Герой-чудотворец

8. Не на страницах газет

Вот и опять этот «Нью-Сесиль отель», вот он, рядом. Чарли смело вошел внутрь, не обращая внимания на людей в пурпуровых с серебром униформах, слуг, мальчиков-посыльных. Когда он жил в гостинице как почетный гость, он испытывал перед ними страх. Теперь же, когда у него не было никакого права быть здесь, когда он зашел лишь для того, чтобы навести справку, он не замечал их. Однако это было не пренебрежение, порожденное близким знакомством с ними, – его отношение к ним изменилось после того, как он выехал из отеля. Сейчас он был совсем не тот парень: Чарли Хэббл, который стоял и смотрел с благоговейным страхом на этих рыхлолицых лакеев, больше не существовал. Сейчас совершенно иной Чарли направился прямо к главному бюро, где сидел всё тот же лощеный и блестящий молодой человек.

– Мисс Ида Чэтвик всё еще живет здесь? – спросил Чарли.

– Мисс Чэтвик?

– Да. Девушка, которая победила на конкурсе красоты.

Молодой человек принялся листать страницы в книге регистрации.

– Мисс Ида Чэтвик больше у нас не живет, сэр.

– Когда она выехала?

– В начале прошлой недели.

– Так. – Чарли ожидал этого. Какую-то секунду он колебался. – Когда я жил здесь, – начал он, – здесь работала, как вы их называете? Те, кто убирают в комнатах?

– Горничная.

– Вот именно, горничная. Та горничная рыжая. Я не могу сказать вам, как ее зовут, потому что не знаю. Но мне надо поговорить с ней.

– Если вы что-нибудь оставили здесь, обратитесь…

– Всё в порядке, я ничего не оставил, но мне надо с ней поговорить. Не думайте, я не собираюсь ухаживать за ней. Кроме того, она невеста полисмена.

В молодом администраторе появилось что-то от человека.

– Ммм… Для нас это не совсем обычно, но я сейчас свяжусь с бюро по кадрам.

Оказалось, что рыжая горничная в это время была занята уборкой именно того номера, который когда-то занимал Чарли. Он получил разрешение пройти в этот номер и поговорить с ней.

– Привет. Ты опять к нам? – спросила она с большим удивлением и выключила пылесос.

– Ничего подобного. Я покончил с такими заведениями.

– Давно пора!

– Думаю двигать туда, откуда приехал, и как можно скорее, – продолжал он, усаживаясь на подлокотник громадного кресла. – Но хотел повидать тебя…

– И ты сказал нашим об этом? Смотри, из-за тебя обо мне в гостинице могут пойти всякие разговоры. – Она улыбнулась, оттолкнула пылесос и тоже присела, чтобы поболтать.

– Понимаешь, я хотел с тобой поговорить о той девушке, которая получила премию за красоту. Помнишь ее?

Горничная загорелась любопытством.

– Да, помню. Она приехала откуда-то, откуда и ты, так? Я вообще-то не убирала ее комнаты, но один вечер помогала ей одеваться, когда ее горничная была выходная. Красивая девушка, подумала я тогда. Может быть, и не такая уж красавица, но красивая. Хорошие глаза, но мне больше нравятся фигуры пополней. И что с ней?

Чарли колебался. Что с ней? Не так-то просто ответить на этот вопрос.

– Понимаешь, я уезжал на север, и скоро совсем уеду, и я подумал, а как она сейчас, и сегодня утром встретил одного парня из газеты, и он сказал, что не знает, что теперь с ней, а она, понимаешь, здесь одна… конечно, я понимаю… но я думал, что ты, может быть, знаешь что-нибудь о ней. – И он с надеждой посмотрел на горничную.

Она покачала головой.

– Очень жаль, но не знаю. Она снималась в кино.

Он сказал ей, что знает об этом.

– Тогда, – сказала горничная, – самое лучшее, это надо поехать на эту «Лондон энд империал компани» и спросить там о ней. Они должны знать хоть ее адрес. Я бы так и сделала. А зачем тебе надо ее увидеть?

– Я думал… я просто хотел знать, как у нее дела. Понимаешь, мы жили в одно время в этой гостинице, были в театре вместе, в студии Би-Би-Си и вроде бы немного подружились, а потом…

– А если уж говорить прямо, так ты втрескался в нее, – строго сказала горничная. – И не притворяйся. Почему бы тебе не втрескаться в нее? Ты ничем не хуже ее.

– Куда уж там, – запротестовал Чарли.

– Конечно, не хуже. Я разговаривала и с тобой и с ней. Я говорю, что ты не хуже ее.

– Куда мне до нее. Она… она получила премию и будет сниматься в кино и жить среди богатых парней и всё такое. Она на меня даже и смотреть не станет.

– Хорошо. Тогда чего же ты за нее беспокоишься, а? – сурово спросила она. Потом она засмеялась. – Хотела бы я, чтобы ты увидел свое лицо. Конечно же, ты втрескался в нее. Ручаюсь, ты всё время после того, как уехал, только и думал о ней. И думаешь и сейчас.

– Честно говоря, да, – пробормотал Чарли.

– Тогда слушай, что тебе будут говорить. Так вот, ты – славный парень, и у тебя неплохо работает голова, иначе бы тебя испортила вся та чепуха, которую писали про тебя в газетах. О девушке я ничего плохого не скажу. Она – хорошенькая, но ты ничуть не хуже ее и ни в чем. Можешь поверить мне, я разбираюсь в людях. И если она пройдет мимо тебя, тем хуже для нее. Я вот что тебе еще скажу. Раньше я терпеть не могла полицейских. Да, да, даже смотреть на них не могла. И вообще, даже не думала, что… А теперь вот собираюсь за полицейского замуж и, наверное, скоро выйду.

