Герой Ее Величества

НАИДЕВЯТЕЙШАЯ ИЗ ГЛАВ

Пока столь непохожие друг на друга люди в Ормсвилл Несбите, Специи и Сененояке обратились мыслями, а кое-кто и стопами к Лондону, виновник беспокойства проснулся, закашлялся, почесал задницу и поднялся с кровати.

Возчики, погонщики и коробейники уныло и неспешно громыхали по деревянным мостам города, а их встречал отвратительный запах тухлятины (несло то ли залежавшимися яйцами, то ли гнилой рыбой, то ли очень, очень давно нечищенным отхожим местом), который выплеснулся на улицы ночью и проявлял завидную настойчивость, отказываясь развеиваться.

Тем утром на рынках царила непривычная тишина. Каждый старался дышать ртом, а желания расхваливать свой товар и зазывать покупателей не наблюдалось ни у кого. Выбравшись из спального мешка, лежавшего на задворках «Верховой Кобылы», Малыш Саймон подумал, что по какой-то необъяснимой причине ему надо бы сходить в церковь. В голове все еще эхом звенели ночные кошмары. К несчастью, двери Святого Дунстана оказались закрыты, так как священник храма никак не мог оторвать голову от подушки после слишком большого количество портера, выпитого на пиру в честь Дня святого накануне. Снова, хотя теперь и косвенно, алкоголь помешал старому погонщику встать на путь истинный, а потому Саймон смиренно повернулся на обносившихся каблуках и отправился в таверну за первой рюмкой.

Разговоры же там велись вполголоса и были довольно унылы. Большинство завсегдатаев вернулись сюда после ночи в камере и утра в суде, а потому денег на пиво у них почти не осталось — все ушло на штрафы, залоги или взятки. Особо посвященные заявляли, что причина всех бед лежит в магическом Искусстве. Они называли зловонный туман на улицах «колдовским смрадом». Говорили о «нечестивых делишках» в Беттерси ночью. Кто-то помянул «Зверя» и «Последние дни», а еще кто-то мрачно, но неправильно процитировал Откровение Иоанна Богослова. Были немедленно выпиты очередные бокалы с пенистым портером и крепленым вином. Кто-то сделал прогноз о результатах предстоящего в субботу матча.

И вот тогда разговор принял серьезный оборот.

Кружащие стаи чаек, согнанные с реки ночной бурей, ссорились и орали, летая вокруг купола собора Святого Павла, над крышами и шпилями к востоку от него, вплоть до парка Йена Пэйсли.[25] Писцы и церковные заклинатели с Крид-стрит спешили на работу, проходя не по сезону тяжелую и долгую процедуру очищающей сатурации.

Выбравшись из скромного частного экипажа возле соборной лестницы, кардинал Вулли почувствовал на себе пытливый взгляд похожих на бусинки глаз серебристых чаек и крачек, которые выгнали с привычного места голубей-инвалидов, просящих подаяние. Он отогнал птиц, громко топая по ступеням, те разлетелись с громкими моряцкими проклятиями и не преминули нагадить на экипаж.

Сегодня собор был закрыт для публики, и два молодых священника охраняли западный вход, впустив кардинала внутрь. Тот встревоженно им кивнул.

Погрузившись во тьму храма, Вулли позволил себе на минуту остановиться и поразмыслить, дав мягкому спокойствию обстановки хотя бы чуть-чуть побороть волнение. Теплые бархатные тени собора кружились вокруг, а лучи света, проходя сквозь арочные окна, превращались в пятна размытых красок. В отдалении певчие с глубоким вздохом застонали литургию. Голосами, как будто сглаженными под давлением тяжелого воздуха и невесомыми, как крылья мотылька, они нараспев затянули хорал «Мир руке платящей».

Избранная группа клириков ждала Вулли в ризнице. Кардинал Гэдди стоял, тихо беседуя с двумя членами Куриальной канцелярии, нервно подергивая кисточки биретты. Было здесь и несколько представителей диоцезов, сплошь значительные богословы и дьяконы, священники из девятнадцати приходов и двое старших интендантов Вестминстерского колледжа Церковной Гильдии, включая претора Еноха.

Катехизис приветственных кивков и ответов рябью раскатился по группе собравшихся, когда вошел кардинал.

— Благодарю всех присутствующих, — начал он. — Как вы знаете, прошлой ночью пренеприятнейшие события потревожили духовный покой нашего города.

