Герой снов

Глава 4

На следующее утро Эмма проснулась в своей постели. В голове стоял туман, мысли разбегались.

Дневной свет струился сквозь полураздвинутые гардины, и от его сверкающей яркости у нее заломило в висках. Тело саднило в каких-то совершенно непривычных местах. Растерянность ее длилась лишь несколько секунд: воспоминания нахлынули тяжкой волной…

– О Боже… - прошептала она, и сердце ее гулко забилось. Страх, головокружение, тошнота… Она ощутила все сразу. Она в постели с Николаем. Это был сон! Это должен быть сон!

Но ей помнилось слишком много деталей: отчаянное бегство из дома к Николаю, его любовные ласки, предложение выйти за него замуж…

Она сказала ему "да". Эмма с трудом сглотнула слюну и закрыла глаза. Неужто Николай в.самом деле хочет на ней жениться? И у нее хватило безрассудства дать согласие? Она стала испуганно придумывать способы, как сделать, чтобы все это исчезло… ушло в небытие. Она скажет Николаю, что была пьяна… не понимала, что делает и говорит. Если понадобится, она умолит его сохранить прошедшую ночь в тайне. Что на нее нашло? Что заставило поступить так безрассудно? Она утратила невинность и вручила свою судьбу в руки Ангеловскому.

– О нет, - бормотала она, чувствуя, что ее мутит. - О Боже…

– Мисс Эмма? - Раздался осторожный стук в дверь, и в приоткрывшуюся щель просунулась головка Кэти. На лице у нее была написана полная растерянность. Она уставилась на хозяйку, словно на какую-то незнакомку.

– Который час? - спросила Эмма, протирая заспанные глаза.

– Восемь часов, мисс.

Эмма перекатилась на живот.

– Я хочу поспать еще.

– Да, мисс, но… его светлость князь Ангеловский ждет внизу. Он приехал четверть часа назад и послал меня вас разбудить.

Эмма ахнула и рывком села на постели. Тело ее запротестовало от такого резкого движения, и ей пришлось стиснуть бедра, чтобы унять непривычную боль.

– Скажи ему, чтобы уехал… Нет, постой… погоди. Скажи ему, что я скоро спущусь. Пусть подождет в гостиной.

Кэти кивнула и удалилась выполнять поручение, а Эмма поторопилась встать с постели. Дрожащими руками она налила из фарфорового кувшина воды в таз и стала умываться. Она терла себя, пока кожа не запылала огнем, затем надела чистое белье. Морщась от пульсирующей боли в голове, она провела щеткой по волосам и заплела их в толстую косу. Вернувшаяся служанка помогла ей надеть бледно-голубую полотняную юбку и тонкую белую блузку с сапфировым бантиком у ворота. Напоследок Эмма бросила взгляд в зеркало на пылающее лицо и заправила за ушко выбившийся локон.

Неужели Николай решил взять назад свое предложение? При этой мысли губы ее сжались от оскорбленной гордости. Ладно, что бы он сейчас ни сказал, она будет наготове. Она будет держаться холодно и сдержанно, а если он осмелится произнести какую-либо угрозу или насмешку, она презрительно рассмеется в ответ.

Расправив плечи, она решительно вышла из комнаты и спустилась в гостиную, где ждал ее Николай., На пороге она помедлила и, обернувшись к следовавшей за ней по пятам служанке, сказала:

– Можешь оставить нас одних, Кэти.

Служанка раскрыла было рот, чтобы возразить, но, встретившись глазами с непреклонным взглядом Эммы, послушно кивнула.

Глубоко вздохнув, Эмма шагнула через порог и, закрыв за собой дверь, повернулась к Николаю. Он поднялся с кресла и пристально всмотрелся ей в лицо. Выглядел он, как всегда, красивым и отчужденным. Золотисто-желтые глаза сверкали топазовым блеском. Эмма намеревалась заговорить первой, но неожиданно не смогла выдавить из себя ни слова. Эта встреча в такой обыденной обстановке, после того как она прошлой ночью делила с ним постель, оказалась просто невыносимой. Она молча стояла пред ним, заливаясь алым румянцем, а сердце бешено стучало в груди.

Николай приблизился и взял ее холодные пальцы теплой рукой.

– Ты не передумала? - мягко проговорил он.

– Я… я решила, что, может быть, ты передумаешь? - выпалила Эмма.

Глаза его лукаво блеснули.

– И не надейся. Слишком долго я тебя дожидался.

Она растерянно потрясла головой.

– Как это может быть? Я бы поверила тебе, если бы была красивой, или талантливой, или обладала какими-нибудь особыми способностями, но я всего лишь…

Рука Николая легла ей на затылок и притянула к себе. Поцелуй его был глубоким и жарким, напомнив о головокружительной страсти прошлой ночи. После долгой минуты он поднял голову и уставился в ошеломленные синие глаза.

– Я хочу тебя. Я буду вечно ждать тебя, даже если ты решишь отвергнуть мое предложение. - Рука его скользнула по ее спине и остановилась ниже талии. - Подумай об этом, Эмма. Есть много причин, по которым люди вступают в брак. Любовь, одиночество, удобство, необходимость, а иногда, как в нашем случае, дружба. Не такая уж и плохая причина… Ты как считаешь?

Казалось, слова его распечатали нежданный источник внутри ее существа. Облегчение забило ключом, и она не могла сдержать порыва… Невозможно было не опереться на него, не принять его помощь.

– Нет, - задыхаясь, прошептала она, - я не передумала. Я имею в виду, что выйду за тебя замуж.

– Прекрасно.

Он снова поцеловал ее, крепко прижимая к своему возбужденному телу и давая ей ясно почувствовать, какое сильное желание она в нем вызывает. Эмма обвила его шею руками, губы ее приоткрылись под жестким напором его рта. Никогда не испытывала она такого захватывающего ощущения. Этот мужчина завладевал ею не только физической привлекательностью, но и необычайной силой своей личности. И вместе с тем ее это совершенно не пугало. Она рвалась навстречу его вызову, жаждала узнать его и покорить так же просто и легко, как покорил ее он. Сама себе удивляясь, она вдруг поняла, что не стала бы возражать, если бы он сию же минуту потащил ее наверх и занялся с ней любовью.

Николай откинул голову и чуть улыбнулся, словно читая ее мысли.

– Может, отправимся в Саутгейт-Холл и сообщим об этом твоей семье?

– Они не дадут тебе своего благословения, - предостерегла его Эмма.

Он лишь рассмеялся и нежно коснулся синего бантика у нее под горлом.

– Я и не собираюсь его выпрашивать, Рыжик.

В карете по дороге в загородное поместье Стоукхерстов они почти не разговаривали. Эмма была занята своими мыслями, а Николай молча торжествовал. Он исподтишка поглядывал на решительный профиль, она же неотрывно смотрела в окно. В сиянии солнечного света ее кожа излучала какое-то внутреннее свечение, заставляя веснушки сверкать брызгами золота. Он вспомнил, как струились сквозь пальцы ее волосы, мягкие и живые. Эмма дала ему больше радости и блаженства, чем он мог себе вообразить… Не говоря уж о том, что впервые в жизни он почувствовал себя в мире с самим собой.

Подавив мрачную усмешку, он представил себе, как отреагирует Лукас Стоукхерст на новость о предстоящей свадьбе. Они со Стоукхерстом всегда недолюбливали друг друга. Их разделяла не только личная неприязнь, но и глубокая пропасть культур. Отец Эммы с открытым подозрением относился к фатализму и мистицизму русского подхода к жизни, считая все непохожее на западный образ мыслей дикарством и варварством. Стоукхерст любил свою жену Тасю, но любовь эта не распространялась на ее родину, а Николая он считал выразителем самых зверских ее черт. И вот теперь дочь Стоукхерста собралась замуж за русского. В улыбке Николая сквозило дьявольское удовольствие.

