Герой пера

ГЛАВА XIV

Весна на Рейне! Что может быть прекраснее? Хотя весной везде хорошо, но на Рейне, колыбели германского романтизма, как-то полнее ощущается ее прелесть. Возрождению природы особенно соответствовало настроение всего прирейнского населения, которое праздновало победу и торжественно встречало возвращавшихся героев.

Несмотря на прекрасную погоду, в окрестностях Б. царила глубокая тишина. Любимое место прогулок жителей Б. – дорога к развалинам старого замка – была почти совершенно безлюдна; по ней поднимались лишь двое гуляющих – господин и дама. Случайно или умышленно, но Джен в этот день сняла траурный наряд, который она до сих пор носила. Ее туалет был темного цвета и без всяких украшений, но, по крайней мере, в нем не было безнадежного черного тона, придававшего ее лицу особенно мрачный оттенок. Лицо молодой девушки утратило скорбно-замкнутое выражение, не покидавшее ее всю зиму. Точно весенний луч надежды осветил его и спешил спрятаться, не смея еще рассчитывать на счастливое, светлое будущее. Какие-то новые мягкие черты появились в гордом энергичном лице Джен и придали неуловимую прелесть, одухотворенность красоте молодой девушки.

Всегда веселый Аткинск был на этот раз в плохом настроении; казалось, он ворчливо смотрел на расстилавшуюся перед ним прекрасную долину. Он не мог понять, почему так рано появилась зелень, когда по ночам еще бывают заморозки; ему казалось почти насмешкой, что солнце жжет, как в июле месяце, а Рейн был ему прямо противен. Аткинс злился на оттепель, на то, что на дороге была вода и он уже успел промочить ноги.

Воды Рейна бурно стремились вперед, точно стремясь захватить в свою глубину и самого американца. Все встало вверх ногами в этой Германии; никто не хотел подчиняться старым порядкам; все выходило из границ – и природа, и люди.

Эта неожиданная ранняя весна как будто нарочно явилась, чтобы приветствовать теплом и ароматом цветов новую империю. А в Б., этом ученом гнезде, торжествовали радость и ликование: там готовились к встрече профессора университета, совершавшего героические подвиги во время войны.

Джен мало обращала внимания на дурное настроение своего спутника; она знала, что его злят доносившиеся даже сюда пушечные выстрелы, которыми жители города встречали своих героев-победителей. Тем не менее, когда Аткинс снова начал ворчать на тяжесть дороги и невыносимую жару, она не сдержалась и нетерпеливо ответила:

– Отчего же вы не остались в городе? Я не могу принимать участие в торжествах из-за траура и нарочно придумала эту прогулку, чтобы дядя и тетя не сидели из-за меня дома. А зачем вы пошли? Мне сегодня не нужен провожатый.

– Я тоже не вижу необходимости сидеть в городе, где всякий уличный мальчишка смотрит на меня с видом превосходства, а каждый студент требует, чтобы я раскланивался с ним, как верноподданный со своим властелином; чтобы я преклонялся перед его «германским духом». Нет, Бог с ними, пусть сами восхищаются собою! Везде, во всех клубах и обществах, только и слышишь о новой германской империи; все это так надоело мне, что я не дождусь той минуты, когда снова буду в Америке, хотя, возможно, что попаду из огня да в полымя, так как и от тех немцев, которые поселились в Америке, тоже житья теперь не будет.

– Все-таки вам придется признать величие Германии, – с улыбкой заметила Джен. – Как вам ни тяжело, но ничего не поделаешь! Я убеждена, что и вы в конце концов найдете самым удобным для себя с уважением относиться к нашему германскому духу на нашей родине.

– «Наш дух, наша родина», – повторил Аткинс с некоторым недоумением. – Ах, да, я все забываю, что вы совершенно отошли к немцам и прониклись их идеалами. Ну, слава Богу, дошли наконец! Не понимаю, что вы находите здесь хорошего? Солнце так сверкает, что в свете его лучей невозможно ничего увидеть, а от блеска воды можно ослепнуть. Эти старые серые стены вот-вот обрушатся и задавят нас с вами. Умоляю, будьте осторожны!

Джен, ничего не ответив, села на камень и предоставила своему спутнику полную свободу ворчать и на солнце, и на реку, и на развалины старого замка.

Излив свое неудовольствие, Аткинс сел, наконец, рядом с девушкой.