— И не только, — послышался голос из толпы.

Вулли присмотрелся и узнал епископа Редингского:

— Так и есть, мой друг. Мы должны с сегодняшнего утра начать работу по выработке стратегии, направленной на полное искоренение ереси, на ее подавление и восстановление безопасности как Церкви, так и государства.

— И не говори, — снова подал голос епископ Редингский.

— Я предлагаю разделить работу следующим образом. Претор Енох, обратите все свои силы на точное установление природы Магии, использованной этой ночью, и попытайтесь проследить ее источник.

Претор кивнул.

— Я прошу куриальных офицеров и уполномоченных представителей постоянно поддерживать связь с Церковью и сообщать нам обо всем происходящем. Вполне возможно, что улики и факты касательно заговора кроются в каком-нибудь отдаленном приходе, где преступники могли составить план, избегнув бдительного взора столичных служб. — Вулли отметил одобрение офицеров в голубых формах и продолжил: — Остальным же из нас я говорю: вернитесь в свои диоцезы и приготовьтесь к чуду. Успокойте паству, утрите слезы. Объявите празднование дня любого, даже самого незначительного святого, только чтобы отвлечь их мысли от… Претор?

Енох пожал плечами и сказал:

— Скоро дни поминовения святого Оскара и святой Ракель. Обычно мы не уделяем им большого внимания. Праздновать нечего до самого Преображения, а затем Дня святого Руфуса, но…

— Вот и прекрасно. Оскар и Ракель. Пир в честь поминовения, ярмарки, вечеринки и алтарное вино. Каждый из вас, сделайте так, чтобы паства развешивала флаги, веселилась и не думала о происходящем.

Последовало несколько кивков и отрывочный обмен мыслями, а потом голос кардинала Гэдди возвысился над бормотанием собравшихся:

— Мне кажется, кардинал, источник всех проблем лежит внутри нашего братства.

Воцарилась тишина.

— Только член Церкви мог иметь возможность совершить подобное преступление. Простите мне столь пессимистичное замечание, но другого объяснения нет.

Вулли кивнул:

— Боюсь, я вынужден согласиться с вами, брат мой. Беда пришла изнутри. Никто из нас не может находиться вне подозрения. Всем следует быть особенно бдительными.

Гэдди принялся нервно разглаживать оборки воротника:

— Я имею в виду, как мы намереваемся бороться с раком, пожирающим самое Церковь?

— Может быть, попробуем удар управляемым молитвенником? — предложил епископ Редингский.

— Мы будем сражаться тем средством, которое специально и создано для этой задачи, — ответил Вулли.

Он повернулся к молодому человеку, стоящему по левую руку от претора Еноха и хранившему молчание с начала собрания.

— Отдел Инфернальных Расследований уже начал свою работу, — ответил Джасперс с улыбкой, от которой Вулли почувствовал жалость к обвиненным в ереси. Ему также пришла в голову мысль о хищных рыбах. — Мы будем безжалостны.

Куриальное заседание подошло к концу. Казалось, каждому не терпится уйти. Направляясь в Ричмонд, экипаж Вулли прогрохотал по Геркулес-стрит мимо Невилла де Квинси, тащившегося с работы после ночного дежурства. Кардинал обдумывал текст буллы, которая охватила бы все назревшие проблемы, только вот охватывала она их из рук вон плохо, зато неуклюжестью напоминала бульдога, а потому он и не заметил неопрятного, усталого, пыхающего трубкой человека.

Де Квинси вымотался и был раздражен. Плохо начавшаяся ночь с каждым последующим часом становилась все хуже, и в конце концов он был вынужден переделать одно из подвальных помещений Хиберниан-Ярда в импровизированный морг, дабы справиться с потоком тел, которые приносила милиция.

Большинство трупов текло в буквальном смысле: шесть человек закололи, двоих забили насмерть, одному бедолаге перерезали горло, второго выбросили из окна последнего этажа высококлассного борделя «Козырный дом», третий получил огромную дыру из многоствольного пистолета в неожиданно случившейся дуэли, а четвертого пришпилили через корзину с хлебом арбалетным болтом к двери. Об отвратительных трупах с Энергодрома вспоминать и вовсе не хотелось.

Атмосфера в городе прошлой ночью была отвратительной и злобной, драки вспыхивали по малейшему поводу. Камеры Хиберниан-Ярда были забиты до отказа правонарушителями, сегодня магистраты ждало тяжелое утро. И ситуация явно не изменится к лучшему, уже в субботу должны были состояться празднества в честь годовщины Коронации.

