовал суждения Богданова, даже если они оказывались сомнительными. Это заставляло собственных начальников полагать, что генерал не так прост, как кажется с первого взгляда.

— Так вот, статья двести двадцать восьмая раскрывается кодексом так: «Незаконное изготовление, употребление, хранение, перевозка, пересылка либо сбыт наркотических средств или психотропных веществ».

— И что ты в этом обнаружил неверного?

Волков считал, что обязан не просто слушать, а активно вторгаться в суждения собеседника, подталкивать его к более полному изложению своих мыслей.

— Верно все, но слишком ясно просматривается гибкость мысли законодателя, который связывает определение данного вида преступлений со словом «незаконный».

Волков потер лоб, недоуменно посмотрел на Богданова.

— Незаконный — значит и есть незаконный. Чего тут мудрить?

— Значит, существуют законное изготовление, хранение, перевозка, пересылка и сбыт этих веществ?

— Ты сомневаешься? — Волков многозначительно улыбнулся. — Его ведут фармацевтическая промышленность, медицинские учреждения. Разве не так?

— Верно, я к этому и клоню. Возьмем статью сто пятую — «Убийство». Почему здесь законодатель не использовал слова «незаконное убийство»?

— Знаешь, если бы мой внук послушал тебя сейчас, он бы сказал: «Ну ты, Богданов, воще».

— Нисколько, Анатолий Петрович. Дело в том, что законодатель не стесняется признать законное существование в стране производства дури, а вот о том, что у государства имеется право на убийство, он предпочитает умолчать. Между тем такое право всем нам известно. Это смертная казнь, которую закон называет «исключительной мерой наказания». Это право государства посылать своих граждан на войну… И наказывается в этих случаях не то, что солдат убьет человека, а то, что он откажется это делать…

— Хорошо, пусть все это так, но причем статья двести двадцать восьмая?

— При том, что мы со своими идеями всегда плетемся в хвосте цивилизации. Федоткин сделал лишь небольшой обзор современных взглядов на причины и источники наркомании. В ряде стран давно поговаривают о необходимости легализовать продажу наркотиков…

— Ну, ты не скажи…

— Почему нет? Долгое время государство в упор не замечало религии. Теперь принят специальный закон. И что? Молись, сколько хочешь. Запрещены только экстремистские секты и верования. Мы все кричали о единобрачии как об основе морали и семьи. Теперь даже в Государственной Думе поговаривают о возможности разрешить гражданам иметь несколько жен. Вы уверены, что не должен появится закон, который будет направлен не против наркотиков вообще, а против наиболее опасных из них?

— Что ты предлагаешь?

— Я? Пока ничего, но подумать стоит. Мы опять можем со своими взглядами оказаться на обочине прогресса…

Договорить Богданов не сумел. Их разговор прервал длинный, по-хозяйски настойчивый звонок. Это ожил телефон, занимавший на столе Волкова священно-почетное место — аппарат прямой связи с министром.

— Слушаю, товарищ министр!

Голос Волкова — симфония звуков радости и тревоги: он бодр, подобострастен, вопрошающ, полон готовности сорваться с места и бежать, выполняя высокие указания. Говорят, что советские функционеры всех рангов, беседуя по телефону со Сталиным, обязательно вставали, даже если в кабинете находились одни. Волков этого не делал, но обжигающий жар подобострастья, который заставлял подниматься с кресла, все же чувствовал всем седалищем.

Дальше последовал поток служебных слов.

— Да. Так точно. Есть. Будет исполнено. Да, немедленно. Прямо сейчас. Уже выезжает.

Поспешно положив трубку на аппарат, будто она обжигала руку, Волков посмотрел на Богданова взглядом хищника, изучавшего добычу.

— Тебя срочно требует министр. Как думаешь, зачем?

— Разве он не сказал?

— Нет.

— Тогда не знаю.

— Езжай. И быстро.

В голосе Волкова звучало плохо скрытое раздражение. Не любит начальство, когда починенных ему людей вызывают другие, более высокие боссы. Это похоже на тайные шуры-муры неверной жены за спиной мужа и не таит в себе ничего хорошего для нижестоящего.

Министр, невысокий плотный крепыш в форме генерала армии, встретил Богданова сидя. Махнул рукой, указывая на кресло. Разговор начал без предисловий. Протянул через стол зеленую папку. Приказал:

— Прочитай. Потом обсудим.

Богданов раскрыл корочки и вынул несколько листков, сколотых синей пластмассовой скрепкой. Расколол, отложил скрепку и начал читать.

Богданов понял глаза от бумаг и встретился взглядом с Чибисовым.

