Герой-чудотворец

1. День Чарли Хэббла

Это было ранней весной, в один из вторников, вскоре после того, как «Дейли трибюн» оповестила, что ее дневной тираж превысил полтора миллиона экземпляров. Свежий, аккуратно сложенный номер газеты в это утро, как обычно, ожидал своего постоянного читателя Чарли Хэббла, который снимал комнату со столом у миссис Фосет – дом 12, Дак-стрит, Аттертон.

Последнюю неделю молодой человек работал в ночной смене и сегодня проспал всё утро. Ему уже был приготовлен обед, и миссис Фосет поставила на стол жареную печенку с картофелем, крепкий чай, хлеб, кусок намазанного маслом чайного кекса, немного консервированных абрикосов в стеклянной вазочке и кувшинчик с комковатым кастардом[1].

Печенка всё еще шипела и пузырилась, когда Чарли сошел вниз и вонзил в нее вилку. Это был последний обед, который ему надлежало съесть у миссис Фосет, последний обед, который он должен был съесть, как Чарли Хэббл, кто никогда не был ни знаменит, ни известен. Но он об этом пока не знал, так же как не знала и миссис Фосет, как не знала и «Дейли трибюн», для которой он был просто рядовым из армии постоянных читателей – всего лишь фамилия и имя на подписном бланке, иными словами – пенни из Аттертона.

В каждой футбольной команде, особенно к северу от Трента, найдется игрок, похожий на Чарли Хэббла, может быть, чуть помоложе, но такой же чумазый и тоже известен как «хороший парень». Чарли – крепкий молодой человек ростом в пять футов восемь дюймов, лет за двадцать пять. У него короткие песочного цвета волосы, длинные, тоже песочного цвета, ресницы, хорошая кожа на лице, веснушки, голубовато-зеленые глаза – они очень подходят к нему, – вздернутый нос приличных размеров и рот честного малого, который еще не вполне уверен в себе и поэтому немного угрюм.

В это утро Чарли не стал бриться, только как следует умылся, надел будничный костюм из голубоватого саржа, но не пристегнул воротник к сорочке и не повязал галстук.

Итак, мы представили вам его, типичного мужчину – северянина, обыкновенного английского рабочего, постоянного читателя «Дейли трибюн».

Уже доедая печенку с картофелем, Чарли заметил на столе письмо и некоторое время подозрительно разглядывал его, словно письмо могло взорваться. К письмам у него было точно такое отношение, как у пожилых людей среднего достатка, живущих спокойно и сытно, к телеграммам, этим ударам, приходящим из страны бед. Письма он получал редко и не очень желал, чтобы они приходили чаще, потому что обычно они приносили неприятные новости. Он стал разглядывать конверт. На конверте стоял штемпель Бендворса, его родного города. Он подумал, что письмо, должно быть, от Ады, его замужней сестры. Он мог бы точно определить по почерку, от кого, но ему никогда не приходило в голову, что почерк можно различать. Прежде чем распечатать конверт, он налил чашку чаю, густо забелил его молоком, положил сахар и, отпив большой глоток этой сладкой смеси, принялся читать письмо Ады, которое начиналось сообщением, что все они живы и здоровы, и надеждой, что и он тоже жив и здоров. Она писала, что Дейзи Холстед всё-таки вышла замуж за Джорджа Флетчера, что свадьба была в прошлую субботу, и молодые ездили венчаться в большом автомобиле, украшенном белыми лентами, что об этом была заметка у них в газете, и что она, конечно, знает, что Чарли всё это не интересует, и всё же она считает своим долгом сообщить ему об этом. Было бы заманчиво рассказать читателю, что Чарли, дочитав до этого места, оттолкнул печенку с картофелем, абрикосы и чай и спрятал лицо в ладони. Но ничего подобного он не сделал. Он продолжал есть и пить с аппетитом, хотя несколько раз брал письмо и хмуро смотрел на него.

В дверях появилась миссис Фосет.

– Видели письмо?

– Да, – ответил он с полным ртом.

Однако ответ этот не удовлетворил миссис Фосет; ей, когда она хозяйничала на кухне, была необходима пища для размышлений.

– Вот и хорошо, – сказала она поощрительно, раздумывая, как бы продолжить разговор. – Я сначала решила, что это мне, потому что жду письмо от брата, а потом, когда посмотрела на него еще раз, увидела, что вам, и сказала себе: «От его девушки, от той, что тогда приезжала к нему из этого, как его? Бендворса!» – Она замолчала и посмотрела на него выжидающе.

Чарли пришло в голову, и не в первый раз, что женщины не могут не лезть не в свое дело. Сначала Ада, теперь эта миссис Фосет. Всюду суют свой нос. Он не ответил, притворившись, что занят едой и чаем.

Толстая и пыхтящая миссис Фосет стала вдруг внимательной дамой-покровительницей.

– Ну как она там, ваша девушка? Опять собирается приехать?

– Она вышла замуж. Несколько дней назад, – угрюмо ответил Чарли.

– Вышла замуж? Нет, вы только подумайте! – Миссис Фосет была и поражена и довольна. Потом она усомнилась, так как Чарли часто подшучивал над ней. – Нет, это правда?

– Правда. Ада, моя сестра, пишет об этом.

– А я думала, что она – ваша девушка…

– Ммм… Теперь нет. Вышла замуж в прошлую субботу. Белые ленты… Заметка в газете…

В интересах миссис Фосет было держать постояльца, этого хорошего молодого человека, имеющего определенную работу, неженатым как можно дольше, но тем не менее она, казалось, была возмущена больше, чем он сам.

– Нет, вы только подумайте! Так сейчас и поступают многие девушки. Ни стыда у них, ни совести. Одно бесстыдство. И вы долго гуляли с ней?

– Года два. С перерывами.

– Два года! – продолжала она, беря ноты всё выше и выше. – Такой славный, самостоятельный молодой человек! Ради нее вы бы сделали всё, я уверена. Но стояло вам уехать на несколько месяцев и, пожалуйста – вышла замуж! Не сказав ни словечка. Знаете, что я вам скажу, пусть слышит меня кто угодно, она сделали глупость, что связалась с кем-то. Он ее еще проучит. Таких найти очень нетрудно. Разодет и всякое там тра-ля-ля, а потом, не успеешь опомниться, как он потребует, чтобы ты работала на него, – добавила она сурово, словно обращаясь к невидимой толпе щеголей и коварных изменников. – Бездельник, наверное, и белоручка. Вот кого она подцепила, попомните мои слова.