Большинство парней из отдела винило в таком невероятном всплеске преступности сбой в энергосистеме, но де Квинси знал, что все не так просто. Он помнил выражение лица Галла и слова о грядущем празднестве…

Город трясся от смрадного холода, и медик дрожал вместе с ним, до боли желая попасть в теплую кровать.

Триумф, направляясь домой примерно в восемь часов утра, купил два яблочных пончика и бумажный конус с заварным кремом у уличного торговца и осторожно принялся за обжигающе-горячую пищу, миновав пристань Айронгейт и направившись вниз по набережной. Путь до Сохо получался довольно долгим, но, когда Руперту хотелось освежить голову, он всегда направлялся к реке, ведь та впадала в море. Он словно соединялся с источником собственной энергии и довольно часто проводил этот ритуал по утрам, особенно после тяжелой ночи. Сегодня же прогулка казалась просто необходимой. Триумф был трезв, как судья, ясноглаз и бодр, но страдал от идейного похмелья. Ему очень не нравились мысли, которые посетили его во время затмения, а особенно полученные из них выводы. Их было много, и они обладали крайне неприятной вескостью. С Рупертом вечно случалась такая беда. Стоило ему серьезно задуматься, он уже не мог остановиться.

Тупой уголек возможности тлел в районе брови, ноющие вероятности кололи за ушами и в основании черепа, а напряженный, действующий на нервы итог раздирал виски.

Триумф остановился рядом с ограждением шлюза Петти и взглянул на серый поток. Переменчивый и игристый, тот казался густым от листьев и веток, принесенных ночной бурей. Чайки вернулись и теперь сгрудились около речных свай и опор моста. Баржа с огромным шпринтовым парусом, без усилий скользившая со стодвадцатитонным грузом вниз по реке, прошла мимо на волне отлива, пена сбегала с ее бортов. Следя за ее изящным ходом, Триумф почувствовал, как ему хочется оказаться там, на борту, направляясь в открытое море. Сейчас подошла бы даже плоскодонка: крепкая лодка и парус, чтобы поймать ветер и умчаться вдаль, прочь от чумного крысиного клубка интриг.

Руперт съел еще один пончик.

Крытый фургон с высокими бортами прогромыхал по мостовой и остановился в нескольких ярдах от воды. Сперва Триумф едва взглянул на него, но потом изучил внимательно и вдумчиво. Грязно-серого цвета, весь покрыт пятнами, он словно только выбрался с пристани, вот только везли его большие неутомимые и явно чистокровные кони, а латунь сбруи сияла так, что никакая вакса не могла ее скрыть. Возница неподвижно сидел на козлах, а его напарник медленно спустился на мостовую и отправился в сторону Триумфа размеренными решительными шагами. То был крупный человек в жилете поверх короткого черного плаща и в широких темных штанах, из-за которых было не понять, что он несет за поясом и в карманах.

Сыщик в штатском, решил Руперт. Он доел пончик и намеренно пошел в противоположную от приехавшего сторону.

Шаги за ним тут же ускорились. Триумф слегка нарастил темп и принялся насвистывать песню о берегах Гвинеи, скрывая тревогу. Человек позади перешел на рысь. Мореход ответил бегом трусцой и рискнул посмотреть назад. Мужчина находился прямо за ним и уже развил приличную скорость.

— Руперт Бартоломью Сеймур Триумф? — начал сыщик.

Конус с теплым кремом шлепнулся прямо ему в лицо и сбил с ритма. Триумф сорвался в галоп.

— Эй! — заорал измазанный, и его крик тут же сменился пронзительной трелью серебряного свистка.

Триумф перелез через запертые ворота в конце Петти-уок и помчался прочь от реки. Пончики неприятно подпрыгивали вверх-вниз у него в желудке. Прохожие на улице с любопытством оглядывались, когда он проносился мимо. Свернув на Рэйк-лейн, Руперт оглянулся и увидел, что холщовый полог фургона откинулся и оттуда вылезли шесть вооруженных громил. Все они, как братья-близнецы, походили на человека, которого Триумф умастил кремом: высокие, широкие, профессиональные и одетые в простые черные костюмы. Они поспешили за ним, на ходу вытаскивая из плечевых ножен короткие мечи и щиты. Под камзолами у них сверкали нагрудные щитки доспехов — верный признак агентов Секретной Службы. Триумф выругался и наконец пустился в настоящее бегство.