– Не нравится мне выражение твоего лица, - заметила Эмма. - Ты выглядишь как кот, прижавший лапой мышку.

Он встретился с ней взглядом и усмехнулся:

– Кто же, по-твоему, эта мышка? Наверняка не ты.

– С каждой милей, приближающей меня к отцу, я чувствую себя все больше на нее похожей.

Он понимающе кивнул и прищурился:

– Но ведь ты не боишься отца? А?

Эмма неловко передернула плечами:

– Нет, но… это будет нелегко.

– Разумеется. Но битвы народов не будет, если тебя страшит именно это.

Она презрительно фыркнула:

– Как ты можешь это утверждать, зная мою семью?

– Верь в меня. Я умею быть очень убедительным. - И с проказливым блеском в глазах добавил:

– Пора бы тебе в этом перестать сомневаться.

Эмма насупилась и бросила на него свирепый взгляд, но он только насмешливо улыбнулся в ответ.

Наконец карета подъехала к огромному фамильному особняку. Один лакей помог им выйти из экипажа, в то время как другой поторопился предупредить дворецкого об их приезде. Эмма взяла Николая под руку и, вцепившись пальцами ему в рукав, торжественно повела вверх по ступеням к парадной двери.

Она приветствовала дворецкого напряженной улыбкой. Лицо Сеймура оставалось, как всегда, невозмутимым, но Эмме показалось, что в глазах его мелькнула искорка любопытства.

– Сеймур, где папа и Тася?

– По-моему, они в библиотеке, мисс.

– Они принимают гостей?

– Нет, мисс Эмма.

Все перепуталось в голове у Эммы. Они с Николаем пересекли большой холл и приблизились к библиотеке, а она никак не могла сообразить, с чего начать. Как ей объявить семье, на что она решилась? Какими доводами отразить их возражения? "Это то, чего я хочу!" - упрямо повторяла она себе. А кроме того, дело зашло слишком далеко, чтобы поворачивать назад.

Отец ее сидел за письменным столом и читал вслух какое-то письмо. Тася пристроилась рядом с вышиванием. При неожиданном появлении Эммы они оба подняли глаза, и на их лицах отразилось удивление. Нельзя было не признать, что они составляли прекрасную пару: оба красивые, темноволосые. Их нежная близость была очевидна и в том, как они обменялись взглядами, словно передавая друг другу мысли.

"Вот что могло быть у меня с Адамом, - подумалось Эмме, и она ощутила в груди жаркий прилив гнева. - Это ты виноват, папа. Я собираюсь выйти за человека, которого не люблю, потому что ты не дал мне выйти за того, кого я действительно хотела".

– Эмма, - с недоуменной улыбкой проговорила Тася, откладывая вышивание, - почему ты так скоро вернулась из Лондона? Что?… - Тут взор ее упал на Николая, и дальнейшие слова замерли на устах.

Эмме показалось, что эта немая сцена продолжалась целую вечность, хотя длилась она всего несколько секунд. Серо-голубые глаза Таси пронзительно впились в вошедшую пару. Эмма почувствовала, что мачеха со своей необыкновенной интуицией догадалась о необратимой серьезной перемене, которая сейчас произойдет в их жизни.

– Папа и belle-mere, - проговорила Эмма сдавленным голосом, - мы должны вам кое-что сообщить.

Лицо Люка окаменело. Он медленно покачал головой, словно заранее отрицая то, что она намеревается сказать.

– Николай и я… - неловко продолжала Эмма, - мы хотим… - Она замолчала, ощутив, что Николай слегка сжал ей локоть.

– Позвольте мне, - пробормотал он, устремив немигающий взгляд на Люка. - В последнее время дружба между мной и Эммой переросла в нечто более… значительное. Я сообщил вашей дочери о своем желании взять ее в жены, и она соизволила принять…

– Нет! - Отказ прозвучал резко и окончательно. Люк не удостоил дочь взглядом. Глаза его яростно впились в Николая, а лицо побледнело под бронзой загара. Было очевидно, что слово это вырвалось прямо из сердца, до того, как рассудок смог его осознать. - Не знаю, что, черт побери, здесь происходит. И знать не хочу. Убирайтесь из моего дома, а я сам разберусь со своей дочерью.

Этого бурная натура Эммы вынести не смогла. Она взорвалась:

– Не будешь ты со мной разбираться, папа! Я взрослая женщина и поступлю так, как захочу… Если Николай сейчас покинет этот дом, я уйду вместе с ним! На этот раз тебе не удастся победить меня.

– Емелия, - тихо прервал ее Николай, поворачивая к себе лицом, - не надо ссориться. Почему бы тебе не пойти с Тасей и не рассказать ей обо всем? Нам с твоим отцом надо остаться наедине.

– Что я должна ей сказать? - прошептала вспыхнувшая ярким румянцем Эмма. Он чуть улыбнулся.

– Что захочешь, душенька.

Эмма кивнула и перевела глаза на мачеху. Лицо Таси было бесстрастно, только между бровями залегла тревожная морщинка. Прямая и грациозная как тростинка, она направилась впереди Эммы к двери. Эмма неуверенными шагами последовала за хрупкой, изящной фигуркой.

Как только женщины покинули комнату, Стоукхерст заговорил по-другому. Его потрясение сменилось яростью.

– Зачем тебе понадобилась моя дочь? - рявкнул он. - Ты, хитрый русский ублюдок! Мне следовало вырвать тебе горло много лет назад, когда ты впервые начал крутиться вокруг моего дома и моей семьи! - Он взмахнул серебряным крючком, заменявшим ему кисть левой руки, и тот сверкнул стальным кинжальным блеском. Многие мужчины пришли бы в ужас при виде разъяренного Лукаса Стоукхерста. Даже на Николая это зрелище произвело сильное впечатление, его самоуверенность заметно поубавилась. - Я не допущу, чтобы она стала твоей, - прорычал Стоукхерст.

Николай не отступил:

– Боюсь, что у вас нет выбора. Если вы не дадите согласия, то потеряете Эмму навсегда. Она вам этого не простит. Поверьте моим словам, что брак этот состоится, с вашего согласия или без него. Так что можете спокойно дать нам свое благословение.

– Мое благословение? - возмущенно повторил Стоукхерст и расхохотался в лицо Ангеловскому.

– Вам не надо бояться за Эмму, - продолжал Николай. - Клянусь, я никогда пальцем ее не трону. У нее будет больше денег, чем она когда-нибудь сможет потратить. Я никогда не стану мешать ее благотворительности, ее зверинцу и тому подобному. У нее будет полная свобода. А вы знаете, что в этом она нуждается больше всего.

– Ей нужен муж, который будет ее любить. Вы не сможете дать ей это.

– Смогу, - сдержанно произнес Николай. - Спросите у нее. Она объяснит вам, чего хочет.

– Вы отлично выбрали момент. Сумели найти случай влезть в ее жизнь, когда она растеряна и уязвлена. - Стоукхерст внезапно замолк. Очевидно, у него возникло подозрение, от которого гнев его возрос вдвое. - Неужели вы осмелились прикоснуться к ней? Богом клянусь, я убью вас!

Николай сохранил невозмутимость.