– Нет, – спокойно не согласился Чарли. – Он хороший парень. Я его знаю.

– Знаете? Нет, вы только подумайте! Это еще хуже, если знаете. Каков же он тогда, если так насмеялся над вами! И она!.. – С этими словами миссис Фосет сделала несколько шагов к Чарли и продолжала более доверительно: – Теперь уж я скажу вам, чего раньше не говорила. Еще тогда, когда она была вашей девушкой, когда она приезжала и просидела здесь вечер, не мне оговаривать ее, но я еще тогда подумала, что вы связались с пустой девчонкой. Такую легко видишь по глазам. «Хорошенькая, ничего не скажешь, – сказала я себе тогда, – но, ручаюсь, пустая. Я бы не удивилась, – сказала я себе, – если он вдруг увидит, что это не то». Так сказала я тогда себе.

Однако у Чарли была хорошая память. Он не забыл, как она весь вечер увивалась около Дейзи и целыми днями потом говорила о ней. А теперь только послушай ее! Он скептически улыбнулся.

– Дейзи не такая. Я не хочу, чтобы ей плохо было. Мы ничего не обещали друг другу.

– Конечно, так и надо смотреть на всё, – сказала миссис Фосет, которая считала, что подобный взгляд – жалок и бесплоден: она жаждала драмы. – Очень хорошо, что вы можете так смотреть. Многие не могут. Не знаю, могу ли я, – добавила она задумчиво. – Но я терпеть не могу обмана. Всё, что угодно, но не обман. Нет, не терплю и никогда не терпела. Как печенка? Попался как будто неплохой кусочек.

– Отличный. – И обманутый влюбленный бодро кивнул и приступил к абрикосам и кастарду. – Не думайте об этом, мамаша. У них всё в порядке, у меня тоже. И никто не собирается плакать.

– Конечно, я всегда так говорила, – сказала миссис Фосет, не желая, чтобы ее превзошли в философском восприятии жизни. – Чему быть, того не миновать. Поверьте, у меня тоже было достаточно неприятностей, но я всегда говорила себе: чему быть, того не миновать.

Переваливаясь с ноги на ногу, она удалилась, унося с собой остатки печенки с картофелем.

Чарли, конечно, не было так весело, как он старался показать это. Правда, он не был обманут, так как оба они – Дейзи и он – последние месяцы всё больше становились чужими друг другу, и оба знали об этом, хотя ходили в кино, на танцы, катались на машине, бывали на вечеринках, изредка выезжали за город. Чарли переехал сюда, в Аттертон, и они уже совсем отдалились друг от друга. У них не было ничего, что могло бы победить время и расстояние, и это решило всё. Он мог жить без нее, а Джордж Флетчер, наверное, не мог. Может быть, всё могло получиться иначе? Возможно, она скорее бы пошла за него, чем за Джорджа Флетчера, и если он потерял ее, то по своей вине. Так рассуждал Чарли; он всегда был рассудительным парнем. Тем не менее спокоен он не был, хотя подобные рассуждения должны были принести покой. Где-то за этими рассуждениями пряталось чувство потерянности и одиночества. Мысли о Дейзи давно перестали его волновать, но он всегда помнил о ней Она была славной девушкой и хорошим товарищем, с ней было интересно. А вот теперь ее уже нет, на ее месте образовалась пустота. Если бы здесь, в Аттертоне, он завел себе девушку, всё было бы хорошо. Но девушку здесь он не завел, и поэтому пустота была ощутимой.

Он развернул «Дейли трибюн». Для него она была «его газета», что далеко не равнозначно слову «газета» вообще. Если он говорил: «Я читал об этом в газете», а это случалось нередко, подразумевалось, что он узнал что-то из «Дейли трибюн». Его отношение к «Дейли трибюн» было типичным: он не питал к ней особого уважения. Почтительность, с которой относились его деды и отцы к страницам с новостями, к печатному листу, давно исчезла. Каждому сообщению, которое содержала газета, он не верил и в то же время не мог не верить. Он читал газету в каком-то странном заторможенном состоянии веры и безверия, в состоянии человека, который следит за фокусами. От газеты в голове оставался сумбур: смутные тени неверия там и сям перемежались с пышно и фантастически освещенными чудесами доверчивости. «Трибюн», которая представляла собой пятидесятиаренный цирк новостей и высказываний, не была ни жизнью, ни миром, которые он знал. Она не была Бендворсом и Аттертоном, она не была им самим, или Дейзи Холстед, или миссис Фосет, но в то же время вполне возможно, мир и жизнь «Дейли трибюн» могли где-то существовать. Ему льстило, ему не могло не льстить бесконечное внимание к нему со стороны «Трибюн», которая, казалось, только и жаждала сделать для него на земле всё, чтобы потом увидеть, как он идет по праведному пути на небо. Он считал, что газета стоила пенни, – пишут в ней правду или ложь. День казался неполным, если он не читал «Трибюн». Но сегодня, хотя он получил газету и уже просматривал заголовки об английском премьере, о Германии и России, об убийстве кого-то, о футболе, боксе, кинозвездах, – сегодня тоже день казался неполным. В другой раз он провел бы с газетой около часа, сидя в кресле и покуривая. Но сейчас он испытывал какое-то беспокойство и не мог оставаться дома. Его беспокоила та пустота, которая пришла на место Дейзи. Ему хотелось куда-нибудь идти, что-то делать.