– Это не одно и то же, – ответил Чарли, считая, что пропасть между ним и Идой Чэтвик несоизмеримо шире пропасти между горничными и полисменами. – Но мне хотелось бы повидать ее еще раз и узнать, как у нее дела, до того как я уеду.

– Так иди в эту кинокомпанию и, если там ничего о ней не знают, приходи опять. Я спрошу у своего парня, что нам делать, потому что даже удивительно, сколько знают полицейские в Лондоне. Они знают всё, а мой ничего не пропускает, могу тебя уверить.

Он чувствовал, что нашел здесь друга, и, не колеблясь, рассказал горничной всё, что произошло с ним и даже свои ежедневные сражения с миссис Баррагадой. Минут десять они откровенно говорили о своих делах, сидя в наполовину убранном номере в стиле Антуанетты. Уходя, он пообещал сообщить ей всё, что ему удастся сделать, независимо от того, сумеет ли он отыскать следы мисс Чэтвик в кинокомпании или нет. Он чувствовал себя намного бодрее, чем все эти дни. Эта рыжая горничная действовала на людей как-то ободряюще и вдохновляюще. Если ее парень не арестовывает людей днем и ночью, так это только потому, что на его участке не бывает преступлений.

Казалось, ничего не было сложного в том, чтобы съездить в кинокомпанию и узнать, что сталось с Идой Чэтвик. В действительности же, конечно, это было сложное и утомительное дело. Даже на то, чтобы отыскать студию в Актоне, уже потребовалось время. Он не знал, где находится Актон, а когда добрался до Актона, так еще надо было найти студию. Он попал в справочное бюро без нескольких минут шесть и опять увидел еще одного фельдфебеля. Студия напоминала вокзал во время отпуска банковских служащих. Десять минут его вообще не замечали.

– Какой отдел? – выкрикнул ему фельдфебель.

Чарли не знал, какой отдел был нужен ему. Он было начал объяснять, путаясь, цель своего прихода, но фельдфебель отвернулся, чтобы ответить кому-то другому.

Наконец, Чарли отважился обратиться к другому фельдфебелю, который был старше и толще и не так занят. Но тот тоже захотел знать, какой отдел. В отчаянии Чарли признался, что хочет узнать адрес одного человека.

– Вам надо в отдел регистрации, – заявил этот служитель. – Вам надо именно туда. Но я сомневаюсь, что вам сегодня ответят. Заполните этот бланк и подождите в той комнате.

В комнате для ожидания было накурено и пахло сырой штукатуркой. Здесь ожидали человек двадцать – тридцать, некоторые из них, по виду актеры, разговаривали и смеялись, остальные с безнадежным видом разглядывали свою обувь. В течение десяти минут мальчики-посыльные в униформе входили в комнату и уводили с собой счастливцев, потом посыльные перестали приходить, и всё замерло. Чарли надоела комната ожидания, и он вернулся в бюро справок только для того, чтобы найти там совершенно другого фельдфебеля, очень раздражительного. Те двое исчезли.

– Отдел регистрации уже закрыт, – буркнул ему фельдфебель.

– Как же так? Я жду здесь уже…

– Ничем не могу помочь.

– Придется прийти завтра с утра, – сказал Чарли.

– Дело твое.

Такая утомительная поездка оказалась напрасной. Но следующим утром Чарли уже до десяти часов был здесь и увидел еще больше людей и еще большую сутолоку. На этот раз он не был таким робким. Когда ему предложили заполнить бланк, он решил назваться братом мисс Иды Чэтвик, даже если это принесет ему неприятности. Этот ход оказался успешным, его наконец провели наверх и представили пожилой женщине в очках с желтой черепаховой оправой.

– Та мисс, которую пробовали снимать после присуждения ей премии в «Морнинг пикчерал»?

– Она самая, – радостно и торопливо подтвердил Чарли: в конце-то концов ему начинало везти.

– Так. Но сообщить вам ее адрес мы не можем, потому что у нас нет его. Она прошла испытательные съемки, как мы обещали ей, но неудачно. У нее никакого опыта, она плохо снималась, голос ее в аппарате не звучит, и она не тот типаж, который нам нужен. Поэтому нам и не потребовался ее адрес. Незачем. Жаль, но…

Чарли вышел на улицу и прошел некоторое расстояние, прежде чем оправился от изумления. Он был зол на этих людей из кино, которые заставляют человека ждать по нескольку часов, а потом оказывается, что они не видят будущую кинозвезду, даже тогда, когда смотрят на нее. Незачем! Что эта женщина в желтых очках понимает в таких вещах? Никогда в жизни он больше не поедет ни на какую другую «Лондон энд империал фильм». Она плохо снималась! Не тот типаж, что им нужен! Он знает, какие типажи им нужны, – всякие там размалеванные девчонки. Сидя в автобусе, он горько размышлял обо всем этом всю дорогу. На некоторое время он совершенно забыл о себе.