– Я очень жалею, – кротко начал он, хотя его лицо выражало тайное злорадство, – что Б. не встретит сегодня своего главного героя. Мистер Фернов действительно не вернулся со своим полком. Все букеты и венки, которые заготовили мистер и миссис Стефан, бесполезно увянут, а торжественные спичи и ученые речи, которыми студенты надеялись обрадовать своего профессора, останутся при них, как антикварная редкость. Я убежден, что мистер Фернов в один прекрасный день тайно явится домой и на следующее же утро засядет за свой письменный стол с пером в руках, как будто ничего другого и не бывало. Это на него похоже. С ним одним, из всех немцев, можно жить спокойно, не боясь испортить нервы.

Аткинс злоупотреблял кротким настроением Джен и решился даже произнести имя профессора, что не дерзал делать в течение всей зимы. На это у него было основание: он обиделся на Джен за то, что она начала обращаться с ним так, как со Стефаном, перестала посвящать его в свои сердечные дела. Аткинс до сих пор не знал, что произошло между женихом и невестой, а этот вопрос крайне интересовал его. Прямо он не решился расспросить Джен и прибегнул к хитрости, надеясь, что упоминание о Фернове заставит молодую девушку удовлетворить его любопытство.

Однако его ожидания не оправдались. Хотя Джен покраснела при упоминании Фернова, но оставалась спокойна и не произнесла ни слова.

Аткинс увидел, что должен был подойти как-нибудь иначе к интересовавшему его вопросу, а потому, испытующе глядя на Джен, сказал:

– Вероятно, наш план путешествия несколько изменится; внезапный отъезд Генри привел меня в полное недоумение; меня, конечно, не нашли нужным посвятить в то, почему Генри влетел вчера вечером, как бомба, в мою квартиру и, без всяких объяснений, схватил свои чемоданы и уехал на вокзал. Он был в таком возбужденном состоянии, что я даже не решился спросить у него, что случилось. Однако мне очень хотелось бы знать, ведь это затрагивает и мои интересы, на чем вы порешили, Джен?

– Я ничего не знала об отъезде Генри, – ответила она, опустив глаза. – Он не оставил мне никакого письма?

– Нет, даже не просил кланяться. Он на ходу пробормотал, что с первым пароходом, который найдет в Гамбурге, уедет обратно в Америку.

Джен глубоко вздохнула, но на этот раз вздох выражал грусть, а не облегчение.

– Джен, что у вас произошло с Генри? – тихо спросил Аткинс, низко наклонившись к девушке. – У него был ужасный вид, когда он вернулся от вас.

– Вы всегда говорили, что Генри любит меня, – слегка дрожащим голосом ответила Джен, – а я этому никогда не верила; я думала, что Алисоном владеет только страсть к деньгам.

– Так оно и будет впоследствии, – сухо заметил Аткинс. – Такой человек, как Генри, может лишь раз в жизни поддаться сердечному порыву. Ему следовало остановить свое внимание на прирожденной американке – та никогда бы не отказала будущему шефу фирмы «Алисон и K°». Соединение немецкой крови с английской не приводит к добру, вы в этом сами убедились, а Генри не забудет об этом в течение всей своей жизни. Впрочем, он не из тех, кто будет долго страдать от безнадежной любви, я убежден, что не пройдет и года, как мы услышим о его браке с какой-нибудь богатой американкой.

– Дай Бог, чтобы это было так! – с чувством сказала Джен, вставая с камня.

Аткинс тоже поднялся и молча стоял рядом с девушкой.

– Не отправиться ли нам дальше? – предложил он наконец. – Старый замок, несомненно, очень интересен, но среди этого средневекового романтизма чувствуешь себя как-то неуютно; к довершению всего, здесь все время гуляет сквозной ветер. Не лучше ли спуститься вниз, в более тихое место?

– Я останусь здесь, – решительно заявила Джен, – но не хочу подвергать вас «романтическому сквозняку»! Вы хотели пройти в М.; пожалуйста, не стесняйтесь, мы встретимся на обратном пути.

Намек был ясен, и Аткинс с удовольствием понял его; ему было невыносимо скучно среди этих развалин, он обрадовался случаю и простился с Джен.

«Кажется, мне придется возвращаться одному в Америку, – весело подумал он, поворачивая на боковую тропинку, которая вела вниз. – Тем не менее, я с особенным удовольствием препровожу через океан все имущество мистера Фореста, о котором так мечтал Алисон. Теперь все это неожиданно сваливается в руки немца, а тот так легкомыслен, что даже ни разу не справился о состоянии мисс Форест. Он, вероятно, думает, что его профессорского жалованья вполне достаточно для содержания семьи. Впрочем, я не сомневаюсь, что Фернов сделает карьеру. Его и теперь принимают везде, как будущего гения; вероятно, что-нибудь да есть в его стихах, раз они наделали столько шума. Теперь, имея за спиной миллион да еще такую жену, как Джен, которая все время будет толкать его вперед, он может сделать очень многое. Покойная миссис Форест наверное ликовала бы от счастья, если бы могла предвидеть, что ее дочь выйдет замуж за немецкого героя. Вот интересно, как отнесся бы мистер Форест к тому, что все его богатство переходит в немецкие руки и будет служить на пользу немцам? Впрочем, я думаю, и мистер Форест был бы доволен».

