Жанр исторической робинзонады: эволюция образов прошлого, настоящего и будущего в период 2007-2012 гг.

§ 1. О творчестве Е. Красницкого

Первый роман Е. Красницкого из цикла «Отрок» — «Внук сотника» (2008) [16] — ещё не успел выйти полностью, как уже вызвал достаточно активную реакцию тех, кто ознакомился с его фрагментами в сети Интернет. Книгу начали активно рекомендовать и обсуждать. Сам по себе этот факт не был бы столь значимым, если бы роман не был отмечен также и на Международном фестивале фантастики «Звездный мост» в докладе известного писателя-фантаста, лауреата ряда премий в жанре фантастики, кандидата исторических наук, доцента Харьковского Национального университета Андрея Валентинова, оценившего роман весьма высоко. Причиной тому явились не особо выдающиеся литературные качества романа — с литературной точки зрения роману были присущи практически все недостатки, свойственные произведениям начинающих авторов: язык, показывающий, что автору гораздо привычнее писать научные статьи, чем литературные произведения; излишне подробные описания, сугубая функциональность персонажей и т. п. Фантастическое допущение, использованное автором, — перенос главного героя из настоящего в XII век — также отнюдь не ново. Однако главный герой оказался не привычным бойцом-суперменом или одаренным химиком, физиком либо инженером. Героем романа стал обычный человек, способный похвастать только знанием современной теории управления и достаточно богатым жизненным опытом. К тому же, герой попал в прошлое, вселившись в тело подростка из небольшого села на реке Припять. Единственным предоставленным ему произволом автора преимуществом было то, что этот подросток оказался внуком профессионального военного, отставного сотника, что обеспечило герою лучшие стартовые возможности по сравнению с крестьянскими детьми. Однако эти возможности предстояло еще реализовать. И герой, в чертах которого явственно проглядывает сам автор, начинает анализировать обстановку, ставить задачи и искать пути их решения, опираясь лишь на свои знания и опыт. Действует, ошибается, анализирует ошибки, ставит новые задачи… Это сопровождается пространными размышлениями героя о закономерностях исторического процесса, экскурсами в теорию организации и управления, теоретическим анализом принимаемых решений и их последствий, а также размышлениями о нравственном аспекте своей деятельности. Этой изобильностью размышлений и отступлений роман явственно напоминает ту воспитательно-просветительскую, научную, в прямом смысле, фантастику, о гибели которой так много говорят сегодня. На наш взгляд, роман вполне можно счесть научной фантастикой постиндустриального мира, в котором на первое место, потеснив традиционные точные науки, выдвинулись науки и технологии социальные. Цель такой научной фантастики остается прежней: дать читателю, в первую очередь — подростку, представление о современном состоянии и перспективах развития наиболее важных для общества на данный момент наук; показать их возможности и вероятные последствия применения этих возможностей в жизни. Эта задача представляется нам актуальной в условиях низкой культуры управления и плохого понимания его механизмов большинством даже образованных людей.

Роман изобилует научно-популярными отступлениями и мог бы показаться читателю скучным. Особенно если учесть, что цель, поставленная перед собой героем, слишком приземлена для сложившегося в русской массовой литературе стереотипа путешественника в прошлое. Деятельность героя не предусматривает молниеносной победы над всеми возможными врагами или построения в кратчайшие сроки идеального общества. Герой отправляется в XII век помимо своей воли (единственная возможная альтернатива — смерть в тюремной камере от рук уголовников при попустительстве коррумпированной тюремной администрации). Небольшая группа ученых, лишенная государственного финансирования, но продолжающая работы над созданием аппаратуры, позволяющей перемещать сознание современного человека в тело человека минувших времен, за взятку выкупает героя у тюремной администрации для участия в эксперименте. Ему обещано около пятидесяти лет жизни в XII веке — скорее всего, без возможности возвращения. За свое спасение он должен спрятать в условленном месте ценный клад, который поможет ученым продолжать достойно жить и работать дальше. Зная о грядущих нашествиях с востока и запада, герой в рамках выполнения этой задачи задумывается о повышении своего статуса в новом для него обществе, о повышении статуса своей семьи, а затем — о возможности организации сильного, централизованного княжества, построенного на прогрессивных для времен феодальной раздробленности принципах и способного противостоять захватчикам.

§ 2. О творчестве А. Величко

Герой цикла «Кавказский принц» (2009–2011) А. Величко, в отличие от персонажа «Отрока», попадает в прошлое по своей воле и не оказывается безнадежно изолированным от настоящего. Тем не менее, он практически с самого начала обосновывается в прошлом, навещая настоящее лишь по необходимости; по мере развития действия — все реже и реже. В чем причина?

Набор штампов, использованных для описания настоящего в «Кавказском принце» практически не отличается от такового в «Отроке» Е. Красницкого. Однако описание жизни героя в настоящем однозначно показывает, что самореализация его, несмотря на это, вполне удалась. Герой — дядя Жора, пожилой инженер-изобретатель, до начала 90-х работавший в крупном НИИ и имевший множество авторских свидетельств, а на исходе века оказавшийся невостребованным. Несмотря на это, герой А. Величко в целом доволен жизнью. Он неплохо зарабатывает тюнингом мотоциклов, имеет множество хобби — летает на самолётах, прыгает с парашютом, участвует в мотогонках. Тем не менее, все это не приносит ему удовлетворения; причина — все тот же неприглядный образ настоящего, которое окружает его. Случилось так, что герой неким сверхъестественным образом открыл портал в 1899 год и познакомился с великим князем Георгием, умиравшим от туберкулёза — заболевания на тот момент неизлечимого. Герой А. Величко способствует путешествию великого князя Георгия в будущее и излечению, чем спасает его от смерти. Вопрос о том, какое время для героя предпочтительнее, разрешается в самом начале первой книги цикла: герой выбирает прошлое и начинает обустраивать его для наиболее комфортного в моральном и материальном плане существования. В рамках этого процесса он составляет план, позволяющий ускорить промышленное и социальное развитие Российской Империи и миновать начало XX века — эпоху потрясений — с наименьшими потерями. Последовательному воплощению этого плана в жизнь и посвящены все шесть романов цикла «Кавказский принц». При этом текст перегружен техническими подробностями, перемежается вставками из «дневников» морских офицеров и т. п. — в полном соответствии с выделенными выше отличительными чертами жанра робинзонады.

Отдельно следует остановиться на следующей особенности этики главного героя. При воплощении в жизнь своего плана он, пользуясь статусом личного друга великого князя (впоследствии — императора) Георгия и следующей из этого статуса неподсудностью, по сути, творит произвол. Произвол главного героя ничуть не менее жесток и непригляден, чем произвол современного чиновничества, но, тем не менее, вызывает симпатии среди определенной группы читателей, поскольку является произволом «доброго» героя по отношению к «злым». Здесь вполне закономерно может быть усмотрена параллель с финалом пьесы Ж.-Б. Мольера «Тартюф», где один только произвол короля и может помочь восстановить справедливость. Круг читателей, сочувствующих дяде Жоре и одобряющих его образ действий, сочувствует ему именно потому, что не видит иных средств восстановления социальной справедливости, престижа государства и т. п., кроме жестокости и произвола, осуществляемых с благими намерениями. Именно этот произвол общемирового масштаба, творимый дядей Жорой, и удерживает внимание читателей на протяжении всех шести книг цикла; без него весь цикл оказался бы всего-навсего длинным и скучным «производственным» повествованием, пересыпаемым натужными и примитивными (зачастую — на уровне хамства) шутками главного героя. Об этом говорит хотя бы отзыв на роман «Генерал Его Величества», оставленный анонимным читателем на сайте журнала «Мир фантастики» (http://www.mirf.ru/Reviews/print4377.html): «Основное отличие от первой книги в том, что раньше автор больше времени уделял вопросам авиации, а теперь в центре внимания подводный и надводный флот. Про персонажей сказать особо нечего, кроме того, что они всё-таки есть — должен же кто-то управлять кораблями и самолётами?»