Когда Чарли вспомнил о своем собственном положении, он очень расстроился. Однако он решил во что бы то ни стало узнать, что случилось с Идой, и при возможности повидать ее еще раз, прежде чем уедет. Возможна, она уже уехала в Пондерслей, но Чарли, помня, что она тогда сказала о возвращении домой, почему-то уверен был, что она всё еще в Лондоне. Но где? В этом и была основная заковырка. В городе разумных размеров всегда есть шанс встретиться с тем, кого хочешь увидеть, но здесь, в Лондоне, человек может бродить по улицам десять лет и так и не встретить того, кого нужно. Миллионы лиц, и никогда того, которое ищешь. Всё, что нужно для того, чтобы найти человека, – это две строчки адреса на клочке бумаги: улица и номер дома. Потеряй этот клочок, и человек пропадет, потеряется среди милей дымовых труб, словно погрузится в Атлантический океан. Это просто кошмар. Город не должен быть таким большим, как этот. Она сейчас, может быть, лежит в больнице без сознания, никому неизвестная, или ее могли посадить в тюрьму, или, может быть, она убита, – а он совершенно ничего не знает! Всё это могло с ней случиться, но он был не в состоянии даже на секунду себе представить, что это действительно случилось. А может быть, она сейчас шикарно проводит время? Но где?

Вечером этого же дня он задал этот вопрос своему другу – рыжей горничной, когда ему удалось встретиться с ней на улице неподалеку от «Нью-Сесил отеля».

– Над этим надо подумать, – сказала она. – Ты не переживай. Если она в городе, мы найдем ее. Ты можешь пожить здесь еще несколько дней?

– Пожить надо всё равно, – ответил он. – Надо узнать, что будет дальше с одним моим знакомым, с Кибворсом. А потом у меня нет работы, так что не к чему торопиться. Что бы там ни было, а неделю я еще пробуду.

– Она могла уехать домой, понимаешь?

– Могла, но, спорю на что хочешь, не уехала. После того, что она говорила мне! Она слишком гордая, чтобы вернуться с поджатым хвостом. Там есть такие люди, которые только этого и ждут. Есть такие люди.

– Знаю и без тебя! – воскликнула горничная. – Я всю жизнь только и вижу таких. Я сразу подумала, что для нее было бы лучше всего быть дома, кажется, я даже сказала ей это, но я понимаю, как ей не хочется возвращаться побитой, когда кучка всяких там ухмыляющихся полудохлых обезьян станет говорить: «А я вам что говорил?» Я бы чувствовала то же самое. Я бы ни за что не поехала обратно. Наверное, тебе придется объездить все эти студии.

– О черт, лучше не надо. Давай подумаем о чем нибудь другом. Я сыт по горло одной студией.

– Хорошо. Но тогда дай мне день-два. Я подумаю и потолкую со своим парнем. Полиции знакомы такие дела. Им всегда приходится разыскивать людей. Где ты остановился?

Он дал ей адрес «Бумеранг-Хауза».

– Может быть, я тебе напишу, – продолжала она. – А теперь вот что. Подумай и о себе денек-другой. Поищи работу или какое-нибудь занятие для себя. И не принимай всё так близко к сердцу. А то, похоже, что ты уже вешаешь нос. У тебя ведь остались еще кое-какие деньги? Вот и хорошо. Попробуй немного развлечься. И гляди веселей.

Чарли пытался последовать совету своего друга горничной, но глядеть веселей не мог. Произошло слишком много событий, и он не мог отделаться от беспокойства. Он нанес еще один визит в Брикстон к Кибворсу, который сардонически улыбался, пока Чарли рассказывал о том, как он пытался заставить «Дейли трибюн» взяться за дело Кибворса.

– Вот что, дружище, – сказал Кибворс, – если бы я с самого начала не был уверен, что у тебя ничего не получится, я бы вообще не разрешил тебе вмешиваться в мое дело. На кого бы я был похож, если бы меня стала прославлять «Трибюн»? Вообще-то с их точки зрения было бы умно сделать это, чтобы дискредитировать меня и партию. Но пресса боссов слишком глупа даже для того, чтобы сделать то, что она может.

Чарли подумал, что Кибворс сейчас говорит с чувством собственной значимости, чего он раньше за ним не замечал. Может, это было оттого, что Кибворс провел несколько дней в тюрьме?

– Ты еще будешь с нами, товарищ, – продолжал Кибворс. – А обо мне не беспокойся. Я отсижу свои пару месяцев, ничего мне не сделается. Посижу, подумаю кое о чем.

«Он начинает говорить, как будто он Ленин», – подумал Чарли и сказал:

– Я не знаю, буду ли я с вами, но когда всё более-менее утрясется, я тоже собираюсь подумать и разобраться во всех этих делах. Суд будет в понедельник?

– В понедельник на Норфолк-стрит.

– Приду. Счастливо.

Вечером в пятницу он получил два письма, адресованные на «Бумеранг-Хауз» – ответы на те письма, которые он отослал. Одно, приятное, было от тетушки Нелли, которая писала, что ей очень хорошо во Френтландзе, потому что на кроватях там пуховые одеяла, а над кроватью приемник, вид из окна на море и одна няня обручена с молодым человеком, который сейчас в Африке. Ответ на его второе письмо, в котором он спрашивал о своей прежней работе, было угнетающим. Оглсби, управляющий АКП в Аттертоне писал, что так как Чарли был лишь переведен на завод в Аттертоне, то его заявление переслано в Главное управление. В то же время Оглсби поставил в известность компанию, что место Чарли занято и что он, Оглсби, не имеет ни малейшего желания вновь видеть Чарли. Злая приписка в конце рекомендовала Чарли обратиться насчет работы к его друзьям из «Дейли трибюн». Дело было проиграно. Оглсби рассчитывался за ту сцену ночью, когда Кинни рассвирепел и заставил Оглсби уступить. Получалось, что Чарли теперь потерял всякую связь с АКП. Он – безработный. Надо искать что-то другое. Может, не тратить деньги впустую, а открыть какое-нибудь маленькое дело? Но какое? В эти времена все маленькие дела не очень-то процветают. Нет, ничего не выйдет. И тут Чарли вспомнил о том маленьком странном человеке, о сэре Эдуарде Каттерберде, адрес конторы которого у него где-то хранился. В тот вечер сэр Эдуард говорил, что может помочь ему подыскать работу.