У себя в комнате, пристегивая воротник и повязывая галстук, он пожалел, что уехал из Бендворса. Бендворс был его родным городом, и в Бендворсе он был кем-то. Он играл там в футбол, последние два сезона левым полузащитником во втором составе сборной города, и почти все местные болельщики знали его. Он был одним из лучших игроков на биллиарде в «Фрайдли роуд менз клаб»[2], где каждый знал его по имени. У него было несколько приятелей и хорошие знакомые. Были и знакомые девушки. В городе он что-то да значил. А здесь, в Аттертоне, даже после нескольких месяцев он был всего лишь рабочим «Ассошиэйтед коул продактс»[3], который живет на Дак-стрит. Он был справедлив: он знал, что ему повезло, когда его перевели из «Коук компани»[4] в Бендворсе на АКП в Аттертон. Здесь у него была постоянная работа – три фунта в неделю, когда половина его знакомых жила на пособие по безработице. С работой ему повезло. К тому же никто не был на его иждивении, отец и мать умерли, одна сестра была замужем, у второй была постоянная работа, но вряд ли хоть один семейный человек так страшился потерять работу, как он. Однажды он долго был без работы и знал, что это такое. Сначала надежда найти работу в одной, другой, третьей фирме, потом долгие очереди на бирже труда, унылые кучки безработных на углах улиц, медленное и незаметное падение, в котором безделие, утраченные надежды, недоедание, тупой гнет официальных властей – всё это постепенно засасывает и подкапывает уважение к самому себе. Чарли, по натуре деятельный и независимый парень, рассматривал этот период жизни, как пребывание в тюрьме. Всё, что угодно, но не безработица! Поэтому, получив здесь хорошую работу, он знал, что не должен ворчать. Но он ворчал, и ворчал со злостью.

Натянув твидовую кепку и перекинув через руку плащ, он вышел из дома двенадцать по Дак-стрит без десяти два, совсем не надеясь найти какое-нибудь развлечение.

Кое-кто полагает, что жители наших промышленных городов имеют к своим услугам бесконечное число развлечений, на которые они тратят время и деньги. Поговаривают о Риме времен падения империи, о цирках и играх. Таким людям следовало бы поработать неделю в ночной смене в Аттертоне, а потом попытаться развлечься в начале второй половины дня, когда отдыхают те, кто работает ночью. Аттертон принадлежит к числу тех маленьких и унылых городов на севере Средней Англии, главным занятием которых является добыча угля и производство химических продуктов самого неприятного сорта, вроде оксидов и взрывчатки. Его десять тысяч жителей обитают за закопченными кирпичными стенами, покрытыми угольной пылью. Трамвай или автобус быстро доставит вас в пригород, но соседствующая с городом сельская местность однообразна и гнетуща. Она жестоко поплатилась за уголь и продукты из него и умоляет вас оставить ее и найти забвение в городе. Но будничный день в Аттертоне, даже если случится хорошая погода, не обещает много развлечений. Самый большой в городе магазин «Аттертон кооператив сосаити стор» не останавливает прохожего у своих витрин. К вашим услугам бесплатная библиотека, но ее залы всегда полны безработных, угрюмо рассматривающих аристократических красавиц и команды игроков в поло, ожидающих свежей газеты, которая может быть полезна им своими объявлениями. В городе целых три кинотеатра, но, к сожалению, по будням они закрыты до шести вечера. Летом можно посмотреть крикет, зимой – футбол, но только по субботам или четвергам, когда закрыты магазины. Конечно, вы можете отправиться к каналу и смотреть там на всегда грязную от нефти и угольной пыли воду, или на маленький вокзал, где с плакатов вас не без иронии приглашают провести зиму в Каире, или разглядывать закрытый кинотеатр, или бесцельно слоняющихся сограждан, которые стоят почти на каждом углу; их особенно много на базарной площади, где они могут наблюдать, как приходят и отходят автобусы и трамваи и услышать, кто победил в матче, состоявшемся в три часа. К этим разнообразным наслаждениям во второй день недели спешил современный падший римлянин, развращенное дитя игрищ и цирков – Чарли Хэббл. Он мельком взглянул на знакомую базарную площадь, чуть освещенную скупым весенним солнцем, и исчез в баре «Колокольчика», самого большого в городе ресторана.

Было бы нетрудно показать «Колокольчик», наполненный несчастным и пьяными созданиями, которые, подгоняемые и понуждаемые бессердечным хозяином и прислугой, жадно насыщаются алкоголем, чтобы, забыв ответственность перед жизнью, набраться храбрости прийти домой и ломать мебель, колотить жен и обрекать на голодную смерть детей. Было бы в равной мере легко показать «Колокольчик» как место, где царит дух приятельских отношений, атмосфера с рождественской открытки, подобно атмосфере в «Кабаньей голове» на Истчип[5] или «Белом олене» из «Пиквика» – отличный старый эль, яркие характеры, рассказы и песни, словом, старая добрая Англия, отдых и беззаботность.

К сожалению, ни одна из этих картин, красивых и приносящих удовольствие, не будет ни чем иным, как только фальшивкой. За стойкой скучали две девицы и молодой человек, громко посасывающий дупло в зубе. У стойки сидело несколько мужчин, которые, казалось, совсем не стремились напиться до смерти или заводить друг с другом приятельские отношения. Не слышалось ни пьяной брани, ни взрывов смеха. Общая атмосфера была та же, что и на базарной площади – безразличное ожидание: девицы ждали, когда ресторан закроется, посетители ждали, когда войдет кто-нибудь из знакомых или когда часы пробьют четверть или половину, сам ресторан, как и весь город, казалось, ждал какого-то происшествия, хотя поверить в то, что может что-то произойти, было вообще трудно. Войдя в ресторан, Чарли тотчас же понял, что «Колокольчик» не развеселит его, но он особенно и не надеялся развеселиться здесь.

Одна из девушек, что повыше, зная Чарли как посетителя, немного оживилась. Ставя на стол заказанный им стакан бочкового, она снизошла до того, что заметила, что его друг последнее время не заходит. Этот «друг» – девушки из ресторана любят поговорить о «друзьях» мужчин, потому что у девушек из ресторана несколько приукрашенное представление о жизни мужчин и их взаимоотношениях – этому способствует и работа девушек и то, что они видят, – этот друг был просто человек, с которым Чарли однажды провел здесь вечер, но никогда до и после этого не видел его, поэтому ему было безразлично, заходит друг или нет, но ему было приятно, что девушка проявила интерес. Ее внимание не пробудило в нем мужского тщеславия, к девушке он был совершенно равнодушен, но приподняло чувство собственного достоинства и самоуважения как жителя города. Его заметили в «Колокольчике», а это уже что-то значит. Он почувствовал себя увереннее.