Мимо вспышками проносились улицы и изумленные лица. Руперт резко свернул на Код-стрит, чуть не попав под колеса громыхающей тележки продавца одежды, отпрянул в последнюю секунду и ввалился в магазин сапожника, сбив по пути стойку с шестернями. Хозяин заведения сплюнул на стол целую кучу гвоздей изо рта, встал со скамьи, весомо повел в воздухе деревянным молотком и вытер руку о передник.

— Чего надо, паренек? — поинтересовался он крайне недружелюбным тоном.

Триумф пролетел мимо, обогнул его изумленную подругу жизни, стоявшую у очага, и перепрыгнул через младенца, играющего со старыми каблуками на полу. Затем ему пришлось резко остановиться. Путь преграждала массивная стена с двумя узкими оконцами наверху, куда бы не протиснулся даже хорошо прожаренный кролик.

Руперт повернулся к обеспокоенной женщине, уже чуть ли не душившей ребенка в заботливых объятиях.

— Вы же не закричите, правда? — взмолился мореход.

Она покачала головой, завопив во всю глотку. За ее спиной появился сапожник.

— Чего надо? — повторил он, подняв киянку.

— Заднюю дверь! У вас должен быть запасный выход! — заорал Триумф.

Снаружи по брусчатке уже грохотали башмаки.

— В кладовой, — начал сапожник, махнув в ее сторону рукой, — но…

Триумф не стал ждать продолжения, рванул влево, в забитый чулан, и бросился на закрытую дверь.

Та с глухим шумом распахнулась, и он вылетел наружу.

В никуда. Шестое чувство — то самое, которое уберегало Руперта от мушкетных пуль, шрапнели и деревянных щепок при Финистерре, заставляло пригибаться, когда в тавернах принимались летать кружки во время очередной перепалки, и доставляло домой в целости и сохранности, если путь хозяина проходил по улицам, кишащим темными личностями, — сейчас заставило его вцепиться в дверную ручку. Ноги Триумфа сучили пустоту, на какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас пойдет по воздуху. Дверь со стуком закрылась, и Руперт снова оказался в кладовой.

Задняя стена мастерской, как и всех домов на этой улице, выходила на забитую мусором протоку, где вяло текущая вода, отвратно журча, катилась в Темзу. Противоположный берег находился в четырех ярдах, дно — в шести. На той стороне, как раз на уровне двери кладовой, виднелась сломанная железная ограда, идущая вдоль темного переулка, который сворачивал от канавы и упирался в соседнюю улицу. Триумф повернулся, чувствуя, как колотится его сердце.

Первый из агентов ворвался в чулан, поскользнулся на плитках, пролетев немного вперед, впрочем, быстро восстановил равновесие и пошел на Руперта, многозначительно размахивая мечом.

— Ты! — прорычал он. — Ты пойдешь со мной!

Его поза выдавала взращенное тренировками мастерство в почтенном искусстве нападения и защиты. Он держал маленький щит низко и уверенно, словно разогретую кастрюлю, и столь же уверенно рассекал воздух клинком. Триумф тут же понял, что боевой стиль его противника старомоден, традиционен и смертоносен.

Руперт вынул couteau suisse и быстро выбрал рапиру. Когда та наконец соизволила появиться, то оказалась на целый фут длиннее оружия противника. Она была современной, стильной и только-только начала входить в моду. Триумф учился в испанской школе фехтования, в совершенстве владел «приемом бессмертных», но сейчас надеялся, что хотя бы капля бессмертия отойдет и ему. Чиркнув потолок кладовой, он поднял рапиру, приветствуя врага, отдал салют и крикнул:

— Да здравствует Королева!

Агент нанес колющий удар. Триумф отпрыгнул назад, взмахнул клинком, попутно снеся ряд кувшинов с верхней полки, выругался, увернулся от свирепого выпада противника и обезглавил свечу.

— Вот черт! — провозгласил Руперт.

Для геометрической науки фехтования, с ее расчетом времени и дистанции, в тесном чулане места не было. Короткий клинок и массивное тело давали преследователю явное преимущество.

Руперту пришлось отступить, опасно приблизившись к пропасти позади под беспрерывным градом резвых ударов агента. Он пытался парировать их и отвечать, но пространства для маневра не хватало.