Следующий день пришелся на субботу, и хотя Чарли знал, что крупные дельцы редко бывают в своих конторах по субботним утрам, он всё-таки поехал в Сити. Он был слишком озабочен поисками работы, слишком устал от бесцельного ожидания того, как сложатся сами по себе обстоятельства, и поэтому был рад чем-нибудь заняться.

Контора сэра Эдуарда была темна и молчалива Когда Чарли позвонил у дверей с надписью «Бюро информации», ему открыл паренек лет семнадцати с открытым ртом и множеством веснушек.

– Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда?

Подросток наклонился к нему поближе.

– Тронулся, – прошептал он.

– Что? – не понял Чарли.

– Свихнулся, – прошептал паренек с безграничным удовольствием.

– Что ты несешь?

К ним вышел тощий человек с бакенбардами и оттер подростка от Чарли.

– В чем дело?

– Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда? – повторил Чарли.

– По личному делу?

– Да. Он сказал мне, чтобы я зашел к нему сюда.

– Понятно. Но, простите, сэра Эдуарда Каттерберда здесь нет. Он… м… м… У него тяжелое нервное заболевание. Его уже нет неделю, и мы боимся, что потребуются месяцы, много месяцев, прежде чем он придет в себя.

Так вот что означало «тронулся» этого подростка! Полоумного беднягу сэра Эдуарда увезли в сумасшедший дом. Вспомнив, как странно рассуждал в тот вечер сэр Эдуард, Чарли решил, что удивляться нечему, но он был и удивлен и потрясен. И не потому, что он и здесь потерял надежду на работу. Он просто думал о маленьком человечке и жалел его. Сошел с ума. Или сходит с ума. Возможно, что в этом городе тысячи и тысячи людей, которые проходят мимо него по улице, – уже сумасшедшие или сходят с ума. И он стал заглядывать с новым, жутким интересом в глаза прохожих.

Он сделал открытие, которое до него сделали многие, кто впервые попадал в Лондон, что если человек провел не очень интересно будни, то и вечер субботы и воскресенье он проведет еще менее приятно. А что сейчас могло быть приятным для него? Работа на АКП уже не ждала его, ему не помог с работой и сэр Эдуард, сейчас сумасшедший, его затея с «Дейли трибюн» провалилась, и он ничего не узнал об Иде Чэтвик. Эта молодая женщина, откровенно признался он себе, не должна беспокоить его, но мысль о ней тревожила его больше, чем все заботы взятые вместе. Будущее казалось мрачным, а вечер субботы и воскресенье, проведенные в чужом недружелюбном городе, ничего не сделали, чтобы как-то скрасить его.

В воскресенье, ускользнув от миссис Баррагады, хозяйки и полутемных вонючих лестниц, Чарли бродил по городу, пока не заболели ноги. В этот день вы, может быть, даже видели, как он, запыленный и озабоченный, шагал прихрамывая.

Понедельник был совсем иным. Этот день и на вид и по содержанию казался лучше прежних. К тому же от горничной пришло письмо, в котором она писала, что после переговоров с некоторыми людьми, из тех, кто кое-что знал о таких делах, она считала, что лучше всего будет, если Чарли обратится к киноагентам, нанимающим людей для съемок. Горничная в конце письма сообщала ему фамилии и адреса крупнейших киноагентов, после чего шла подпись: «С уважением к Вам Ева Кенмор».

Чарли тотчас попросил судьбу ниспослать всяческие блага своему настоящему другу Еве Кенмор.

Письмо обнадеживало. Не надо только откладывать, надо сейчас же ехать в агентство, хотя нет, надо ждать до второй половины дня. Утром будут судить Кибворса.

Чарли приехал в полицейский суд заблаговременно и втиснулся в задние ряды публики. Сначала слушались три дела о заключении уличных пари на скачки, о которых детективы, присяжные и судьи говорили так, как будто пари было из одной категории с убийством. Послушать их, так можно было подумать, что ни один порядочный член общества никогда не ставил на лошадь. Странная штука, подумал Чарли. Затем шло несколько дел о пьянстве. Они слушались с удивительной быстротой и заканчивались штрафами от пяти шиллингов до шести фунтов семи шиллингов.

Из важных дел дело Кибворса слушалось первым. Как Чарли и ожидал, Кибворс не выглядел расстроенным и огорченным. Чарли он не заметил, но улыбнулся женщине, которая сидела неподалеку от него. Очевидно, это была та женщина, фамилию и адрес которой Кибворс дал ему, и Чарли не терял ее из виду.

В Аттертоне Кибворс говорил, будто за ним была слежка детективов Скотленд-Ярда, но на суде об этом не было упомянуто ни слова. Ничего даже похожего на это не было сказано, просто Кибворса обвиняли в поведении в один из прошедших дней, которое могло привести к нарушению спокойствия. Обвинение это, как показалось Чарли, в равной степени могло относиться к любому присутствующему, но только не к обвиняемому. Защищал Кибворса молодой юрист-коммунист с необычной бородой и тонким голосом, что сразу же не понравилось судье. Оказалось, что обвиняемый уже два раза привлекался к суду за это же самое преступление.