Он отнес свой стакан на столик в неглубокой нише, закурил сигарету и, так как делать было больше нечего, развернул «Дейли трибюн», которую принес с собой. Он читал несколько минут, пока звук нового голоса с несвойственным для этих мест акцентом не заставил его поднять голову. Голос принадлежал мужчине, который заказывал у стойки выпивку. Получив ее – виски – человек повернулся и направился к нише, где сидел Чарли. У него было очень красное лицо и громадный мясистый нос; очевидно, когда-то нос был перебит. В одной руке человек держал рюмку, в другой – плоский кожаный портфель. Портфель неожиданно раскрылся, из него высыпались пачки бумаг – белой с цифрами и синей с чертежами. Они упали между Чарли и толстяком, толстяк громко выругался. Чарли наклонился и помог ему собрать бумаги. Побагровев от натуги, человек сел рядом с Чарли и коротко поблагодарил его.

– Выпьем? – вопрос звучал скорее как приказание.

Чарли смутился.

– Даже не знаю.

– Конечно, знаете. Вам надо выпить. Что это у вас там? Бочковое? Эй! – крикнул он к удивлению «Колокольчика». – Стакан бочкового джентльмену! Он внимательно проверил содержимое портфеля и больше не разговаривал, пока не принесли пиво, и он не расплатился.

– За удачу! – громко провозгласил он и проглотил виски. – Живете здесь?

– Пока да, – объяснил Чарли. – Но я не местный. Я приехал из Бендворса.

– Бендворс? Знаю. Такая же дыра. Терпеть не могу эти маленькие городишки. Все до одного. Никогда не останусь в таком городе лишней минуты, лишней секунды.

– Кто к чему привык, – осмелился заметить Чарли.

– Чепуха! Не надо привыкать. Не давайте никому приучать вас к чему-то. Не давайте – и всё. А если вам говорят, что вы к чему-то привыкли, пошлите всех к черту.

Чарли не совсем понимал, о чем идет речь, так как не знал, кто это «все», и промолчал, решив про себя, что человек этот порядочный чудак, пожалуй, лондонец.

– Как ваша фамилия? Вы не сердитесь, что я так спрашиваю Всегда интересно знать, с кем имеешь дело. И я не забываю. Со мной «Ах, извините, мне ваше лицо знакомо, но вот забыл фамилию» – такого не бывает.

Чарли назвал себя.

– Моя фамилия Отли. Финнинган Отли. Слышали когда-нибудь?

– Нет, не слышал, – виновато ответил Чарли.

– Конечно, не слышали, – с горечью сказал Отли. – Но я вас не виню за это, вы не виноваты. Виновата проклятая система. Я – изобретатель. И когда я говорю, что я – изобретатель, – добавил он с яростью, – я именно говорю, что я – изобретатель. Я изобретаю. Я сберегаю ваше время и силы. Даже эта дыра полна изобретений. Вот те пивные насосы за стойкой, сколько они экономят времени и сил! Ну, хорошо. Кто-то же их изобрел, кто-то должен был их изобрести, так? Но кто? Не знаете? Никто не знает. Никто в этом проклятом ресторане. Вот что значит быть изобретателем.

– Но ведь и не вы их изобрели? – спросил Чарли растерянно.

– Не городите чушь! – закричал его собеседник весело. – Конечно, не я. Их изобрели до того, как я родился. Но кто-то изобрел их. В этом вся соль. Я тоже изобретаю полезные вещи и не хуже этих, а может, и получше. Этот портфель сейчас набит полезными вещами, но никто в городе не знает моего имени. И, пожалуй, никто и не хочет знать. Тут у вас в промышленности используют две-три новинки, два-три изобретения, но как их используют! Не успеешь оглянуться, а они уже устарели и годятся только на свалку. Это же – Англия! Сделали шаг вперед, и давайте подремлем сотню-другую лет. Если мы не будем заботиться и думать, так спячка затянется черт знает на сколько. Знаете, зачем я здесь?

Чарли не знал.

– Я приехал сюда, чтобы показать пару своих изобретений местным олухам и заинтересовать их. Я потратил вчера целый день и сегодняшнее утро, чтобы протереть им глаза. А теперь… – с этими словами мистер Отли нацелился толстым коротким пальцем в верхнюю, пуговицу жилета собеседника, – я даю им еще восемнадцать часов. Потом сажусь на поезд и – в Лондон. Еще по одной?

– Моя очередь заказывать.

– Заказывайте, раз ваша очередь. Ага, вот еще один чужак в этом городе. Я познакомился с ним вчера. Эй, Кибворс!

Кибворс пересек зал и подошел к ним. Ему было примерно столько же лет, сколько и Чарли, может быть, немного больше. На нем был потертый костюм, лицо его было худым и хмурым. Чувствовалось, что этот на вид неплохой человек всё время насторожен. Кибворс улыбнулся мистеру Отли.

– Здравствуйте, профессор.

– Здравствуйте, товарищ Кибворс. Как сегодня самочувствие?

– Ничего. Вот зашел промочить горло.

– Сейчас промочите. Знакомьтесь, мистер Чарли Хэббл, житель Аттертона, товарищ Кибворс. Имейте в виду, он революционер, коммунист. Получает громадные деньги из России. Если он рядом с тобой, будь начеку. Его ищет Си-Ай-Ди[6]. Кроме всего прочего, он пьет джин.

– Что ж, сейчас он его получит, – гостеприимно предложил Чарли, хотя, мысленно прикинув стоимость виски и джина в добавление к его скромному бочковому, нашел, что выпивка влетит в копеечку.

– Не беспокойтесь, о товарище позабочусь я, – сказал Отли. – Нельзя, чтобы его угощали честные граждане. Будете на плохом счету в городе.

– Здешний? – спросил Кибворс.

Чарли объяснил, что переехал в Аттертон вместе с АКП.

– Делаете из угля бензин?

– Да, и бензин. Нечто наподобие его. Называется каолин.

Мистер Отли кивнул.

– Низкая карбонизация под воздействием кислот, так?