Этот отзыв как нельзя лучше подчеркивает наличие в цикле «Кавказский принц» одного из основных признаков «исторического робинзона»: главный герой — единственная полноценная личность в тексте, всем прочим персонажам отведена — в лучшем случае — роль Пятницы. Не случайно и речь героя на протяжении всего цикла изобилует сниженной лексикой, а манера поведения с окружающими чаще всего весьма груба. Из того же отзыва: «Герой … на протяжении всего произведения продолжает куражиться над недалёкими и такими наивными современниками. Он указывает, что и как писать Герберту Уэллсу и Алексею Толстому, какую политику вести Столыпину и Вильгельму II, как решать национальный вопрос Сталину, и многие другие вещи. От обилия инициатив протагониста порой начинает рябить в глазах, столько всего хочет успеть сделать простой русский инженер, дорвавшийся до поста канцлера могущественной Российской империи».

Таким образом, главное, чем цикл А. Величко привлекает читателя-эскаписта, это — возможность хотя бы в своем воображении сделаться всесильным и получить не ограниченную ни законом, ни моралью власть над окружающим временем и пространством, дающую возможность менять окружающий мир по своему усмотрению, так же, как Робинзон Д. Дефо менял свой остров сообразно своим нуждам и соображениям о «правильном» мироустройстве.

§ 3. О творчестве К. Костинова

Роман К. Костинова «Сектант» (2012) [23] изначально имел название «Неинтересное время», превратившееся к моменту издания в название цикла, открывающегося «Сектантом». Авторское название романа как нельзя лучше отражает отношение массового читателя к двадцатым годам XX века. 1925 год. Революции и гражданская война позади. Коллективизация, индустриализация, репрессии и Великая Отечественная — в будущем. Что же такое для современного массового сознания 20-е? Некое безвременье, из которого современному массовому читателю вспоминается в лучшем случае НЭП.

Именно в это «безвременье» и попадает главный герой — описанный абзацем выше современный массовый читатель. В отличие от героев Е. Красницкого и А. Величко, это молодой человек, Сергей Вышинский, «ровесник перестройки», чье детство пришлось на 90-е, а юность — на 2000-е, не только не самореализовавшийся в настоящем, но даже не задумывавшийся о самореализации. Он посредственно учился в школе и с посредственными результатами закончил ВУЗ (куда поступил только затем, чтобы не быть призванным в армию), после чего работал на мелкой должности менеджера по продажам в небольшой торговой компании, не специализировавшейся ни на каких конкретных товарах. Работа не приносила существенного дохода, зато позволяла всласть бездельничать, что устраивало героя как нельзя лучше. О повышении своего благосостояния герой только мечтал, не стремясь при этом сделать что-либо для воплощения своих мечтаний. Сам герой вполне сознавал это и мысленно «называл себя человеком ненужным» [23, с. 20]. Даже в своих увлечениях — чтении фантастики и участии в клубе исторических реконструкций — он не выказывал заметных успехов, превратив то и другое в «лекарство от скуки», в средство заполнения жизненной пустоты.

Самым значительным для нашего исследования представляется тот факт, что герой К. Костинова представляет собой носителя всех тех штампов, из которых состоит образ прошлого в сознании современного массового читателя.

Едва освоившись в прошлом, Сергей с удивлением обнаруживает, что «реальный» образ прошлого мало соответствует «привычному»: большевики вовсе не запрещают церковь и не закрывают границ. В стране полным ходом идёт сексуальная революция. Фраза «колхоз — дело добровольное» ни у кого не вызывает усмешки, так как полностью соответствует действительности. После смерти Вождя — В. И. Ленина — высшую должность в правительстве занимает некий Рыков, о котором Сергей никогда даже не слышал. Основатель и руководитель жутких ЧК и НКВД Дзержинский занимается промышленностью и руководит Высшим Советом Народного Хозяйства, причем во главе НКВД РСФСР — вовсе не Ежов и не Берия, а некий товарищ Белобородов. Кровавый злодей и тиран Сталин, загубивший в колхозах цвет русского крестьянства, не только не занимает никакого видного поста в правительстве или партии, но публикует в газете «Правда» статьи, направленные против коллективизации…

Одним словом, реальность настолько не соответствует привычному для Сергея набору стереотипов о довоенном СССР, что он считает, что оказался в альтернативном прошлом, в некоем параллельном мире. «Доказательства», подтверждающие эту версию, встречаются ему на каждом шагу. Способствует подтверждению «альтернативности» этого прошлого и откровенно мистический способ перемещения во времени, который, на первый взгляд, чужероден для данного романа, претендующего на предельную реалистичность.

Что же видит герой в «подлинном» провинциальном городке в 1925 году? Открывающаяся перед ним картина весьма живо напоминает образ настоящего главного героя: лежащее в руинах производство; бандитизм и коррупция; процветание наркоторговли и проституции. Терроризм. Слабая и малочисленная армия… Единственное серьёзное отличие состоит в том, что люди не впали в уныние и искренне верят в то, что все трудности — временны и преодолимы, необходимо лишь взяться за дело и приложить максимум усилий для их разрешения. Именно это и определяет образ прошлого в «Сектанте» как образ лучшей, менее «испорченной» и более благоприятной для самореализации главного героя окружающей среды.

Казалось бы, перед нами — новый пан Броучек из романа Святоплука Чеха «Новое эпохальное путешествие пана Броучека, на этот раз в XV век». Так оно и было бы, если бы не одно существенное различие. В отличие от пана Броучека, а также и героев Е. Красницкого и А. Величко, Сергей самореализуется под влиянием этой благоприятной среды помимо собственной воли и даже вопреки ей. Напомним, что образа будущего у главного героя, в полном соответствии с современными канонами исторической робинзонады, нет. В окружении же людей, имеющих в сознании отчетливый образ будущего своей страны и неравнодушных к будущему, герой превращается из апатичного, равнодушного ко всему, что не касается прямо его самого, юноши в смелого и решительного человека, который не плывёт по течению, а сам определят свою судьбу и вполне готов участвовать в определении судьбы своей страны.

§ 4. Характерные черты жанра исторической робинзонады на материале произведений Е. Красницкого, К. Костинова и А. Величко

Прием, использованный для переноса в прошлое главного героя цикла «Отрок», на первый взгляд, повторяет традиционный для советской научной фантастики прием «машины времени». Отличия заключаются в том, что наукоподобные объяснения принципов переноса сведены к простому, предельно схематичному минимуму и занимают всего около 1,5 страниц [16. С. 8–9]. Выбора у главного героя нет, он вынужден отправиться в прошлое, что оговаривается в первых же строках в диалоге героя с ученым, предлагающим ему отправиться в прошлое.