Предоставили слово Кибворсу. Он встал и начал говорить, но судья прервал его.

– Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, – торжественно провозгласил судья. Он был очень стар и, казалось, терпеть не мог заседать в полицейском суде на Норфолк-стрит, терпеть не мог своего кресла, судейского клерка, стряпчих, детективов и особенно обвиняемых и поэтому выглядел сердитым джентльменом, которого вытащили из постели для того, чтобы всякие там размазни и наглые нарушители законов отрывали его от клуба. – Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, – торжественно провозгласил он, и в голосе его слышалось даже некоторое удовольствие, – и обязан наказать вас. Вас наказывают не потому, и это вы должны понимать, что вы придерживаетесь определенных политических взглядов и выражали их публично. Мы живем в свободной стране, в которой человек свободен придерживаться тех взглядов, которые ему нравятся…

– Сказал тоже, – прозвучал за спиной у Чарли чей-то негромкий голос.

– …А потому что после того, как вы были дважды предупреждены и осуждены ранее, вы продолжали вести себя так, что с точки зрения – и правильной точки зрения – полиции ваше поведение могло привести к нарушению спокойствия. Приговариваю вас к двум месяцам тюремного заключения.

Чарли отчетливо слышал, как женщина, которая была неподалеку от него, тяжело вздохнула. Кибворс кивнул ей и улыбнулся, когда его уводили. Она, протолкавшись через толпу, вышла из суда, и Чарли вышел за ней. Он остановил ее здесь же, у суда.

– Скажите, вы миссис Брукстен?

– Да, – ответила она, стряхивая с ресниц слезы. У нее были карие глаза, выступающие скулы. Она была похожа на иностранку, хотя говорила без всякого акцента. – Что вы хотите?

Чарли рассказал о себе. Да, Кибворс говорил ей о нем. Убедившись, что незнакомец из числа друзей, она заморгала еще чаще.

– Послушайте-ка, – сочувственно сказал Чарли, – ему не повезло, но он получил ровно столько, на сколько рассчитывал, и я не думаю, что это его особенно угнетает. Два месяца – чепуха. И не заметишь, как пройдут. Пойдемте-ка лучше попьем чаю и потолкуем.

Сидя за чашкой чаю под любопытными взглядами официанток, которые незамедлительно решили, что они – только что поссорившаяся влюбленная парочка, они устроили свои небольшие финансовые дела. Часть денег «Дейли трибюн», тех денег, которые так торжественно вручил ему Шаклворс ради рекламного хроникального фильма, сейчас была вручена возлюбленной коммуниста, заключенного в тюрьму Пентонвиля. Чарли засмеялся, подумав об этом.

– Над чем вы смеетесь? – спросила миссис Брукстен, у которой уже просохли слезы.

– Не беспокойтесь, не над вами, – ответил он. – А рассказать не сумею. Всё запуталось.

Сейчас, наконец-то, он узнает об Иде.

Чарли осилил лестницу в конторе киноагентства. «Э, брат, – сказал он себе, – опять история с ожиданием». Комната ожидания, лестничная площадка и половина лестницы были заполнены ожидающими.

– Похоже, что все эти кинодела одно ожидание, – поделился он с высоким пожилым человеком.

– Простите, вы имеете отношение к кино?

Чарли признался, что не имеет.

– Я так и думал, так и думал, – продолжал его собеседник проникновенным и торжественным тоном. – Иначе вы бы не сказали «похоже». Не похоже, а определенно и несомненно одно сплошное ожидание. Надо ждать здесь или еще где-нибудь, пока тебя примут, ждать и ждать. Наконец получаешь работу. Идешь в студию. И там ждешь, прежде чем сыграешь свое, ждешь и ждешь. Потом ждешь, когда тебе скажут, что ты больше не нужен, тогда начинаешь ждать другую работу. Единственное, чего здесь ждать не надо, так это денег, которые ты заработал, – в этом кино идет впереди театра. А так бы всё это – прекрасная жизнь для восточного философа. Был бы получше климат, так я бы сам стал йогом и созерцал бы собственный пуп.

– И здесь всегда так много людей?

– Нет, сегодня немного больше обычного. Говорят, требуется много людей для массовых съемок в «Шепердз буш». А вообще-то это немного. Мне приходилось видеть полную лестницу и на улице очередь метров на тридцать. Вы говорите, что пришли не сниматься?

– Нет, не сниматься. Мне надо узнать, есть ли в студии адрес одного моего приятеля.

– Ах чудак, чего же вы стоите здесь. Так и простоите целый день. Идите прямо в бюро и спросите девушку, есть ли у нее адрес. Если вы будете здесь ждать, когда подойдет очередь, ваш приятель умрет от глубокой старости, прежде чем вы узнаете, есть ли у них его адрес или нет. Да, прямо в эту дверь. Не стоит, не стоит благодарности.

Сначала девушка, которая, казалось, устала видеть вокруг себя людей, даже не хотела слушать его.

– Ждите своей очереди.

– Послушайте…

– У нас такое правило. Без очереди не принимают никого, если не было назначено раньше.

– Но меня не надо принимать, – возразил Чарли.

– Я даже не имею права записать вашу фамилию.

– А я и не хочу, чтобы вы ее записывали. Только послушайте минутку. Я пришел сюда не для того, чтобы получить работу. Я не киноартист. И не буду киноартистом, даже если бы вы мне стали предлагать это.