– Эмма обратилась ко мне потому, что была несчастна. Жизнь, которую вела она здесь, в Саутгейте, больше ее не устраивала. Она взрослая женщина, а не маленькая девочка. Ей пришла пора выйти замуж.

– Не за вас! - последовал грозный ответ.

– Ни за кого другого она не пойдет.

Стоукхерст скрипнул зубами:

– Я найду способ вам помешать.

– Чем больше будете вы стараться, тем быстрее ускользнет она из ваших рук.

В потрясенном молчании наблюдал Николай за муками Стоукхерста, зная, что из всех перенесенных Люком страданий этот удар оказался самым тяжким. Князь почти сочувствовал страдающему отцу. Но жизнь полна несправедливостей. Он сам хватил их полной мерой.

– Как я уже сказал, у вас нет выбора, - обыденным тоном повторил он.

– Зачем вы это делаете? - выдавил сквозь стиснутые зубы Стоукхерст. - Собираетесь использовать ее потом в качестве козырной карты в какой-то своей игре? Или мстите мне за прошлое?

Николай коротко рассмеялся и широко раскинул руки, обращенные ладонями к Стоукхерсту.

– Я делаю это по одной простой причине. Я хочу ее. До свидания, Стоукхерст. Пожалуйста, передайте вашей дочери, что я навещу ее через несколько дней.

Не добавив более ни слова, он покинул библиотеку, довольный, что наконец добился своего.

Эмма с Тасей сидели в соседней гостиной на золоченых стульях, обитых гладким розовым дамаском. Тася продолжала пока сохранять спокойствие, но Эмма понимала, что мачеха отчаянно волнуется. Девушка ощущала свою вину в том, что расстроила ее, но ничего не могла с этим поделать. Она выйдет за Николая, и Тасе придется в конце концов смириться и признать, что это наилучший выход.

– …Уверена, что Николай представляется тебе очень романтичной фигурой, - говорила Тася. - Он опытен в обращении с женщинами. Он умеет добиваться их благосклонности, и они рады поверить ему, несмотря на доводы рассудка, убеждающие, что не стоит он их доверия. Николай - опасный человек, Эмма. Ты не знаешь об ужасных вещах, которые он творил, о том, на что он способен…

– Не говори мне ничего, - резко прервала ее Эмма. - Не стоит. Уже слишком поздно менять что бы то ни было, все уже совершилось.

– Что уже?… - побелела Тася. - О Боже мой, Эмма… - Она запнулась. - Ты позволила ему?… Ты ведь не?… Эмма потупилась.

– Это не важно. - Она не стала поднимать глаз, даже услышав, как у Таси перехватило дыхание. - Суть дела в том, что я хочу выйти замуж за Николая. Хочу жить собственной жизнью. Как бы ни сложилась жизнь с ним, она будет лучше той, которую я веду сейчас.

– Не будь так уверена в этом. Ты привыкла жить с людьми, которые тебя любят. Не надо принимать это как должное. Ты права: спала ты с ним или нет, значения не имеет. Мы никогда об этом никому не расскажем. Главное - защитить тебя, поскорее увезти подальше…

– Я никуда не поеду.

– Дай мне сказать, - проговорила Тася с непривычной резкостью, так что Эмма сразу смолкла. - Николай отличается от тех мужчин, которых ты знала до сих пор. Он не задумываясь предаст кого угодно, и тебя в том числе. Все, что он делает, делает только для себя и собственного удовольствия. - Тася крепко сжала руку Эммы. - Николая выслали из России не за измену отечеству. Он хладнокровно убил человека, Эмма. А когда его допрашивали и пытали чуть не до смерти в царских застенках, он, по-моему, окончательно растерял душу. Никто не сможет ему помочь. Есть нечто непоправимое и невосстановимое. Это не в человеческих силах!

Эмма неловко пожала плечами.

– Я знаю о том человеке, которого он убил. Мне все равно, что он сделал в прошлом. Я выйду за него замуж.

В глазах Таси блеснули слезы.

– Пожалуйста, не делай этого. Не отбрасывай всякую надежду на счастье. Ты еще так молода, столько можешь дать…

Эмма вырвала у нее свою руку.

– Не хочу больше это обсуждать. Я приняла решение.

Светлые глаза Таси сверкнули так ярко, что Эмма отпрянула.

– Ты поступаешь так, чтобы наказать Люка? Хочешь отплатить ему за то, что он уберег тебя от Адама? Но кончится тем, что больше всего вреда ты причинишь себе.

Эмма стиснула зубы.

– Папа ошибся насчет Адама.

– А если и так? Ну и что? Ох, Эмма, тебе еще столько надо узнать об умении прощать. Только юные могут быть так уверены в своей правоте, так оскорбляться и горевать, называя родительские ошибки предательством. Что из того, что отец твой ошибся? А ты… можешь ли ты поклясться, что ни разу не обидела его или не причинила ему боли?

– Я никогда не мешала папе любить, кого он хочет. Никогда не отнимала у него единственного человека, который мог бы сделать его поистине счастливым.

– Уходя из-под отцовской опеки, ты делаешь именно это. Если не понимаешь, насколько ты необходима для его счастья, ты вообще ничего в нем не понимаешь.

– Папе нужна только ты, Тася. Все это знают.

Смятение отразилось на лице мачехи.

– Эмма, ты же знаешь, что это не правда! Что, ради всего святого, с тобой случилось? - При виде упрямо молчащей Эммы она глубоко вздохнула и покачала головой. - Мы поговорим об этом позднее. После того как у нас будет время все обдумать.

– Я не изменю своего решения! - вызывающе бросила Эмма, провожая взглядом уходящую Тасю.

Тася вернулась в библиотеку. Николай уже ушел. Муж ее стоял у окна и невидящими глазами смотрел на солнечный день. Почувствовав ее присутствие, Люк произнес голосом, лишенным всяческих эмоций:

– Он сказал, что я не смогу остановить свадьбу, не потеряв ее навсегда. Он прав. Если я не дам своего разрешения, они просто сбегут и все равно поженятся.

– А что, если тебе отослать ее на некоторое время куда-нибудь? - предложила Тася. - Может быть, она побудет у твоей сестры в Шотландии? Или твоя мать увезет ее в заграничное путешествие?

– Николай последует за ней, куда бы я ее ни отправил. Я могу помешать этому браку, лишь убив его… или заперев свою дочь в ее комнате до конца жизни.

– Я буду снова и снова уговаривать Эмму. Может быть, мне каким-то образом удастся заставить ее понять, что за человек Николай на самом деле.

– Попытайся, - безучастно откликнулся он. - Но не думаю, что будет толк.

– Люк… - Она подошла к нему сзади и обвила руками его талию, но он отчужденно напрягся.

– Мне надо побыть одному, - произнес он, отворачиваясь от нее. - Я должен подумать. - Он потряс головой и мучительно простонал:

– Господи, как я подвел мать Эммы! Все, чего Мэри хотела для дочери, - это счастья. А я допустил случиться такому…

– Ты никого не подвел. Ты всегда был самым любящим и щедрым отцом, какого только можно представить. Это не твоя вина. - Тася ласково погладила его по спине. - Эмма родилась своенравной. Она вспыльчива и упряма, но сердце у нее любящее, и она умеет учиться на своих ошибках.

Люк повернулся к ней, синие глаза его сверкали яростным огнем.

– Не на такой, - хрипло прошептал он. - Эта ошибка ее погубит… Но, будь я проклят, я ничего не могу поделать!

Вернувшись в свое поместье, Николай провел день за чтением последних отчетов своего управляющего, а затем устроился коротать вечер за бутылкой ледяной водки. Надев удобный халат серого шелка, он раскинулся у себя в покоях на кушетке янтарной кожи и принялся небрежно перелистывать томик Лермонтова.