Джен осталась одна. Она вздохнула с облегчением и снова опустилась на прежнее место. Солнце осветило серые стены развалин старого замка; зеленый плющ, как прежде, обвивал своими листьями потемневшие камни и спускался вниз, в пропасть. Все вокруг блестело, согретое горячими лучами солнца, а у ее ног голубоватым серебром отливали воды Рейна. Казалось, что прошло лишь несколько часов с тех пор, как Джен была здесь последний раз, а зима и осень, горе и тревоги ушли, как тяжелый сон.

И, как когда-то, вдруг затрещал гравий на дорожке под чьими-то приближающимися шагами. Неужели Аткинс вернулся? Нет, это была не спокойная, размеренная походка американца. Чья-то тень легла на освещенную солнцем площадку. Джен вскочила, вся дрожа, яркая краска залила ее лицо – перед нею был Вальтер Фернов.

Он быстро поднялся на гору, но дышал тяжело и неровно не потому, что устал, – для него это было теперь пустяком; нет, тревожная радость заставляла усиленно биться его сердце. Вальтер хотел броситься к Джен, но нерешительно остановился и молча опустил глаза, как будто вместе со штатским платьем, которое он надел сегодня в первый раз, к нему вернулась прежняя робость.

– Мистер Фернов, вы – здесь? – воскликнула Джен.

При этом возгласе горькое разочарование отразилось на лице Вальтера; он, по-видимому, ожидал другой встречи. Краска сбежала с его щек, а в глазах появилась прежняя грусть. Джен между тем успела овладеть собой, хотя губы ее слегка дрожали и предательское волнение звучало в голосе.

– Я вернулся не вместе со своими товарищами, а приехал позже, один, – ответил Фернов. – Доктора Стефана и его жены не было дома, а у меня было не такое настроение, чтобы участвовать в веселых торжествах. Поэтому я решил прогуляться и случайно забрел сюда.

Лицо Вальтера выдавало его, он говорил неправду. Он, конечно, узнал от доктора, что Джен не присутствует на торжествах, и не без цели предпринял эту долгую прогулку. Не случай, а интуиция привела его сюда.

Джен поняла это, и ее лицо покраснело еще больше, а темные ресницы медленно опустились.

Вальтер робко приблизился к ней.

– Я испугал вас, – тихо проговорил он, – я не собирался появляться здесь так внезапно, вообще не думал возвращаться в Б., но встреча с мистером Алисоном…

– Вы видели Генри? – тревожно перебила его Джен, – вы говорили с ним?

– Нет. Он был вчера вечером в той гостинице в К., в которой я жил. Мы встретились с ним на лестнице; он мрачно прошел мимо меня, даже не поклонился, точно не был знаком со мной. А. сегодня утром мне принесли вот это письмо и сказали, что его велел передать мне господин, который уже уехал из К. Благодаря этой записке я и поторопился вернуться в Б.

С этими словами Фернов протянул Джен лист бумаги, и она прочитала строки, принесшие ей счастье:

«Освобождаю Вас от Вашего обещания драться со мною по окончании войны, так как отказываюсь от дуэли – она не нужна больше. Скоро нас будет разделять океан, и это служит доказательством Вашей победы. Я не имею ничего против Вашего возвращения в Б. Потребуйте там объяснения, и Вы узнаете, что произошло. На днях покидаю Европу навсегда. Генри Алисон».

Джен молча держала письмо в руках, и ее глаза затуманились от слез. Ни одна женщина не может остаться равнодушной к человеку, страдающему из-за любви к ней, в особенности, если этот человек, как Алисон, обладает холодным и гордым сердцем, которое трудно покорить.

Взоры Вальтера пытливо впились в лицо девушки, в них выражалось тревожное ожидание.

– Мистер Алисон пишет, чтобы я потребовал объяснения, – робко начал он, – а я не знаю, угодно ли будет мисс Форест ответить на мой вопрос. Когда мы виделись в последний раз в Л., у тела Фридриха, между нами стоял Алисон и так крепко держал вашу руку, точно хотел доказать всему свету свое право на вас. Он напрасно так боялся оставить нас наедине и принимал все меры, чтобы помешать нашему свиданию; в тот тяжелый для нас обоих момент не существовало ничего, кроме горя. В лице Фридриха мы оба потеряли самого близкого человека.