– О! Тогда другое дело, – радостно сказала девушка, словно ей было ужасно приятно встретить еще одно человеческое существо вместо еще одного киноактера. – Что вы хотите?

– Меня направили сюда, – начал Чарли, считая, что так будет звучать более важно и официально, – чтобы навести справку о молодой леди по фамилии Ида Чэтвик. Возможно, она обращалась к вам и оставила свой адрес.

Девушка достала толстую книгу, полистала ее и затем откуда-то извлекла небольшую фотографию Иды.

– Эта девушка?

– Эта, – подтвердил Чарли. Сердце его забилось так, словно произошло нечто удивительно радостное. Он никогда бы не поверил, что способен так волноваться.

– Я ее очень хорошо знаю, – пожаловалась девушка. – На прошлой неделе она из меня душу вымотала. Никак не могла выпроводить ее. Это она получила премию на конкурсе красоты? Из-за этого она такая и стала.

– Вы знаете где она живет?

– У нее уже два адреса, – ответила девушка тоном, как будто всё, что связано с несчастной Идой, неизбежно рождало неприятности. – Но, похоже, она сама не знает, где будет жить. Да, а второй – меблированные комнаты миссис Малиган, Стенлидейл-роуд, 25, Юго-Западный район.

– Дайте я запишу! – воскликнул Чарли. – И вот еще, где это? Знаете?

– Где-то за Виктория стейшн[22]. Я когда-то там жила. Но теперь не живу.

– Вы не знаете, она не снимается в кино?

– Не знаю, но догадаться нетрудно. Если увидите ее, скажите, чтобы она оставила нас в покое.

– Хорошо, скажу обязательно, – ответил Чарли уже у двери.

В зале и на лестнице было всё еще много ожидающих, и Чарли с трудом выбрался на улицу. Хотя почти все, кто ждал, были очень тщательно одеты, но в глазах у некоторых Чарли заметил то же выражение, что у жителей Слейкби. Можно носить шляпу набекрень, можно аккуратно сбивать тончайшую пыль с отглаженных брюк, но такое вот выражение в глазах говорит, что люди уже на грани голода. Ну и жизнь! Ждать, ждать, быть отлично одетым и всегда мучиться от сосущего голода.

Было уже поздно, когда он отыскал улицу Стенлидейл-роуд, застроенную высокими домами. Дверь дома номер 25 давно не красилась. Окно в подвал было разбито, и из него неслись звуки старого граммофона и запах жареного лука.

Дверь открыла девушка такая маленькая и неряшливая, что она была больше похожа на бездомного ребенка, чем на служанку.

– Могу я видеть мисс Иду Чэтвик? – с бьющимся сердцем спросил Чарли.

– Верхний этаж, направо, – бросил ему ребенок, оставив дверь открытой. – Она дома.

По лестнице он почему-то не шел, а взбирался. Добравшись до верхнего этажа, он остановился, чтобы передохнуть, но не потому, что было тяжело дышать, а оттого, что он мог задохнуться от необъятной радости.

Вот, по правую сторону, ее дверь.

Но Чарли всё стоял и не двигался: кто-то не то чтобы плакал за дверью, а всхлипывал. Странная нежность переполнила его. Он постучал в дверь, всхлипывания тотчас же прекратились. Он постучал еще раз, за дверью послышался шорох. Дверь чуть-чуть приоткрылась.

– Кто там?

– Это я. Чарли Хэббл. Вы помните меня?

И вот он уже в комнате и смотрит на нее. Он видит, какая она несчастная и жалкая, с опухшим от слез лицом, но она та девушка, о которой он всё время думал, которую столько искал.

– Ай-я-яй, нельзя плакать, – сказал он нежно.

Непроизвольно он развел руки, и вот она уже рядом с ним, прижимается лицом к его плечу и горько плачет, а он только крепче прижимает ее к себе и неумело успокаивает.

Пока он ее так растерянно держал, ему вдруг стало всё ясно. Он уже знал, что все ее грандиозные планы рухнули, он знал, что будет просить ее, чтобы она стала его женой, и что, если он будет настойчив, она согласится, он знал, что она слабовольна и тщеславна, что она легко может быть недовольной, и что вообще она не та твердая трезвая девушка, которая могла бы быть отличной женой для такого парня, как он, – он всё это знал, но нисколько об этом не заботился, он был рад, что она с ним, что он чувствует ее своей грудью. Путь, который они изберут, может легко привести их к радостному, может захлестнуть волной бед, но это был путь его и ее, и они или должны были его избрать, или отказаться жить. В эти секунды он не был слепым счастливым влюбленным. Он был мудрецом, одним из тех, для которых вдруг в хаосе мгновенно открывается путь.

– Я столько думала о вас…

– Я думал о вас всё время…

– Я не знала, куда вы…

– День за днем я искал вас, чтобы увидеть еще раз, прежде, чем уеду…

– Это правда?

– С самого первого дня. Только разве я мог подумать, что…

– Даже трудно поверить, правда?

– Очень трудно. А это правда, что вы…

– Вы… Просто вы – это вы… И больше мне никого не нужно.

– О! Повторите это еще. Я не был сам собой с того самого дня, когда видел вас в последний раз…

И, конечно, много-много подобных слов. Сначала слова утонули в чувствах. Их руки, встретившись навсегда, были красноречивее. Он и она, наверное, были – а они так и думали – единственными двумя живыми существами в громадном городе привидений.