«— На зоне Вам Михаил Андреевич, не выжить. Скорее всего, вы туда даже не доедете. Убийства своих „братки“ не прощают.

— Я защищался!

— В этом Вы не смогли убедить даже суд, а уж приятелям убиенного на это и вовсе наплевать. Вы приговорены, и приговор будет приведен в исполнение. Можете не сомневаться». [16. С. 5]

Интересно то, что диалог строится на популярном стереотипе беззащитности простого человека перед преступниками из-за их безнаказанности. Таким образом, с самого начала произведения у читателя формируется совершенно определенный образ настоящего времени, о котором будет сказано подробнее далее в этом разделе.

Герой А. Величко переносится в прошлое по своей воле и, более того, в любой момент волен вернуться в настоящее. Перенос осуществляется не псевдонаучным методом, но благодаря внезапно открывшейся способности главного героя устанавливать сверхъестественную связь с Великим Князем Георгием. Эта связь позволяет им открывать порталы для перемещения из настоящего в прошлое и обратно, но, несмотря на свою сверхъестественность, подчиняется строго определенной логике и имеет ряд обусловленных этой логикой ограничений. Достаточно подробно описаны даже некотрые физические явления, проявляющиеся при открытии порталов: «„Жалко, что я тебя не вижу“, — „подал голос“ Георгий.

Мне тоже было жалко, и вдруг показалось, что если повнимательнее присмотреться воон туда, то вроде…

„Что это?“ — Георгий привстал, он тоже чтото почувствовал.

Дальнейшие события заняли гораздо меньше времени, чем теперь потребуется на их описание. На стене, куда я пялился, вдруг образовался небольшой, сантиметров двадцать в диаметре, круг. Вроде иллюминатора, за которым стоял в напряженной позе и смотрел мне в глаза сухощавый бледный молодой человек. И тут началось. Как будто от могучего пинка снаружи, открылась форточка и с грохотом ударилась об угол стены. Воздух со свистом уходил в „иллюминатор“, захватывая по дороге бумаги и всякий мусор. Георгий отшатнулся от бейсболки, летевшей прямо ему в лицо, я тоже отвел глаза. Безобразие прекратилось». [24, стр. 21]

И далее: «Я начал потихоньку понимать, что произошло. Москва находится почти на уровне моря. Абастумани на километр с хвостиком выше — имеет место быть разница давлений. Произошедший только что миниураган наглядно показал, что дырка между временами (или реальностями, потом уточним терминологию) была не иллюзорной, а вполне реальной. Перенос предметов отсюда туда возможен, вон они лежат на травке. Как насчет наоборот?» [24, стр. 21]

В дальнейшем способ переноса во времени и его особенности многократно используются в тексте с самыми разными целями, отчего способ постепенно перестает восприниматься читателем как сверхъестественный и становится неотъемлемой частью изображаемых автором событий.

Не менее сверхъестественен способ переноса в прошлое героя романа «Сектант» К. Костинова. Способ этот не претендует даже на отдаленное сходство с какой-либо наукой. При посещении провинциального краеведческого музея герой пытается украсть некий предмет непонятного назначения, вследствие чего и происходит перенос в прошлое. Перенос этот для героя неожиданен и нежелателен, однако необратим: в отличие от героя А. Величко, Сергей Вышинский не может вернуться в настоящее по своей воле. На протяжении романа автор никак не объясняет механизм переноса и, более того, делает специальную оговорку:

«Нас могут спросить о том, что же за таинственный предмет нашел Сергей, и почему предмет заставил его исчезнуть, хотя несомненно до Сергея артефакт крутили и рассматривали не один десяток человек.

Вопрос резонный. Но ответить мы на него не можем.

Мы ответим на другой вопрос, который пришел бы в голову не каждому: только ли Сергею предназначено было воспользоваться артефактом и исчезнуть или же такая участь постигла бы любого. Не избран ли он судьбой, пророчеством или же чемто подобным? На этот вопрос мы ответим иносказательно: по старому гнилому мосту могут пройти сто человек, а сто первый упадет в пропасть. Не потому, что он — избранный. А потому, что не повезло. Не надо ходить по гнилым мостам. Точно так же, как не надо трогать предметы, чье предназначение вам неизвестно». [23, с. 20]

На наш взгляд, этот вопрос и не нуждается в дальнейшем разъяснении в рамках текста. Вместе с этим процитированная оговорка служит для того, чтобы еще раз подчеркнуть аморфность и безынициативность главного героя, придает его характеру завершенный вид. Кроме этого, она показывает намеренное дистанцирование автора от своего героя (как явствует из вышеизложенного, присутствие автора, и тем более намеренное дистанцирование его от героя нетипично для робинзонады вообще), но этот момент мы рассмотрим детальнее в следующем подразделе.

Точка зрения главного героя цикла «Отрок» как воплощения автора и выразителя его идей и взглядов, узнаваемых и разделяемых массовым читателем, отличается характерной для массовой литературы простотой. Лейтмотивом, прослеживающимся на протяжении всего цикла, становится девиз: «Делай, что должен, и будь то, что будет», которым герой описывает мотивацию многих действий людей прошлого и которым руководствуется при принятии какого-либо решения.

«Юлька… не заходила во двор, покричала издали, значит уже побывала около больных, боялась заразить. Господи, если Ты и вправду есть, помоги ей, не дай умереть… Откуда такие мысли, сэр? Вам всего тринадцать лет! Мне пятьдесят с лишним, и я ничем и никому не могу помочь. Даже если бы ТАМ я был врачом, неизвестно: помогли бы мне мои знания или нет, а вот ей, действительно, еще нет двенадцати, и она, вместе с матерью, будет ходить от одного инфекционного больного к другому и даже не подумает смыться из села, чтоб спастись. И никакой клятвы Гиппократа, никаких наград или привилегий. Делай, что должен, и будет то, что будет [выделено мной. — Д. С.]. Вот на таких Юльках Держава больше тысячи лет и продержалась, а потом пришли борцы за „общечеловеческие ценности“, мать их всех!»[16. С. 112]

Характерно, что своим долгом герой считает повышение своего благосостояния и общественного положения, но при этом несет ответственность за структуры, которые служат этой цели — свою семью, друзей, а позже и подчиненных. Это позиция рачительного хозяина и мудрого руководителя, понимающего, что его зависимость от хозяйства и подчиненных, как минимум, не меньше обратной. (В связи с этим нельзя не вспомнить определения, данные роману Д. Дефо «Робинзон Крузо» А. Елистратовой: «классическая идиллия свободного предпринимательства», «беллетристическое переложение локковской теории общественного договора».) Ответственность героя не распространяется далее структур, служащих его целям — в этом отличие современной исторической робинзонады от исторической робинзонады советского периода, герои которой зачастую чувствовали себя в ответе за всю страну, в прошлом которой оказывались, а то и за все человечество. Герой же Е. Красницкого совершенно определенно оговаривает границы своей ответственности в беседе с дедом: «Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: „Мы в ответе за тех, кого приручили“». [18. С. 317]. Эта цитата из А. Де Сент-Экзюпери и упоминавшийся выше девиз «Делай, что должен, и будь что будет», известный по трудам Марка Аврелия, настолько достаточны для создания образа положительного героя, что не могли не войти в массовую литературу как популярный штамп. Совокупность этих цитат, по сути, и мотивирует и оправдывает любые действия героя без какого-либо ущерба для положительности его образа. Простота и узнаваемость мотивов и философии героя значительно облегчает самоотождествление массового читателя с ним.