Пришла пора для более решительных мер, благо в арсенале couteau suisse нашлось место не только рапире.

Триумф щелкнул кнопкой, и, пока замахивался, длинное лезвие исчезло в рукоятке.

Новое оружие отскочило от поднятого щита с глухим звоном. Руперт выяснил, что держит в руках суповую поварешку. Изрыгая еще более красочные проклятия, чем прежде, он умудрился огреть противника ковшиком по уху и еле успел отразить длинной рукояткой три быстрых удара.

Половник и меч скрестились в смертельной схватке. Скрипя зубами, враги пытались проломить защиту друг друга. Триумфу удалось отбросить агента назад и снова нажать переключатель.

— О красавица моя! — радостно воскликнул мореход.

Couteau suisse превратился в прекрасно знакомую Руперту абордажную саблю, короткую и слегка изогнутую. Она была придумана самим Богом с единственной целью — бить португальских пиратов по башке.

— И-и-и-ха! — крикнул Триумф и прыгнул.

Агент попытался поставить блок, но мореход пробил его, нанеся длинный и совершенно бесполезный надрез по кирасе. Короткий меч пронесся рядом с ним буквально на уровне пояса, и Руперт чуть не сложился пополам, уворачиваясь. Резанул снова, металл зазвенел о металл. Громила отбросил Триумфа, вывернув кисть, но оступился и неловко влетел в шкаф слева. Мореход с энтузиазмом пошел в атаку и ударил изукрашенной рукояткой couteau suisse в бронированную грудь противника. Тот поперхнулся и вывалился из чулана.

Раздался громкий треск. Триумф выглянул наружу. Противник лежал без чувств на полу, а над ним с киянкой в руках стоял сапожник.

— Спасибо, — удивленно поблагодарил Руперт.

— Чертов законник! — смущенно ответил неожиданный помощник.

Снаружи опять раздался крик его жены. Остальные ищейки ворвались в магазин. Триумф в последний раз прикинул варианты, потом глубоко вдохнул, быстро разбежался и выпрыгнул из задней двери.

Он с воплем пролетел над протокой и влепился с мощным шлепком, от которого у него затряслись все кости, в дальнюю стену, ухватившись за древнее ограждение и болтая ногами над пропастью. Сабля, отскочив от руки и зазвенев, упала на мостовую по ту сторону решетки.

От удара дыхание Триумфа перехватило, ребра и руки горели от боли, но времени на страдания не оставалось. Под его тяжестью решетка с противным скрежетом стала выворачиваться из гниющих кирпичей. Руперт пытался упереться ногами в стену, поросшую влажным мхом, но неумолимо съезжал вниз.

Когда решетка окончательно выпала, ему удалось ухватиться левой рукой за камни тротуара. Железные прутья рухнули в грязные отбросы на дне канавы. Цепляясь буквально кончиками пальцев, Триумф вскарабкался наверх и перевалился через бортик набережной.

В тот самый миг агенты добрались до двери и принялись громко оскорблять Руперта. Он поднялся на ноги, подобрал couteau suisse и, смеясь, отвесил преследователям поклон. В ответ в него полетела стрела из охотничьего арбалета, Триумф вовремя пригнулся, и болт зарылся на целых три дюйма в кирпичную стену над его плечом.

— Три тысячи чертей! — воскликнул он и побежал вниз по переулку, решив не дожидаться, пока противники перезарядят оружие.

За его спиной раздались крик и шлепок. Один из агентов вознамерился повторить прыжок через канаву, но Триумф счел за лучшее не выяснять его результата.

Переулок выходил в Винный двор, откуда через ворота можно было пройти на Пикадел-лейн, свернуть и скрыться в толпе на Флит-стрит.

Двое агентов вошли прямо во двор, отдуваясь, и разделились по сторонам, блокируя выход. Они мрачно взглянули на Триумфа и подняли мечи. С унылым вздохом тот отсалютовал им и протянул руку к стойке с бочками слева (шесть штук, полны шерри под завязку), вспомнив, как капитан Пеннанс Перкинс в лиссабонской гавани устроил лавину из пороховых бочонков и разбросал ими целый взвод португальцев, словно кегли. Вдохновленный сей мысленной картиной, Триумф перерезал скрепляющие ремни судьбоносным и отточенным движением сабли — бочки вырвались на свободу подобно валунам, катящимся по Альпийскому перевалу.