Но потом, после чая, как они говорили! Они рассказывали о себе, ободряли друг друга, вспоминали, что делал тогда-то он, что в это время делала она. Они говорили, пока последний луч солнца не исчез из затихающей пучины Стенлидейл-роуд, пока в нижней части неба не зажглись неистовые огни торговых реклам, а в верхней робкие, но непригодные для торговли звезды, на которые они оба смотрели между грязными кружевными занавесками миссис Малиган, а миссис Малиган, сидя у себя в подвале за бутылкой портера, решала, не удвоить ли ей плату за комнату на верхнем этаже с правой стороны, потому что юная леди, которая снимала ее, несомненно, начала древнюю историю. У обоих влюбленных было что рассказать о перенесенных сражениях, но раны Иды были глубже.

– Теперь, Чарли, я могу рассказать тебе всё, – сказала Ида. – Раньше я не могла, потому что не знала, как ты относишься ко мне. Я плакала, потому что не знала, что делать. Я думала, что лучше убить себя, открыть газ или сделать еще что-то такое. Ты скажешь, что прошло слишком мало времени и что поэтому я еще не узнала настоящих трудностей, но я узнала, Чарли, и это ужасно! Я не знала, что мне делать, не знала, что делать! Понимаешь, Чарли, я надеялась на многое, когда получила премию. Ведь ты не ругаешь меня, не ругаешь? Ведь каждая на моем месте надеялась бы на многое, правда ведь? Было же столько разговоров! А я не подхожу для съемок, так мне сказали. Я потом столько плакала! Я старалась найти какую-нибудь другую работу и не могла. Я ходила из одного места в другое, пока не отчаялась. Никто мне не предложил честной работы. За всё время я не встретила никого, кто бы отнесся ко мне по-дружески. Честные люди говорили мне прямо, что я не подхожу для съемок и что мне надо ехать домой. А другие – таких ужасно много – хотели только получить что им нужно, и я видела, что даже это они не хотят получить по-человечески. Понимаешь, Чарли, я никому из них была не нужна. Ни одному. Это видно было по их глазам. Я, наверное, видела сотни таких глаз, как они смотрели на меня, и становилось всё трудней и трудней. И я очень глупо поступила с деньгами, которые мне дали вместе с премией. Я надеялась, что теперь у меня всё пойдет хорошо, и очень много истратила, почти всё, на платья и всякие там другие вещи, и у меня почти ничего не осталось. А домой, Чарли, я не могла ехать. Наверное, я всё-таки бы поехала, поехала бы, а не убила себя, потому что я ужасная трусиха. После того как я получила премию, я относилась ко всем в доме свысока, думала, что всё теперь пойдет чудесно, и они бы мне этого не простили. Если бы я поехала в Лондон просто искать работу, как другие девушки, тогда было бы ничего, но я поехала не для этого, понимаешь, Чарли? Меня сюда привезли, столько обо мне говорили, как будто я была бог знает кем, а потом вдруг всё пропало. И никому до этого нет никакого дела, это ужасно – никому нет дела. Понимаешь меня, Чарли?

– Понимаю, – подтвердил медленно Чарли. – Это называется разочарование.

– Это как будто ты идешь на вечер и думаешь, что встретишь хороших знакомых и друзей, и все будут рады тебе, а потом оказывается, что это даже не вечер, никто тебя не знает и никому до тебя нет дела. Ах, Чарли! – И она прильнула к нему.

– А ты знаешь, что я еще больший неудачник, чем ты? – спросил он.

– Чарли, не говори так – неудачник. Так всегда говорят в Пондерслее. Я даже сейчас слышу: «Да, она тоже неудачница». Поэтому-то я и боялась ехать домой.

– Ладно, Ида, забудем о неудачниках. Я хочу сказать, что я просто рабочий, у которого сейчас нет даже работы. История с геройством кончилась. Не забывай этого.

– Мне всё равно, Чарли. Но ты ведь не простой рабочий. Ты и понимаешь и умеешь больше. А теперь, – сказала она доверчиво и гордо, – ты будешь понимать и уметь еще больше. Правда?

– Ты так думаешь?

Он почувствовал, что в своих собственных глазах он уже немного вырос. И он смутно сознавал, что Ида, сама по себе очень слабая, может быть сильной, когда будет с ним.

Они придвинулись поближе друг к другу, тихо и нежно о чем-то поговорили и затихли. Лондон, до которого им сейчас не было дела, продолжал грохотать, как Ниагара. А какое им было дело до него? Они покончили с ним, стали опять теми, кем были, только, конечно, глубже и мудрей, чем те двое глупышей, которых когда-то с такой помпой привезли из Средней Англии.

Скоро они почувствовали, что страшно проголодались. Одиннадцать без нескольких минут? Ну и что? Держась за руки, они вышли из дома.

Вся столица для них была просто закусочной.

На следующий день в пять часов вечера они сидели в кафе на Оксфорд-стрит и представляли там самую красивую парочку. Действительно, Ида привлекла к себе всеобщее внимание, и удивительного в этом ничего не было: в кафе уже давно не бывала девушка, которая была бы такой хорошенькой и выглядела такой счастливой.

Чарли обстоятельно рассказывал ей о письме, которое получил утром. Письмо было от мистера Мерсона, одного из директоров его бывшей фирмы – АКП.

