Жаркое лето

Оргвопрос

Ничего выдающегося в Нюське, то есть Анне Николаевне, Ванята не заметил.

Была она в синих матерчатых брюках с белыми заклепками на карманах. В руках коротенький хлыст. Возле дерева, ревниво поглядывая на хозяйку, стоял рослый гнедой конь.

Сначала Нюся рассказала про свеклу и живущую в ней сладкую медовую сахарозу, потом склонилась над пышным, зеленовато-бурым кустом, показала, сколько надо выдергивать из него ростков, а сколько оставлять, чтобы корни были тяжелыми, как слитки.

— Понятно? — спросила она. — Ну, тогда приступайте. Только смотрите… без брака!

Минута — и уже пляшет под Нюсей резвый шальной конь, просит большой быстрой дороги. Только тут Ванята понял, что сам залюбовался Нюсей, а может, и позавидовал ей.

Ребята подвертывали рукава, становились возле своих рядков. Ваняте не приходилось раньше полоть свеклу. Один раз он вместе с классом обрывал в колхозном саду яблоки, в другой — сажал вдоль большака тополя и гибкие упрямые липы. Вот, пожалуй, и все… Но там совсем иначе — поработал час-другой и шабаш. Не было там ни угрюмого бригадира Сотника, ни девчонки, похожей на гриб подберезовик, которая смотрит на тебя и думает: «Сейчас мы проверим, какой ты есть на самом деле, Ванята Пузырев!»

Ванята твердо решил, что не ударит лицом в грязь, выжмет сразу третью скорость и обставит всех козюркинских ребят. Пускай тогда чешут затылки и сами решают — шатун он или свойский боевой парень, с которым можно по-настоящему дружить, работать и вообще…

Ванята стал против густой, уходящей вдаль свекольной строчки, наклонился и начал один за другим выдергивать из земли хрупкие с розовой неокрепшей ножкой ростки.

По свекольному полю недавно прошел трактор с культиватором на прицепе. Все поле было разлиновано, как тетрадка по арифметике. В каждом квадрате рос пышный кудрявый букет. В этом букете надо было оставить по два-три стебелька — самых живучих и надежных. И тогда они не станут глушить друг друга, всласть будут пить своими корешками терпкие соки земли, припасать к осени сладкий сахар.

Сначала у Ваняты все шло отлично. Влажные, пахнущие землей ростки так и летели в стороны. А ну, еще раз! Еще раз! Нажми!

И вот уже осталась позади Марфенька, мельтешили вдалеке Сотник и братья Пыховы.

Нажми, Ванята!

Вскоре Ванята стал понемногу сдавать. Устали с непривычки руки, заломило в спине, перед глазами запрыгали радужные и ядовито-зеленые круги. Как-то совсем незаметно обошла Ваняту Марфенька, вырвался вперед Ваня Сотник, пыхтели рядом с ним братья Пыховы. Даже правнук деда Егора Сашка Трунов был впереди Ваняты, оглядывался в его сторону и нахально показывал язык.

В душе Ваняты закипело от зависти и обиды. Не глядя, сколько попадало под руки и сколько оставалось в свекольном гнезде, он дергал стебельки, швырял их вбок, через голову и вообще куда придется.

Нажми, Ванята, нажми!

За низенькой лесной полоской, по ту сторону поля, мелькнула красная косынка. Это возвращалась из тракторной бригады агроном Анна Николаевна.

Косынка-маковка катилась над острым лесным гребешком, исчезала и появлялась снова.

Анна Николаевна вынырнула наконец из гущи деревьев на обочину. Спрыгнула с коня, привязала повод к ветке и пошла вдоль свекольных рядков. Изредка наклонялась, выщипывала какую-то травинку и продолжала путь.

Но вдруг она остановилась, взмахнула над головою рукой.

— Бригади-ир! Эй, бригади-ир!

Ваня Сотник бросил работу и помчался к агроному.

Все подняли головы. Что там случилось?

Сердце Ваняты сжалось. Он догадался, почему сердится и размахивает руками возле Сашкиного рядка Анна Николаевна. Сашка халтурил так же, как и он. Не случайно он обставил всех и уже добрался почти до самого края поля.

Сейчас ударит, загремит во всю силу гром и над его головой. Анна Николаевна ни за что не простит. Подойдет к его рядку, взмахнет рукой и крикнет:

«Эге, брат! И ты такой, как Сашка! А ну, вали отсюда, шатун!»