Казалось бы, эту точку зрения вполне разделяет и дядя Жора, главный герой цикла «Кавказский принц»: все его действия направлены на развитие и процветание Российской Империи, прошлого, в которое он со временем переселяет и лучших своих друзей. На деле же дядя Жора не высказывает никаких моральных кредо, подобно герою «Отрока». Он относится к прошлому как к чему-то среднему между собственным хозяйством и компьютерной игрой. Обустраивая прошлое по своему вкусу — развивая промышленную базу для своих хобби и используя ее для расстановки по своему вкусу финансовых и политических фигур, он словно бы решает очередную инженерную проблему — решает ее с интересом и азартом истинного технократа:

«Прожив в этом мире первые полгода, я с некоторым удивлением заметил, что в качестве родного дома он нравится мне куда больше, чем свежепокинутый. А уж любой новосел не даст мне соврать — даже если в новом жилище и есть все необходимое (чего не бывает), то как минимум оно расположено не в том порядке и требует перестановки. Вот я и начал — сперва потихоньку, с авиации…

Мало того, что самолеты всегда были одним из моих увлечений, так это еще был и достаточно быстрый путь для обретения Гошей [т. е. Великим Князем Георгием — Д. С.] политического веса — общество теперь воспринимало его не только как одного из великих князей (а более информированные — и одного из самых богатых людей России), но в основном как покорителя пятого океана, нашедшего инженера Найденова и с его помощью открывшего человечеству дорогу в небо». [25, с. 12]

Личность автора в цикле «Кавказский принц» не проявляется никак: в отличие от цикла «Отрок», здесь отсутствуют даже редкие авторские отступления. Этот факт вкупе с биографией автора, в основных чертах повторяющей биографию его героя, позволяет предположить, что герой является протагонистом автора и выразителем его взглядов.

«Сектант» К. Костинова кардинально отличается с этой точки зрения от «Отрока» и «Кавказского принца». Здесь автор намеренно дистанцируется от личности главного героя. На это с самого начала указывает описание личности героя, дающееся с точки зрения постороннего человека, все о герое знающего и зачастую не одобряющего его образ мысли и действия. Кроме этого, завершение описания личности героя как нельзя лучше демонстрирует читателю, что герой отнюдь не является протагонистом автора — автор берет на себя роль наблюдателя-экспериментатора, поместившего героя в определенные условия и предлагающего читателю присоединиться к наблюдениям: «Кому нужен человек, не делающий ничего и всю жизнь плывущий по течению? И еще… Что он будет делать, если попадет в водоворот?» [23, с. 19] На наш взгляд, этот подход выбран автором не случайно: привнося в историческую робинзонаду элемент романа воспитания, он не исключает того, что многие читатели могут узнать в главном герое свои собственные черты (это тем более вероятно, что герой, как и любой герой исторической робинзонады, легко опознается как один из множества подобных ему, т. е. никоим образом не является исключительной, выдающейся личностью). Это вплотную приближает нас к рассмотрению характерных для исторической робинзонады приемов, направленных на самоотождествление читателя с героем.

Отождествить себя с героем цикла «Отрок» читателю легко потому, что образ героя подразумевает отсутствие большого количества знаний и умений (современный робинзон — вовсе не универсал, подобный робинзонам XIX–XX вв.; как правило, он — узкий специалист) при большом объеме общих, неконкретных сведений. Так, «изобрести» косу-литовку герою помогает не умение изготовить ее или пользоваться ей. «Изобретение» строится на общем представлении о косе-литовке, имеющееся у любого из читателей благодаря кинофильмам и книгам, и лишь небольшой доле специальных знаний, полученных случайно.

«…совершенно неожиданно для Мишки оказалась востребованной его идея с косой-литовкой. Лавр зазвал Мишку в кузницу и начал расспрашивать о подробностях. Мишка, как мог, отвечал, а на следующий день уже строгал ручку и благодарил Бога за то, что однажды из чистого любопытства поинтересовался тем, как устроена рогулька (или как там она называется) за которую держится одной рукой косарь. [выделено мной. — Д. С.]

Экспериментировать тоже пришлось на себе, натирая кровавые мозоли и, то загоняя лезвие в землю, то впустую промахивая им в воздухе» [16. С. 113].

Главный герой Е. Красницкого — специалист в технологии управления, поэтому совершенно закономерно то, что особое внимание уделяется не его «изобретениям», а их внедрению в обиход. Внедрение описывается подробнее всего. Например, при появлении мысли о пасечном пчеловодстве герой размышляет вовсе не о технических трудностях.

«Теперь весь вопрос в том, как идею „продать“. Просто так дед может опять не дослушать, а по второму разу к нему и вообще не подступишься. Спокойствие, сэр, только спокойствие! Вы кто? Управленец или прачка? Управлять можно двумя способами: принуждением и манипуляцией. В вашем распоряжении имеется только второй. Что такое манипуляция? Попросту говоря, создание условий, когда управляемому кажется, будто он действует по собственной воле или в собственных интересах. Вот и попробуем подвести деда к нужным выводам так, чтобы он этого не заметил. Вперед, сэр Майкл, Вас ждут великие дела!» [16. С. 87]

Далее следует подробное описание внедрения идеи при помощи манипуляции, объем которого намного превышает объем описания ее возникновения. [16. С. 87–90]

В отличие от героя Е. Красницкого, робинзон А. Величко является робинзоном-универсалом. На протяжении всего цикла он проявляет как недюжинные познания в различных областях техники, так и блестящие организаторские способности, вовсе не присущие среднему читателю. Самоотождествлению читателя с героем способствуют, на наш взгляд, два фактора. Во-первых, это общий «несерьезный» тон текста, выдержанный на протяжении всего цикла и выгодно оттеняемый серьезностью использованных в тексте псевдодокументальных фрагментов (дневниковых записей второстепенных персонажей, фрагментов судовых бортжурналов, газетных статей и т. п.). Несерьезность тона повествователя — главного героя цикла, от лица которого ведется повествование — усугубляется обилием сниженной лексики и грубых шуток, не отличающихся оригинальностью (т. е. заведомо знакомых подавляющему большинству читателей). Вторым фактором, способствующим самоотождествлению читателя с главным героем, является масштаб деятельности дяди Жоры — его инициативы распространяются не только на Российскую Империю, но и на весь мир, отчего происходящее приобретает еще более несерьезный оттенок, становясь похожим на стратегическую компьютерную игру. Играющий в подобную игру делает примерно то же самое, что и дядя Жора, и точно так же не несет ответственности за свои действия: какими бы они ни были и к чему бы ни привели — это всего лишь игра. Подобно компьютерной игре, текст как бы приглашает читателя на время воплотиться во всемогущую и всеведущую личность, лучше всех в мире разбирающуюся во всех возможных вопросах, от управления государством до литературы и искусства, и читатель охотно принимает приглашение.