– Вот-вот. Похоже на то.

– Я кое-что слышал об этом, – заметил Кибворс. – Вы там делаете и не такие вещи. Приятная продукция, а?

– Очень даже, – согласился Чарли. – Куда простому горючему до нее. Надо быть здорово осторожным.

– Вот-вот, – мистер Отли помахал рукой. – И стоит она очень дорого. Нет? Спорю на пять шиллингов.

– Пожалуй, – ответил осторожно Чарли. – Мы занимаемся этим недавно. Можно сказать, делаем только опыты. Как я слышал, расходы понижаются. Вообще-то я об этом знаю мало. Я работал в угольной фирме в Бендворсе, потом ее купила АКП, и я получил работу здесь.

– А всё-таки, чем ты здесь занимаешься, приятель? – сурово спросил Кибворс.

– Пью пиво. – Чарли посмотрел ему в глаза. Чарли был спокойным парнем, но разговаривать с ним таким тоном не следовало.

– Другими словами, товарищ занимается своими делами, – засмеялся мистер Отли.

– Если он рабочий, – прямо сказал Кибворс, – тогда его дела – мои дела, нравится ему это или нет. Если же он считает, что я его обидел, пусть считает так. Слишком долго каждый занимался своими собственными делами, поэтому теперь мы и дошли до того, что никому ни до чего нет никакого дела.

– Ладно, – Чарли понимающе кивнул, поняв, что Кибворс не хотел никого ни оскорбить, ни обидеть. – Никакого секрета нет. Эту неделю я в ночной смене, поэтому сейчас здесь. Больше нечего делать.

– Хорошенькое место, хорошенькая жизнь! – выдохнул мистер Отли из своих объемистых и багровых щек.

– Не так уж плохо! – Чарли не нуждался в том, чтобы его жалели или сочувствовали ему эти незнакомые люди.

– А что вы делаете, профессор, чтобы изменить эту жизнь? – усмехнулся Кибворс.

– На этот вопрос я вам ответил вчера, приятель. Запомните раз и навсегда, хотя об этом и не писал Карл Маркс, я делаю больше, чем вы, чтобы улучшить и изменить жизнь. Я трачу свой мозг, создавая вещи, которые облегчают труд и экономят время.

– И тем самым оставляют без работы еще больше людей, – быстро возразил ему Кибворс.

– Я думаю иначе. Во всем виновата система.

– Конечно, система. Вот поэтому мы и хотим ее изменить. – Голос Кибворса звучал приподнято. Он вытянул перед собой большую узловатую руку. – Так вот, профессор, рано или поздно, но вы пойдете с нами и будете работать на диктатуру пролетариата.

– К черту пролетариат, – добродушно зарычал мистер Отли. – На кой леший нужна ему власть? Мне только жалко его, потому что пролетариат живет в темноте. Дайте ему образование, дайте ему власть, и я ему буду так же нужен, как нынешним ослам из правительства. А собственно говоря, кто это – пролетариат?

– Вы, я, он.

– Нет, не мы. Всё это – чистая теория, книжное название, но, черт побери, не действительная жизнь. Поэтому для меня это пустой звук.

Так они спорили и с четверть часа высказывали разные соображения. Чарли не вмешивался, соглашаясь то с одним, то с другим. Он следил за спором, но не вступал в него, так как в нужную минуту не находил подходящих слов. Одно из крупнейших различий между людьми заключается в том, что часть их находит удовольствие в спорах и доказательствах, другая же не верит в их пользу и терпеть их не может. Чарли принадлежал к первой части, хотя внешне он мог показаться сторонником второй. Он был рад, что встретился с этой необычайной парой.

«Колокольчик» провозгласил, что закрывается на вечерний перерыв. Очень скоро посетители его оказались на тротуаре под небольшим дождиком.

– Вот что, ребята, если вы не против, давайте заглянем в мое временное обиталище, – предложил мистер Отли. – Я покажу вам пару вещичек, которые вам понравятся.

Ребята были не против. Мистер Отли провел их из центра на Броуд-лейн и остановился перед большим домом на углу Чэпел-стрит. С одной стороны дома размещалась контора «Мидланд видоуз ашуранс компани», с другой – контора «Дилекта корсете», тем не менее дом от такого соседства особых выгод не имел.

Мистер Отли занимал комнату на втором этаже, которая служила ему и спальной и гостиной. Она принадлежала, как он объяснил, его знакомому, коммивояжеру, который, уезжая, сдал ее ему. Стены комнаты были окрашены в светло-розовый цвет, в воздухе стоял сильный запах виски и нафталина.

– Ну, ребята, что вы знаете о механике? – спросил мистер Отли. – Я имею в виду науку о механике, а не одного из этих парней в комбинезонах и с масляными пятнами на низком лбу. Как крутятся колеса, вот что я имею в виду.

– Я немного знаю, хотя это не моя специальность, – ответил Кибворс.

– Знаем, не ваша. Ваша специальность – агитация, саботаж, революция и тому подобное. Вы тип опасный, да-да, я даже не знаю, зачем я вас привел в комнату. За вами, наверное, слежка.

– Вы угадали, даже больше… – сказал Кибворс, понизив голос, и вопросительно посмотрел на Чарли.

– Ладно, – сказал Чарли. Он был не так глуп, чтобы не понять этого взгляда. – Нечего рассматривать меня. Не продам. – Он подумал, что Кибворс хочет казаться человеком более значительным, чем он есть на самом деле. Он встречал таких типов.

– Не думаю, что продашь, товарищ. Но, понимаешь, иногда лучше просто не знать. Если ты не боишься, я тем более. – Кибворс быстро оглядел комнату, словно через окно или из большого гардероба за ним мог следить сыщик. – Я вам тогда ничего не сказал, ресторан не место для таких разговоров, но, это верно – меня ищут. Я вчера еще вам говорил, что меня будут искать. Я не могу возвратиться туда, где ночевал, это исключается. И вечерним поездом мне тоже нельзя уехать. Всё, что мне осталось, это вскочить на грузовую машину и на ней выбраться из города. Пожалуй, это мой единственный шанс. Стоит полиции напасть на след, и в этих маленьких городках уже не спрячешься. Шагу не сделаешь, чтобы тебя не заметили.