В дверь нерешительно постучали, и раздался приглушенный голос Павла, его камердинера:

– Ваша светлость, к вам гостья, леди Стоукхерст.

Николай был несколько удивлен этим известием:

– Леди Эмма?

Павел приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Его широкоскулое русское лицо озадаченно насупилось:

– Нет, ваша светлость, ее мачеха, герцогиня.

С глубоким изумлением Николай поднял брови. Тася не наносила ему визитов со времени его болезни семь лет назад, когда она выходила его, буквально вырвав из объятий смерти.

– Это должно оказаться интересным, - сказал он. - Проси.

Он пристально смотрел на дверь, пока Тася наконец не возникла на пороге. Лицо ее осунулось и было фарфорово-бледным. Как всегда, она держалась с безупречным достоинством и серьезностью. Сиреневое платье прекрасно подчеркивало серебристую голубизну ее глаз, ни один волосок не выбивался из гладкой прически. Точно так же она выглядела и в восемнадцать лет: изысканно отрешенная, горделивая и замкнутая… Она всегда казалась Николаю загадкой.

– Ты оделась в траурные цвета, - с легкой насмешкой произнес он, вставая при ее появлении. - Но ведь нынче настает время праздновать, кузина Тася. - Он махнул рукой в сторону стоящего рядом с кушеткой столика и предложил:

– Может быть, хочешь водки? Или закусок?

Тася покачала головой при виде серебряного подноса, полного милых русскому сердцу угощений: ломтиков хлеба с маслом и икрой, крохотных пирожков с мясом, прихотливо разложенных кусочков сельди, а также разных солений.

– Тогда присядь хотя бы, - пригласил Николай. Тася продолжала стоять.

– Ты мой должник, - наконец тихо проговорила она. - Ты признал этот долг много лет назад и сказал, что он перейдет к твоим детям и детям твоих детей. Ты считал, что я убила брата твоего Михаила… Из всех, кто требовал моей казни, твой голос был самым громким. Когда я бежала из России сюда, ты последовал за мной в Англию, похитил и вывез обратно в Санкт-Петербург. Ты хотел, чтобы я умерла, заплатив за преступление, которого не совершала.

– Я был не прав, - поспешно возразил Николай. - Обнаружив свою ошибку, я сделал все, что мог, чтобы ее исправить.

– А позже, - продолжала Тася тем же холодным голосом, - когда, высланный, ты приехал в Англию, полумертвый, потерявший желание жить, я заботилась о тебе, пока ты не поправился. Без моей помощи ты мог умереть.

– Я умер бы несомненно, - грубовато признал он.

– Я никогда не просила у тебя ничего взамен… до сих пор.

– Чего же ты просишь сейчас, кузина? - пробормотал Николай, прекрасно понимая, какая просьба последует.

– Не женись на Эмме. Покинь Англию навсегда и больше ни разу не встречайся с моей падчерицей.

– А каково будет ей? Как перенесет она, что ее бросили двое мужчин подряд… за такое короткое время?

– Эмма молода. Она сильнее, чем ты думаешь. Она скоро оправится.

Губы его искривились в полуусмешке:

– Не будь дурочкой. Если я сейчас уеду, она будет раздавлена. В лучшем случае навсегда перестанет верить мужчинам. Она возненавидит тебя и твоего самоуверенного английского мужа. Ты этого хочешь?

Самообладание Таси дрогнуло, гневный румянец окрасил щеки.

– Возможно, это окажется для нее лучше, чем день за днем гибнуть от тебя. Умирать по капельке, по кусочку, пока от нее ничего не останется!

– Я стану для Эммы лучшим мужем, чем любой из тех, кого она сможет заполучить.

– Да уж, хорош будет муж, - язвительно подтвердила Тася. - Муж, который искусно управлял ее поступками и в конце концов совратил ее. Едва могу дождаться, что дальше будет. Может быть, намерения у тебя, Николай, хорошие. Возможно, ты сумел себя убедить, что станешь достойным мужем. И все же ты только причинишь Эмме боль. Потому что изменить свою натуру не сможешь. Тебя навсегда искорежило прошлое, полное муки и ужаса. Многое случилось не по твоей вине, но дела это не меняет. Ты таков, какой есть. Я понимаю, почему ты хочешь Эмму. Она - сама доброта, и невинность, и сострадание, которых тебе не довелось испытать и прочувствовать. Ты намереваешься завладеть ею и держать подле себя наряду со всеми этими прекрасными сокровищами, которые собрал так любовно. Но я прошу тебя сейчас отдать мне свой долг чести. Ты должен оставить Эмму в покое.

Глаза Таси прожигали его насквозь. Они сверкали таким огнем, что Николай вынужден был отвернуться. Он сознавал справедливость ее просьбы и привык всегда платить свои долги. Это было делом чести и самоуважения. Но отдать Эмму?… Нет! Что угодно, только не это!

Тихий голос его нарушил хрупкую тишину:

– Я не могу!

Тася холодно улыбнулась, словно он еще раз подтвердил самые худшие ее подозрения.

– Ты просто себялюбивый негодяй, - прошептала она и покинула комнату.

Эмму удивило, как мало возражали ее родные против помолвки с Николаем Ангеловским. Разумеется, они попытались втолковать ей, как неразумно она себя ведет, но она встречала их уговоры ледяным молчанием. Если бы она уступила на дюйм, это поощрило бы их настаивать на своем, требовать, чтобы она поступала так, как хочется им. Ее упрямство подействовало. Отец и Тася, казалось, поняли, что она не откажется от брака с Ангеловским. В глубине души Эмма не сомневалась, что потом у нее будет полная возможность помириться с ними. Когда она благополучно выйдет за Николая и они увидят, как она довольна, то убедятся, что возражали зря.

Свадьба должна была состояться через шесть недель. Такая поспешность вызвала бурю сплетен.

Эмма не представляла себе, сколько удовольствия доставит ей реакция окружающих, особенно ревность и зависть женщин. Они приезжали с визитами, даже не пытаясь скрыть удивление тем, что Эмма сумела заполучить князя Николая Ангеловского, одного из самых заманчивых женихов в Европе.

– Но, дорогая моя, как вам это удалось? - поинтересовалась одна из въедливых светских дам, леди Сифорд, чья дочка была помолвлена всего лишь с каким-то графом. - Князь почти не смотрел даже на мою Александру, а ведь она - одна из самых очаровательных девушек этого сезона! Возможно, он заинтересовался вами потому, что состоит в родстве с вашей мачехой?

Эмма сдержанно улыбнулась:

– Он как-то сказал, что я напоминаю ему русских женщин.

Леди Сифорд задумчиво окинула ее взглядом поверх края чайной чашки.

– Я понятия не имела, что русские женщины такого, как бы это сказать, крепкого сложения. По-видимому, у моей милой Александры не было никаких шансов, она ведь такая изящная и миниатюрная.

Эмму передернуло от этого замечания, и Тася поспешила вмешаться.

– Русские женщины, леди Сифорд, славятся силой духа и живым, отважным характером, - проговорила она строго, глядя бесцеремонной гостье прямо в глаза. - Возможно, князь Николай увидел в Эмме именно эти качества и не заметил их в вашей милой Александре.

– Что ж! - Леди Сифорд оскорбленно поджала губы и замолкла.