— Что скажешь?

Чибисов глядел в упор холодным сверлящим взором. Богданов тяжело вздохнул, сказал со свей искренность, которую только мог изобразить:

— Волков мой начальник и судить о нем по таким бумажкам — я не хочу.

Чибисов ехидно скривился.

— Боишься?

— Нет, товарищ министр. Если на то пошло, я видел бумажки, в которых и на вас клепали всякие гадости.

— И что?

Было заметно, как Чибисов напрягся. Подобную дерзость починенный говорил ему в глаза впервые.

— А то, что эти вонючие пузыри тут же лопались. И становилось ясно, кому выгодно было их надувать.

Чибисов расслабился.

— Ты сам-то ничего не замечал за Волковым?

— Товарищ министр, я не по этой части. Мы с Волковым цапались. Было такое. Но всегда по делу. Не знаю, как он меня, но я его ценил как хорошего организатора. Кому-кому, а вам больше других известно — под Волкова я не копал.

— И что, даже никогда не видел себя на его месте?

Чибисов снова вперил пронизывающий взгляд в Богданова. Тот ответил спокойно, без фальши.

— Почему нет? Всякий раз, когда мы спорили, думал: «А я бы на его месте поступил иначе».

— Значит, все же примерялся к месту?

— Скорее к ситуации, товарищ министр. Я же не мальчик. И не мечтатель. То, чего достиг — потолок.

— Почему?

— Я обычная ищейка, если на то пошло. А на месте Волкова нужен политик.

Чибисов откинулся на спинку кресла и весело засмеялся. Потом вдруг умолк, посерьезнел.

— Разговор, Андрей, между нами. После такого запроса, плюс после статьи этого подонка Федоткина в «Московском курьере», твоему шефу не устоять. И я его спасти не смогу.

— Какая статья? Ничего не слыхал о ней.

— Естественно. Она, как мне сообщил источник, появится завтра.

— Задержать нельзя?

— Даже не думай. Волковскую задницу круто подставили. У прокуратуры на него тоже есть материалы. В том числе компрометирующее видео. Доложено президенту. Того аж передернуло. Уже готов указ…

Богданов слушал с мрачным видом и было ясно — уход Волкова его не устраивал, не радовал. Все же Чибисов решил спросить:

— Что скажешь?

— Плохо. Для дела, я имею в виду. Для нас. И для вас.

— Этого уже не исправишь. — Чибисов сжал кулаки и щелкнул костяшками пальцев. — Ты на место поганца Турчака никого не присмотрел?

— Волков сам подбирает человека.

— Теперь подбери ты.

— Есть.

— И еще. Как ты смотришь, если я представлю тебя на место Волкова? Исполняющим обязанности? Потом утвердим окончательно.

— Нет. — Богданов сказал, как отрубил, и упрямо поджал губы.

— Что нет? — Чибисов искренне удивился. Он никогда не думал, что кто-то может отказаться от подобного предложения. — Почему?

— Я уже докладывал: если занимать должность, то надо работать. А так, чтобы временно порулить — меня не устраивает.

Чибисов вдруг оживился.

— Ты знаешь, я точно так же ответил, когда мне предложили стать замом Аркашина.

Чибисов сильно лукавил. Позиция, которую занял Богданов, была по-настоящему мужской. Так мог бы поступить и сам Чибисов, когда ему предложили пойти заместителем к министру Аркашину. Но духу отказаться от выгодного предложения не хватило. Слишком желанной была предложенная высокая генеральская должность. Чибисов никогда не испытывал дурацкого на его взгляд убеждения, что лучше быть головой мухи, чем хвостом у слона. Как ни крути, слон есть слон и если даже ты прикрываешь ему собой место, которое сильно пахнет, никто на тебя не замахнется хлопушкой. И Чибисов дал согласие пойти под Аркашина, человека серого, безликого, пустого, лишь бы выскочить в генерал-полковники. Но Чибисову удивительно повезло. Аркашин проштрафился и фигура кандидата в замы оказалась проходной. Даже для самого Чибисова его назначение министром стало неожиданностью.

Известно, что благородные легенды о себе каждый сочиняет сам. Уличить Чибисова в неправде не мог никто — беседу перед назначением президент с ним провел с глазу на глаз, и это давало возможность рассказчику придать легенде необходимую ей благородную окраску.

— Короче, я твою позицию понимаю. — Чибисов задумался, делая вид, что серьезно размышляет. — Давай решим так. Я тебя представляю на должность, которую освободит Волков. Без приставок «ио» или «врио». Согласен?