Сергей Вышинский из романа К. Костинова, на первый взгляд, никак не способен вызвать в читателе желание самоотождествиться с ним. Однако этот герой обладает столь большим количеством широко распространенных признаков, что большинство читателей легко узнают в нем себя — пусть и с некоторыми оговорками. Признаки эти перечисляются на первых же страницах романа: «вечный середняк» (т. е., как и большинство читателей, ничем не выделяется из толпы), посредственно окончил школу и ВУЗ, причем последний — только затем, чтобы избежать призыва в армию, любитель фантастики (в основном — фэнтези) и ролевых игр… Перечень этот можно продолжать и далее, однако даже названных признаков вполне достаточно для того, чтобы многие читатели узнали в главном герое себя — пусть даже помимо собственной воли. Нельзя не отметить и еще одну особенность романа «Сектант»: опровергая «общепринятые» представления о жизни в СССР 1925 года, автор почти с самого начала делит своих читателей на два лагеря: тех, кто, вместе с главным героем, не знаком с историческими реалиями, не знакомыми главному герою, и тех, кто хотя бы отчасти знаком с ними и, таким образом, имеет возможность отождествить себя не с героем романа, но с самим автором, который, в отличие от своего героя, «знает, как все было на самом деле».

Как показано в предыдущем подразделе, самоотождествлению массового читателя с главным героем исторической робинзонады способствует не только образ главного героя как простого, ничем не выдающегося современника читателя и автора, но и узнаваемый образ настоящего, в котором живет и от которого бежит в прошлое герой (а вместе с ним и читатель). Образ главного героя не может быть убедительным без образа его настоящего времени. Что же окружает исторического робинзона в его настоящем?

Герой «Отрока» — так же, как и массовый читатель — бессилен противостоять разгулу преступности и коррупции:

«Перестаньте! Я же знаю, что вы не уголовник. Дело, по которому вас взяли под стражу, закрыто за отсутствием в ваших действиях состава преступления. Если бы вы уже в „Крестах“ не превысили меру необходимой самообороны, то были бы уже на свободе. По правде сказать, за убийство этого подонка, не судить а награждать надо бы…» [16. С. 6]

Характерен также диалог героя «Отрока» с ученым, собирающимся тайно вывезти его из тюремной больницы:

«— Извините, пора. Я пошел заказывать машину.

— И что, Вам позволят меня вот так просто вывезти?

— Почему бы и нет? По документам Вы, уважаемый, уже почти сутки как покойник. Я ведь Вас на труповозке повезу». [16. С. 12]

Образ ученого, спасающего главного героя для использования в эксперименте, также трафаретен и узнаваем, благодаря не только массовой литературе, но и стереотипам средств массовой информации, сложившимся с начала 1990-х гг.

«— И что же за задание? Убить кого-нибудь или, наоборот, спасти?

— Зачем? „Эффект бабочки“ не работает, во всяком случае, на такой „дистанции“, я же объяснил. Все гораздо проще, приземленнее, если хотите, меркантильнее. Стыдно даже говорить, но жизнь сейчас такая [выделено мной. — Д. С.]…

— Кого-то ограбить, зарыть клад в условленном месте, а вы здесь откопаете? Не смешно, доктор.

— Тем не менее. Только грабить не нужно. Знаете, сколько стоят сейчас иконы или книги дотатарской Руси?

— Вы серьезно? И ради этого…

— Слушайте вы… управленец, мать вашу! Вы что — вчера родились? Нас выселяют из здания, персонал лабораторий разбежался потому, что не получает зарплаты, электричество отключили, я — доктор медицинских наук, профессор — халтурю в коммерческой шараге… Дальше продолжать?

— Понимаю, простите Максим Леонидович. Как же вы в таких условиях меня „запускать“ собираетесь? Без электричества…

— В подвале института есть генератор, недавно достали две бочки солярки. Запустим». [16. С. 9–10]

Эти краткие, но весьма емкие из-за своей узнаваемости черты настоящего характеризуют героя с самого начала цикла. Герою (а вместе с ним и читателю) не позволяют самореализоваться и притом остаться честным человеком неприглядные реалии современной России (вернее, их узнаваемые благодаря общему информационному фону последних 20 лет стереотипы). Характерна мысленная прямая речь главного героя: она однозначно опознается как повседневная разговорная речь XX–XXI вв. (о чем свидетельствуют многочисленные культурные референции, отсылающие к знакомым массовому читателю реалиям XX века) и при этом неизменно насыщена сниженной лексикой. Например:

«Ну да, так ты мне правду и сказала. Дитем меня считаешь, хотя самой только весной пятнадцать стукнет. Ну, как же? „Что вы, мужики в этом понимаете? Тем более — дети“… Понимаем, Аннушка, может быть, и побольше вашего, только виду показывать нельзя. Эх, доля пацанская! А ведь, сколько стариков мечтает молодость вернуть. Вот, вернул и что? Любая девчонка с куриными мозгами тебя за недоумка держит. Да будет вам, сэр Майкл, Бога гневить. Парились бы сейчас на зоне или, что более вероятно, в могиле лежали бы. А молодость — недостаток, который обязательно проходит со временем, простите великодушно за банальность».[16. С. 51]

Узнаваемый образ настоящего, в котором невозможна самореализация честным путем (еще один расхожий стереотип), при полном отсутствии образа будущего, с первых же страниц вызывает у читателя сочувствие главному герою и стремление бежать вместе с ним в иную, более благоприятную эпоху.

Так же обстоят дела и с образом настоящего в цикле А. Величко «Кавказский принц». Свое отношение к настоящему его герой выражает в самом начале первой книги цикла:

«— Две тысячи восьмой.

— Вот даже как… Некоторые считают, что к этому времени должен наступить золотой век.

— Это они сдуру. По мнению наших историков, золотой век был при Екатерине. У вас сейчас, как они считают, серебряный.

— А у вас, значит, бронзовый?

— Точно не знаю, но вряд ли — бронза так не пахнет». [24, стр. 21]

Герой А. Величко, в отличие от героя К. Костинова, не аморфен и не безынициативен. Однако вся его деятельность в настоящем не приносит ему удовлетворения. Причина — в том, что своему настоящему герой — замечательный специалист, заслуженный изобретатель — не нужен, подобно ученому, отправившему в прошлое героя Е. Красницкого. Это прямо обозначено в самом начале первого романа цикла: «Когда я начинал трудовую деятельность, статус инженера был еще достаточно высок, а когда впереди, на расстоянии всего нескольких лет, замаячила пенсия, мое звание заслуженного изобретателя официально находилось всего на полступеньки выше статуса „бомж“» [24, стр 11]. У настоящего, в котором живет дядя Жора, другие герои — в настоящем преуспевают те, кто в целях личного обогащения развалил великую страну: «…они [продажные чиновники — Д. С.] — соль земли и вообще хозяева всего, а население есть люди второго или третьего сорта. Причем это население должно знать свое место. Как в фильме „Кин дза дза“ — увидел кого с желтой мигалкой, тут же с должным смирением говори „ку“ и кланяйся в пояс». [29. с. 40] Простой человек, так же, как и у Е. Красницкого, лишен не только защиты со стороны государства, но и возможности защищаться самостоятельно: «Если же оно [государство — Д. С.], запретив иметь оружие, не берет на себя таких обязательств, то это значит, что для него народ — это не граждане, а скотина. Ну или рабы…»[27, с.22]