Эмма благодарно улыбнулась Тасе. Хотя наедине мачеха продолжала возражать против брака, на людях она, как всегда, стояла за Эмму горой. Она даже отвезла ее к своему любимому портному, чтобы тот придумал необыкновенный фасон подвенечного платья. Его шили из шелка цвета слоновой кости, с высоким воротом и вставками из нежного старинного кружева. Вместе с Эммой Тася продумывала все детали церемонии, которая должна была состояться в часовне Саутгейт-Холла. Свадебный прием устраивали в белой с золотом бальной зале.

Множество дней Эмма провела с нанятыми Николаем ландшафтным архитектором и садовником. Они проектировали строения и загоны для размещения ее зверинца на землях поместья Ангеловского. Даже Тася вынуждена была признать, что Николай не жалел усилий, чтобы угодить всем желаниям и потребностям Эммы. Под ее вкус заново отделывались покои, предназначенные для новобрачной, и князь прислал ей образцы материй на выбор. Эмма одобрила бледно-голубой льдистого оттенка шелк для стен и тяжелую сапфирового цвета парчу для занавесей на окна и постель.

В те дни, когда Николай не приезжал с визитами, он присылал цветы и разнообразные подарки - от пестрой жестянки с бисквитами до изысканной золотой шкатулки с гербом Ангеловских. Как-то он привез ей колье из двадцати бриллиантов по числу ее лет. Тася нахмурилась, завидев такой неподобающий до свадьбы подарок, но настаивать, чтобы Эмма его вернула, не стала.

Внимание Николая приводило Эмму в недоумение. Однако он держался с чрезвычайной учтивостью: в гостиной садился на почтительном от нее расстоянии и лишь издали наблюдал, как она ухаживает за питомцами своего зверинца. Он разговаривал с ней, как старший брат, дружески и чуть шутливо, слегка поддразнивая. Но иногда она ловила на себе пристальный, манящий взгляд золотых глаз. Он следил за каждым ее движением, и она начинала нервничать, не зная, чего ожидать от него в любую минуту. Внешне он вел себя вполне цивилизованно, но под наружным лоском таился человек страстный и непредсказуемый. Ей все еще было трудно поверить в то, что Николай хочет ее, хотя какая-то часть ее существа сознавала, как его к ней тянет, потому что она сама чувствовала то же самое. Нет, она не любила его, но он ее завораживал, и ее тянуло к нему неудержимо, с неведомой ранее силой.

Утром в день свадьбы Эмма была испугана и встревожена. Однако отец невольно подтолкнул ее и тем помог ей преодолеть нерешительность. Люк вошел к ней в комнату, когда она была уже полностью одета в подвенечный наряд. Эмма повернулась к нему от зеркала, перед которым пыталась пригладить непокорные кудри, и виновато улыбнулась.

В платье цвета слоновой кости она выглядела высокой и тоненькой. Собранные в высокую прическу локоны были убраны кремовыми розами. В одной руке она держала маленькую Библию своей матери и кружевной платочек, одолженный у Таси, как полагалось по английской примете: невеста должна иметь при себе что-то новое, что-то старое, что-то взятое взаймы, что-то голубое. Шею ее обвивала тройная нитка жемчуга - прибывший утром свадебный подарок Николая. Отец с трудом сглотнул, словно в горле у него застрял комок.

– Ты сегодня очень красива, Эмма.

– Спасибо, - чуть слышно отозвалась она.

– Как бы я хотел, чтобы такой тебя увидела Мэри!

Эмма растерянно заморгала, не уверенная, что мать одобрила бы этот брак. Она была совсем маленькой, когда умерла Мэри, и воспоминания о матери сохранились смутными, обрывочными. Скорее это были даже не воспоминания, а впечатления: тепло рук, нежный музыкальный голос, пышные рыжие, совсем как у дочери, волосы. Папа всегда повторял, что они с Мэри очень любили друг друга. Возможно, маме бы не понравилось, что она выходит за Николая.

– Эмма, - тихо начал отец, - если ты когда-нибудь пожалеешь… если наступит момент, когда ты сочтешь все это ошибкой… ты всегда сможешь вернуться. Я приму тебя с распростертыми объятиями.

– Ты ждешь, что я раскаюсь в этом браке, не так ли? - спросила она.

Люк промолчал, но отвел глаза в сторону, что было ответом само по себе.

– С моим браком все будет в порядке, - холодно проговорила Эмма. - Он будет не похож на ваш с Тасей, но меня он вполне устроит.

– Надеюсь.

– Неужели? - иронически осведомилась она. - Я в этом не уверена, папа - Она гордо выпрямилась и расправила плечи, внутренне решив: ничто на свете не помешает ей выйти за Николая Ангеловского.

Но позднее, когда они после венчания вместе шли по проходу церкви, в глазах у нее стояли непролившиеся слезы.

Замкнувшись в скорбном молчании, Эмма почти ничего не запомнила из свадебной церемонии, за исключением того, что она оказалась краткой и безрадостной. Николай был, как всегда, красив, но мрачновато серьезен, и выражение его лица заставило ее осознать, что для него свадьба - всего лишь выполнение долга. У Эммы тоже не создалось ощущения, что заключается духовный союз. И даже вечные слова любви и обета из библейской "Книги Руфи": "Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом" - отозвались в ее душе эхом захлопнутой тяжелой двери.

Только во время принужденного веселья после свадебного приема Эмма начала дышать свободнее. Тосты шли за тостами, танцы сменялись танцами, а угощение состояло из английских и русских блюд. Свадебный пирог представлял собой грандиозное сооружение, украшенное цветами, птичками и амурчиками из сверкающего кристалликами сахара. Вечер достиг апогея, когда молодым пришла пора удалиться. Их шумной толпой проводили к стоявшему наготове экипажу, осыпая колким рисом и поздравлениями.

Оказавшись в карете, Эмма разразилась неудержимым нервным хохотом, отчаянно тряся головой и рассыпая вокруг рисинки. Николай прочесал пальцами волосы в тщетной попытке избавиться от риса, застрявшего в его густых золотисто-каштановых волосах.

– По-моему, плодовитость нам теперь обеспечена, - сказала она, и Николай расхохотался при этом замечании, не отличающемся девичьей стыдливостью.

– Я, Рыжик, в этом и не сомневался.

Выражение его глаз бросило ее в краску. Она нагнула голову и смущенно поинтересовалась:

– А сколько детей ты хочешь иметь?

– Сколько Богу будет угодно послать. Эмма тронула врученное им кольцо - кроваво-красный рубин в обрамлении бриллиантов.

– Благодарю тебя, - произнесла она. - Оно прелестно.

– Тебе нравится? У тебя было странное выражение лица, когда ты увидела его впервые во время церемонии.

– Я удивилась, - честно ответила она. - Мне никогда не доводилось видеть такого большого драгоценного камня.

Николай улыбнулся и, взяв ее тонкую руку в свои, стал играть изящными длинными пальцами.

– У тебя будет много их, с еще большими камнями. Твои руки созданы для подобных драгоценностей.

– Да, они мне понадобятся, чтобы прикрывать следы звериных укусов, - откликнулась она, отнимая руку.

Николай наклонился и, приподняв ее ноги, положил их к себе на колени.

– Ник, - запротестовала она, поежившись, когда он снял с нее атласную туфельку на низком каблуке, - что ты делаешь?

– Устраиваю тебя поудобнее, чтобы ты не устала, пока мы едем в поместье. - И, не обращая внимания на возражения, он стал разминать и массировать ее облитые шелковыми чулками лодыжки.

– Я не хочу сидеть удобнее. Я… - Она сморщилась, когда он осторожно растер ноющий подъем, но постепенно расслабилась и откинулась на бархатные подушки. - У меня чересчур большие ноги, - сумрачно пробормотала она.