Первая же приземлилась ему на ногу. Подпрыгивая, Триумф вспомнил, а потом выпалил бранное слово, которое не произносил с того времени, когда в него бросили ежа в результате досадного непонимания на костюмированном балу (справедливости ради следует отметить, что еж пролетел мимо, но впоследствии Триумф на него сел).

Легко перепрыгнув через стремительно несущиеся бочонки, первый агент бросился на него. Руперт был в таком бешенстве от боли, что уложил нападавшего мощным хуком слева. Тот не успел коснуться земли, когда его напарник нанес удар. Триумф изобразил нечто вроде сальхова и рефлекторно поставил блок, который вызвал бы шквал бешеных аплодисментов у членов Колледжа Профессионального Фехтования в Толедо, ведь они обычно возились с заграждениями из колючей проволоки и деревянными стойками, а настоящую драку не видели годами.

Отразив атаку, Триумф пробил защиту противника, слишком низко поставившего щит, прорезал мундир агента и рассек завязки кирасы. Проклиная все на свете, боец отступил. Сражаться с двенадцатью фунтами железа, болтающимися на животе, трудновато.

Триумфа же отягчали только шелковый камзол снаружи и два полупережеванных пончика внутри. На скорости они явно не сказывались, потому он вновь прибег к помощи левого хука, и тот сработал столь же успешно, как и в прошлый раз.

Правда, теперь мореход основательно выдохся. Покрытые синяками руки и тело неприятно пульсировали, а пальцы ноги болели так, словно на них выжгли клеймо. Буквально на пару секунд он оперся на саблю, а затем, основательно прихрамывая, направился к выходу из Винного двора.

В тени под аркой ворот стоял высокий крупный человек с пятнами крема на мундире.

— Сегодня удача явно повернулась ко мне задом, — с чувством простонал Триумф.

Полицейский выступил вперед. Он был ростом явно выше шести футов, с суровым, грубоватым лицом, челюстью, напоминавшей киль галеона, короткими волосами, говорившими то ли о военной службе, то ли о проблемах с педикулезом, и холодными васильково-голубыми глазами, сверкающими в глазницах настолько узких, что они казались похожими на царапины от бумаги.

Он поднял внушительный пистолет, тяжелый и сложный с виду, прямо как декоративная чесалка для ног, и наставил его на Триумфа. В другой руке гигант держал кожаный бумажник с эмблемой, изображающей серебряное распятие на пурпурной розетке.

— Сержант Клинтон Иствудхо, Церковное Разведывательное Управление, — пророкотал он, на первый взгляд не сделав ни единого движения челюстью или губами. — Мне не понравились ваши фокусы с кремом, мистер.

Триумф опустил couteau suisse и тяжело задышал:

— Послушайте, что от меня нужно Секретной Службе?

Иствудхо обнажил чистые, ровные зубы. Будь он крокодилом, улыбка даже могла бы показаться дружелюбной.

— Если бы вы стояли смирно, мистер, когда я к вам обратился, то смогли бы все легко выяснить. Теперь же… — Голос его затих, следуя освященной веками традиции запугивать собеседника.

Ею злоупотребляли все хорошо вооруженные громилы, загнавшие свою трепещущую жертву в угол.

— Извините за крем, — равнодушно заметил Триумф.

Большой палец, который мог бы легко побороть ирландского наемника в армрестлинге, не прибегая к помощи остальных частей тела, взвел курок. Раздался внушительный щелчок.

Слова Иствудхо слегка потрескивали, словно горящие листья.

— Это «Фульк и Седдон», цельнометаллический десятизарядный пистолет с горизонтальным магазином и шпилечными патронами, самое мощное ручное оружие во всем Союзе. Я отсюда могу снести твои яйца начисто одним выстрелом.

— А есть ли способ решить наши вопросы без столь обширного кровотечения?

— Цыц! — заскрежетал Иствудхо от раздражения. — Я еще не закончил. Как думаешь, повезет тебе сегодня, мразь?

Раздался звук влажного шлепка. Клинтон отшатнулся, утирая лицо. Над его головой чайка заклекотала и затрещала от радости.

— Думаю, да, — ответил Триумф и рванул в противоположную сторону.

В это самое время один из служащих Винного двора решил поинтересоваться, почему это снаружи так шумно. Руперт, двигаясь со скоростью примерно тридцать узлов, пробежал мимо изрядно изумленного работника и врезался лицом в открытую дверь.

Он уже хотел выругаться, но не успел, провалившись в беспамятство.