Вполне узнаваемым и привычным читателю продуктом настоящего является главный герой романа «Сектант» К. Костинова. В самом начале романа автор говорит о том, что именно время сделало героя серой, равнодушной ко всему окружающему и ни на что серьезное не способной личностью: «Несмотря на то, что его родители были людьми воспитанными и гдето даже интеллигентными, сынок их учился очень плохо. Может быть потому, что его школьные годы пришлись на залихватские девяностые, когда быть умным казалось чемто неприличным, самыми богатыми и уважаемыми людьми стали бандиты, бизнесмены (то есть, те же бандиты, только старавшиеся выглядеть респектабельно), проститутки и модели (между которыми тоже особой разницы не наблюдалось). По этой причине вместо того, чтобы получать знания, Сергей предавался мечтаниям о том, как он вырастет и разбогатеет, после чего станет покупать все, что захочет, и ездить на шикарной иномарке». [23, с. 18] Далее подчеркивается вся «сказочность», нереальность планов героя разбогатеть, усугубляемых отсутствием инициативы и чтением исключительно коммерческой волшебной фантастики: «Подружка была слегка повернута на магии, каковая зараза перекинулась и на Сергея. Правда, развилось у них это в разных направлениях: если подружка после школы открыла магический салон и сейчас ездила на той самой машине, которую в мечтах видел Сергей, то сам Сергей пристрастился к чтению фэнтези, поглощаемой им в неимоверных количествах, и ездил на метро. Чтение фэнтези привело к двум следствиям: мечты трансформировались из нахождения клада в нахождение некоего магического прибамбаса, позволяющего исполнить все желания (или конкретные, в зависимости от того, чего Сергею на момент мечтания остро не хватало)». [23, с. 18] Далее по тексту, где бы ни говорилось о становлении личности главного героя, его личность формируется исключительно под влиянием внешних факторов — то есть, неуютного, неприглядного настоящего, без какого-либо участия самого героя. Таким образом, герой «Сектанта» является не просто носителем, но обобщенным образом настоящего — аморфного, безынициативного и вполне закономерно не имеющего будущего. Становление и развитие героя как личности проходит исключительно благодаря влиянию прошлого. Таким образом, прошлое — единственная надежда на лучшее будущее и для героя и для его настоящего в целом.

Стремление читателя к бегству от настоящего усиливается благодаря отсутствию во всех рассматриваемых произведениях какого-либо образа будущего. Будущего у героя исторической робинзонады нет, поэтому все надежды героя (а вместе с ним и читателя) — в прошлом.

В цикле Е. Красницкого «Отрок» образ прошлого создается автором немедленно по окончании описания переноса героя в прошлое, благодаря чему читатель «переносится» в прошлое вместе с героем. Для этого используется авторское отступление, дающее общий обзор истории и реалий XII века. Написано оно в иронично-сниженной манере, определяющей предполагаемый автором низкий уровень развития массового читателя. Как и в мысленной прямой речи главного героя, используются разговорная речь и сниженная лексика XX–XXI вв.:

«Что еще сказать про начало XII века? Земля людям того времени представлялась необъятно огромной (хотя край ее, вроде бы, где-то был). Про чудесные страны Востока Марко Поло международной общественности еще не поведал, потому, что пока не родился, а про Америку международная общественность не знала, потому, что открывшие сто двадцать лет назад Новый Свет викинги, эту самую общественность не удосужились проинформировать.

Была Земля, разумеется, плоской и стояла то на трех китах, то на трех слонах, то вообще черт знает на чем — в зависимости от господствующей идеологии. А с идеологией этой самой тоже всё было не слава Богу». [16. С. 19]

Образ прошлого, конечно, не предоставляет герою исключительно благоприятных условий для самореализации, но тем не менее самореализация становится возможной. Подразумевается, что природа прошлого еще не загрязнена человеком (см., например: «Первые несколько дней после „пробуждения“ были наполнены чистой светлой радостью какого-то, биологического, что ли, уровня. Слишком приятным был контраст между накопившим целую коллекцию болячек и недомоганий организмом почти пятидесятилетнего мужчины и телом двенадцатилетнего пацана, выросшего на свежем воздухе, в практически идеальной экологической обстановке и на естественной пище, не содержавшей даже намека на нитраты, вкусовые добавки или модифицированные гены.» [16. С. 70]), а люди — «испорчены» гораздо менее современников главного героя.

Лекари, от которых зависит человеческая жизнь, здесь выполняют свой долг, несмотря ни на что:

«…ей, действительно, еще нет двенадцати, и она, вместе с матерью, будет ходить от одного инфекционного больного к другому и даже не подумает смыться из села, чтоб спастись. И никакой клятвы Гиппократа, никаких наград или привилегий. Делай, что должен, и будет то, что будет. Вот на таких Юльках Держава больше тысячи лет и продержалась, а потом пришли борцы за „общечеловеческие ценности“, мать их всех!»[16. С. 112]

Органы охраны порядка не поражены повальной коррупцией (характерный момент: использованное в приводимой ниже цитате наименование работников правоохранительных органов прошлого имеет официально-нейтральную эмоциональную окраску, тогда как наименование работников правоохранительных органов настоящего принадлежит к сниженной лексике, и его эмоциональная окраска отрицательна):

«Торговая стража барыге так подчиняться не стала бы, это Вам не менты конца ХХ века, пусть даже стражники и не княжьи люди, а нанятые купцами». [16. С.304]

Люди прошлого верны долгу и отнюдь не инфантильны по сравнению с людьми настоящего:

«Вот это номер! […] А ТАМ [в настоящем. — Д. С.] считается, что мужиком становишься, когда первый раз трахнешься. Теперь понятно, почему у рыцаря обязательно должна была быть дама сердца. Это, как бы, свидетельство зрелости и независимости — готовность сложить, если нужно, голову, защищая не свою семью или собственность (это естественно), а того, кого ты сам выбрал. Кхе, как говорит дед Корней. А что тут еще скажешь?» [16. С.203]

Все эти (и многие другие подобные) обстоятельства способствуют успеху главного героя: ему, прошедшему «жестокую школу» XX–XXI вв., гораздо легче преодолевать любые противодействующие факторы такой благоприятной (хоть и жестокой, что неоднократно подчеркивается) среды.