Богданов встал. Вытянулся подобострастно.

— Благодарю, товарищ министр.

— Ладно, ладно. Благодарить будешь делами… Да, еще. На службе сегодня не появляйся. Встречаться с Волковым тебе ни к чему. Завтра он прочитает статью в газете и получит указ.

— Какой мотив отставки?

Чибисов усмехнулся.

— Разве президент нуждается в мотивации своих кадровых решений?

— Я понял. Но учтите, Анатолий Петрович, этот Богданов не очень покладист в делах и не будет поддакивать, если не будет с чем-то согласен. И будет докладывать правду, нравится она вам или нет.

— Не боишься, что мне это может не понравиться?

— Что поделаешь, иначе быть не может, Анатолий Петрович, это только царь может обманывать себя и верить будто он единственный, кто обеспечивает подданным благоденствие и процветание. Это царедворцы стараются лгать царю и говорить ему приятную неправду. Мы с вами работники канализации. Ассенизаторы и сантехники общественных сортиров. Когда мы перестанем видеть и понимать истину, говно забьет коллекторы и попрет из унитазов верхних этажей в жилые апартаменты. Тогда уже ни один царедворец не сумеет объяснить царю, что это наружу вытекает мед благоденствия…

— Опасный ты человек, Богданов…

Чибисов расстегнул китель, положил руки на живот и стал ласково барабанить по нему пальцами, как по клавишам баяна.

Беседовать с министром на острые политические темы Богданов не боялся. Он знал — единственное чего в таких разговорах не дозволялось — называть в контексте конкретные фамилии. Если они подразумевались — Чибисов терпел. Правда и здесь было исключение. Волков считал себя (и, между прочим, не без оснований) человеком президента. Так вот ни поминать его фамилию всуе, ни делать намеков на его личность в критическом плане в присутствии Чибисова не дозволялось. Царь — это другое дело. Царь — это чистая аллегория. Можно даже уточнять: царь-Горох, царь-Салтан, царь-Никита. И канализация во дворце есть, какие тут могут быть претензии.

— Опасен тот, товарищ министр, кто видит — где-то вот-вот прорвет трубы, но помалкивает. Мол, не мне расхлебывать аварию, а начальству.

— Я не это имел в виду. — Чибисов перестал постукивать по животу, любовно огладил его и застегнул китель. — Ладно, выкладывай гениальные мысли…

Капельку уксусной кислоты насчет гениальности мыслей Богданова Чибисов подпустил специально, чтобы тот знал — министр слушает, но цену его суждениям знает и потому особенно заноситься при нем не следует. Хотя услышать нечто новенькое задиристое Чибисову очень хотелось. Вечером он собирался встретиться в приватной обстановке с двумя членами Федерального собрания и подкинуть им в разговоре пару «ежиков» для размышлений было совсем неплохо.

Богданов не знал о планах шефа, но все же мгновенно просчитал его возможные желания и тут же изобразил приступ внезапно нахлынувшей на него скромности. Он демонстративно поднял левую руку, отодвинул обшлаг рукава и посмотрел на часы.

— Я вас не заболтал?

Чибисов в свою очередь бросил взгляд на огромные напольные часы, мерно размахивавшие огромным маятником в углу кабинета.

— Нет, ничего. У меня ещё есть время. — Чибисов откинулся в кресле. — Сейчас попрошу принести кофе, а ты договаривай. У меня возникли мысли, хочу их на тебе проверить… Так что слушаю.

«Гол!» — подумал Богданов, но ничем не выдал торжества.

— Даже не знаю теперь с чего начать…

— Хорошо, ты думаешь мы не видим правды? Или просто делаем вид, будто её не замечаем?

— И то и другое. С одной стороны политика заставляет нас делать вид, будто мы в одинаковой мере боремся с теми, кто украл миллион из кассы банка и с теми банками, которые положили в сейфы миллиарды, украденные у населения. Но разве это на самом деле так?

Чибисов пригладил волосы на затылке и улыбнулся.

— Ты готов это произнести на совещании у премьера?

— Зачем? Я же не полный дурак. Речь не о том, чтобы об этом кричать где попало.

— Тогда о чем?

— О, господи! Я говорю: мы не должны бояться признавать правду для самих себя. Иначе будем совершать глупости.

— Какие, например?