Мистер Отли был настроен скептически.

– Кто тут за вами следит? Посмотрите на городишко. Уж не хотите ли вы сказать, что спасаетесь от полиции Аттертона?

– Конечно, нет. Но Скотленд Ярд прислал сюда шпика. Я сам видел его, хотя он меня не заметил. – Мистер Отли свистнул. – Вот почему я должен быть осторожен. А мне до вечера надо сделать кое-что. Но давайте вернемся к тому, о чем мы тут говорили. Я сказал, что механика не моя специальность.

– А я говорил о том, что является вашей специальностью.

– И зря, вы ошиблись. Сейчас я пропагандист, но по специальности я инженер-электрик. И хотя я от души работаю для нашего дела, но чем раньше я опять займусь электромашинами, тем лучше. Я люблю видеть, как вертятся колеса.

– И я тоже, – сказал Чарли. – Мне это всегда нравилось. Раньше я был слесарь-механик, но вы знаете, как сейчас зарабатывают слесари, даже когда есть работа, а теперь работу не так-то легко найти.

– Знаю, товарищ, – начал Кибворс. – Я только могу сказать, что…

– Довольно ради бога! – закричал мистер Отли. – На сегодня хватит пропаганды. Мы знаем, мы всё знаем, можете не рассказывать. Лучше я вам что-нибудь покажу. Подождите минутку. – Они уселись за стол, и мистер Отли поставил на него аккуратный деревянный ящичек, осторожно извлек из него блестящий небольшой механизм, похожий на механизмы, которые собирают из готовых деталей, только гораздо сложнее. Механизм был сделан великолепно, все трое смотрели на него с восхищением и уважением. Лицо мистера Отли выражало гордость и счастье одаренного изобретателя. Запавшие глаза Кибворса сияли энтузиазмом. В эту минуту он перестал думать о классовой борьбе и сыщиках Скотленд Ярда. Чарли, такое же дитя века машин, как и эти оба, мгновенно забыл обо всем: он наслаждался и радовался, созерцая символ красоты и силы человеческого ума. На несколько секунд светло-розовая пропахшая комната коммивояжера превратилась в храм некоего культа, в святилище божества.

– Прежде чем я начну объяснять, – провозгласил верховный жрец, – я думаю, нам необходимо хлебнуть виски. Вам обоим сегодня придется стать любителями виски, так как ничего другого у меня нет. А почему бы вам не стать ими? Я перепробовал всё, все сорта всякой пакости, которые существуют, и лучше виски ничего нет. – Он достал бокал, зеленую рюмку, чашку, и они выпили из этих сосудов за успех модели, разбавляя виски водой.

– Теперь смотрите. Это не вечный двигатель, и я не сумасшедший. Но этот механизм способен накоплять энергию и, если его увеличить так, чтобы он стал в две, три тысячи раз больше, а трение в подшипниках значительно уменьшить – в маленьких моделях оно обычно велико, – то в механизме пропорционально увеличится накопленная энергия. Вот посмотрите. – Отли осторожно освободил небольшой грузик, и – тик-тик-тик – модель колдовски запела, заработала. Чарли был совершенно очарован. Мальчишка в нем восхищался миниатюрной машиной, одним ее видом, крохотными, но великолепно действующими колесиками, оськами, передачками, а взрослый старался понять принцип работы механизма.

– Но надо, чтобы машина что-то делала, – сказал мистер Отли. – Всякая машина служит для того, чтобы что-то делать. К машине можно присоединить бесконечный ремень и передачи. Понятно? Вот здесь. Они используются в стандартизированных механизмах, начиная от автомобиля и граммофонов и кончая детскими игрушками. Нет необходимости приводить сейчас цифры, вы сами видите, какое нужно незначительное начальное усилие.

И мистер Отли превратился в специалиста, демонстрирующего свои многочисленные маленькие изобретения. Слушатели у него были отличные и, наверно, поэтому он, не считаясь с трудом, старался показать им всё: по-видимому, в Аттертоне его приняли не особенно хорошо.

– С моей точки зрения, товарищ, – торжественно заявил Кибворс, выпив вторую порцию виски, – вы великий человек. И вы не хотите здесь больше оставаться, не хотите, чтобы капиталисты обманывали вас. Почему бы вам не поехать в Россию? Там такие, как вы, нужны.

– Я был в России. И скоро уехал. Не могу там жить.

– Почему? В чем дело? Вы не капиталист.

– Не знаю, капиталист я или нет, – свирепо ответил изобретатель. – Не знаю и, черт меня побери, знать не хочу. Но я хочу, чтобы моя еда подавалась мне всегда вовремя. А в России каждое блюдо я получал с опозданием на два часа. На целых два часа. Как я с ума не сошел, не знаю.

– Ну и что же. Никогда бы не подумал, что такой человек как вы, обращает внимание на то, когда ему подают еду.

– И ошибаетесь. Я могу есть очень мало и проживу – и мне приходилось жить, когда еды было дьявольски мало, – но я желаю, чтобы она подавалась вовремя, Сначала еда, а потом разговоры – такой у меня девиз. А в России сначала разговоры, а всё остальное уже под самый конец. Такое мне не подходит.

– Мне тоже, – сказал Чарли. – А вы были в России? – спросил он Кибворса.

– Был. Два года назад.

– Ну и как вам понравилось там?

Кибворс поднял длинный испачканный палец, словно требуя особого внимания.

– Когда идет разговор о России, не следует путать две совершенно разные вещи. Стоит вам поехать в Россию, и вы увидите там русский коммунизм.

– Я убедился в этом больше, чем надо, – вставил мистер Отли.

– Согласен, но слушайте дальше. Русский коммунизм это смесь России и коммунизма. А такие вещи смешивать, товарищи, нельзя. Лично мне нравится коммунизм. Вам он тоже понравится. Он понравится каждому, за исключением разложившейся буржуазии. Что касается русской стороны коммунизма, я не обращаю на нее особого внимания. Когда они слишком много говорят, а сами опаздывают, или забывают смазывать подшипники, или оставляют неизолированными провода под током, они это делают не потому, что они коммунисты, а потому, что они – русские. Они всё делают по-своему, всегда всё делали по-своему и всегда так и будут делать, могу вас уверить. Они – русские коммунисты. А мы будем английскими коммунистами. А это совсем другое дело. Но если вы думаете, что нам у них нечему поучиться, вы глубоко ошибаетесь.