Джен грустно покачала головой.

– Вы потеряли только слугу, мистер Фернов, и вам не в чем упрекать себя. Судьбе угодно было, чтобы мой брат исполнял тяжелый труд слуги с самой юности, и, если бы вы не были для него таким добрым господином, его жизнь была бы еще горше. А я… я ничем не облегчила его судьбы, даже тогда, когда в моей власти было сделать это; все, что он получил от меня, – это мраморный памятник на могилу.

Вальтер нежно положил свою руку на руку Джен и тихо напомнил:

– А прощальный поцелуй сестры вы забыли?

– Фридрих дорого заплатил за него, – с глубокой горечью ответила Джен, – он купил его ценой своей жизни. Если бы я не приблизилась к нему в тот час, он вернулся бы веселым и здоровым вместе с другими товарищами. Мое спасение было его гибелью. Я приношу всем лишь боль и страдание. Брат умер из-за меня, Генри я сделала несчастным. Не подходите близко ко мне, мистер Фернов, я никому не в состоянии дать счастье.

Джен быстро направилась к ограде и, прислонившись к ней, посмотрела вниз. Она никак не могла забыть Фридриха, и тень умершего брата всюду преследовала ее и наполняла глубокой грустью ее сердце.

– Иоганна! – вдруг услышала она тихий голос. Это был тот же голос, который проник тогда, в С., в ее душу и заставил ее забыть все горести и печали. Он и теперь заставил ее поднять голову и посмотреть на Вальтера. Их взоры встретились, и глубокая грусть Джен растаяла и испарилась под горячим взглядом голубых глаз Вальтера, мечтательно-нежно смотревших на нее.

– Ты мне тоже доставила много горя, Иоганна; помнишь, в ту осеннюю ночь, когда я умолял тебя отказать Алисону? Ты причинила мне такую боль, что я мечтал о смерти, как о великом счастье: она избавила бы меня от нечеловеческих страданий. Помнишь, как резко ты ответила мне «никогда»? «Если бы даже Алисон вернул мне свободу, я все-таки никогда не была бы твоей женой, Вальтер!» – сказала ты. О, я не забыл ее, этой жестокой фразы, она вечно стояла между нами, до последней минуты. Может быть, сегодня ты, наконец, разрешишь мое недоумение?

Джен опустила голову, помолчала несколько секунд и, собравшись с силами, ответила:

– Я нашла след своего пропавшего брата; я узнала, что его взял на воспитание пастор Гартвиг, а так как ты сам сказал мне, что фамилия твоего приемного отца Гартвиг, то я думала…

– Что я – твой брат! – воскликнул Вальтер. – Боже, какой ужас!

– Да, Вальтер, не брани меня за то, что я считала это возможным. Если бы ты знал, как я страдала от этой мысли, как я измучилась!

С гордых уст Джен сорвалось наконец признание, и горячая волна прилила к ее сердцу и растопила лед. Пылкая любовь горела в ее взгляде, нежность и страсть к тому, кто сумел пробудить в ней чувство.

Между влюбленными не было ни предложения руки и сердца, ни даже простого объяснения, но зато было все то, чего недоставало при первой помолвке Джен. Здесь сверкали в глазах слезы счастья; здесь страстная любовь заставляла учащенно биться сердца, здесь не было никаких расчетов, никаких сомнений. Когда руки Вальтера трепетно обвили стан Джен, она почувствовала, что этот «мечтатель» сумеет так же горячо и страстно любить ее, как сумел из «героя пера» превратиться в настоящего военного героя.

Кусты у подножия развалин зашевелились, за ними прятался Аткинс. Он снова стал невольным свидетелем помолвки, как тогда, в Америке, когда Алисон делал предложение Джен. Но на этот раз Аткинс не потревожил жениха и невесты; он видел, что они не нуждаются в его поздравлениях. Он тихо и незаметно вылез из кустов и направился обратно в город, бормоча дорогой:

– Поразительно!.. Даже любовь в этой Германии не такая, как у нас. Джен погибла для Америки, как только ступила на эту почву. Жаль! А во всем виноват этот проклятый Рейн!

Аткинс бросил недовольный взгляд на ненавистную реку и обернулся к ней спиной. Однако Рейн остался равнодушен к чувствам американца. Его волны отливали золотом, как во времена Нибелунгов, и река величественно и торжественно несла свои воды все дальше и дальше, выплескивая на берега радость весны и мира.