— Преступник, укравший миллиард, сегодня вправе открыто вложить его в нашу промышленность. Считается, что инвестиции — благо для государства, для общества. Значит, если вор перелетает из тени на свет, он становится социально близким по духу и по идеалам нашей демократии. Раз так, его трогать нельзя…

Волков с интересом слушал откровения Богданова. Часто неприкрытая истина, которую тот высказывал, была ему неприятна, больно задевала его самолюбие, но он умел слушать и извлекать для себя пользу из чужих мыслей, а потому терпеливо сносил даже те уколы, которые были наиболее болезненны для его начальственного самочувствия.

— А ты в состоянии кого-то из таких тронуть?

— Нет, но говорить вслух о том. Что собираемся и даже делаем это вам придется…

Чибисов улыбался. Мудрая мысль, которую он мог подкинуть сенаторам, уже имелась.

Выйдя от министра, Богданов по мобильному телефону связался с Жетвиным. Как всегда, они встретились на явочной квартире в Лялином переулке.

— Только что от министра, — сообщил Богданов.

— Что такое?

Жетвин явно встревожился.

— Пойми, Евгений, я уважаю принципы и мнение Грибова. Потому говорю с тобой. Вот, прочитай.

Жетвин взял в руки листок ксерокопии.

Жетвин положил ладонь на документ и поднял глаза на Богданова.

— Почему нет даты?

— Мне сняли ксерокс до подписания документа.

— Дело пахнет керосином. Что делать?

— Об этом я и решил с тобой посоветоваться.

— Володя знает о происходящем?

— Нет. — Богданов был честен. — В этом вопросе я его обошел.

— Почему?

— Разговор о Марусиче у нас заходил при первых встречах. Ваш брат твердо сказал, что его не отдаст. Их пути где-то пересекались?

Жетвин кивнул.

— Было такое.

— Именно поэтому во второй раз к Грибову я решил не обращаться.

— Вообще-то Марусич мужик крепкий. Он может устоять.

— Может. — Богданов не стал противиться. — Однако мы не знаем, что известно прокуратуре. Если материала много, самые крепкие плечи могут не выдержать такого груза.

— Есть возможность узнать, что на него имеет следствие?

— Разве этой бумаги недостаточно? — Богданов взял постановление, тряхнул им и кинул на стол. — Пытаться выяснять детали чревато опасностями. Статьи, которые шьют Марусичу, не касаются моей епархии.

— Понятно.

— Я уверен, Федеральное Собрание своего человека прокуратуре не отдаст. Но есть пресса. Можно заткнуть рот одной, двум газетенкам, но другие поднимут вой. Поведут, как это сейчас принято, журналистское расследование. Дерьмо полетит во все стороны. Поэтому нам надо решать проблему хирургически. Конечно, это больно, зато гарантирует сохранение всей Системы. Разве ради целого не стоит пожертвовать частью?

Жетвин просмотрел на Богданова с пониманием. Он сам всегда был сторонником крутых решительных действий.

— Это так, но хорошую операцию надо серьезно готовить.

— Понимаю.

— Сколько у нас будет времени?

— Не так много. Думаю, в пределах семи-десяти дней.

Жетвин задумался. С минуту он сидел молча и разглядывал ногти левой руки. Молчал и Богданов. Он отпасовал меч партнеру и теперь ждал, как тот им распорядится.

Наконец Жетвин принял решение.

— Десять дней — мало, но я постараюсь. Гробить наше дело я не позволю.

— Значит, забито? О кей.

Богданов собрал бумаги. Протянул ладонь Жетвину. Тот звучно шлепнул по ней пальцами.

— Забито.

Они распрощались.

Жетвин, пожимая руку гостю, выглядел озабоченно и встревоженно одновременно. Богданов за показной сосредоточенностью скрывал удовлетворение — дело было сделано и оставалось ждать результатов.

Когда Жетвин ушел, он долго сидел за столом опустошенный и вымотанный. Не так-то просто замыслить и разыграть выигрышную многоходовую комбинацию. Такую, когда на кону не только карьера, но и собственная голова.

С военными специалистами работать одно удовольствие. Распространенное мнение, что они недоучки — плод завистливого остроумия младших научных сотрудников научно-исследовательского института парикмахерского искусства. Жетвин об этом знал давно.

Отставной майор Нечипоренко, которого ему для деликатного дела порекомендовали старые соратники по Афгану, внешне особого впечатления не производил. Плешивый, с носом, свернутым набок, в потертом армейском кителе, в сапогах, давно не чищенных, со сбитыми каблуками, он выглядел колхозным бригадиром, явившимся в город прямо с картофелеуборочной страды. Не будь у майора рекомендаций от людей, которым Жетвин доверял безраздельно, он бы и разговаривать с ним не стал. Но здесь протянул руку, пожал её, ощутив ответную реакцию крепкой крабьей клешни.