– Значит, я вообще во всем ошибался, – сказал мистер Отли. – И я намерен ошибаться и дальше, благодарю вас. Но это не значит, что я собираюсь остаться в Англии. Англия перестала быть индустриальной страной. Англия теперь что-то среднее между обанкротившейся чайной и полем для гольфа. Как только наладятся мои финансовые дела, я уеду в Южную Америку. А теперь хлебните-ка, и я вам покажу еще кое-что.

После того, как он показал им это «кое-что» и попытался объяснить им так, чтобы они поняли, как это «кое-что» работает и какие выгоды дает, а они восхищались, слушая и продолжая спорить, подошло время чая, и Чарли, у которого кружилась голова от виски – он никогда не пил в это время дня виски, непривычный для него напиток, – пришлось собраться с силами и сказать, что ему в этот вечер предстоит идти на работу и что он должен поэтому оставить их. Он сказал, что сожалеет об этом, и это было правдой. Разговор, виски, а также природная скромность и добродушие – всё это заставило его считать, что ему повезло, что он познакомился с этими двумя людьми и провел с ними такой интересный вечер. С ними он что-то узнал, что стоило помнить, о чем стоило подумать.

– Большое спасибо, – повторил он искренне, – но мне надо идти. А жаль.

Кибворс торжественно посмотрел на него.

– Где ты работаешь, товарищ?

Чарли сказал ему: завод АКП, на берегу канала, рядом с большим химическим заводом.

– Химическим! – воскликнул Кибворс. – Ты хочешь сказать – с заводом по производству взрывчатки. Вот что они там делают. Там ее достаточно для того, чтобы разнести к черту полстраны, говорили мне.

– Не очень радуйтесь по этому поводу, друг мой, – сказал мистер Отли. – И не начинайте опять кампанию за запрещение войны. Взрывчатка идет не только для того, чтобы начинять снаряды и бомбы, но и еще кое на что.

– Согласен, но сколько? – ответил Кибворс со зловещим ударением. Обращаясь к Чарли, он сказал: – Не станешь же ты говорить, что на вашем заводе работают круглые сутки, стараясь из угля получить жидкое топливо.

Чарли объяснил намеренно туманно – производство было секретным, и всем, кто не хотел оказаться безработным, советовали держать язык за зубами, – что производство некоторых продуктов продолжается и в течение ночи и что для наблюдения за ними работает небольшая ночная смена в составе мастера, Чарли, еще одного рабочего и сторожа у ворот.

– Уверен, половину ночи вы спите, – заметил Кибворс.

– Э, нет, не спим, – заявил Чарли не без значительности. – Слишком рискованно. Как ни хочется спать, да нельзя.

– Посторонним вход разрешен?

– Нет. Запрещается. Но это не значит, что приятель рабочего не может зайти к нему потолковать. Это можно. Но только не ходить по цехам, не разглядывать, понимаете?

– Не бойся, никто в ваших секретах не нуждается, – громко засмеялся Кибворс. Потом он серьезно посмотрел Чарли в лицо. – Сегодня ты познакомился со мной, теперь ты знаешь, кто я. Я – коммунист. Да, коммунист. Я борюсь за революцию. Но я рабочий, как и ты, товарищ, и не хочу тебе зла. Я – за то, чтобы тебе хорошо жилось. Но здесь я попал в трудное положение. Мне приходилось быть и не в таких переделках – и ничего, выбирался, но, говоря правду, – а я тебе говорил только правду, – здесь я попал в трудное положение. И если бы ты смог помочь мне, ты помог бы, да?

Чарли твердо ответил, что помог бы.

Кибворс пожал ему руку.

– Вот и хорошо. Я знаю, что на тебя, товарищ, можно положиться. Ты – рабочий, смелый человек. Я знаю, ты бы не хотел видеть, как эти толстопузые буржуи будут выпускать из меня кишки, правда? Вот и хорошо. Не будем больше об этом говорить.

Смущенный Чарли был рад больше не говорить об этом. Став вдруг робким и вежливым, он поблагодарил хозяина за возможность посмотреть модели и чертежи, за его беседу с ним, за его виски, за всё и вышел на улицу, чтобы после изобретений, коммунизма, поездок в Россию и Южную Америку оказаться на удивительно знакомой улице Аттертона, неуютного в сумерках, поливаемого внезапным ливнем, одним из тех, какие бывают весной.

– А я уж думала, что вы потерялись, – воскликнула миссис Фосет. Она бросила на Чарли несколько любопытных и понимающих взглядов и поставила на стол чай. – Где это вы так подвыпили?

Пить не следовало бы. Чарли ругал себя за то, что выпил. Пьян он не был, но его сильно клонило в сон, а предстояла долгая ночная смена. Сама по себе работа была не трудной – намного легче, чем в дневную смену, ему просто надо было следить за различными приборами, – но он не имел права спать, даже вздремнуть нельзя было.

Раньше он умудрялся за смену подремать несколько раз минут по десять, но сегодня он так клевал носом, что был совершенно уверен, что стоит ему примоститься где-нибудь в уголке, и он на несколько часов заснет мертвецки. Еще по дороге из дому, хотя на улице было свежо – ветер гнал тучи за горизонт, – он чувствовал, что сон одолевает его, а на заводе, в закрытом помещении, спать захотелось в десять раз сильнее. Он ходил по цехам и зевал не переставая. Веки казались свинцовыми. Стоило ему прислониться к стене, как голова его бессильно опускалась, он слабел и погружался в небытие. Если бы он присел, чтобы передохнуть, могла случиться катастрофа. Ходили слухи, что состав нового горючего, которое они здесь делали и которое хозяева назвали «каолин», был очень опасен, особенно, когда его было много, опасен почти так же, как настоящее взрывчатое вещество, которое делали в соседнем здании. Над этим Чарли никогда особенно не задумывался и взрывов не боялся. Зато он боялся управляющего заводом Оглсби. Этот молодой еще человек был чертовски хитер и имел отвратительную привычку неожиданно оказываться на заводе, хотя до его дома было добрых четыре мили. Управляющему взбредало в голову нагрянуть часов в одиннадцать или двенадцать и даже позднее, очевидно, после того, как он побывал у друзей или на танцах, и пока ты сообразишь что к чему, его небольшой свирепый автомобиль уже на заводском дворе, а сам он в цехе и так и сыплет вопросы и сует всюду нос. Чарли знал, что если Оглсби застанет его спящим, то со следующей недели его ждет очередь на бирже труда, и кто скажет, когда и где он получит новую работу. В такую ночь, когда так хочется спать, Оглсби обязательно нагрянет. Так всегда получается. В этом Чарли нисколько не сомневался. Он скорее подопрет веки спичками, чем станет рисковать работой.