– Ты восхитительная. - Николай прижал ее подошву к своему бедру, ближе к паху. Эмма вздрогнула, ощутив твердую продолговатость его возбужденной плоти, но не смогла заставить себя отодвинуться.

Эта блаженная пауза окончилась, когда они подъехали к поместью Ангеловских, и Николай снова надел ей туфли и спустил ее ноги на пол. Эмма преисполнилась почтительного изумления, осознав, что эта похожая на дворец резиденция является теперь ее домом. Огромная круглая бальная зала с бесчисленными колоннами и зеркалами, роскошные комнаты, отделанные золотом и драгоценными камнями, галереи и бесконечные анфилады покоев с высокими окнами… Все это теперь принадлежало ей, и она могла бродить по ним в свое удовольствие.

– Княгиня Эмма… - произнес Николай, словно читая ее мысли. - Много ли понадобится тебе времени привыкнуть к своему титулу?

– Возможно, мне никогда не удастся к нему привыкнуть, - скорчила она в ответ милую гримаску.

Карета остановилась прямо у широких ступеней, ведущих к парадной двери. Николай помог Эмме выйти. Тут же вокруг них засуетилась прислуга: лакеи поспешили распахнуть двери, дворецкий вышел на порог их приветствовать, а сзади в холле уже выстроились шпалерами служанки.

Николай подвел ее к порогу и махнул рукой в сторону застывшего в ожидании дворецкого.

– Ты, разумеется, знаешь Станислава по прошлым посещениям.

Эмма залилась краской, вспомнив последнее из них, когда она осталась у Николая на ночь.

Лицо дворецкого осталось успокоительно безучастным. На чистом, почти без акцента английском он произнес:

– Ваша светлость, все слуги приносят вам свои искренние поздравления и пожелания счастья. Мы постараемся служить вам верно и хорошо.

– Благодарю вас, Станислов, нет, Станис… - Эмма посмотрела на него с извиняющимся видом. - Я буду повторять ваше имя, пока не научусь выговаривать его правильно.

Прежде чем дворецкий успел ей ответить, Николай подхватил Эмму на руки и высоко поднял до уровня груди. Она изумленно ахнула:

– Что ты делаешь?

– Переношу тебя через порог, - ответил Николай. - Разве это не английская традиция?

– Только если невеста гораздо меньше жениха. Не надо… Я слишком тяжелая! Пожалуйста, спусти меня на землю.

– Перестань вырываться, а то я тебя уроню.

Эмма застонала от мучительной неловкости, но Николай решительно перенес ее через порог и прошел по холлу мимо ожидавших слуг. Под их хихиканье и перешептывания он пронес невесту до лестницы, ведущей в верхние покои.

– Ты разве не собираешься представить меня им? - спросила Эмма, оглядываясь на небольшую толпу при входе.

– Завтра. Сегодня я хочу быть лишь наедине с тобой.

– Остальной путь я могу пройти сама. Ты надорвешься.

– Пустое, - небрежно фыркнул он. - Я носил на плечах оленя, весившего вдвое против тебя.

– Как лестно! - пробурчала Эмма и от смущения молчала всю дорогу до своих комнат. Николай донес ее до покоев, специально отделанных для новобрачной, и поставил на пол посреди спальни.

– Ох! - воскликнула она, медленно поворачиваясь вокруг себя.

– Если тебе не нравится, мы все переделаем.

– Переделаем? - ошеломленно повторила она. - Я и думать об этом не желаю.

Покои состояли из гостиной, гардеробной, спальни и ванной комнаты и были красивее всех виденных ею когда бы то ни было раньше. Отделанные в голубых тонах, с хрустальными колоннами и аксессуарами, они подошли бы королям и царям. Стены были увешаны бесценными полотнами в массивных серебряных рамах. Русская печь, выложенная розовато-сиреневыми изразцами, помещалась в углу. Огромнейшая кровать была покрыта темно-синим расшитым шелковым покрывалом. На ней горой громоздились подушки с кистями. Распахнув дверки шкафа красного дерева, Эмма обнаружила, что он пуст, за исключением некоторых предметов ее приданого, перевезенных сюда несколькими днями ранее.

– Где же твоя одежда? - удивленно спросила она.

– Мои покои в другом конце этого крыла.

– Значит, мы не будем делить комнаты?

Николай покачал головой, и Эмма вспыхнула из-за своей ошибки. Отец и Тася всегда спали вместе, начиная и заканчивая день в объятиях друг друга. По наивности Эмма решила, что Николай захочет так же устроить их жизнь. Если он останется в своих отдельных комнатах, они лишатся всех мелких интимных житейских подробностей, которые позволяют мужу и жене чувствовать себя друг с другом легко и удобно. Но, по-видимому, Николай не стремился к подобной фамильярности. Возможно, так оно и лучше… А может, он когда-нибудь изменит свои взгляды.

Она подошла к столу красного дерева, уставленному собранием крохотных резных фигурок. Взяв в руки одну из них, она заулыбалась от удовольствия: это был лебедь из белого коралла, с золотым клювом и сапфировыми глазами. Рядом стояли малахитовая лягушечка, золотой лев, слон из слоновой кости, аметистовый волк с золотыми лапами, а также медведь, рыбка, разные птицы - все из драгоценных металлов и самоцветов. Дольше всего взгляд ее задержался на самой выразительной фигурке: янтарном оскалившемся тигре с желтыми алмазами вместо глаз и мелким жемчугом вместо зубов.

– Эта коллекция принадлежала моей прапрапрабабке Емелии. Мне показалось, что тебе захочется ее иметь.

Эмма обернулась к нему, глаза ее лучились восторгом:

– Спасибо.

Николай кивнул на тигра, зажатого в ее руке:

– Говорят, эта вещица была у нее самой любимой.

Осторожно приблизившись к нему, Эмма легонько поцеловала его в щеку.

– Спасибо, - повторила она. - Ты очень добр ко мне, Ник.

Николай пристально смотрел на нее, чувствуя, как горит место на щеке, которого коснулись ее губы. На него нахлынуло странное состояние, и он замер, не шевелясь. Синие глаза Эммы, звук ее голоса, то, как она сжимала в руке янтарную фигурку, - все казалось ему знакомым, словно когда-то уже случалось. Сердце его забилось гулко и часто, в тяжком ритме. Воздух вокруг стал жарким, в голове медленно кристаллизовалась странная картина.

Она взяла в руки тигра, разглядывая его со всех сторон.

– Посмотри, как сверкают его глаза. Разве он не прекрасен?

– Прекрасен, - мягко согласился он, не в силах отвести глаз от ее сияющего лица. Он оторвался от этого зрелища лишь на мгновение, чтобы сказать золотых дел мастеру:

– Мы берем их все.

Она радостно засмеялась и порывисто обняла его.

– Ты так добр ко мне, - прошептала она ему на ухо. - Ты заставляешь меня любить тебя чересчур сильно.

Он провел губами по ее нежной щечке.

– В любви нет понятия "чересчур".

– Что с тобой? - тревожно нахмурилась Эмма. Видение исчезло. Николай потряс головой и коротко усмехнулся:

– Ничего. Просто какое-то странное чувство.

Он отступил на шаг, все так же не сводя с нее глаз. Сердце продолжало биться тяжкими, мучительными ударами. Проведя рукой по лбу, он ощутил испарину. Впечатление было такое, будто он прыгнул в ледяную прорубь, напарившись до изнеможения в жаркой русской бане.

– С тобой все в порядке? - настаивала Эмма.

