Жюль Верн ЖЕДЕДЬЯ ЖАМЕ

Глава I, трактующая о месье Жедедье Жаме, о его внешности, морали, одежде, его жилете и панталонах

МЕСЬЕ ЖАМЕ,

собственнику в Туре

Месье,

Месье Опим Ромуальд Тертульен, бывший торговец, кавалер Почетного легиона и член многих ученых обществ с прискорбием сообщает о потере, понесенной в собственном лице вышепоименованным Опимом Тертульеном. Он просит Вас присутствовать при его отпевании, которое состоится в церкви Святой Колетты-вихляющей-бедрами.

13 июня 1842 г.

Месье Жаме жил в Туре. Он, как улитка, никогда не покидал своего домика. Сплетницы Шинона, городка, расположенного в девяти лье от Тура, утверждали даже, что видели у него рожки! Но обитатели Верона[1] слывут ярыми хулителями, в этом они могут поспорить с жителями Нанта и Эвруата.

Как бы там ни было, месье Жедедья Жаме был притчей во языцех у злых людей, но оттого не менее гордо подавал руку мадам Перпетю Жаме, урожденной Ромуальд Тертульен.

От этого союза родились юный Франсис и прелестная Жозефина. Так как месье Жаме обещал на этом остановиться, мадам Перпетю жила в постоянном обожании Всевышнего и его представителей на грешной земле.

Месье Жаме не страдал ревностью. Его нельзя было обвинить ни в гордости, ни в сладострастии, ни в чревоугодии, ни в лени, ни в гневливости, ни в скупости, ни в зависти! Он никого не убил и ни разу не позволил себе солгать в частном письме. Он являл собой образец члена Национальной гвардии, поклявшегося всегда находиться в состоянии готовности, нежного и покорного супруга, взвешенного и добропорядочного избирателя, приятного собеседника и пользовался до самого Лудена[2] репутацией честнейшего человека, на котором не сказался упадок нравов нашего века.

Будучи по складу характера оптимистом, он не верил в жестокость знаменитого герцога Альберта, и его гладкие безбородые щеки заливал юношеский румянец, когда ему рассказывали о плаще Иосифа[3] и о том, как священник Урбен Грандье околдовал урсулинок[4].

— Урбен не показывал дьявола этим Христовым невестам, — прибавлял он с восторженным видом, — и жена фараона непорочной рукой сорвала одежды с сына Иакова только для того, чтобы прикрыть утренний беспорядок своего туалета.

Месье Жаме называл Мольера шалунишкой и играл роль дядюшки — торговца сахарными палочками и расхожей моралью из детских пьес Беркена[5]. Так что, как видите, славный житель Тура был вполне достоин своей высокой репутации и даже превосходил ее. Этот простой и скромный человек, живи он во времена Августа[6], непременно был бы воспет Горацием[7], но судьба помешала многоголосому эху Тибура[8] мелодично прославить имя нежного Жедедьи.

Жедедья Жаме был худ, от его облика веяло холодом. Всегда гладко выбритое лицо имело желтый оттенок; и зимой и летом заря заставала его окунающим державшуюся на узких плечиках голову в большой жбан с ледяной водой. Он был мал ростом, и нельзя сказать, чтобы хорошо сложен. Даже если бы целомудренное воображение Жедедьи позволило себе представить мужской корсет, а его стыдливый торс согласился бы облечься в подобный предмет туалета, пропорции его тела не стали бы более гармоничными. Не следовало ждать никакого изящества от этих зауженных бедер, никакой гибкости от этой одеревенелой поясницы. Таким его создала природа; в один прекрасный день она бросила зерно в землю, и оно проросло подобно пальме в ливийской пустыне или подобно северной сосне, вздрагивающей при звуках мелодичных песен шотландского барда.

Во времена римлян нашего героя, без сомнения, использовали бы в качестве баллисты[9] при осаде Карфагена.

Можно быть сработанным из железного дерева и быть честным, одно другому не мешает.

И руки и ноги Жедедьи, бесспорно, принадлежали человеку как его определил Платон[10] и представил Диоген[11], этот Хам[12] своего времени. Но ни в какой мастерской он позировать бы не смог. Роли проклинающего старца, Христа на кресте или Олоферна[13] после произведенной над ним операции были ему противопоказаны; ни в одной из них, кроме как в роли мумии, он не имел бы успеха, даже если бы платили по пять франков за сеанс. Таков портрет Жедедьи во весь рост. А поскольку он достаточно комичен, то, не смущаясь, подобным особям разрешается задавать вопросы в стиле: «Привет, Жедедья, как здоровьичко?» Полиция не возбраняет также дружески похлопывать их по животу.

Этот безупречный человек имел все же один недостаток, даже порок, являющийся, впрочем, оборотной стороной добродетели: он был чистоплотен до педантизма, до такой степени, что не мог позволить одежде снашиваться!