Анна Николаевна что-то спрашивала Сашку. Он оправдывался, показывал пальцем на забинтованную щеку, Сотник стоял рядом, слушал. Продолжалось это недолго. Анна Николаевна прогнала Сашку с поля, а сама пошла вместе с Сотником по рядкам — по тем, где работала Марфенька, где пыхтели, не разгибая спины, рыжие братья Пыховы.

Вот она задержалась на минутку возле Ванятиного рядка, сказала что-то Сотнику и отправилась к работавшим неподалеку колхозницам.

Неужели увидела? Нет, нет. Не увидела. Иначе не прошла бы мимо. Ни за что не прошла бы!..

У Ваняты чуть отлегло от сердца. Похоже, все обошлось. Теперь он ни за что не повторит этого. Дурак! Надо же было ему… Ванята поглядел вслед уходящему агроному, потер занывшую поясницу, выругал еще раз сам себя и снова принялся за дело. Злость и досада прибавили сил. Он работал без передышки, не пропуская ни одного кустика, ни одного лишнего ростка. Сотрет ладонью набежавшие капли пота и снова жмет вперед и вперед.

Пришел в себя Ванята и кое-как отдышался только на краю поля. На взгорке дымилась, просыхая на солнцепеке, трава, над легкими малиновыми шапочками дикого клевера суетились пчелы.

Возле корявой березки сидел изгнанный с поля Сашка и перематывал вокруг физиономии повязку.

— Эй, ты, иди сюда! — крикнул он.

Ванята помедлил минуту, но все-таки подошел. Теперь ему только с Сашкой Труновым и водиться. Большего он не заслуживает.

Постоял рядом, поглядел, как мотает бинты Сашка, и ни к селу ни к городу спросил:

— Чего это тебя турнули?

— Ничего. Нюська говорит, не так прорываю. Видал такую?

Сашка завязал на макушке концы бинта, пощупал для верности повязку и сказал:

— Садись. Курить умеешь?

Ванята смолчал. Он курил всего один раз в жизни, когда нашел на речке вместе с Гришей Самохиным пачку «Казбека». Кажется, это было в третьем классе. Мать отлупила его и потом еще долго вспоминала эти проклятые папиросы и замахивалась при случае тряпкой.

— Не умеешь? — спросил Сашка. — Не бойсь, научу. Я даже в ноздрю умею. Понял?

Сашка вытащил из кармана вельветки две пожелтевшие сплющенные папиросы.

— Бери, не стесняйся…

Чиркнул спичкой и поднес дрожащий на ветру огонек напарнику.

— В себя тяни, в середку! — сказал он. Ванята потянул горький теплый дым, закашлялся и схватился рукой за грудь. Все поплыло, завертелось перед его взором — и березка, и небо, и злосчастный друг-приятель Сашка.

Ванята перевел дух, поглядел на черный обуглившийся кончик папиросы и швырнул ее в сторону.

— Фы-ых! — сказал он, выдыхая из себя остатки дыма и копоти. — Фы-ых!

Сашка засмеялся. Он курил без передышки, пуская густые клубы дыма. Лицо его налилось пунцовой краской, в глазах мигали две крупные, как горошины, слезины.

— Я без папирос не могу, — отставляя в сторону пальцы, сказал он. — С детства курю…

Посмотрел, какое впечатление произвело на Ваняту это ценное признание, и добавил:

— Зря ты на меня дуешься. Думаешь, я такой, да?

— Иди ты, — отмахнулся Ванята. — Я тебя еще вчера раскусил. Все понял…

— Не-ет, — протянул Сашка, — ничего тебе не понятно. Это я просто так непонятно устроен. Если хочешь знать, даже врачи удивляются. Говорят, с виду он, товарищи, такой, а в середке вообще совсем другой коленкор…

— Какой такой коленкор?

— Особенный, значит. Ты думаешь, я повязку зачем ношу? Не знаешь? То-то и оно! Я никому не рассказывал, а тебе окажу. Только об этом — ша! Понял?

— Ну?

— Вот тебе и ну! — передразнил Сашка. — Это мне врач велел повязку носить. У меня во рту тридцать зубов обнаружено. У всех тридцать два, а у меня — тридцать. На рентгене просвечивали…

— Ну и что там высветили?

— Феномен я. Понял? У меня даже места для остальных зубов на деснах не нашли. Не-ет, ты не смейся! Врач сказал — это исключительный случай. Врач отцу так и сказала: «Буду с него книгу писать. Для научной цели». Дошло?

Ванята рассмеялся.

— Ну и дурак же ты, Сашка! Прямо хоть стой, хоть падай.