– Понимаешь, Ида, я написал Оглсби – он управляющий на заводе в Аттертоне – и просил, чтобы мне вернули мою прежнюю работу. Он ответил, что отправил письмо в дирекцию, а сам написал им, что ни за что не хочет брать меня назад. Это потому, что в ту ночь он разозлился на мистера Кинни за то, что тот послал его к черту. После этого он и рассчитался со мной. Я думал, что теперь у меня всё кончено с АКП. Но этот вот мистер Мерсон, – он тоже был там в ту ночь, и, я думаю, именно он вмешался, когда Оглсби стал скандалить с мистером Кинни, – так вот, он пишет, что если я приеду в Бендворс, он думает, что сможет дать мне работу.

– Какой он хороший! Правда? – воскликнула девушка, для которой сейчас все люди в мире были хорошими.

Месяц назад Чарли, пожалуй бы, согласился, но сейчас на некоторые вещи у него был свой взгляд.

– Я знаю, почему он так пишет. Он боится, что газеты могут создать АКП плохую славу. Он в ту ночь боялся этого. Ручаюсь, он думает, что если мне не дать работу, так я подниму шум в газетах. Никакого шума поднять я не могу, но этого-то я им не скажу. Пусть думают, что хотят.

– Ты не хочешь ехать в Бендворс? – спросила Ида. Она в мгновение ока свила там гнездышко на оставшиеся у Чарли деньги.

– Наоборот, хочу. Мне нравится Бендворс. Это мой родной город. Я никогда не любил Аттертон.

– Я тоже хочу. Для начала мы и там поживем, – заявила Ида. – Помнишь, я говорила тебе, что я была один раз в Бендворсе у дяди? Едем, да, Чарли?

– Завтра едем. Я скажу там, пусть ищут подходящую для меня работу, – похвалился Чарли. В эту минуту он чувствовал себя настоящим мужчиной.

– Тогда я заеду в Пондерслей, – торопливо и радостно продолжала кроить планы Ида. – И ты со мной. Только для того, чтобы показать им, что мы действительно помолвлены, Чарли. И смотри, не говори там, что ты не был героем, потому что ты же был им, и я… я… ты сам увидишь, когда туда приедешь.

Но Чарли смотрел на толстого краснолицего мужчину, который только что вошел в кафе.

– Я знаю этого человека, – наконец сказал он.

Человек с громадным носом, повелительным взглядом, часто сопутствующим такому носу, стоял посреди зала и смотрел по сторонам. Он заметил Чарли, пристально посмотрел на него, нахмурился на секунду и, наконец решив, что встретил знакомого, величественно сел за их стол.

– Мы, кажется, знакомы? – пробасил он.

– Я узнал вас, – ответил Чарли не без робости.

– Отли. Финнинган Отли моя фамилия.

– Помню. Моя – Хэббл. Однажды мы вместе провели вечер в Аттертоне. Помните?

– Конечно, помню! Да, да, в Аттертоне. Как будто там с нами был еще один человек.

– Да, Кибворс. Коммунист. Получил два месяца тюрьмы. Сидит в Пентонвиле.

– Вот как! Неудивительно. Говорил, что за ним охотились. Насквозь красный. Неплохой человек, мог быть нам всем полезен, если бы мы были немного умнее. Официантка, минутку! Китайский чай, пожалуйста, и два тоста, и если я говорю «тосты», так я прошу «тосты», а не хлеб, который бросили на огонь, а потом вытащили из него. – Мистер Отли вновь повернулся к Чарли и улыбнулся Иде. – Что вы здесь делаете? – Потом он задал еще один суровый вопрос: – Бросили работу в Аттертоне?

Чарли посмотрел ему в лицо с любопытством.

– Разве вы ничего не слышали обо мне, мистер Отли?

– Не слышал о вас? Конечно, не слышал. А почему я должен был что-то услышать о вас? Что вы такое сделали?

– Вы, наверное, уезжали куда-нибудь?

– Что вы хотите сказать этим – уезжали? Если вас это интересует, так я никуда из Англии не уезжал. Другое дело, я не был на одном месте, это – да. Должен был ездить. Но какое отношение это имеет к вам?

Наступила очередь Иды. Очень мило покраснев и улыбаясь, она спросила:

– И обо мне вы ничего не слышали, мистер Отли?

– Моя дорогая юная леди! – заорал мистер Отли так, что в кафе каждый слышал его. – Я в восторге от того, что познакомился с вами, в восторге от того, что сижу за одним столом с вами. Но о вас я ничего не слышал. А почему я должен был слышать?

– Разве вы не читаете газет? – спросил Чарли.

– Не читаю газет! Конечно читаю газеты! Всё время в кругу новостей. Обязан быть в кругу новостей. Всю жизнь читаю две-три газеты ежедневно. Но какое отношение они имеют к вам? Вы убили кого-нибудь? Никогда не читаю судебную хронику, читаю только о нарушениях технических законов. И слежу за законами о патентах. Сплошной грабеж, а не законы. Когда по одну сторону таких законов стоят коммерсанты с моралью бродячих собак, а по другую – такие, как я, так приходится спать и держать один глаз открытым. Помню, я показывал вам модель одного из моих изобретений, сохраняющих энергию. С того времени мне представилась возможность узнать, что за мораль процветает в наших торговых кругах. В Ливерпуле мне пришлось иметь дело с человеком, который… Минутку! Это что такое? Тост? Ничего подобного! Посмотрите сами. Сырой с одной стороны, с другой – уголь. Несите обратно, несите обратно, девушка. Вот так. Так вот, в Ливерпуле мне пришлось иметь дело с человеком…

Но с какой стати мы, над кем властно не нависает нос мистера Отли, будем и дальше слушать его? Лучше оставим их.

Всего им доброго. Счастливый им путь.