– Позвони горничной, чтобы помогла тебе переодеться, - резковато произнес он и, круто повернувшись, направился к двери. - Я скоро вернусь.

Эмма недоуменно насупилась. Она бережно поставила на столик тигра и погладила его по спине кончиком пальца. Янтарь светился изнутри, словно жил какой-то своей, особой жизнью.

Николай смотрел на нее странным, отрешенным взглядом, словно созерцая нечто неземное… У кого Эмма уже видела именно такое выражение?

– У Таси, - тихо проговорила она. Тася выглядела точно так же после одного из своих предчувствий. Мачеха как-то объяснила Эмме, что русские люди очень суеверны. Жизнь их полна тайн и сказок, они крепко верят в предзнаменования и приметы. Что промелькнуло в голове Николая? Что предстало его мысленному взору?

Встревоженная Эмма вызвала горничную, и вскоре появилась девушка, ровесница Эммы, может, немножко постарше. У нее были умные серые глаза и толстая каштановая коса. Она хорошо говорила по-английски и сообщила, что ее зовут Марфа.

– Мне нравится имя Марфа, - заметила Эмма, когда та начала расстегивать замысловатый узор пуговичек и крючков на спинке лифа подвенечного платья. - Это что, русский вариант имени Марта?

– Да, ваша светлость. Мои родители назвали всех детей по Евангелию. У меня есть еще два брата, Матвей и Лука, и сестра Мария.

– Мэтью, Люк и… Мэри? - догадалась Эмма.

– Да, - подтвердила служанка, помогая Эмме выбраться из платья, которое горкой опало на пол.

Она ловко подхватила пышное облако шелка и отнесла на ближайшее кресло.

– А твои братья и сестра все еще в России? - Эмма затаила дыхание, когда Марфа стала расстегивать на ней корсет.

– Нет, ваша светлость, они все здесь, работают на князя Николая. Мы приехали сюда с князем, когда… после того как… - Служанка замолчала, подыскивая слово поделикатнее.

– После его изгнания, - без обиняков докончила ее фразу Эмма.

Марфа кивнула, уголки ее губ приподнялись в улыбке.

– Как хорошо, ваша светлость, что вы прямо говорите все, как есть. Русские любят прямоту. Распустить вам волосы?

– Да, пожалуй.

В одной батистовой рубашке Эмма присела к туалетному столику. Горничная бережно отколола от огненных локонов кремовые розы и стала распускать прическу, расчесывая каждую прядь щеткой в серебряной оправе.

– Вам хотелось поехать в Англию с князем Николаем, - поинтересовалась Эмма, - или у вас не было выбора?

– О да, моя семья хотела сюда поехать. Мы ведь, знаете ли, издавна принадлежим Ангеловским. Разумеется, не по закону. Шестнадцать лет назад царь Александр отменил крепостное право, то есть освободил рабов. Но мы, Сударевы, служили Ангеловским более ста лет, так что сочли своим долгом последовать за князем Николаем, куда бы он ни поехал.

– Уверена, что он ценит вашу преданность, - сказала Эмма, хоть и подозревала, что Николай со своей надменной самоуверенностью, вероятно, считает это само собой разумеющимся.

Марфа пожала плечами:

– Бог даст, мы всегда будем при нем. Князь Николай - хороший хозяин.

– Это обнадеживает, - пробормотала Эмма. Служанка приостановила плавное поглаживание щетки и задумчиво вздохнула.

– Бывают минуты, когда я тоскую по России. А князь Николай вроде бы нет, хотя, по-моему, должен. Что у него здесь за жизнь?! А там! Он был чуть ли не богаче царя. Двадцать семь дворцов и земли повсюду… Однажды он подарил своему брату, князю Михаилу, на день рождения гору.

– Гору?

– Да, красивую гору в Крыму. - Марфа старательно распутывала узелок, расчесывая локоны, пока волоски не распрямились. - Вам трудно себе представить, ваша светлость, какая жизнь была у нас в России. Иногда у меня сердце сжимается, так хочется снова увидеть родные края. У нас есть поговорка "В гостях хорошо, а дома лучше".

– Это верно, - подтвердила Эмма и рассмеялась. - Я рада, что ты здесь, Марфа.

Когда кудри Эммы рассыпались буйной шелковой волной по плечам, Марфа помогла госпоже надеть пеньюар из тонкого вышитого батиста.

– Вы очень похожи на русскую, ваша светлость.

Понимая, что ей сделали комплимент, Эмма благодарно улыбнулась:

– Боюсь, что я стопроцентная англичанка.

– У моих соотечественников добрые сердца и веселый характер. Полагаю, что вы русская по духу.

Эмма собралась было ответить, но в этот момент у нее громко заурчало в животе, и она, покраснев, смущенно рассмеялась.

– Я сегодня почти ничего не ела, - объяснила она, прижимая к животу ладонь. - Я так волновалась… из-за свадьбы.

– Принести вам супа и каких-нибудь закусок?

– Закусок? - повторила Эмма, с трудом выговаривая непривычное русское словечко.

– Это когда подают понемножку всяких вкусных, но не сладких угощений. Они вам понравятся, ваша светлость. Я принесу сейчас вам их попробовать.

Служанка убежала, а Эмма стала бродить по своим комнатам. Она изумленно покачала головой, обнаружив ванную, отделанную исключительно белым мрамором. Золотые краны в форме дельфинов нависали над краем фарфоровой ванны.

Она задумалась, жила ли Тася в детстве в России в такой же роскоши. Прошлое мачехи во многом все еще оставалось тайной за семью печатями, чем-то очень личным. Впервые Эмма начала сознавать, насколько Тася подавляла свою русскость, сколько русских обычаев она оставила позади вместе с родной речью. Как же отличалась их родная культура, как же трудно было им, и Тасе, и Николаю, приспособиться к чужой стране!

Тихий стук в дверь спальни предварил возвращение Марфы. Служанка внесла большой поднос, уставленный аппетитно пахнущими блюдами. Здесь были супница с острыми щами, ломтики ветчины, лососина холодного копчения, пирожки с мясом и грибами.

С восторгом проследовав за девушкой в гостиную, Эмма уселась на мягкую кушетку, рядом с которой стоял небольшой столик. Марфа поставила на него поднос, указала Эмме на некоторые особенно вкусные кушанья и удалилась.

Еда действительно оказалась восхитительной. Многие блюда были приправлены чесноком, перцем и мускатным орехом. Эмма попробовала всего понемножку, щедро запивая еду крепким красным вином. Роскошь обстановки давала ей изумительное ощущение неги и довольства. Ее баловали, ее лелеяли.

– К этому легко привыкнуть, - пробормотала она, откидываясь на пышные бархатные подушки. От двери ей ответил голос Николая:

– Я искренне надеюсь на это, Рыжик. - На нем был халат из золотисто-коричневого шелка, чуть более темного, чем его волосы. Ноги и руки у него были голыми, и Эмма с внезапным испугом подумала, что, наверное, под халатом на нем ничего нет.

Однако она попыталась скрыть нервозность лучезарной улыбкой и подняла бокал, как бы приветствуя его.

– Не хочешь ли присоединиться ко мне, Ник?

– Только если ты перестанешь так улыбаться.

– Почему? - осведомилась она, настороженно наблюдая за его приближением.

– Потому, - прошептал он, и рука его скользнула ей на затылок, - потому, что от этого у меня голова идет кругом.

Ресницы Эммы, затрепетав, опустились, и она ощутила на своих губах его губы. Когда Николай уселся рядом с ней на кушетку, она неуклюже потянулась к подносу и, изображая радушную, благовоспитанную хозяйку салона, попыталась угостить его:

– Не хочешь ли поесть пирожи?