По утрам он проводил несколько часов за выбиванием, чисткой и утюжкой доставшегося ему от отца черного фрака. Отец Жедедьи был скромным судебным исполнителем[14] в маленьком городке Шамбери. Фрак — это было все, что сын от него унаследовал, все состояние, одним словом, вся легитимная собственность месье Жаме.

На первый взгляд фрак судебного исполнителя должен был походить на своего хозяина — протертый на деревянных скамьях коридоров судов, лоснящийся от постоянных тесных соприкосновений с одеждой толпящихся в залах суда собратьев по профессии, пооборвавшийся в жарких схватках при арестах движимого и недвижимого имущества. Место ему было в мешке старьевщика. Но честный чиновник, взыскуя добропорядочности, а не выгоды, ухитрился в течение всей своей жизни заключать только разорительные сделки. После его смерти не нашли ни ренты, ни акций Северной железной дороги, ни ценных бумаг Лондонского, Амстердамского или Берлинского банков. Всякого рода кредиторы, налоговзыматели и прочие мздоимцы, как мухи на мед, налетели на открывшееся наследство: булочники, мастера погребальных дел, мясники, портной, нотариус — все, словно туча саранчи, набросились на мебель, которая еще украшала скорбное жилище. Бедный наследник, жалкий и явно обойденный судьбой, принуждаемый законом представлять усопшего, не придумал ничего лучше, как надеть на себя засаленный и брошенный было за изношенностью фрак.

После регистрации наследства, став законным владельцем отцовского фрака, Жедедья Жаме как заботливый и набожный сын поручил лучшему местному портному его перелицевать. Тот, возвращая новому хозяину отреставрированную одежду, шедевр портняжного искусства, сказал с тонкой улыбкой мастерового, часто имеющего дело со старьем:

— Месье Жедедья, этот фрак вас переживет, если только не порвется раньше!

Наш герой так испугался открывшейся перспективы своего близкого конца, что весьма остроумно ответил ухмылявшемуся хитрецу:

— Думаю, он все-таки порвется!

Этот портной был немцем, родом из Гарта в Померании[15] и почерпнул на берегах Одера свои свежие остроты, коими он так славился.

Жедедья Жаме незамедлительно облачился в обновленное отцовское наследство, и, когда, несколькими годами позже, получив еще одно от своего кузена, отважного аэронавта, свалившегося с высоты в три тысячи метров, он предложил мадемуазель Перпетю Тертульен сердце и рукав своего фрака, ее взволнованная семья охотно приняла его в свое лоно. С того времени каждый вечер он заботливо складывал вчетверо предмет туалета, коему был обязан счастьем, и каждое утро вновь в него облачался, дабы заняться обычными делами.

Но каковы же были его заботы о фраке, или, вернее, каковыми они не были? Чего он всеми силами избегал?

Он не терпел, когда какая-нибудь неделикатная муха своим тонким хоботком рылась в глубинах этого допотопного Эльбёфа;[16] впрочем, бедное насекомое, по высоконаучному выражению юного Франсиса, не нашло бы там ни зернышка, ни червячка. Мы же возьмем на себя смелость предположить, что она нашла бы на куртке юного Жаме соседку, с которой бы могла поделиться своими неудачами.

Месье Жедедья ничего не снашивал, кроме щеток для одежды.

Аккуратно надев фрак с помощью годами отработанной геометрии большого и указательного пальцев, Жедедья изящно приподнимал обшлага, чтобы выпустить наружу манжеты сорочки, затем ловким и деликатным щелчком сбивал одному ему видимые пылинки с отворотов, воротника и фалд.

Подобная забота распространялась также на жилет и каждодневные брюки. Скроенный на английский манер, жилет застегивался на все пуговицы и составлял компанию обвивавшему шею Жедедьи белому галстуку. Месье Жаме походил на адвоката, приготовившегося принести присягу, и каждый раз, когда он, жестикулируя, воздевал руку к небу, так и казалось, что с его уст вот-вот сорвется сакраментальное: «Клянусь!»

Черные панталоны месье Жаме, лоснящиеся и даже засаленные, с поясом с тремя пуговицами, ясно свидетельствовали о своем почтенном возрасте и о том, что они родом из конца Золотого века[17]. Глядя на них, невольно думалось о временах осады Трои[18], бедствий Актеона[19] и о законах Ликурга[20]. Эта необходимая часть мужской одежды, одно название которой так шокирует английских леди, свободно ниспадала до земли значительно ниже щиколоток хозяина; из-под штанин грешную землю попирали с математической точностью зашнурованные черными шнурками башмаки, которые и довершали облик гордого собственника из Тура, придавая ему в нижней части фигуры неотразимое сходство с перепончатопалыми водоплавающими.

Простите нам этот углубленный экскурс в область одежды; французская поговорка «Не одежда делает монаха» совершенно справедлива: скорее, монах сделает одежду. Дело в том, что если уж природа одарила Жедедью лишь одним, и то совсем безобидным, пороком — излишней чистоплотностью, — следовало составить представление о герое через призму этого его недостатка.

Загрузка...