— Значит, не веришь, да? — возмутился Сашка. — Эх, ты!

Он быстро отслонил рукой вздувшийся на щеке бинт и открыл рот.

— Ш-шитай! — не закрывая рта, прошепелявил он. — Ш-шитай, раз ты такой…

Ванята поднялся и сердито махнул рукой.

— Ну тебя к лешему! — сказал он. — Сам ш-шитай, если хочешь.

Темно и глухо, будто в погребе, было у него на душе от дурацкой Сашкиной болтовни. Нет, видимо, в самом деле не хватает у Сашки в голове какого-то очень важного винта.

Ванята плюнул сгоряча под ноги, ушел от Сашки и сел в сторонке. Даже отвернулся.

— Ладно-ладно! — крикнул Сашка. — Ты еще у меня посмотришь! Ты еще узнаешь! Отец вам ничего не простит. Посмо-о-тришь!

Но слова эти уже прыгали мимо Ваняты, не задевая сознания. Он только морщился и шептал про себя: «Дурак, свинья!»

И трудно было сказать, к кому относились сейчас эти слова — к Сашке или, может быть, к себе самому.

А между тем ребята один за другим кончали свои свекольные рядки, выходили с поля, как из речки, садились на травяную обочину, поджав к подбородку колени.

Последним выбрался Ваня Сотник. Отряхнул руки, поправил комбинезон и, оглядев всех долгим строгим взором, сказал:

— Ребята! Анна Николаевна прогнала Сашку Трунова с поля. Он там такого набуровил, аж смотреть страшно. Тип, в общем… Платон Сергеевич узнает, как мы тут пропалываем, обратно в больницу сляжет.

Ваня Сотник метнул в Сашку взгляд, как палку запустил.

— Что нам теперь с этим охламоном делать? Думайте…

Вокруг зашумели, загудели.

— Доло-ой!

— Гнать Сашку!

— На мыло!

— В погреб паразита!

И только братья Пыховы помалкивали. Виновато и смущенно слушали, что шепчет им сидевший рядом Сашка.

— Вы чего молчите? — спросил Пыховых Сотник. — Вы не согласны, да?

Братья Пыховы сначала покраснели, потом, не сговариваясь, отвернулись от Сашки. Пыхов Ким вправо, а Пыхов Гриша — влево.

По свекольному полю возвращалась от колхозниц Анна Николаевна. Подошла к Сотнику:

— Как тут у вас?

— Обсудили, Анна Николаевна… Вас ждем…

Анна Николаевна села на бугорок, положила на согнутое колено блокнот, стала что-то писать. Закусит нижнюю губу, пошевелит бровями и снова пишет. Но вот закончила считать и сказала:

— Смотрите, что у меня получилось… Саша Трунов прорывал свеклу как попало. Из каждой свеклы на заводе могли получить пять кусочков сахара. Теперь сахар погиб. Пятьдесят килограммов потеряли на одном рядке!

— Ого! — воскликнул Пыхов Ким. — В самом деле пятьдесят?

— Точно! Полмешка сахара. Одному человеку целый год чай пить.

Анна Николаевна спрятала блокнот, спросила Сашку:

— Ну, вот, теперь скажи, пожалуйста, кого ты без сахара оставил? Чего молчишь!

Ребята дружно подняли вой.

— Гнать Сашку!

— Долой!

— На мыло!

Молча сидел бригадир Сотник, смотрел по очереди на Сашку и на Ваняту. Казалось, подойдет он сейчас к Ваняте, возьмет за шиворот и встряхнет, как мешок с сахаром. «А ты, Пузырев, чего молчишь? Тебя это тоже касается! Дрейфишь, да?»

Ванята ерзал по земле, как на горячей сковородке, на которой чумазые черти жарят в свое удовольствие грешников и разгильдяев.

Но Сотник ничего подобного Ваняте не сказал.

— Надо решать оргвопрос, — обернулся он к агроному. — У меня есть предложение.

Он встал, поправил на комбинезоне ремень и голосом суровым и торжественно-печальным, как на похоронах, сказал:

— Предлагаю исключить Трунова из бригады. На всю жизнь!

Все притихли, смотрели на Анну Николаевну и на своего сурового друга Ваню Сотника.

— Я согласна, — сказала Анна Николаевна. — Только у меня есть поправка — давайте исключим Трунова условно. Если он еще раз… Голосуй, Ваня!

За такое решение проголосовали все. Ванята поколебался минуту и тоже поднял руку.