Жестокость среды, в которой протекает робинзонада, является одним из главных приемов создания иллюзии правдоподобности происходящего, отмеченным многими исследователями еще в «Робинзоне Крузо» Д. Дефо. Е. Красницкий прибегает к этому приему регулярно, на протяжении всего цикла. См., например:

«Вот так, сэр. Средневековье и есть средневековье. Мать приказывает четырнадцатилетнему пацану совершить преднамеренное убийство, и единственное сомнение, которое у нее возникает — сможет или не сможет? А чего вы, сэр Майкл, ожидали? Для чего весь этот разговор завели? Ну возьмите и скажите: „Так нельзя, надо как-нибудь иначе. Не знаю как, но гуманизм, права человека“…» [15. С. 266]

или

«…Ну не будет же он меня прямо сейчас убивать! Да и не за что, вроде бы… Ай да дед! Это ж он момент подловил, чтобы надавить на меня и на место поставить! То есть, он, конечно же не врет и не притворяется, „Я тебя породил, я тебя и убью“ для него не фраза из классической литературы, а вполне реальная жизненная ситуация». [15. С. 165]

Нарочитая жестокость и суровость прошлого уравновешивает, маскирует от внимания читателя облегченную для главного героя конкуренцию с окружающими. Без этого подробнейшие хроники преуспеяния героя, характерные для робинзонад не вызывали бы у читателя большого интереса, т. к. герой был бы слишком явно обречен на победу во всех своих начинаниях. Однако трудности, преодолеваемые героем, придают особую поэтику частым аналитическим отступлениям, подробным описаниям подготовки к работам и их выполнению, а также длинным перечням добычи или иных достижений героя. Приведем пример относительно краткого по меркам произведений Е. Красницкого описание добычи, доставшейся главному герою и его братьям после победы над напавшими на них преступниками:

«В двойном дне фургона обнаружился целый склад: два тюка с одеждой, десяток пар сапог, несколько рулонов тканей, тючок с яркими платками из дорогих материалов (были даже шелковые!), два великолепных составных лука, несколько кошелей с различными монетами и ларец с ювелирными изделиями. Оказались в тайнике и четыре воинских доспеха — кольчуги, шлемы с бармицами, пояса с оружием. О судьбе их хозяев, более чем наглядно, свидетельствовали дыры в кольчугах, пробитые стрелами со спины, напротив сердца.

— Купцов грабили, — со знанием дела пояснил Петька. — У простых путников такого не наберешь.

— А доспехи?

— Охрана, наверно, доспех простой, без украшений. Видите: били в спину.

— Сколько же это все стоит? — поинтересовался хозяйственный Кузька.

— Да уж десятка три гривен, если без монет и того, что в ларце, — довольно уверенно определил Петька. — Про украшения не знаю, отца надо спрашивать». [16. С. 332–333]

Приведенный пример свидетельствует и о многочисленности в тексте мелких бытовых подробностей, также усиливающих правдоподобность робинзонады (как уже было сказано выше, этот прием был отмечен многими исследователями творчества Д. Дефо). Мельчайшими бытовыми подробностями пронизан весь текст. Автор пользуется любым удобным случаем для сообщения этих подробностей читателю. См., например:

«Даже быт, коренным образом отличный и менее комфортный, не порождал никаких проблем.

Временной зазор между „вселением“ и „осознанием“ сыграл роль своеобразного психологического демпфера. Не будь его, еще неизвестно, как бы принял человек ХХ века необходимость есть вместо картошки репу, пользоваться вместо (пардон) туалетной бумаги мхом и мыть голову печной золой. А так Мишку нисколько не удивляло и не шокировало то, что сарафан является мужской верхней одеждой, что женщины используют для стирки куриный помет, что спать приходится вповалку на полатях, что в жаркую погоду мужчины, пренебрегая штанами, щеголяют в одних долгополых льняных рубахах». [16. С. 69]

В заключении необходимо отметить и довольно новый прием создания иллюзии правдоподобности текста, применяющийся в русской массовой литературе с конца 80-х — начала 90-х гг. XX века (на этом приеме основаны такие популярные жанры массовой литературы, как криптоистория и фолк-хистори). Этот прием заключается в привлечении читательского интереса путем опровержения общепринятых, традиционных точек зрения и заменой их смелыми гипотезами или (реже, в случае, если общепринятые представления неверны) в обращении внимания читателя на то, что традиционная точка зрения не совпадает с реальным положением вещей. Е. Красницкий пользуется этим приемом весьма умеренно, но, тем не менее, этот прием заслуживает упоминания в данной работе. Наряду с прочими, он придает тексту убедительность путем повышения авторитета мнения автора в рассматриваемых вопросах. Так, высказывание: «Это Мономаху мы обязаны выражением: „Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“» сопровождается авторским примечанием: «Вообще-то в „Повести временных лет“ сказано несколько иначе, но именно этот вариант широко распространился благодаря усилиям интеллигентов-западников». [16. С. 19]

Гораздо активнее пользуется этим приемом К. Костинов: сюжет «Сектанта», как уже было показано выше, целиком построен на опровержении общепринятых стереотипов о середине 20-х годов XX века. Их опровержение сквозной нитью пронизывает текст от начала до конца. Опровержение строится «от противного»: герой как носитель стереотипного образа прошлого всякий раз, когда «реальность» прошлого не совпадает с образом прошлого в его сознании, считает, что попал не в собственное прошлое, но в прошлое некоего альтернативного, параллельного мира. В начале романа герой пытается понять, где он, и приходит к следующему выводу:

«Сергей все понял. Это — НЕ ПРОШЛОЕ.

У власти — не Сталин, а некий Рыков, Дзержинский — министр промышленности, вместо рублей ходят червонцы, большевики спокойно относятся к церкви, через эстонскую границу переходят террористы, да не просто террористы, а белогвардейцы, хотя война уже три года как закончилась… Польские концлагеря, казакисадисты, святой Илья Муромец.

Ничего этого в прошлом Сергея не было. А значит…

Он — в параллельном мире. Альтернативная история». [23, с. 65–66]

В «альтернативности» изображенного в романе прошлого герой убеждается и при сопоставлении реалий 1925 г. с реалиями настоящего. Эти сопоставления служат также и для создания неприглядного образа настоящего, однозначно уступающего образу прошлого. Процитируем как один из наиболее характерных примеров такого сопоставления сцену получения героем удостоверения личности:

«В Загорках Сергей ждал сюрприз.

— Паспорт? Какой паспорт? — нешуточно удивился председатель Паша, когда Сергей спросил у него, как можно получить паспорт, — Ты цто, за границу собрался?

— Почему за границу?

— Так в СССР нет внутрянних паспортов. Только цтобы за границу поехать.

Так… В СССР нет паспортов. Сергей уже привык к мысли, что он — в альтернативной истории, но окружающий мир постоянно подкидывал ему сюрпризы.

— Почему нет? — задал несколько глупый вопрос.

Поводень вздохнул:

— Цто такое паспорт?

— Эээ…

Хороший вопрос.

— Удостоверение личности?

— Паспорт, товарищ Вышинский, есть документ, удостовяряющий право на отлуцку из места постоянного проживания и служит для целей ляшения граждан права на свободное пярямясцение в пряделах страны. Паспорта — один из инструментов поляцейского государства и в подлинно свободной стране, которой является Союз ССР, паспортов нет.

Зашибись. Это что же получается, подумал Сергей, Российская Федерация 2010 года — полицейское государство и менее свободно, чем СССР 1925 года? Пусть и параллельного мира.

— Постой, Паша, — решил уточнить Сергей, — а если у меня, скажем, на улице попросят документ…

— Кто попросит?

— Милиция.