Когда прошло томительных два часа или немного больше, в цеху было три Чарли. Первый механически, словно автомат, двигался по цеху и, выполняя свои обязанности, посматривал на красные указатели или поворачивал какой-нибудь регулятор. Второй был маленький, но отчаянный и волевой человечек. Он напрягал все силы чтобы не дать первому Чарли превратиться в третьего. Третий был медлительным, сонным и неопределенным существом, которое находилось где угодно, но только не на заводе АКП. Оно моргало, видя куски неизвестно откуда появлявшегося бесконечного фильма – прогулки с Дейей Холстед, отпасованный мяч к центру поля в ноги левому полусреднему, разговоры о России и изобретениях, и все старалось какими-то хитрыми уловками отцепить от себя остальных двух и утопить их во сне.

Потом все трое в секунду превратились в одного пораженного Чарли, который следил за таинственной фигурой в плаще и мокрой насквозь фетровой шляпе, надвинутой на глаза. Но вот шляпа отделилась от головы, покачалась в воздухе, и перед Чарли предстал Кибворс, коммунист.

– Эй, послушайте! – крикнул Чарли недружелюбно. – Что вы здесь делаете?

Кибворс подошел ближе. Он улыбнулся, отчего на его худом, изможденном лице еще резче проступила усталость.

– Я вошел незаметно. Старик у ворот не видел меня.

– Ну так что? Зачем? Вам нельзя сюда, вы сами знаете.

– Послушай, дружище, помнишь, что я говорил тебе вечером? Мне надо незаметно скрыться. Тебе придется разрешить мне побыть здесь. Никто не знает, что я на заводе, и никому в голову не придет искать меня здесь. Разреши мне побыть в каком-нибудь укромном местечке пару часов, мне надо передохнуть и обсушиться. Два часа я был под дождем, промок до нитки и очень устал, честное слово, товарищ. В прошлом году у меня было воспаление легких, и если я опять заболею, тогда мне крышка. Никто не узнает, что я был здесь. Через десять минут и ты не будешь знать, если разрешишь мне спрятаться где-нибудь в теплом углу. Я вздремну час-другой, обсушусь и уйду, и ты даже не заметишь. Ты вообще не знаешь, что я здесь. Забудь обо мне, дружище. Это всё, что мне надо. А если меня найдут – а меня не найдут – но даже если найдут, я не знаю тебя, ты не знаешь меня. Мы никогда друг друга не видели. – Он вздрогнул. – Брррр, холодно.

Чарли всё это здорово не нравилось, но прогнать Кибворса у него не хватило духу – у парня был такой жалкий вид, беднягу, кажется, совсем загоняли.

– Ладно, старина, – сказал он спокойно. – Только нам надо быть осторожными. Мастер на другом конце, он следит за большой печью, но иногда заходит. Дай-ка я подумаю, – и Чарли стал задумчиво тереть подбородок.

– Не беспокойся, товарищ, – сказал Кибворс с благодарностью. – Предоставь всё мне. Чем меньше ты знаешь обо мне, тем лучше.

– Ладно, но будь осторожен. Это тебе не простая фабрика. Тут надо быть особенно аккуратным. Ни спичек, ни курения.

– Не беспокойся.

Кибворс пошел на цыпочках, и Чарли механически последовал за ним. Они прошли по коридору в цех, где в большой цистерне хранился каолин. Кибворс остановился, взглянул на стену и обернулся к Чарли.

– Не нравится мне эта проводка, – шепнул он.

– Проводка как проводка, – безразлично ответил Чарли. Наверное, Кибворс просто хотел похвастаться: он когда-то был инженером-электриком, но Чарли не имел ни малейшего желания выступать в роли его слушателя.

– Ну, вот, дружище, теперь ты иди к воротам и забудь, что когда-нибудь видел меня.

Чарли так и сделал. Он не торопясь подошел к воротам и перебросился парой слов со стариком Хиндсом, который дремал в своей деревянной сторожке. Несколько минут он чувствовал себя бодрее, но не надолго. Второй приступ дремоты был куда сильнее первого. К тому же устали и ноги, и он должен был сесть. В углу стоял перевернутый ящик, на котором он обычно съедал ужин. Ужинать было еще рано, но через несколько минут он всё же присел. Голова его откинулась и, насколько это было возможно, удобно устроилась в углу, образованном двумя стенами. Глаза закрылись, рот приоткрылся. Он уснул.

Проснулся он от грохота и треска, как бывает, когда что-нибудь ломают, или, может быть, от запаха гари. Слух и обоняние извещали его, что в мире происходят что-то ужасное. Несколько секунд он оставался недвижим, напряженно прислушиваясь и вдыхая запахи, потом метнулся за угол и побежал по коридору. Коридор был полон дыма. Мимо него мелькнула человеческая фигура. Человек крикнул что-то непонятное и исчез. Чарли растерялся, от запаха гари его начало тошнить, а вокруг него был дым и тлело дерево. В руках у него оказался топор. Левый рукав пиджака тлел. Он попытался крикнуть, но закашлялся, давясь мокротой. Он ничего не видел, так как дым разъедал глаза, и они слезились. Он попытался сдернуть горящий рукав, потому что руку кололи миллионы накаленных иголок, неудачно взмахнул топором и ударил им по ноге. Всё это произошло в первые несколько секунд…