– Пирожки, - поправил он и, нагнув голову, надкусил сочный пирожок из ее рук. Она удивленно хихикнула:

– Ты первый человек, которого я кормлю из своих рук.

Дождавшись, пока он проглотит первый кусок, она снова поднесла к его губам лакомство. Николай улыбнулся и ухватил весь остаток, чуть прикусив кончик ее пальца.

Несколько встревоженная, но заинтригованная, Эмма поколебалась, но потом все-таки поднесла к его губам кубок вина. Он отпил, глядя на нее поверх сверкающего драгоценными камнями края. Затем он медленно взял кубок из ее рук и отставил в сторону. Опустив палец в густое ароматное вино, он коснулся ее нежной нижней губки, оставив на ней рубиновую каплю. Эмма как завороженная не сводила с него глаз. Наклонившись к ней, он слизнул повисшую винную бисеринку и ласково накрыл ее рот своим. Он целовал и полизывал ее губы все более долгими касаниями, пока Эмма не задрожала и не потянулась к нему. Ее руки скользнули по темно-янтарному шелку его халата, перешли на мощную грудь… Тогда он заключил ее в объятия, крепко прижимая к себе.

Эмма расслабилась, в голове все плыло от волнения и восторга, а губы его продолжали свое летучее скольжение. Шесть недель прошло с той ночи, когда он целовал ее именно так. Она успела позабыть, какое же это блаженство. Внезапно она ощутила отчаянную пустоту. Ей было необходимо, чтобы ее взяли и заполнили. Она жаждала повторения того волшебства, которое ощутила с ним в первую ночь.

Николай взял руку Эммы и потянул ее вниз, между их телами. Подчиняясь, она просунула руку под его шелковый халат, и пальцы ее сомкнулись вокруг атласно гладкой, горячей твердости его возбужденной плоти. Она ахнула и прильнула к нему всем телом, стремясь прижаться как можно теснее. Николай погрузил лицо в ее волосы, потерся, как кошка, щеками и лбом о мягкие кудри, пропуская сверкающие пряди сквозь пальцы, запутываясь в них. Он не знал, почему с ней все было не так, как с другими. Он обладал многими женщинами, но ни одна не оказывала на него такого действия, как Эмма.

Сомкнув пальцы на ее запястье, Николай поднял ее на ноги. Эмма встала и прижалась вспыхнувшим лицом к его лицу.

– Ник, - прошептала она, - ты придешь сегодня ко мне… в постель?

– Это приглашение?

Эмма приостановила свои шаловливые поцелуи.

– Хочешь получить его в письменном виде?

– Это не обязательно. - Он стянул с ее плеч пеньюар и бросил на пол. Легко провел ладонью по ее груди. Сквозь тонкую ткань ощущались гибкая податливость и теплота стройного девичьего тела. - Емелия… жена моя… - Слова вновь не шли с языка, и он в неистовом порыве завладел ее ртом, сминая, расплющивая его нежную сочность.

Он повел ее в спальню, где сбросил с себя халат и, обнаженный, сел на постель. Раздвинув колени, Николай притянул Эмму вплотную. Она стояла перед ним, держась за его плечи, пока он медленно поднимал подол ее рубашки вверх, к талии.

Его теплые ладони очертили плавную линию ее бедер, пальцы, едва касаясь, прошлись по тугим ягодицам. Он прижался ртом к округлости ее груди и приник сквозь легкую ткань к острой твердеющей вершинке. Сосок жестко уперся ему в язык. Эмма застонала и прислонилась к нему, тонкие руки легли ему на голову. Ничего не видя вокруг, она направила его рот к своей груди и задохнулась, когда он куснул нежный пик, превращая его в напрягшееся жало.

Когда Эмма не могла больше выдержать этой изысканной муки, Николай опустил ее на постель и сорвал окутывающую ее ткань. Она положила ладони ему на спину, ощутив сразу грубый узор шрамов, и стала ласково их гладить, словно стараясь излечить давние рамы. Он провел губами по ее шее, груди, животу. Язык его обводил тайные чувствительные местечки, отчего тело ее вздрагивало и напрягалось.

Он поцеловал кустик рыже-коричневых локонов, и его горячее дыхание всколыхнуло их. Эмма постанывала, взбудораженная стыдом и наслаждением, не зная, можно ли это допускать, и не желая прекращения блаженства. Ее руки вслепую нашли его голову, пальцы погрузились в густые волны его волос, подрагивая от их шелковистой ласки. Мир сузился до порхающего движения его умелого, дразнящего рта между ее бедрами. Она приподнималась ему навстречу пылкими неловкими толчками, и каждый выдох превращался в страдальчески восторженный вскрик.

Николай поднял голову и надвинулся на Эмму, раздвигая ее колени. Когда началось его вторжение, она поморщилась от неожиданной болезненной тесноты в потаенном месте.

– Осторожнее, - выдохнула она с рыданием. Он ласково и бережно втискивался в нее, выжидая и приостанавливаясь, пока она не расслабилась под ним. Тогда они начали неторопливо и ритмично двигаться в такт, прижимаясь друг к другу с нарастающей голодной жадностью. Эмма запрокинула голову, а Николай покрывал поцелуями ее горло и плечи, шепча по-русски рокочущие ласковые слова.

Их стройные длинные тела переплетались, обвивали друг друга, мышцы напрягались и расслаблялись в стремлении к блаженству, манящему, желанному, недосягаемому. Оно нахлынуло на них одновременно, внезапно, сладкой судорогой неописуемого восторга. Николай вонзился мощным толчком в ее лоно, ощутил его тугую, упругую глубину и замер в ней, пока Эмма содрогалась в мучительном облегчении. Когда яростное биение крови в жилах утихло, Николай перекатился на спину. Эмма последовала за ним. Она перебросила через него руку и ногу и прижалась лбом к его гладкой повлажневшей груди. Совершенно обмякшая, она прильнула к нему, как дремлющая кошка.

Николай поднял руку к ее растрепанным локонам и стал нежно их гладить. Его широко открытые глаза были устремлены в темноту. Он был охвачен странными смешанными чувствами, испытывая одновременно отчаянное желание раздавить ее в своих объятиях или отбросить прочь. Мирная тяжесть тела жены, ее довольный вздох, когда она пристроилась к нему под бочок, - все это заставляло мучительно ныть его сердце. Ему никак не удавалось успокоиться, не мог он принять от нее необязательную легкую привязанность, которую сам же ей предложил. Если он позволит себе раскрыться, стать уязвимым хоть на миг, шлюзы откроются, и все, что он железной волей заставлял себя вытерпеть и забыть, вырвется наружу.

Осторожно высвободившись из-под нее, он встал с постели и ощупью нашел отброшенный халат.

– Николай? - сонно пробормотала она.

Не обращая внимания на тихий призыв, он накинул халат и твердым шагом направился в свои темные пустые комнаты в противоположный конец крыла.

Эмма растерянно села на постели и отбросила волосы со лба. Почему он внезапно ее покинул? Что она сделала не так? Прикусив губу, она старалась не расплакаться. Она ведь не ребенок, она взрослая замужняя женщина, которая не может позволить себе такую глупую блажь, как слезы.

– Ты сама выбрала такую жизнь, - угрюмо напомнила она себе. - Постарайся теперь сделать ее получше.

Прошло много времени, прежде чем она снова откинулась на подушки, и еще больше, пока наконец она заснула, свернувшись калачиком посреди огромной постели.