— Уже два года как издан дякрет ВЦИК и Совнаркома о том, цто никто ня имеет право требовать от граждан паспорта или иные документы, удостовяряющие лицность. СССР — страна свободная». [23, с. 120]

Эта и прочие подобные сцены раскрывают перед героем (а вместе с ним и перед читателем) образ прошлого, в котором человек был свободен так, как не может себе и представить современный массовый читатель. В прошлом герой, несмотря на то, что он не умеет и не знает совершенно ничего полезного (об этом Сергей Вышинский неоднократно размышляет на протяжении всего романа), перестает ощущать себя ненужным. Напротив, он нужен этому прошлому, как нужен ему любой человек. Фабула романа показывает это самым убедительным образом. Герой, убедив себя в том, что он не умеет и не знает ничего такого, что способно принести доход, решается на мошенничество. Он составляет бизнес-план организации производства качественных чернил (которых, как и многого другого, в провинциальном городе Пескове 1925 года не хватает, тогда как они необходимы не только для делопроизводства, но и для системы образования) с тем, чтобы получить от государства ссуду и скрыться с деньгами. Но встреча со школьниками, которым чернила требовались для учебы, изменила его решение:

«…одна из девочек, светленькая, лобастая, подняла руку:

— Товарищ Вышинский, а это правда, что вы хотите построить чернильный завод?

— Да, — сказал Сергей и понял, что погиб.

— А почему?

Погиб, пропал… Сергей мог обмануть здешнее начальство, чтобы выманить деньги, обмануть профессора, Славу, Зою, Катю… Этих детей, эту девочку он обмануть не мог.

Фабрику придется строить. На самом деле.

Пропал…

— Почему? Знаете, почему? Я не просто хочу, чтобы у вас на столах были хорошие чернила. Я хочу сделать так, чтобы у вас были лучшие чернила на свете, чтобы все иностранцы, которые смеются над нами и говорят, что русские могут только продавать нефть и не могут делать ничего хорошего, чтобы они, глядя на мои чернила, сгрызли себе ногти до самых локтей!» [23, с. 172]

Такое решение было принято героем не без причины. Оно было подготовлено двумя факторами, влияния которых герой не испытывал в будущем. Первым из них оказалось впервые испытанное удовольствие от труда, результатом которого являются реальные, необходимые людям вещи: «Сергею неожиданно не хотелось отрываться. Впервые в жизни изпод его рук выходило чтото. Чтото, чего только что не было, а потом — раздватричетыре — и оп! Свечка! Просто здорово. Это вам не картинки в Фотошопе рисовать, это вещь! Настоящая! Еще теплая!» [23, с. 49] Вторым фактором оказалось окружение: люди, неравнодушные к своей стране и ее будущему: «Интересный человек… Сергей вышел из губоно и закурил, размышляя над этими словами.

Этот Слава тоже человек интересный. Надо же, космические корабли проектирует. Ладно, пусть пытается. С его верой в то, что все возможно, он и вправду сможет придумать чтото занимательное. Космос…

Честно говоря, большевики и космос, большевики и андроиды — все это звучало для Сергея как полнейший бред. А здесь люди на полном серьезе собираются все это развивать. Это ж надо такую веру в собственные силы иметь…» [23, с. 160]

Таким образом, прошлое способствует становлению главного героя, превращению его из продукта настоящего — никому не нужного юнца — в человека, который знает, к чему стремится, и искренне хочет быть полезным для окружающих. Об этом прямо сказано в тексте романа, в разговоре героя с представителем местной власти, которого он намеревался обмануть:

«Шрам помолчал:

— Да. Дети — наше будущее. Не научим их — нас, необразованных, сомнут враги. А всетаки, товарищ Вышинский, почему вы решили открыть свое производство. Нет, не чернил, производство вообще? Вы — человек образованный, смелый…

„Я? Смелый?“

— …могли бы устроиться на службу в учреждение, пойти в армию… На заводе я вас не вижу, руки у вас все-таки не рабочие. Почему? Вы же должны знать, как относятся к нэпманам?

Сергей задумался. Можно произнести длинную, пафосную речь о необходимости поднятия промышленности, о престиже государства на мировом рынке… Можно.

Но лучше сказать правду.

— Я вообще не собирался ничего создавать. Сначала я рассчитывал просто обмануть вас, выманить деньги на открытие производства, и сбежать.

Секретарь поднялся. Глаза товарища Шрама напомнили о Паше Поводне. В кабинете было тихо, только тихо скрипела медленно сжимаемая пальцами бумага на столе.

— Продолжай… — сквозь зубы произнес товарищ Шрам.

В животе Сергея лежал огромный ледяной ком страха, но этот разговор был нужен. Ему было нужно освободиться от собственного вранья.

— Рассчитывал. Но потом я общался с людьми: с профессором Крещенским, с секретарем комсомольской ячейки, со школьниками…

Сергей посмотрел в глаза секретарю:

— Я не смогу их обмануть. Я на самом деле хочу открыть эту чернильную фабрику. Даже не ради денег, деньги для меня — не главное…

Сергей с ужасом понял, что говорит правду.

— …для меня главное — само производство. Я больше не хочу быть тем, кем я был раньше, сектантом, от которого никому ни холодно ни жарко, который попусту коптит небо, не принося пользы. Я хочу, чтобы мои руки…

Сергей взглянул на ладони.

— Чтобы мои руки были руками человека, который сделал чтото для своей страны, для своего народа. Чтобы, когда меня спросят: „Что ты оставишь после себя?“ я мог показать на чернильную фабрику и сказать: „Вот. Вот мой подарок народу!“». [23, с. 178–179]

Таким образом, все надежды не только героя, но и всего его настоящего времени — исключительно на прошлое. Об этом прямо говорится в конце романа, в диалоге Ф. Дзержинского и одного из персонажей, распознавшего в герое человека из иного времени и способствовавшего его встрече с Дзержинским:

«— Время у нас такое, бурное. Из кого хочешь человека сделает. В общем, я думаю, рассказывать о том, кто он такой, парень не будет, поэтому пусть сам выбирает путь. Захочет, возьми его в ИИФ, захочет — пусть занимается чернилами… Пусть сам выбирает. И я сильно ошибусь, если он изберет безделье.

— Товарищ Дзержинский… — Вацетис помедлил, — Сказать ему, что он не в каком-то другом мире, а в собственном прошлом?

— Пока не стоит. Дело даже не в том, что он относится к нам с предубеждением. Пока мы все равно не знаем точно, из будущего ли он… — Дзержинский жестом остановил попытавшегося возразить Вацетиса, — Не знаем. То, что предмет, который он ищет, перебрасывает не из мира в мир, а только из будущего в прошлое и обратно, еще ничего не доказывает. Как там говорит твой начальник, который любит всегда успевать раньше? „Верить или не верить — не наш путь“? Так вот, до двадцать девятого года мы знать не будем. Вот когда убедимся, что он на самом деле из будущего, тогда и скажем…

Дзержинский побарабанил пальцами, пробормотал „Девяносто первый год, говорите…“, потом неожиданно улыбнулся:

— А ведь ты не прав, Арвид. Сергей Вышинский — не из нашего будущего.

— Но…

— Он из того будущего, которое было бы, не окажись он здесь. Вот только теперь МЫ будем решать, каким быть нашему будущему. Praemonitus praemunitus.» [23, с. 305]